Страница:
В отличие от меня Лиза чувствовала себя совершенно естественно, блаженная улыбка не сходила с её губ.
Едва набрали высоту, худенькая стюардесса, не сказать чтобы хорошенькая, скорее скромных достоинств, но чем-то неуловимо совпадающая с общей атмосферой салона, мило шепелявя, поинтересовалась, не желаем ли мы что-нибудь выпить. Говорила, разумеется, по-английски. Я попросил коньяку, Лиза – минеральной воды. Напитки явились мгновенно: коньяк в хрустальной плошке и вода с ледяными пузырьками в высоком бокале с золотой фирменной нашлёпкой. На закуску – нарезанный лимон на фарфоровом блюдце и коробка шоколадных конфет в виде пурпурного сердца, с тем же вензелем, что на стакане. Конфеты – сувенир авиакомпании, пояснила стюардесса. Я тут же её открыл и съел три штуки, давясь от сладости. Про коньяк скажу: пивали и получше, но сразу поднялось настроение.
– Не пора ли, дитя моё, – важно начал я, затянувшись «Парламентом» – тоже дар компании, – определить конечную цель нашего турне?
Лиза фыркнула, прижалась бедром.
– Что ж, если господину угодно… Сперва отправимся в уютный пансион на улице Пикадилли…
– Знаю, – перебил я. – Там жила Лайма Вайкуле.
– Ваша осведомлённость, сударь, поражает девичье воображение.
– А дальше? Поселимся в пансионате – и что? Будем ждать, пока папочка пришлёт Абдуллу?
– Ни в коем случае. В Лондоне пробудем не больше трёх дней… Чтобы папочка не застукал, придётся первое время довольно часто переезжать с места на место, из страны в страну. Беглецы всегда так делают, разве вы не читали в романах?
– Я-то, допустим, читал, но всё это несерьёзно.
– Почему, сударь?
Господи, подумал я, заглядевшись, какие бездонные, сумасшедшие глаза!
– Да потому, что в романах правды нет. Я ведь сам ими балуюсь, не забыла?.. Кстати, кто оплачивает наши маленькие шалости? Ведь всё это, думаю, стоит кучу денег.
Чуть покраснела, потупилась.
– Конечно, ты должен знать… Витенька, боюсь, будешь меня презирать…
– Ничего, говори.
– Когда я родилась, отец положил на мой счёт миллион долларов. Таково было мамино условие, и он его выполнил.
– Миллион? Не верю… Наверное, такой же миллион, как тот, что я спёр у Гарика Наумовича.
– Не такой, настоящий.
Лиза вдруг загрустила, отодвинула шторку иллюминатора. Серо-голубая пена облаков ударила в глаза, и я зажмурился. Допил коньяк. Лиза повернулась ко мне. Лицо строгое, как у монахини.
– Но ты правильно делаешь, что не веришь. По условиям контракта, я должна получить эти деньги только после замужества.
– Иными словами, никогда.
– Скорее всего так… Но я поняла это только недавно… Когда ты… Один человек помог. Теперь деньги принадлежат мне. Они в Женевском банке… Правда, не все. За эту услугу он взял с меня двести тысяч.
– Что за человек?
– Банковский служащий… Один из папиных сотрудников…
– Погоди, хочешь сказать… ты сама, одна провернула такое дельце?
– Да, я сделала это, – подтвердила она отрешённо и с мечтательностью во взоре.
Сказать, что я был поражён, значит лишь поверхностно определить мои ощущения. Воображая себя писателем, я, как положено, полагал, что разбираюсь в людях, знаю, чего от них можно ожидать, но Лиза в который раз ставила меня в тупик. Интересно, на что ещё она способна, если её хорошенько растормошить?
– Что ж, милая, если так, значит, при всём желании я не могу на тебе жениться. Хоть одной проблемой меньше.
– Почему?
– Есть целых две причины, одна физиологическая, другая моральная. Обе непреодолимые.
– Физиологическую я знаю. – Лиза подмигнула ободряюще. – Доктор вколол вакцину. Не горюй, Витенька, с этим мы как-нибудь справимся. А если не справимся, тоже не беда. Разве это главное? Может, так даже лучше?
– Намного, – согласился я. – Во всяком случае, спокойнее.
– А моральная какая причина?
– Очень важная. Решат, что я женился из-за денег. Погнался за длинным рублём. Миллион – шутка ли! Подумай сама. Юная миллионерша и непризнанный гений-импотент. Фу, какая пошлятина.
– Не расстраивайся. – Лиза прильнула к моему плечу. – Мы с тобой денежки быстро промотаем.
– Ну, разве что так…
Внезапно – от коньяка ли, от мерного покачивания, от ровного урчания двигателей – накатила неодолимая дрёма, как недавно в машине. Веки натурально запорошило песком. Последнее, что я почувствовал, – свою уродски отвисшую нижнюю губу, и попытался закрыть рот…
Пробуждение было таким же мгновенным и неожиданным. Будто кто-то толкнул. Лиза дремала, склонив головку на моё плечо. Стюардесса двигалась по проходу с подносом. Ага, вот оно! Через два ряда от нас в одном из кресел расположился плотный, коротко остриженный господин средних лет. Он читал «Коммерсанть», держа в руке бокал с шампанским. Ничего угрожающего в нём не было, ни в позе, ни в широкоскулом загорелом лице, которое показалось знакомым. Я не мог вспомнить, где его видел и видел ли вообще, возможно, «узнавание» всего лишь плод больной фантазии.
Господин оторвался от чтения и мельком поверх газеты коснулся меня взглядом. Тут же спохватился, прихлебнул из бокала и опять погрузился в газету. У меня осталось ощущение, что на лоб прыгнул тарантул. Я невольно провёл ладонью по лицу.
Нет, друг мой Лизонька, никуда мы с тобой не убежим, подумалось с тоской…
Глава 32 Год 2024. Эра Водолея
Едва набрали высоту, худенькая стюардесса, не сказать чтобы хорошенькая, скорее скромных достоинств, но чем-то неуловимо совпадающая с общей атмосферой салона, мило шепелявя, поинтересовалась, не желаем ли мы что-нибудь выпить. Говорила, разумеется, по-английски. Я попросил коньяку, Лиза – минеральной воды. Напитки явились мгновенно: коньяк в хрустальной плошке и вода с ледяными пузырьками в высоком бокале с золотой фирменной нашлёпкой. На закуску – нарезанный лимон на фарфоровом блюдце и коробка шоколадных конфет в виде пурпурного сердца, с тем же вензелем, что на стакане. Конфеты – сувенир авиакомпании, пояснила стюардесса. Я тут же её открыл и съел три штуки, давясь от сладости. Про коньяк скажу: пивали и получше, но сразу поднялось настроение.
– Не пора ли, дитя моё, – важно начал я, затянувшись «Парламентом» – тоже дар компании, – определить конечную цель нашего турне?
Лиза фыркнула, прижалась бедром.
– Что ж, если господину угодно… Сперва отправимся в уютный пансион на улице Пикадилли…
– Знаю, – перебил я. – Там жила Лайма Вайкуле.
– Ваша осведомлённость, сударь, поражает девичье воображение.
– А дальше? Поселимся в пансионате – и что? Будем ждать, пока папочка пришлёт Абдуллу?
– Ни в коем случае. В Лондоне пробудем не больше трёх дней… Чтобы папочка не застукал, придётся первое время довольно часто переезжать с места на место, из страны в страну. Беглецы всегда так делают, разве вы не читали в романах?
– Я-то, допустим, читал, но всё это несерьёзно.
– Почему, сударь?
Господи, подумал я, заглядевшись, какие бездонные, сумасшедшие глаза!
– Да потому, что в романах правды нет. Я ведь сам ими балуюсь, не забыла?.. Кстати, кто оплачивает наши маленькие шалости? Ведь всё это, думаю, стоит кучу денег.
Чуть покраснела, потупилась.
– Конечно, ты должен знать… Витенька, боюсь, будешь меня презирать…
– Ничего, говори.
– Когда я родилась, отец положил на мой счёт миллион долларов. Таково было мамино условие, и он его выполнил.
– Миллион? Не верю… Наверное, такой же миллион, как тот, что я спёр у Гарика Наумовича.
– Не такой, настоящий.
Лиза вдруг загрустила, отодвинула шторку иллюминатора. Серо-голубая пена облаков ударила в глаза, и я зажмурился. Допил коньяк. Лиза повернулась ко мне. Лицо строгое, как у монахини.
– Но ты правильно делаешь, что не веришь. По условиям контракта, я должна получить эти деньги только после замужества.
– Иными словами, никогда.
– Скорее всего так… Но я поняла это только недавно… Когда ты… Один человек помог. Теперь деньги принадлежат мне. Они в Женевском банке… Правда, не все. За эту услугу он взял с меня двести тысяч.
– Что за человек?
– Банковский служащий… Один из папиных сотрудников…
– Погоди, хочешь сказать… ты сама, одна провернула такое дельце?
– Да, я сделала это, – подтвердила она отрешённо и с мечтательностью во взоре.
Сказать, что я был поражён, значит лишь поверхностно определить мои ощущения. Воображая себя писателем, я, как положено, полагал, что разбираюсь в людях, знаю, чего от них можно ожидать, но Лиза в который раз ставила меня в тупик. Интересно, на что ещё она способна, если её хорошенько растормошить?
– Что ж, милая, если так, значит, при всём желании я не могу на тебе жениться. Хоть одной проблемой меньше.
– Почему?
– Есть целых две причины, одна физиологическая, другая моральная. Обе непреодолимые.
– Физиологическую я знаю. – Лиза подмигнула ободряюще. – Доктор вколол вакцину. Не горюй, Витенька, с этим мы как-нибудь справимся. А если не справимся, тоже не беда. Разве это главное? Может, так даже лучше?
– Намного, – согласился я. – Во всяком случае, спокойнее.
– А моральная какая причина?
– Очень важная. Решат, что я женился из-за денег. Погнался за длинным рублём. Миллион – шутка ли! Подумай сама. Юная миллионерша и непризнанный гений-импотент. Фу, какая пошлятина.
– Не расстраивайся. – Лиза прильнула к моему плечу. – Мы с тобой денежки быстро промотаем.
– Ну, разве что так…
Внезапно – от коньяка ли, от мерного покачивания, от ровного урчания двигателей – накатила неодолимая дрёма, как недавно в машине. Веки натурально запорошило песком. Последнее, что я почувствовал, – свою уродски отвисшую нижнюю губу, и попытался закрыть рот…
Пробуждение было таким же мгновенным и неожиданным. Будто кто-то толкнул. Лиза дремала, склонив головку на моё плечо. Стюардесса двигалась по проходу с подносом. Ага, вот оно! Через два ряда от нас в одном из кресел расположился плотный, коротко остриженный господин средних лет. Он читал «Коммерсанть», держа в руке бокал с шампанским. Ничего угрожающего в нём не было, ни в позе, ни в широкоскулом загорелом лице, которое показалось знакомым. Я не мог вспомнить, где его видел и видел ли вообще, возможно, «узнавание» всего лишь плод больной фантазии.
Господин оторвался от чтения и мельком поверх газеты коснулся меня взглядом. Тут же спохватился, прихлебнул из бокала и опять погрузился в газету. У меня осталось ощущение, что на лоб прыгнул тарантул. Я невольно провёл ладонью по лицу.
Нет, друг мой Лизонька, никуда мы с тобой не убежим, подумалось с тоской…
Глава 32 Год 2024. Эра Водолея
Из аналитической статьи «Рано успокаиваться», опубликованной в газете «Московские ведомости»: «… В очередной раз цивилизованный мир увидел подлое мурло руссиянина и убедился, что гуманные меры умиротворения не годятся для этой публики. Неслыханный по своей наглости террористический акт в Москве, когда погиб прославленный генерал-миротворец Анупряк-оглы, послужил, вероятно, неким детонатором, давшим импульс целой серии бандитских вылазок в региональных резервациях. Как нам стало известно из надёжных источников, особенно щекотливое положение сложилось на северных территориях, как раз в тех местах, где, по уверениям записных умников из Евросовета, располагалась зона спокойствия и где якобы под заботливым присмотром бургомистров и спецназа проходило успешное вызревание гомо практикуса, то есть человека реального, вполне довольного той нишей, в которой он очутился. Ныне мы стали свидетелями того, как в одночасье развеялся один из самых похабных (не побоимся этого слова) политических мифов. Именно оттуда, из непроходимых чащоб и болот, попёрли полудикие племена, вооружённые новейшим плазменным и лучевым оружием. Оставим пока в стороне множество болезненных вопросов (в частности, кто снабдил дикарей современной техникой и как могло случиться, что космическая разведка с её пресловутым «недреманным оком» проморгала столь большое скопление агрессивно настроенной протоплазмы?), попробуем ответить на главный: имеется ли у руссиянской проблемы какое-то приемлемое решение, кроме нулевого варианта? На взгляд автора этой статьи, вопрос, разумеется, чисто риторический. Достаточно прикинуть, в какую копеечку влетел только этот один «локальный» конфликт мировой казне. Конечно, если у транснациональных корпораций не пропала охота без конца закачивать денежки в так называемые гуманитарные прополки, это их дело, но проблема значительно шире и не упирается только в материальные издержки. Если бы так! Не будем забывать, что на сей раз, против обыкновения, дикари отказались принимать акции возмездия со смирением и благодарностью, напротив, оказали злобное сопротивление. К сожалению, мы не располагаем полной информацией (вот они, двойные стандарты демократии), но смеем предположить, что и с нашей стороны потери весьма ощутимы. Не случайно по Интернету разнёсся слух, что чуть ли не половина миротворческого корпуса бесследно исчезла в гибельных радиационных руссиянских лесах. Пусть это провокационное преувеличение, суть не в этом. Представим себе на секунду безутешное горе матери где-нибудь в штате Айова, которой сообщили, что её любимый единственный сын, на которого возлагалось столько надежд, сбит над муромскими болотами и его благородные останки съедены озверевшими туземцами. Не худо бы услышать её мнение о себе всем этим высоколобым политикам, витийствующим с высоких трибун Евросовета о праве каждого человека на самоопределение и о прочей чепухе, не имеющей отношения к делу. Пусть ответят на прямой и честный материнский вопрос: а где вы видели в России людей, господа умиротворители?..»
Ещё через некоторое время он убедился, что живой. Такой же живой, каким был раньше, разве что обожжённый, переломанный, слепой и глухой. В этом была какая-то ошибка, грозившая, возможно, непредсказуемыми последствиями.
Вскоре выяснилось, что слепота и глухота тоже мнимые. Осторожно приоткрыв глаза, он поднял над головой левую руку: безусловно, это его рука, посиневшая, распухшая, со скрюченными пальцами, но его, и он её видел во всех подробностях. Вдобавок слышал невнятные звуки, доносившиеся отовсюду и напоминавшие обрывки человеческой речи.
Он огляделся, с трудом, с болью поворачивая шею, и обнаружил, что лежит в меблированной комнате с одним окном, занавешенным весёленькими голубыми шторками. Прямо перед ним телевизор на объёмной подставке, чуть подальше дверь. Возле кровати лакированный столик, на нём графин с водой и стакан. Одна стена заставлена стеллажами с какими-то приборами, по первому взгляду – медицинского назначения. Кроме того, за изголовьем возвышается агрегат, подозрительно напоминающий те, которые на прививочных пунктах используют для перекачки крови аборигенам. Ещё в комнате два стула, обитых кожей, и обыкновенный стол с четырьмя ножками – пластиковая подделка под дерево.
Если это мираж, подумал Митя, то уж слишком достоверный.
Ему не пришлось долго гадать. К ушным раковинам были подсоединены датчики, и, вероятно, через них прошёл сигнал о том, что он в норме. Дверь открылась, вошёл высокий мужчина в белом халате. С ним девушка неописуемой красоты, очевидный биоробот. Врач (?) повёл себя так, словно увидел дорогого человека, вернувшегося с того света. Радостно бормоча: «Ну и хорошо, ну и славненько…», он уселся на стул, взял Митину руку, погладил, проверил пульс, чтобы убедиться в случившемся чуде. Биоробот за его спиной тоже что-то счастливо кудахтал.
Как можно более нейтральным тоном Митя спросил:
– Позвольте узнать, где я нахожусь?
– О да, конечно… Частная клиника Зельдовича, – с гордостью ответил доктор. – Меня зовут Меркурий Гнедович, лечащий врач, к вашим услугам… И сразу могу вас, Саша, успокоить, все неприятности позади. Авария ужасная, но вам, можно сказать, крупно повезло. Никаких серьёзных повреждений внутренних органов, в основном ожоги. Третья степень, это не страшно. Ещё две-три пересадки – и станете как новенький.
– Сколько времени я… отсутствовал?
– Около месяца, то есть в пределах допустимого.
Меркурий Гнедович снова завладел его рукой, а девушка наполнила стакан коричневой жидкостью. Следующий вопрос не следовало пока задавать, но Климов не удержался;
– Кто я, Меркурий Гнедович?
– Ах, это… Временная постшоковая амнезия, скоро пройдёт… Вас зовут Александр Проклович Переверзев. Что-нибудь говорит это имя?
– Нет, провал… Вы египтянин?
Доктор приятно заулыбался исчерна-смуглым лицом.
– Многие так думают… Представьте себе, натуральный англосакс. Саша, вам не о чем беспокоиться. В нашей клинике к представителям руссиянской знати относятся точно так же, как к полноценным гражданам. Ни намёка на дискриминацию. Тем более если речь идёт о сыне господина Переверзева. Признаюсь по секрету, я многим обязан вашему батюшке… Ну-ка, Саша, выпьем стаканчик этого замечательного витаминного морса…
Стакан был уже около его рта, девушка заторможенно светилась улыбкой.
– Гомо или робот? – уточнил Митя.
– Ага, засомневались?.. Последняя конструкция, замечательный экземпляр. Абсолютно адекватное эмоциональное наполнение, стопроцентная гарантия стерильности… Кстати, в обязанности милого монстрика входит оказание сексуальных услуг. Вы, Саша, правильно прореагировали. Правда, сейчас рановато, но через недельку… Уверяю вас, попробуете – не оторвётесь.
Доктор любовно огладил тугой круп медсестры. Девушка содрогнулась в эротической конвульсии. Стакан с питьём заколебался в нежной, золотистого оттенка руке.
– К сожалению, ваш батюшка сейчас в отъезде, но через день-два вернётся. Вот будет ему радость… Пейте, Саша, не бойтесь. В клинике Зельдовича не экспериментируют с ядами…
Не надо бы так нагло врать, подумал Митя, но выхода не было. В два-три больших глотка он осушил стакан – и тут же почувствовал, как по жилам прокатился прохладный огонь, сладко закружилась голова. Последний глоток не достиг пищевода, а он уже крепко спал.
Митя настроился поболтать с ней, но не успел. Едва добрались до больничного пруда с голубыми карасями, как в конце аллеи показался статный, в модном длиннополом плаще мужчина и направился к ним. Дождя не было, но мужчина держал над собой раскрытый зонт алюминиевого цвета, отражатель радиации. Ходить по городу с таким зонтом было тоже привилегией далеко не для всех.
Митя узнал посетителя издали – Деверь собственной персоной. Наступил момент истины, но Митя ничем не выдал волнения. Собственно говоря, никакого волнения он не испытывал, но что-то засосало под ложечкой, как перед прыжком с трамплина в бассейн без воды.
Деверь, приблизившись, широко раскинул руки и радостно загудел:
– Саша, сынок, друг ситный, дай прижать тебя поскорее к любящему отцовскому сердцу!
Климов соскользнул с коляски, стоял, покачиваясь. Его поразили крупные натуральные слёзы в карих глазах Деверя. Лицедейство высшего класса. Но и сам Митя не ударил в грязь лицом. Погрузившись в могучие объятия, растроганно бормотал:
– Папочка, любимый! Как мне плохо без тебя!
Медсестра Зуля булькала что-то рядом, подстраивая записывающее устройство. Деверь избавился от неё элементарно.
– Что такое, прекрасная дева? – обернулся он к ней раздражённо. – Разве не видишь, нам нечем отметить долгожданную встречу? Ну-ка, быстро за водкой!
– За водкой? – растерянно переспросила медсестра.
– Ах да, извини, – поправился Деверь. – Принеси нам по банке эликсира счастья. Но гляди, не палёного, а то все твои полупроводники раскурочу.
Девушка умчалась, двигаясь с грациозностью балерины. Митя вернулся в коляску, Деверь устроился на краешке мраморной скамьи, развернув и подстелив под себя пластиковый электрообогреватель.
– А как ты думал, – ответил он на немой Митин вопрос. – Годы не тётка. Приходится здоровье беречь.
– Можно говорить, отец?
– В принципе, да. У Зельдовича – наша территория. Но сперва послушай меня, так выйдет быстрее. Тебя хлопцы вытащили чудом с площади. Но Мити Климова, сам понимаешь, больше нет и не будет. Он мёртв. Он – трагический символ сопротивления и таким, надеюсь, останется в веках. У тебя теперь всё другое – имя, отпечатки пальцев, стадный номер регистрации… Комар носа не подточит, говорю с удовлетворением. Ты – Саша Переверзев, мой законный сын от первого брака. Поздравляю от всей души. С подробностями своей биографии познакомишься позже… Теперь давай вопросы, но в темпе. Время не ждёт.
– Значит, всё было напрасно?
– Ах, вот что тебя беспокоит. Понимаю… Нет, я бы так не сказал. Это ведь всего лишь проба сил. В главном она удалась. Лес распрямил свои кроны. Но есть и просчёты, иначе не бывает. Никто не рассчитывает на лёгкую победу. Национально-освободительная борьба иногда длится веками. Вспомни Индию или Китай. Запомни, сынок, – жертвенная кровь никогда не бывает напрасной. Выкинь это из головы.
– Какая жертва, если я перед вами?
– В том, что ты живой, твоей вины нет. И потом, повторяю, это не ты. Завтра принесу «Теорию перевоплощения» Исидора Губкина. Поднаберёшься ума. Читать не разучился?
– Не знаю, давно не пробовал.
– Это надо быстро поправить. Входи в образ. Мой сын без книги спать не ложится. Ты интеллектуал, по убеждениям – матёрый глобалист-рыночник. Потомок славного рода знаменитых купцов Переверзевых из Забайкалья. Все предки поголовно сгнили в сталинских лагерях. Ничего, наставники натаскают, но времени в обрез. Не больше трёх недель.
– А потом что?
– В дорогу, Саша, в дорогу. Отправишься на стажировку в Штаты, как полномочный представитель компании «Оникс-Петрониум». Это многих славный путь. Пройдёшь полный зондаж с блокировкой подсознания. Если справишься с тестами, не засветишься, дадут туземную лицензию на коммерческую деятельность. Хватит прятаться за папочкину спину. Пора становиться болванчиком с индивидуальной пресс-картой.
– Думаете, получится? – усомнился Климов. Поймал во взгляде Деверя чудный свет. Свет глубинного родства, тёплый, живительный, целебный.
– У тебя всё получится, сын. – Голос Деверя непривычно дрогнул. – Впереди большие дела. Кудесница в тебе не ошиблась… Кстати, ты так и не рассказал, как она выглядит. Я ведь до сих пор думаю, Марфа – это нечто вроде древнего мифа о Белом озере. В реальности её нет.
– Она есть, – уверил Климов и положил руку на грудь. – Она здесь.
– Всё, всё, – заторопился Деверь. – Кончаем базар. Вон твоя красавица спешит с угощением.
Зуля прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся – действительно безупречная имитация живых тканей, причём в совершенной форме. Принесла оплетённый кувшин, серебряные стаканчики и пакет с ярко-оранжевыми апельсинами. Два стаканчика, не три.
– А себе? – удивился Деверь. – Разве не составишь нам компанию, красна девица?
Зуля смущённо моргала, в светлых глазах тлели смоляные зрачки. Если себе представить воплощённую добродетель, осколок минувших, первоначальных времён, то вот она, соблазнительная и доступная.
– Мне нельзя, добрый господин, – прошептала застенчиво. – Я на работе. Только по разрешению Меркурия Гнедовича.
– Хорошо, считай, я с ним договорился… – Деверь наполнил стаканчики золотистой жидкостью из кувшина, протянул один Климову, второй Зуле. – Ну-ка, молодёжь, примите во славу демократии, а я уж по-стариковски за вами.
Медсестра ещё поманерничала, оглянулась по сторонам – садик пустой, – лихо опрокинула стакан, как водичку сглотнула. И синяя жилка на стройной шее запульсировала. С благодарностью поклонилась, вернув стакан Деверю.
Митя тоже выпил и сразу понял, что никогда прежде не пил настоящую водку, пробавлялся исключительно суррогатом. В груди огонь, и по затылку будто шарахнули кулаком. Куда там витаминному морсу. Опасался, кинет в сон, – ничего подобного. Напротив, день посветлел, хотя солнышка нет на небе.
Выпил и вторую – уже вместе с Деверем. И тут же он стал прощаться. Митю обнял, потёрся лбом о его лоб, Зулю ущипнул за бочок дружески.
– Приглядывай за сыном, сестричка. Он один у меня – надежда и гордость.
– Я вся в его власти. – Зуля срывающимся голосом искусно имитировала опьянение. – Господин бездействует.
– Напрасно, сын, – усмехнулся Деверь. – Попользуйся, пока есть возможность. Экспериментальная штучка. Клинике обошлась почти в половину лимона. Стоишь таких денег, красотка?
– Я ничего не стою, – промурлыкала Зуля. – Я вся ваша даром.
Через день Климову делали последнюю пересадку кожи. Его перестали накачивать снотворным, и он был в ясном сознании. Оперировал Меркурий Гнедович, биомедсестра, как обычно, ассистировала. Операционная была ярко освещена фитолампами с излучением обезболивающих ароматов. Доктор за работой без умолку молол языком. Хвалился успехами, какие сделала косметология буквально за последние годы. Революция, как и во всей медицине, началась с того дня, когда мировым декретом было разрешено повальное клонирование человека. Труднее всего оказалось – наверное, Саша помнит – преодолеть тупое сопротивление мечети и православной церкви, оказавшихся в конечном счёте главными барьерами на пути прогресса. Решить дело миром, как известно, не удалось, хотя предпринимались самые доброжелательные попытки урезонить священнослужителей, боровшихся, понятно, не за архаические нравственные устои и маразматические заповеди, а за ускользающую власть над человеческими душами, дающую возможность контролировать и тратить колоссальные средства. Наконец мировое правительство вынуждено было принять единственно верное, судьбоносное решение: обе религии были запрещены по закону, и отныне их адепты и последователи приравнивались к террористам, коммунистам, фашистам, скинхедам и двухголовым мутантам, расплодившимся на острове Пасхи.
– И вот вам результат, Саша, – радостно приговаривал доктор, лепя Климову лоскут желтоватой, свежей, только что из раствора, его собственной кожи. – Десять лет назад вы с такими ожогами пробултыхались бы сутки-двое в тубе с эмульсией – и поминай как звали. А теперь выйдете от нас новенький, как отполированный доллар.
– Эй, осторожней там, – Недовольно пробурчал Климов, лежавший неудобно на боку. – Всё таки не скота кромсаешь.
Доктор замер в изумлении, растопырив руки. Зуля, расценив паузу по-своему, заботливо промокнула ему лоб чистой марлицей.
– Ну-ка, ну-ка, – возбуждённо крякнул доктор. – Повторите, Саша, что вы сказали?
– Не нукай, не запряг, – отозвался Климов. – За такие башли, какие батяня отстёгивает, мог бы, говорю, поаккуратнее штопать, козёл.
– Вот! – торжественно провозгласил Меркурий Гнедович. – Кажется, мы имеем случай мгновенной стабилизации подсознания. Но что меня больше всего восхищает, так это стойкость адаптационных реакций у руссиянских особей.
– Меркурий, никак обидеть хочешь? – угрожающе заметил Климов.
– Упаси Бог, Саша, упаси Бог! Напротив, благоговею. Посудите сами, за двадцать – тридцать лет в России будто несколько эпох переменилось, от прежних обычаев ничего не осталось, население сократилось на две трети, и только бизнес-класс сохранил стиль поведения и даже особенности речевого сленга. Поразительно устойчивое сословие. Ничто его не берёт.
– Короче, Меркурий, – раздражённо бросил Климов. – Кончай грузить, принеси лучше мобилу, надо батяне звякнуть.
– Значит, вспомнили, кто вы такой и что с вами случилось?
– Тебе интересно, да?
– Ну… как лечащий врач…
– Как лечащий врач, в натуре… не зарывайся. Давай мобилу, сказано тебе.
… Через час Климов сидел в палате возле зеркала и внимательно разглядывал своё новое лицо. Ещё на нём горели свежие рубцы и штопка, особенно от висков к шее, но уже видно было, что это чужой. Сухие, обветренные, незнакомые черты. Ничего родного, внятного. В глазах лихорадочный блеск. Мать родная не узнает. А есть ли она у него? Когда-то, сто лет назад, были и мать, и отец, совковое отродье, не вписавшееся в рынок, зачем о них помнить.
Труднее с рыжей «матрёшкой». Она то и дело в самую неподходящую минуту возникала в сознании, то птичьим окликом, то незримым прикосновением, погружающим в головокружительное забытьё. Это мешало полному преображению, от её присутствия следовало избавиться в первую очередь.
Климов покосился на медсестру, застывшую у двери в позе послушания. Белый халатик обтягивал стройные формы, казалось, стоит голяком. Для верности Климов осушил стакан водки из плетёной бутылки.
– Раздевайся и ложись, – распорядился равнодушно. – Поиграем в секс.
– О-о-о, – простонала Зуля, летя к нему, как на крыльях. – Неужели созрел, любимый?
Но он ничего не почувствовал, держа в руках, ощупывая, тиская дрожащую, наэлектризованную горячую плоть. Тормозило где-то в мозжечке. Климов растерялся.
– Эй, подожди. – Он отстранил извивающуюся куклу. – Не спеши, не на скачках. Умеешь стимуляцию делать?
– О, конечно, любимый, конечно… Ляг на спинку, расслабься, ничего не бойся. Будет немножко больно, потом сладко, душевно…
* * *
Первое, что вспомнил Климов, когда очнулся, были глаза генерала Анупряка-оглы, потянувшегося за пустышкой, бессмысленно-алчные, отливающие глянцевой желтизной, словно два жучка, высунувшихся из навозной кучи. Следом пришла мысль, что этого не может быть. Человеку, перенесённому, как он, в иные кущи, не могут столь отчётливо являться земные видения. Это противоречило знаниям, которые он впитал на Марфином подворье.Ещё через некоторое время он убедился, что живой. Такой же живой, каким был раньше, разве что обожжённый, переломанный, слепой и глухой. В этом была какая-то ошибка, грозившая, возможно, непредсказуемыми последствиями.
Вскоре выяснилось, что слепота и глухота тоже мнимые. Осторожно приоткрыв глаза, он поднял над головой левую руку: безусловно, это его рука, посиневшая, распухшая, со скрюченными пальцами, но его, и он её видел во всех подробностях. Вдобавок слышал невнятные звуки, доносившиеся отовсюду и напоминавшие обрывки человеческой речи.
Он огляделся, с трудом, с болью поворачивая шею, и обнаружил, что лежит в меблированной комнате с одним окном, занавешенным весёленькими голубыми шторками. Прямо перед ним телевизор на объёмной подставке, чуть подальше дверь. Возле кровати лакированный столик, на нём графин с водой и стакан. Одна стена заставлена стеллажами с какими-то приборами, по первому взгляду – медицинского назначения. Кроме того, за изголовьем возвышается агрегат, подозрительно напоминающий те, которые на прививочных пунктах используют для перекачки крови аборигенам. Ещё в комнате два стула, обитых кожей, и обыкновенный стол с четырьмя ножками – пластиковая подделка под дерево.
Если это мираж, подумал Митя, то уж слишком достоверный.
Ему не пришлось долго гадать. К ушным раковинам были подсоединены датчики, и, вероятно, через них прошёл сигнал о том, что он в норме. Дверь открылась, вошёл высокий мужчина в белом халате. С ним девушка неописуемой красоты, очевидный биоробот. Врач (?) повёл себя так, словно увидел дорогого человека, вернувшегося с того света. Радостно бормоча: «Ну и хорошо, ну и славненько…», он уселся на стул, взял Митину руку, погладил, проверил пульс, чтобы убедиться в случившемся чуде. Биоробот за его спиной тоже что-то счастливо кудахтал.
Как можно более нейтральным тоном Митя спросил:
– Позвольте узнать, где я нахожусь?
– О да, конечно… Частная клиника Зельдовича, – с гордостью ответил доктор. – Меня зовут Меркурий Гнедович, лечащий врач, к вашим услугам… И сразу могу вас, Саша, успокоить, все неприятности позади. Авария ужасная, но вам, можно сказать, крупно повезло. Никаких серьёзных повреждений внутренних органов, в основном ожоги. Третья степень, это не страшно. Ещё две-три пересадки – и станете как новенький.
– Сколько времени я… отсутствовал?
– Около месяца, то есть в пределах допустимого.
Меркурий Гнедович снова завладел его рукой, а девушка наполнила стакан коричневой жидкостью. Следующий вопрос не следовало пока задавать, но Климов не удержался;
– Кто я, Меркурий Гнедович?
– Ах, это… Временная постшоковая амнезия, скоро пройдёт… Вас зовут Александр Проклович Переверзев. Что-нибудь говорит это имя?
– Нет, провал… Вы египтянин?
Доктор приятно заулыбался исчерна-смуглым лицом.
– Многие так думают… Представьте себе, натуральный англосакс. Саша, вам не о чем беспокоиться. В нашей клинике к представителям руссиянской знати относятся точно так же, как к полноценным гражданам. Ни намёка на дискриминацию. Тем более если речь идёт о сыне господина Переверзева. Признаюсь по секрету, я многим обязан вашему батюшке… Ну-ка, Саша, выпьем стаканчик этого замечательного витаминного морса…
Стакан был уже около его рта, девушка заторможенно светилась улыбкой.
– Гомо или робот? – уточнил Митя.
– Ага, засомневались?.. Последняя конструкция, замечательный экземпляр. Абсолютно адекватное эмоциональное наполнение, стопроцентная гарантия стерильности… Кстати, в обязанности милого монстрика входит оказание сексуальных услуг. Вы, Саша, правильно прореагировали. Правда, сейчас рановато, но через недельку… Уверяю вас, попробуете – не оторвётесь.
Доктор любовно огладил тугой круп медсестры. Девушка содрогнулась в эротической конвульсии. Стакан с питьём заколебался в нежной, золотистого оттенка руке.
– К сожалению, ваш батюшка сейчас в отъезде, но через день-два вернётся. Вот будет ему радость… Пейте, Саша, не бойтесь. В клинике Зельдовича не экспериментируют с ядами…
Не надо бы так нагло врать, подумал Митя, но выхода не было. В два-три больших глотка он осушил стакан – и тут же почувствовал, как по жилам прокатился прохладный огонь, сладко закружилась голова. Последний глоток не достиг пищевода, а он уже крепко спал.
* * *
Он ещё несколько раз просыпался – то в операционной, то в палате, то в сортире, но сознание окончательно прояснилось лишь в тот день, когда медсестра Зуля вывезла его на коляске в больничный садик, под хмурое октябрьское солнышко. Пожалуй, Митя мог бы уже передвигаться самостоятельно, но в клинике Зельдовича почётных клиентов полагалось прогуливать на хромированной коляске с позолоченными ободами – дань прелестной старине. С прекрасной Зулей можно было разговаривать о чём угодно, усладительное занятие для любителей кроссвордов и шарад. У неё был сверхэротический, выверенный на мегакомпьютере тембр голоса, а ответы всегда непредсказуемые.Митя настроился поболтать с ней, но не успел. Едва добрались до больничного пруда с голубыми карасями, как в конце аллеи показался статный, в модном длиннополом плаще мужчина и направился к ним. Дождя не было, но мужчина держал над собой раскрытый зонт алюминиевого цвета, отражатель радиации. Ходить по городу с таким зонтом было тоже привилегией далеко не для всех.
Митя узнал посетителя издали – Деверь собственной персоной. Наступил момент истины, но Митя ничем не выдал волнения. Собственно говоря, никакого волнения он не испытывал, но что-то засосало под ложечкой, как перед прыжком с трамплина в бассейн без воды.
Деверь, приблизившись, широко раскинул руки и радостно загудел:
– Саша, сынок, друг ситный, дай прижать тебя поскорее к любящему отцовскому сердцу!
Климов соскользнул с коляски, стоял, покачиваясь. Его поразили крупные натуральные слёзы в карих глазах Деверя. Лицедейство высшего класса. Но и сам Митя не ударил в грязь лицом. Погрузившись в могучие объятия, растроганно бормотал:
– Папочка, любимый! Как мне плохо без тебя!
Медсестра Зуля булькала что-то рядом, подстраивая записывающее устройство. Деверь избавился от неё элементарно.
– Что такое, прекрасная дева? – обернулся он к ней раздражённо. – Разве не видишь, нам нечем отметить долгожданную встречу? Ну-ка, быстро за водкой!
– За водкой? – растерянно переспросила медсестра.
– Ах да, извини, – поправился Деверь. – Принеси нам по банке эликсира счастья. Но гляди, не палёного, а то все твои полупроводники раскурочу.
Девушка умчалась, двигаясь с грациозностью балерины. Митя вернулся в коляску, Деверь устроился на краешке мраморной скамьи, развернув и подстелив под себя пластиковый электрообогреватель.
– А как ты думал, – ответил он на немой Митин вопрос. – Годы не тётка. Приходится здоровье беречь.
– Можно говорить, отец?
– В принципе, да. У Зельдовича – наша территория. Но сперва послушай меня, так выйдет быстрее. Тебя хлопцы вытащили чудом с площади. Но Мити Климова, сам понимаешь, больше нет и не будет. Он мёртв. Он – трагический символ сопротивления и таким, надеюсь, останется в веках. У тебя теперь всё другое – имя, отпечатки пальцев, стадный номер регистрации… Комар носа не подточит, говорю с удовлетворением. Ты – Саша Переверзев, мой законный сын от первого брака. Поздравляю от всей души. С подробностями своей биографии познакомишься позже… Теперь давай вопросы, но в темпе. Время не ждёт.
– Значит, всё было напрасно?
– Ах, вот что тебя беспокоит. Понимаю… Нет, я бы так не сказал. Это ведь всего лишь проба сил. В главном она удалась. Лес распрямил свои кроны. Но есть и просчёты, иначе не бывает. Никто не рассчитывает на лёгкую победу. Национально-освободительная борьба иногда длится веками. Вспомни Индию или Китай. Запомни, сынок, – жертвенная кровь никогда не бывает напрасной. Выкинь это из головы.
– Какая жертва, если я перед вами?
– В том, что ты живой, твоей вины нет. И потом, повторяю, это не ты. Завтра принесу «Теорию перевоплощения» Исидора Губкина. Поднаберёшься ума. Читать не разучился?
– Не знаю, давно не пробовал.
– Это надо быстро поправить. Входи в образ. Мой сын без книги спать не ложится. Ты интеллектуал, по убеждениям – матёрый глобалист-рыночник. Потомок славного рода знаменитых купцов Переверзевых из Забайкалья. Все предки поголовно сгнили в сталинских лагерях. Ничего, наставники натаскают, но времени в обрез. Не больше трёх недель.
– А потом что?
– В дорогу, Саша, в дорогу. Отправишься на стажировку в Штаты, как полномочный представитель компании «Оникс-Петрониум». Это многих славный путь. Пройдёшь полный зондаж с блокировкой подсознания. Если справишься с тестами, не засветишься, дадут туземную лицензию на коммерческую деятельность. Хватит прятаться за папочкину спину. Пора становиться болванчиком с индивидуальной пресс-картой.
– Думаете, получится? – усомнился Климов. Поймал во взгляде Деверя чудный свет. Свет глубинного родства, тёплый, живительный, целебный.
– У тебя всё получится, сын. – Голос Деверя непривычно дрогнул. – Впереди большие дела. Кудесница в тебе не ошиблась… Кстати, ты так и не рассказал, как она выглядит. Я ведь до сих пор думаю, Марфа – это нечто вроде древнего мифа о Белом озере. В реальности её нет.
– Она есть, – уверил Климов и положил руку на грудь. – Она здесь.
– Всё, всё, – заторопился Деверь. – Кончаем базар. Вон твоя красавица спешит с угощением.
Зуля прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся – действительно безупречная имитация живых тканей, причём в совершенной форме. Принесла оплетённый кувшин, серебряные стаканчики и пакет с ярко-оранжевыми апельсинами. Два стаканчика, не три.
– А себе? – удивился Деверь. – Разве не составишь нам компанию, красна девица?
Зуля смущённо моргала, в светлых глазах тлели смоляные зрачки. Если себе представить воплощённую добродетель, осколок минувших, первоначальных времён, то вот она, соблазнительная и доступная.
– Мне нельзя, добрый господин, – прошептала застенчиво. – Я на работе. Только по разрешению Меркурия Гнедовича.
– Хорошо, считай, я с ним договорился… – Деверь наполнил стаканчики золотистой жидкостью из кувшина, протянул один Климову, второй Зуле. – Ну-ка, молодёжь, примите во славу демократии, а я уж по-стариковски за вами.
Медсестра ещё поманерничала, оглянулась по сторонам – садик пустой, – лихо опрокинула стакан, как водичку сглотнула. И синяя жилка на стройной шее запульсировала. С благодарностью поклонилась, вернув стакан Деверю.
Митя тоже выпил и сразу понял, что никогда прежде не пил настоящую водку, пробавлялся исключительно суррогатом. В груди огонь, и по затылку будто шарахнули кулаком. Куда там витаминному морсу. Опасался, кинет в сон, – ничего подобного. Напротив, день посветлел, хотя солнышка нет на небе.
Выпил и вторую – уже вместе с Деверем. И тут же он стал прощаться. Митю обнял, потёрся лбом о его лоб, Зулю ущипнул за бочок дружески.
– Приглядывай за сыном, сестричка. Он один у меня – надежда и гордость.
– Я вся в его власти. – Зуля срывающимся голосом искусно имитировала опьянение. – Господин бездействует.
– Напрасно, сын, – усмехнулся Деверь. – Попользуйся, пока есть возможность. Экспериментальная штучка. Клинике обошлась почти в половину лимона. Стоишь таких денег, красотка?
– Я ничего не стою, – промурлыкала Зуля. – Я вся ваша даром.
Через день Климову делали последнюю пересадку кожи. Его перестали накачивать снотворным, и он был в ясном сознании. Оперировал Меркурий Гнедович, биомедсестра, как обычно, ассистировала. Операционная была ярко освещена фитолампами с излучением обезболивающих ароматов. Доктор за работой без умолку молол языком. Хвалился успехами, какие сделала косметология буквально за последние годы. Революция, как и во всей медицине, началась с того дня, когда мировым декретом было разрешено повальное клонирование человека. Труднее всего оказалось – наверное, Саша помнит – преодолеть тупое сопротивление мечети и православной церкви, оказавшихся в конечном счёте главными барьерами на пути прогресса. Решить дело миром, как известно, не удалось, хотя предпринимались самые доброжелательные попытки урезонить священнослужителей, боровшихся, понятно, не за архаические нравственные устои и маразматические заповеди, а за ускользающую власть над человеческими душами, дающую возможность контролировать и тратить колоссальные средства. Наконец мировое правительство вынуждено было принять единственно верное, судьбоносное решение: обе религии были запрещены по закону, и отныне их адепты и последователи приравнивались к террористам, коммунистам, фашистам, скинхедам и двухголовым мутантам, расплодившимся на острове Пасхи.
– И вот вам результат, Саша, – радостно приговаривал доктор, лепя Климову лоскут желтоватой, свежей, только что из раствора, его собственной кожи. – Десять лет назад вы с такими ожогами пробултыхались бы сутки-двое в тубе с эмульсией – и поминай как звали. А теперь выйдете от нас новенький, как отполированный доллар.
– Эй, осторожней там, – Недовольно пробурчал Климов, лежавший неудобно на боку. – Всё таки не скота кромсаешь.
Доктор замер в изумлении, растопырив руки. Зуля, расценив паузу по-своему, заботливо промокнула ему лоб чистой марлицей.
– Ну-ка, ну-ка, – возбуждённо крякнул доктор. – Повторите, Саша, что вы сказали?
– Не нукай, не запряг, – отозвался Климов. – За такие башли, какие батяня отстёгивает, мог бы, говорю, поаккуратнее штопать, козёл.
– Вот! – торжественно провозгласил Меркурий Гнедович. – Кажется, мы имеем случай мгновенной стабилизации подсознания. Но что меня больше всего восхищает, так это стойкость адаптационных реакций у руссиянских особей.
– Меркурий, никак обидеть хочешь? – угрожающе заметил Климов.
– Упаси Бог, Саша, упаси Бог! Напротив, благоговею. Посудите сами, за двадцать – тридцать лет в России будто несколько эпох переменилось, от прежних обычаев ничего не осталось, население сократилось на две трети, и только бизнес-класс сохранил стиль поведения и даже особенности речевого сленга. Поразительно устойчивое сословие. Ничто его не берёт.
– Короче, Меркурий, – раздражённо бросил Климов. – Кончай грузить, принеси лучше мобилу, надо батяне звякнуть.
– Значит, вспомнили, кто вы такой и что с вами случилось?
– Тебе интересно, да?
– Ну… как лечащий врач…
– Как лечащий врач, в натуре… не зарывайся. Давай мобилу, сказано тебе.
… Через час Климов сидел в палате возле зеркала и внимательно разглядывал своё новое лицо. Ещё на нём горели свежие рубцы и штопка, особенно от висков к шее, но уже видно было, что это чужой. Сухие, обветренные, незнакомые черты. Ничего родного, внятного. В глазах лихорадочный блеск. Мать родная не узнает. А есть ли она у него? Когда-то, сто лет назад, были и мать, и отец, совковое отродье, не вписавшееся в рынок, зачем о них помнить.
Труднее с рыжей «матрёшкой». Она то и дело в самую неподходящую минуту возникала в сознании, то птичьим окликом, то незримым прикосновением, погружающим в головокружительное забытьё. Это мешало полному преображению, от её присутствия следовало избавиться в первую очередь.
Климов покосился на медсестру, застывшую у двери в позе послушания. Белый халатик обтягивал стройные формы, казалось, стоит голяком. Для верности Климов осушил стакан водки из плетёной бутылки.
– Раздевайся и ложись, – распорядился равнодушно. – Поиграем в секс.
– О-о-о, – простонала Зуля, летя к нему, как на крыльях. – Неужели созрел, любимый?
Но он ничего не почувствовал, держа в руках, ощупывая, тиская дрожащую, наэлектризованную горячую плоть. Тормозило где-то в мозжечке. Климов растерялся.
– Эй, подожди. – Он отстранил извивающуюся куклу. – Не спеши, не на скачках. Умеешь стимуляцию делать?
– О, конечно, любимый, конечно… Ляг на спинку, расслабься, ничего не бойся. Будет немножко больно, потом сладко, душевно…