Александрова Марина. Подарок крестного

   К тому моменту сидевший неизвестно в каком погребе Михайло уже готовился отправиться на тот свет, ожидая самой тяжкой участи, да и содержание его как заключенного свелось к тому, что ему не дали умереть от жажды: воды было вдоволь, чего нельзя было сказать о пище.
   Предававшегося самым тяжким мыслям Михаила вдруг ослепил яркий дневной свет, и двое дюжих молодцев «помогли» ему выбраться.
   – Пошевеливайся, – толкая его в спину, рявкнул тот, что повыше, и слепшего под ярким августовским солнцем Михаила повели на главную площадь.
   Непонятные чувства вызывало это странное наказание, задуманное государем. Бывали на памяти народной казни, но чтоб боярина или князя как холопа на площади сечь! Грязные, оборванные, а которые еще не отошедшие от пирушки, они вовсе не походили на тех грозных господ, пред которыми в страхе привыкла замирать челядь, и теперь любой желающий мог видеть позор столь знатных мужей.
   Иоанн долго не мог решить, как же лучше учинить порку: то ли по порядку, чтоб каждый предался позору, то ли наказать всех одновременно, чтоб не наскучило длительное зрелище да было оно поярче. Однако остановился на последнем. Слишком много мужей провинилось, и боялся государь, что не дождется конца.
   Иоанна необычайно порадовала эта потеха: медленно проходил он меж рядами своих приближенных, взирая на лица, готовящиеся принять позор, и вслед за тем, как только поворачивался он спиной к наказуемому, следовал первый удар.
   Дойдя примерно до середины, Иоанн вдруг замер – один из бояр не поднимал лица на государя, несмотря на окрики и не менее действенные понукания плетью со стороны стражи. Иван Васильевич, не встретив вдруг обычного подобострастия, решил взглянуть на смельчака: взяв его за вихор, повернул непокорную башку к себе лицом.
   – Ба, Михайло, а ты-то тут как оказался? – узнав в нем друга детства, воскликнул Иоанн.
   Михайло, не зная, что последует дальше, молча взирал на Иоанна.
   – Стража, развязать его, – приказал государь. – Отправить в Кремль, накормить и всячески ублажать. – Скоро прибуду, – уже обращаясь к Шорину, ответил Иван Васильевич и продолжил досмотр забавного, как ему казалось, зрелища.
   Шорин, после нескольких дней воздержания от пищи плотно поевший, почувствовал себя дурно, и когда государь вернулся, насытившись созерцанием позора своих ближних, Михайло был невменяем. Видя, что другу совсем не до рассказов о случившемся, Иоанн велел заботиться о Шорине, и заранее разрешив ему делать, что душе угодно, занялся уже своими заботами.
   Пришедший в себя Михайло, воспользовавшись государевым позволением делать что пожелается, так и поступил. Как только смог он оправиться, бежал из Кремля что было мочи, только пыль из-под копыт летела.
   Челядь, встретившая прилетевшего, словно вихрь, всадника, едва узнала в нем своего боярина, так сильно подурнел он от переживаний, причем его изменили муки не столько телесные, сколько душевные. И хотя Михайло был единственный, кто удостоился милости Иоанна, и с ним государь обошелся как нельзя лучше, Шорин все же наконец заметил произошедшую в царе перемену. С тех пор искра жуткого подозрения поселилась в душе Михаила, разрушая его спокойствие и как друга, и как россиянина.
   К великому облегчению Михаила, от Машеньки скрыли, что боярин пропал без вести, сказав, что государь прямо из Кремля выехал с каким-то поручением, потому не успев даже заехать в терем; ни о чем не беспокоившаяся Машутка потихоньку поправилась, но все еще была слаба.
   Узнав о ее почти полном выздоровлении, Михайло впервые за последние дни чему-то порадовался. Иоанн пока оставил своего друга в покое, и вновь потекли тихие дни и бурные ночи вместе с ненаглядной Машенькой.
   Однако и это счастье не было долгим. Среди ночи на Михаила вдруг ни с того ни с сего накатила такая жгучая волна беспокойства и страха, что понял он, все ужасы еще только начинаются.

ГЛАВА 24

   То ли горе Иоанна было непосильным, то ли просто прошла пора в его жизни быть великим государем, но с тех пор бесчинствам царя не было предела. Несмотря на то что Иоанн искренне любил супругу, подзуживаемый быстро нашедшимися утешителями, через восемь дней после кончины Анастасии согласился с предложением бояр, святителей, да и самого митрополита искать себе невесту. Раздав по церквам и бедным богатую милостыню в память по усопшей, государь восемнадцатого августа объявил о своем намерении жениться на сестре короля польского.
   Однако сватовство не состоялось: послы, отправленные государем в Вильну, вернулись ни с чем. Хотя и говорили они о мире, о желании Иоанна быть зятем королю польскому, Сигизмунд, уверенный в необходимости войны за Ливонию, считал бесполезным свойство с Иоанном.
   Иоанн, затаив злобу и на то, что отказали ему в сватовстве, и на самого Сигизмунда, решил мстить, но мысли о женитьбе не оставил. По примеру древних князей, решил он тогда искать себе другой невесты в землях азиатских. Как раз один из знатных черкесских владетелей, Темрюк, имел красивую дочь, и царь пожелал ее видеть в Москве. Девица и впрямь была хороша, потому понравилась Иоанну, и прежде крестив черкешенку и дав ей христианское имя Мария, двадцать первого августа митрополит освятил государев брак.
   Не то чтобы Михайло осуждал государя, но его брак показался Шорину дурным предзнаменованием. Оженившись на девицах с одним и тем же именем, ни тот, ни другой не были долго счастливы. Вот и сейчас, думая о том, что его возлюбленная и нынешняя супруга Иоанна наречены одним и тем же именем, Михаилу показалось, что судьба опять приготовила им горькое зелье…
   Однако женившись, царь ненадолго попритих: по всей видимости, новые впечатления оказали на него благотворное действие. Михайло вновь появлялся в Кремле без страха, беседовал с Иоанном, хотя и не так откровенно, как прежде, наконец поделился своим нежданно-негаданно свалившимся на голову счастьем. Иван Васильевич поддержал друга, сказав, что, по совести, ему и раньше не нравился выбор Михаила, и, в свою очередь, разоткровенничавшись с Михаилом, тоже признался, что любит свою новую супругу.
   Иоанн в эти дни стал постоянно зазывать к себе Михаила, и тот с радостью соглашался. Придя как-то вечерком к царю, Шорин застал его не одного – Ивану Васильевичу захотелось познакомить друга с новой государыней.
   Мария, которую впервые так близко видел Михайло, и впрямь была красива. Михайло даже удивился некоторому ее сходству со своей зазнобой – она тоже была высока, стройна, тот же цвет очей и так же изогнуты брови. Однако, как и в жестких курчавых волосах, во всем ее облике, на взгляд Михаила, не хватало небольшой мягкости; все казалось ему, что в тонких ее чертах затаилась какая-то дикость, и Шорин поймал себя на мысли, что, должно быть, государыня злобного нрава.
   Однако черкешенская княжна оказалась вовсе не такой уж дикаркой, и вскоре, с позволения государя, стала принимать участие в их беседах. А беседы эти вошли в обыкновение, и частенько государь стал приводить с собой Марию Темрюковну.
   Заметив как-то на себе нескромный взгляд, вовсе не полагающийся отпускать мужней жене, а тем более, супруге государя, Михайло попытался избегать этих встреч, да не тут-то было. Иоанн, в очередной раз дозвав к себе Шорина, отчитал его, словно мальчонку:
   – Негоже, Михайло, от меня бегать. Неужто я тебе когда дурного чего сделал? Неужто когда зла желал? Или тебя мое внимание тяготит? Так ведь всегда дружба наша обоюдною была, ужели ты от своего друга отвернуться решил?
   Шорина испугали эти слова: мало ли что еще могли наговорить государю, могут и в измене заподозрить. И, выбирая из двух зол меньшее, Михайло все-таки решил продолжать вечерние беседы, потому отвечал Иоанну:
   – Да что ты, Иван Васильевич, и с чего только тебе такое покажется? Когда ж это бегать я стал? Всегда покорным слугою и товарищем тебе я был, отчего же сейчас мне меняться?
   – А где ж ты вчера пропадал, когда я людей за тобой прислал? Говорил, что Марья твоя приболела, хотел ей лекаря привести, а ее живой-здоровой в храме видели?
   Михаилу отпираться было некуда, но он все же выкрутился:
   – Я верный слуга государю, и коли надобно, хоть средь ночи шли мне приказ явиться, по первому зову прибуду, даже если и не будет во мне особой надобности.
   Государя более чем устроил такой ответ Михаила, и в тот день Шорину уже не суждено было попасть в свой терем засветло. Вновь втроем коротали вечера Михайло, Иоанн и Мария.
   Наверное, даже слепой бы заметил, что государыня неровно дышит к царскому любимцу, если бы хитрая черкешенка не скрывала так тщательно свою страсть от Ивана Васильевича. Но стоило царю только отвернуться, как Мария посылала Михаилу более чем страстные взгляды, касалась то плеча его, то руки, а уходя, норовила зацепить его локтем.
   Однажды, в такой же обычной беседе, государя посетил один из князей, и, объявив, что дело срочное и безотлагательное, просил государя соизволить выслушать его наедине. Иван, находясь в хорошем расположении, и впрямь, несмотря на поздний час, соизволил выслушать князя, для чего отправился с ним в другую палату.
   Не успели еще стихнуть шаги государя по коридору, как черкешенка, словно безумная, набросилась на Михаила, впилась в него своими узкими змеиными устами, что аж дух захватило.
   «Эх, да она и впрямь дикарка», – только и подумал Михайло, стараясь незаметно высвободиться.
   Да куда там! Знать, и вправду так по сердцу был ей красивый боярин, что не хотела она его отпускать, крепко обнимая длинными смуглыми руками.
   И противиться, и потакать прихотям государыни было одинаково опасно. Отвергни ее, и одно только слово Марии могло стоить Михаилу жизни, но связь с ней была не менее страшна, если прознает про то грозный царь. Словно витязь на распутье ощущал себя в тот миг Михайло, и не было ни одной живой души, которая могла бы указать верный путь!
   А Мария, как будто и вовсе забыв про существование Иоанна, который не только убить мог, но не погнушался бы в таком случае и пытками, все еще обнимая Михаила, сладко шептала ему на ушко:
   – Почто своей государыни пужаешься? Не говори, что грозен Иван Васильевич, мы-то с тобой его хорошо знаем, неужто не выкрутимся? – И, видя, что Шорин не возражает, но как бы сомневается, обрадовано продолжала. – Не думай, что стерегут меня, словно казну царскую. Бывают и у государя дела, и челядь не прочь иногда полентяйничать. Вот на этой седмице у государя послы будут, так он весь день на них и угробит, недосуг ему своей супругою заниматься будет. Я тебе заранее весточку дам, тогда вот и придешь ко мне.
   Отказаться Михайло побоялся, но и соглашаться не стал:
   – Ежели у государя ко мне поручений не будет, непременно приду.
   Где-то по коридору вдали послышались еле слышные, словно крадущиеся шаги, но чуткое ухо Темрюковны различило даже столь тихий звук. Столь же поспешно, как обняв, так и отпустив Михаила, она вновь с невозмутимым, словно небо в ясный день, видом продолжила прерванную уходом государя беседу, и даже более зоркий человек не смог бы ничего заметить, не говоря уж о Гришке.
   Он доложил, что Шорин может отправляться к себе в терем – государь, памятуя о том, что последние дни Михайло стремится поскорее уехать, видимо, к своей зазнобе, не стал понапрасну задерживать друга, разрешив ему при желании покинуть Кремль.
   Однако разрешение государя Шорин постарался воспринять как приказ, потому никто и не удивился, что Михайло поспешно засобирался, да и Мария не смогла никак задержать гостя, поскольку Гришка и к ней обратился с каким-то государевым словом.
   Как подстреленный зверь бежал Михайло из Кремля, только пыль летела из-под копыт, и челядь пришла в недоуменье, отчего же боярин, скорее имевший славу покладистого господина, сегодня так разбушевался.
   Впервые, наверное, за всю свою жизнь сорвав зло на ком-то из прислуги, Михаил начал мучительно обдумывать, как же не навредить себе и отделаться от назойливой государыни. Ясное дело, тайно встречаться с Марией он вовсе не хотел, и не только из-за Иоанна. Не лежала у него душа к странноватой Темрюковне. Единственный выход, который он видел из этой беды, был таковым.
   Под каким-нибудь предлогом нужно было прекратить вечерние беседы с Иоанном, однако разделяя с ним другие забавы, на которых не могла бы присутствовать Мария. К тому же следовало уделять государю больше внимания, потакать его прихотям. Иоанн не будет в обиде, а Темрюковне, в случае чего, ссылаться на занятость да на государевы поручения, попутно выказывая к ней более теплое отношение, и Мария будет свято верить в то, что отнюдь не безразличие со стороны Шорина виной их не состоявшейся связи.
   Первой бедой, с которой предстояло теперь справиться Михаилу, было занять себя чем-то важным в день прибытия послов. Как ни крути, а ничего стоящего он не мог придумать. То ли это государыня постаралась, то ли Иоанн сам решил не напрягать эти дни любимца, но ни одного, даже плевого дела ему так и не поручили. Ничего не оставалось, как только прийти на встречу с государыней.
   Тогда Шорин пустился на хитрость. Пускай в этот раз не Михайло, но государыня окажется занятой и не придет на встречу. В беседе с царем, вот-вот ожидавшим прибытия послов, Михаил искусно дал ему понять, что негоже государю иноземцев одному без государыни встречать, у них, дескать, так не принято.
   Михайло верно рассчитал, Иван Васильевич и впрямь на этот раз взял с собою государыню, и Мария, с любезною улыбкой сопровождавшая царя, от ярости даже выглядела бледнее, чем обычно. Ясно, что другого такого удобного случая в ближайшие дни не предвиделось.
   Уже прошла не первая седмица, с тех пор как государыня положила глаз на боярина Шорина, но тайными стараниями Михаила ей никак не удавалось не то что встретиться с ним наедине, но даже увидеться хотя бы мельком. Михайло уже начал верить, что, как он и надеялся, разлука охладит пыл дикарки, оттого вновь обрел нарушенное спокойствие. Но он ошибался. Упорная Мария не оставила своей затеи, напротив, чинимые преграды только еще больше распаляли ее страсть. Намереваясь действовать наверняка, она лишь решила выждать.
   По воле Божьей или еще по какой причине, но жизнь Михаила давно уже стала похожей на начинавшее бушевать море: едва стоит морской глади затихнуть после очередной волны, как тут же с еще большей силой накатит новая…
   Пока Михайло наслаждался обоюдным счастьем со своей возлюбленной, судьба уже готовила ему новый поворот.

ГЛАВА 25

   Иван Васильевич, женившись, недолго пребывал в счастливом спокойствии. По всей видимости, Анастасия слишком много значила для государя, и новая супруга не смогла ее заменить. Мария не только не обладала добродетелью Анастасии, но, напротив, еще больше утверждала Иоанна в злых склонностях. И совсем вскоре Иоанн продолжил начатые зверства.
   Стали продолжаться буйные пиры и попойки, новые царевы любимцы выдумывали ежедневно разные потехи и игрища, чтобы веселить своего хозяина, процветал разгул и скоморошество.
   Злоба Иоанна росла с каждым днем, теперь он и мысли не мог допустить, чтобы кто-то осмеливался перечить его воле; начались опалы и казни. Уже пострадали князь Дмитрий Овчинин-Оболенский, князь Михаил Репнин, князь Курлятев, друг Адашева; Михаила Воротынского сослали с женой и детьми на Бело озеро… Каждому боярину теперь приходилось трепетать за свою жизнь, и с каждой новой жертвой росло количество недовольных. Один за другим лучшие бояре подвергались опалам и казням, кровь лилась рекой, Москва цепенела в ужасе…
   Самым достойным мужам приходилось туго в ту пору, но зато широко распространились доносы и наушничество. Угождая расположению души Иоанна, подслушивались тихие разговоры в семействах, между друзьями. Клеветники не гнушались выдумывать преступлений, которых не было даже и в помыслах. Однако постоянные доносы и наветы только еще больше поддерживали безумную мысль царя. Иоанну казалось, что кругом него страшная крамола и измена, и ненависть к боярам, таившаяся с детства, разгоралась все сильнее и сильнее.
   Один лишь Михайло, то ли по детской дружбе, то ли оберегаемый неведомой силой, избегал государева гнева. Став осторожным, Шорин не выражал недовольства государевым правлением, и лишь мягко высказывал свои пожелания, если Иоанн интересовался мнением друга. Царю нравились столь ненавязчивые замечания Михаила, в особенности то, что он никогда не настаивал на своих словах. Иоанн мог простить своему другу те вольности, за которые другой приближенный давно бы отправился на тот свет, однако того нельзя было сказать о других боярах.
   То страх, то злоба овладевали сердцем Иоанна. В его затуманенном мозгу крепко засела и мысль о возможной измене бояр. Дело в том, что в ту пору шла у него борьба с Литвою, и подозрение, что бояре могут предаться на сторону врагов, сильно его волновало.
   Пытаясь хоть как-то оградиться от грозившей напасти, Иван Васильевич брал с бояр «поручные записи» – обязательства верно ему служить, не искать другого государя и не отъезжать в Литву и другие государства. Помимо того что бояре давали клятвенные обещания не изменять, Иоанн заставлял и других за них ручаться с обязательством в случае их измены уплатить в казну большие деньги.
   Но, несмотря на все усилия Иоанна, случаи измены и ухода бояр в Литву все-таки имелись. Ушел в Литву князь Дмитрий Вишневский, вслед за ним – Алексей и Гаврило Черкасские… Но ни одна измена не поразила так сильно Ивана Васильевича, как измена князя Курбского.
   Михайло еще при взятии Казани воевал под началом сего знаменитого военачальника, который после, в Ливонской войне, одержал восемь побед над рыцарями и, в конце концов, разгромил Ливонию. Однако удача рано или поздно, хоть ненадолго, но отворачивается от любого смертного. Под Нервелем Андрей проиграл битву, хотя и имел войско гораздо большее, чем у неприятеля. Эта весть весьма рассердила государя, и он обмолвился гневным словом.
   Друзья известили Андрея Михайловича, и после стольких заслуг мысль о позорной казни казалась ему возмутительною. Потомку Мономаха, знаменитому столькими победами, на тридцать пятом году жизни вовсе не хотелось погибать бессмертною смертью на плахе. Польский король, он же и великий князь литовский и русский, обещая привольное житье в своем государстве и королевскую ласку, среди прочих Московских бояр послал зазывной лист и Курбскому…
   Однако, уйдя от позорной казни, Андрей все равно не избежал позора измены. Обида, стыд, горе и ненависть к тому, из-за кого пришлось опозорить себя изменою, вынудили его излить свои чувства – и вот он пишет письмо Иоанну…
   Царь, получивший то письмо на Красном крыльце от верного холопа Курбского, Василия Шибанова, в припадке страшного гнева пробил ему посохом ногу, а после, прочитав письмо, приказал пытать Василия… Когда же первый приступ гнева миновал, Иоанн решил написать ответ Курбскому.
   Запершись в своей палате, долго никого не пускал к себе государь, и даже Гришка боялся на сей раз беспокоить Иоанна. Наконец, изведя все окружение долгой пыткой ожидания, Иван Васильевич окончил послание.
   – Гришка, – раздался громовой голос, – немедля вызвать Шорина!
   Гришка со всех ног бросился исполнять поручение, и Иван даже не смог побранить его за нерасторопность, как Михайло предстал пред его очи.
   – Михайло, дело у меня к тебе есть, – без лишних слов начал Иоанн. Но, увидев какое-то замешательство друга, продолжал уже мягче, – да ты присаживайся, разговор длинный.
   Михайло ждал. Вот сейчас что-то будет, и мурашки побежали вдоль по спине от всяческих предположений.
   – Знаешь ты, Михайло, мое к тебе царево и дружеское расположение, – говорил Иоанн, – ценю я твою дружбу и заслуги пред Отечеством, памятуя не только дела Казанские. Оттого, что доверяю тебе, как самому себе, решил поручить я тебе это дело. Знаю, опасен мой замысел, и мог я поручить это и кому-нибудь другому, но не могу надеяться на то, что другой исполнит мое поручение.
   Михайло вопросительно смотрел на государя, ожидая дальнейших приказаний.
   – Хочу я, чтобы ты лично передал это письмо князю Курбскому. Верю, не испугаешься ты и не прочтешь сего послания без моего ведома, не изменишь другу, не примкнешь к предателю, – отдавая Михаилу столь страстно писаное послание, воскликнул Иоанн.
   Михайло бережно взял послание из Иоанновых рук, и, как полагает верному слуге государеву, ответил:
   – Будет сделано, государь.
   Странное волнение охватило Иоанна от этих слов, защемило сердце от мысли, что не перевелись на земле российской храбрые люди, преданные своему государю, что есть у него верный друг, который, не размышляя, мог пойти за него на верную гибель.
   А опасения государя были не напрасны. Запытав во гневе слугу Курбского, можно было ожидать того же и от Андрея Михайловича. Единственной надеждой Иоанна было то, что Михайло, воевавший в Казанском походе под началом этого самого Курбского, был лично с ним знаком. Возможно, изменник, узнав своего товарища по Казани, все же не причинит ему вреда.
   Прощаясь, государь обнял его со слезами на глазах, и Михаилу в тот миг казалось, что сквозь них на него смотрит прежний товарищ и великодушный самодержец.
   Нелегкое это поручение скорее обрадовало Шорина, чем испугало. Разумеется, опасность лишиться головы была, но, во всяком случае, это будет достойная смерть – как-никак он выполнял государево поручение. Быть же прибитым, как собака, за то, что на него неспокойно смотрит государыня, представлялось Михаилу куда более страшным. К тому же, безоговорочно приняв приказание царя, Михайло, при условии, что останется жив, при всей грозе Иоанна обеспечивал себе не только сохранность жизни, но даже и особую милость государя, которая никогда не помешает.
   В тот же день, приехав из Кремля, Михайло сообщил Марии о своем поручении. Машутка же, и так слишком страдавшая от тесной дружбы Михаила и Ивана Васильевича, пустилась в слезы.
   – И за что нас так Господь карает, Мишенька! Устала я: то у тебя дела боярские, то царские, а из-за вечерних бесед с государем я и забыла, когда мы с тобой и виделись по настоящему! Уходишь, еще темно, приходишь, уже глубокая ночь, а то и вовсе не приходишь… Неужто у государя супруги нет? А коли без тебя обходиться Иоанн не может, почему же на верную смерть решил тебя послать?
   Понимал Михайло, что в чем-то Машутка и в самом деле была права, оттого не стал на нее гневаться, напротив, попытался ее утешить. Однако Мария, не слушая никаких увещеваний, только пуще плакала, начав причитать во весь голос.
   Никогда не замечая за Марией подобного, Михайло немало поразился, но, боясь, что может и не вернуться, вновь не стал грубить зазнобушке. Немного поразмыслив, наконец решился он раз и навсегда успокоить, а заодно и позабавить Машеньку.
   – Ну, не плачь, Машутка, не так страшно мое поручение, как ты думаешь, да и вернусь я скоро.
   – А вернешься ли?
   – Непременно, Машенька, вот увидишь.
   Уверенность в голосе Шорина и впрямь была не шуточная, так что Машутка, так же резко прекратив причитания, как и начав их, тут же поинтересовалась:
   – А почто ты такой уверенный, знать, не к Курбскому ты совсем собираешься…
   Михайло, поняв, что Мария, обделенная его вниманием, просто-напросто начала подозревать его в измене, показал ей государеву бумагу. Однако, боясь, что Маша вновь распричитается, но уже по другой причине, Михайло решился рассказать ей про заветный перстенек – может, и не поверит Маша в эту небылицу, да все ж не так страшно ей будет.
   – Знаешь, Машутка, оттого я не боюсь, что есть у меня одна тайна…
   Широко раскрытые глаза Марии показывали, что Шорин не ошибся. Она и впрямь заинтересовалась и слушала Михаила не перебивая, но когда тот закончил, засыпала его вопросами:
   – А где все твои перстеньки? Покажи мне их, – попросила Машутка.
   Михайло не противился желанию жены и немедля принес целый ворох дорогих каменьев. Машутка, никогда не видевшая столько самоцветов, долго рассматривала перстни и совсем успокоилась, чего и добивался Михайло. Однако, закончив это весьма интересное для нее занятие, Мария спросила, не то себя, не то Михаила:
   – И какой же из них заветным может быть? Эдак и запутаться можно… А вдруг его вовсе здесь нет? – и снова тень беспокойства легла на лицо Марии.
   – Я уж и сам над тем голову ломал, – ответил Михайло, – так до сих пор и не знаю. Иногда мне кажется, что нет его у меня, да и вообще сказки все это. Если был бы перстенек у меня, разве выпало бы на мою долю столько всяческих невзгод? А, с другой стороны, мог бы и не выжить…
   Вспомнив, что Машутка в точности не знает про его ранение под Казанью, Михайло добавил:
   – Под Казанью ранил меня один басурманин стрелою отравленной, Богу душу отдать должен был. Гришка тогда меня врачевал, говорит, что и не верил в мое выздоровление, однако выходил.
   – Гришка? Ермилов-то? – переспросила удивленная Мария.
   – Ну да, а какой же еще? – ответил Михайло.
   На всю палату раздался громкий, во весь голос, смех Марии:
   – Ермилов? Лекарь? И давно он врачевать-то стал?
   – Ванька, воин мой, говорил, что Гришка не одному человеку жизнь спас, но когда лечить стал, о том я не ведаю.
   – Знать, и впрямь тебя какая сила бережет, коли ты после Гришкиного лекарства жив остался, – заметила Мария и сквозь смех продолжала, – это что ж, на коровах он руку набил?