Страница:
превращаться в какой-то туман. Туман становился все более и более
прозрачным, пока наконец не стал походить на пушистое белое облачко, сквозь
которое просвечивает месяц. Тут они вышли на вольный воздух - чудный, мягкий
воздух, свежий, как на горной вершине, и благоуханный, как в долине роз.
Тут же струилась река; вода в ней спорила прозрачностью с самим
воздухом. А в реке плавали золотые и серебряные рыбки, и пурпурово-красные
угри сверкали при каждом движении голубыми искрами; огромные листья кувшинок
пестрели всеми цветами радуги, а чашечки их горели желто-красным пламенем,
поддерживаемым чистою водой, как пламя лампады поддерживается маслом. Через
реку был переброшен мраморный мост такой тонкой и искусной работы, что,
казалось, был сделан из кружев и бус; мост вел на остров Блаженства, на
котором находился сам Райский сад.
Восточный ветер взял принца на руки и перенес его через мост. Цветы и
листья пели чудесные песни, которые принц слышал еще в детстве, но теперь
они звучали такою дивною музыкой, какой не может передать человеческий
голос.
А это что? Пальмы или гигантские папоротники? Таких сочных, могучих
деревьев принц никогда еще не видывал. Диковинные ползучие растения обвивали
их, спускались вниз, переплетались и образовывали самые причудливые,
отливавшие по краям золотом и яркими красками гирлянды; такие гирлянды можно
встретить разве только в заставках и начальных буквах старинных книг. Тут
были и яркие цветы, и птицы, и самые затейливые завитушки. В траве сидела,
блестя распущенными хвостами, целая стая павлинов.
Да павлинов ли? Конечно павлинов! То-то что нет: принц потрогал их, и
оказалось, что это вовсе не птицы, а растения, огромные кусты репейника,
блестевшего самыми яркими красками! Между зелеными благоухающими кустами
дрыгали, точно гибкие кошки, львы, тигры; кусты пахли оливками, а звери были
совсем ручные; дикая лесная голубка, с жемчужным отливом на перьях, хлопала
льва крылышками по гриве, а антилопа, вообще такая робкая и пугливая, стояла
возле них и кивала головой, словно давая знать, что и она не прочь поиграть
с ними.
Но вот появилась сама фея; одежды ее сверкали, как солнце, а лицо сияло
такою лаской и приветливою улыбкой, как лицо матери, радующейся на своего
ребенка. Она была молода и чудо как хороша собой; ее окружали красавицы
девушки с блестящими звездами в волосах.
Восточный ветер подал ей послание птицы Феникс, и глаза феи заблистали
от радости. Она взяла принца за руку и повела его в свой замок; стены замка
были похожи на лепестки тюльпана, если их держать против солнца, ж потолок
был блестящим цветком, опрокинутым вниз чашечкой, углублявшейся тем больше,
чем дольше в него всматривались. Принц подошел к одному из окон, поглядел в
стекло, и ему показалось, что он видит дерево познания добра и зла; в ветвях
его пряталась змея, а возле стояли Адам и Ева.
- Разве они не изгнаны? - спросил принц.
Фея улыбнулась и объяснила ему, что на каждом стекле время начертало
неизгладимую картину, озаренную жизнью: листья дерева шевелились, а люди
двигались, - ну вот как бывает с отражениями в зеркале! Принц подошел к
другому окну и увидал на стекле сон Иакова: с неба спускалась лестница, а по
ней сходили и восходили ангелы с большими крыльями за плечами. Да, все, что
было или совершилось когда-то на свете, по-прежнему жило и двигалось на
оконных стеклах замка; такие чудесные картины могло начертать своим
неизгладимым резцом лишь время.
Фея, улыбаясь, ввела принца в огромный, высокий покой, со стенами из
прозрачных картин, - из них повсюду выглядывали головки, одна прелестнее
другой. Это были сонмы блаженных духов; они улыбались и пели; голоса их
сливались в одну дивную гармонию; самые верхние из них были меньше бутонов
розы, если их нарисовать на бумаге в виде крошечных точек. Посреди этого
покоя стояло могучее дерево, покрытое зеленью, в которой сверкали большие и
маленькие золотистые, как апельсины, яблоки. То было дерево познания добра и
зла, плодов которого вкусили когда-то Адам и Ева. С каждого листика капала
блестящая красная роса, - дерево точно плакало кровавыми слезами.
- Сядем теперь в лодку! - сказала фея. - Нас ждет там такое угощенье,
что чудо! Представь, лодка только покачивается на волнах, но не двигается, а
все страны света сами проходят мимо!
И в самом деле, это было поразительное зрелище; лодка стояла, а берега
двигались! Вот показались высокие снежные Альпы с облаками и темными
сосновыми лесами на вершинах, протяжно-жалобно прозвучал рог, и раздалась,
звучная песня горного пастуха. Вот над лодкой свесились, длинные гибкие
листья бананов; поплыли стаи черных как смоль лебедей; показались
удивительнейшие животные и цветы, а вдали поднялись голубые горы; это была
Новая Голландия, пятая часть света. Вот послышалось пение жрецов, и под
звуки барабанов и костяных флейт закружились в бешеной пляске толпы дикарей.
Мимо проплыли вздымавшиеся к облакам египетские пирамиды, низверженные
колонны и сфинксы, наполовину погребенные в песке. Вот осветились северным
сиянием потухшие вулканы севера. Да, кто бы мог устроить подобный фейерверк?
Принц был вне себя от восторга: еще бы, он-то видел ведь во сто раз больше,
чем мы тут рассказываем.
- И я могу здесь остаться навсегда? - спросил он.
- Это зависит от тебя самого! - отвечала фея. - Если ты не станешь
добиваться запрещенного, как твой прародитель Адам, то можешь остаться здесь
навеки!
- Я не дотронусь до плодов познания добра и зла! - сказал принц. - Тут
ведь тысячи других прекрасных плодов!
- Испытай себя, и если борьба покажется тебе слишком тяжелою, улетай
обратно с Восточным ветром, который вернется сюда опять через сто лет! Сто
лет пролетят для тебя, как сто часов, но это довольно долгий срок, если дело
идет о борьбе с греховным соблазном. Каждый вечер, расставаясь с тобой, -
буду я звать тебя: "Ко мне, ко мне!" Стану манить тебя рукой, но ты не
трогайся с места, не иди на мой зов; с каждым шагом тоска желания будет в
тебе усиливаться и наконец увлечет тебя в тот покой, где стоит дерево
познания добра и зла. Я буду спать под его благоухающими пышными ветвями, и
ты наклонишься, чтобы рассмотреть меня поближе; я улыбнусь тебе, и ты
поцелуешь меня... Тогда Райский сад уйдет в землю еще глубже и будет для
тебя потерян. Резкий ветер будет пронизывать тебя до костей, холодный дождь
- мочить твою голову; горе и бедствия будут твоим уделом!
- Я остаюсь! - сказал принц.
Восточный ветер поцеловал принца в лоб и сказал:
- Будь тверд, и мы свидимся опять через сто лет! Прощай, прощай!
И Восточный ветер взмахнул своими большими крылами, блеснувшими, как
зарница во тьме осенней ночи пли как северное сияние во мраке полярной зимы.
- Прощай! Прощай! - запели все цветы и деревья. Стаи аистов и пеликанов
полетели, точно развевающиеся ленты, проводить Восточного ветра до границ
сада.
- Теперь начнутся танцы! - сказала фея. - Но на закате солнца, танцуя с
тобой, я начну манить тебя рукой и звать: "Ко мне! Ко мне!" Не слушай же
меня! В продолжение ста лет каждый вечер будет повторяться то же самое, но
ты с каждым днем будешь становиться все сильнее и сильнее и под конец
перестанешь даже обращать на мой зов внимание. Сегодня вечером тебе
предстоит выдержать первое испытание! Теперь ты предупрежден!
И фея повела его в обширный покой из белых прозрачных лилий с
маленькими, игравшими сами собою, золотыми арфами вместо тычинок. Прелестные
стройные девушки в прозрачных одеждах понеслись в воздушной пляске и запели
о радостях и блаженстве бессмертной жизни в вечно цветущем Райском саду.
Но вот солнце село, небо засияло, как расплавленное золото, и на лилии
упал розовый отблеск. Принц выпил пенистого вина, поднесенного ему
девушками, и почувствовал прилив несказанного блаженства. Вдруг задняя стена
покоя раскрылась, и принц увидел дерево познания добра и зла, окруженное
ослепительным сиянием, из-за дерева неслась тихая, ласкающая слух песня; ему
почудился голос его матери, певшей: "Дитя мое! Мое милое, дорогое дитя!"
И фея стала манить его рукой и звать нежным голосом: "Ко мне, ко мне!"
Он двинулся за нею, забыв свое обещание в первый же вечер! А она все манила
его и улыбалась... Пряный аромат, разлитый в воздухе, становился все
сильнее; арфы звучали все слаще; казалось, что это пели хором сами блаженные
духи: "Все нужно знать! Все надо изведать! Человек - царь природы!" Принцу
показалось, что с дерева уже не капала больше кровь, а сыпались красные
блестящие звездочки. "Ко мне! Ко мне!" - звучала воздушная мелодия, и с
каждым шагом щеки принца разгорались, а кровь волновалась все сильнее и
сильнее.
- Я должен идти! - говорил он. - В этом ведь нет и не может быть греха!
Зачем убегать от красоты и наслаждения? Я только полюбуюсь, посмотрю на нее
спящую! Я ведь не поцелую ее! Я достаточно тверд и сумею совладать с собой!
Сверкающий плащ упал с плеч феи; она раздвинула ветви дерева и в одно
мгновение скрылась за ним.
- Я еще не нарушил обещания! - сказал принц. - И не хочу его нарушать!
С этими словами он раздвинул ветви... Фея спала такая прелестная, какою
может быть только фея Райского сада. Улыбка играла на ее устах, но на
длинных ресницах дрожали слезинки.
- Ты плачешь из-за меня? - прошептал он. - Не плачь, очаровательная
фея! Теперь только я понял райское блаженство, оно течет огнем в моей крови,
воспламеняет мысли, я чувствую неземную силу и мощь во всем своем
существе!.. Пусть же настанет для меня потом вечная ночь - одна такая минута
дороже всего в мире!
И он поцеловал слезы, дрожавшие на ее ресницах, уста его прикоснулись к
ее устам.
Раздался страшный удар грома, какого не слыхал еще никогда никто, и все
смешалось в глазах принца; фея исчезла, цветущий Райский сад ушел глубоко в
землю. Принц видел, как он исчезал во тьме непроглядной ночи, и вот от него
осталась только маленькая сверкающая вдали звездочка. Смертный холод сковал
его члены, глаза закрылись, и он упал как мертвый.
Холодный дождь мочил ему лицо, резкий ветер леденил голову, и он
очнулся.
- Что я сделал! - вздохнул он. - Я нарушил свой обет, как Адам, и вот
Райский сад ушел глубоко в землю!
Он открыл глаза; вдали еще мерцала звездочка, последний след
исчезнувшего рая. Это сияла на небе утренняя звезда.
Принц встал; он был опять в том же лесу, у пещеры ветров; возле него
сидела мать ветров. Она сердито посмотрела на него и грозно подняла руку.
- В первый же вечер! - сказала она, - Так я и думала! Да, будь ты моим
сыном, сидел бы ты теперь в мешке!
- Он еще попадет туда! - сказала Смерть, - это был крепкий старик с
косой в руке и большими черными крыльями за спиной. - И он уляжется в гроб,
хоть и не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время постранствовать по белу
свету и искупить свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тот час,
когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в черный гроб, поставлю
себе на голову и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветет Райский сад;
если он окажется добрым и благочестивым, он вступит туда, если же его мысли
и сердце будут по-прежнему полны греха, гроб опустится с ним еще глубже, чем
опустился Райский сад. Но каждую тысячу лет я буду приходить за ним, для
того чтобы он погрузился еще глубже, или остался бы навеки на сияющей
небесной звезде!
На крыше самого крайнего домика в одном маленьком городке приютилось
гнездо аиста. В нем сидела мамаша с четырьмя птенцами, которые высовывали из
гнезда свои маленькие черные клювы, - они у них еще не успели покраснеть.
Неподалеку от гнезда, на самом коньке крыши, стоял, вытянувшись в струнку и
поджав под себя одну ногу, сам папаша; ногу он поджимал, чтобы не стоять на
часах без дела. Можно было подумать, что он вырезан из дерева, до того он
был неподвижен.
- Вот важно, так важно! - думал он. - У гнезда моей жены стоит часовой!
Кто же знает, что я ее муж? Могут подумать, что я наряжен сюда в караул.
То-то важно!" И он продолжал стоять на одной ноге.
На улице играли ребятишки; увидав аиста, самый озорной из мальчуганов
затянул, как умел и помнил, старинную песенку об аистах; за ним подхватили
все остальные:
Аист, аист белый,
Что стоишь день целый,
Словно часовой,
На ноге одной?
Или деток хочешь
Уберечь своих?
Попусту хлопочешь, -
Мы изловим их!
Одного повесим
В пруд швырнем другого,
Третьего заколем,
Младшего ж живого
На костер мы бросим
И тебя не спросим!
- Послушай-ка что поют мальчики! - сказали птенцы. - Они говорят, что
нас повесят и утопят!
- Не нужно обращать на них внимания! - сказала им мать. - Только не
слушайте, ничего и не будет!
Но мальчуганы не унимались, пели и дразнили аистов; только один из
мальчиков, по имени Петер, не захотел пристать к товарищам, говоря, что
грешно дразнить животных. А мать утешала птенцов.
- Не обращайте внимания! - говорила она. - Смотрите, как спокойно стоит
ваш отец, и это на одной-то ноге!
- А нам страшно! - сказали птенцы и глубоко-глубоко запрятали головки в
гнездо.
На другой день ребятишки опять высыпали на улицу, увидали аистов и
опять запели:
Одного повесим,
В пруд швырнем другого...
- Так нас повесят и утопят? - опять спросили птенцы.
- Да нет же, нет! - отвечала мать. - А вот скоро мы начнем ученье! Вам
нужно выучиться летать! Когда же выучитесь, мы отправимся с вами на луг в
гости к лягушкам. Они будут приседать перед нами в воде и петь:
"ква-ква-ква!" А мы съедим их - вот будет веселье!
- А потом? - спросили птенцы.
- Потом все мы, аисты, соберемся на осенние маневры. Вот уж тогда надо
уметь летать как следует! Это очень важно! Того, кто будет летать плохо,
генерал проколет своим острым клювом! Так вот, старайтесь изо всех сил,
когда ученье начнется!
- Так нас все-таки заколют, как сказали мальчики! Слушай-ка, они опять
поют!
- Слушайте меня, а не их! - сказала мать. - После маневров мы улетим
отсюда далеко-далеко, за высокие горы, за темные леса, в теплые края, в
Египет! Там есть треугольные каменные дома; верхушки их упираются в самые
облака, а зовут их пирамидами. Они построены давным-давно, так давно, что ни
один аист и представить себе не может! Там есть тоже река, которая
разливается, и тогда весь берег покрывается илом! Ходишь себе по илу и
кушаешь лягушек!
- О! - сказали птенцы.
- Да! Вот прелесть! Там день-деньской только и делаешь, что ешь. А вот
в то время как нам там будет так хорошо, здесь на деревьях не останется ни
единого листика, наступит такой холод, что облака застынут кусками и будут
падать на землю белыми крошками!
Она хотела рассказать им про снег, да не умела объяснить хорошенько.
- А эти нехорошие мальчики тоже застынут кусками? - спросили птенцы.
- Нет, кусками они не застынут, но померзнуть им придется. Будут сидеть
и скучать в темной комнате и носу не посмеют высунуть на улицу! А вы-то
будете летать в чужих краях, где цветут цветы и ярко светит теплое солнышко.
Прошло немного времени, птенцы подросли, могли уже вставать в гнезде и
озираться кругом. Папаша-аист каждый день приносил им славных лягушек,
маленьких ужей и всякие другие лакомства, какие только мог достать. А как
потешал он птенцов разными забавными штуками! Доставал головою свой хвост,
щелкал клювом, точно у него в горле сидела трещотка, и рассказывал им разные
болотные истории.
- Ну, пора теперь и за ученье приняться! - сказала им в один прекрасный
день мать, и всем четверым птенцам пришлось вылезть из гнезда на крышу.
Батюшки мои, как они шатались, балансировали крыльями и все-таки чуть-чуть
не свалились!
- Смотрите на меня! - сказала мать. - Голову вот так, ноги так!
Раз-два! Раз- два! Вот что поможет вам пробить себе дорогу в жизни! - и она
сделала несколько взмахов крыльями. Птенцы неуклюже подпрыгнули и - бац! -
все так и растянулись! Они были еще тяжелы на подъем.
- Я не хочу учиться! - сказал один птенец и вскарабкался назад в
гнездо. - Я вовсе не хочу лететь в теплые края!
- Так ты хочешь замерзнуть тут зимой? Хочешь, чтобы мальчишки пришли и
повесили, утопили или сожгли тебя? Постой, я сейчас позову их!
- Ай, нет, нет! - сказал птенец и опять выпрыгнул на крышу.
На третий день они уже кое-как летали и вообразили, что могут также
держаться в воздухе на распластанных крыльях. "Незачем все время ими махать,
- говорили они. - Можно и отдохнуть". Так и сделали, но... сейчас же
шлепнулись на крышу. Пришлось опять работать крыльями.
В это время на улице собрались мальчики и запели:
Аист, аист белый!
- А что, слетим да выклюем им глаза? - спросили птенцы.
- Нет, не надо! - сказала мать. - Слушайте лучше меня, это куда важнее!
Раз-два- три! Теперь полетим направо; раз-два-три! Теперь налево, вокруг
трубы! Отлично! Последний взмах крыльями удался так чудесно, что я позволю
вам завтра отправиться со мной на болото. Там соберется много других милых
семейств с детьми, - вот и покажите себя! Я хочу, чтобы вы были самыми
миленькими из всех. Держите головы повыше, так гораздо красивее и
внушительнее!
- Но неужели мы так и не отомстим этим нехорошим мальчикам? - спросили
птенцы.
- Пусть они себе кричат что хотят! Вы-то полетите к облакам, увидите
страну пирамид, а они будут мерзнуть здесь зимой, не увидят ни единого
зеленого листика, ни сладкого яблочка!
- А мы все-таки отомстим! - шепнули птенцы друг другу и продолжали
ученье.
Задорнее всех из ребятишек был самый маленький, тот, что первый затянул
песенку об аистах. Ему было не больше шести лет, хотя птенцы-то и думали,
что ему лет сто, - он был ведь куда больше их отца с матерью, а что же знали
птенцы о годах детей и взрослых людей! И вот вся месть птенцов должна была
обрушиться на этого мальчика, который был зачинщиком и самым неугомонным из
насмешников. Птенцы были на него ужасно сердиты и чем больше подрастали, тем
меньше хотели сносить от него обиды. В конце концов матери пришлось обещать
им как-нибудь отомстить мальчугану, но не раньше, как перед самым отлетом их
в теплые края.
- Посмотрим сначала, как вы будете вести себя на больших маневрах! Если
дело пойдет плохо и генерал проколет вам грудь своим клювом, мальчики ведь
будут правы. Вот увидим!
- Увидишь! - сказали птенцы и усердно принялись за упражнения. С каждым
днем дело шло все лучше, и наконец они стали летать так легко и красиво, что
просто любо!
Настала осень; аисты начали приготовляться к отлету на зиму в теплые
края. Вот так маневры пошли! Аисты летали взад и вперед над лесами и
озерами: им надо было испытать себя - предстояло ведь огромное путешествие!
Наши птенцы отличились и получили на испытании не по нулю с хвостом, а по
двенадцати с Лягушкой и ужом! Лучше этого балла для них и быть не могло:
лягушек и ужей можно ведь было съесть, что они и сделали.
- Теперь будем мстить! - сказали они.
- Хорошо! - сказала мать. - Вот что я придумала - это будет лучше
всего. Я знаю, где тот пруд, в котором сидят маленькие дети до тех пор, пока
аист не возьмет их и не отнесет к папе с мамой. Прелестные крошечные детки
спят и видят чудные сны, каких никогда уже не будут видеть после. Всем
родителям очень хочется иметь такого малютку, а всем детям - крошечного
братца или сестрицу. Полетим к пруду, возьмем оттуда малюток и отнесем к тем
детям, которые не дразнили аистов; нехорошие же насмешники не получат
ничего!
- А тому злому, который первый начал дразнить нас, ему что будет? -
спросили молодые аисты.
- В пруде лежит один мертвый ребенок, он заспался до смерти; его-то мы
и отнесем злому мальчику. Пусть поплачет, увидав, что мы принесли ему
мертвого братца. А вот тому доброму мальчику, - надеюсь, вы не забыли его, -
который сказал, что грешно дразнить животных, мы принесем зараз и братца и
сестричку. Его зовут Петер, будем же и мы в честь его зваться Петерами!
Как сказано, так и было сделано, и вот всех аистов зовут с тех пор
Петерами.
---------------------------------------------------------------------------
Перевод А.Ганзен
---------------------------------------------------------------------------
Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе.
Вот мастер-то рассказывать!
Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих
скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он тихо-тихо подымается по
лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и
слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая
спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки
у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он
подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует - и
головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно, - у Оле-Лукойе нет
ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их
непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж
начинает рассказывать сказки.
Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он
чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета - он
отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону
повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он
раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие
сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над
нехорошими детьми; ну, они и спят всю ночь как чурбаны, и поутру
оказывается, что, они ровно ничего не видали во сне!
Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного
маленького мальчика, Яльмара, и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь
сказок, - в неделе ведь семь дней.
- Ну вот, - сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, - теперь
украсим комнату!
И в один миг все комнатные цветы выросли, превратились в большие
деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку;
вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны
цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы
только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как
золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной
начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола,
где лежали учебные принадлежности Яльмара.
- Что там такое? - сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной
на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться;
грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал
помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал,
слушая ее! На каждой ее странице в начале каждой строки стояли чудесные
большие и маленькие буквы, - это была пропись; возле же шли другие,
воображавшие, что держатся так же твердо Их писал сам Яльмар, и они,
казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
- Вот как надо держаться! - говорила пропись. - Вот так, с легким
наклоном вправо!
- Ах, мы бы и рады, - отвечали буквы Яльмара, - да не можем! Мы такие
плохонькие!
- Так вас надо немного подтянуть! - сказал Оле-Лукойе.
- Ай, нет, нет! - закричали они и выпрямились так, что любо было
глядеть.
- Ну, теперь нам не до сказок! - сказал Оле-Лукойе. - Будем-ка
упражняться! Раз- два! Раз-два!
И он довел буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как
любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар утром проснулся, они
выглядели такими же жалкими, как прежде.
Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною
спринцовкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все,
кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их суетность:
говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно
стоит в углу и позволяет в себя плевать!
Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была
изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и
широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далекое море.
Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные
на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по
небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
Затем Оде приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в
высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он добежал к
воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена
красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в
золотых коронах с сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку
вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а
цветы - о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой,
ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие
птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а
майские жуки гудели "Бум! Бум!"; всем хотелось провожать Яльмара, и у
каждого была для него наготове сказка. Да, вот это было плаванье! Леса то
густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные
солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные
прозрачным, пока наконец не стал походить на пушистое белое облачко, сквозь
которое просвечивает месяц. Тут они вышли на вольный воздух - чудный, мягкий
воздух, свежий, как на горной вершине, и благоуханный, как в долине роз.
Тут же струилась река; вода в ней спорила прозрачностью с самим
воздухом. А в реке плавали золотые и серебряные рыбки, и пурпурово-красные
угри сверкали при каждом движении голубыми искрами; огромные листья кувшинок
пестрели всеми цветами радуги, а чашечки их горели желто-красным пламенем,
поддерживаемым чистою водой, как пламя лампады поддерживается маслом. Через
реку был переброшен мраморный мост такой тонкой и искусной работы, что,
казалось, был сделан из кружев и бус; мост вел на остров Блаженства, на
котором находился сам Райский сад.
Восточный ветер взял принца на руки и перенес его через мост. Цветы и
листья пели чудесные песни, которые принц слышал еще в детстве, но теперь
они звучали такою дивною музыкой, какой не может передать человеческий
голос.
А это что? Пальмы или гигантские папоротники? Таких сочных, могучих
деревьев принц никогда еще не видывал. Диковинные ползучие растения обвивали
их, спускались вниз, переплетались и образовывали самые причудливые,
отливавшие по краям золотом и яркими красками гирлянды; такие гирлянды можно
встретить разве только в заставках и начальных буквах старинных книг. Тут
были и яркие цветы, и птицы, и самые затейливые завитушки. В траве сидела,
блестя распущенными хвостами, целая стая павлинов.
Да павлинов ли? Конечно павлинов! То-то что нет: принц потрогал их, и
оказалось, что это вовсе не птицы, а растения, огромные кусты репейника,
блестевшего самыми яркими красками! Между зелеными благоухающими кустами
дрыгали, точно гибкие кошки, львы, тигры; кусты пахли оливками, а звери были
совсем ручные; дикая лесная голубка, с жемчужным отливом на перьях, хлопала
льва крылышками по гриве, а антилопа, вообще такая робкая и пугливая, стояла
возле них и кивала головой, словно давая знать, что и она не прочь поиграть
с ними.
Но вот появилась сама фея; одежды ее сверкали, как солнце, а лицо сияло
такою лаской и приветливою улыбкой, как лицо матери, радующейся на своего
ребенка. Она была молода и чудо как хороша собой; ее окружали красавицы
девушки с блестящими звездами в волосах.
Восточный ветер подал ей послание птицы Феникс, и глаза феи заблистали
от радости. Она взяла принца за руку и повела его в свой замок; стены замка
были похожи на лепестки тюльпана, если их держать против солнца, ж потолок
был блестящим цветком, опрокинутым вниз чашечкой, углублявшейся тем больше,
чем дольше в него всматривались. Принц подошел к одному из окон, поглядел в
стекло, и ему показалось, что он видит дерево познания добра и зла; в ветвях
его пряталась змея, а возле стояли Адам и Ева.
- Разве они не изгнаны? - спросил принц.
Фея улыбнулась и объяснила ему, что на каждом стекле время начертало
неизгладимую картину, озаренную жизнью: листья дерева шевелились, а люди
двигались, - ну вот как бывает с отражениями в зеркале! Принц подошел к
другому окну и увидал на стекле сон Иакова: с неба спускалась лестница, а по
ней сходили и восходили ангелы с большими крыльями за плечами. Да, все, что
было или совершилось когда-то на свете, по-прежнему жило и двигалось на
оконных стеклах замка; такие чудесные картины могло начертать своим
неизгладимым резцом лишь время.
Фея, улыбаясь, ввела принца в огромный, высокий покой, со стенами из
прозрачных картин, - из них повсюду выглядывали головки, одна прелестнее
другой. Это были сонмы блаженных духов; они улыбались и пели; голоса их
сливались в одну дивную гармонию; самые верхние из них были меньше бутонов
розы, если их нарисовать на бумаге в виде крошечных точек. Посреди этого
покоя стояло могучее дерево, покрытое зеленью, в которой сверкали большие и
маленькие золотистые, как апельсины, яблоки. То было дерево познания добра и
зла, плодов которого вкусили когда-то Адам и Ева. С каждого листика капала
блестящая красная роса, - дерево точно плакало кровавыми слезами.
- Сядем теперь в лодку! - сказала фея. - Нас ждет там такое угощенье,
что чудо! Представь, лодка только покачивается на волнах, но не двигается, а
все страны света сами проходят мимо!
И в самом деле, это было поразительное зрелище; лодка стояла, а берега
двигались! Вот показались высокие снежные Альпы с облаками и темными
сосновыми лесами на вершинах, протяжно-жалобно прозвучал рог, и раздалась,
звучная песня горного пастуха. Вот над лодкой свесились, длинные гибкие
листья бананов; поплыли стаи черных как смоль лебедей; показались
удивительнейшие животные и цветы, а вдали поднялись голубые горы; это была
Новая Голландия, пятая часть света. Вот послышалось пение жрецов, и под
звуки барабанов и костяных флейт закружились в бешеной пляске толпы дикарей.
Мимо проплыли вздымавшиеся к облакам египетские пирамиды, низверженные
колонны и сфинксы, наполовину погребенные в песке. Вот осветились северным
сиянием потухшие вулканы севера. Да, кто бы мог устроить подобный фейерверк?
Принц был вне себя от восторга: еще бы, он-то видел ведь во сто раз больше,
чем мы тут рассказываем.
- И я могу здесь остаться навсегда? - спросил он.
- Это зависит от тебя самого! - отвечала фея. - Если ты не станешь
добиваться запрещенного, как твой прародитель Адам, то можешь остаться здесь
навеки!
- Я не дотронусь до плодов познания добра и зла! - сказал принц. - Тут
ведь тысячи других прекрасных плодов!
- Испытай себя, и если борьба покажется тебе слишком тяжелою, улетай
обратно с Восточным ветром, который вернется сюда опять через сто лет! Сто
лет пролетят для тебя, как сто часов, но это довольно долгий срок, если дело
идет о борьбе с греховным соблазном. Каждый вечер, расставаясь с тобой, -
буду я звать тебя: "Ко мне, ко мне!" Стану манить тебя рукой, но ты не
трогайся с места, не иди на мой зов; с каждым шагом тоска желания будет в
тебе усиливаться и наконец увлечет тебя в тот покой, где стоит дерево
познания добра и зла. Я буду спать под его благоухающими пышными ветвями, и
ты наклонишься, чтобы рассмотреть меня поближе; я улыбнусь тебе, и ты
поцелуешь меня... Тогда Райский сад уйдет в землю еще глубже и будет для
тебя потерян. Резкий ветер будет пронизывать тебя до костей, холодный дождь
- мочить твою голову; горе и бедствия будут твоим уделом!
- Я остаюсь! - сказал принц.
Восточный ветер поцеловал принца в лоб и сказал:
- Будь тверд, и мы свидимся опять через сто лет! Прощай, прощай!
И Восточный ветер взмахнул своими большими крылами, блеснувшими, как
зарница во тьме осенней ночи пли как северное сияние во мраке полярной зимы.
- Прощай! Прощай! - запели все цветы и деревья. Стаи аистов и пеликанов
полетели, точно развевающиеся ленты, проводить Восточного ветра до границ
сада.
- Теперь начнутся танцы! - сказала фея. - Но на закате солнца, танцуя с
тобой, я начну манить тебя рукой и звать: "Ко мне! Ко мне!" Не слушай же
меня! В продолжение ста лет каждый вечер будет повторяться то же самое, но
ты с каждым днем будешь становиться все сильнее и сильнее и под конец
перестанешь даже обращать на мой зов внимание. Сегодня вечером тебе
предстоит выдержать первое испытание! Теперь ты предупрежден!
И фея повела его в обширный покой из белых прозрачных лилий с
маленькими, игравшими сами собою, золотыми арфами вместо тычинок. Прелестные
стройные девушки в прозрачных одеждах понеслись в воздушной пляске и запели
о радостях и блаженстве бессмертной жизни в вечно цветущем Райском саду.
Но вот солнце село, небо засияло, как расплавленное золото, и на лилии
упал розовый отблеск. Принц выпил пенистого вина, поднесенного ему
девушками, и почувствовал прилив несказанного блаженства. Вдруг задняя стена
покоя раскрылась, и принц увидел дерево познания добра и зла, окруженное
ослепительным сиянием, из-за дерева неслась тихая, ласкающая слух песня; ему
почудился голос его матери, певшей: "Дитя мое! Мое милое, дорогое дитя!"
И фея стала манить его рукой и звать нежным голосом: "Ко мне, ко мне!"
Он двинулся за нею, забыв свое обещание в первый же вечер! А она все манила
его и улыбалась... Пряный аромат, разлитый в воздухе, становился все
сильнее; арфы звучали все слаще; казалось, что это пели хором сами блаженные
духи: "Все нужно знать! Все надо изведать! Человек - царь природы!" Принцу
показалось, что с дерева уже не капала больше кровь, а сыпались красные
блестящие звездочки. "Ко мне! Ко мне!" - звучала воздушная мелодия, и с
каждым шагом щеки принца разгорались, а кровь волновалась все сильнее и
сильнее.
- Я должен идти! - говорил он. - В этом ведь нет и не может быть греха!
Зачем убегать от красоты и наслаждения? Я только полюбуюсь, посмотрю на нее
спящую! Я ведь не поцелую ее! Я достаточно тверд и сумею совладать с собой!
Сверкающий плащ упал с плеч феи; она раздвинула ветви дерева и в одно
мгновение скрылась за ним.
- Я еще не нарушил обещания! - сказал принц. - И не хочу его нарушать!
С этими словами он раздвинул ветви... Фея спала такая прелестная, какою
может быть только фея Райского сада. Улыбка играла на ее устах, но на
длинных ресницах дрожали слезинки.
- Ты плачешь из-за меня? - прошептал он. - Не плачь, очаровательная
фея! Теперь только я понял райское блаженство, оно течет огнем в моей крови,
воспламеняет мысли, я чувствую неземную силу и мощь во всем своем
существе!.. Пусть же настанет для меня потом вечная ночь - одна такая минута
дороже всего в мире!
И он поцеловал слезы, дрожавшие на ее ресницах, уста его прикоснулись к
ее устам.
Раздался страшный удар грома, какого не слыхал еще никогда никто, и все
смешалось в глазах принца; фея исчезла, цветущий Райский сад ушел глубоко в
землю. Принц видел, как он исчезал во тьме непроглядной ночи, и вот от него
осталась только маленькая сверкающая вдали звездочка. Смертный холод сковал
его члены, глаза закрылись, и он упал как мертвый.
Холодный дождь мочил ему лицо, резкий ветер леденил голову, и он
очнулся.
- Что я сделал! - вздохнул он. - Я нарушил свой обет, как Адам, и вот
Райский сад ушел глубоко в землю!
Он открыл глаза; вдали еще мерцала звездочка, последний след
исчезнувшего рая. Это сияла на небе утренняя звезда.
Принц встал; он был опять в том же лесу, у пещеры ветров; возле него
сидела мать ветров. Она сердито посмотрела на него и грозно подняла руку.
- В первый же вечер! - сказала она, - Так я и думала! Да, будь ты моим
сыном, сидел бы ты теперь в мешке!
- Он еще попадет туда! - сказала Смерть, - это был крепкий старик с
косой в руке и большими черными крыльями за спиной. - И он уляжется в гроб,
хоть и не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время постранствовать по белу
свету и искупить свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тот час,
когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в черный гроб, поставлю
себе на голову и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветет Райский сад;
если он окажется добрым и благочестивым, он вступит туда, если же его мысли
и сердце будут по-прежнему полны греха, гроб опустится с ним еще глубже, чем
опустился Райский сад. Но каждую тысячу лет я буду приходить за ним, для
того чтобы он погрузился еще глубже, или остался бы навеки на сияющей
небесной звезде!
На крыше самого крайнего домика в одном маленьком городке приютилось
гнездо аиста. В нем сидела мамаша с четырьмя птенцами, которые высовывали из
гнезда свои маленькие черные клювы, - они у них еще не успели покраснеть.
Неподалеку от гнезда, на самом коньке крыши, стоял, вытянувшись в струнку и
поджав под себя одну ногу, сам папаша; ногу он поджимал, чтобы не стоять на
часах без дела. Можно было подумать, что он вырезан из дерева, до того он
был неподвижен.
- Вот важно, так важно! - думал он. - У гнезда моей жены стоит часовой!
Кто же знает, что я ее муж? Могут подумать, что я наряжен сюда в караул.
То-то важно!" И он продолжал стоять на одной ноге.
На улице играли ребятишки; увидав аиста, самый озорной из мальчуганов
затянул, как умел и помнил, старинную песенку об аистах; за ним подхватили
все остальные:
Аист, аист белый,
Что стоишь день целый,
Словно часовой,
На ноге одной?
Или деток хочешь
Уберечь своих?
Попусту хлопочешь, -
Мы изловим их!
Одного повесим
В пруд швырнем другого,
Третьего заколем,
Младшего ж живого
На костер мы бросим
И тебя не спросим!
- Послушай-ка что поют мальчики! - сказали птенцы. - Они говорят, что
нас повесят и утопят!
- Не нужно обращать на них внимания! - сказала им мать. - Только не
слушайте, ничего и не будет!
Но мальчуганы не унимались, пели и дразнили аистов; только один из
мальчиков, по имени Петер, не захотел пристать к товарищам, говоря, что
грешно дразнить животных. А мать утешала птенцов.
- Не обращайте внимания! - говорила она. - Смотрите, как спокойно стоит
ваш отец, и это на одной-то ноге!
- А нам страшно! - сказали птенцы и глубоко-глубоко запрятали головки в
гнездо.
На другой день ребятишки опять высыпали на улицу, увидали аистов и
опять запели:
Одного повесим,
В пруд швырнем другого...
- Так нас повесят и утопят? - опять спросили птенцы.
- Да нет же, нет! - отвечала мать. - А вот скоро мы начнем ученье! Вам
нужно выучиться летать! Когда же выучитесь, мы отправимся с вами на луг в
гости к лягушкам. Они будут приседать перед нами в воде и петь:
"ква-ква-ква!" А мы съедим их - вот будет веселье!
- А потом? - спросили птенцы.
- Потом все мы, аисты, соберемся на осенние маневры. Вот уж тогда надо
уметь летать как следует! Это очень важно! Того, кто будет летать плохо,
генерал проколет своим острым клювом! Так вот, старайтесь изо всех сил,
когда ученье начнется!
- Так нас все-таки заколют, как сказали мальчики! Слушай-ка, они опять
поют!
- Слушайте меня, а не их! - сказала мать. - После маневров мы улетим
отсюда далеко-далеко, за высокие горы, за темные леса, в теплые края, в
Египет! Там есть треугольные каменные дома; верхушки их упираются в самые
облака, а зовут их пирамидами. Они построены давным-давно, так давно, что ни
один аист и представить себе не может! Там есть тоже река, которая
разливается, и тогда весь берег покрывается илом! Ходишь себе по илу и
кушаешь лягушек!
- О! - сказали птенцы.
- Да! Вот прелесть! Там день-деньской только и делаешь, что ешь. А вот
в то время как нам там будет так хорошо, здесь на деревьях не останется ни
единого листика, наступит такой холод, что облака застынут кусками и будут
падать на землю белыми крошками!
Она хотела рассказать им про снег, да не умела объяснить хорошенько.
- А эти нехорошие мальчики тоже застынут кусками? - спросили птенцы.
- Нет, кусками они не застынут, но померзнуть им придется. Будут сидеть
и скучать в темной комнате и носу не посмеют высунуть на улицу! А вы-то
будете летать в чужих краях, где цветут цветы и ярко светит теплое солнышко.
Прошло немного времени, птенцы подросли, могли уже вставать в гнезде и
озираться кругом. Папаша-аист каждый день приносил им славных лягушек,
маленьких ужей и всякие другие лакомства, какие только мог достать. А как
потешал он птенцов разными забавными штуками! Доставал головою свой хвост,
щелкал клювом, точно у него в горле сидела трещотка, и рассказывал им разные
болотные истории.
- Ну, пора теперь и за ученье приняться! - сказала им в один прекрасный
день мать, и всем четверым птенцам пришлось вылезть из гнезда на крышу.
Батюшки мои, как они шатались, балансировали крыльями и все-таки чуть-чуть
не свалились!
- Смотрите на меня! - сказала мать. - Голову вот так, ноги так!
Раз-два! Раз- два! Вот что поможет вам пробить себе дорогу в жизни! - и она
сделала несколько взмахов крыльями. Птенцы неуклюже подпрыгнули и - бац! -
все так и растянулись! Они были еще тяжелы на подъем.
- Я не хочу учиться! - сказал один птенец и вскарабкался назад в
гнездо. - Я вовсе не хочу лететь в теплые края!
- Так ты хочешь замерзнуть тут зимой? Хочешь, чтобы мальчишки пришли и
повесили, утопили или сожгли тебя? Постой, я сейчас позову их!
- Ай, нет, нет! - сказал птенец и опять выпрыгнул на крышу.
На третий день они уже кое-как летали и вообразили, что могут также
держаться в воздухе на распластанных крыльях. "Незачем все время ими махать,
- говорили они. - Можно и отдохнуть". Так и сделали, но... сейчас же
шлепнулись на крышу. Пришлось опять работать крыльями.
В это время на улице собрались мальчики и запели:
Аист, аист белый!
- А что, слетим да выклюем им глаза? - спросили птенцы.
- Нет, не надо! - сказала мать. - Слушайте лучше меня, это куда важнее!
Раз-два- три! Теперь полетим направо; раз-два-три! Теперь налево, вокруг
трубы! Отлично! Последний взмах крыльями удался так чудесно, что я позволю
вам завтра отправиться со мной на болото. Там соберется много других милых
семейств с детьми, - вот и покажите себя! Я хочу, чтобы вы были самыми
миленькими из всех. Держите головы повыше, так гораздо красивее и
внушительнее!
- Но неужели мы так и не отомстим этим нехорошим мальчикам? - спросили
птенцы.
- Пусть они себе кричат что хотят! Вы-то полетите к облакам, увидите
страну пирамид, а они будут мерзнуть здесь зимой, не увидят ни единого
зеленого листика, ни сладкого яблочка!
- А мы все-таки отомстим! - шепнули птенцы друг другу и продолжали
ученье.
Задорнее всех из ребятишек был самый маленький, тот, что первый затянул
песенку об аистах. Ему было не больше шести лет, хотя птенцы-то и думали,
что ему лет сто, - он был ведь куда больше их отца с матерью, а что же знали
птенцы о годах детей и взрослых людей! И вот вся месть птенцов должна была
обрушиться на этого мальчика, который был зачинщиком и самым неугомонным из
насмешников. Птенцы были на него ужасно сердиты и чем больше подрастали, тем
меньше хотели сносить от него обиды. В конце концов матери пришлось обещать
им как-нибудь отомстить мальчугану, но не раньше, как перед самым отлетом их
в теплые края.
- Посмотрим сначала, как вы будете вести себя на больших маневрах! Если
дело пойдет плохо и генерал проколет вам грудь своим клювом, мальчики ведь
будут правы. Вот увидим!
- Увидишь! - сказали птенцы и усердно принялись за упражнения. С каждым
днем дело шло все лучше, и наконец они стали летать так легко и красиво, что
просто любо!
Настала осень; аисты начали приготовляться к отлету на зиму в теплые
края. Вот так маневры пошли! Аисты летали взад и вперед над лесами и
озерами: им надо было испытать себя - предстояло ведь огромное путешествие!
Наши птенцы отличились и получили на испытании не по нулю с хвостом, а по
двенадцати с Лягушкой и ужом! Лучше этого балла для них и быть не могло:
лягушек и ужей можно ведь было съесть, что они и сделали.
- Теперь будем мстить! - сказали они.
- Хорошо! - сказала мать. - Вот что я придумала - это будет лучше
всего. Я знаю, где тот пруд, в котором сидят маленькие дети до тех пор, пока
аист не возьмет их и не отнесет к папе с мамой. Прелестные крошечные детки
спят и видят чудные сны, каких никогда уже не будут видеть после. Всем
родителям очень хочется иметь такого малютку, а всем детям - крошечного
братца или сестрицу. Полетим к пруду, возьмем оттуда малюток и отнесем к тем
детям, которые не дразнили аистов; нехорошие же насмешники не получат
ничего!
- А тому злому, который первый начал дразнить нас, ему что будет? -
спросили молодые аисты.
- В пруде лежит один мертвый ребенок, он заспался до смерти; его-то мы
и отнесем злому мальчику. Пусть поплачет, увидав, что мы принесли ему
мертвого братца. А вот тому доброму мальчику, - надеюсь, вы не забыли его, -
который сказал, что грешно дразнить животных, мы принесем зараз и братца и
сестричку. Его зовут Петер, будем же и мы в честь его зваться Петерами!
Как сказано, так и было сделано, и вот всех аистов зовут с тех пор
Петерами.
---------------------------------------------------------------------------
Перевод А.Ганзен
---------------------------------------------------------------------------
Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе.
Вот мастер-то рассказывать!
Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих
скамеечках, является Оле-Лукойе. В одних чулках он тихо-тихо подымается по
лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнет в комнату и
слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая
спринцовка, и молоко брызжет из нее тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки
у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он
подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует - и
головки у них сейчас отяжелеют. Это совсем не больно, - у Оле-Лукойе нет
ведь злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их
непременно надо уложить в постель! Ну вот он и уложит их, а потом уж
начинает рассказывать сказки.
Когда дети заснут, Оле-Лукойе присаживается к ним на постель. Одет он
чудесно: на нем шелковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета - он
отливает то голубым, то зеленым, то красным, смотря по тому, в какую сторону
повернется Оле. Под мышками у него по зонтику: один с картинками, который он
раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие
сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развертывает над
нехорошими детьми; ну, они и спят всю ночь как чурбаны, и поутру
оказывается, что, они ровно ничего не видали во сне!
Послушаем же о том, как Оле-Лукойе навещал каждый вечер одного
маленького мальчика, Яльмара, и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь
сказок, - в неделе ведь семь дней.
- Ну вот, - сказал Оле-Лукойе, уложив Яльмара в постель, - теперь
украсим комнату!
И в один миг все комнатные цветы выросли, превратились в большие
деревья, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку;
вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветви деревьев были усеяны
цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом (если бы
только вы захотели его попробовать) слаще варенья; плоды же блестели, как
золотые. Еще на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной
начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола,
где лежали учебные принадлежности Яльмара.
- Что там такое? - сказал Оле-Лукойе, пошел и выдвинул ящик.
Оказалось, что это рвала и метала аспидная доска: в решение написанной
на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться;
грифель скакал и прыгал на своей веревочке, точно собачка; он очень желал
помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал,
слушая ее! На каждой ее странице в начале каждой строки стояли чудесные
большие и маленькие буквы, - это была пропись; возле же шли другие,
воображавшие, что держатся так же твердо Их писал сам Яльмар, и они,
казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.
- Вот как надо держаться! - говорила пропись. - Вот так, с легким
наклоном вправо!
- Ах, мы бы и рады, - отвечали буквы Яльмара, - да не можем! Мы такие
плохонькие!
- Так вас надо немного подтянуть! - сказал Оле-Лукойе.
- Ай, нет, нет! - закричали они и выпрямились так, что любо было
глядеть.
- Ну, теперь нам не до сказок! - сказал Оле-Лукойе. - Будем-ка
упражняться! Раз- два! Раз-два!
И он довел буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как
любая пропись. Но когда Оле-Лукойе ушел и Яльмар утром проснулся, они
выглядели такими же жалкими, как прежде.
Как только Яльмар улегся, Оле-Лукойе дотронулся своею волшебною
спринцовкой до мебели, и все вещи сейчас же начали болтать между собою; все,
кроме плевательницы; эта молчала и сердилась про себя на их суетность:
говорят только о себе да о себе и даже не подумают о той, что так скромно
стоит в углу и позволяет в себя плевать!
Над комодом висела большая картина в золоченой раме; на ней была
изображена красивая местность: высокие старые деревья, трава, цветы и
широкая река, убегавшая мимо чудных дворцов, за лес, в далекое море.
Оле-Лукойе дотронулся волшебною спринцовкой до картины, и нарисованные
на ней птицы запели, ветви деревьев зашевелились, а облака понеслись по
небу; видно было даже, как скользила по картине их тень.
Затем Оде приподнял Яльмара к раме, и мальчик стал ногами прямо в
высокую траву. Солнышко светило на него сквозь ветви деревьев, он добежал к
воде и уселся в лодочку, которая колыхалась у берега. Лодочка была выкрашена
красною и белою краской, паруса блестели, как серебряные, и шесть лебедей в
золотых коронах с сияющими голубыми звездами на головах повлекли лодочку
вдоль зеленых лесов, где деревья рассказывали о разбойниках и ведьмах, а
цветы - о прелестных маленьких эльфах и о том, что рассказывали им бабочки.
Чудеснейшие рыбы с серебристою и золотистою чешуей плыли за лодкой,
ныряли и плескали в воде хвостами; красные, голубые, большие и маленькие
птицы летели за Яльмаром двумя длинными вереницами; комары танцевали, а
майские жуки гудели "Бум! Бум!"; всем хотелось провожать Яльмара, и у
каждого была для него наготове сказка. Да, вот это было плаванье! Леса то
густели и темнели, то становились похожими на чудеснейшие сады, освещенные
солнцем и усеянные цветами. По берегам реки возвышались большие хрустальные