Александрова Марина. Подарок крестного

   Дверь затворилась; шушукающиеся девки примолкли, опустили взоры. Михайло оглядел окружавшие его лица: на них застыло ожидание. Кого выберет московский боярин, кто ему приглянется? Хотя и разбирал их страх, каждая втайне желала быть избранной – не холоп какой, но москвич, государев человек глаз положит.
   Позже недоумевала челядь – неужто в Москве девки краше, али разборчив настолько боярин, что не угодили ему, али не по его вкусу баб подобрали? Так никому из них и не пришлось похвастаться… Не ведали они того, что не охотник Михайло до чужого добра, да и настрой в тот день у него не тот был – никак не шла из головы Настасья. Однако ж прогонять девок тоже не стал – и вправду, каково одному в пустых хоромах покажется? Да и не доводилось никогда Шорину за таким столом сиживать, будет над чем с государем потом потешаться.
   А, кроме того, еще одна задумка пришла в голову Михаилу. Научившись от хозяина терема любопытствовать, решил он выведать и про самого Григория, и про порядки, им установленные, а то и просто про жизнь Новгородскую послушать – девки наверняка болтливы, главное, не испужались бы только.
   – Пошто взор опустили, неужто нечисть где увидали? – усмехаясь, обратился Михайло к смутившимся девкам.
   В ответ, словно по приказу, двадцать красавиц подняли на него свои разного цвета очи.
   – Ну, что расскажите гостю, каково ваше житие-бытие в Новгороде?
   Двадцать пар глаз продолжали упорно смотреть на Михаила, но никто так и не осмелился заговорить с боярином.
   Михайло решил по-иному повести разговор.
   – Как тебя звать, девица? – выбрав, как ему показалось, менее испуганное лицо, спросил он уже ласково.
   – Марией, только все меня Машуткой кличут. – Михайло верно приметил: из всех девиц Маша была самая шустрая.
   – А мне как тебя называть?
   – А как угодно будет, так и называйте. Вот только Мария красивше как-то, – добавила хитрая девка, заметив боярское расположение.
   Михаил от души улыбнулся, и смущение девиц как рукой сняло.
   – А по батюшке чья будешь? – решив, что понравится простой девке такое обращение, поинтересовался Шорин.
   – Нету у меня батюшки, и матушки тоже. Подкидыш я, – нисколько не смущаясь, ответила Машутка.
   – Кто ж тебя приютил?
   – Мир не без добрых людей. Взяла меня к себе в дом Елена Селина – не послал ей Бог детей, вот меня к ней и подкинули, хоть и не больно богата.
   Странное подозрение закралось в душу Михаила: его мать тоже была из рода Селиных…
   Машутка, приняв промелькнувшее на лице боярина удивление за неподдельный интерес к своей судьбе, продолжала:
   – Сказывали, не повезло мне: Елена потому и одна всю жизнь прожила, что нелегкого нрава, тяжело мне придется. И правду говорили люди: бывало и лупила она меня, и бранила, и работать заставляла немало. Да только грешно мне на нее обижаться: не родная я ей кровь, а все ж пожалела, не оставила замерзать на дворе. А как подросла я, сюда, в терем определила, так что без куска хлеба теперь не останусь.
   Обратив внимание на последние слова Марии, Михайло предложил девкам откушать вместе с ним. Но, заметив их смущение, хоть и негоже было так поступать боярину, пододвинул сидящей по правую руку широкое блюдо, другой налил кваску, сам меж тем первым приступая к трапезе.
   Немного помедлив, девки принялись за еду, заимев возможность и пошушукаться. Михайло за трапезой успел познакомиться и с другими, меж делом задавая вопросы то одной, то другой, посмеиваясь и рассказывая небылицы. Девицам, видимо, гость весьма понравился, по вкусу также пришлось и боярское угощение – от прежней робости не осталось и следа.
   Спустя какое-то мгновение палата наполнилась монотонным гулом: многие увлеклись своей беседой, другие были заняты угощением; девки словно и забыли о боярине, веселились от души, а Михайле только того и надо было.
   Подозвал он к себе верткую Машутку; усадив ее по правую руку, продолжил расспросы.
   – А жива ль твоя добродетельница? – как будто между делом поинтересовался Михаил.
   – Жива до сих пор.
   – А годков уж ей сколько?
   – Ой, да кто ж теперь скажет-то… – Машутка на миг задумалась, а потом, тряхнув головой, словно не справившись с непосильной задачей, выложила то, что знала. – Она стара уж была, когда меня подбросили, а сейчас и подавно. В
   Новгороде вряд ли ей одногодки сыщутся. Кой-кто поговаривает, ей лет сто должно быть, да Господь не хочет такую злыдню прибрать.
   – А есть ли родня у твоей мачехи, ничего она тебе про то не сказывала?
   Нахмурившись, Мария ответила:
   – Я поначалу думала, что и нету. Но как-то, я еще ребенком была, обмолвилась Елена о родне. Провинилась я тогда безбожно, до слез довела ее. Обычно-то она словно каменная.
   Вот тогда-то и крикнула она в сердцах, дескать, Господь ее за Аннушку наказывает. Говорит, брат когда помер, дочку оставил – Анну; та уж постарше была, не захотела, мол, со мной в Новгород отправляться, заупрямилась, недолго думая, без Елениного ведома замуж вышла. Девка, говорит, завидная была, я б ей такого мужа сыскала. Так нет же, сама нашла – без кола да без двора, нищету распоследнюю.
   – Мачеха моя, – продолжала Маша, – уж больно осерчала тогда на племянницу свою: решила, коли не захотела помощь принять, пущай сама выкручивается – уехала, не простившись, и никогда больше не наведывала Аню. Однако ж все время сообщали ей бывавшие в тех краях, каково житье у Аннушки. Знала Елена, что туго ей приходится, знала и что ребеночек у нее родился, но не захотела племянницу свою проведать, младенцу крестной стать. Даже когда у Аннушки муж помер – не поехала она к ней, зло затаила.
   – Долго ждала Елена, но не было вестей о родственнице; Аннушка как сквозь землю провалилась. Наведывавшиеся в те края поговаривали, что заколочена ее изба, покосилась уже: знать, давненько уж там никто не живет.
   – А как услышала эту весть Елена, болезнь на нее накатила, мне про то соседка уж после сказывала, – добавила Машутка. Говорят, мачеха сама потом Аннушку искала: ездила, людей выспрашивала, да так ни с чем и вернулась. То ли не захотели с ней люди дела иметь, то ли знали, да что-то скрывали, только не стали ничего говорить. К тому времени знакомцев Аннушкиных уж не осталось, а в замужестве она и не дружилась ни с кем. Соседка, и та у ней одна была – на отшибе жили, так ее в Московии не то брат, не то сват пристроил, только то про нее и знают. Никто и сказать не мог, жива или померла Анна…
   – Вот и до сих пор мучается мачеха моя, своим грехом Аннушкину смерть считает, хотя доподлинно никто о ее смерти не знает, – выложив все, закончила Мария.
   Михайло все больше дивился, выслушав незатейливый Машин рассказ. Все сходилось: его мать звалась Анна, до замужества Селина. Не любила мать про то рассказывать, но помнил Михайло, что жила она в молодости бедно, рано вышла замуж и рано же потеряла мужа. После его смерти попала в терем Василия, никогда боле не давая о себе вестей никому из помнивших ее. Родни у них не было: пару раз только упомянула мать о своей тетке, но Михаил даже не знал, как ее звать.
   Давно хотел найти Шорин свою сродственницу, однако, не зная, где живет она и жива ли вообще, так до сих пор не выполнил бы своего намерения, случайным образом не встретив словоохотливую Машутку.
   – А ты нынче в тереме живешь али с мачехой? – вернувшись к прежнему разговору, спросил Михаил.
   – В тереме – недосуг мне туда-сюда бегать.
   – Елену-то навещаешь?
   – А как же. Ежели день воскресный или праздник какой, бывает, и отпрашиваться приходится.
   – Хворает мачеха?
   – Что вы, я и то чаще хвораю. Она нас всех переживет…
   – А в это воскресение пойдешь к ней?
   – Пойду, куда ж деваться. Хлебов напечь надо, а если успею, печь помажу.
   – А хочешь, пойдем вместе, скучно-то поди одной со старухой? – подмигивая, тихо спросил Михаил.
   Машутка попыталась незаметно оглядеться – не слушают ли соседки, чего ей боярин предлагает? Но те, уже не надеясь привлечь на себя внимание, утомленные долгой беседой боярина и Марии, были заняты каждая своим делом. Только любопытная Аксинья, сидящая совсем рядом, могла слышать их разговор, потому Мария снизила голос почти до шепота.
   – Угу, – кивнула она головой, удивясь желанию московского боярина, зачем-то затеявшего не в богатые палаты ее позвать, но отправиться в старое мачехино жилище.
   – Ты какой дорогой пойдешь? – поинтересовался Михаил.
   – А в сторону речки. Ежели из терема выйдешь, то сперва по тропиночке книзу, – шепотом продолжала Мария.
   Михайло быстро сообразил: только что Гришка чуть не упал с коня на той тропиночке. И не дав Машутке договорить, перебил ее:
   – Знакомо мне это место. А когда ждать-то тебя?
   – Да я с первыми петухами к ней собиралась – дел полно. Коли не испужаешься так рано вставать, я на тропинке у ключа подожду.
   – Только без обману! Коли не желаешь боярина в гости позвать, скажи сразу: я не осерчаю, браниться не буду, – вопрошающе взглянул на нее Михаил.
   – А чего мне обманывать, – обиделась Маша. – Кабы вы надо мной не посмеялись – буду мерзнуть, а никого и не будет…
   – Вот тебе слово боярское, что приду, – усмехнулся ласково Михаил. – И еще у меня просьба к тебе есть – коли сохранишь все в тайне – не пожалеешь, от всей души отблагодарю.
   У Машутки радостно заблестели очи – коли так же щедр, как весел да разговорчив был боярин, не грех и потерпеть, не хвастать перед подругами, потому поспешно кивнула головой – а вдруг боярин передумает.
   Потолковав с Марией, Михайло призадумался – от прежнего одиночества не осталось и следа. Заметив, что девки примолкли, выжидающе глядя на боярина, Михайло оторвался от своих мыслей, вновь повел беседу. Рассмешив напоследок девок еще какой-то небылицей, резко поднялся из-за стола, кликнул Егора – и через мгновение слуга уже вел московского гостя в опочивальню, оставив всю челядь в глубоком недоумении.

ГЛАВА 16

   В воскресение, как и условились, ранним утром, пока еще было темно, Михайло подъехал на тропиночку. Замерзая все больше и больше, он уже разуверился в том, что девка его не обманет, однако Мария выполнила свое обещание – с первыми петухами послышались осторожные шаги.
   Михаил, не дав Машутке даже рта раскрыть, усадил ее на коня, и, спустившись по тропиночке, помчался что есть духу.
   – А теперь куда? – спустившись по дороге, как объясняла Мария, и пуская коня шагом, поинтересовался Михаил.
   Машутка еле отдышалась – не доводилось ей на боярском коне верхом скакать, да еще к тому же так быстро. Не в силах ничего вымолвить, Маша указала куда-то в темень, и только когда Михаил поравнялся с ее родным кровом, обрела дар речи.
   Елену нельзя было назвать бедной – с улицы жилище казалось вполне ухоженным. Крепкий забор, широкий двор, огромный пес, залившийся лаем при виде чужого: все говорило о том, что хозяева живут хоть не в богатстве, но в достатке. Сквозь маленькое оконце наружу пробивался неяркий свет, значит, Елена уже не спала.
   Поскольку она жила одна, Михаилу самому пришлось заняться конем. Пока он возился, хозяйка, видимо услышавшая собачий лай, сама вышла во двор.
   – Машка, ты что ли? – узнав Марию, дожидавшуюся Михаила, спросила Елена и замерла, увидев подходившего молодого незнакомца, одежда которого выдавала в нем боярина.
   – Встречайте гостей, Елена Павловна, – нисколько не смущаясь, обратилась Мария к мачехе.
   Елена, не мигая, долго в упор смотрела на Михаила. Он же в свою очередь тоже не отрывал очей от стоявшей перед ним старухи. Странная дрожь пробежала по телу Михаила: на миг ему показалось, что среди целой рати смог бы он узнать родную кровь.
   Уже начало светать, к тому же привыкшие к темноте глаза Михаила позволяли кое-что рассмотреть. Елена была настолько стара, что даже сложно представить, сколько ей теперь лет.
   На голове у нее, наверное, не было ни одного темного волоска, когда-то стройный стан согнули года, а сухое морщинистое лицо, казалось, уже ничего не выражало.
   Так бы и простояли Михаил и Елена на дворе, как зачарованные глядя друг на друга, если бы шустрая Машутка не пригласила гостя в избу.
   Уже в горнице Мария попыталась было познакомить мачеху и Михаила, но, как ни странно, ставшая в старости неразговорчивой Елена на этот раз ее опередила.
   – Ну, рассказывайте, с чем пожаловали. Неужто моя вертихвостка приглянулась? – скрипучим голосом спросила Елена.
   – Ой, что вы, это ж боярин московский, государев человек…
   – А ты бы помолчала, дуреха, и сама вижу, что не холоп. Да коли привела гостя, на стол бы чего собрала, чем меня поучать, – уже приказывая, обратилась она к Марии.
   Маша, все еще привыкшая слушаться мачеху, безропотно подчинилась, оставив наконец-то Михаила один на один с Еленой.
   Опять, как и во дворе, в горнице на какой-то миг воцарилось молчание: рассматривали друг друга уже при свете.
   – Ну и как звать государева человека? – первым нарушила молчание Елена.
   – Михаилом.
   – Что ж тебя занесло в мою избу? Нет, не Машка, хоть и люб ты ей, – словно сама с собой, рассуждала вслух Елена.
   Еще раз оглядев его с головы до ног, с ехидцей продолжила:
   – Да ты милок, женат похоже, верно угадала? Не отпирайся, по глазам вижу, – даже не дав ничего ответить, добавила Елена. Да и не побаловаться тебя Мария привела – у Гришки поди сподручнее… На что ж тебе со старухой толковать-то понадобилось?
   Пораженный догадливостью Елены, Михайло смутился. Знать, придется все начистоту, как есть выкладывать.
   – Верно вы, Елена Павловна, подметили. К вам я с разговором пришел, но кабы не Машутка, никогда бы не переступил порога этого.
   На этот раз Елена молчала, внимательно слушая гостя.
   – Хотел я сперва расспросить, как поживаете, да вижу, не по нраву вам пустые разговоры. Потому сразу признаюсь – просьба у меня к вам есть, Елена Павловна. Давно вы в Новгороде, наверняка все, что в городе творится, знаете.
   – Верно, экий ты догадливый! Да только не думай, что я тебе все докладывать стану.
   – А я и не собираюсь обо всем-то расспрашивать. Мне одно интересно: известно ли тебе, есть ли где в городе дети только что родившиеся да без родителей оставшиеся или брошенные?
   Елена призадумалась, однако, то ли доподлинно зная, то ли догадываясь, где о том можно узнать, хитро спросила у Михаила:
   – А как же, и о том ведаю, а тебе зачем то знать? Ежели к себе ребеночка решил взять, неужто в Московии детишек нет?
   – Не дает нам Господь с супругой ребятишек, вот и решили ребеночка взять, – не сказав всей правды, ответил Михаил.
   – Да ты и сам молодой, а супруга и подавно. Будут у вас еще детки, погоди немного.
   – Коли была бы надежда, не стал бы я беспокоиться. У нее и мать родами умерла. Вот только не хотим мы с Настасьей, чтобы знал кто об этом. Наследником я его сделаю, и даже говорить про то не будем, что не родной он нам. Каково же мальчонке будет, вдруг подрастет, а злая душа про то и нашепчет? Лучше пусть думают, что Настасья сама его родила – ему же проще будет.
   – Значит, ты мальчонку решил взять?
   – Да можно и девочку, только бы подгадать к сроку.
   – И когда у твоей жены срок выйдет?
   – Да уж месяц остался, а пока дела государевы закончу, и того меньше будет. И еще: повитуху тоже отсюда привезти надо, чтоб лишних разговоров не было.
   – Что ж, – подходя совсем близко и заглядывая Михаилу в очи, согласилась старуха, – помогу я тебе, коли и ты мою просьбу выполнишь. Вижу я – человек ты серьезный, злого дела затевать не станешь, оттого к тебе и обратилась.
   – Стара я уж стала, не та, что раньше, недолго мне на этом свете осталось. Я бы и смерти не боялась, – немного помолчав, продолжала Елена, – если бы не Мария. Она ведь одна-одинешенька без меня останется. Чую, пропадет она у Гришки без моего присмотру, не спроста он ее боярам показывает.
   – Присмотри за ней, боярин, – взяв Михаила за руку, взмолилась старуха, – не смогу я еще один грех на душу принять. Не будет мне спокойно, коли Машутка непристроенной останется. Забери ее в Москву, позаботься о сироте. Знаю, она согласится: люб ты ей.
   – Не надо, не говори, что жена у тебя, – не давая возразить Михаилу, продолжала Елена. – Я ж не в жены ее взять прошу. Неужто в боярском доме челядь какая не требуется? Может, в другой какой терем отдашь, коли там хозяин серьезный. А ежели не хочешь, чтобы жена спрашивала, на что мол девку привез, так я ее не одну отправлю, с повитухой, – будет помощницей, да так и останется.
   – И не стал бы я возражать, Елена Павловна, да говорил уж – не должна моя челядь про то знать, что не мой это ребенок. А Машутка, не в обиду ей сказано будет, уж больно болтлива…
   – Экий ты еще глупый! Да она-то и знать ничего не будет. Неужто ты и впрямь ее с повитухой на роды отправишь? Прикажешь ей всем говорить, что она ученица повитухи, а коли не скажет, обещай ее назад отправить, в Новгород, так она язык за зубами попридержит.
   Михаилу вовсе не хотелось возиться с Машуткой, а тем более в дороге, но возразить было нечего, а деваться некуда.
   – Так и быть, заберу я твою Машутку в Московию, однако и ты выполни свое обещание.
   Пока Михаил разговаривал с Еленой, Мария занималась нехитрыми сборами на стол, а потому в хлопотах не прислушивалась к их речи. Закончив, вернулась к беседовавшим – звать к столу.
   В просторной горнице было уже светло – ночи уж становились короче. Машутка попыталась потушить огонь – яркие блики упали на лица поднимавшихся Елену и Михаила, и Мария остолбенела. Только сейчас она поняла, чем завораживал ее Михайло, почему один его взгляд заставлял повиноваться. Как две капли воды были похожи глаза ее мачехи и Михаила: несмотря на старость Елены, можно было угадать их одинаковый разрез, но главное, они были того же самого глубокого синего цвета. Даже смотрели они как-то похоже: пронизывающе, испытующе, заставляя беспрекословно подчиняться.
   Уже за столом Мария никак не могла отделаться от странного чувства, что потолковав с ее мачехой, боярин словно впитал в себя какую-то ее часть; обычно разговорчивая, она молчала, тупо переводя взгляд с одного на другого.
   В конце трапезы Михайло с Еленой опять остались одни, под каким-то предлогом спровадив Марию, и не спеша обо всем потолковали. Был у Елены на примете случай – вот-вот родила одна баба, да муж, прознавший что был у них в доме в его отсутствие гость незваный, не хотел признавать ребенка своим. Убью, говорит, и тебя и его, коли мне на глаза с ним появишься. Потом, правда, поостыл немного – сказал, мол, так и быть, пусть домой возвращается, только без мальца. Бедная баба и не знает, что теперь делать-то – куда она с малым дитем пойдет. Мать померла давно, а муж побранит, поколотит, да и спустя немного снова жить ладно бы начали, но не погубишь же родное дитя.
   Вот и подумала Елена, что сразу и бабенке той жизнь наладит, и Михаилу. Ежели она узнает, что ни куда попало – в боярскую семью ее чадо попадет, непременно согласится. На том и порешили – сходит сперва Елена к той бабе, потолкует, а там видно будет.
   Елена давно закончила беседу, а Михайло все никак не мог решиться выяснить самое главное – на самом ли деле Елена – его тетка или это случайная ошибка. Наконец, собравшись с духом, сказал:
   – Знаете, Елена Павловна, а я ведь не затем сюда шел, хоть и нужна была помощь, не о том сперва спросить хотел.
   Елена, которой казалось, что она верно все про москвича подметила, подгадала, как его дело лучше обстряпать, на этот раз удивилась:
   – Так что ж ты молчишь, выкладывай.
   – Машутку мне вверяете, а даже не спросили, какого я роду, ­племени, чьих кровей и жена моя.
   – А почто мне знать это, люди ведь душами различаются, не именами, – мудро оправдалась Елена.
   – Верно, да не совсем, – возразил Михайло. – Батюшку своего, Захара Фатеева, я не помню даже – помер он, мне еще и года не было. А вот по матушке Селин я, Анной мою мать звали, – Михайло выжидающе замер.
   – Внучек значит, – оторопела Елена. На глаза ее навернулись слезы. – Хоть перед смертью дал Господь успокоиться. Ну, подойди поближе, обниму разок тебя, гостьюшка нежданный!
   Михайло даже предполагать не мог, что так тепло примет его старая тетка, по всему Новгороду славившаяся своим дурным нравом.
   – Неужто жива Аннушка? – то ли сама себе сказала, то ли спросила Елена.
   – Нет, царствие ей небесное. Был в Московии пожар – погибли они вместе с крестным…
   И вновь между ними затянулся долгий разговор – рассказывали друг другу о своей жизни нашедшие наконец друг друга родственники.
   История Михаила вызывала у Елены разные чувства: и жаль ей было, что когда-то не помогла Анне – ведь так и сошла она в могилу, не простив свою родственницу, и обидно, что сама осталась без детей, но в то же время и радостно, что Господь оказался милостив к единственной родной кровиночке.
   Внимательно глядя на Михаила, она все больше осознавала существующую между ними родственную связь. Казалось, какое-то внутреннее чутье будило в ней далекие воспоминания, шевелило кровь, не давая угомониться и без того неспокойной душе.
   Когда Михаил закончил, Елена ясно начала осознавать, что же она хотела рассказать внучку.
   – А ведь в нашем роду всегда так бывало – кому-то счастье приходило, а кто-то никогда не умирал своей смертью. Вот и у тебя, смотрю, все бы ничего, да детишек нет. И тебе немного счастья не хватает.
   – А знаешь, – продолжала старуха, – я ведь могу тебе рассказать, почему не во всем тебе везет. Давно уж это было, дитем неразумным я была, рассказывала мне матушка одно предание.
   Есть, сказывала она, в нашем роду тайна какая-то. По старости я забыла, в чем там дело, что тому началом было, но точно помню вот что. Был перстенек один, который наш предок еще носил, и дивная сила в нем кроется. Кто носит его из нашего рода, тому во всех делах как будто кто-то помогает. Удачу он приносит и благополучие, а воины особенно его ценят: словно неведомая рука носящего тот перстень от вражеской напасти защищает. Все воины нашего рода, имевшие этот перстень, вернулись победителями после ратных битв. А кто беден был, заполучив тот перстень, богатство приобрел.
   Вот только одно плохо – не могли как-то братья тот перстень поделить – каждому хотелось богато и счастливо жить – передрались, переругались, да кто-то из чужих про перстень прознал. С тех пор за перстнем охотятся многие – вот и исчез он, а кто им последний раз владел, того никто не ведает.
   Девчонкой была я еще тогда, думала, мать сказку рассказывает. А когда взрослой была, еще раз эту историю услышала: когда двоюродного братца – он один тогда в семье остался – конь норовистый сбросил. Я тогда за ним ходила, на руках у меня он умер, а перед смертью ту же самую историю рассказал – в такие минуты не до сказок. Жаль, говорит, что не мой тот перстень – одна ты у меня родная кровинушка и осталась, вот бы и передал его тебе. Просил у меня на руках: найди тот перстень, и вновь вернется сила и слава нашего рода.
   И еще об одном попросил, как сейчас его слова помню:
   – Не теряй, Аленка, родню, держитесь друг за друга, словно сосунки за мамкину титьку. Не разругались бы когда-то наши родственнички, были бы мы богаты да удачливы. Найди, если можешь, тот перстень, да потом детям своим передай – и не будешь, как я, в муках умирать.
   Не смогла я его просьбу выполнить – по молодости да по глупости, но и не старалась сдержать данного обещания, за то, наверное, Господь и наказывает. Молод, силен и неиспорчен душой еще, оттого Христом-Богом молю: хоть ты исполни желание покойного. Нашел бы, Мишенька, ты тот перстенек, я бы спокойно помирать могла.
   Михайло слушал Еленины речи и дивился. Как родного отца любил он покойного Василия, жизнью рисковал из-за Настеньки, но только перед матерью испытывал какой-то неописуемый трепет. И вот это чувство опять повторилось – вспомнил Шорин тот же самый, хотя и меньшей силы трепет в первую встречу с Еленой Павловной и понял, что не пустая байка слова его старой родственницы.
   «Знать, на самом деле есть какая-то тайна у нашего рода, – думалось Михаилу, – раз могу я в человеке родственника признать».
   Словно от змеиного укуса, странные думы проникли в душу Михаила от такой догадки, наполняя ее дотоле неведомым ядом. И, сам того не замечая, Михайло страстно возжелал заполучить этот перстень, завладеть его волнующей силой, проникнуть в семейные тайны.
   – А знаешь ли ты, как он выглядит, перстень этот?
   – Нет, того доподлинно сказать не могу. Брат говорил тогда, что на мужскую руку он сделан, а сила его в камне заключена, только то и знаю. А еще он сказал, что каждый из нашего ро­да, даже ни разу не видя того камня, узнать его может. Должно быть, – добавила Елена от себя, – красив он и дорог, коли такой силой обладает. Камень наверняка большой да сверкающий, а оправа, поди, из золота.
   И Михаил готов был с ней согласиться – знать, с рождения алчна душа человеческая, раз всегда у ней сила и богатство рука об руку друг с другом должны быть, потому, наверное, и согласился он с Еленой, пообещав своей единственной родственнице во что бы то ни стало постараться найти заветный перстенек.