Страница:
Короче говоря, не угробим ли мы тему, взяв ее не с того конца, путая причину со следствием? А если уж браться, то надо обнажать всю проблему, а это уже - не две или три провинциальные школы, это - Академия педагогических наук, Министерство просвещения и соответствующие научно-исследовательские институты. Если уж браться, то не время ли поставить вопрос о реформе образования вообще? Факт, сообщенный в письме, - всего лишь иллюстрация к широкой постановке проблемы, и иллюстрация довольно туманная, не характерная, излишне "периферийная". Возможно, факт и надо сохранить на всякий случай, проверив его с помощью элементарного телефонного звонка или "попутно", но специально ехать в командировку только во имя проверки нет смысла, тем более что мы теряем на этом повороте темы автора письма М-дова.
Вывод: даем отставку первому варианту как основному.
Вариант второй. Ход мыслей таков: "обыкновенный" участковый милиционер, а из-за чего конфликт с руководством? Из-за того, что он вмешивается в дела школьников и педагогов, в дела "базаркома", в работу с молодежью, в кражи на стекольном заводе, к которым, будучи участковым, а не следователем, не имеет прямого отношения. Иными словами, занимается явно не своим делом, берет на себя обязанности "не по должности". Что им движет в таком случае? Характер? Непримиримость ко всему неправильному и незаконному? Почему и как образовался подобный тип человека? Допустим, что профессия милиционера за двадцать четыре года могла бы притупить у М-дова болезненное восприятие несправедливости примерно так же, как может притупляться у врачей чувство сострадания к больным и родственникам больного. Но нет, конфликт М-дова с руководством свидетельствует о том, что он не только не утратил непосредственности в восприятии окружающей его действительности, но и сохранил какое-то наивное-пылкое отношение к несправедливости. Феномен? Или есть логика, есть закономерность в становлении подобных человеческих характеров?
Это интересно. "Характер и профессия", по "должности или по сути" - при таком повороте темы можно уделить основное внимание автору письма, его биографии, исследованию его характера, мотивов его поступков, как, впрочем, и психологии его противников и мотивов его врагов. Тогда придется в попытке найти истоки явления по винтику разбирать механизм рождения человека-борца. Стало быть, надо будет заранее порыться в специальной литературе, и даже художественной, чтобы получше вникнуть в проблему.
Вывод: тема, достойная внимания.
Вариант третий. Еще один аспект: как относятся к автору письма те самые "18 тысяч населения", что проживают на его участке? Как воспринимают люди борьбу М-дова за справедливость, если учесть, что кое-кому эта борьба приносит или может принести неприятности, переживания за себя и близких и даже горе? Как относятся те, которые могут пострадать из-за активной деятельности участкового? И между тем, по законам высшей справедливости, они, возможно, все-таки полагают М-дова "своим", а не "чужим"?
Чрезвычайно любопытный поворот темы? Взять бы и обойти десятка полтора семей, уже "пострадавших" из-за М-дова, и столько же, "выигравших" в результате его вмешательства. Посмотреть, поддерживают ли люди своего участкового? Если "да", значит, у автора письма есть надежная опора, по крайней мере в борьбе с бездеятельным руководством. А если нет - попытаться понять, почему в таком случае руководители вот уже двадцать четыре года терпят человека, настырно работающего во имя справедливости.
Вывод: берем такой поворот на вооружение.
Ну что, пожалуй, достаточно, хотя все варианты далеко не исчерпаны, да и каждый из намеченных к тому же не доведен до кондиции. Но для нас важен ход размышлений, процесс создания концепций, важна методология работы. Добавлю к сказанному еще два "узелка на память".
1. Даже взяв за основу, положим, хозяйственную, педагогическую или производственную "проблемы", журналист обязан рассматривать ее с этической стороны, раскрывать отношения людей, потому что пишет не инструкцию, а очерк.
А это значит, что, остановившись, к примеру, на первом варианте, то есть на беспомощности педагогов, мы никак не обошлись бы без школьников, их родителей, других педагогов, методистов, директоров организаций, куда формально зачислялись "на работу" подростки, и т. д. Так, спрашивается, почему же мы решили, что автор письма окажется за пределами проблемы и будущего очерка? Другой вопрос, как удастся органически вписать личность этого человека в столь далекую от него проблему, как придать повествованию нравственный поворот, каким образом убедить читателя в том, что простой милиционер оказался сознательнее иных педагогов, не способных оценить безнравственность незаконных переводов детей из школы? Но это, как говорится, уже из другой оперы.
2. Вряд ли можно рассчитывать на то, что будущий материал "на равных" вместит в себя все придуманные варианты: и тему педагогической беспомощности учителей, и поворот со "своим" и "чужим", и "профессию и характер" и прочее, до чего при желании можно было бы еще додуматься. Потому что любой очерковый материал, мне кажется, может держаться в газете только на одном стержне главной теме, остальные должны всего лишь ее поддерживать, но не более.
А зачем тогда было выдумывать столько вариантов? Вопрос логичен. Отвечу. Во-первых, они давали направление поиска, и не одно, - с тем чтобы, выбрав главное, именно на нем сконцентрировать мысли. Во-вторых, обилие вариантов только "плюс": не "эта" тема, так "другая" выстрелит, и журналист готов к ней заранее.
Собственно, в чем профессионализм журналиста? Полагаю, в умении не возвращаться из любой командировки без материала.
Удар в колокол
"Дорогая редакция! Пишу вам письмо и убедительно прошу помочь в решении вопроса, суть которого излагаю ниже. На территории нашего сельсовета проживает инвалид I группы по зрению Г-ский Александр Ефимович, который является инвалидом с детства. У него имеется четверо детей, четыре дочери, все они комсомолки, возможно, неплохие производственницы, внешне красавицы. Все они получили дома восьмилетнее образование, а Нина учится в техникуме. Воспитывал их отец, хотя и инвалид, а мать их скончалась в феврале 1973 года. Дочери приезжали на похороны матери, мать похоронили и разъехались по своим местам, оставив отца одного. А он не может по состоянию своего здоровья приготовить себе пищу, ведь проживает один. Мне приходилось часто его навещать, так как дом ветхий, печное отопление не в порядке, представляло огнеопасное состояние, дом требовал капитального ремонта. Несколько раз Г-ский помещался нами в больницу местную с одной целью, чтобы его накормили, помыли и обогрели. Писал я письма дочерям Г-ского, чтобы они выехали и решили вопрос, где и с кем будет проживать отец. Дочь Анна прислала ответ, я его вам высылаю, но остальные пока даже не ответили. Конечно, с Г-ским жить трудно, так как за свои 67 лет он очень расшатал нервную систему - ведь слепой. Сельсовет пытался направить его в дом для престарелых, но райсобес отказал, поскольку у него есть дети. Как быть и что делать, ума не приложу. Высылаю вам адреса дочерей. Председатель сельсовета Ю. П. С-хин".
Письмо напечатано на машинке, а подпись председателя скреплена печатью. В этом же конверте:
"Юрий Петрович, здравствуйте! Ваш вызов я получила и была у следователя. Здесь я живу в общежитии, получаю только 60 рублей, и забрать отца к себе у меня нет никакой возможности. Хотя бы была у меня комната, то забрала бы, а сейчас что я могу сделать? Возвращаться в разрушенный дом я не могу и не буду. Моя жизнь и работа здесь. Высчитывайте с меня алименты, так и следователь сказал. Вот и все, что я могу сделать. Анна".
На обороте письма Анны приписка, и тоже с печатью:
"Отпуск без содержания дать не могу в связи с производственной необходимостью (эпидемия гриппа). Заведующая яслями-детсадом (подпись неразборчивая)".
Такой вот печальный факт. Ход моих размышлений:
1. Нет, не берусь заранее определять вину детей в этой наисложнейшей жизненной ситуации. Не буду выносить приговор "за глаза", пока не выясню условия, в которых дочери оказались, не разберусь в подробностях. Не судья я четырем женщинам и потому, еще не купив билет на поезд, не стану настраивать себя ни за них, ни против. Предположения хороши для исследования, а не для приговора.
2. Но, с другой стороны, хорошо известно, что для современного общества в принципе характерно "похолодание" отношений между людьми, даже близкими. Его реальность для всех очевидна. Научно-технический прогресс ведет к очень быстрым изменениям вкусов, привычек, моды, стиля жизни, за которыми далеко не все одинаково поспевают, отсюда и трещины между родителями и детьми, между прошлым и настоящим, настоящим и будущим, и вообще есть угроза, что духовные отношения могут замениться отношениями "вещными" по принципу "использовал выбросил".
Что в итоге "всеобщего похолодания", какие еще плоды мы собираем в реальной жизни? У Е. Богата есть печально-веселый рассказ о том, как однажды он явился к своим лучшим друзьям просто так - посидеть и попить чаю! - и насмерть их перепугал, до такой степени они отвыкли от "простых" немотивированных посещений, да еще не предупрежденных телефонным звонком. Наиболее остро процесс похолодания происходит в семье, в этой главной ячейке общества: даже самые близкие родственники звонят друг другу по телефону раз в год "по обещанию", да и то лишь когда им что-то "надо".
Что делать? Ни мы, ни все человечество уже не имеем возможности во имя покоя "отменить" научно-техническую революцию. Тем более что это скорее несомненное благо, которое дает неизмеримо больше того, что отнимает. Но необходимо искать реальные силы, которые способны уменьшить издержки, сопутствующие прогрессу. В первую очередь надо бить во все колокола, привлекая внимание общественности к печальному явлению.
3. В таком случае, размышляем дальше, не посчитать ли нам факт, содержащийся в письме работника сельсовета, достаточным поводом для очередного удара в колокол? Безусловно. Если процесс похолодания остро протекает в городской семье, то в деревен-ской - тем более, там он "кричит", "вопиет", потому что деревенская семья консервативней городской, патриархальней, с сохранением "вы" к родителям, с умением сострадать, плакать на чужих похоронах, и тем ей больней, крестьянской семье.
4. Стало быть, непременно следует рассказать читателю историю данной семьи, пораженной "холодом". Самое страшное и горькое чувство, вызывающее недоумение, заключается в том, что каждый член семьи может оказаться по-своему прав. У каждого будут, по-видимому, свои оправдания разного характера. Это будет относительно надежная броня, прикрывающая равнодушие действующих лиц печальной истории. Но от чего и от кого "защищаться" им? Друг от друга? Или от общественного мнения, которое, увы, по этому поводу либо отсутствует, либо неярко выражено, либо несправедливо?
5. А как быть с позитивной программой? Какой "рецепт" предложить конкретной семье, да и другим тоже, от "похолодания"? Как "утеплить" отношения между людьми, как достичь мира, устраивающего и четырех детей, и слепого отца? Призывами? Угрозами? Убедительно нарисованной перспективой нравственного распада личности? Пожалуй. Можно взять социально-психологический аспект явления, не пожалеть художественных средств и красочно, зримо выявить нравственные потери сестер, сегодня отказавшихся от отца, а завтра - друг от друга. Но будет ли этого достаточно? Справедливо ли оставлять в стороне общество? Разве оно не способно принять какие-то меры общегосударственного характера, способствующие всеобщему "потеплению"? Не знаю, надо бы еще посоветоваться со знающими людьми. Почему бы не начать в газете серьезный разговор о введении дополнительных льгот работающим женщинам или имеющим детей престарелым родителям? Почему бы не облегчить бракоразводные процессы, что только укрепит нравственность семьи? Почему бы не развивать дальше внутрисемейную демократию? Почему бы особым законодательным актом не ввести так называемый "родственный иммунитет", то есть разрешение не свидетельствовать против родственников в суде?
С такими мыслями, с такой концепцией я, пожалуй, согласился бы поехать в командировку по письму. И вновь добавлю к сказанному "узелок на память". Откуда, спрашивается, взять мысли, складывающиеся в журналистскую концепцию? Придут по наитию? "От бога"? От большого ума? Полноте! Набраться мыслей вовсе не трудно. Много информации необходимо каждому человеку, журналисту - в первую очередь: надо читать, говорить с умными людьми, регулярно просматривать газеты, следить за дискуссиями в печати, внимательно слушать коллег, кое-когда почитывать специальную литературу. Наконец, нужно найти какой-то способ фиксировать полученные сведения и систематизировать их. Единый рецепт предложить трудно, все очень индивидуально. Мне известен журналист, который ведет тематическую картотеку и постоянно заносит в нее все, что рано или поздно может пригодиться на работе. Несколько лет назад и я завел дневник, куда даже ночью не ленюсь записывать мысли и сведения, меня поразившие. Подобного рода фиксация нужна не для того, чтобы была шпаргалка "на черный день". А для того, чтобы отложить в голове знания хотя бы с помощью разового фиксирования. Применить их потом к конкретному редакционному заданию, право же, дело техники.
(Позволю себе небольшое отступление. Журнал "Дружба народов" (1987, № 3, 4). "Из записных книжек" Анатолия Аграновского. Искренне рекомендую читателю эту мудрую публикацию. Из нее, в частности, вы можете узнать, как мой старший брат скрупулезно размышлял над фактом, готовясь к командировке. Цитирую маленький отрывок:
"1973. В этот раз у меня четыре сигнала, в чем-то схожих, из одного куста... И все о людях обиженных, в чем-то наивных, судя по письмам, хороших...
Кисловодск. Там есть макаронный комбинат, а на нем много лет проработала (рабочей) М. Краевая. Честная, передовая и так далее. Ее к 100-летию В. И. Ленина рекомендовали в партию. Она, прочитав Устав, выступила против злоупотреблений - воруют. Комитет народного контроля все по пунктам подтвердил. Уволили... Да нет, не тех, кто воровал, - ее. И стала она клеветницей, сутягой, квартиру обещанную не дали... И некому заступиться.
Случаи, когда люди принимают как должное наши призывы и лозунги - о соревновании, о борьбе с ворами, с пьянством... Это что же, для газет? Начитались "Известий"...
...В теме моей во всех случаях речь о становлении личности... Пробудили в этих людях мысль, активность, сознание... Можно бы доказать, что это помогает лучше, честнее работать, и все это так.
Я напомню диалектическую взаимосвязь: расцвет личности, гуманное отношение к человеку, "внимание к нему" - это не средство для достижения цели, это сама конечная цель!..
Важно!"
Подумайте, это ли не выработка концепции будущего очерка? Тут и собственные наблюдения, и прикидка позиции, и обращение к классикам мудрости. Помните знаменитое изречение Канта: "Человек никогда не должен быть средством, а всегда целью!" Всего лишь крохотный отрывок. "Из записных книжек", а как поучительно!)
К сказанному нечего добавить, кроме одного: бывают концепции, которые рождаются без писем читателей и без поездок журналиста в командировки. Эти статьи и очерки нуждаются в малой малости: в собственном опыте и пристальном взгляде на окружающую жизнь. И в способности размышлять; какие иногда интересные "собеседнички" собираются за одним домашним столом, а иногда даже в одной голове! Мы непременно вернемся к этому разговору, коснувшись темы "Искусство беседы". Напомню вам о Монтене и об истории, им рассказанной: Сократу рассказали о каком-то человеке, которого путешествия нисколько не портят. Сократ ответил: "Охотно верю, если он возил с собой себя самого!"
КРЫТЫЕ МАТОМ
Начну со странной мысли, взятой из собственного ночного дневника, рожденного в далеком юношестве: "На том свете легче сколотить компанию из порядочных людей: выбор богаче!" Симптоматическая запись. Был я хоть и решительным юношей, но не без царя в голове. Про таких говорят: "ума палата". Интересный "фрукт".
И вот я уже в финале. Последний забег. Позади долгая жизнь и, самое главное, терпимое отношение к таким понятиям, как чье-то недоброжелание, зависть и даже репутация (которая по Владимиру Ивановичу Далю означает: добрая или дурная слава человека). Где слава? Конечно, среди людей, проще сказать: в общественном мнении. Читатель и без меня знает: нет человека, прожившего жизнь без доброго поступка, как нет и такого, который уберег бы себя от греха.
А случилась со мной такая история. Это было лет двадцать пять назад: я работал спецкором "Комсомольской правды". Был не лучше других газетчиков, а в чем-то, надеюсь, и не хуже: курить - курил ("беломор"), зато не пил совсем. Вся редакция языком: "ц-ц-ц". За моими плечами к 1975 году - десятки (если не сотни) публикаций. Уже есть то, что называется в газетах: имя. Начальство (партийно-комсомольско-советское) относилось ко мне сдержанно и с опаской. Что и требовалось профессиональному журналисту для самоуважения. Благодать.
Кому пересек дорогу, на чей наступил мозоль - не знаю, не ведаю. Могу только предполагать, но под себя догадки не подстелишь: мягше спать не будешь. Правда, коллеги говорили, что пером обладал "остреньким" (по тем временам), а сегодня, куда ни плюнь - на лезвие судебного иска попадешь.
И вот, представьте, у меня - ни одного опровержения. Витают слухи о неуязвимости удачливого корреспондента. Еще немного, и возникнет легенда: заколдованный. "Секрет" знает. Действительно знал: табу на вранье и точно просчитывать ситуацию, да еще "не покупаться, не продаваться". Как это просто сказать и как трудно сделать! Соблазнов - тьма. А нынче еще больше.
Правда, в то время газеты опровержений с извинениями вообще не публиковали. Лафа! Критика любого человека (от рядового до начальства не всякого ранга), и они тут же лишались голов. Помалкивали: себе дороже было. Но уж коли прокалывался газетчик, давали пона-прасну обиженному небольшое интервью в той же газете на нейтральную тему: вот и вся сатисфакция. И он восстановлен в общественном мнении ("рыбку съев"), да и газета чиста ("на кол не сев"). Честь героя и журналиста с газетой - копейка. Все довольны.
Демократия по-советски.
Теперь вызываю огонь на себя: вдруг звонок в кабинете. Беру трубку. А был у нас в "Комсомолке" тогда главным редактором господин: когда он звонил сотруднику, начинал не с "добрый день", или с "привет!", а еще короче: "Кто?" Просто и со вкусом. Я, конечно, его отучил, однажды ответив: "Тебе коротко или автобиографию?" Он смутился, замолчал секунд на двадцать и, ничего не придумав, повесил трубку. И лично ко мне больше так не обращался, начиная телефонный разговор с приветствия. Он считался у нас "воспитуемым". Нашего Главного мы и по голосу, и по стилю всегда узнавали, а уж кому везло, то по "кто?" - безошибочно. Оч-чень культурным был наш "водила".
На сей раз, уже перевоспитанный, он мне говорит (с дрожанием в голосе): "Валя... (меня обычно в редакции так звали, а не Валерой, как некоторые, а тут он поправился)... Валерий, зайди-те ко мне сейчас, я вас жду!" Понял: чем-то встревожен. Уже на "вы", а не на "ты", как обычно. Пошел, тем не менее, неторопливо, своим привычным "ходом": терпеть не мог спешащих и суетливых журналистов. Уже шагая по длинному редакционному коридору, заметил: коллеги, идущие навстречу, отводят глаза, а перегоняющих - нет. Они "что-то" уже знают или догадываются по бегающим глазам шефа? Глаза - враг Главного, когда ему не друг, о чем всем нам (кстати, и ему) известно.
Пришел к Главному. Присаживай-тесь. Присел, слушаю. Треснувшим голосом: "Валерий, тут пришла, понимае-те, "телега" в Центральный комитет, а уж они нам". Молчу. "Иди-те к себе в кабинет, прочитайте и напишите объяснение. Кому? На мое имя и в Цека. Обстоятельно, чтобы потом нам легче было выпутываться". Я взял письмо, пробежал содержание. Смею заверить вас, читатель, это был первый донос на меня за пятнадцать лет работы в "Комсомольской правде" и за тридцать лет - в центральной прессе. Интересно!
Документ точно процитировать не смогу. Вспомню своими словами: ваш спецкор Аграновский, находясь по службе в Ярославле с такого-то дня по такой-то, жил в отдельном номере гостиницы. Каждую ночь он устраивал "оргии и попойки" (это я запомнил) в обществе молодых неизвестных женщин и мешал ночами шумом всем отдыхающим "советским труженикам на этаже". В подписях полный синклит: от администратора, дежурного, директора гостиницы до первых секретарей обкомов партии и комсомола, да еще подписи (с домашними адресами) пятнадцати "тружеников и тружениц этажа". Затем печать. Дата. И резюме: просим принять партийные и административные меры к вашему сотруднику - алкоголику и развратнику, а нас - известить.
Серьезный документ. Такой "телеге" многие позавидуют. Я подумал и сказал Главному, что сделаем так: в кабинет к себе не пойду, дай лист бумаги, а я тебе объяснение. Написал за считанные секунды. Положил перед Главным. И ушел. Чтобы он насладился всласть и в одиночестве. По всем законам драматургии сделаю перерыв, а уж потом любознательный читатель узнает финал. Но с одним джентльменским соглашением: в конец моего повествования не заглядывайте (как в детективах): сами себе испортите сюрприз. И получится, как в старом анекдоте: "Дядя, дай рупь!" - "Не дам, хочу дочитать детектив". - "Тогда знай, дядечка: убийца - бухгалтер!"
Продолжим серьезный разговор. Тема наша - препротивная. Об этом, не мешкая, предупреждаю читателя. Для начала нам придется "компро" сложить с кратким нехорошим словом (нет-нет, не до такой степени!), но с единственной и важной целью - ощутить брезгливость: "мат". Получите искомое. А если бы с "мисс", то мы имели "компромисс", который куда продуктивнее войны "матов", но - увы!
Природа компромата, о которой мы сейчас поговорим, еще задолго до своего торжества над обществом, достигшего нынче лавинный характер, в основе рождения имела три непременных условия или три причины (воистину, Бог троицу любит!), а проще сказать, три реальных источника (как у марксизма, не к ночи помянутого).
Первым источником назову злонамеренно придуманную или созданную клевету. Вопроса о том, как относиться к клевете и лжи, у нас с вами, надеюсь, не будет: если ложь была не во спасение, то она обыкновенная мерзость; вот и весь "вопрос".
Вторым источником я бы назвал факт с криминальной или безнравственной начинкой, причем истинной правдой, которая по разным причинам была скрыта от общественности, но ждала своего "урочного часа". Конечно, у любых компроматчиков есть и всегда будут политические, экономические, житейские (какие еще?) мотивы. От констатации этого обстоятельства мы никуда не уйдем, тем более что такой факт и такая правда принимают на себя функцию отложенного "на потом" компромата? (Типичный пример - история с Генеральным прокурором: я пишу эти строки, когда он еще не выступил в Совете Федерации, а петух уже прокукарекал побудку общественному мнению). Когда и кто нажмет "взведенный курок" и пустит оружие в ход? Мы вправе предположить, что вовсе не во имя торжества справедливости и нравственности. Скорее всего, в корыстных целях или во имя возмездия? Но кто мешает раскрыть правду не сегодня, а завтра? Возникает интересная юридическая и нравственная коллизия: хранитель чужой (криминальной или моральной!) тайны сам себя загоняет, как шахматисты, в цугцванг, оставаясь без хода. Донесет "куда следует"? - предатель, что грозит опасностями от потерпевших. Не донесет? - соучастник, но здесь уже прокуратура будет о нем думать. Желает, извините, на собственную задницу еще и чужие заботы навесить? - изволь, если своего геморроя мало.
Наконец, третий источник, рождающий компромат. Вы уже догадались, наверное: я имею в виду самый благородный (если прилично так говорить о компромате), да еще самый экологически чистый и даже нравственный; я имею в виду явку с повинной, сознание греха, раскаивание. Но тут же добавлю (подстраховывая себя): не рассчитываю на безупречность этого мнения. Надо спокойно и терпеливо разбираться в мотивах каждой явки с повинной. Юристы знают случаи принятия на себя чужой вины (самооговоры во имя спасения ближнего, а то богатого, хоть и не ближнего); и даже сокрытого собственного большого греха с помощью "сдачи" греха малого. Работы здесь - уймище.
И последнее: я только упомяну явление, но размышлять над его причинами еще придется (не мне, так другому автору): на сей раз я имею в виду дезинформацию, которую народ обозвал емко: "деза". Ежели проще сказать, то я говорю о Его Величестве и Его Ничтожестве: слухах, берущих на себя функцию компромата. "То ли у него украли, то ли он у кого-то украл": элементарная утечка дезы, а мы с вами вольны задуматься; выбирать "помеченного" или проваливать на всякий случай?
Отсюда (от этой классификации) мы и "танцевали".
Подведем итог. Возможно, повторившись, мы попробуем сделать акцент на нескольких ключевых мыслях. Все без исключения люди, даю-щие на кого-либо компромат, - бессовестны и корыстны. Кроме тех компроматчиков, которые, раскаявшись, сами кладут свои (не чужие!) головы на плаху общественного или уголовного осуждения. Заметьте, читатель, я говорю только о людях, за спиной у которых предчувствую или угадываю трагическую судьбу и объясненную причину. Все остальные компроматчики, помазав кого угодно, сами хотят остаться в смокингах без пылинки.
Вывод: даем отставку первому варианту как основному.
Вариант второй. Ход мыслей таков: "обыкновенный" участковый милиционер, а из-за чего конфликт с руководством? Из-за того, что он вмешивается в дела школьников и педагогов, в дела "базаркома", в работу с молодежью, в кражи на стекольном заводе, к которым, будучи участковым, а не следователем, не имеет прямого отношения. Иными словами, занимается явно не своим делом, берет на себя обязанности "не по должности". Что им движет в таком случае? Характер? Непримиримость ко всему неправильному и незаконному? Почему и как образовался подобный тип человека? Допустим, что профессия милиционера за двадцать четыре года могла бы притупить у М-дова болезненное восприятие несправедливости примерно так же, как может притупляться у врачей чувство сострадания к больным и родственникам больного. Но нет, конфликт М-дова с руководством свидетельствует о том, что он не только не утратил непосредственности в восприятии окружающей его действительности, но и сохранил какое-то наивное-пылкое отношение к несправедливости. Феномен? Или есть логика, есть закономерность в становлении подобных человеческих характеров?
Это интересно. "Характер и профессия", по "должности или по сути" - при таком повороте темы можно уделить основное внимание автору письма, его биографии, исследованию его характера, мотивов его поступков, как, впрочем, и психологии его противников и мотивов его врагов. Тогда придется в попытке найти истоки явления по винтику разбирать механизм рождения человека-борца. Стало быть, надо будет заранее порыться в специальной литературе, и даже художественной, чтобы получше вникнуть в проблему.
Вывод: тема, достойная внимания.
Вариант третий. Еще один аспект: как относятся к автору письма те самые "18 тысяч населения", что проживают на его участке? Как воспринимают люди борьбу М-дова за справедливость, если учесть, что кое-кому эта борьба приносит или может принести неприятности, переживания за себя и близких и даже горе? Как относятся те, которые могут пострадать из-за активной деятельности участкового? И между тем, по законам высшей справедливости, они, возможно, все-таки полагают М-дова "своим", а не "чужим"?
Чрезвычайно любопытный поворот темы? Взять бы и обойти десятка полтора семей, уже "пострадавших" из-за М-дова, и столько же, "выигравших" в результате его вмешательства. Посмотреть, поддерживают ли люди своего участкового? Если "да", значит, у автора письма есть надежная опора, по крайней мере в борьбе с бездеятельным руководством. А если нет - попытаться понять, почему в таком случае руководители вот уже двадцать четыре года терпят человека, настырно работающего во имя справедливости.
Вывод: берем такой поворот на вооружение.
Ну что, пожалуй, достаточно, хотя все варианты далеко не исчерпаны, да и каждый из намеченных к тому же не доведен до кондиции. Но для нас важен ход размышлений, процесс создания концепций, важна методология работы. Добавлю к сказанному еще два "узелка на память".
1. Даже взяв за основу, положим, хозяйственную, педагогическую или производственную "проблемы", журналист обязан рассматривать ее с этической стороны, раскрывать отношения людей, потому что пишет не инструкцию, а очерк.
А это значит, что, остановившись, к примеру, на первом варианте, то есть на беспомощности педагогов, мы никак не обошлись бы без школьников, их родителей, других педагогов, методистов, директоров организаций, куда формально зачислялись "на работу" подростки, и т. д. Так, спрашивается, почему же мы решили, что автор письма окажется за пределами проблемы и будущего очерка? Другой вопрос, как удастся органически вписать личность этого человека в столь далекую от него проблему, как придать повествованию нравственный поворот, каким образом убедить читателя в том, что простой милиционер оказался сознательнее иных педагогов, не способных оценить безнравственность незаконных переводов детей из школы? Но это, как говорится, уже из другой оперы.
2. Вряд ли можно рассчитывать на то, что будущий материал "на равных" вместит в себя все придуманные варианты: и тему педагогической беспомощности учителей, и поворот со "своим" и "чужим", и "профессию и характер" и прочее, до чего при желании можно было бы еще додуматься. Потому что любой очерковый материал, мне кажется, может держаться в газете только на одном стержне главной теме, остальные должны всего лишь ее поддерживать, но не более.
А зачем тогда было выдумывать столько вариантов? Вопрос логичен. Отвечу. Во-первых, они давали направление поиска, и не одно, - с тем чтобы, выбрав главное, именно на нем сконцентрировать мысли. Во-вторых, обилие вариантов только "плюс": не "эта" тема, так "другая" выстрелит, и журналист готов к ней заранее.
Собственно, в чем профессионализм журналиста? Полагаю, в умении не возвращаться из любой командировки без материала.
Удар в колокол
"Дорогая редакция! Пишу вам письмо и убедительно прошу помочь в решении вопроса, суть которого излагаю ниже. На территории нашего сельсовета проживает инвалид I группы по зрению Г-ский Александр Ефимович, который является инвалидом с детства. У него имеется четверо детей, четыре дочери, все они комсомолки, возможно, неплохие производственницы, внешне красавицы. Все они получили дома восьмилетнее образование, а Нина учится в техникуме. Воспитывал их отец, хотя и инвалид, а мать их скончалась в феврале 1973 года. Дочери приезжали на похороны матери, мать похоронили и разъехались по своим местам, оставив отца одного. А он не может по состоянию своего здоровья приготовить себе пищу, ведь проживает один. Мне приходилось часто его навещать, так как дом ветхий, печное отопление не в порядке, представляло огнеопасное состояние, дом требовал капитального ремонта. Несколько раз Г-ский помещался нами в больницу местную с одной целью, чтобы его накормили, помыли и обогрели. Писал я письма дочерям Г-ского, чтобы они выехали и решили вопрос, где и с кем будет проживать отец. Дочь Анна прислала ответ, я его вам высылаю, но остальные пока даже не ответили. Конечно, с Г-ским жить трудно, так как за свои 67 лет он очень расшатал нервную систему - ведь слепой. Сельсовет пытался направить его в дом для престарелых, но райсобес отказал, поскольку у него есть дети. Как быть и что делать, ума не приложу. Высылаю вам адреса дочерей. Председатель сельсовета Ю. П. С-хин".
Письмо напечатано на машинке, а подпись председателя скреплена печатью. В этом же конверте:
"Юрий Петрович, здравствуйте! Ваш вызов я получила и была у следователя. Здесь я живу в общежитии, получаю только 60 рублей, и забрать отца к себе у меня нет никакой возможности. Хотя бы была у меня комната, то забрала бы, а сейчас что я могу сделать? Возвращаться в разрушенный дом я не могу и не буду. Моя жизнь и работа здесь. Высчитывайте с меня алименты, так и следователь сказал. Вот и все, что я могу сделать. Анна".
На обороте письма Анны приписка, и тоже с печатью:
"Отпуск без содержания дать не могу в связи с производственной необходимостью (эпидемия гриппа). Заведующая яслями-детсадом (подпись неразборчивая)".
Такой вот печальный факт. Ход моих размышлений:
1. Нет, не берусь заранее определять вину детей в этой наисложнейшей жизненной ситуации. Не буду выносить приговор "за глаза", пока не выясню условия, в которых дочери оказались, не разберусь в подробностях. Не судья я четырем женщинам и потому, еще не купив билет на поезд, не стану настраивать себя ни за них, ни против. Предположения хороши для исследования, а не для приговора.
2. Но, с другой стороны, хорошо известно, что для современного общества в принципе характерно "похолодание" отношений между людьми, даже близкими. Его реальность для всех очевидна. Научно-технический прогресс ведет к очень быстрым изменениям вкусов, привычек, моды, стиля жизни, за которыми далеко не все одинаково поспевают, отсюда и трещины между родителями и детьми, между прошлым и настоящим, настоящим и будущим, и вообще есть угроза, что духовные отношения могут замениться отношениями "вещными" по принципу "использовал выбросил".
Что в итоге "всеобщего похолодания", какие еще плоды мы собираем в реальной жизни? У Е. Богата есть печально-веселый рассказ о том, как однажды он явился к своим лучшим друзьям просто так - посидеть и попить чаю! - и насмерть их перепугал, до такой степени они отвыкли от "простых" немотивированных посещений, да еще не предупрежденных телефонным звонком. Наиболее остро процесс похолодания происходит в семье, в этой главной ячейке общества: даже самые близкие родственники звонят друг другу по телефону раз в год "по обещанию", да и то лишь когда им что-то "надо".
Что делать? Ни мы, ни все человечество уже не имеем возможности во имя покоя "отменить" научно-техническую революцию. Тем более что это скорее несомненное благо, которое дает неизмеримо больше того, что отнимает. Но необходимо искать реальные силы, которые способны уменьшить издержки, сопутствующие прогрессу. В первую очередь надо бить во все колокола, привлекая внимание общественности к печальному явлению.
3. В таком случае, размышляем дальше, не посчитать ли нам факт, содержащийся в письме работника сельсовета, достаточным поводом для очередного удара в колокол? Безусловно. Если процесс похолодания остро протекает в городской семье, то в деревен-ской - тем более, там он "кричит", "вопиет", потому что деревенская семья консервативней городской, патриархальней, с сохранением "вы" к родителям, с умением сострадать, плакать на чужих похоронах, и тем ей больней, крестьянской семье.
4. Стало быть, непременно следует рассказать читателю историю данной семьи, пораженной "холодом". Самое страшное и горькое чувство, вызывающее недоумение, заключается в том, что каждый член семьи может оказаться по-своему прав. У каждого будут, по-видимому, свои оправдания разного характера. Это будет относительно надежная броня, прикрывающая равнодушие действующих лиц печальной истории. Но от чего и от кого "защищаться" им? Друг от друга? Или от общественного мнения, которое, увы, по этому поводу либо отсутствует, либо неярко выражено, либо несправедливо?
5. А как быть с позитивной программой? Какой "рецепт" предложить конкретной семье, да и другим тоже, от "похолодания"? Как "утеплить" отношения между людьми, как достичь мира, устраивающего и четырех детей, и слепого отца? Призывами? Угрозами? Убедительно нарисованной перспективой нравственного распада личности? Пожалуй. Можно взять социально-психологический аспект явления, не пожалеть художественных средств и красочно, зримо выявить нравственные потери сестер, сегодня отказавшихся от отца, а завтра - друг от друга. Но будет ли этого достаточно? Справедливо ли оставлять в стороне общество? Разве оно не способно принять какие-то меры общегосударственного характера, способствующие всеобщему "потеплению"? Не знаю, надо бы еще посоветоваться со знающими людьми. Почему бы не начать в газете серьезный разговор о введении дополнительных льгот работающим женщинам или имеющим детей престарелым родителям? Почему бы не облегчить бракоразводные процессы, что только укрепит нравственность семьи? Почему бы не развивать дальше внутрисемейную демократию? Почему бы особым законодательным актом не ввести так называемый "родственный иммунитет", то есть разрешение не свидетельствовать против родственников в суде?
С такими мыслями, с такой концепцией я, пожалуй, согласился бы поехать в командировку по письму. И вновь добавлю к сказанному "узелок на память". Откуда, спрашивается, взять мысли, складывающиеся в журналистскую концепцию? Придут по наитию? "От бога"? От большого ума? Полноте! Набраться мыслей вовсе не трудно. Много информации необходимо каждому человеку, журналисту - в первую очередь: надо читать, говорить с умными людьми, регулярно просматривать газеты, следить за дискуссиями в печати, внимательно слушать коллег, кое-когда почитывать специальную литературу. Наконец, нужно найти какой-то способ фиксировать полученные сведения и систематизировать их. Единый рецепт предложить трудно, все очень индивидуально. Мне известен журналист, который ведет тематическую картотеку и постоянно заносит в нее все, что рано или поздно может пригодиться на работе. Несколько лет назад и я завел дневник, куда даже ночью не ленюсь записывать мысли и сведения, меня поразившие. Подобного рода фиксация нужна не для того, чтобы была шпаргалка "на черный день". А для того, чтобы отложить в голове знания хотя бы с помощью разового фиксирования. Применить их потом к конкретному редакционному заданию, право же, дело техники.
(Позволю себе небольшое отступление. Журнал "Дружба народов" (1987, № 3, 4). "Из записных книжек" Анатолия Аграновского. Искренне рекомендую читателю эту мудрую публикацию. Из нее, в частности, вы можете узнать, как мой старший брат скрупулезно размышлял над фактом, готовясь к командировке. Цитирую маленький отрывок:
"1973. В этот раз у меня четыре сигнала, в чем-то схожих, из одного куста... И все о людях обиженных, в чем-то наивных, судя по письмам, хороших...
Кисловодск. Там есть макаронный комбинат, а на нем много лет проработала (рабочей) М. Краевая. Честная, передовая и так далее. Ее к 100-летию В. И. Ленина рекомендовали в партию. Она, прочитав Устав, выступила против злоупотреблений - воруют. Комитет народного контроля все по пунктам подтвердил. Уволили... Да нет, не тех, кто воровал, - ее. И стала она клеветницей, сутягой, квартиру обещанную не дали... И некому заступиться.
Случаи, когда люди принимают как должное наши призывы и лозунги - о соревновании, о борьбе с ворами, с пьянством... Это что же, для газет? Начитались "Известий"...
...В теме моей во всех случаях речь о становлении личности... Пробудили в этих людях мысль, активность, сознание... Можно бы доказать, что это помогает лучше, честнее работать, и все это так.
Я напомню диалектическую взаимосвязь: расцвет личности, гуманное отношение к человеку, "внимание к нему" - это не средство для достижения цели, это сама конечная цель!..
Важно!"
Подумайте, это ли не выработка концепции будущего очерка? Тут и собственные наблюдения, и прикидка позиции, и обращение к классикам мудрости. Помните знаменитое изречение Канта: "Человек никогда не должен быть средством, а всегда целью!" Всего лишь крохотный отрывок. "Из записных книжек", а как поучительно!)
К сказанному нечего добавить, кроме одного: бывают концепции, которые рождаются без писем читателей и без поездок журналиста в командировки. Эти статьи и очерки нуждаются в малой малости: в собственном опыте и пристальном взгляде на окружающую жизнь. И в способности размышлять; какие иногда интересные "собеседнички" собираются за одним домашним столом, а иногда даже в одной голове! Мы непременно вернемся к этому разговору, коснувшись темы "Искусство беседы". Напомню вам о Монтене и об истории, им рассказанной: Сократу рассказали о каком-то человеке, которого путешествия нисколько не портят. Сократ ответил: "Охотно верю, если он возил с собой себя самого!"
КРЫТЫЕ МАТОМ
Начну со странной мысли, взятой из собственного ночного дневника, рожденного в далеком юношестве: "На том свете легче сколотить компанию из порядочных людей: выбор богаче!" Симптоматическая запись. Был я хоть и решительным юношей, но не без царя в голове. Про таких говорят: "ума палата". Интересный "фрукт".
И вот я уже в финале. Последний забег. Позади долгая жизнь и, самое главное, терпимое отношение к таким понятиям, как чье-то недоброжелание, зависть и даже репутация (которая по Владимиру Ивановичу Далю означает: добрая или дурная слава человека). Где слава? Конечно, среди людей, проще сказать: в общественном мнении. Читатель и без меня знает: нет человека, прожившего жизнь без доброго поступка, как нет и такого, который уберег бы себя от греха.
А случилась со мной такая история. Это было лет двадцать пять назад: я работал спецкором "Комсомольской правды". Был не лучше других газетчиков, а в чем-то, надеюсь, и не хуже: курить - курил ("беломор"), зато не пил совсем. Вся редакция языком: "ц-ц-ц". За моими плечами к 1975 году - десятки (если не сотни) публикаций. Уже есть то, что называется в газетах: имя. Начальство (партийно-комсомольско-советское) относилось ко мне сдержанно и с опаской. Что и требовалось профессиональному журналисту для самоуважения. Благодать.
Кому пересек дорогу, на чей наступил мозоль - не знаю, не ведаю. Могу только предполагать, но под себя догадки не подстелишь: мягше спать не будешь. Правда, коллеги говорили, что пером обладал "остреньким" (по тем временам), а сегодня, куда ни плюнь - на лезвие судебного иска попадешь.
И вот, представьте, у меня - ни одного опровержения. Витают слухи о неуязвимости удачливого корреспондента. Еще немного, и возникнет легенда: заколдованный. "Секрет" знает. Действительно знал: табу на вранье и точно просчитывать ситуацию, да еще "не покупаться, не продаваться". Как это просто сказать и как трудно сделать! Соблазнов - тьма. А нынче еще больше.
Правда, в то время газеты опровержений с извинениями вообще не публиковали. Лафа! Критика любого человека (от рядового до начальства не всякого ранга), и они тут же лишались голов. Помалкивали: себе дороже было. Но уж коли прокалывался газетчик, давали пона-прасну обиженному небольшое интервью в той же газете на нейтральную тему: вот и вся сатисфакция. И он восстановлен в общественном мнении ("рыбку съев"), да и газета чиста ("на кол не сев"). Честь героя и журналиста с газетой - копейка. Все довольны.
Демократия по-советски.
Теперь вызываю огонь на себя: вдруг звонок в кабинете. Беру трубку. А был у нас в "Комсомолке" тогда главным редактором господин: когда он звонил сотруднику, начинал не с "добрый день", или с "привет!", а еще короче: "Кто?" Просто и со вкусом. Я, конечно, его отучил, однажды ответив: "Тебе коротко или автобиографию?" Он смутился, замолчал секунд на двадцать и, ничего не придумав, повесил трубку. И лично ко мне больше так не обращался, начиная телефонный разговор с приветствия. Он считался у нас "воспитуемым". Нашего Главного мы и по голосу, и по стилю всегда узнавали, а уж кому везло, то по "кто?" - безошибочно. Оч-чень культурным был наш "водила".
На сей раз, уже перевоспитанный, он мне говорит (с дрожанием в голосе): "Валя... (меня обычно в редакции так звали, а не Валерой, как некоторые, а тут он поправился)... Валерий, зайди-те ко мне сейчас, я вас жду!" Понял: чем-то встревожен. Уже на "вы", а не на "ты", как обычно. Пошел, тем не менее, неторопливо, своим привычным "ходом": терпеть не мог спешащих и суетливых журналистов. Уже шагая по длинному редакционному коридору, заметил: коллеги, идущие навстречу, отводят глаза, а перегоняющих - нет. Они "что-то" уже знают или догадываются по бегающим глазам шефа? Глаза - враг Главного, когда ему не друг, о чем всем нам (кстати, и ему) известно.
Пришел к Главному. Присаживай-тесь. Присел, слушаю. Треснувшим голосом: "Валерий, тут пришла, понимае-те, "телега" в Центральный комитет, а уж они нам". Молчу. "Иди-те к себе в кабинет, прочитайте и напишите объяснение. Кому? На мое имя и в Цека. Обстоятельно, чтобы потом нам легче было выпутываться". Я взял письмо, пробежал содержание. Смею заверить вас, читатель, это был первый донос на меня за пятнадцать лет работы в "Комсомольской правде" и за тридцать лет - в центральной прессе. Интересно!
Документ точно процитировать не смогу. Вспомню своими словами: ваш спецкор Аграновский, находясь по службе в Ярославле с такого-то дня по такой-то, жил в отдельном номере гостиницы. Каждую ночь он устраивал "оргии и попойки" (это я запомнил) в обществе молодых неизвестных женщин и мешал ночами шумом всем отдыхающим "советским труженикам на этаже". В подписях полный синклит: от администратора, дежурного, директора гостиницы до первых секретарей обкомов партии и комсомола, да еще подписи (с домашними адресами) пятнадцати "тружеников и тружениц этажа". Затем печать. Дата. И резюме: просим принять партийные и административные меры к вашему сотруднику - алкоголику и развратнику, а нас - известить.
Серьезный документ. Такой "телеге" многие позавидуют. Я подумал и сказал Главному, что сделаем так: в кабинет к себе не пойду, дай лист бумаги, а я тебе объяснение. Написал за считанные секунды. Положил перед Главным. И ушел. Чтобы он насладился всласть и в одиночестве. По всем законам драматургии сделаю перерыв, а уж потом любознательный читатель узнает финал. Но с одним джентльменским соглашением: в конец моего повествования не заглядывайте (как в детективах): сами себе испортите сюрприз. И получится, как в старом анекдоте: "Дядя, дай рупь!" - "Не дам, хочу дочитать детектив". - "Тогда знай, дядечка: убийца - бухгалтер!"
Продолжим серьезный разговор. Тема наша - препротивная. Об этом, не мешкая, предупреждаю читателя. Для начала нам придется "компро" сложить с кратким нехорошим словом (нет-нет, не до такой степени!), но с единственной и важной целью - ощутить брезгливость: "мат". Получите искомое. А если бы с "мисс", то мы имели "компромисс", который куда продуктивнее войны "матов", но - увы!
Природа компромата, о которой мы сейчас поговорим, еще задолго до своего торжества над обществом, достигшего нынче лавинный характер, в основе рождения имела три непременных условия или три причины (воистину, Бог троицу любит!), а проще сказать, три реальных источника (как у марксизма, не к ночи помянутого).
Первым источником назову злонамеренно придуманную или созданную клевету. Вопроса о том, как относиться к клевете и лжи, у нас с вами, надеюсь, не будет: если ложь была не во спасение, то она обыкновенная мерзость; вот и весь "вопрос".
Вторым источником я бы назвал факт с криминальной или безнравственной начинкой, причем истинной правдой, которая по разным причинам была скрыта от общественности, но ждала своего "урочного часа". Конечно, у любых компроматчиков есть и всегда будут политические, экономические, житейские (какие еще?) мотивы. От констатации этого обстоятельства мы никуда не уйдем, тем более что такой факт и такая правда принимают на себя функцию отложенного "на потом" компромата? (Типичный пример - история с Генеральным прокурором: я пишу эти строки, когда он еще не выступил в Совете Федерации, а петух уже прокукарекал побудку общественному мнению). Когда и кто нажмет "взведенный курок" и пустит оружие в ход? Мы вправе предположить, что вовсе не во имя торжества справедливости и нравственности. Скорее всего, в корыстных целях или во имя возмездия? Но кто мешает раскрыть правду не сегодня, а завтра? Возникает интересная юридическая и нравственная коллизия: хранитель чужой (криминальной или моральной!) тайны сам себя загоняет, как шахматисты, в цугцванг, оставаясь без хода. Донесет "куда следует"? - предатель, что грозит опасностями от потерпевших. Не донесет? - соучастник, но здесь уже прокуратура будет о нем думать. Желает, извините, на собственную задницу еще и чужие заботы навесить? - изволь, если своего геморроя мало.
Наконец, третий источник, рождающий компромат. Вы уже догадались, наверное: я имею в виду самый благородный (если прилично так говорить о компромате), да еще самый экологически чистый и даже нравственный; я имею в виду явку с повинной, сознание греха, раскаивание. Но тут же добавлю (подстраховывая себя): не рассчитываю на безупречность этого мнения. Надо спокойно и терпеливо разбираться в мотивах каждой явки с повинной. Юристы знают случаи принятия на себя чужой вины (самооговоры во имя спасения ближнего, а то богатого, хоть и не ближнего); и даже сокрытого собственного большого греха с помощью "сдачи" греха малого. Работы здесь - уймище.
И последнее: я только упомяну явление, но размышлять над его причинами еще придется (не мне, так другому автору): на сей раз я имею в виду дезинформацию, которую народ обозвал емко: "деза". Ежели проще сказать, то я говорю о Его Величестве и Его Ничтожестве: слухах, берущих на себя функцию компромата. "То ли у него украли, то ли он у кого-то украл": элементарная утечка дезы, а мы с вами вольны задуматься; выбирать "помеченного" или проваливать на всякий случай?
Отсюда (от этой классификации) мы и "танцевали".
Подведем итог. Возможно, повторившись, мы попробуем сделать акцент на нескольких ключевых мыслях. Все без исключения люди, даю-щие на кого-либо компромат, - бессовестны и корыстны. Кроме тех компроматчиков, которые, раскаявшись, сами кладут свои (не чужие!) головы на плаху общественного или уголовного осуждения. Заметьте, читатель, я говорю только о людях, за спиной у которых предчувствую или угадываю трагическую судьбу и объясненную причину. Все остальные компроматчики, помазав кого угодно, сами хотят остаться в смокингах без пылинки.