Страница:
По лесам и угодьям бывшей империи шатались толпы переродившихся недобитых аборигенов, среди них было много всяких и разных, но самые опасные и беспощадные были те, кто разучился говорить. Об этом Митю предупреждал, напутствуя в дорогу, Димыч. Дал и несколько советов, как вести себя при столкновении. Одичавшие не были мутантами в привычном значении слова, то есть не проходили цивилизованную обработку в гуманитарных пунктах, и все первичные инстинкты утратили естественным путём, от непомерных лишений и тотального отравления ядохимикатами. В животном мире им не было аналогов. В отличие от нормальных мутантов одичавшие соплеменники ничего не боялись и ненавидели лютой ненавистью всех, в том числе и себе подобных. Поладить с ними можно было единственным способом: телепатически внушить, что находишься на ступеньку ниже, чем они, хотя в действительности таких ступенек уже не было. В научном смысле одичавшие являли собой последнюю степень вырождения мыслящей протоплазмы.
Мите заткнули рот какой-то вонючей дрянью, обмотали телеграфным проводом, как и вырубившуюся Дашу, зацепили их автомобильным тросом и, точно падаль, поволокли через чащу. Раня бока на колдобинах и сучьях, стараясь уберечь глаза, Митя ни на секунду не забывал о том, что Даше, не умеющей группироваться, наверное, приходится ещё хуже. От этой мысли сердце обливалось слезами – вот следствие позорного вочеловечения.
Притащили в самую глушь, двумя колодами свалили у кострища, оставили одних. Митю ткнули мордой в землю, но для одного глаза остался обзор: лесная прогалина, шалаши из еловых веток… Лагерь отверженных.
– Эй, – с трудом вытолкнув кляп изо рта, окликнул он, – Даша, ты живая?
Даша отозвалась глухо:
– Мы здорово накололись, да, Митя?
– У тебя руки-ноги целы?
– Вроде да.
– Значит, ничего страшного… Будут допрашивать – не груби, отвечай радостно, искренне…
Не успел досказать, набежали опять волосатые хлопцы, быстренько развязали, потом примотали тем же проводом к толстой сосне. Теперь они не могли видеть друг друга, но, пошевелив пальцами, Митя коснулся её бока, даже почувствовал сквозь полотняную ткань куртки, как бьётся, частит её пульс.
– Слышишь меня?
– Слышу, Митя… Что с нами сделают?
– Скоро узнаем. Потерпи маленько.
– Убьют, да?
– Нет, накормят и отпустят… Даша, мне понадобится твоя помощь.
– Не понимаю. Шутишь?
– Чувствуешь мои пальцы?
– Думаешь, так получится?
– Что получится?
– Хочешь секса напоследок?
Митя ощутил першение в горле и странное давление в висках и тут же сообразил, что смеётся. Увы, одна за другой возвращались прежние человеческие эмоции. Перевоплощённые не умеют смеяться. Они лишь корчат рожи, когда под кайфом, но и это бывает редко.
— Придётся поделиться энергией, своей мне мало. Ты должна настроиться на передачу. У меня уже получилось один раз… там, в доме… Это как прямое переливание крови. Ничего особенного. Поможешь мне?
– Зачем это?
– Объясню, если удерём. Поможешь или нет?
– Пожалуйста… Хоть забери меня всю. Давно пора… Митя, откуда ты знаешь, что это был Николай-угодник?
Митю не удивило, как скачут её мысли. Похоже, в психической регенерации она отставала от него на фазу.
– У деда была икона. Прятал в матрасе. За это его и сожгли вместе с домом.
После паузы Даша мечтательно прошелестела:
– Я помню. Дедушка Захар. Славный старик. Однажды перенёс меня через ручей и отшлёпал. Мне было четыре годика. Митя, а ты помнишь, как был маленький?
Ответить он не успел. На поляну выступила процессия особей мужского пола, вооружённых чем попало: калёными дротиками, старинными сапёрными лопатками, у двух-трёх на пузе болтались проржавевшие «калаши», у других за спинами охотничьи луки, на поясах колчаны со стрелами. Впереди вышагивал главарь столь впечатляющего вида, что у Мити засосало под ложечкой. Коротконогое, до неприличия исхудавшее существо, словно выбравшееся из могилы, с круглой, несоразмерно раздутой башкой, поросшей чёрной шерстью, сквозь которую лихорадочно сияли маленькие алые глазки, разя окружающих неистовым блеском разума. В когтистой лапе главарь сжимал мобильную трубку эпохи погружения во тьму, служившую ему, скорее всего, амулетом. Кроме того, на волосатой груди на золотой цепочке болтался пластиковый рожок для обуви.
Главарь со свитой обошёл три раза сосну, к которой были привязаны пленники, при этом почмокивал, приседал и подскакивал, как кузнечик. Обход имел, вероятно, ритуальное значение. Дашу, обвисшую на проводах, главарь ткнул мобильником в грудь и что-то проверещал радостное, но неразборчивое, что-то такое:
– Утю-тю-тютеньки!
Потом остановился перед Митей, и тут же кто-то услужливо вывернулся с колченогим стулом. Главарь уселся, запахнул на острых коленках волчью шкуру и эффектно харкнул, попав Мите на ногу. Маленький, тщедушный, он разглядывал жертву с таким видом, будто прикидывал, проглотить целиком или раскромсать на куски. Митя на мгновение встретился с ним взглядом и опустил глаза: это было всё равно что смотреть на пламя электросварки. «Нет, не справлюсь», – подумал он печально.
Наконец главарь заговорил, на удивление внятно, хотя медленно и глухо, словно из мегафона. Походило на то, как если бы каждое слово выуживал из закоулков памяти.
– Тебя кто прислал, сволочь? – На этот вопрос у главаря ушло минуты две.
– Никто. – Митя тоже не торопился, выдержал ритм. – Мы сами по себе. Мы беженцы.
– Беженцы? – Слово, кажется, было ему знакомое, но он не мог вспомнить, что оно значит. – Бегаете по лесу?
– По жизни, – сказал Митя. – Она для нас тёмный лес.
– От кого бегаете? От меня?
– Никак нет, сэр. От всех остальных. У вас мы надеялись попросить защиты.
– У нас? Защиты?
Главарь в недоумении покрутил огромной башкой на тонком стебельке шеи и вдруг рассыпался жутковатым хриплым смехом. И вся свита подхватила: заухала, заулюлюкала, а некоторые попадали на землю и колотили по ней кулаками, как в припадке. «Дикие, – отметил Митя, – но зомби среди них нет».
Главарь успокоился и важно произнёс:
– Хорошо, сволочь, развеселил Ата-Кату. За это мы тебя пожалеем. Будем мало-мало пытать и сразу в котёл. Доволен? Большая честь.
– Честь большая, – согласился Митя. – А в котёл зачем? Я бы вам живой пригодился.
Думал, опять заржут, нет, задумались. Главарь задумался, а свита заскучала. Двое особенно расторопных волосатиков подобрались к Митиным ногам и расшнуровали кроссовки – драгоценный дар Истопника, каучук дорежимной выделки. Потянули в разные стороны, но Митя напряг ступни – у них никак не получалось сдёрнуть.
– А ну отзынь! – прикрикнул главарь. – Я с ним дальше говорить буду. Успеете раскурочить.
Недовольно ворча, дикари присели на корточки, не выпуская обувку из рук.
– Девка твоя или чья? – спросил главарь.
– Ничейная, – ответил Митя. – Тоже беженка. Не советую с ней связываться, сэр.
– Почему?
– Липучая она. Скоро помрёт. К ней лучше не прикасаться.
Его слова произвели эффект взрывной волны, на который он и не рассчитывал. Волосатики отпустили кроссовки и откатились ближе к деревьям. И вся свита отшатнулась, один лишь главарь не двинулся с места.
– Врёшь, сволочь. Если она липучая, почему ты не липучий?
– Я привитый, сэр. Из группы доноров. Седьмой инкубатор. Готовили к пересадке печени, чудом удалось сбежать, сэр.
Митя балабонил наобум, не надеясь, что главарь поймёт, и незаметно вдавил пальцы в Дащин бок, как штепсель в розетку. Теперь всё зависело от неё. И «матрёшка» не сплоховала, послала ответный импульс. У Мити закололо кончики пальцев, искра пошла. Дыхание сбилось, в глазах полыхнуло, как при разрыве аорты, но через мгновение все жизненные позиции восстановились, и он, висящий на проводах, почувствовал необыкновенный прилив сил. Казалось, ничего не стоит разорвать путы, только рвани посильнее. Увидел, как вокруг головы атамана возникло фиолетовое с чёрными крапинками светящееся облачко, наподобие нимба. Аура жизни и смерти. Никто не учил этому Митю, но он не сомневался, что внезапно обрёл дар телепатического контакта, которым владели истинные хозяева леса и равнинных пространств. Прекрасное, волнующее состояние, как если бы удалось в один присест умять барашка и выпить десять бутылок вина. Главарь Ата-Кату в растерянности поднёс мобильник к уху и прогудел в пустоту:
– Кто там? Говорите, слушаю.
– Это я, – отозвался с дерева Митя. – Это я с вами разговариваю, сэр.
Алые очи главаря налились неземной тоской.
– Что ты сделал со мной, сволочь?
— Ничего не сделал, Ата-Кату, сэр. Что может сделать такое ничтожество, как я, с могучим воителем? Только покорнейше прошу выслушать меня.
– Чего?
– Могу дать богатый выкуп. От нашей смерти вам мало пользы, тем более девка липучая, её даже жрать нельзя. Во мне тоже одна желчь. После обработки в инкубаторе мясо больное. А выкуп – это выкуп.
– Врёшь, сволочь. У тебя ничего нет. Что у тебя есть, сам возьму.
Слова грозные, но в голосе жалобные нотки: дикарь потерял уверенность в себе. Одновременно Митя услышал, как Даша взмолилась, прошептала не в уши, а от сердца к сердцу: «Поторопись, Митенька, мочи нет, всю высосал. Сейчас усну…» «Продержись самую малость, – так же, не разжимая губ, ответил Митя. – Видишь, я стараюсь».
Вслух объявил торжественно:
– В двух днях пути отсюда есть подземный склад. Его никто не охраняет, кроме роботов. К ним у меня отмычка. Отведу туда ваших людей, сэр, и вы станете самым богатым человеком в этих лесах, сэр.
– Что на складе? – Фиолетовая аура главаря побледнела, словно покрылась лаком, увеличилась в размерах: не нимб, а летающая тарелка, удерживающаяся на чёрном отростке, торчащем из черепа.
– Вы слышали, кто такой Анупряк-оглы, сэр?
– Поганка американская.
– Правильно. Это его личный схрон. Чего там только нет. Герыча – тонна. Оружие, консервы, спирт… О-о, не пожалеете, сэр!
Контакт не прерывался, но вибрировал: Даша слабела.
– И никакой охраны?
– Роботы безмозглые. Японские попугайчики. Анупряк-оглы никому не доверяет. Разве вам не хочется дать ему по мозгам, сэр?
Ата-Кату стушевался, края его ауры обуглились – вот-вот исчезнет.
– Страшно, – признался он с горечью. – Они сильнее нас. Они нас с говном сожрут.
– Там только роботы, – терпеливо напомнил Митя. – У меня к ним код. Плёвое дело, сэр. Склад уже ваш. Спирт прямо в бочках.
– Как тебя зовут, сволочь?
Это была победа. Для одичавших спросить имя – всё равно что обменяться рукопожатием. Оставалось только зафиксировать установку в его подкорке, чтобы не переменил решение, когда развеется гипнотический туман.
– Митя Климов, сэр. Всегда к вашим услугам.
Он последний раз, чувствуя, как Даша иссякает, вдавил пальцы в её теплую розетку. Получил мощный искрящийся заряд и из глаз в глаза переслал дикарю. Ата-Кату передёрнулся, опять поднёс мобильник к уху, аура скукожилась, почти прилипла к коже тускло мерцающим бесцветным ободком.
– Дам бойцов, – прошамкал, как из ямы. – С утра пойдёте. Самых лучших. Обманешь, Митя-сволочь, – на нитки размотают, в землю живьём зароют.
– Это уж как водится, сэр, – почтительно поддакнул Климов.
Пока разговаривали, постепенно подтянулась из кустов свита, но всё же держалась в отдалении. Липучая болезнь – ужасная штука, хуже всякого СПИДа.
Ещё её называли Чикой и Антоновной. СПИД победили десять лет назад, от него теперь не умирали, Антоновна пришла на смену. В глаза её никто не видел, но это и понятно. Кто видел, тех уже самих никто не видел никогда. По приказу Ата-Кату Митю отвязали, но к Даше не посмели прикоснуться. Митя самолично её развязал, мёртво спящую, упавшую в руки, как спелый плод.
В сопровождении трёх одичавших, знаками указывавших дорогу, перенёс её в шалаш, бережно уложил на низкое ложе из сосновых лап. За то время, пока происходили все эти события, Митя примерно прикинул численность одичавшего племени – около ста человек, не больше. Безусловно, все они отличные охотники и следопыты. И все без царя в голове, но не зомби. Кто угодно, но зомби среди них не было, а это означало, что действия одичавших в принципе предсказуемы, поддаются анализу и корректировке. По-видимому, их жизнь мало чем отличалась от бытования болотных людей, обретавшихся возле ставки Истопника, как, впрочем, и от жизни большинства руссиян, согнанных со своих извечных поселений, а их ещё от океана до океана – тьма-тьмущая.
Вскоре один из волосатиков заглянул в шалаш и швырнул к ногам Мити связку сушёных корешков и поставил у входа пластиковую бутылку с водой. Состроил диковинную рожу, прорычал что-то насмешливое и исчез.
Митя потёр «матрёшке» щёки, подёргал за волосы, подул в нос, и она очнулась. Бледная, осунувшаяся. Глаза без блеска. На голове рыжий ком. Кожа в крапинках – следы злоупотребления колониальной косметикой с возбуждающими добавками. И вот такая она была Мите дороже всего. Дороже всего, что он когда-либо имел.
– Страшная, да? – привычно отгадала она его мысли.
– Какая есть…
Дал ей попить из бутылки, сунул в руку пару корешков.
– На, пожуй… Только не спеши глотать.
– Митя, я уж думала – всё. Думала, помираю. Не пойму, как ты справился. Митька, ты же настоящий пронырщик.
– Есть маленько. Жуй, тебе говорят.
– Что дальше делать, Митенька? Они ведь нас всё равно убьют.
– Ночью уйдём. Охрана – два волосатика, пустяки. Худо, нож забрали и топор. И рюкзаки со всем запасом – тю-тю. Ничего, перебьёмся.
– Что ты, Митенька, – испугалась Даша. – Пошевелиться нет сил. Куда я пойду?
– Значит, оставайся, – без раздумий холодно бросил Митя.
«Матрёшка» подавилась корешком, глаза увлажнились.
– Правда уйдёшь? Один?
– Куда деваться? У меня задание… Ладно, не дрожи. Верну должок, встанешь.
– Митя, кто мы такие? Зачем всё это с нами происходит?
Митя не удивился вопросу и вполне его понял, но ответа не знал. И всё же был рад, что она его задала. Он сам всё чаще задумывался об этом. Кто он такой? Зачем родился на свет? Неужто лишь затем, чтобы его пинали и преследовали все кому не лень?
… Под утро слиняли. Митя подкрался к двум волосатикам, дремавшим на корточках неподалёку от входа в шалаш, и с такой силой стукнул их кочанами друг о дружку, что шишки посыпались с веток. Бежать по ночному лесу трудно, но через час быстрым шагом они добрались до чёрной речки, погрузились в смолистые воды и поплыли вниз по течению. Плыли долго, сколько смогли, до тех пор, пока оба не выбились из сил.
Глава 12 Наши дни. Допрос должника
Мите заткнули рот какой-то вонючей дрянью, обмотали телеграфным проводом, как и вырубившуюся Дашу, зацепили их автомобильным тросом и, точно падаль, поволокли через чащу. Раня бока на колдобинах и сучьях, стараясь уберечь глаза, Митя ни на секунду не забывал о том, что Даше, не умеющей группироваться, наверное, приходится ещё хуже. От этой мысли сердце обливалось слезами – вот следствие позорного вочеловечения.
Притащили в самую глушь, двумя колодами свалили у кострища, оставили одних. Митю ткнули мордой в землю, но для одного глаза остался обзор: лесная прогалина, шалаши из еловых веток… Лагерь отверженных.
– Эй, – с трудом вытолкнув кляп изо рта, окликнул он, – Даша, ты живая?
Даша отозвалась глухо:
– Мы здорово накололись, да, Митя?
– У тебя руки-ноги целы?
– Вроде да.
– Значит, ничего страшного… Будут допрашивать – не груби, отвечай радостно, искренне…
Не успел досказать, набежали опять волосатые хлопцы, быстренько развязали, потом примотали тем же проводом к толстой сосне. Теперь они не могли видеть друг друга, но, пошевелив пальцами, Митя коснулся её бока, даже почувствовал сквозь полотняную ткань куртки, как бьётся, частит её пульс.
– Слышишь меня?
– Слышу, Митя… Что с нами сделают?
– Скоро узнаем. Потерпи маленько.
– Убьют, да?
– Нет, накормят и отпустят… Даша, мне понадобится твоя помощь.
– Не понимаю. Шутишь?
– Чувствуешь мои пальцы?
– Думаешь, так получится?
– Что получится?
– Хочешь секса напоследок?
Митя ощутил першение в горле и странное давление в висках и тут же сообразил, что смеётся. Увы, одна за другой возвращались прежние человеческие эмоции. Перевоплощённые не умеют смеяться. Они лишь корчат рожи, когда под кайфом, но и это бывает редко.
— Придётся поделиться энергией, своей мне мало. Ты должна настроиться на передачу. У меня уже получилось один раз… там, в доме… Это как прямое переливание крови. Ничего особенного. Поможешь мне?
– Зачем это?
– Объясню, если удерём. Поможешь или нет?
– Пожалуйста… Хоть забери меня всю. Давно пора… Митя, откуда ты знаешь, что это был Николай-угодник?
Митю не удивило, как скачут её мысли. Похоже, в психической регенерации она отставала от него на фазу.
– У деда была икона. Прятал в матрасе. За это его и сожгли вместе с домом.
После паузы Даша мечтательно прошелестела:
– Я помню. Дедушка Захар. Славный старик. Однажды перенёс меня через ручей и отшлёпал. Мне было четыре годика. Митя, а ты помнишь, как был маленький?
Ответить он не успел. На поляну выступила процессия особей мужского пола, вооружённых чем попало: калёными дротиками, старинными сапёрными лопатками, у двух-трёх на пузе болтались проржавевшие «калаши», у других за спинами охотничьи луки, на поясах колчаны со стрелами. Впереди вышагивал главарь столь впечатляющего вида, что у Мити засосало под ложечкой. Коротконогое, до неприличия исхудавшее существо, словно выбравшееся из могилы, с круглой, несоразмерно раздутой башкой, поросшей чёрной шерстью, сквозь которую лихорадочно сияли маленькие алые глазки, разя окружающих неистовым блеском разума. В когтистой лапе главарь сжимал мобильную трубку эпохи погружения во тьму, служившую ему, скорее всего, амулетом. Кроме того, на волосатой груди на золотой цепочке болтался пластиковый рожок для обуви.
Главарь со свитой обошёл три раза сосну, к которой были привязаны пленники, при этом почмокивал, приседал и подскакивал, как кузнечик. Обход имел, вероятно, ритуальное значение. Дашу, обвисшую на проводах, главарь ткнул мобильником в грудь и что-то проверещал радостное, но неразборчивое, что-то такое:
– Утю-тю-тютеньки!
Потом остановился перед Митей, и тут же кто-то услужливо вывернулся с колченогим стулом. Главарь уселся, запахнул на острых коленках волчью шкуру и эффектно харкнул, попав Мите на ногу. Маленький, тщедушный, он разглядывал жертву с таким видом, будто прикидывал, проглотить целиком или раскромсать на куски. Митя на мгновение встретился с ним взглядом и опустил глаза: это было всё равно что смотреть на пламя электросварки. «Нет, не справлюсь», – подумал он печально.
Наконец главарь заговорил, на удивление внятно, хотя медленно и глухо, словно из мегафона. Походило на то, как если бы каждое слово выуживал из закоулков памяти.
– Тебя кто прислал, сволочь? – На этот вопрос у главаря ушло минуты две.
– Никто. – Митя тоже не торопился, выдержал ритм. – Мы сами по себе. Мы беженцы.
– Беженцы? – Слово, кажется, было ему знакомое, но он не мог вспомнить, что оно значит. – Бегаете по лесу?
– По жизни, – сказал Митя. – Она для нас тёмный лес.
– От кого бегаете? От меня?
– Никак нет, сэр. От всех остальных. У вас мы надеялись попросить защиты.
– У нас? Защиты?
Главарь в недоумении покрутил огромной башкой на тонком стебельке шеи и вдруг рассыпался жутковатым хриплым смехом. И вся свита подхватила: заухала, заулюлюкала, а некоторые попадали на землю и колотили по ней кулаками, как в припадке. «Дикие, – отметил Митя, – но зомби среди них нет».
Главарь успокоился и важно произнёс:
– Хорошо, сволочь, развеселил Ата-Кату. За это мы тебя пожалеем. Будем мало-мало пытать и сразу в котёл. Доволен? Большая честь.
– Честь большая, – согласился Митя. – А в котёл зачем? Я бы вам живой пригодился.
Думал, опять заржут, нет, задумались. Главарь задумался, а свита заскучала. Двое особенно расторопных волосатиков подобрались к Митиным ногам и расшнуровали кроссовки – драгоценный дар Истопника, каучук дорежимной выделки. Потянули в разные стороны, но Митя напряг ступни – у них никак не получалось сдёрнуть.
– А ну отзынь! – прикрикнул главарь. – Я с ним дальше говорить буду. Успеете раскурочить.
Недовольно ворча, дикари присели на корточки, не выпуская обувку из рук.
– Девка твоя или чья? – спросил главарь.
– Ничейная, – ответил Митя. – Тоже беженка. Не советую с ней связываться, сэр.
– Почему?
– Липучая она. Скоро помрёт. К ней лучше не прикасаться.
Его слова произвели эффект взрывной волны, на который он и не рассчитывал. Волосатики отпустили кроссовки и откатились ближе к деревьям. И вся свита отшатнулась, один лишь главарь не двинулся с места.
– Врёшь, сволочь. Если она липучая, почему ты не липучий?
– Я привитый, сэр. Из группы доноров. Седьмой инкубатор. Готовили к пересадке печени, чудом удалось сбежать, сэр.
Митя балабонил наобум, не надеясь, что главарь поймёт, и незаметно вдавил пальцы в Дащин бок, как штепсель в розетку. Теперь всё зависело от неё. И «матрёшка» не сплоховала, послала ответный импульс. У Мити закололо кончики пальцев, искра пошла. Дыхание сбилось, в глазах полыхнуло, как при разрыве аорты, но через мгновение все жизненные позиции восстановились, и он, висящий на проводах, почувствовал необыкновенный прилив сил. Казалось, ничего не стоит разорвать путы, только рвани посильнее. Увидел, как вокруг головы атамана возникло фиолетовое с чёрными крапинками светящееся облачко, наподобие нимба. Аура жизни и смерти. Никто не учил этому Митю, но он не сомневался, что внезапно обрёл дар телепатического контакта, которым владели истинные хозяева леса и равнинных пространств. Прекрасное, волнующее состояние, как если бы удалось в один присест умять барашка и выпить десять бутылок вина. Главарь Ата-Кату в растерянности поднёс мобильник к уху и прогудел в пустоту:
– Кто там? Говорите, слушаю.
– Это я, – отозвался с дерева Митя. – Это я с вами разговариваю, сэр.
Алые очи главаря налились неземной тоской.
– Что ты сделал со мной, сволочь?
— Ничего не сделал, Ата-Кату, сэр. Что может сделать такое ничтожество, как я, с могучим воителем? Только покорнейше прошу выслушать меня.
– Чего?
– Могу дать богатый выкуп. От нашей смерти вам мало пользы, тем более девка липучая, её даже жрать нельзя. Во мне тоже одна желчь. После обработки в инкубаторе мясо больное. А выкуп – это выкуп.
– Врёшь, сволочь. У тебя ничего нет. Что у тебя есть, сам возьму.
Слова грозные, но в голосе жалобные нотки: дикарь потерял уверенность в себе. Одновременно Митя услышал, как Даша взмолилась, прошептала не в уши, а от сердца к сердцу: «Поторопись, Митенька, мочи нет, всю высосал. Сейчас усну…» «Продержись самую малость, – так же, не разжимая губ, ответил Митя. – Видишь, я стараюсь».
Вслух объявил торжественно:
– В двух днях пути отсюда есть подземный склад. Его никто не охраняет, кроме роботов. К ним у меня отмычка. Отведу туда ваших людей, сэр, и вы станете самым богатым человеком в этих лесах, сэр.
– Что на складе? – Фиолетовая аура главаря побледнела, словно покрылась лаком, увеличилась в размерах: не нимб, а летающая тарелка, удерживающаяся на чёрном отростке, торчащем из черепа.
– Вы слышали, кто такой Анупряк-оглы, сэр?
– Поганка американская.
– Правильно. Это его личный схрон. Чего там только нет. Герыча – тонна. Оружие, консервы, спирт… О-о, не пожалеете, сэр!
Контакт не прерывался, но вибрировал: Даша слабела.
– И никакой охраны?
– Роботы безмозглые. Японские попугайчики. Анупряк-оглы никому не доверяет. Разве вам не хочется дать ему по мозгам, сэр?
Ата-Кату стушевался, края его ауры обуглились – вот-вот исчезнет.
– Страшно, – признался он с горечью. – Они сильнее нас. Они нас с говном сожрут.
– Там только роботы, – терпеливо напомнил Митя. – У меня к ним код. Плёвое дело, сэр. Склад уже ваш. Спирт прямо в бочках.
– Как тебя зовут, сволочь?
Это была победа. Для одичавших спросить имя – всё равно что обменяться рукопожатием. Оставалось только зафиксировать установку в его подкорке, чтобы не переменил решение, когда развеется гипнотический туман.
– Митя Климов, сэр. Всегда к вашим услугам.
Он последний раз, чувствуя, как Даша иссякает, вдавил пальцы в её теплую розетку. Получил мощный искрящийся заряд и из глаз в глаза переслал дикарю. Ата-Кату передёрнулся, опять поднёс мобильник к уху, аура скукожилась, почти прилипла к коже тускло мерцающим бесцветным ободком.
– Дам бойцов, – прошамкал, как из ямы. – С утра пойдёте. Самых лучших. Обманешь, Митя-сволочь, – на нитки размотают, в землю живьём зароют.
– Это уж как водится, сэр, – почтительно поддакнул Климов.
Пока разговаривали, постепенно подтянулась из кустов свита, но всё же держалась в отдалении. Липучая болезнь – ужасная штука, хуже всякого СПИДа.
Ещё её называли Чикой и Антоновной. СПИД победили десять лет назад, от него теперь не умирали, Антоновна пришла на смену. В глаза её никто не видел, но это и понятно. Кто видел, тех уже самих никто не видел никогда. По приказу Ата-Кату Митю отвязали, но к Даше не посмели прикоснуться. Митя самолично её развязал, мёртво спящую, упавшую в руки, как спелый плод.
В сопровождении трёх одичавших, знаками указывавших дорогу, перенёс её в шалаш, бережно уложил на низкое ложе из сосновых лап. За то время, пока происходили все эти события, Митя примерно прикинул численность одичавшего племени – около ста человек, не больше. Безусловно, все они отличные охотники и следопыты. И все без царя в голове, но не зомби. Кто угодно, но зомби среди них не было, а это означало, что действия одичавших в принципе предсказуемы, поддаются анализу и корректировке. По-видимому, их жизнь мало чем отличалась от бытования болотных людей, обретавшихся возле ставки Истопника, как, впрочем, и от жизни большинства руссиян, согнанных со своих извечных поселений, а их ещё от океана до океана – тьма-тьмущая.
Вскоре один из волосатиков заглянул в шалаш и швырнул к ногам Мити связку сушёных корешков и поставил у входа пластиковую бутылку с водой. Состроил диковинную рожу, прорычал что-то насмешливое и исчез.
Митя потёр «матрёшке» щёки, подёргал за волосы, подул в нос, и она очнулась. Бледная, осунувшаяся. Глаза без блеска. На голове рыжий ком. Кожа в крапинках – следы злоупотребления колониальной косметикой с возбуждающими добавками. И вот такая она была Мите дороже всего. Дороже всего, что он когда-либо имел.
– Страшная, да? – привычно отгадала она его мысли.
– Какая есть…
Дал ей попить из бутылки, сунул в руку пару корешков.
– На, пожуй… Только не спеши глотать.
– Митя, я уж думала – всё. Думала, помираю. Не пойму, как ты справился. Митька, ты же настоящий пронырщик.
– Есть маленько. Жуй, тебе говорят.
– Что дальше делать, Митенька? Они ведь нас всё равно убьют.
– Ночью уйдём. Охрана – два волосатика, пустяки. Худо, нож забрали и топор. И рюкзаки со всем запасом – тю-тю. Ничего, перебьёмся.
– Что ты, Митенька, – испугалась Даша. – Пошевелиться нет сил. Куда я пойду?
– Значит, оставайся, – без раздумий холодно бросил Митя.
«Матрёшка» подавилась корешком, глаза увлажнились.
– Правда уйдёшь? Один?
– Куда деваться? У меня задание… Ладно, не дрожи. Верну должок, встанешь.
– Митя, кто мы такие? Зачем всё это с нами происходит?
Митя не удивился вопросу и вполне его понял, но ответа не знал. И всё же был рад, что она его задала. Он сам всё чаще задумывался об этом. Кто он такой? Зачем родился на свет? Неужто лишь затем, чтобы его пинали и преследовали все кому не лень?
… Под утро слиняли. Митя подкрался к двум волосатикам, дремавшим на корточках неподалёку от входа в шалаш, и с такой силой стукнул их кочанами друг о дружку, что шишки посыпались с веток. Бежать по ночному лесу трудно, но через час быстрым шагом они добрались до чёрной речки, погрузились в смолистые воды и поплыли вниз по течению. Плыли долго, сколько смогли, до тех пор, пока оба не выбились из сил.
Глава 12 Наши дни. Допрос должника
Типичная сценка из жизни руссиянских бизнесменов: допрос оборзевшего соратника. На сей раз ему должен был подвергнуться некто Зосим Абрамович Пенкин, коммерческий директор «Голиафа». По дороге Гарий Наумович (юрист!) рассказал, что собой представляет этот Пенкин. Блестящий комбинатор, ас финансовых махинаций, ценитель изящных искусств, короче, во всех отношениях незаурядный человек, а в чём-то гениальный. Можно считать – коммерческий бог концерна. Рука об руку с Оболдуевым они поднимались на финансовый олимп, но на каком-то этапе у бывшего (в совке) министерского клерка началось головокружение от успехов. Он и в прежние годы, разумеется, химичил (как без того?), вёл двойную бухгалтерию, сливал в собственную мошну не меньше десяти процентов от каждой крупной сделки, запараллелил денежные потоки на подставные фирмы и прочее в том же духе; но Оболдуев относился к его шалостям на удивление снисходительно, пока Пенкин окончательно не зарвался. На днях служба безопасности «Голиафа», которую возглавлял бывший генерал КГБ Жучихин, представила неопровержимые доказательства того, что хитроумный соратник задумал вопиющее злодейство: нацелился прибрать «Голиаф» к рукам целиком и готовит покушение на своего благодетеля, для чего законтачил с известной охранно-киллерской фирмой «Пересвет». Убойные факты – видеоматериалы и записи телефонных разговоров – тем не менее не убедили Оболдуева, и он, прежде чем решить судьбу друга, потребовал провести дополнительное, контрольное расследование.
Я выслушал всё это с интересом, но заметил, что не понимаю, почему я должен принимать участие в чисто семейной разборке. Гарий Наумович, рискованно огибая пробку по встречной полосе (с включённой мигалкой), снисходительно улыбнулся.
– Виктор Николаевич, я вам просто удивляюсь. Неприлично в вашем возрасте задавать такие наивные вопросы.
– Извините, Гарий Наумович, но я работаю над книгой, а это…
– Именно книга… Разве не важно своими глазами увидеть, с какими ничтожествами иногда приходится иметь дело великому человеку? По моему слабому разумению, как раз в таких нештатных ситуациях как нельзя ярче проявляется благородство господина Оболдуева и величие его души. Или вы не согласны?
Думаю, моё согласие интересовало его примерно так же, как меня цвет его нижнего белья. Общаясь с Верещагиным, я пришёл к выводу, что он не видит во мне равноценного собеседника и, обращаясь ко мне, разговаривает как бы сам с собой, разыгрывая короткие интермедии для собственного развлечения. Для него, как и для Оболдуева, я был всего лишь забавным человеческим экземпляром, страдающим повышенной, ни на чём не основанной амбициозностью. Суть в том, что российское общество уже лет пятнадцать как разделилось внутри себя на тех, кто грабит, и на быдло, чернь, которая по старинке пытается заработать деньги трудом. Это разные миры, и между ними неодолимая пропасть, которая день за днём углубляется. Грабители, расписавшие страну в пулечку и рассовавшие выигрыш по бездонным карманам, естественно, не считают остальных за полноценных людей, что и понятно, но и быдло инстинктивно отвечает им взаимностью. Я сам не раз ловил себя на том, что, увидев на экране какую-нибудь до боли знакомую сытую, самодовольную рожу, вещающую о святой частной собственности, о правах человека и т. д., испытываю желание перекреститься и в испуге бормочу: «Чур меня! Чур меня!»
Приехали на «Динамо», долго петляли переулками и очутились возле каких-то складских помещений, огороженных железным забором, с каменными воротами. Гарий Наумович сказал охраннику несколько слов через спущенное стекло, и тот опрометью бросился открывать. Подрулили к кирпичному домику с металлической входной дверью с электронной защитой. Гарий Наумович позвонил – её тут же открыли.
Комната, где проводилось дознание, была большая с обитыми пластиком стенами, с необычным чёрным (резиновым?) покрытием на полу. Посередине длинный, наподобие операционного, стол, вокруг разная аппаратура, по всей видимости, особого назначения. Одна стена сплошь заставлена стеллажами, тоже с разными инструментами и приборами, у другой стены медицинский шкаф со стеклянными дверцами. В комнате, когда мы вошли, находились трое мужчин, все примерно одинакового возраста, за пятьдесят. Один белом халате. Четвёртый мужчина, обнажённый до пояса, с унылым лицом, испачканным кровью, сидел кресле в характерной позе пытаемого бизнесмена, руки пристёгнуты к подлокотникам изящными браслетами. Наверное, это и был не кто иной, как коммерческий директор «Голиафа» господин Пенкин.
Гарий Наумович представил меня присутствующим – генералу Жучихину и двум его ассистентам – как референта по конфликтным проблемам. Вряд ли он сам мог объяснить, что это означает, но генерал почему-то сразу проникся ко мне доверием. Пожаловался:
– Чёрт знает что такое. Пятый час бьёмся, а воз, как говорится, и ныне там. Упёртый, сучонок.
– Сыворотку вводили? – спросил Гарий Наумович.
– А как же. Прекрасный французский препарат нового поколения… И током пробовали растормошить – никакого толку. Я уж думаю дедовский метод применить: подвесить на растяжку да яйца оторвать.
Вид у генерала был внушительный: короткий ёжик над низким лбом, светлые глаза, подёрнутые звериным холодком. Так как он продолжал смотреть на меня, поинтересовался:
– А что вы, собственно, хотите от него узнать?
– Да в общем ничего, нам и так всё известно. Мокрушник хренов. Но хозяин настаивает на чистосердечном признании. Чтобы всё, как говорится, по закону.
Генерал повернулся к креслу и в сердцах замахнулся кулаком.
– У-у, подлюка! Будешь признаваться или нет?
Коммерческий директор, внимательно прислушивающийся, испуганно вжал голову в плечи и захныкал:
– Не в чем признаваться, Иван Иванович. Навет все это. Вам самому потом стыдно будет. Невинного человека терзаете.
– Вот, извольте. – Генерал в отчаянии развёл руками. – И так всё время одно и то же. Навет, завистники… Кончать с ним надо. Что нам тут, до ночи маяться? Гарик, позвони хозяину, пусть даёт добро.
– Бесполезно, Иван Иваныч. Вы же знаете, какой он щепетильный в этих вопросах.
Ассистент в белом халате (Юрий Карлович, кажется) несмело предложил:
– Иван Иванович, может быть, по маленькой, для променаду?
– И то правда, господа, – оживился генерал. – Прошу следовать за мной.
Следовать пришлось недалеко – в угол комнаты, за пластиковую ширму, разрисованную алыми гвоздиками. Там обнаружился стол с водкой и закусками. Мы все пятеро удобно расположились на низких железных табуретках. Второй ассистент, богатырь с шеей, равной моему туловищу, – его звали без имени и отчества, просто Купоном, – разлил водку по серебряным стопарикам. Когда все выпили, генерал поделился своими соображениями. По его мнению, допрос продвигался туго по той причине, что негодяй боялся своих сообщников из «Пересвета» больше, чем Оболдуева. Для этого у него были веские основания. Киллеры-охранники из «Пересвета» славились своей неумолимостью и любое нарушение контракта воспринимали как личное оскорбление.
– Похоже, Абрамычу так и так хана, – заметил генерал. – Доигрался, подлец. Но уж лучше принять смерть от руки хозяина, чем стать подопытным кроликом на старости лет. У них в «Пересвете» полный беспредел. Эксперименты по многоступенчатому умерщвлению. Жуткая штука, господа. Говорят, у них договор с Аль-Кайедой и с военной базой в Гуантанамо. Ничего не скажешь, широко развернулись.
– Всё же, Иван Иванович, – Верещагин закусил маринованным огурчиком, сладко почмокал, – босс вряд ли удовлетворится вашими объяснениями. Ему нужен результат.
– Понимаю… Но вот же вы привезли специалиста. А, Виктор? Может, попробуете с ним потолковать тет-а-тет? Может, перед вами откроется, облегчит душу?
– Да, Виктор Николаевич, – поддержал юрист. – Попробуйте, покажите, на что способны инженеры душ.
– Иначе Купон им займётся. – Генерал скабрезно ухмыльнулся. – Нет смысла дальше тянуть.
Делать нечего, я наспех хлопнул стопку и вышел из-за ширмочки. При моём приближении Пенкин вскинул голову и напрягся. Несмотря на перенесённые страдания и выбитые зубы, он не выглядел сломленным человеком. Напротив, в круглых беличьих глазёнках светилось даже какое-то сумасшедшее озорство. Я не испытывал к нему сочувствия. Как каждый руссиянин, я давно привык к виду крови и чужих мук. После того как Гата Ксенофонтов застукал меня с Лизой, моё положение было, вероятно, ненамного лучше, чем коммерческого директора. Немудрено, если через день-два я сам окажусь в этом кресле.
– Ай-яй, Зосим Абрамович, – я покачал головой, изображая недоумение, – как же вы так опростоволосились?
– Миллион, – ответил он шёпотом, предварительно попытавшись заглянуть себе за спину.
– В каком смысле миллион?
– Вижу, вы культурный человек, интеллигент… Не чета этим питекантропам… Помогите отсюда выбраться – и миллион ваш.
– Долларов?
У Пенкина хватило мужества снисходительно улыбнуться.
– Не знаю, как вас зовут…
– Виктор.
– Послушайте сюда, Виктор. Меня подло подставили, и я знаю кто. Естественно, Леонид Фомич сейчас в ярости, ничему не поверит. Ему нужны доказательства. А мне нужно два дня, чтобы их собрать. Вспомнил, кто вы такой. Вас наняли, чтобы воспеть осанну Оболдую. Это прекрасно. Жаль, мы не встретились раньше. Уверяю, помочь мне в ваших интересах.
– В моих?
– Юноша, вы плохо себе представляете, куда попали. Как только перестанете быть нужным, от вас избавятся, как от многих других. Раздавят, как клопа, простите за прямоту. Оболдуй безжалостен, впрочем, в бизнесе по-другому нельзя. Не мне его упрекать. Вы не могли бы дать сигарету? Страсть как хочется покурить.
Разговор становился занятным. В быстрой, пугливой речи коммерческого директора не было и следа той заторможенности и обалделости, которая непременно наступает после вливания сыворотки правды. Что же это за существо? Я сходил за ширму за сигаретами, заодно принял ещё стопаря и прихватил дозу для Пенкина. Заметил, что на столе появились две новые бутылки.
– Ну что, сынок, колется мерзавец? – спросил генерал.
– Пока нет, но, кажется, близок к этому.
– Уж вы постарайтесь, Виктор, – ехидно проговорил Гарий Наумович. – Вся Европа на вас смотрит.
За моё короткое отсутствие они все успели как-то здорово надраться. Ассистенты кемарили с открытыми глазами, окружённые сладковатым ароматом травки. Видно, утомились, сердечные, выбивая признание из упёртого Абрамыча.
Пенкин жадно выпил водку из моих рук, после чего я сунул ему в рот зажжённую сигарету. На его лице проступило выражение полного умиротворения, на мой взгляд, совершенно неуместное в его положении.
Я выслушал всё это с интересом, но заметил, что не понимаю, почему я должен принимать участие в чисто семейной разборке. Гарий Наумович, рискованно огибая пробку по встречной полосе (с включённой мигалкой), снисходительно улыбнулся.
– Виктор Николаевич, я вам просто удивляюсь. Неприлично в вашем возрасте задавать такие наивные вопросы.
– Извините, Гарий Наумович, но я работаю над книгой, а это…
– Именно книга… Разве не важно своими глазами увидеть, с какими ничтожествами иногда приходится иметь дело великому человеку? По моему слабому разумению, как раз в таких нештатных ситуациях как нельзя ярче проявляется благородство господина Оболдуева и величие его души. Или вы не согласны?
Думаю, моё согласие интересовало его примерно так же, как меня цвет его нижнего белья. Общаясь с Верещагиным, я пришёл к выводу, что он не видит во мне равноценного собеседника и, обращаясь ко мне, разговаривает как бы сам с собой, разыгрывая короткие интермедии для собственного развлечения. Для него, как и для Оболдуева, я был всего лишь забавным человеческим экземпляром, страдающим повышенной, ни на чём не основанной амбициозностью. Суть в том, что российское общество уже лет пятнадцать как разделилось внутри себя на тех, кто грабит, и на быдло, чернь, которая по старинке пытается заработать деньги трудом. Это разные миры, и между ними неодолимая пропасть, которая день за днём углубляется. Грабители, расписавшие страну в пулечку и рассовавшие выигрыш по бездонным карманам, естественно, не считают остальных за полноценных людей, что и понятно, но и быдло инстинктивно отвечает им взаимностью. Я сам не раз ловил себя на том, что, увидев на экране какую-нибудь до боли знакомую сытую, самодовольную рожу, вещающую о святой частной собственности, о правах человека и т. д., испытываю желание перекреститься и в испуге бормочу: «Чур меня! Чур меня!»
Приехали на «Динамо», долго петляли переулками и очутились возле каких-то складских помещений, огороженных железным забором, с каменными воротами. Гарий Наумович сказал охраннику несколько слов через спущенное стекло, и тот опрометью бросился открывать. Подрулили к кирпичному домику с металлической входной дверью с электронной защитой. Гарий Наумович позвонил – её тут же открыли.
Комната, где проводилось дознание, была большая с обитыми пластиком стенами, с необычным чёрным (резиновым?) покрытием на полу. Посередине длинный, наподобие операционного, стол, вокруг разная аппаратура, по всей видимости, особого назначения. Одна стена сплошь заставлена стеллажами, тоже с разными инструментами и приборами, у другой стены медицинский шкаф со стеклянными дверцами. В комнате, когда мы вошли, находились трое мужчин, все примерно одинакового возраста, за пятьдесят. Один белом халате. Четвёртый мужчина, обнажённый до пояса, с унылым лицом, испачканным кровью, сидел кресле в характерной позе пытаемого бизнесмена, руки пристёгнуты к подлокотникам изящными браслетами. Наверное, это и был не кто иной, как коммерческий директор «Голиафа» господин Пенкин.
Гарий Наумович представил меня присутствующим – генералу Жучихину и двум его ассистентам – как референта по конфликтным проблемам. Вряд ли он сам мог объяснить, что это означает, но генерал почему-то сразу проникся ко мне доверием. Пожаловался:
– Чёрт знает что такое. Пятый час бьёмся, а воз, как говорится, и ныне там. Упёртый, сучонок.
– Сыворотку вводили? – спросил Гарий Наумович.
– А как же. Прекрасный французский препарат нового поколения… И током пробовали растормошить – никакого толку. Я уж думаю дедовский метод применить: подвесить на растяжку да яйца оторвать.
Вид у генерала был внушительный: короткий ёжик над низким лбом, светлые глаза, подёрнутые звериным холодком. Так как он продолжал смотреть на меня, поинтересовался:
– А что вы, собственно, хотите от него узнать?
– Да в общем ничего, нам и так всё известно. Мокрушник хренов. Но хозяин настаивает на чистосердечном признании. Чтобы всё, как говорится, по закону.
Генерал повернулся к креслу и в сердцах замахнулся кулаком.
– У-у, подлюка! Будешь признаваться или нет?
Коммерческий директор, внимательно прислушивающийся, испуганно вжал голову в плечи и захныкал:
– Не в чем признаваться, Иван Иванович. Навет все это. Вам самому потом стыдно будет. Невинного человека терзаете.
– Вот, извольте. – Генерал в отчаянии развёл руками. – И так всё время одно и то же. Навет, завистники… Кончать с ним надо. Что нам тут, до ночи маяться? Гарик, позвони хозяину, пусть даёт добро.
– Бесполезно, Иван Иваныч. Вы же знаете, какой он щепетильный в этих вопросах.
Ассистент в белом халате (Юрий Карлович, кажется) несмело предложил:
– Иван Иванович, может быть, по маленькой, для променаду?
– И то правда, господа, – оживился генерал. – Прошу следовать за мной.
Следовать пришлось недалеко – в угол комнаты, за пластиковую ширму, разрисованную алыми гвоздиками. Там обнаружился стол с водкой и закусками. Мы все пятеро удобно расположились на низких железных табуретках. Второй ассистент, богатырь с шеей, равной моему туловищу, – его звали без имени и отчества, просто Купоном, – разлил водку по серебряным стопарикам. Когда все выпили, генерал поделился своими соображениями. По его мнению, допрос продвигался туго по той причине, что негодяй боялся своих сообщников из «Пересвета» больше, чем Оболдуева. Для этого у него были веские основания. Киллеры-охранники из «Пересвета» славились своей неумолимостью и любое нарушение контракта воспринимали как личное оскорбление.
– Похоже, Абрамычу так и так хана, – заметил генерал. – Доигрался, подлец. Но уж лучше принять смерть от руки хозяина, чем стать подопытным кроликом на старости лет. У них в «Пересвете» полный беспредел. Эксперименты по многоступенчатому умерщвлению. Жуткая штука, господа. Говорят, у них договор с Аль-Кайедой и с военной базой в Гуантанамо. Ничего не скажешь, широко развернулись.
– Всё же, Иван Иванович, – Верещагин закусил маринованным огурчиком, сладко почмокал, – босс вряд ли удовлетворится вашими объяснениями. Ему нужен результат.
– Понимаю… Но вот же вы привезли специалиста. А, Виктор? Может, попробуете с ним потолковать тет-а-тет? Может, перед вами откроется, облегчит душу?
– Да, Виктор Николаевич, – поддержал юрист. – Попробуйте, покажите, на что способны инженеры душ.
– Иначе Купон им займётся. – Генерал скабрезно ухмыльнулся. – Нет смысла дальше тянуть.
Делать нечего, я наспех хлопнул стопку и вышел из-за ширмочки. При моём приближении Пенкин вскинул голову и напрягся. Несмотря на перенесённые страдания и выбитые зубы, он не выглядел сломленным человеком. Напротив, в круглых беличьих глазёнках светилось даже какое-то сумасшедшее озорство. Я не испытывал к нему сочувствия. Как каждый руссиянин, я давно привык к виду крови и чужих мук. После того как Гата Ксенофонтов застукал меня с Лизой, моё положение было, вероятно, ненамного лучше, чем коммерческого директора. Немудрено, если через день-два я сам окажусь в этом кресле.
– Ай-яй, Зосим Абрамович, – я покачал головой, изображая недоумение, – как же вы так опростоволосились?
– Миллион, – ответил он шёпотом, предварительно попытавшись заглянуть себе за спину.
– В каком смысле миллион?
– Вижу, вы культурный человек, интеллигент… Не чета этим питекантропам… Помогите отсюда выбраться – и миллион ваш.
– Долларов?
У Пенкина хватило мужества снисходительно улыбнуться.
– Не знаю, как вас зовут…
– Виктор.
– Послушайте сюда, Виктор. Меня подло подставили, и я знаю кто. Естественно, Леонид Фомич сейчас в ярости, ничему не поверит. Ему нужны доказательства. А мне нужно два дня, чтобы их собрать. Вспомнил, кто вы такой. Вас наняли, чтобы воспеть осанну Оболдую. Это прекрасно. Жаль, мы не встретились раньше. Уверяю, помочь мне в ваших интересах.
– В моих?
– Юноша, вы плохо себе представляете, куда попали. Как только перестанете быть нужным, от вас избавятся, как от многих других. Раздавят, как клопа, простите за прямоту. Оболдуй безжалостен, впрочем, в бизнесе по-другому нельзя. Не мне его упрекать. Вы не могли бы дать сигарету? Страсть как хочется покурить.
Разговор становился занятным. В быстрой, пугливой речи коммерческого директора не было и следа той заторможенности и обалделости, которая непременно наступает после вливания сыворотки правды. Что же это за существо? Я сходил за ширму за сигаретами, заодно принял ещё стопаря и прихватил дозу для Пенкина. Заметил, что на столе появились две новые бутылки.
– Ну что, сынок, колется мерзавец? – спросил генерал.
– Пока нет, но, кажется, близок к этому.
– Уж вы постарайтесь, Виктор, – ехидно проговорил Гарий Наумович. – Вся Европа на вас смотрит.
За моё короткое отсутствие они все успели как-то здорово надраться. Ассистенты кемарили с открытыми глазами, окружённые сладковатым ароматом травки. Видно, утомились, сердечные, выбивая признание из упёртого Абрамыча.
Пенкин жадно выпил водку из моих рук, после чего я сунул ему в рот зажжённую сигарету. На его лице проступило выражение полного умиротворения, на мой взгляд, совершенно неуместное в его положении.