Страница:
А. - То, что кажется "маниловщиной" сегодня, может ею не оказаться через десять или двадцать пять лет. В пору Людовика XV разговоры о республике во Франции были самой настоящей маниловщиной. Олар очень наглядно показал, что еще в первый год революции во Франции не было ни одного республиканца. В те дни, когда мы с вами учились в гимназиях, восьмичасовой рабочий день тоже считался маниловщиной, а теперь кое-где существует и шестичасовый. Да мало ли вообще было "маниловщины" в политике, вдобавок, у так называемых великих ее практиков! Я в хорошей компании. Эпопея президента Вильсона была чистейшей маниловщиной. Бриан в беседах с Штреземаном оказался Маниловым. В пору Мюнхена Маниловыми были не только Чемберлен и Даладье, но и все им сочувствовавшие и аплодировавшие, т. е., скажем горькую правду, три четверти населения мира. В Ялте Маниловым оказался Рузвельт. А Сталин, все же в 1939 году до некоторой степени положившийся на "скрепленную кровью" русско-германскую дружбу! Правда, он позднее говорил, что использовал два года "передышки" для вооружений; но слепому ясно, что Гитлер использовал эти два года неизмеримо лучше, чем он. Был, был Маниловым и "отец народов". Был им и сам фюрер - он ведь не сомневался в безграничной преданности Герингов и Гиммлеров. Можно сказать, что всякий государственный человек в известный период своей жизни неизбежно и неизменно оказывается в роли Манилова. Следовательно нам, грешным, сам Бог велел.
Л. - Значит, вы верите не только в создание треста мозгов, но и в то, что он найдет какой-то разумный выход из нынешнего тупика?
А. - Я мог бы вам ответить, что иначе его и создавать не стоило бы. Но это не совсем так. В создании треста мозгов нет ничего ни невозможного, ни неправдоподобного. Однако для "разумного выхода" требовалось бы также, чтобы у спорящих сторон была хоть одна общая аксиома.
Л. - Ну, что ж, сделаем и такое предположение: у них общая аксиома оказалась, - обе стороны признают целью, если не благо (его понимание у них различно), то материальное благосостояние людей. Что тогда?
А. - Теперь момент упущен. Но если б в 1945 году, тотчас после победы над гитлеровской Германией, трест мозгов существовал, то он мог бы привести нас к результатам, во всяком случае много лучшим, чем нынешние.
Л. - Очевидно, члены треста мозгов должны быть проникнуты идеями Ульмской ночи и находиться в картезианском состоянии ума? Но, извините меня, тогда ваше предположение может производить только увеселяющее действие. Если б Сталин был картезианцем, то можно было бы обойтись и без вашего треста. Беда в том, что он был не совсем картезианец, как впрочем не были картезианцами и другие люди, правившие миром во второй половине 1945 года.
А. - Ваши шутки были бы много веселее, если б "не картезианские" правители мира устроили его очень хорошо или хотя бы только сносно. На самом же деле мы находимся на краю бездны.
Л. - Не все они, как вы знаете, в этом виноваты. Будь в России любое другое правительство, царское, демократическое, социалистическое, какое хотите, мир был бы теперь обеспечен на вечные времена. Точно так же он был бы обеспечен, если б коммунистический строй установился в каком-либо другом государстве, а не в России, первой по размерам и второй по могуществу стране земного шара. На коммунистических владык в Болгарии или в Румынии никто и внимания не обратил бы... Какими же представились бы решения треста историку 21-го столетия.
А. - Я рад вашему оптимизму. Собственно, в гибели человечества не больше нелепого, чем в смерти отдельного человека. Вы совершенно уверены, что 21-ое столетие будет?
Л. - Будет, будет, не волнуйтесь. Будет и 31-ое.
А. - Историк 21-го столетия прежде всего, вероятно, найдет нужным отвлечься в меру возможного от острых чувств, от страстей, от пристрастия. Это не очень ему удастся, но он сделает такую попытку и попытается быть объективным в отношениях обеих сторон, боровшихся в средине 20-го века. Он признает, что каждая из этих сторон имела актив и пассив. Актив советского блока складывался из следующих статей: СССР выдержал вторую войну так же стойко, как Англия и как - в неизмеримо более благоприятных условиях Соединенные Штаты, и вел ее много лучше, чем все другие страны. Он потратил огромные суммы - не говорю на народное образование, так как образование в настоящем смысле слова непременно требует свободы, - но на обученье азбуке десятков миллионов людей и на преподавание точных, преимущественно технических, наук сотням тысяч. Он создал много учебных заведений, институтов, лабораторий. Эти статьи актива не очень значительны. Ведь при любом другом строе в России второй войны, вероятно, вообще не было бы, так как всякое русское правительство несомненно с самого начала объявило бы, что выступит на стороне демократий. Мы видели договор Риббентропа с Молотовым, но представить себе договор того же Риббентропа с Сазоновым, Милюковым, Керенским совершенно невозможно. В области же народного просвещения в свободной России за тридцать пять лет сделано было бы, конечно, не меньше, а гораздо больше. Латентные силы русского народа освободились (так же было с французским народом в 1789 году) и трудно себе представить, какой была бы теперь, при ее колоссальных богатствах, Россия, если б сохранились условия свободы, если б не было гражданской войны, террора, Коминтерна, ГПУ, если б с западом установились мирные дружественные отношения, казалось бы столь естественные. Есть однако и некоторые другие статьи, составляющие особенность именно одного советского актива. СССР доказал, что возможно огромное промышленное развитие страны без частной собственности, что общество может существовать без профессий спекулянта, биржевика, банкира, без свиных и медных королей, без богачей, скупающих газеты. Правда, для осуществления этого пришлось завести неизмеримо больше чекистов, чем прежде было спекулянтов, но мы говорим тут только об активах. Вероятно, историк признает, что эта сторона бесчеловечного опыта имеет весьма важное значение. Актив Соединенных Штатов был гораздо больше. Они выиграли войну в условиях свободы, и в этих же условиях достигли небывалого в истории процветания; никогда нигде в мире люди не питались так обильно, не зарабатывали так много, не жили так удобно, не помогали так щедро другим. Америка и до войны, и во время войны, и особенно после нее сыпала миллиардами направо и налево и, вопреки тому, что говорят дешевенькие Маккиавелли, делала это преимущественно по идеалистическим соображениям и по природной щедрости американцев: другие страны, в ту пору когда они были богаты, никогда ничего похожего не делали: хотя у них и соображения маккиавеллистического расчета могли быть точно такие же, - над всем преобладала любовь к экономии, и вопрос даже не ставился. Демократии - тут уж не только Америка - осуществили свободную жизнь; существование свиных магнатов не мешало полной свободе мысли и слова. Правда, был и свой пассив, прежде всего моральное разочарование значительной части населения демократий: им свободный строй больше удовлетворения не давал, - одним из признаков было то обстоятельство, что отсутствие спекулянтов и бирж в СССР, несмотря на все остальное, в течение долгих лет вызывало у миллионов западных людей беспрерывные овации по адресу советского строя...
Л. - Вследствие глупости и неосведомленности этих миллионов.
А. - Совершенно верно, но это меняет не многое. Отчего демократии не позаботились о том, чтобы сделать их умнее? Историк и предскажет то, что случилось. Он, быть может, предскажет, что полярная противоположность обоих блоков в таком-то году привела к войне. Никак не берусь судить о последующих главах его труда: тут естественно могут быть весьма существенные варианты. Один из правдоподобных вариантов: западная Европа воевала плохо, да и трудно было хорошо воевать, когда в некоторых армиях из трех солдат один был коммунистом; после захвата советскими войсками европейского континента со всеми вытекающими отсюда страшными, почти невообразимыми последствиями, этот континент был освобожден американцами; Соединенные Штаты в результате воздушной атомной войны одержали победу; Россия "сгоряча" была под самым демократическим соусом расчленена. Затем последовали новые войны за объединение России и т. д., - фантазия имеет пределы.
Л. - Печальная однако вещь миропонимание, основанное на "произвольной аксиоматике". Вы много говорили, пользуясь языком теории вероятностей, о "моральном ожидании", о "математической надежде"; но "ожидание", "надежда" на хорошее стали у вас приближаться к нулю? Действительно, в истории началась новая эпоха. Я признаю, что развитие техники и властности техники военной пошло значительно быстрее, чем умственное развитие человечества; но если Толстой на старости лет говорил, что в пору его молодости люди были умнее и культурнее, чем в двадцатом веке, то его слова все же относились лишь к верхам; между тем рост культуры вширь социологически важнее, чем ее рост вверх. Допускаю и то, что в последние десятилетия технический прогресс ст"л сильно обгонять прогресс в целом. В русско-японскую войну 1904 года один из самых важных постов в японской армии занимал генерал, носивший в начале своей военной карьеры кольчугу и чуть ли не лук со стрелами; он не дожил до атомных бомб, но танки и бомбовозы, кажется, еще застал. Что же однако из этого следует? Новую эру в истории начала не "экипа" Вильгельма II и не "экипа" Ленина, а "экипа" Роберта Оппенгеймера и других создателей атомной бомбы. Мы можем обойтись без смертельно надоевшей ссылки на "Apprenti sorcier", нашедшего силу, с которой он не может справиться. Человек справится и с этой силой, заставит и атомную энергию служить себе. Да она ему уже служит с июня 1952 года, когда в Америке было заложено судно (пусть пока военное) с атомным двигателем, - разве это не истинное чудо? Положение свободных стран трудное, но в процессе развития мира выиграют они. Логически Франция и Англия были побеждены летом 1940 года. И слава людям, которые, как Черчилль, как де Голль, этой логике не поверили. "Интуиция" нам говорит о неизбежности победы свободы. Не так бесполезны, как вы говорите, и Объединенные Нации. Они имеют меньше престижа, чем покойная Лига Наций, - в особенности потому, что второе представление пьесы всегда менее эффектно, чем первое. Но в общем, позиция, занятая Объединенными Нациями, правильна. Ее в газетах называют "attentisme vigoureux", - название комическое и внутренне противоречивое - "полная воли выжидательность", что ли? Однако никакой другой позиции пока быть не может. Вы, кажется, больше верите в прогресс искусства, чем в социально-политический прогресс. Я знаю, и Алдус Хексли говорит о "мифе прогресса". "Мы. прежде всего констатировали, утверждает он, - массивное возрождение рабства в его самых скверных, бесчеловечных формах, рабство, навязанное политическим еретикам в разных диктатурах, рабство, навязанное целым классам побежденных народов и военнопленных. Мы видим все меньшую дискриминацию в истреблении в пору военных действий, бомбардировку целых областей, бомбардировку до насыщения ракетами, атомными снарядами. Отсутствие дискриминации все увеличивалось в пору второй войны: теперь ни одна страна даже не старается создать видимости того, будто она делает традиционное различие между гражданским населением и солдатами, между невинными и виновными: все стремятся к методическому, научному всеобщему избиению, к массовым разрушениям... Цивилизованные люди, стоящие на высоком уровне науки и техники, пускают в ход пытку, человеческую вивисекцию, обречение на голод целых народов. Есть и вынужденная миграция, миллионы мужчин, женщин и детей штыками изгоняются из своих очагов, отправляются в другие земли, где большая часть их погибнет от голода, лишений, болезней"... - Какое преувеличение! Демократии и диктатуры, видите ли, делали почти одно и то же! Как все смешано в одну кучу и во имя чего? Что же. Гексли предлагает или может предложить, кроме своей кокетливо-пессимистической книги?.. Отдаю вам справедливость, вы за его маседуан нисколько не отвечаете, но и вы имеете право критиковать демократии лишь в том случае, если вы в самом деле можете предложить какой-то разумный "картезианский" выход из кризиса. Между тем "историк 21-го столетия" до сих пор в вашем изложении что-то не упоминал о тресте мозгов - и не упоминал вполне естественно, ибо это чистая фантазия. А если б такой трест существовал в 1945 году, что он мог бы и должен был бы предложить?
А. - Разговор об этом уже довольно бесполезен: теперь не 1945-ый год, а 1953-ий, по вине и ограниченности Сталина время упущено и не вернется. В настоящее время нам всем почти одинаково трудно освободиться от наслоении ненависти и отвращения, от гипноза печати, радиоаппаратов, радиокомментаторов, от парадов, громкоговорителей, - все ведь это вообще по действию сильнее опиума. Да и правда, к несчастью, была "хуже всякой лжи". Однако, хотя злой правды было вполне достаточно и восемь лет тому назад, тогда плохой, но сносный, в каком-то маленьком проценте "картезианский" выход еще был возможен. Трест мозгов мог и должен был бы сказать обеим сторонам приблизительно следующее: "Советский союз и демократии ценой неимоверных усилий победили гитлеровскую Германию. Но заключить мир вам будет не менее трудно. Между вами пропасть. По соображениям приличия, вы еще не можете сказать, как вы ненавидите друг друга. Скоро вы это скажете, однако, по разным причинам, и свою взаимную ненависть вы будете облекать в формы не столько даже лицемерные, сколь неумные почти до наивности. Так, коммунисты будут обвинять демократов, в особенности, конечно, американских, что ими правит Уолл-стрит, что они стремятся к войне ради разных внешних рынков, что их патриотизм пахнет нефтью, и т. д. Быть может, более глупые из коммунистов этому верят твердо; быть может, верят, хоть не так твердо, и менее глупые; эти, к тому же, в результате 35-летнего государственного опыта совершенно убеждены, что врать людям можно что угодно и как угодно, что человек совсем дурак, проглотит любой вздор, - эти и немного верят, и никак приврать не боятся: во вранье нет "слишком"... Несколько забавно тут лишь то, что с коммунистами - о, не до конца, не до конца! - но отчасти, отчасти согласны глубокомысленные западные "социологи"; они коммунистов не любят, избави Бог! - а смотреть надо "в корень", и ведь и в самом деле на глубине глубин тоже . Уолл-стрит, рынки и нефть. Мы же в тресте мозгов понимаем, что суждению этих глубокомысленных социологов грош цена, что Уолл-стрит в Америке имеет весьма незначительную власть, что его вожаки ничего в политике не понимают, что они в большинстве весьма ограниченные и невежественные люди. Правда, истинная правда, что многие из них недурно наживаются на военных заказах и могли бы вначале недурно нажиться и на Третьей мировой войне; но если б они для этого хотели начать третью войну, то были бы, вместе с готовыми к их услугам газетами, совершенно бессильны это сделать. Война, вероятно, их бы и смела. Если эти люди войны в самом деле хотят, то разве по той же своей глупости и ограниченности. Никакие "рынки" Америке не нужны и все они вместе взятые не покроют стоимости трех дней войны. Капиталист, находящийся в здравом уме и твердой памяти, не станет вкладывать в какое-либо дело (вдобавок, в дело отчаянное) миллион долларов в надежде нажить двадцать пять центов.
Л. - И вы еще говорите о чужой "наивности"! Ваш трест мозгов, очевидно, это генерал Фуллер - наоборот.
А. - Столь же наивны и попытки западных государственных людей приписать советскому правительству какие-то "панславистские цели", погоню за "стратегическими границами" и "неприступными Кенигсбергами", "продолжение политики царей" и т. п. В пору обгоняющих звук аэропланов граница на Одере ничем не лучше и не хуже любой другой черты на карте Европы. В Москве сидят точно такие же "панслависты", как в Вашингтоне или в Мельбурне. Цари тут совершенно ни при чем, все это такой же вздор, как несуществующее "завещание Петра Великого". Да если б это и не было вздором, то это не стоило бы одной "термонуклеарной" бомбардировки, - люди ведь научились называть звучными учеными словами нечто невообразимое по ужасу, какой-то Апокалипсис в кубе. Зачем же, - мог бы спросить трест, - зачем употреблять словесность наивную, или лицемерную, или лживую, когда было бы так просто сказать: весь конфликт в том, какому быть строю в мире.
Л. - Да так очень часто и говорят, тут нет ничего ни нового, ни картезианского. Неужто не больше оригинальности было бы и в предложении вашего треста мозгов?
А. - Каждая из сторон, образовавшихся в 1945 году, была и остается искренно убежденной, что ее политический строй много выше социально-политического строя другой стороны. И обе стороны понимают, с каким чудовищным риском для них связана новая война. Тут не только риск личный. Конечно, главари победителей отправят на эшафот главарей побежденных. Однако, надо отдать должное государственным деятелям нашего времени: они в большинстве люди лично не трусливые. Дело идет о риске неизмеримо более общем. Что могла бы дать война Соединенным Штатам и в случае полной победы? Ровно ничего, кроме разрушений и разоружения, которое ведь так невыгодно и убийственно для людей Уолл-стрит...
Л. - Зато коммунистам полная победа дала бы власть над миром.
А. - Над миром? Над тем, что от него останется после водородной войны. Над тем, в частности, что останется от России, от русских городов, от русских промышленных центров, от Днепростроев и "комбинатов". Трест мозгов мог бы предложить настоящее соглашение...
Л. - Согласитесь, что и это предложение не блистало бы оригинальностью! Да кто только соглашения ни предлагал?
А. - Вы не даете мне досказать мою мысль. Предложение треста сводилось бы к тяжелому социальному опыту, свободному от "дружеских чувств", "искренности" и "неискренности", от "мы хотим мира, но не боимся войны" и т. п. Трест сказал бы, что вопрос о преимуществах одного социального строя перед другим не может быть разрешен войной, но при известных условиях может быть разрешен миром или, скажем скромнее, перемирием на двадцать лет. В течение этого времени обе стороны будут работать в условиях спокойствия и безопасности. Результаты, вероятно, скажутся сами собой и станет ясно, какой строй "выше". Конечно, морально-политические аксиомы останутся разные, не очень сблизятся духовные ценности, но по крайней мере можно будет сравнивать цифры производства, знаки материального благосостояния; с гораздо большей осторожностью в оценке можно будет даже сравнивать внешние признаки культуры, число, если не качество, школ, книг, лабораторий. Можно будет, без цифр, сравнивать даже степень оглупения народов. Опыт, как говорится, будет "показателен". После него и произойдет выбор.
Л. - Неужели вы говорите серьезно? Разоружение и передышку западные державы и без того предлагали Сталину неоднократно. Да и какой выбор будет произведен по окончании "опыта"? Кем он будет произведен и каким способом? Кроме того, цифры ровно ничего тут дать не могут. Говорю как человек точной науки: для того, чтобы опыт сравнения был "показателен", надо исходить из совершенно одинаковых положений. Скажем грубо: одному из двух одинаковых щенков впрыскивают такое-то вещество, другому не впрыскивают, - кто будет жить дольше, кто будет чувствовать себя лучше, кто будет весить больше? Это убедительный опыт. Но если взять для опыта щенка и старую собаку, то он докажет немногое. Что же вы предлагаете? Ясно, что западноевропейские державы выпадают сами собой, просто как маленькие страны, в результате закона больших чисел; они собственно уже начинают выходить из игры или даже вышли. Остаются два гиганта, обладающие приблизительно одинаковым населением и одинаковыми естественными богатствами: Россия и Соединенные Штаты. Но тут я поневоле должен выступить в никак не свойственной мне роли защитника коммунистического строя: разве отправные пункты тождественны? Россия до революции в экономическом отношении отставала от Америки - не говорю "на столетие", как иногда утверждают, но лет на двадцать пять. В 1945 году она была разорена войной и ее чудовищными разрушениями. Америка же от войны пострадала очень мало. Как же было бы сравнивать результаты вашего опыта! Для его "убедительности" было бы необходимо уравнять отправные пункты.
А. - Ваше утверждение справедливо. Поэтому коммунистическое правительство могло бы в 1945 году потребовать постепенного предоставления ему, и не в кредит, а в дар, немалого числа миллиардов деньгами и товарами для восстановления разрушенного немцами, для некоторого "уравнения отправных пунктов".
Л. - Это уже не маниловщина, а сверхманиловщина, иначе и назвать нельзя. Неужели вы думаете, что американцы дали бы хотя грош Сталину на производство опыта, который имел бы целью доказать нелепость американского экономического строя?
А. - Вы забываете, что я говорю о 1945 годе. Тогда Польша, Чехословакия, некоторые другие чужие земли еще не были захвачены большевиками, внутри советское правительство проявляло "внимание" к церкви, награждало воинов орденами Суворова и Кутузова. Я жил тогда в Нью-Йорке и могу вас уверить, что тотчас после общей победы настроение в Соединенных Штатах было совсем не такое, как теперь. Признаться, я и тогда не понимал, и по сей день не понимаю, почему Сталин не использовал того момента для многомиллиардного "займа" или подарка. Очень скоро он обманул во всем другом; мог заодно, получив деньги и товары, обмануть и в этом. Но ведь мы говорим не о Сталине, а о тресте мозгов. По-моему, в ту пору соответственное предложение треста имело бы очень много шансов на успех, по самым разным причинам. Оно отвечало бы чувству fair play, столь свойственному англосаксам. Оно отвечало бы и их спортивным инстинктам. Они были бы уверены, что выиграют в состязании (и были бы правы): все американцы, кроме негров, снобов, попутчиков и, пожалуй, нескольких разочарованных писателей, совершенно убеждены в превосходстве североамериканского образа жизни над всеми другими. Кроме того американцы, повторяю, самый щедрый народ на свете. Им прекрасно известно, что миллиарды, которые они сейчас раздают кому угодно, никогда им не будут возвращены, как не были возвращены миллиарды, розданные ими во время первой войны и после нее; они сами давно об этом забыли: ведь слово "заем" понемногу превращается в эвфемизм. Это предложение обеспечило бы мир, а мира еще теперь страстно желают девяносто девять из ста американцев; тогда же желали все сто. "Займы" советской России с избытком покрывались бы сокращением расходов на вооружение, хотя тогда в Соединенных Штатах никто не мог думать, что их военный бюджет будет в мирное время составлять десятки миллиардов в год. По сравнению с расходами третьей войны эти "займы" вообще ничего не означали бы. Сторонниками "картезианского" решения были бы самые разные группы: интеллигенция по понятным причинам, пятая колонна по приказу из Москвы, "четыреста семейств" и деловые круги в естественной надежде нажить много денег на огромных московских заказах. И, наконец, отказ от такого предложения был бы незаменимым козырем для коммунистической пропаганды в мире.
Л. - Кто же помешал бы тогда Сталину заключить договор, взять деньги, а затем вести его нынешнюю политику?
А. - Я вам сказал, что деньги и товары должны были бы отпускаться постепенно. Разоружение проводилось бы под тщательным контролем. Я, впрочем, нисколько от себя не скрываю, что, по общему правилу, чем разумнее идея, тем меньше она имеет шансов на успех в мире. По общему правилу, картезианские решения разумны, необходимы - и невозможны. Но и "общим правилам" рано или поздно приходит конец. Последним же доводом в пользу "картезианского договора" было бы то, что все остальное испробовано, привело к тупику и, вероятно, приведет к войне и к общему хирошимскому миропониманию.
Л. - Я еще кое-как, с очень большой натяжкой, мог бы понять вас, если б речь шла о договоре с Лениным - его ваш план еще мог бы немного заинтересовать: он был теоретик и, как вы правильно указали, "экспериментатор". В этом смысле была большая разница между ним и Сталиным. Ленин был интеллигент с некоторыми чертами гангстера. Сталин был гангстер с некоторыми чертами интеллигента. Помимо всего прочего, договор, заключенный со Сталиным, не имел бы ровно никакой цены.
Л. - Значит, вы верите не только в создание треста мозгов, но и в то, что он найдет какой-то разумный выход из нынешнего тупика?
А. - Я мог бы вам ответить, что иначе его и создавать не стоило бы. Но это не совсем так. В создании треста мозгов нет ничего ни невозможного, ни неправдоподобного. Однако для "разумного выхода" требовалось бы также, чтобы у спорящих сторон была хоть одна общая аксиома.
Л. - Ну, что ж, сделаем и такое предположение: у них общая аксиома оказалась, - обе стороны признают целью, если не благо (его понимание у них различно), то материальное благосостояние людей. Что тогда?
А. - Теперь момент упущен. Но если б в 1945 году, тотчас после победы над гитлеровской Германией, трест мозгов существовал, то он мог бы привести нас к результатам, во всяком случае много лучшим, чем нынешние.
Л. - Очевидно, члены треста мозгов должны быть проникнуты идеями Ульмской ночи и находиться в картезианском состоянии ума? Но, извините меня, тогда ваше предположение может производить только увеселяющее действие. Если б Сталин был картезианцем, то можно было бы обойтись и без вашего треста. Беда в том, что он был не совсем картезианец, как впрочем не были картезианцами и другие люди, правившие миром во второй половине 1945 года.
А. - Ваши шутки были бы много веселее, если б "не картезианские" правители мира устроили его очень хорошо или хотя бы только сносно. На самом же деле мы находимся на краю бездны.
Л. - Не все они, как вы знаете, в этом виноваты. Будь в России любое другое правительство, царское, демократическое, социалистическое, какое хотите, мир был бы теперь обеспечен на вечные времена. Точно так же он был бы обеспечен, если б коммунистический строй установился в каком-либо другом государстве, а не в России, первой по размерам и второй по могуществу стране земного шара. На коммунистических владык в Болгарии или в Румынии никто и внимания не обратил бы... Какими же представились бы решения треста историку 21-го столетия.
А. - Я рад вашему оптимизму. Собственно, в гибели человечества не больше нелепого, чем в смерти отдельного человека. Вы совершенно уверены, что 21-ое столетие будет?
Л. - Будет, будет, не волнуйтесь. Будет и 31-ое.
А. - Историк 21-го столетия прежде всего, вероятно, найдет нужным отвлечься в меру возможного от острых чувств, от страстей, от пристрастия. Это не очень ему удастся, но он сделает такую попытку и попытается быть объективным в отношениях обеих сторон, боровшихся в средине 20-го века. Он признает, что каждая из этих сторон имела актив и пассив. Актив советского блока складывался из следующих статей: СССР выдержал вторую войну так же стойко, как Англия и как - в неизмеримо более благоприятных условиях Соединенные Штаты, и вел ее много лучше, чем все другие страны. Он потратил огромные суммы - не говорю на народное образование, так как образование в настоящем смысле слова непременно требует свободы, - но на обученье азбуке десятков миллионов людей и на преподавание точных, преимущественно технических, наук сотням тысяч. Он создал много учебных заведений, институтов, лабораторий. Эти статьи актива не очень значительны. Ведь при любом другом строе в России второй войны, вероятно, вообще не было бы, так как всякое русское правительство несомненно с самого начала объявило бы, что выступит на стороне демократий. Мы видели договор Риббентропа с Молотовым, но представить себе договор того же Риббентропа с Сазоновым, Милюковым, Керенским совершенно невозможно. В области же народного просвещения в свободной России за тридцать пять лет сделано было бы, конечно, не меньше, а гораздо больше. Латентные силы русского народа освободились (так же было с французским народом в 1789 году) и трудно себе представить, какой была бы теперь, при ее колоссальных богатствах, Россия, если б сохранились условия свободы, если б не было гражданской войны, террора, Коминтерна, ГПУ, если б с западом установились мирные дружественные отношения, казалось бы столь естественные. Есть однако и некоторые другие статьи, составляющие особенность именно одного советского актива. СССР доказал, что возможно огромное промышленное развитие страны без частной собственности, что общество может существовать без профессий спекулянта, биржевика, банкира, без свиных и медных королей, без богачей, скупающих газеты. Правда, для осуществления этого пришлось завести неизмеримо больше чекистов, чем прежде было спекулянтов, но мы говорим тут только об активах. Вероятно, историк признает, что эта сторона бесчеловечного опыта имеет весьма важное значение. Актив Соединенных Штатов был гораздо больше. Они выиграли войну в условиях свободы, и в этих же условиях достигли небывалого в истории процветания; никогда нигде в мире люди не питались так обильно, не зарабатывали так много, не жили так удобно, не помогали так щедро другим. Америка и до войны, и во время войны, и особенно после нее сыпала миллиардами направо и налево и, вопреки тому, что говорят дешевенькие Маккиавелли, делала это преимущественно по идеалистическим соображениям и по природной щедрости американцев: другие страны, в ту пору когда они были богаты, никогда ничего похожего не делали: хотя у них и соображения маккиавеллистического расчета могли быть точно такие же, - над всем преобладала любовь к экономии, и вопрос даже не ставился. Демократии - тут уж не только Америка - осуществили свободную жизнь; существование свиных магнатов не мешало полной свободе мысли и слова. Правда, был и свой пассив, прежде всего моральное разочарование значительной части населения демократий: им свободный строй больше удовлетворения не давал, - одним из признаков было то обстоятельство, что отсутствие спекулянтов и бирж в СССР, несмотря на все остальное, в течение долгих лет вызывало у миллионов западных людей беспрерывные овации по адресу советского строя...
Л. - Вследствие глупости и неосведомленности этих миллионов.
А. - Совершенно верно, но это меняет не многое. Отчего демократии не позаботились о том, чтобы сделать их умнее? Историк и предскажет то, что случилось. Он, быть может, предскажет, что полярная противоположность обоих блоков в таком-то году привела к войне. Никак не берусь судить о последующих главах его труда: тут естественно могут быть весьма существенные варианты. Один из правдоподобных вариантов: западная Европа воевала плохо, да и трудно было хорошо воевать, когда в некоторых армиях из трех солдат один был коммунистом; после захвата советскими войсками европейского континента со всеми вытекающими отсюда страшными, почти невообразимыми последствиями, этот континент был освобожден американцами; Соединенные Штаты в результате воздушной атомной войны одержали победу; Россия "сгоряча" была под самым демократическим соусом расчленена. Затем последовали новые войны за объединение России и т. д., - фантазия имеет пределы.
Л. - Печальная однако вещь миропонимание, основанное на "произвольной аксиоматике". Вы много говорили, пользуясь языком теории вероятностей, о "моральном ожидании", о "математической надежде"; но "ожидание", "надежда" на хорошее стали у вас приближаться к нулю? Действительно, в истории началась новая эпоха. Я признаю, что развитие техники и властности техники военной пошло значительно быстрее, чем умственное развитие человечества; но если Толстой на старости лет говорил, что в пору его молодости люди были умнее и культурнее, чем в двадцатом веке, то его слова все же относились лишь к верхам; между тем рост культуры вширь социологически важнее, чем ее рост вверх. Допускаю и то, что в последние десятилетия технический прогресс ст"л сильно обгонять прогресс в целом. В русско-японскую войну 1904 года один из самых важных постов в японской армии занимал генерал, носивший в начале своей военной карьеры кольчугу и чуть ли не лук со стрелами; он не дожил до атомных бомб, но танки и бомбовозы, кажется, еще застал. Что же однако из этого следует? Новую эру в истории начала не "экипа" Вильгельма II и не "экипа" Ленина, а "экипа" Роберта Оппенгеймера и других создателей атомной бомбы. Мы можем обойтись без смертельно надоевшей ссылки на "Apprenti sorcier", нашедшего силу, с которой он не может справиться. Человек справится и с этой силой, заставит и атомную энергию служить себе. Да она ему уже служит с июня 1952 года, когда в Америке было заложено судно (пусть пока военное) с атомным двигателем, - разве это не истинное чудо? Положение свободных стран трудное, но в процессе развития мира выиграют они. Логически Франция и Англия были побеждены летом 1940 года. И слава людям, которые, как Черчилль, как де Голль, этой логике не поверили. "Интуиция" нам говорит о неизбежности победы свободы. Не так бесполезны, как вы говорите, и Объединенные Нации. Они имеют меньше престижа, чем покойная Лига Наций, - в особенности потому, что второе представление пьесы всегда менее эффектно, чем первое. Но в общем, позиция, занятая Объединенными Нациями, правильна. Ее в газетах называют "attentisme vigoureux", - название комическое и внутренне противоречивое - "полная воли выжидательность", что ли? Однако никакой другой позиции пока быть не может. Вы, кажется, больше верите в прогресс искусства, чем в социально-политический прогресс. Я знаю, и Алдус Хексли говорит о "мифе прогресса". "Мы. прежде всего констатировали, утверждает он, - массивное возрождение рабства в его самых скверных, бесчеловечных формах, рабство, навязанное политическим еретикам в разных диктатурах, рабство, навязанное целым классам побежденных народов и военнопленных. Мы видим все меньшую дискриминацию в истреблении в пору военных действий, бомбардировку целых областей, бомбардировку до насыщения ракетами, атомными снарядами. Отсутствие дискриминации все увеличивалось в пору второй войны: теперь ни одна страна даже не старается создать видимости того, будто она делает традиционное различие между гражданским населением и солдатами, между невинными и виновными: все стремятся к методическому, научному всеобщему избиению, к массовым разрушениям... Цивилизованные люди, стоящие на высоком уровне науки и техники, пускают в ход пытку, человеческую вивисекцию, обречение на голод целых народов. Есть и вынужденная миграция, миллионы мужчин, женщин и детей штыками изгоняются из своих очагов, отправляются в другие земли, где большая часть их погибнет от голода, лишений, болезней"... - Какое преувеличение! Демократии и диктатуры, видите ли, делали почти одно и то же! Как все смешано в одну кучу и во имя чего? Что же. Гексли предлагает или может предложить, кроме своей кокетливо-пессимистической книги?.. Отдаю вам справедливость, вы за его маседуан нисколько не отвечаете, но и вы имеете право критиковать демократии лишь в том случае, если вы в самом деле можете предложить какой-то разумный "картезианский" выход из кризиса. Между тем "историк 21-го столетия" до сих пор в вашем изложении что-то не упоминал о тресте мозгов - и не упоминал вполне естественно, ибо это чистая фантазия. А если б такой трест существовал в 1945 году, что он мог бы и должен был бы предложить?
А. - Разговор об этом уже довольно бесполезен: теперь не 1945-ый год, а 1953-ий, по вине и ограниченности Сталина время упущено и не вернется. В настоящее время нам всем почти одинаково трудно освободиться от наслоении ненависти и отвращения, от гипноза печати, радиоаппаратов, радиокомментаторов, от парадов, громкоговорителей, - все ведь это вообще по действию сильнее опиума. Да и правда, к несчастью, была "хуже всякой лжи". Однако, хотя злой правды было вполне достаточно и восемь лет тому назад, тогда плохой, но сносный, в каком-то маленьком проценте "картезианский" выход еще был возможен. Трест мозгов мог и должен был бы сказать обеим сторонам приблизительно следующее: "Советский союз и демократии ценой неимоверных усилий победили гитлеровскую Германию. Но заключить мир вам будет не менее трудно. Между вами пропасть. По соображениям приличия, вы еще не можете сказать, как вы ненавидите друг друга. Скоро вы это скажете, однако, по разным причинам, и свою взаимную ненависть вы будете облекать в формы не столько даже лицемерные, сколь неумные почти до наивности. Так, коммунисты будут обвинять демократов, в особенности, конечно, американских, что ими правит Уолл-стрит, что они стремятся к войне ради разных внешних рынков, что их патриотизм пахнет нефтью, и т. д. Быть может, более глупые из коммунистов этому верят твердо; быть может, верят, хоть не так твердо, и менее глупые; эти, к тому же, в результате 35-летнего государственного опыта совершенно убеждены, что врать людям можно что угодно и как угодно, что человек совсем дурак, проглотит любой вздор, - эти и немного верят, и никак приврать не боятся: во вранье нет "слишком"... Несколько забавно тут лишь то, что с коммунистами - о, не до конца, не до конца! - но отчасти, отчасти согласны глубокомысленные западные "социологи"; они коммунистов не любят, избави Бог! - а смотреть надо "в корень", и ведь и в самом деле на глубине глубин тоже . Уолл-стрит, рынки и нефть. Мы же в тресте мозгов понимаем, что суждению этих глубокомысленных социологов грош цена, что Уолл-стрит в Америке имеет весьма незначительную власть, что его вожаки ничего в политике не понимают, что они в большинстве весьма ограниченные и невежественные люди. Правда, истинная правда, что многие из них недурно наживаются на военных заказах и могли бы вначале недурно нажиться и на Третьей мировой войне; но если б они для этого хотели начать третью войну, то были бы, вместе с готовыми к их услугам газетами, совершенно бессильны это сделать. Война, вероятно, их бы и смела. Если эти люди войны в самом деле хотят, то разве по той же своей глупости и ограниченности. Никакие "рынки" Америке не нужны и все они вместе взятые не покроют стоимости трех дней войны. Капиталист, находящийся в здравом уме и твердой памяти, не станет вкладывать в какое-либо дело (вдобавок, в дело отчаянное) миллион долларов в надежде нажить двадцать пять центов.
Л. - И вы еще говорите о чужой "наивности"! Ваш трест мозгов, очевидно, это генерал Фуллер - наоборот.
А. - Столь же наивны и попытки западных государственных людей приписать советскому правительству какие-то "панславистские цели", погоню за "стратегическими границами" и "неприступными Кенигсбергами", "продолжение политики царей" и т. п. В пору обгоняющих звук аэропланов граница на Одере ничем не лучше и не хуже любой другой черты на карте Европы. В Москве сидят точно такие же "панслависты", как в Вашингтоне или в Мельбурне. Цари тут совершенно ни при чем, все это такой же вздор, как несуществующее "завещание Петра Великого". Да если б это и не было вздором, то это не стоило бы одной "термонуклеарной" бомбардировки, - люди ведь научились называть звучными учеными словами нечто невообразимое по ужасу, какой-то Апокалипсис в кубе. Зачем же, - мог бы спросить трест, - зачем употреблять словесность наивную, или лицемерную, или лживую, когда было бы так просто сказать: весь конфликт в том, какому быть строю в мире.
Л. - Да так очень часто и говорят, тут нет ничего ни нового, ни картезианского. Неужто не больше оригинальности было бы и в предложении вашего треста мозгов?
А. - Каждая из сторон, образовавшихся в 1945 году, была и остается искренно убежденной, что ее политический строй много выше социально-политического строя другой стороны. И обе стороны понимают, с каким чудовищным риском для них связана новая война. Тут не только риск личный. Конечно, главари победителей отправят на эшафот главарей побежденных. Однако, надо отдать должное государственным деятелям нашего времени: они в большинстве люди лично не трусливые. Дело идет о риске неизмеримо более общем. Что могла бы дать война Соединенным Штатам и в случае полной победы? Ровно ничего, кроме разрушений и разоружения, которое ведь так невыгодно и убийственно для людей Уолл-стрит...
Л. - Зато коммунистам полная победа дала бы власть над миром.
А. - Над миром? Над тем, что от него останется после водородной войны. Над тем, в частности, что останется от России, от русских городов, от русских промышленных центров, от Днепростроев и "комбинатов". Трест мозгов мог бы предложить настоящее соглашение...
Л. - Согласитесь, что и это предложение не блистало бы оригинальностью! Да кто только соглашения ни предлагал?
А. - Вы не даете мне досказать мою мысль. Предложение треста сводилось бы к тяжелому социальному опыту, свободному от "дружеских чувств", "искренности" и "неискренности", от "мы хотим мира, но не боимся войны" и т. п. Трест сказал бы, что вопрос о преимуществах одного социального строя перед другим не может быть разрешен войной, но при известных условиях может быть разрешен миром или, скажем скромнее, перемирием на двадцать лет. В течение этого времени обе стороны будут работать в условиях спокойствия и безопасности. Результаты, вероятно, скажутся сами собой и станет ясно, какой строй "выше". Конечно, морально-политические аксиомы останутся разные, не очень сблизятся духовные ценности, но по крайней мере можно будет сравнивать цифры производства, знаки материального благосостояния; с гораздо большей осторожностью в оценке можно будет даже сравнивать внешние признаки культуры, число, если не качество, школ, книг, лабораторий. Можно будет, без цифр, сравнивать даже степень оглупения народов. Опыт, как говорится, будет "показателен". После него и произойдет выбор.
Л. - Неужели вы говорите серьезно? Разоружение и передышку западные державы и без того предлагали Сталину неоднократно. Да и какой выбор будет произведен по окончании "опыта"? Кем он будет произведен и каким способом? Кроме того, цифры ровно ничего тут дать не могут. Говорю как человек точной науки: для того, чтобы опыт сравнения был "показателен", надо исходить из совершенно одинаковых положений. Скажем грубо: одному из двух одинаковых щенков впрыскивают такое-то вещество, другому не впрыскивают, - кто будет жить дольше, кто будет чувствовать себя лучше, кто будет весить больше? Это убедительный опыт. Но если взять для опыта щенка и старую собаку, то он докажет немногое. Что же вы предлагаете? Ясно, что западноевропейские державы выпадают сами собой, просто как маленькие страны, в результате закона больших чисел; они собственно уже начинают выходить из игры или даже вышли. Остаются два гиганта, обладающие приблизительно одинаковым населением и одинаковыми естественными богатствами: Россия и Соединенные Штаты. Но тут я поневоле должен выступить в никак не свойственной мне роли защитника коммунистического строя: разве отправные пункты тождественны? Россия до революции в экономическом отношении отставала от Америки - не говорю "на столетие", как иногда утверждают, но лет на двадцать пять. В 1945 году она была разорена войной и ее чудовищными разрушениями. Америка же от войны пострадала очень мало. Как же было бы сравнивать результаты вашего опыта! Для его "убедительности" было бы необходимо уравнять отправные пункты.
А. - Ваше утверждение справедливо. Поэтому коммунистическое правительство могло бы в 1945 году потребовать постепенного предоставления ему, и не в кредит, а в дар, немалого числа миллиардов деньгами и товарами для восстановления разрушенного немцами, для некоторого "уравнения отправных пунктов".
Л. - Это уже не маниловщина, а сверхманиловщина, иначе и назвать нельзя. Неужели вы думаете, что американцы дали бы хотя грош Сталину на производство опыта, который имел бы целью доказать нелепость американского экономического строя?
А. - Вы забываете, что я говорю о 1945 годе. Тогда Польша, Чехословакия, некоторые другие чужие земли еще не были захвачены большевиками, внутри советское правительство проявляло "внимание" к церкви, награждало воинов орденами Суворова и Кутузова. Я жил тогда в Нью-Йорке и могу вас уверить, что тотчас после общей победы настроение в Соединенных Штатах было совсем не такое, как теперь. Признаться, я и тогда не понимал, и по сей день не понимаю, почему Сталин не использовал того момента для многомиллиардного "займа" или подарка. Очень скоро он обманул во всем другом; мог заодно, получив деньги и товары, обмануть и в этом. Но ведь мы говорим не о Сталине, а о тресте мозгов. По-моему, в ту пору соответственное предложение треста имело бы очень много шансов на успех, по самым разным причинам. Оно отвечало бы чувству fair play, столь свойственному англосаксам. Оно отвечало бы и их спортивным инстинктам. Они были бы уверены, что выиграют в состязании (и были бы правы): все американцы, кроме негров, снобов, попутчиков и, пожалуй, нескольких разочарованных писателей, совершенно убеждены в превосходстве североамериканского образа жизни над всеми другими. Кроме того американцы, повторяю, самый щедрый народ на свете. Им прекрасно известно, что миллиарды, которые они сейчас раздают кому угодно, никогда им не будут возвращены, как не были возвращены миллиарды, розданные ими во время первой войны и после нее; они сами давно об этом забыли: ведь слово "заем" понемногу превращается в эвфемизм. Это предложение обеспечило бы мир, а мира еще теперь страстно желают девяносто девять из ста американцев; тогда же желали все сто. "Займы" советской России с избытком покрывались бы сокращением расходов на вооружение, хотя тогда в Соединенных Штатах никто не мог думать, что их военный бюджет будет в мирное время составлять десятки миллиардов в год. По сравнению с расходами третьей войны эти "займы" вообще ничего не означали бы. Сторонниками "картезианского" решения были бы самые разные группы: интеллигенция по понятным причинам, пятая колонна по приказу из Москвы, "четыреста семейств" и деловые круги в естественной надежде нажить много денег на огромных московских заказах. И, наконец, отказ от такого предложения был бы незаменимым козырем для коммунистической пропаганды в мире.
Л. - Кто же помешал бы тогда Сталину заключить договор, взять деньги, а затем вести его нынешнюю политику?
А. - Я вам сказал, что деньги и товары должны были бы отпускаться постепенно. Разоружение проводилось бы под тщательным контролем. Я, впрочем, нисколько от себя не скрываю, что, по общему правилу, чем разумнее идея, тем меньше она имеет шансов на успех в мире. По общему правилу, картезианские решения разумны, необходимы - и невозможны. Но и "общим правилам" рано или поздно приходит конец. Последним же доводом в пользу "картезианского договора" было бы то, что все остальное испробовано, привело к тупику и, вероятно, приведет к войне и к общему хирошимскому миропониманию.
Л. - Я еще кое-как, с очень большой натяжкой, мог бы понять вас, если б речь шла о договоре с Лениным - его ваш план еще мог бы немного заинтересовать: он был теоретик и, как вы правильно указали, "экспериментатор". В этом смысле была большая разница между ним и Сталиным. Ленин был интеллигент с некоторыми чертами гангстера. Сталин был гангстер с некоторыми чертами интеллигента. Помимо всего прочего, договор, заключенный со Сталиным, не имел бы ровно никакой цены.