Страница:
Пик петиционной кампании в правозащитном движении приходился на начало 1968 г., в Литве - на начало 1972 г. «Хроника текущих событий» возникла в апреле 1968 г., «Хроника ЛКЦ» - в марте 1972 г. Католический комитет защиты прав верующих возник менее чем через два года после Христианского комитета защиты прав верующих в СССР (декабрь 1976 г. и ноябрь 1978 г. соответственно). Литовский священник, которому молва приписывает участие в «Хронике ЛКЦ», член Католического комитета, сказал мне, что «Хроника ЛКЦ» возникла по примеру Московской «Хроники», и что совпадение названий не случайное, а принято сознательно, чтобы подчеркнуть преемственность. Думаю, что совпадение названий обеих правозащитных ассоциаций - Литовской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений и Католического комитета защиты прав верующих с соответствующими ассоциациями в Москве (Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР и Христианский комитет защиты прав верующих в СССР) имеет то же объяснение. Однако это не означает, разумеется, что литовское католическое движение порождено правозащитным или подражает ему. Одинаковость форм деятельности вытекает из схожести целей и стратегий независимо друг от друга возникших и самостоятельно развивающихся движений. Ввиду единства целей и стратегий естественно, что католическое движение в Литве, возникшее позднее правозащитного, заимствовало его опыт, в частности, его организационные формы. «Хроника ЛКЦ», а затем и Католический комитет не раз подчеркивали свою благодарность защитникам прав человека и особенно академику Сахарову и доктору Ковалеву за защиту свободы веры. Каждый выпуск «Хроники ЛКЦ» кончается призывом к читателям молиться за тех, кто
«…несет оковы неволи, чтобы ты мог свободно верить и жить».
Вместе с литовцами-католиками, находящимися в заключении, «Хроника» называет Сергея Ковалева. Католический комитет защиты прав верующих выступил в защиту русских правозащитников - не только Сахарова, но и Т. Великановой, и православного священника Г. Якунина, арестованных одновременно с литовским самиздатчиком А. Терляцкасом. [38]
Возможно, из-за влиятельности, массовости и других перечисленных выше сильных сторон католического правозащитного движения, в Литве менее развито правозащитное движение, так сказать, в «чистом виде». Его выразителем стала Литовская Хельсинкская группа. Она возникла в тесном взаимодействии с Московской Хельсинкской группой: ЛХГ была создана всего на полгода позже, объявлена в Москве на пресс-конференции МХГ (26 ноября 1976 г.) и первый документ Литовской Хельсинкской группы был совместным с Московской. [39]
Среди основателей ЛХГ был католический священник Каролис Гаруцкас и носители настроений либеральной интеллигенции - Томас Венцлова, Она Лукаускайте-Пошкене и физик Эйтан Финкельштейн, еврей-отказник. Центральной фигурой в ЛХГ стал Викторас Пяткус, давний и активный участник католического движения, одушевленный идеей освобождения Литвы, знаток литовской истории и культуры, собравший лучшую в Литве библиотеку литовских поэтов. К моменту основания Литовской Хельсинкской группы Пяткус дважды был политзаключенным и провел в лагерях в общей сложности 16 лет.
Литовская Хельсинкская группа начала свою деятельность с поддержки католического движения. Ее первый документ был посвящен ссылке литовских епископов Ю. Степонавичюса и В. Сладкявичюса, второй - Положению о религиозных объединениях, утвержденному Президиумом Верховного Совета Лит. ССР в июле 1976 г. Группа заявила о несоответствии этого Положения Заключительному Акту Хельсинкских соглашений. Но, кроме того, ЛХГ занялась проблемами, выходящими за пределы интересов и католического, и национального движений. В ее документах отразились: дискриминация немцев, живущих в Литве; нарушения права на эмиграцию - в том числе для нелитовцев; положение бывших политзаключенных не только в Литве, но и в Эстонии, и в Латвии. [40]
Зимой 1977 г. эмигрировал и был лишен гражданства Томас Венцлова. В августе 1977 г. был арестован Викторас Пяткус. Весной 1979 г. скончался от рака Каролис Гаруцкас (папа Иоанн-Павел II прислал ему предсмертное благословение). Гаруцкаса заместил в ЛХГ священник из городка Адушкитис Бронис Лауринавичюс. Кроме того, в ЛХГ вошли активисты католического движения Мечисловас Юрявичюс и Витаутас Вайчюнас, а также активисты национального движения Альгирдас Статкявичюс и Витаутас Скуодис.
Литовская Хельсинкская группа не заняла такого ведущего положения во вселитовской оппозиции, как Московская группа в правозащитном движении или Украинская на Украине. Однако чисто правозащитная позиция ЛХГ сделала именно ее точкой притяжения сил национального и гражданского сопротивления соседних с Литвой Прибалтийских республик - Эстонии и Латвии.
По ряду причин диссент в этих республиках слабее, чем в Литве. Общность судьбы (как известно, Прибалтийские страны были оккупированы одновременно по пакту Молотова - Риббентропа) создает почву для совместных усилий, но ярко выраженная католическая и национальная направленность диссента в Литве не способствовала подключению к нему соседей - нелитовцев и некатоликов.
Идея совместного сопротивления оккупации породила в 1962 г. подпольную организацию под названием «Балтийская федерация». Однако название указывало лишь на замысел. На самом деле в эту организацию входили только латыши.
Викторас Пяткус перед арестом начал работу по созданию Главного комитета национального движения Эстонии, Латвии и Литвы. Об этом комитете допрашивали на следствии по делу Пяткуса нескольких бывших политзаключенных. Среди них были литовцы, латыши и эстонцы. [41]
Осенью 1979 г. эта идея воплотилась в так называемом Обращении 45-ти, приуроченном к 40-й годовщине Пакта Молотова - Риббентропа.
Авторы обращения дезавуируют этот пакт и призывают советское правительство отказаться от приобретений, сделанных на его основе. Среди подписавших Обращение преобладают литовцы, но есть 4 эстонских и 4 латышских подписи. [42]
Литовская Хельсинкская группа посвятила Обращению 45-ти документ № 17, в котором обосновывается законность требований, выдвинутых в Обращении. Московские правозащитники тоже поддержали этот документ. [43]
Власти отреагировали на Обращение волной обысков и допросов. Были арестованы трое литовцев, подписавших Обращение, и двое эстонцев. [44]
Близко по духу к Обращению 45-ти открытое письмо по поводу вторжения советских войск в Афганистан, под которым стоят подписи 21 прибалта (трех эстонцев, одного латыша, остальные - литовцев). Авторы письма поддерживают резолюцию Генеральной ассамблеи ООН о немедленном выводе иностранных войск из Афганистана. Они напоминают, что Прибалтийские страны тоже, как и Афганистан, имели договоры о дружбе и взаимопомощи с Советским Союзом. В 1940 г. в эти страны, как сейчас в Афганистан, были введены советские войска, и тоже со ссылкой на эти договоры.
«Поэтому эстонский, латышский и литовский народы знают как цели, так и результаты этих действий», - говорится в письме.[45]
Литовская Хельсинкская группа, как и Украинская, была уничтожена арестами. К весне 1981 г. были арестованы Скуодис, Статкявичюс, Вайчюнас и Юрявичюс. 24 ноября 1981 г. погиб священник Лауринавичюс. Он был вызван из своей епархии в Вильнюс после резкой статьи о нем в республиканской газете «Тиеса» и сбит грузовиком при переходе улицы. [46]
Это - третий случай гибели священника в Литве за 1980-1981 гг. Священник Тельшяйской епархии Леонас Шапока был убит в своем доме в октябре 1980 г. За несколько дней до его гибели против него были нападки в той же «Тиесе». Священник Леонас Мажейка, один из подписавших призыв Католического комитета не выполнять Положения, стесняющего внутрицерковную жизнь, был убит 8 августа 1981 г., тоже в своем доме. Дом ограблен не был. Эти убийства произошли на фоне целого ряда нападений на священников, прежде чрезвычайно редких. 10 марта 1980 г. был ранен ножом настоятель церкви в Шилуве; 28 апреля избили настоятеля в Кармелаве, 12 сентября - канцлера Каунасской епархии; 12 октября была попытка ворваться ночью в дом священника Л. Завальнюка, на следующую ночь - в квартиру его матери; 18 октября были нанесены ножевые раны священнику в Гришкабудисе. Кроме того, в течение 1980-1981 гг. в нескольких местах были подожжены и ограблены церкви, осквернены католические святыни. [47]
Молва приписала эти бандитские акции кагебистам и уголовникам, действовавшим по их наущению.
Подозрения эти, возможно, небезосновательны. В Литве карательные органы не решаются действовать открыто против священников - с 1971 по 1983 гг. не было ни одного случая ареста священников, хотя активность церкви здесь намного больше, чем где бы то ни было в Советском Союзе. Не решаясь на аресты католических священников и видя, что ослабление репрессий развязывает их неприятную властям инициативу, КГБ мог прибегнуть к мафиозным методам, действуя так, чтобы не было прямых указаний на причастность его к расправам, но чтобы мысль о возможности такой расплаты за активность тревожила каждого священника.
Реакция на эти нападения была немедленной и очень резкой. Совет священников Тельшяйской епархии (12 человек), к которой принадлежал Шапока, послал жалобу генеральному прокурору СССР, а Католический комитет - прокурору Литвы. В обоих документах без обиняков указывалось на причастность властей к преступлениям против церкви и верующих. Католический комитет заявил, что
«… все эти преступления… связаны какой-то внутренней органической связью»,
что верующие квалифицируют их как
«… сознательную, умышленную акцию против роста авторитета и влияния католической церкви в Литве»
и что попустительство этим преступлениям
«… компрометирует советскую власть»,
которая поддерживает атеистов и борющихся против церкви.
«Просим Вас, прокурор, принять серьезные меры для обуздания советской мафии и привлечь к уголовной ответственности преступников», - потребовали члены Католического комитета.[48]
Из всех виновных в нападениях на священников были найдены лишь убийцы Шапоки - через год после убийства. Суд над ними состоялся через несколько дней после гибели Бронюса Лауринавичюса. Суд был открытым и выяснилось, что мотивом убийства Шапоки было ограбление. Однако личности убийц и их биографии наталкивают на мысль, что решение ограбить именно священника стимулировались надеждой на безнаказанность такого убийства. Эти надежды не были безосновательными. В течение года убийцы оставались невыявленными, хотя сделать это было нетрудно: они были жителями того же маленького городка, где жил Шапока; один из убийц часто бывал в его доме, а двое других находились на примете у милиции из-за своего уголовного прошлого. Никто из убийц не обладал опытом в такого рода преступлениях, и при добросовестном расследовании следы привели бы к ним немедленно. Возможно, первоначальным намерением властей было оставить их безнаказанными, чтобы поощрить другие такие же преступления, но намерения изменились через год - возможно, под давлением общественного мнения.
В статье по поводу суда над убийцами Шапоки, появившейся в вильнюсской газете «Советская Литва» (16 декабря 1981 г.), подчеркиваются корыстные мотивы преступления и указывается, что происшествие было использовано для обвинения властей в попустительстве расправам над священниками. При этом газета цитирует заявление священников Тельшяйской епархии.
(«Есть основания полагать, что и в этот раз работники Министерства внутренних дел не хотели выяснить убийц-садистов или не нашли вуголовном кодексе для них наказания. Тем более, что следователи спрашивают не о преступлении, а о пороках священника»),
но ссылается не на само заявление, а на радио Ватикан, прочитавшее его.
Если убийство священника Лауринавичюса совершено по замыслу КГБ, как утверждает «Хроника Литовской католической церкви» (№ 50), то время преступления рассчитано так, чтобы приглушить судом над убийцами Шапоки обвинения в адрес властей по поводу безнаказанности убийств священников. Многие укрепились в убеждении о причастности КГБ к убийству Лауринавичюса, когда вскоре после этого (20 декабря) 28-летний священник вильнюсского храма св. Николая Ричардас Черняускас объявил в храме после воскресной проповеди об угрозе сотрудника КГБ, что он, Черняускас, может «неожиданно умереть». Священник Черняускас известен протестами против преследования религии в Литве. [49]
Первый арест священника в Литве после 12-летнего перерыва произошел в январе 1983 г. - был арестован член Католического комитета Альфонсас Сваринскас. Приговор ему был очень суровым: 7 лет лагеря строгого режима и 3 года ссылки. В день суда над Сваринскасом был арестован другой член Католического комитета, священник Сигитас Тамкявичюс. Эти аресты вписываются в контекст повсеместного резкого ужесточения преследований инакомыслящих, начавшегося одновременно с советским вторжением в Афганистан и окончанием «разрядки» - с конца 1979 г. К моменту ареста литовских священников все открытые правозащитные ассоциации в других республиках были задушены арестами, и Католический комитет оказался единственной такой ассоциацией, до которой не дотянулись руки КГБ. На место арестованных членов Католического комитета в него вошел священник Казимерас Жилис, и Католический комитет продолжил правозащитную деятельность.
Не смея арестовывать священников, власти пытаются сдержать развитие католического движения в Литве арестами по обвинениям в организации религиозных шествий не их естественных организаторов - священников, а активных мирян. В 1980 г. за организацию самого массового в Литве ежегодного шествия в Шилуву была осуждена на 3 года лагеря Ядвига Станелите, стоявшая с флажком регулировщика на перекрестке дорог, по которым шли потоки верующих. Машину, увозившую Ядвигу с суда, забросали цветами. [50]
В 1981 г. по такому же обвинению и на такой же срок были осуждены члены Литовской Хельсинкской группы Мечисловас Юрявичюс и Витаутас Вайчунас. Оба они, признавая участие в шествии, отрицали свою организационную роль в нем. Юрявичюс, рабочий-маляр и глубоко верующий человек, на суде сказал, что его судит меньшинство, боящееся большинства, так как даже по официальной статистике в Литве 70% верующих, и что для него большая честь сидеть на той же скамье подсудимых, на которой сидели защитники церкви Станелите, Садунайте, Ковалев и Скуодис. [51]
Кроме этих судов, в 1980-1981 гг. состоялись несколько судов над деятелями литовского самиздата, а именно над авторами и составителями «левых» журналов «Перспективы» и «Alma Mater» и националистического «Витязя», а также - над участниками размножения «Хроники ЛКЦ». [52]
Всего в 1980-1981 гг. по политическим мотивам в Литве было осуждено 20 человек, что в пропорциональном отношении к численности участников движения несравненно меньше, чем, скажем, на Украине, и приговоры в Литве гораздо мягче. Максимальные приговоры за «антисоветскую пропаганду» получили двое в 1978 г. (В. Пяткус и Б. Гаяускас) и в 1981 г. - В. Скуодис. Остальные, судимые по той же статье, были осуждены на лагерные сроки от полутора до 4 лет. И еще одно отличие от Украины: в Литве не прибегают к фабрикации уголовных обвинений.
Возможно, сравнительная мягкость политических преследований в Литве диктуется ее близостью к Польше, вынуждающей власти к осторожности. Польские события отражаются в Литве двояко: важная роль католической церкви в польском сопротивлении вдохновляет и активизирует литовскую католическую церковь и ее приверженцев. Одновременно стал гораздо более резким самиздат литовских националистов и подчас в нем звучат антипольские ноты - на той почве, что в прошлом Польша не раз пыталась подчинить Литву. Национальные страсти обострились настолько, что стали чувствоваться и в деятельности католиков, прежде сдержанных в их выражении.
В заключение следует сказать, что в этом очерке раздельно описаны три направления литовского диссента - национальное, католическое и правозащитное. Однако в реальных жизненных условиях их не всегда удается разделить. Они тесно сплетены между собой и идеологически, и личностно - не только в том смысле, что участники разных направлений тесно связаны и часто действуют сообща, но и в том смысле, что в литовском диссенте нередки люди, которых с полным основанием можно отнести к двум, а то и ко всем трем направлениям (В. Пяткус, В. Скуодис и др.).
Примечания
ЭСТОНСКОЕ НАЦИОНАЛЬНО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
«…несет оковы неволи, чтобы ты мог свободно верить и жить».
Вместе с литовцами-католиками, находящимися в заключении, «Хроника» называет Сергея Ковалева. Католический комитет защиты прав верующих выступил в защиту русских правозащитников - не только Сахарова, но и Т. Великановой, и православного священника Г. Якунина, арестованных одновременно с литовским самиздатчиком А. Терляцкасом. [38]
Возможно, из-за влиятельности, массовости и других перечисленных выше сильных сторон католического правозащитного движения, в Литве менее развито правозащитное движение, так сказать, в «чистом виде». Его выразителем стала Литовская Хельсинкская группа. Она возникла в тесном взаимодействии с Московской Хельсинкской группой: ЛХГ была создана всего на полгода позже, объявлена в Москве на пресс-конференции МХГ (26 ноября 1976 г.) и первый документ Литовской Хельсинкской группы был совместным с Московской. [39]
Среди основателей ЛХГ был католический священник Каролис Гаруцкас и носители настроений либеральной интеллигенции - Томас Венцлова, Она Лукаускайте-Пошкене и физик Эйтан Финкельштейн, еврей-отказник. Центральной фигурой в ЛХГ стал Викторас Пяткус, давний и активный участник католического движения, одушевленный идеей освобождения Литвы, знаток литовской истории и культуры, собравший лучшую в Литве библиотеку литовских поэтов. К моменту основания Литовской Хельсинкской группы Пяткус дважды был политзаключенным и провел в лагерях в общей сложности 16 лет.
Литовская Хельсинкская группа начала свою деятельность с поддержки католического движения. Ее первый документ был посвящен ссылке литовских епископов Ю. Степонавичюса и В. Сладкявичюса, второй - Положению о религиозных объединениях, утвержденному Президиумом Верховного Совета Лит. ССР в июле 1976 г. Группа заявила о несоответствии этого Положения Заключительному Акту Хельсинкских соглашений. Но, кроме того, ЛХГ занялась проблемами, выходящими за пределы интересов и католического, и национального движений. В ее документах отразились: дискриминация немцев, живущих в Литве; нарушения права на эмиграцию - в том числе для нелитовцев; положение бывших политзаключенных не только в Литве, но и в Эстонии, и в Латвии. [40]
Зимой 1977 г. эмигрировал и был лишен гражданства Томас Венцлова. В августе 1977 г. был арестован Викторас Пяткус. Весной 1979 г. скончался от рака Каролис Гаруцкас (папа Иоанн-Павел II прислал ему предсмертное благословение). Гаруцкаса заместил в ЛХГ священник из городка Адушкитис Бронис Лауринавичюс. Кроме того, в ЛХГ вошли активисты католического движения Мечисловас Юрявичюс и Витаутас Вайчюнас, а также активисты национального движения Альгирдас Статкявичюс и Витаутас Скуодис.
Литовская Хельсинкская группа не заняла такого ведущего положения во вселитовской оппозиции, как Московская группа в правозащитном движении или Украинская на Украине. Однако чисто правозащитная позиция ЛХГ сделала именно ее точкой притяжения сил национального и гражданского сопротивления соседних с Литвой Прибалтийских республик - Эстонии и Латвии.
По ряду причин диссент в этих республиках слабее, чем в Литве. Общность судьбы (как известно, Прибалтийские страны были оккупированы одновременно по пакту Молотова - Риббентропа) создает почву для совместных усилий, но ярко выраженная католическая и национальная направленность диссента в Литве не способствовала подключению к нему соседей - нелитовцев и некатоликов.
Идея совместного сопротивления оккупации породила в 1962 г. подпольную организацию под названием «Балтийская федерация». Однако название указывало лишь на замысел. На самом деле в эту организацию входили только латыши.
Викторас Пяткус перед арестом начал работу по созданию Главного комитета национального движения Эстонии, Латвии и Литвы. Об этом комитете допрашивали на следствии по делу Пяткуса нескольких бывших политзаключенных. Среди них были литовцы, латыши и эстонцы. [41]
Осенью 1979 г. эта идея воплотилась в так называемом Обращении 45-ти, приуроченном к 40-й годовщине Пакта Молотова - Риббентропа.
Авторы обращения дезавуируют этот пакт и призывают советское правительство отказаться от приобретений, сделанных на его основе. Среди подписавших Обращение преобладают литовцы, но есть 4 эстонских и 4 латышских подписи. [42]
Литовская Хельсинкская группа посвятила Обращению 45-ти документ № 17, в котором обосновывается законность требований, выдвинутых в Обращении. Московские правозащитники тоже поддержали этот документ. [43]
Власти отреагировали на Обращение волной обысков и допросов. Были арестованы трое литовцев, подписавших Обращение, и двое эстонцев. [44]
Близко по духу к Обращению 45-ти открытое письмо по поводу вторжения советских войск в Афганистан, под которым стоят подписи 21 прибалта (трех эстонцев, одного латыша, остальные - литовцев). Авторы письма поддерживают резолюцию Генеральной ассамблеи ООН о немедленном выводе иностранных войск из Афганистана. Они напоминают, что Прибалтийские страны тоже, как и Афганистан, имели договоры о дружбе и взаимопомощи с Советским Союзом. В 1940 г. в эти страны, как сейчас в Афганистан, были введены советские войска, и тоже со ссылкой на эти договоры.
«Поэтому эстонский, латышский и литовский народы знают как цели, так и результаты этих действий», - говорится в письме.[45]
Литовская Хельсинкская группа, как и Украинская, была уничтожена арестами. К весне 1981 г. были арестованы Скуодис, Статкявичюс, Вайчюнас и Юрявичюс. 24 ноября 1981 г. погиб священник Лауринавичюс. Он был вызван из своей епархии в Вильнюс после резкой статьи о нем в республиканской газете «Тиеса» и сбит грузовиком при переходе улицы. [46]
Это - третий случай гибели священника в Литве за 1980-1981 гг. Священник Тельшяйской епархии Леонас Шапока был убит в своем доме в октябре 1980 г. За несколько дней до его гибели против него были нападки в той же «Тиесе». Священник Леонас Мажейка, один из подписавших призыв Католического комитета не выполнять Положения, стесняющего внутрицерковную жизнь, был убит 8 августа 1981 г., тоже в своем доме. Дом ограблен не был. Эти убийства произошли на фоне целого ряда нападений на священников, прежде чрезвычайно редких. 10 марта 1980 г. был ранен ножом настоятель церкви в Шилуве; 28 апреля избили настоятеля в Кармелаве, 12 сентября - канцлера Каунасской епархии; 12 октября была попытка ворваться ночью в дом священника Л. Завальнюка, на следующую ночь - в квартиру его матери; 18 октября были нанесены ножевые раны священнику в Гришкабудисе. Кроме того, в течение 1980-1981 гг. в нескольких местах были подожжены и ограблены церкви, осквернены католические святыни. [47]
Молва приписала эти бандитские акции кагебистам и уголовникам, действовавшим по их наущению.
Подозрения эти, возможно, небезосновательны. В Литве карательные органы не решаются действовать открыто против священников - с 1971 по 1983 гг. не было ни одного случая ареста священников, хотя активность церкви здесь намного больше, чем где бы то ни было в Советском Союзе. Не решаясь на аресты католических священников и видя, что ослабление репрессий развязывает их неприятную властям инициативу, КГБ мог прибегнуть к мафиозным методам, действуя так, чтобы не было прямых указаний на причастность его к расправам, но чтобы мысль о возможности такой расплаты за активность тревожила каждого священника.
Реакция на эти нападения была немедленной и очень резкой. Совет священников Тельшяйской епархии (12 человек), к которой принадлежал Шапока, послал жалобу генеральному прокурору СССР, а Католический комитет - прокурору Литвы. В обоих документах без обиняков указывалось на причастность властей к преступлениям против церкви и верующих. Католический комитет заявил, что
«… все эти преступления… связаны какой-то внутренней органической связью»,
что верующие квалифицируют их как
«… сознательную, умышленную акцию против роста авторитета и влияния католической церкви в Литве»
и что попустительство этим преступлениям
«… компрометирует советскую власть»,
которая поддерживает атеистов и борющихся против церкви.
«Просим Вас, прокурор, принять серьезные меры для обуздания советской мафии и привлечь к уголовной ответственности преступников», - потребовали члены Католического комитета.[48]
Из всех виновных в нападениях на священников были найдены лишь убийцы Шапоки - через год после убийства. Суд над ними состоялся через несколько дней после гибели Бронюса Лауринавичюса. Суд был открытым и выяснилось, что мотивом убийства Шапоки было ограбление. Однако личности убийц и их биографии наталкивают на мысль, что решение ограбить именно священника стимулировались надеждой на безнаказанность такого убийства. Эти надежды не были безосновательными. В течение года убийцы оставались невыявленными, хотя сделать это было нетрудно: они были жителями того же маленького городка, где жил Шапока; один из убийц часто бывал в его доме, а двое других находились на примете у милиции из-за своего уголовного прошлого. Никто из убийц не обладал опытом в такого рода преступлениях, и при добросовестном расследовании следы привели бы к ним немедленно. Возможно, первоначальным намерением властей было оставить их безнаказанными, чтобы поощрить другие такие же преступления, но намерения изменились через год - возможно, под давлением общественного мнения.
В статье по поводу суда над убийцами Шапоки, появившейся в вильнюсской газете «Советская Литва» (16 декабря 1981 г.), подчеркиваются корыстные мотивы преступления и указывается, что происшествие было использовано для обвинения властей в попустительстве расправам над священниками. При этом газета цитирует заявление священников Тельшяйской епархии.
(«Есть основания полагать, что и в этот раз работники Министерства внутренних дел не хотели выяснить убийц-садистов или не нашли вуголовном кодексе для них наказания. Тем более, что следователи спрашивают не о преступлении, а о пороках священника»),
но ссылается не на само заявление, а на радио Ватикан, прочитавшее его.
Если убийство священника Лауринавичюса совершено по замыслу КГБ, как утверждает «Хроника Литовской католической церкви» (№ 50), то время преступления рассчитано так, чтобы приглушить судом над убийцами Шапоки обвинения в адрес властей по поводу безнаказанности убийств священников. Многие укрепились в убеждении о причастности КГБ к убийству Лауринавичюса, когда вскоре после этого (20 декабря) 28-летний священник вильнюсского храма св. Николая Ричардас Черняускас объявил в храме после воскресной проповеди об угрозе сотрудника КГБ, что он, Черняускас, может «неожиданно умереть». Священник Черняускас известен протестами против преследования религии в Литве. [49]
Первый арест священника в Литве после 12-летнего перерыва произошел в январе 1983 г. - был арестован член Католического комитета Альфонсас Сваринскас. Приговор ему был очень суровым: 7 лет лагеря строгого режима и 3 года ссылки. В день суда над Сваринскасом был арестован другой член Католического комитета, священник Сигитас Тамкявичюс. Эти аресты вписываются в контекст повсеместного резкого ужесточения преследований инакомыслящих, начавшегося одновременно с советским вторжением в Афганистан и окончанием «разрядки» - с конца 1979 г. К моменту ареста литовских священников все открытые правозащитные ассоциации в других республиках были задушены арестами, и Католический комитет оказался единственной такой ассоциацией, до которой не дотянулись руки КГБ. На место арестованных членов Католического комитета в него вошел священник Казимерас Жилис, и Католический комитет продолжил правозащитную деятельность.
Не смея арестовывать священников, власти пытаются сдержать развитие католического движения в Литве арестами по обвинениям в организации религиозных шествий не их естественных организаторов - священников, а активных мирян. В 1980 г. за организацию самого массового в Литве ежегодного шествия в Шилуву была осуждена на 3 года лагеря Ядвига Станелите, стоявшая с флажком регулировщика на перекрестке дорог, по которым шли потоки верующих. Машину, увозившую Ядвигу с суда, забросали цветами. [50]
В 1981 г. по такому же обвинению и на такой же срок были осуждены члены Литовской Хельсинкской группы Мечисловас Юрявичюс и Витаутас Вайчунас. Оба они, признавая участие в шествии, отрицали свою организационную роль в нем. Юрявичюс, рабочий-маляр и глубоко верующий человек, на суде сказал, что его судит меньшинство, боящееся большинства, так как даже по официальной статистике в Литве 70% верующих, и что для него большая честь сидеть на той же скамье подсудимых, на которой сидели защитники церкви Станелите, Садунайте, Ковалев и Скуодис. [51]
Кроме этих судов, в 1980-1981 гг. состоялись несколько судов над деятелями литовского самиздата, а именно над авторами и составителями «левых» журналов «Перспективы» и «Alma Mater» и националистического «Витязя», а также - над участниками размножения «Хроники ЛКЦ». [52]
Всего в 1980-1981 гг. по политическим мотивам в Литве было осуждено 20 человек, что в пропорциональном отношении к численности участников движения несравненно меньше, чем, скажем, на Украине, и приговоры в Литве гораздо мягче. Максимальные приговоры за «антисоветскую пропаганду» получили двое в 1978 г. (В. Пяткус и Б. Гаяускас) и в 1981 г. - В. Скуодис. Остальные, судимые по той же статье, были осуждены на лагерные сроки от полутора до 4 лет. И еще одно отличие от Украины: в Литве не прибегают к фабрикации уголовных обвинений.
Возможно, сравнительная мягкость политических преследований в Литве диктуется ее близостью к Польше, вынуждающей власти к осторожности. Польские события отражаются в Литве двояко: важная роль католической церкви в польском сопротивлении вдохновляет и активизирует литовскую католическую церковь и ее приверженцев. Одновременно стал гораздо более резким самиздат литовских националистов и подчас в нем звучат антипольские ноты - на той почве, что в прошлом Польша не раз пыталась подчинить Литву. Национальные страсти обострились настолько, что стали чувствоваться и в деятельности католиков, прежде сдержанных в их выражении.
В заключение следует сказать, что в этом очерке раздельно описаны три направления литовского диссента - национальное, католическое и правозащитное. Однако в реальных жизненных условиях их не всегда удается разделить. Они тесно сплетены между собой и идеологически, и личностно - не только в том смысле, что участники разных направлений тесно связаны и часто действуют сообща, но и в том смысле, что в литовском диссенте нередки люди, которых с полным основанием можно отнести к двум, а то и ко всем трем направлениям (В. Пяткус, В. Скуодис и др.).
Примечания
1. «Вестник статистики» № 11, 1980, Москва, изд-во «Статистика», с.с. 71.
2. «Вестник свободы» («Laisves Sauklys»), #№ 1-3, 1976. Цит. по «Хроника текущих событий» (ХТС), Нью-Йорк, издательство «Хроника», вып. 45, с. 106.
3. The Violations of Human Rights in Soviet occuped Lithuania, a Report for 1977, The Lithuanian American Community, 1978, c. 57.
4. Ibid., p. 55.
5. «Хроника текущих событий» (ХТС), вып. 1-15 и вып. 16-27. Амстердам, Фонд им. Герцена, 1979. Вып. 22, с. 11.
6. The Violations…, for 1977, p. 57.
7. В. Буковский. «И возвращается ветер…», Нью-Йорк, «Хроника», 1978, с. 357.
8. ХТС-47, с. 52.
9. В. Буковский. «И возвращается…», с. 357.
10. ХТС-27, с.с. 491-492.
11. «Континент», (Париж), № 14, 1977, с.с. 229-250.
12. Eitan Finkelstein. Old Hopes and New Currents in Present-Day Lithuania. (The Violations…, for 1977), p.p. 58-66.
13. ХТС-32, с.с. 35-37.
14. ХТС-26, с.с. 448-450; ХТС-27, с.с. 481-483.
15. ХТС-30, с.с. 90-91; ХТС-41, с.с. 73-74; ХТС-57, с. 64.
16. «Колокол» («Варпас») № 1, 1975; ХТС-26, с. 450.
17. Хроника литовской католической церкви (на литовском языке), вып. 23 (июнь 1976).
18. ХТС-47, с.с. 48-49; ХТС-48, с.с. 112-113.
19. Remeikis, Thomas. Dissident Activity in Lithuania During 1977. (The Violations…, for 1977), p. 24.
20. Ibid.
21. ХТС-51, с. 210.
22. Хроника Литовской католической церкви, Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1979, вып. 19, с.с. 139-140; вып. 28, с. 177.
23. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 655 (т. XVII).
24. ХТС-22, с.с. 255-256; ХТС-23, с. 328-331, 358.
25. ХТС-23, с.с. 358-359; Архив самиздата, № 1091 (т. XVII).
26. ХТС-55, с. 36; Архив самиздата, № 4367 (вып. 27/81), 17 июля 1981 г.; № 1091 (т. XVII).
27. Архив самиздата № 632 (т. XVII).
28. ХТС-53, с. 131.
29. ХТС-37, с.с. 42-44.
30. ХТС-60, с. 71.
31. ХТС-53, с. 131.
32. Хроника литовской католической церкви, вып. 28, с. 169.
33. Хроника литовской католической церкви, вып. 9, с. 17.
34. Там же, вып. 28, с. 177.
35. ХТС-46, с.41.
36. ХТС-38, с.с. 14-24.
37. Хроника Литовской католической церкви, вып. 28, с.с. 180-181.
38. См., например, Хроника Литовской католической церкви, вып. 19, с. 146; вып. 28, с. 176; ХТС-56, с. 86.
39. Сборник документов Общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1977, вып. 3, с.с. 111-114.
40. Там же, вып. 4, с.с. 63-68; вып. 5, с.с. 69-78.
41. ХТС-47, с.с. 43-48.
42. ХТС-54, с.с. 135-136. Полный текст Обращения см. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 3755, вып. 39/79 (5 ноября 1979 г.).
43. ХТС-54, с.с. 135-136.
44. ХТС-56, с. 79.
45. Архив самиздата, № 3875, вып. 6/80, 17 января 1980 г.
46. ХТС-63, с.с. 102-103.
47. Документ № 38 Католического комитета защиты прав верующих. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 4202, вып. 5/80.
48. Там же, с. 3; ХТС-61, с. 48.
49. «Вести из СССР. Права человека», под ред. К. Любарского, Мюнхен - Брюссель, 31 авг. 1981 г. (16-29) и 30 сент. 1981 г. (18-8), а также 28 февр. 1982 г. (4-22).
50. ХТС-60, с. 68.
51. ХТС-62, с.с. 79-80.
52. ХТС-60, с.с. 64-68.
2. «Вестник свободы» («Laisves Sauklys»), #№ 1-3, 1976. Цит. по «Хроника текущих событий» (ХТС), Нью-Йорк, издательство «Хроника», вып. 45, с. 106.
3. The Violations of Human Rights in Soviet occuped Lithuania, a Report for 1977, The Lithuanian American Community, 1978, c. 57.
4. Ibid., p. 55.
5. «Хроника текущих событий» (ХТС), вып. 1-15 и вып. 16-27. Амстердам, Фонд им. Герцена, 1979. Вып. 22, с. 11.
6. The Violations…, for 1977, p. 57.
7. В. Буковский. «И возвращается ветер…», Нью-Йорк, «Хроника», 1978, с. 357.
8. ХТС-47, с. 52.
9. В. Буковский. «И возвращается…», с. 357.
10. ХТС-27, с.с. 491-492.
11. «Континент», (Париж), № 14, 1977, с.с. 229-250.
12. Eitan Finkelstein. Old Hopes and New Currents in Present-Day Lithuania. (The Violations…, for 1977), p.p. 58-66.
13. ХТС-32, с.с. 35-37.
14. ХТС-26, с.с. 448-450; ХТС-27, с.с. 481-483.
15. ХТС-30, с.с. 90-91; ХТС-41, с.с. 73-74; ХТС-57, с. 64.
16. «Колокол» («Варпас») № 1, 1975; ХТС-26, с. 450.
17. Хроника литовской католической церкви (на литовском языке), вып. 23 (июнь 1976).
18. ХТС-47, с.с. 48-49; ХТС-48, с.с. 112-113.
19. Remeikis, Thomas. Dissident Activity in Lithuania During 1977. (The Violations…, for 1977), p. 24.
20. Ibid.
21. ХТС-51, с. 210.
22. Хроника Литовской католической церкви, Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1979, вып. 19, с.с. 139-140; вып. 28, с. 177.
23. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 655 (т. XVII).
24. ХТС-22, с.с. 255-256; ХТС-23, с. 328-331, 358.
25. ХТС-23, с.с. 358-359; Архив самиздата, № 1091 (т. XVII).
26. ХТС-55, с. 36; Архив самиздата, № 4367 (вып. 27/81), 17 июля 1981 г.; № 1091 (т. XVII).
27. Архив самиздата № 632 (т. XVII).
28. ХТС-53, с. 131.
29. ХТС-37, с.с. 42-44.
30. ХТС-60, с. 71.
31. ХТС-53, с. 131.
32. Хроника литовской католической церкви, вып. 28, с. 169.
33. Хроника литовской католической церкви, вып. 9, с. 17.
34. Там же, вып. 28, с. 177.
35. ХТС-46, с.41.
36. ХТС-38, с.с. 14-24.
37. Хроника Литовской католической церкви, вып. 28, с.с. 180-181.
38. См., например, Хроника Литовской католической церкви, вып. 19, с. 146; вып. 28, с. 176; ХТС-56, с. 86.
39. Сборник документов Общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1977, вып. 3, с.с. 111-114.
40. Там же, вып. 4, с.с. 63-68; вып. 5, с.с. 69-78.
41. ХТС-47, с.с. 43-48.
42. ХТС-54, с.с. 135-136. Полный текст Обращения см. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 3755, вып. 39/79 (5 ноября 1979 г.).
43. ХТС-54, с.с. 135-136.
44. ХТС-56, с. 79.
45. Архив самиздата, № 3875, вып. 6/80, 17 января 1980 г.
46. ХТС-63, с.с. 102-103.
47. Документ № 38 Католического комитета защиты прав верующих. Архив самиздата, Радио «Свобода», № 4202, вып. 5/80.
48. Там же, с. 3; ХТС-61, с. 48.
49. «Вести из СССР. Права человека», под ред. К. Любарского, Мюнхен - Брюссель, 31 авг. 1981 г. (16-29) и 30 сент. 1981 г. (18-8), а также 28 февр. 1982 г. (4-22).
50. ХТС-60, с. 68.
51. ХТС-62, с.с. 79-80.
52. ХТС-60, с.с. 64-68.
ЭСТОНСКОЕ НАЦИОНАЛЬНО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Эстония была оккупирована советскими войсками одновременно с Литвой и Латвией - летом 1940 г. И так же, как в обеих других прибалтийских странах, в Эстонии сразу же после оккупации начались преследования реальных и потенциальных противников новой власти. В начале 1941 г. прошла волна арестов и депортаций, захватившая 10 тысяч эстонцев, а в 1944 г. возвращение в Эстонию советской армии вызвало массовую эмиграцию эстонцев. Размеры этой эмиграции неизвестны, но, согласно эстонскому самиздатскому документу 1982 г., [1] родину покинули «десятки тысяч» эстонцев. В 1944-1953 гг. аресты происходили постоянно, достигнув наибольшего размаха в 1949 г., когда были арестованы или депортированы 40 тыс. эстонцев. В итоге этих испытаний к 1956 г. из 995 тысяч эстонцев, проживавших на родине в 1939 г. (конец периода независимости Эстонии), каждый пятый или погиб или покинул родину. В 1982 г. в Эстонии проживали 948 тыс. эстонцев, т.е. на 4,7% меньше, чем до войны. [2]
В Эстонии так же, как и в большинстве советских нерусских республиках, осуществляется планомерное «разбавление» коренного населения пришлым. В результате такой политики эстонцы, составляющие в независимой Эстонии 88,2% населения, в 1979 г. составляли лишь 64,7% населения советской Эстонии. С 1959 г. по 1979-й численность эстонского населения республики увеличилась на 50 тыс., а численность славянского населения (русские, украинцы, белорусы) - на 201 тыс. человек (с 267 тыс. в 1959 г. до 468 тыс. в 1979 г.), причем пришлое население быстрее всего растет в «ключевых пунктах» - в столице Эстонии Таллинне, в больших городах, новых промышленных центрах, в морских портах. На территории Эстонии расположены большие военные контингенты, тоже неэстонские. Военные вместе с семьями составляют заметную и все увеличивающуюся часть пришлого населения.
Самиздатский документ, составленный 15 эстонскими интеллигентами в 1982 г., описывает развитие взаимоотношений между центральной властью и эстонцами в послесталинские времена:
«В эпоху реформ Хрущева (вторая половина 50-х - начало 60-х годов) у эстонцев возникли некоторые надежды на будущее своего народа и национальной культуры. Эти надежды питались реабилитацией жертв сталинизма, программой благосостояния, принятой КПСС в 1961 г., обещаниями большей автономии национальным республикам, ориентаций на более культурную и современную экономику (вместе с расширением производства товаров широкого потребления), некоторым пробуждением эстонской национальной культуры после сталинского пресса. Многие надеялись направить развитие в сторону»социализма с человеческим лицом", заменить клику русских бюрократов и обрусевших, родившихся в Советском Союзе эстонцев национальными руководящими кадрами, которые руководили бы экономикой разумнее, с учетом местных интересов.
Было обещано ограничить развитие тяжелой промышленности, увеличивать выпуск продукции лишь за счет повышения производительности труда, не строить в Таллинне новых крупных предприятий. Все это должно было ограничить поток русских эмигрантов в Эстонию. Взрывообразное расширение Таллинна должно было быть приостановлено. И, в завершение всего, появилась надежда, что вместе с успешным решением проблемы разоружения уменьшится степень милитаризации Эстонии, будет выведена часть русских гарнизонов и увеличится возможность более тесного общения с западными странами. Поэтому будущее не казалось слишком мрачным. Иногда казалось, что для существования и развития народа начинает образовываться некоторое жизненное пространство". [4]
Первый секретарь ЦК компартии Эстонии Иван Кэбин добился для Эстонии негласного особого положения «опытного участка» национальной политики центрального правительства с «режимом наибольшего благоприятствования». Так, выпускаемая в Эстонии продукция сначала шла на удовлетворение нужд самой Эстонии и лишь излишки вывозились. Специалисты, получившие образование в Эстонии, оставались работать здесь же. Сохранению национальных кадров способствовало преподавание на эстонском языке не только в школах, но и в вузах, что резко сокращало приток студентов из других частей СССР. [5]
Видимо, именно в связи с этим особым положением Эстонии до середины 60-х годов здесь не прослеживается ни подпольного, ни открытого общественных движений, противостоящих властям - энергия эстонцев с развитым национальным сознанием и демократическими устремлениями была направлена на использование предоставленных им властями возможностей национального развития. Эти возможности имелись не только в экономике, но и в области культуры. Как мне объяснил в 1961 г. мой друг эстонец (директор НИИ, член партии), «московские начальники не знают эстонского языка». Это давало некоторую свободу в системе образования и облегчало «протаскивание» в книги и журналы тем и концепций, немыслимых в русскоязычной печатной продукции. Так, в эстонской энциклопедии, вышедшей в 60-х годах, были статьи о Троцком, Бухарине и т.д. с вполне приличным текстом, что в аналогичных русских изданиях было невозможно. Эстонские интеллигенты ценили возможность пусть урезанного общения, но с широкой читательской средой, и не хотели рисковать этой возможностью ради участия в самиздате, где можно быть полностью откровенным, но путь к читателю куда более сложен и читательская аудитория неизмеримо уже, чем у официальных изданий, не говоря уж об опасности ареста. Возможно, этим объясняется, что до середины 70-х годов самиздат в Эстонии был очень беден - циркулировали лишь отдельные статьи и обращения, как правило, анонимные или под псевдонимами, что снижало их политическое и нравственное влияние.
С переменой власти в Кремле в октябре 1964 г. политика в отношении Эстонии изменилась:
«Уже в конце 60-х годов произошел резкий поворот назад, в сторону строгого и жесткого централизма, основанного на принципе: интересы империи превыше всего. Начали ограничивать и без того незначительную автономию национальных окраин, все важнейшие экономические отрасли национальных республик подчинили всесоюзным министерствам. Поскольку со стимулированием роста производительности труда ничего не вышло, то упор был снова сделан на экстенсивное развитие производства, т.е. на строительство новых крупных предприятий и на импорт неэстонской рабочей силы… Изменение обстановки политически символизировало устранение многолетнего первого секретаря ЦК КПЭ Ивана Кэбина в 1978 г. Стремление коммунистов Эстонии выдвинуть на пост главы КПЭ эстонца потерпело полную неудачу, когда при прямом вмешательстве Москвы новым главой партии был назначен родившийся в Сибири, плохо владеющий эстонским языком русофил Карл Вайно, который не имел поддержки даже в правящих кругах Эстонии. Приход к власти Вайно был фактической пощечиной местным эстонским коммунистам, которые давно стремились выдвинуть на руководящие посты в партии своих людей. Он продемонстрировал также глубокое недоверие Москвы к лояльности номенклатуры национальных окраин». [6]
В Эстонии так же, как и в большинстве советских нерусских республиках, осуществляется планомерное «разбавление» коренного населения пришлым. В результате такой политики эстонцы, составляющие в независимой Эстонии 88,2% населения, в 1979 г. составляли лишь 64,7% населения советской Эстонии. С 1959 г. по 1979-й численность эстонского населения республики увеличилась на 50 тыс., а численность славянского населения (русские, украинцы, белорусы) - на 201 тыс. человек (с 267 тыс. в 1959 г. до 468 тыс. в 1979 г.), причем пришлое население быстрее всего растет в «ключевых пунктах» - в столице Эстонии Таллинне, в больших городах, новых промышленных центрах, в морских портах. На территории Эстонии расположены большие военные контингенты, тоже неэстонские. Военные вместе с семьями составляют заметную и все увеличивающуюся часть пришлого населения.
Самиздатский документ, составленный 15 эстонскими интеллигентами в 1982 г., описывает развитие взаимоотношений между центральной властью и эстонцами в послесталинские времена:
«В эпоху реформ Хрущева (вторая половина 50-х - начало 60-х годов) у эстонцев возникли некоторые надежды на будущее своего народа и национальной культуры. Эти надежды питались реабилитацией жертв сталинизма, программой благосостояния, принятой КПСС в 1961 г., обещаниями большей автономии национальным республикам, ориентаций на более культурную и современную экономику (вместе с расширением производства товаров широкого потребления), некоторым пробуждением эстонской национальной культуры после сталинского пресса. Многие надеялись направить развитие в сторону»социализма с человеческим лицом", заменить клику русских бюрократов и обрусевших, родившихся в Советском Союзе эстонцев национальными руководящими кадрами, которые руководили бы экономикой разумнее, с учетом местных интересов.
Было обещано ограничить развитие тяжелой промышленности, увеличивать выпуск продукции лишь за счет повышения производительности труда, не строить в Таллинне новых крупных предприятий. Все это должно было ограничить поток русских эмигрантов в Эстонию. Взрывообразное расширение Таллинна должно было быть приостановлено. И, в завершение всего, появилась надежда, что вместе с успешным решением проблемы разоружения уменьшится степень милитаризации Эстонии, будет выведена часть русских гарнизонов и увеличится возможность более тесного общения с западными странами. Поэтому будущее не казалось слишком мрачным. Иногда казалось, что для существования и развития народа начинает образовываться некоторое жизненное пространство". [4]
Первый секретарь ЦК компартии Эстонии Иван Кэбин добился для Эстонии негласного особого положения «опытного участка» национальной политики центрального правительства с «режимом наибольшего благоприятствования». Так, выпускаемая в Эстонии продукция сначала шла на удовлетворение нужд самой Эстонии и лишь излишки вывозились. Специалисты, получившие образование в Эстонии, оставались работать здесь же. Сохранению национальных кадров способствовало преподавание на эстонском языке не только в школах, но и в вузах, что резко сокращало приток студентов из других частей СССР. [5]
Видимо, именно в связи с этим особым положением Эстонии до середины 60-х годов здесь не прослеживается ни подпольного, ни открытого общественных движений, противостоящих властям - энергия эстонцев с развитым национальным сознанием и демократическими устремлениями была направлена на использование предоставленных им властями возможностей национального развития. Эти возможности имелись не только в экономике, но и в области культуры. Как мне объяснил в 1961 г. мой друг эстонец (директор НИИ, член партии), «московские начальники не знают эстонского языка». Это давало некоторую свободу в системе образования и облегчало «протаскивание» в книги и журналы тем и концепций, немыслимых в русскоязычной печатной продукции. Так, в эстонской энциклопедии, вышедшей в 60-х годах, были статьи о Троцком, Бухарине и т.д. с вполне приличным текстом, что в аналогичных русских изданиях было невозможно. Эстонские интеллигенты ценили возможность пусть урезанного общения, но с широкой читательской средой, и не хотели рисковать этой возможностью ради участия в самиздате, где можно быть полностью откровенным, но путь к читателю куда более сложен и читательская аудитория неизмеримо уже, чем у официальных изданий, не говоря уж об опасности ареста. Возможно, этим объясняется, что до середины 70-х годов самиздат в Эстонии был очень беден - циркулировали лишь отдельные статьи и обращения, как правило, анонимные или под псевдонимами, что снижало их политическое и нравственное влияние.
С переменой власти в Кремле в октябре 1964 г. политика в отношении Эстонии изменилась:
«Уже в конце 60-х годов произошел резкий поворот назад, в сторону строгого и жесткого централизма, основанного на принципе: интересы империи превыше всего. Начали ограничивать и без того незначительную автономию национальных окраин, все важнейшие экономические отрасли национальных республик подчинили всесоюзным министерствам. Поскольку со стимулированием роста производительности труда ничего не вышло, то упор был снова сделан на экстенсивное развитие производства, т.е. на строительство новых крупных предприятий и на импорт неэстонской рабочей силы… Изменение обстановки политически символизировало устранение многолетнего первого секретаря ЦК КПЭ Ивана Кэбина в 1978 г. Стремление коммунистов Эстонии выдвинуть на пост главы КПЭ эстонца потерпело полную неудачу, когда при прямом вмешательстве Москвы новым главой партии был назначен родившийся в Сибири, плохо владеющий эстонским языком русофил Карл Вайно, который не имел поддержки даже в правящих кругах Эстонии. Приход к власти Вайно был фактической пощечиной местным эстонским коммунистам, которые давно стремились выдвинуть на руководящие посты в партии своих людей. Он продемонстрировал также глубокое недоверие Москвы к лояльности номенклатуры национальных окраин». [6]