Страница:
Василий понял, что настало время действовать. Однажды он вызвал к себе Ефима.
– Ну что, пришло время книги проверить, – сказал он ключнику, когда тот предстал перед хозяином.
Такое случалось и раньше, поэтому Ефим нисколько не удивился и покорно поплелся за книгой. Вернувшись, он с поклоном вручил ее Василию и тот углубился в подсчеты. У ключника совесть была чиста, и он топтался рядом – скучал, позевывал.
– Не стой над душой! – прикрикнул на него Василий. – Сядь вон на лавку.
Ефим примостился на краешке лавки и терпеливо ждал.
– Это что такое! – вдруг вскричал Василий.
– Что не так, господин? – мгновенно подскочил к нему ключник.
– Ты еще спрашивать смеешь, что не так? – громче прежнего возопил боярин. – Али за дурака меня держишь? Цифири-то не сходятся!
– Как не сходятся? – побелевшими губами пролепетал Ефим.
– Должны сходиться!
– Я знаю, что должны! Но по всему выходит, что ты меня обокрал, смерд!
– Помилуй, господин! – воскликнул несчастный Ефим, валясь на колени. – Никогда ни копейки из твоей казны я не утаивал! За что напраслину возводишь?!
– Что ж я, по-твоему к клевете способен? – впал в ярость Василий. – Ты что, смерд, меня обвинить хочешь?
– Как могу я, господин?! Я… я только…
– Иди, считай сам, смерд неблагодарный!
Ефим уткнулся в книгу. На глаза его набегали слезы, и циферки сливались вместе. Так и есть – денег не хватало, причем много не хватало, таких денег у Ефима и не водилось отродясь.
– Как же так! – чуть не заплакал он. – Как такое случиться могло?
– Вот и я тебя о том спрашиваю! – вскричал Василий. – Давно ль воровать научился, смерд?
Ефим молчал. Что сказать, когда сам он своими глазами видит, что цифры ни в какую не сходятся! Ключник вновь склонился над книгой, пересчитывая все сызнова, будто это могло что-то изменить.
Тем временем, крик мужний услышав, вошла в палату Марфа.
– Что такое? – холодно осведомилась она.
– Не бабье дело, уходи, – отрезал Василий, но затем подумал, что лучше будет при Марфе ключника срамить, чтоб своими глазами видела.
– Как я погляжу, все, что в этом доме происходит – не мое дело, – ледяным тоном сказала Марфа и презрительно поджала губы.
– Ключник наш проворовался, – буркнул Василий, будто бы сменив гнев на милость.
– Как? Ефим?! – удивленно переспросила Марфа. – Быть того не может!
– Я тоже сначала глазам своим не поверил. Да цифири-то не обманут! Ежели им верить, обкрадывал он нас давно уже, ирод треклятый!
– Это правда, Ефим? – обратилась Марфа к ключнику, все еще не желая поверить в случившееся.
– Правда, госпожа, что в книгах недочет! Но Богом клянусь, что не брал я денег! Не брал! – на глазах ключника вновь выступили слезы. – Сколько лет я вам верою и правдою служил! Ни гроша не уворовал, а о таких деньгах даже и помыслить не мог!
– Может, ошибся ты, Ефим, при подсчетах? Сам себя обманул, а заодно и хозяев своих? – вопросила Марфа.
– Так ведь сроду за мной такого не было… – вздохнул Ефим.
– Немолод ты уже, Ефим – ум уж не так остр, как прежде, – поддакнула Марфа. – Не серчай на него, Василий! Не наказывай слугу верного!
– Эх, Ефим, Ефим! – вздохнул Василий. – Бог видит, что о лучшем ключнике я и помыслить не мог, но, верно, и в самом деле стар ты стал для своей должности. Наказывать я тебя не стану, но и ключником тебе более уж не быть. Доживай свою старость в тепле, да в покое – внуков нянчай.
Ефим вздохнул с облегчением. Давно уж собирался на покой уйти, да не знал, как с хозяином разговор завести…
– Иди, Ефим. Сегодня еще свои обязанности выполняй, а уж когда нового ключника назначу, ему все передай.
Ключник поклонился – низко, до земли и, пятясь, исчез за дверью.
– Кого ж ты вместо него поставишь? – тревожась, спросила Марфа, оставшись с супругом наедине.
– Не знаю еще… Может, у тебя есть кто на примете?
– Много у нас слуг, да те, в чьей верности и честности я уверена, уж в возрасте, – отвечала Марфа. – Разве, только Анна…
– Какая Анна? – деланно удивился Василий.
– Кормилица Настенькина. Я давно за ней наблюдаю – баба она умная, честная, да и грамоте, и счету обучена…
– Так она ж детьми занята! – воскликнул Василий. – Когда ж ей еще и с хозяйством управляться?
– Эхма! Вспомнил! Детям уж скоро год будет! – воскликнула Марфа. – Хотела я с Настенькой сама заниматься, да чувствую, что стара стала целый день за ребенком глядеть, так что все равно няньку возьму. Заодно и за Мишуткой приглядит.
Василий словно призадумался – нахмурил брови.
– А справится Анютка-то? – наконец спросил он.
– Бабенка она хваткая, сразу видно. А не справится – найдем кого другого.
– Ладно, послушаю я тебя… На сей раз… – пробурчал Василий. В душе он ликовал, что все так складно получилось, но лицо его оставалось угрюмым.
Так и стала Анна ключницей. Что и говорить, обязанностей у нее прибавилось и, первое время у нее ум за разум заходил.
Очень Анне помог Ефим. Он объяснял ей, как учитывать разнообразное хозяйское добро, как заносить в книгу прибыль и убытки и еще многому из того, о чем Анна ранее не ведала.
Постепенно Анна привыкла к своему новому положению, и ей оно даже начало нравиться. Слуги и раньше относились к ней с уважением, а теперь так и вовсе стали чуть ли не как с хозяйкой с ней обращаться – то ли приметили, что Василий к новой ключнице неровно дышит, а может и вправду полюбили. Добра была Анна, справедлива, грубого слова от нее никто не слышал…
И на детей не могли нарадоваться в тереме. Незаметно как-то выросли они – Настенька стала глазастой девчонкой, похожей на покойную мать и лицом, и нравом. Хохотунья, непоседа – иной раз стонал от ее шалостей старый терем.
– Ой-ой, что за внучка у меня растет! – стонал, бывало, Василий. – Беда мне с ней будет!
Бывало, расшалиться Настенька, сладу с ней никакого нет. Только Михаил мог угомонить ее – хоть и ровесники они были, а раздумчивей был мальчик, спокойней и степенней. Как с равной рос он рядом с Настенькой и говорил с ней, как с равной, а иной раз и свысока бранил за проказы.
Марфа по-прежнему много занималась с детьми, но за последнее время она сильно сдала. «Видно, покойная дочь все здоровье ее в могилу унесла», – шептала челядь. Все чаще и чаще госпожа проводила в постели целые дни, жаловалась то на голову, то на живот, а что у нее болит на самом деле – и сама не знала.
А Василий был счастлив с Анною. Кроме нее никого не нужно ему было на свете белом. Каждый день благодарил боярин Бога, за то, что послал он ему такое счастье на закате дней.
Марфа о связи своего мужа с ключницей по-прежнему не догадывалась. Да, если признаться, ей и гадать-то не хотелось о том, где супруг ее по ночам пропадает, да с кем хороводится. Чуяла боярыня, что недолго ей уж по земле ходить, что скоро отправится она в путь далекий, невозвратный. «Скоро, доченька, приду я к тебе!» – шептала она в темноту опочивальни. И горько становилось Марфе от мысли, что не станет ее, а жизнь будет продолжаться, что без нее вырастет внученька, заневестится…
Три года прошло с тех пор, как заманил Василий Анну к себе в терем. Три года не знала она горя-беды, да та, оказывается, за порогом поджидала. Стала Анна замечать, что неладно с ней что-то. Ей, одного ребеночка уже родившей, гадать долго не пришлось – поняла Анна, что тяжела.
Тут-то и накатила на нее тоска. Что делать? Как быть? Пройдет совсем немного времени и слуги примечать начнут, что ключница как на дрожжах пухнет, да все с одного места. И до Марфы слух дойдет! Придется тогда ответ держать. Хозяйка к ней благоволит, начнет выспрашивать, кто виновник тому, захочет поженить… А что ей Анна скажет, как повинится?
Еле дождалась Анна ночи, когда пришел к ней Василий – встретила его, дрожа, обняла холодными руками, приникла…
– Что с тобой, Аннушка? Аль соскучилась так по мне? А может, захворала ты? Скажи, не таись…
– Захворала… – отвечала Анна, опуская глаза.
– Так может лекаря позвать? Ах ты, господи, руки-то у тебя холодные, и бледна ты…
– Не надо лекаря, – тихонько отвечала Анна, присаживаясь на край ложа. – Обычная эта хворь, как у всех баб… Скоро уж не лекаря, а бабку-повитуху звать придется!
Хоть и шутила Анна, а внутри все дрожало у нее – что-то ответит ей боярин? Может, выбранит, да и погонит из терема, как паршивую собачонку?
Но Василий не бранился, да и ничего не говорил – стоял, опустив руки, взор опустел. Не ждал он такой вести, что и говорить. С Марфой сколько лет жил – и не было у них после Настеньки детей, не дал Бог. Да и с Анной вот уж три года… Думал уж, что старость семя выжгла, а тут вона что!
Анна совсем заробела, глядя в странное лицо полюбовника. Понять не могла – над чем он задумался, чего ждет? Потому заплакала тихонько. Выгонит ее боярин, как есть выгонит! Зачем ему корова брюхатая, когда столько справных девок вокруг? И куда она денется – один на руках, другой под сердцем? Остается только в омут головой…
Анна всхлипнула.
– Милая моя! – из груди Василия вырвался полувздох, и он изо всей силы обнял Анну.
Она ожидала чего угодно, только не этого.
– Так ты рад, что ли? – ошеломленно спросила Анна.
– Эк что сказала, дуреха! Да как же не радоваться? После Настеньки не было детей у меня, и я думал, что и не будет никогда! А тут такое счастье!
– Да как же счастье?! – воскликнула женщина. – А коли жена твоя прознает? Что тогда будет?
– Я тебе вот что скажу: хоть и не с тобою я венчан, а с Марфою, но жена мне ты, а не она. С ней я, почитай, полжизни прожил, а жить по-настоящему лишь с тобой начал! Так что все равно мне, что там Марфа поймет, что подумает. Я хозяин в этом доме, мне и решать!
Василий крепко поцеловал Анну, словно подтверждая свои слова.
С тех пор Анна больше не таилась и ходила по терему госпожой. Слуги начали примечать, что полнеет она, и быстро пришли к должному выводу.
Только Марфа по-прежнему ничего не замечала, ни о чем не догадывалась. Все чаще у нее прихватывало сердце, все реже выходила она из своей светелки, куда перебралась из темной супружеской опочивальни.
Лишь внучка поддерживала силы и волю к жизни в слабеющем теле Марфы. Сидя в горнице, наблюдая за тем, как играет с Мишуткой подрастающая Настенька, боярыня словно переносилась на многие годы назад. Казалось ей, что вновь она молода, а лопочущая девчушка – ее дочь.
Может быть, так и прожила бы Марфа до скорого своего конца в неведении, но судьба решила иначе.
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
– Ну что, пришло время книги проверить, – сказал он ключнику, когда тот предстал перед хозяином.
Такое случалось и раньше, поэтому Ефим нисколько не удивился и покорно поплелся за книгой. Вернувшись, он с поклоном вручил ее Василию и тот углубился в подсчеты. У ключника совесть была чиста, и он топтался рядом – скучал, позевывал.
– Не стой над душой! – прикрикнул на него Василий. – Сядь вон на лавку.
Ефим примостился на краешке лавки и терпеливо ждал.
– Это что такое! – вдруг вскричал Василий.
– Что не так, господин? – мгновенно подскочил к нему ключник.
– Ты еще спрашивать смеешь, что не так? – громче прежнего возопил боярин. – Али за дурака меня держишь? Цифири-то не сходятся!
– Как не сходятся? – побелевшими губами пролепетал Ефим.
– Должны сходиться!
– Я знаю, что должны! Но по всему выходит, что ты меня обокрал, смерд!
– Помилуй, господин! – воскликнул несчастный Ефим, валясь на колени. – Никогда ни копейки из твоей казны я не утаивал! За что напраслину возводишь?!
– Что ж я, по-твоему к клевете способен? – впал в ярость Василий. – Ты что, смерд, меня обвинить хочешь?
– Как могу я, господин?! Я… я только…
– Иди, считай сам, смерд неблагодарный!
Ефим уткнулся в книгу. На глаза его набегали слезы, и циферки сливались вместе. Так и есть – денег не хватало, причем много не хватало, таких денег у Ефима и не водилось отродясь.
– Как же так! – чуть не заплакал он. – Как такое случиться могло?
– Вот и я тебя о том спрашиваю! – вскричал Василий. – Давно ль воровать научился, смерд?
Ефим молчал. Что сказать, когда сам он своими глазами видит, что цифры ни в какую не сходятся! Ключник вновь склонился над книгой, пересчитывая все сызнова, будто это могло что-то изменить.
Тем временем, крик мужний услышав, вошла в палату Марфа.
– Что такое? – холодно осведомилась она.
– Не бабье дело, уходи, – отрезал Василий, но затем подумал, что лучше будет при Марфе ключника срамить, чтоб своими глазами видела.
– Как я погляжу, все, что в этом доме происходит – не мое дело, – ледяным тоном сказала Марфа и презрительно поджала губы.
– Ключник наш проворовался, – буркнул Василий, будто бы сменив гнев на милость.
– Как? Ефим?! – удивленно переспросила Марфа. – Быть того не может!
– Я тоже сначала глазам своим не поверил. Да цифири-то не обманут! Ежели им верить, обкрадывал он нас давно уже, ирод треклятый!
– Это правда, Ефим? – обратилась Марфа к ключнику, все еще не желая поверить в случившееся.
– Правда, госпожа, что в книгах недочет! Но Богом клянусь, что не брал я денег! Не брал! – на глазах ключника вновь выступили слезы. – Сколько лет я вам верою и правдою служил! Ни гроша не уворовал, а о таких деньгах даже и помыслить не мог!
– Может, ошибся ты, Ефим, при подсчетах? Сам себя обманул, а заодно и хозяев своих? – вопросила Марфа.
– Так ведь сроду за мной такого не было… – вздохнул Ефим.
– Немолод ты уже, Ефим – ум уж не так остр, как прежде, – поддакнула Марфа. – Не серчай на него, Василий! Не наказывай слугу верного!
– Эх, Ефим, Ефим! – вздохнул Василий. – Бог видит, что о лучшем ключнике я и помыслить не мог, но, верно, и в самом деле стар ты стал для своей должности. Наказывать я тебя не стану, но и ключником тебе более уж не быть. Доживай свою старость в тепле, да в покое – внуков нянчай.
Ефим вздохнул с облегчением. Давно уж собирался на покой уйти, да не знал, как с хозяином разговор завести…
– Иди, Ефим. Сегодня еще свои обязанности выполняй, а уж когда нового ключника назначу, ему все передай.
Ключник поклонился – низко, до земли и, пятясь, исчез за дверью.
– Кого ж ты вместо него поставишь? – тревожась, спросила Марфа, оставшись с супругом наедине.
– Не знаю еще… Может, у тебя есть кто на примете?
– Много у нас слуг, да те, в чьей верности и честности я уверена, уж в возрасте, – отвечала Марфа. – Разве, только Анна…
– Какая Анна? – деланно удивился Василий.
– Кормилица Настенькина. Я давно за ней наблюдаю – баба она умная, честная, да и грамоте, и счету обучена…
– Так она ж детьми занята! – воскликнул Василий. – Когда ж ей еще и с хозяйством управляться?
– Эхма! Вспомнил! Детям уж скоро год будет! – воскликнула Марфа. – Хотела я с Настенькой сама заниматься, да чувствую, что стара стала целый день за ребенком глядеть, так что все равно няньку возьму. Заодно и за Мишуткой приглядит.
Василий словно призадумался – нахмурил брови.
– А справится Анютка-то? – наконец спросил он.
– Бабенка она хваткая, сразу видно. А не справится – найдем кого другого.
– Ладно, послушаю я тебя… На сей раз… – пробурчал Василий. В душе он ликовал, что все так складно получилось, но лицо его оставалось угрюмым.
Так и стала Анна ключницей. Что и говорить, обязанностей у нее прибавилось и, первое время у нее ум за разум заходил.
Очень Анне помог Ефим. Он объяснял ей, как учитывать разнообразное хозяйское добро, как заносить в книгу прибыль и убытки и еще многому из того, о чем Анна ранее не ведала.
Постепенно Анна привыкла к своему новому положению, и ей оно даже начало нравиться. Слуги и раньше относились к ней с уважением, а теперь так и вовсе стали чуть ли не как с хозяйкой с ней обращаться – то ли приметили, что Василий к новой ключнице неровно дышит, а может и вправду полюбили. Добра была Анна, справедлива, грубого слова от нее никто не слышал…
И на детей не могли нарадоваться в тереме. Незаметно как-то выросли они – Настенька стала глазастой девчонкой, похожей на покойную мать и лицом, и нравом. Хохотунья, непоседа – иной раз стонал от ее шалостей старый терем.
– Ой-ой, что за внучка у меня растет! – стонал, бывало, Василий. – Беда мне с ней будет!
Бывало, расшалиться Настенька, сладу с ней никакого нет. Только Михаил мог угомонить ее – хоть и ровесники они были, а раздумчивей был мальчик, спокойней и степенней. Как с равной рос он рядом с Настенькой и говорил с ней, как с равной, а иной раз и свысока бранил за проказы.
Марфа по-прежнему много занималась с детьми, но за последнее время она сильно сдала. «Видно, покойная дочь все здоровье ее в могилу унесла», – шептала челядь. Все чаще и чаще госпожа проводила в постели целые дни, жаловалась то на голову, то на живот, а что у нее болит на самом деле – и сама не знала.
А Василий был счастлив с Анною. Кроме нее никого не нужно ему было на свете белом. Каждый день благодарил боярин Бога, за то, что послал он ему такое счастье на закате дней.
Марфа о связи своего мужа с ключницей по-прежнему не догадывалась. Да, если признаться, ей и гадать-то не хотелось о том, где супруг ее по ночам пропадает, да с кем хороводится. Чуяла боярыня, что недолго ей уж по земле ходить, что скоро отправится она в путь далекий, невозвратный. «Скоро, доченька, приду я к тебе!» – шептала она в темноту опочивальни. И горько становилось Марфе от мысли, что не станет ее, а жизнь будет продолжаться, что без нее вырастет внученька, заневестится…
Три года прошло с тех пор, как заманил Василий Анну к себе в терем. Три года не знала она горя-беды, да та, оказывается, за порогом поджидала. Стала Анна замечать, что неладно с ней что-то. Ей, одного ребеночка уже родившей, гадать долго не пришлось – поняла Анна, что тяжела.
Тут-то и накатила на нее тоска. Что делать? Как быть? Пройдет совсем немного времени и слуги примечать начнут, что ключница как на дрожжах пухнет, да все с одного места. И до Марфы слух дойдет! Придется тогда ответ держать. Хозяйка к ней благоволит, начнет выспрашивать, кто виновник тому, захочет поженить… А что ей Анна скажет, как повинится?
Еле дождалась Анна ночи, когда пришел к ней Василий – встретила его, дрожа, обняла холодными руками, приникла…
– Что с тобой, Аннушка? Аль соскучилась так по мне? А может, захворала ты? Скажи, не таись…
– Захворала… – отвечала Анна, опуская глаза.
– Так может лекаря позвать? Ах ты, господи, руки-то у тебя холодные, и бледна ты…
– Не надо лекаря, – тихонько отвечала Анна, присаживаясь на край ложа. – Обычная эта хворь, как у всех баб… Скоро уж не лекаря, а бабку-повитуху звать придется!
Хоть и шутила Анна, а внутри все дрожало у нее – что-то ответит ей боярин? Может, выбранит, да и погонит из терема, как паршивую собачонку?
Но Василий не бранился, да и ничего не говорил – стоял, опустив руки, взор опустел. Не ждал он такой вести, что и говорить. С Марфой сколько лет жил – и не было у них после Настеньки детей, не дал Бог. Да и с Анной вот уж три года… Думал уж, что старость семя выжгла, а тут вона что!
Анна совсем заробела, глядя в странное лицо полюбовника. Понять не могла – над чем он задумался, чего ждет? Потому заплакала тихонько. Выгонит ее боярин, как есть выгонит! Зачем ему корова брюхатая, когда столько справных девок вокруг? И куда она денется – один на руках, другой под сердцем? Остается только в омут головой…
Анна всхлипнула.
– Милая моя! – из груди Василия вырвался полувздох, и он изо всей силы обнял Анну.
Она ожидала чего угодно, только не этого.
– Так ты рад, что ли? – ошеломленно спросила Анна.
– Эк что сказала, дуреха! Да как же не радоваться? После Настеньки не было детей у меня, и я думал, что и не будет никогда! А тут такое счастье!
– Да как же счастье?! – воскликнула женщина. – А коли жена твоя прознает? Что тогда будет?
– Я тебе вот что скажу: хоть и не с тобою я венчан, а с Марфою, но жена мне ты, а не она. С ней я, почитай, полжизни прожил, а жить по-настоящему лишь с тобой начал! Так что все равно мне, что там Марфа поймет, что подумает. Я хозяин в этом доме, мне и решать!
Василий крепко поцеловал Анну, словно подтверждая свои слова.
С тех пор Анна больше не таилась и ходила по терему госпожой. Слуги начали примечать, что полнеет она, и быстро пришли к должному выводу.
Только Марфа по-прежнему ничего не замечала, ни о чем не догадывалась. Все чаще у нее прихватывало сердце, все реже выходила она из своей светелки, куда перебралась из темной супружеской опочивальни.
Лишь внучка поддерживала силы и волю к жизни в слабеющем теле Марфы. Сидя в горнице, наблюдая за тем, как играет с Мишуткой подрастающая Настенька, боярыня словно переносилась на многие годы назад. Казалось ей, что вновь она молода, а лопочущая девчушка – ее дочь.
Может быть, так и прожила бы Марфа до скорого своего конца в неведении, но судьба решила иначе.
ГЛАВА 7
Был вечер. Обыкновенный пасмурный осенний вечер, когда ранние сумерки сливаются с серым дождем и наводят тоску на сердце. Марфа готовилась отойти ко сну. Служанка ее, Стеша, помогла хозяйке раздеться, взбила перину и подушку, поправила постель и остановилась возле двери, ожидая, что еще прикажет госпожа.
– Ох, устала я нынче, – тяжело вздохнула Марфа, опускаясь на постель. – Вот уж, действительно, старость – не радость. Раньше, бывало, весь день по дому хлопочу – и ничего, а теперь по лестнице поднимусь и сердце прихватывает.
– Ничего, госпожа, вот отдохнете и завтра свеженькой встанете, здоровенькой!
– Ты мне, Стешка, сказки-то не сказывай! А то я сама не вижу, в какую развалину превратилась! А я ведь годами еще и не так уж стара… Василий постарше меня будет годков на пять, а по сравнению с ним я старуха!
– Так, госпожа, с молодухой-то в постели он и сам молодеет!
Марфа растерялась. Догадывалась она, что муж завел зазнобу на стороне, да не знала, что всем про то известно.
– Зря не говори, – одернула она служанку. – Ты-то свечку не держала, вот и помалкивай!
Но обнаглевшая девка только носом фыркнула.
– Как так – я зря говорю? Да весь терем знает, что господин с ключницей спутался!
– С Анной? – вскричала Марфа. – Да как же это? Да как она посмела! Мужичка! В моем тереме! Да я прикажу гнать ее немедля! Зови Анну сюда, слышишь? Живо!
– Ой, госпожа… – с сомнением в голосе проговорила Стеша. – Позвать-то я, конечно, позову, да вот только будет ли от того прок?!
– Что ты сказать хочешь, холопка?
– Да то, что супруг ваш не позволит Анну из дому гнать!
– Глупости ты говоришь, Степанида! Муж мой и раньше по бабам таскался – для него под юбку залезть, как иному плюнуть. У него же души нет, он к бабам относится хуже, чем к своей собаке дворовой. Так что, Анну я выгоню, вот тебе крест!
Марфа торжественно перекрестилась.
– Думаю, госпожа, что все же не следует вам этого делать, – снова тихо проговорила Стеша.
– Да что такого будет, если я разгульную девку, которая про честь забыла и хозяйке своей такой черной неблагодарностью отплатила, на улицу гнать прикажу? – возмутилась Марфа.
– Уж не знаю, что и будет, да только чует мое сердце, что добра от этого ждать нечего.
– Так, что-то ты от меня скрываешь, Степанида, что-то не договариваешь, верно ведь? – осведомилась Марфа, а сама почувствовала, как закололо сердце в предчувствии неотвратимой беды.
– Да уж что здесь говорить! – воскликнула служанка. – Что слюбились они – одно дело, да ведомо ли вам, как он к этой мерзавке неблагодарной привязался?
– Ну, доколе я не замечала, чтоб он вообще к кому-нибудь привязывался иль чувства какие питал… Кроме Настеньки, может быть… А что?
– Да то, что брюхата ключница!
– А он, что же? – онемевшими губами спросила Марфа. Голос ее не слушался и вместе со словами из горла вылетали хрипы.
– А он весь так и светится, словно солнышко ясное!
– Господи! За что же ты меня так? – глухо простонала Марфа. – Ведь никому ничего плохого я в жизни своей не делала! За что ж ты меня так наказываешь! Позор-то какой!
Больше ничего Марфа сказать не смогла. Она схватилась за грудь и повалилась на подушки, лицо ее исказилось, глаза вылупились… Хотела сказать что-то, да не ворочался язык, только невнятные стоны рвались из горла.
– Что с вами, госпожа! – тут же с плачем подскочила к Марфе служанка.
– Позови… позови…
– Боярина, али лекаря кликнуть? – не поняла Степанида. – Я сейчас, я мигом, – и она рванулась к двери.
– Постой… – остановил ее прерывающийся шепот. – Поздно… – Марфа облизала пересохшие губы. – Поздно лекаря, и Василия ни к чему… Ее… ее позови… Анну…
Степанида некоторое время стояла в нерешительности, но потом, будто собралась с духом и исчезла за дверью.
Душно было боярыне, страшно. Вот она, смерть, какая! Незаметно подкралась, и не отмахнуться от нее, не отмолиться… Жизнь прожила, а счастья не видала – не узнала мужниной любви, потеряла дочь любимую… И внучку теперь не увидеть. Может, так и лучше – хоть не жить при таком позоре!
Скрипнула дверь, в комнату тихонько вошел кто-то. Марфа с трудом повернула голову и в неверном свете свечи узнала Анну. Боль с новою силой принялась терзать ее сердце.
– Госпожа звала меня? – ясным, чистым голосом произнесла Анна.
– Звала… – прохрипела умирающая. – Подойди… ближе…
Только тут Анна разглядела, как бледна хозяйка, с каким трудом дается ей каждое слово…
– Что случилось, госпожа? Не позвать ли лекаря?
– Не надо… лекаря… Скажи мне лучше, как ты жить будешь?
– О чем вы, госпожа? – насторожилась Анна.
– Я умираю… Нет, не надо никого звать на помощь… – добавила Марфа, узрев, что Анна собирается закричать. – Никто мне помочь уже не в силах… Да и не хочу я больше жить… Я тебя спрашиваю, как ты жить дальше собираешься?
Анна непонимающе глядела на хозяйку, инстинктивно прикрывая выпирающий уже живот руками.
– Тяжело тебе будет… – продолжала Марфа, – ведь виновата в моей смерти ты! Помни – ты одна!
Анна тихонько охнула и вцепилась в край стоявшей рядом лавки.
– А ты как думала? Решила, небось, что я как молча жила, так и умру, ни слова тебе не сказав? Нет уж, слушай! Ты с моим мужем слюбилась – на нем этот грех, мужики, они все такие. А вот ты ни о своей, ни о моей чести не подумала. Взяли тебя в дом, ровно путную, а ты вот как! Покарает тебя Господь – и здесь тебе недолго счастливой ходить, и там расплата ждет! Проклинаю тебя, слышишь! У престола божьего молить буду, чтоб наказал он тебя за счастье украденное, которого мне испытать не довелось… Проклинаю!
Анна чувствовала, что силы покидают ее, ноги подкашиваются, что она вот-вот упадет без чувств.
– Как же ты можешь? – вскричала она. – За то, что сама не смогла мужика любовью согреть, меня казнишь? Как только язык твой повернулся подобные слова говорить? Ведь тяжела я, а ты проклинаешь?! На тебя же твое проклятие падет, к тебе возвратится!
– Я уж отстрадала свое, – отвечала Марфа. На лице ее появилась зловещая улыбка. – Проклинаю!
Страшная судорога сотрясла все тело Марфы, и дыхание ее прервалось. Умерла боярыня Марфа, умерла, как и жила – одинокая, обозленная…
Анна словно в полусне вышла из комнаты. Возле двери натолкнулась на Степаниду.
– Что там? – спросила служанка, глядя на Анну огромными глазами, в которых застыл ужас. – Что боярыня?
– Умерла боярыня, – ответила Анна таким голосом, словно говорила о том, какие припасы надобно еще сделать на зиму.
– Ах, батюшки! Да как же это? – всплеснула руками Степанида и завыла в голос. Потом взглянула на безучастное лицо Анны и мгновенно замолкла. Хитрая девка смекнула, что перед нею новая госпожа, хоть с боярином и не венчанная, но оттого не менее властная. А кто ее знает, может она законную-то покойную супругу ненавидит лютой ненавистью и вытье Степанидино ее только еще более разъярит.
– Ну? Что стоишь? – ровным голосом спросила Анна. – Иди за людьми, пусть соберут боярыню в последний путь.
– Хозяину бы сказать должно, – осторожно сказала Степанида.
– Василию я сама скажу, – сказала Анна, словно отрезала, и пошла с высоко поднятой головой, расправив плечи, словно на казнь.
Вскоре весь терем уже знал, что нет больше боярыни Марфы, а появилась госпожа Анна. О переменах, в тереме происходящих, судачили все, начиная от последней посудомойки на кухне и кончая старым конюшим Тимофеем.
Анна же направилась к хозяйской опочивальне, куда Василий обычно приходил под вечер, чтобы дождаться темноты и того момента, когда можно будет идти к Анне. Женщина робко постучала в дверь.
– Кто там? – откликнулся Василий.
– Это я, Анна… ключница…
– Входи, чего стучишь?
Василий сидел за столом, читал Псалтырь.
– Что-то ты бледна сегодня, Анна, – настороженно произнес Василий, отрываясь от бумаг. – Может, прихворнула?
– Не больна я, Василий. Несчастье случилось, вот и бледна…
– О чем ты говоришь, Анна? Какая беда еще нагрянула? – вставая со стула, осведомился Василий и в голосе его слышался неподдельный испуг.
– Марфа померла, – ответила Анна. – Только что Богу душу отдала.
Василий не изменился в лице, не промелькнуло у него в глазах ни тени печали. Будто бы и не жена его, с которой прожил столько лет, умерла только что, а чужая, едва знакомая женщина.
– Что ж, упокой Господь ее душу, – пробормотал Василий. – Нужно сказать слугам, чтобы к похоронам готовились.
– Я уж сказала, – подала голос Анна.
– Не печалься, Анна! На все Божья воля. Значит, пришел час Марфе с земною жизнью распрощаться… Отчего же ты так печальна, Анна? Ведь главная помеха с нашего пути убрана. Теперь можем мы с тобою жить, ни от кого не скрываясь. Теперь ты действительно госпожа в этом доме и в душе моей!
– Ох, Василий, того ты только не ведаешь, что перед смертию Марфа меня к себе призвала, – со стоном выдавила Анна.
– Зачем еще? – насторожился боярин.
– В смерти своей она меня обвинила и прокляла страшно! – Анна вдруг зарыдала.
Василий поспешил к ней, обнял крепко.
– Ну что ты? Что ты?! Будет… Все это глупости! Какие еще проклятья! За что ей проклинать тебя? Служила ты верою и правдою, внучку вскормила…
– Прознала Марфа про то, что мы с тобой полюбовники, – все еще рыдая, сказала Анна.
Василий выругался сквозь зубы.
– Видать, кто-то ей помог про то прознать, – задумчиво сказал он. – Да уж что теперь по то говорить? Дело сделано. Не плачь Анна – все обойдется…
Анна лишь громче зарыдала и уткнулась лицом в плечо полюбовника.
– Ох, устала я нынче, – тяжело вздохнула Марфа, опускаясь на постель. – Вот уж, действительно, старость – не радость. Раньше, бывало, весь день по дому хлопочу – и ничего, а теперь по лестнице поднимусь и сердце прихватывает.
– Ничего, госпожа, вот отдохнете и завтра свеженькой встанете, здоровенькой!
– Ты мне, Стешка, сказки-то не сказывай! А то я сама не вижу, в какую развалину превратилась! А я ведь годами еще и не так уж стара… Василий постарше меня будет годков на пять, а по сравнению с ним я старуха!
– Так, госпожа, с молодухой-то в постели он и сам молодеет!
Марфа растерялась. Догадывалась она, что муж завел зазнобу на стороне, да не знала, что всем про то известно.
– Зря не говори, – одернула она служанку. – Ты-то свечку не держала, вот и помалкивай!
Но обнаглевшая девка только носом фыркнула.
– Как так – я зря говорю? Да весь терем знает, что господин с ключницей спутался!
– С Анной? – вскричала Марфа. – Да как же это? Да как она посмела! Мужичка! В моем тереме! Да я прикажу гнать ее немедля! Зови Анну сюда, слышишь? Живо!
– Ой, госпожа… – с сомнением в голосе проговорила Стеша. – Позвать-то я, конечно, позову, да вот только будет ли от того прок?!
– Что ты сказать хочешь, холопка?
– Да то, что супруг ваш не позволит Анну из дому гнать!
– Глупости ты говоришь, Степанида! Муж мой и раньше по бабам таскался – для него под юбку залезть, как иному плюнуть. У него же души нет, он к бабам относится хуже, чем к своей собаке дворовой. Так что, Анну я выгоню, вот тебе крест!
Марфа торжественно перекрестилась.
– Думаю, госпожа, что все же не следует вам этого делать, – снова тихо проговорила Стеша.
– Да что такого будет, если я разгульную девку, которая про честь забыла и хозяйке своей такой черной неблагодарностью отплатила, на улицу гнать прикажу? – возмутилась Марфа.
– Уж не знаю, что и будет, да только чует мое сердце, что добра от этого ждать нечего.
– Так, что-то ты от меня скрываешь, Степанида, что-то не договариваешь, верно ведь? – осведомилась Марфа, а сама почувствовала, как закололо сердце в предчувствии неотвратимой беды.
– Да уж что здесь говорить! – воскликнула служанка. – Что слюбились они – одно дело, да ведомо ли вам, как он к этой мерзавке неблагодарной привязался?
– Ну, доколе я не замечала, чтоб он вообще к кому-нибудь привязывался иль чувства какие питал… Кроме Настеньки, может быть… А что?
– Да то, что брюхата ключница!
– А он, что же? – онемевшими губами спросила Марфа. Голос ее не слушался и вместе со словами из горла вылетали хрипы.
– А он весь так и светится, словно солнышко ясное!
– Господи! За что же ты меня так? – глухо простонала Марфа. – Ведь никому ничего плохого я в жизни своей не делала! За что ж ты меня так наказываешь! Позор-то какой!
Больше ничего Марфа сказать не смогла. Она схватилась за грудь и повалилась на подушки, лицо ее исказилось, глаза вылупились… Хотела сказать что-то, да не ворочался язык, только невнятные стоны рвались из горла.
– Что с вами, госпожа! – тут же с плачем подскочила к Марфе служанка.
– Позови… позови…
– Боярина, али лекаря кликнуть? – не поняла Степанида. – Я сейчас, я мигом, – и она рванулась к двери.
– Постой… – остановил ее прерывающийся шепот. – Поздно… – Марфа облизала пересохшие губы. – Поздно лекаря, и Василия ни к чему… Ее… ее позови… Анну…
Степанида некоторое время стояла в нерешительности, но потом, будто собралась с духом и исчезла за дверью.
Душно было боярыне, страшно. Вот она, смерть, какая! Незаметно подкралась, и не отмахнуться от нее, не отмолиться… Жизнь прожила, а счастья не видала – не узнала мужниной любви, потеряла дочь любимую… И внучку теперь не увидеть. Может, так и лучше – хоть не жить при таком позоре!
Скрипнула дверь, в комнату тихонько вошел кто-то. Марфа с трудом повернула голову и в неверном свете свечи узнала Анну. Боль с новою силой принялась терзать ее сердце.
– Госпожа звала меня? – ясным, чистым голосом произнесла Анна.
– Звала… – прохрипела умирающая. – Подойди… ближе…
Только тут Анна разглядела, как бледна хозяйка, с каким трудом дается ей каждое слово…
– Что случилось, госпожа? Не позвать ли лекаря?
– Не надо… лекаря… Скажи мне лучше, как ты жить будешь?
– О чем вы, госпожа? – насторожилась Анна.
– Я умираю… Нет, не надо никого звать на помощь… – добавила Марфа, узрев, что Анна собирается закричать. – Никто мне помочь уже не в силах… Да и не хочу я больше жить… Я тебя спрашиваю, как ты жить дальше собираешься?
Анна непонимающе глядела на хозяйку, инстинктивно прикрывая выпирающий уже живот руками.
– Тяжело тебе будет… – продолжала Марфа, – ведь виновата в моей смерти ты! Помни – ты одна!
Анна тихонько охнула и вцепилась в край стоявшей рядом лавки.
– А ты как думала? Решила, небось, что я как молча жила, так и умру, ни слова тебе не сказав? Нет уж, слушай! Ты с моим мужем слюбилась – на нем этот грех, мужики, они все такие. А вот ты ни о своей, ни о моей чести не подумала. Взяли тебя в дом, ровно путную, а ты вот как! Покарает тебя Господь – и здесь тебе недолго счастливой ходить, и там расплата ждет! Проклинаю тебя, слышишь! У престола божьего молить буду, чтоб наказал он тебя за счастье украденное, которого мне испытать не довелось… Проклинаю!
Анна чувствовала, что силы покидают ее, ноги подкашиваются, что она вот-вот упадет без чувств.
– Как же ты можешь? – вскричала она. – За то, что сама не смогла мужика любовью согреть, меня казнишь? Как только язык твой повернулся подобные слова говорить? Ведь тяжела я, а ты проклинаешь?! На тебя же твое проклятие падет, к тебе возвратится!
– Я уж отстрадала свое, – отвечала Марфа. На лице ее появилась зловещая улыбка. – Проклинаю!
Страшная судорога сотрясла все тело Марфы, и дыхание ее прервалось. Умерла боярыня Марфа, умерла, как и жила – одинокая, обозленная…
Анна словно в полусне вышла из комнаты. Возле двери натолкнулась на Степаниду.
– Что там? – спросила служанка, глядя на Анну огромными глазами, в которых застыл ужас. – Что боярыня?
– Умерла боярыня, – ответила Анна таким голосом, словно говорила о том, какие припасы надобно еще сделать на зиму.
– Ах, батюшки! Да как же это? – всплеснула руками Степанида и завыла в голос. Потом взглянула на безучастное лицо Анны и мгновенно замолкла. Хитрая девка смекнула, что перед нею новая госпожа, хоть с боярином и не венчанная, но оттого не менее властная. А кто ее знает, может она законную-то покойную супругу ненавидит лютой ненавистью и вытье Степанидино ее только еще более разъярит.
– Ну? Что стоишь? – ровным голосом спросила Анна. – Иди за людьми, пусть соберут боярыню в последний путь.
– Хозяину бы сказать должно, – осторожно сказала Степанида.
– Василию я сама скажу, – сказала Анна, словно отрезала, и пошла с высоко поднятой головой, расправив плечи, словно на казнь.
Вскоре весь терем уже знал, что нет больше боярыни Марфы, а появилась госпожа Анна. О переменах, в тереме происходящих, судачили все, начиная от последней посудомойки на кухне и кончая старым конюшим Тимофеем.
Анна же направилась к хозяйской опочивальне, куда Василий обычно приходил под вечер, чтобы дождаться темноты и того момента, когда можно будет идти к Анне. Женщина робко постучала в дверь.
– Кто там? – откликнулся Василий.
– Это я, Анна… ключница…
– Входи, чего стучишь?
Василий сидел за столом, читал Псалтырь.
– Что-то ты бледна сегодня, Анна, – настороженно произнес Василий, отрываясь от бумаг. – Может, прихворнула?
– Не больна я, Василий. Несчастье случилось, вот и бледна…
– О чем ты говоришь, Анна? Какая беда еще нагрянула? – вставая со стула, осведомился Василий и в голосе его слышался неподдельный испуг.
– Марфа померла, – ответила Анна. – Только что Богу душу отдала.
Василий не изменился в лице, не промелькнуло у него в глазах ни тени печали. Будто бы и не жена его, с которой прожил столько лет, умерла только что, а чужая, едва знакомая женщина.
– Что ж, упокой Господь ее душу, – пробормотал Василий. – Нужно сказать слугам, чтобы к похоронам готовились.
– Я уж сказала, – подала голос Анна.
– Не печалься, Анна! На все Божья воля. Значит, пришел час Марфе с земною жизнью распрощаться… Отчего же ты так печальна, Анна? Ведь главная помеха с нашего пути убрана. Теперь можем мы с тобою жить, ни от кого не скрываясь. Теперь ты действительно госпожа в этом доме и в душе моей!
– Ох, Василий, того ты только не ведаешь, что перед смертию Марфа меня к себе призвала, – со стоном выдавила Анна.
– Зачем еще? – насторожился боярин.
– В смерти своей она меня обвинила и прокляла страшно! – Анна вдруг зарыдала.
Василий поспешил к ней, обнял крепко.
– Ну что ты? Что ты?! Будет… Все это глупости! Какие еще проклятья! За что ей проклинать тебя? Служила ты верою и правдою, внучку вскормила…
– Прознала Марфа про то, что мы с тобой полюбовники, – все еще рыдая, сказала Анна.
Василий выругался сквозь зубы.
– Видать, кто-то ей помог про то прознать, – задумчиво сказал он. – Да уж что теперь по то говорить? Дело сделано. Не плачь Анна – все обойдется…
Анна лишь громче зарыдала и уткнулась лицом в плечо полюбовника.
ГЛАВА 8
Схоронили Марфу, и с того дня жизнь Анны превратилась в непрерывный кошмар – все ждала она, когда начнет исполняться проклятье, а оно все не исполнялось. Василий посмеивался над глупостью зазнобы, и вскоре Анна и думать забыла про слова покойной госпожи.
Тем временем подходил ей срок разрешиться от бремени. Как зеницу ока берегла Анна чрево, ходила, словно по струночке. Запретил ей Василий поднимать тяжелое, сердиться на челядь, играть с детьми – его бы воля, и вовсе уложил в постель до самых родов. Но не такова была Анна, минутки не могла она без работы посидеть. Когда бранил ее Василий – отмахивалась:
– Я баба здоровая, что со мной станется!
Но человек предполагает, а Бог располагает. Шла как-то Анна по крутой лесенке в поварню – распорядиться насчет ужина, и дошла уж до середины, как услышала сверху крик. Обернулась – а это крошка Настенька летит ей навстречу, захлебывается криком… Решила, видно, догнать свою няньку, да поскользнулась, на ногах не удержалась, и теперь скользит вниз.
Забыв об осторожности, Анна подалась к девочке всем телом и та с размаху ухнула в к ней объятья. Выросла Настенька, что и говорить – не удержалась Анна, навзничь упала на ступени, почувствовав невыносимую, пронизывающую боль в пояснице. Свет померк в глазах, и женщина лишилась чувств.
Очнулась в опочивальне, в своей кровати. Рядом с ней склонилась лекарка.
– Что со мной, Улита? – спросила Анна, дивясь тому, с каким трудом даются ей слова.
– Неужто не помнишь, госпожа? – ласково отвечала лекарка. – С лестницы крутой ты упала, Настеньку спасала. Хвала Господу нашему Иисусу Христу, что жива осталась!
– Отчего ж меня так разломило? Или становая жила у меня подкосилась? – испугалась Анна.
Лекарка помрачнела лицом, но с ответом медлила.
– Что молчишь? – встревожилась Анна. – Ежели плоха я и дни мои сочтены, то так и скажи…
– Что ты, что ты, госпожа! Как только могла подумать такое! Тебе еще жить, да жить! Вот только…
– Договаривай, Улита! Не томи! – воскликнула Анна.
– Разрешилась ты, госпожа ребеночком, мальчиком… – прошептала лекарка. – Да, только мертвеньким он родился…
Как только дошел до Анны смысл сказанного, зарыдала она в голос, забилась, как пойманная птица…
Долго еще хворала она, не хотела вставать из постели. Долго еще убеждал ее Василий, что не станет любить ее меньше, не встанет между ними мертвый младенчик. Самому до слез жаль было первого и последнего своего сына, который не успел даже взглянуть на этот белый свет, да что ж делать! Грех сетовать…
А за стенами терема бушевал свирепый мир, и в этом мире подрастал и мужал юный князь Иоанн. Уже придя в осмысленный возраст, он всем сердцем ненавидел Шуйских, почувствовав тягость незаконной опеки.
Часто бывал в гостях у Василия думской советник Феодор Воронцов и доносил отошедшему от дел боярину страшные вести. За чаркой вина наклонялся близко к уху приятеля, шептал, обдавая его запахом редьки, щекоча мокрой бородой:
– Фомка Воронцов, клеврет Шуйских, митрополитову мантию на нем изорвал… Бесчинство великое творится при дворе, смуты и козни неисчислимые… Удаляют от государя всех людей, кто для них опасен – кто смелостью, кто разумом, кто усердием к отечеству… Рано, ох, рано ты отошел от дел, Василий Петрович. Нужен наставник государю, иначе пропадет он, как есть пропадет…
Василий Петрович выпивал чарку, хрустел солеными рыжиками.
– Ну а ты что ж, Федор Семенович? Нешто тоже отступаешься? Ты государю нашему защита и опора, вот и введи его в разум.
– Недолго мне, видно, осталось быть наставником князю. Точат на меня ножи Шуйские, можешь мне поверить!
Василий Петрович только головой качал. Уйдя на покой, он о многом постарался забыть, смуты и козни придворные мало занимали рассудок его. Осталось только честолюбье великое, и оттого, когда Федор Семенович предложил:
– А что, Василий, отдашь воспитанника своего в товарищи молодому князю Иоанну? – Василий Петрович с радостью согласился. Пора было думать о будущем Михаила. Будь опекун его помоложе – уж поборолся бы за место для сына своей последней лады. А теперь уж силушка не та. Так хоть показать мальчонке дорожку, по которой идти надобно – детские-то друзья крепко в сердце западают, авось не оставит князь заботами Михаила!
Анна переполошилась.
– Мал он еще, оставь его, – упрашивала она. – Куда ему на государеву службу?
– Так ведь не на службу, а в товарищи отдаю, – терпеливо толковал ей Василий. – Будет при государе забавы его делить, да так и найдет свою дорогу в жизни.
– Забавы! Ведомы нам те государевы забавы, вся Москва про них говорит. С высокого крыльца кремлевского кидает всякую тварь мелкую – то котят, то щенят. Они мрут, а он радуется. Шуйские его злу научили.
– Да тебе-то откуда сие ведомо? – опешил Василий.
– Что ж я, глухая? Вон к тебе Федор Семенович ходит, так я и слышу ваши разговоры. А если б и не слышала – всей Москве про то известно.
Тем временем подходил ей срок разрешиться от бремени. Как зеницу ока берегла Анна чрево, ходила, словно по струночке. Запретил ей Василий поднимать тяжелое, сердиться на челядь, играть с детьми – его бы воля, и вовсе уложил в постель до самых родов. Но не такова была Анна, минутки не могла она без работы посидеть. Когда бранил ее Василий – отмахивалась:
– Я баба здоровая, что со мной станется!
Но человек предполагает, а Бог располагает. Шла как-то Анна по крутой лесенке в поварню – распорядиться насчет ужина, и дошла уж до середины, как услышала сверху крик. Обернулась – а это крошка Настенька летит ей навстречу, захлебывается криком… Решила, видно, догнать свою няньку, да поскользнулась, на ногах не удержалась, и теперь скользит вниз.
Забыв об осторожности, Анна подалась к девочке всем телом и та с размаху ухнула в к ней объятья. Выросла Настенька, что и говорить – не удержалась Анна, навзничь упала на ступени, почувствовав невыносимую, пронизывающую боль в пояснице. Свет померк в глазах, и женщина лишилась чувств.
Очнулась в опочивальне, в своей кровати. Рядом с ней склонилась лекарка.
– Что со мной, Улита? – спросила Анна, дивясь тому, с каким трудом даются ей слова.
– Неужто не помнишь, госпожа? – ласково отвечала лекарка. – С лестницы крутой ты упала, Настеньку спасала. Хвала Господу нашему Иисусу Христу, что жива осталась!
– Отчего ж меня так разломило? Или становая жила у меня подкосилась? – испугалась Анна.
Лекарка помрачнела лицом, но с ответом медлила.
– Что молчишь? – встревожилась Анна. – Ежели плоха я и дни мои сочтены, то так и скажи…
– Что ты, что ты, госпожа! Как только могла подумать такое! Тебе еще жить, да жить! Вот только…
– Договаривай, Улита! Не томи! – воскликнула Анна.
– Разрешилась ты, госпожа ребеночком, мальчиком… – прошептала лекарка. – Да, только мертвеньким он родился…
Как только дошел до Анны смысл сказанного, зарыдала она в голос, забилась, как пойманная птица…
Долго еще хворала она, не хотела вставать из постели. Долго еще убеждал ее Василий, что не станет любить ее меньше, не встанет между ними мертвый младенчик. Самому до слез жаль было первого и последнего своего сына, который не успел даже взглянуть на этот белый свет, да что ж делать! Грех сетовать…
А за стенами терема бушевал свирепый мир, и в этом мире подрастал и мужал юный князь Иоанн. Уже придя в осмысленный возраст, он всем сердцем ненавидел Шуйских, почувствовав тягость незаконной опеки.
Часто бывал в гостях у Василия думской советник Феодор Воронцов и доносил отошедшему от дел боярину страшные вести. За чаркой вина наклонялся близко к уху приятеля, шептал, обдавая его запахом редьки, щекоча мокрой бородой:
– Фомка Воронцов, клеврет Шуйских, митрополитову мантию на нем изорвал… Бесчинство великое творится при дворе, смуты и козни неисчислимые… Удаляют от государя всех людей, кто для них опасен – кто смелостью, кто разумом, кто усердием к отечеству… Рано, ох, рано ты отошел от дел, Василий Петрович. Нужен наставник государю, иначе пропадет он, как есть пропадет…
Василий Петрович выпивал чарку, хрустел солеными рыжиками.
– Ну а ты что ж, Федор Семенович? Нешто тоже отступаешься? Ты государю нашему защита и опора, вот и введи его в разум.
– Недолго мне, видно, осталось быть наставником князю. Точат на меня ножи Шуйские, можешь мне поверить!
Василий Петрович только головой качал. Уйдя на покой, он о многом постарался забыть, смуты и козни придворные мало занимали рассудок его. Осталось только честолюбье великое, и оттого, когда Федор Семенович предложил:
– А что, Василий, отдашь воспитанника своего в товарищи молодому князю Иоанну? – Василий Петрович с радостью согласился. Пора было думать о будущем Михаила. Будь опекун его помоложе – уж поборолся бы за место для сына своей последней лады. А теперь уж силушка не та. Так хоть показать мальчонке дорожку, по которой идти надобно – детские-то друзья крепко в сердце западают, авось не оставит князь заботами Михаила!
Анна переполошилась.
– Мал он еще, оставь его, – упрашивала она. – Куда ему на государеву службу?
– Так ведь не на службу, а в товарищи отдаю, – терпеливо толковал ей Василий. – Будет при государе забавы его делить, да так и найдет свою дорогу в жизни.
– Забавы! Ведомы нам те государевы забавы, вся Москва про них говорит. С высокого крыльца кремлевского кидает всякую тварь мелкую – то котят, то щенят. Они мрут, а он радуется. Шуйские его злу научили.
– Да тебе-то откуда сие ведомо? – опешил Василий.
– Что ж я, глухая? Вон к тебе Федор Семенович ходит, так я и слышу ваши разговоры. А если б и не слышала – всей Москве про то известно.