Страница:
- Как эта птичка напоминает мне органчик покойной императрицы! - сказал
один старый придворный. - Да, тот же тон, та же манера давать звук!
- Да! - сказал император и заплакал, как ребенок.
- Надеюсь, что птица не настоящая? - спросила принцесса.
- Настоящая! - ответили ей доставившие подарки послы.
- Так пусть сна летит! - сказала принцесса и так и не позволила принцу
явиться к ней самому.
Но принц не унывал, вымазал себе все лицо черной и бурой краской,
нахлобучил шапку и постучался.
- Здравствуйте, император! - сказал он. - Не найдется ли у вас для меня
во дворце какого-нибудь местечка?
- Много вас тут ходит да ищет! - ответил император. - Впрочем, постой,
мне нужен свинопас! У нас пропасть свиней!
И вот принца утвердили придворным свинопасом и отвели ему жалкую,
крошечную каморку рядом со свиными закутками. Весь день просидел он за
работой и к вечеру смастерил чудесный горшочек. Горшочек был весь увешан
бубенчиками, и когда в нем что-нибудь варили, бубенчики названивали старую
песенку:
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
Занимательнее же всего было то, что, держа над подымавшимся из горшочка
паром руку, можно было узнать, какое у кого в городе готовилось кушанье. Да
уж, горшочек был не чета какой-нибудь розе!
Вот принцесса отправилась со своими фрейлинами на прогулку и вдруг
услыхала мелодичный звон бубенчиков. Она сразу же остановилась и вся
просияла: она тоже умела наигрывать на фортепиано "Ах, мой милый Августин".
Только одну эту мелодию она и наигрывала, зато одним пальцем.
- Ах, ведь и я это играю! - сказала она. - Так свинопас-то у нас
образованный! Слушайте, пусть кто-нибудь из вас пойдет и спросит у него, что
стоит этот инструмент.
Одной из фрейлин пришлось надеть деревянные башмаки и пойти на задний
двор.
- Что возьмешь за горшочек? - спросила она.
- Десять принцессиных поцелуев! - отвечал свинопас.
- Как можно! - сказала фрейлина.
- А дешевле нельзя! - отвечал свинопас.
- Ну, что он сказал? - спросила принцесса.
- Право, и передать нельзя! - отвечала фрейлина. - Это ужасно!
- Так шепни мне на ухо!
И фрейлина шепнула принцессе.
- Вот невежа! - сказала принцесса и пошла было, но... бубенчики
зазвенели так мило:
Ах, мои милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
- Послушай! - сказала принцесса фрейлине. - Пойди спроси, не возьмет ли
он десять поцелуев моих фрейлин?
- Нет, спасибо! - ответил свинопас. - Десять поцелуев принцессы, или
горшочек останется у меня.
- Как это скучно! - сказала принцесса. - Ну, придется вам стать вокруг,
чтобы никто нас не увидал! Фрейлины обступили ее и растопырили свои юбки;
свинопас получил десять принцессиных поцелуев, а принцесса - горшочек.
Вот была радость! Целый вечер и весь следующий день горшочек не сходил
с очага, и в юроде не осталось ни одной кухни, от камергерской до
сапожниковой, о которой бы они не знали, что в ней стряпалось Фрейлины
прыгали и хлопали в ладоши.
- Мы знаем, у кого сегодня сладкий суп и блинчики! Мы знаем, у кого
каша и свиные котлеты! Как интересно!
- Еще бы! - подтвердила обер-гофмейстерина.
- Да, но держите язык за зубами, я ведь императорская дочка!
- Помилуйте! - сказали все.
А свинопас (то есть принц, но для них-то он был ведь свинопасом) даром
времени не терял и смастерил трещотку; когда ею начинали вертеть по воздуху,
раздавались звуки всех вальсов и полек, какие только есть на белом свете.
- Но это superbe! - сказала принцесса, проходя мимо. - Вот так попурри!
Лучше этого я ничего н слыхала! Послушайте, спросите, что он хочет за этот
инструмент. Но целоваться я больше не стану!
- Он требует сто принцессиных поцелуев! - доложила фрейлина, побывав у
свинопаса.
- Да что он, в уме? - сказала принцесса и пошла своей дорогой, но
сделала два шага и остановилась.
- Надо поощрять искусство! - сказала она. - Я ведь императорская дочь!
Скажите ему, что я дам ему по-вчерашнему десять поцелуев, а остальные пусть
дополучит с моих фрейлин!
- Ну, нам это вовсе не по вкусу! - сказали фрейлины.
- Пустяки! - сказала принцесса. - Уж если я могу целовать его, то вы и
подавно! Не забывайте, что я кормлю вас и плачу вам жалованье!
И фрейлине пришлось еще раз отправиться к свинопасу.
- Сто принцессиных поцелуев! - повторил он. - А нет - каждый останется
при своем.
- Становитесь вокруг! - скомандовала принцесса, и фрейлины обступили
ее, а свинопас принялся ее целовать.
- Что эго за сборище у свиных закуток? - спросил, выйдя на балкон,
император, протер глаза и надел очки. - Э, да это фрейлины опять что-то
затеяли! Надо пойти посмотреть.
И он расправил задники своих домашних туфель. Туфлями служили ему
стоптанные башмаки. Эх ты, ну, как он быстро зашлепал в них!
Придя на задний двор, он потихоньку подкрался к фрейлинам, а те все
были ужасно заняты счетом поцелуев, - надо же было следить за тем, чтобы
расплата была честной и свинопас не получил ни больше, ни меньше, чем ему
следовало. Никто поэтому не заметил императора, а он привстал на цыпочки.
- Это еще что за штуки! - сказал он, увидав целующихся, и швырнул в них
туфлей как раз в ту минуту, когда свинопас получал, от принцессы восемьдесят
шестой поцелуй. - Вон! - закричал рассерженный император и выгнал из своего
государства и принцессу и свинопаса.
Принцесса стояла и плакала, свинопас бранился, а дождик так и лил на
них.
- Ах, я несчастная! - плакала принцесса. - Что бы мне выйти за
прекрасного принца! Ах, какая я несчастная!
А свинопас зашел за дерево, стер с лица черную и бурую краску, сбросил
грязную одежду и явился перед ней во всем своем королевском величии и красе,
и так он был хорош собой, что принцесса сделала реверанс.
- Теперь я только презираю тебя! - сказал он. - Ты не захотела выйти за
честного принца! Ты не поняла толку в соловье и розе, а свинопаса целовала
за игрушки! Поделом же тебе!
И он ушел к себе в королевство, крепко захлопнув за собой дверь. А ей
оставалось стоять да петь:
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
--------------------------------------------------------------
1) - Бесподобно! Прелестно! (франц.).
----------------------------------------------------------------------------
Перевод А.Ганзен
----------------------------------------------------------------------------
Часто, когда после грозы идешь полем, видишь, что гречиху опалило
дочерна, будто по ней пробежал огонь; крестьяне в таких случаях говорят:
"Это ее опалило молнией!" Но почему?
А вот что я слышал от воробья, которому рассказывала об этом старая
ива, растущая возле гречишного поля - дерево такое большое, почтенное и
старое- престарое, все корявое, с трещиною посредине. Из трещины растут
трава и ежевика; ветви дерева, словно длинные зеленые кудри, свешиваются до
самой земли.
Поля вокруг ивы были засеяны рожью, ячменем и овсом - чудесным овсом,
похожим, когда созреет, на веточки, усеянные маленькими желтенькими
канарейками. Хлеба стояли прекрасные, и чем полнее были колосья, тем ниже
склоняли они в смирении свои головы к земле.
Тут же, возле старой ивы, было поле с гречихой; гречиха не склоняла
головы, как другие хлеба, а держалась гордо и прямо.
- Я не беднее хлебных колосьев! - говорила она. - Да к тому же еще
красивее. Мои цветы не уступят цветам яблони. Любо-дорого посмотреть! Знаешь
ли ты, старая ива, кого-нибудь красивее меня?
Но ива только качала головой, как бы желая сказать: "Конечно, знаю!" А
гречиха надменно говорила:
- Глупое дерево, у него от старости из желудка трава растет!
Вдруг поднялась страшная непогода; все полевые цветы свернули лепестки
и склонили свои головки; одна гречиха красовалась по-прежнему.
- Склони голову! - говорили ей цветы.
- Незачем! - отвечала гречиха.
- Склони голову, как мы! - закричали ей колосья. - Сейчас промчится под
облаками ангел бури! Крылья его доходят до самой земли! Он снесет тебе
голову, прежде чем ты успеешь взмолиться о пощаде!
- Ну, а я все-таки не склоню головы! - сказала гречиха.
- Сверни лепестки и склони голову! - сказала ей и старая ива. - Не
гляди на молнию, когда она раздирает облака! Сам человек не дерзает этого: в
это время можно заглянуть в самое небо господне, а за такой грех господь
карает человека слепотой. Что же ожидает тогда нас? Ведь мы, бедные полевые
злаки, куда ниже, ничтожнее человека!
- Ниже? - сказала гречиха. - Так вот же я возьму и загляну в небо
господне!
И она в самом деле решилась на это в своем горделивом упорстве. Тут
такая сверкнула молния, как будто весь мир загорелся, когда же снова
прояснилось, цветы и хлеба, освеженные и омытые дождем, радостно вдыхали в
себя мягкий, чистый воздух. А гречиха была вся опалена молнией, она погибла
и никуда больше не годилась.
Старая ива тихо шевелила ветвями на ветру; с зеленых листьев падали
крупные дождевые капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его:
- О чем ты? Посмотри, как славно кругом, как светит солнышко, как бегут
облака! А что за аромат несется от цветов и кустов! О чем же ты плачешь,
старая ива?
Тогда ива рассказала им о высокомерной гордости и о казни гречихи;
гордость всегда ведь бывает наказана. От воробьев же услышал эту историю и
я: они прощебетали мне ее как-то раз вечером, когда я просил их рассказать
мне сказку.
----------------------------------------------------------------------------
Перевод П.Карпа
----------------------------------------------------------------------------
Во Флоренции неподалеку от пьяцца дель Грандукка есть переулочек под
названием, если не запамятовал, Порта-Росса. Там перед овощным ларьком стоит
бронзовый кабан отличной работы. Из пасти струится свежая, чистая вода. А
сам он от старости позеленел дочерна, только морда блестит, как
полированная. Это за нее держались сотни ребятишек и лаццарони,
подставлявших рты, чтобы напиться. Любо глядеть, как пригожий полуобнаженный
мальчуган обнимает искусно отлитого зверя, прикладывая свежие губки к его
пасти!
Всякий приезжий без труда отыщет во Флоренции это место: достаточно
спросить про бронзового кабана у любого нищего, и тот укажет дорогу.
Стояла зима, на горах лежал снег. Давно стемнело, но светила луна, а в
Италии лунная ночь не темней тусклого северного зимнего дня. Она даже
светлей, потому что воздух светится и ободряет нас, тогда как на севере
холодное свинцовое небо нас давит к земле, к холодной сырой земле, которая,
придет черед, придавит когда-нибудь крышку нашего гроба.
В саду герцогского дворца, под сенью пиний, где зимой цветут розы,
целый день сидел маленький оборванец, которого можно было бы счесть
воплощением Италии - красивый, веселый и, однако же, несчастный. Он был
голоден и хотел пить, но ему не подали ни гроша, а когда стемнело и сад
должны были запирать, сторож его выгнал. Долго стоял он, призадумавшись на
перекинутом через Арно великолепном мраморном мосту дель Тринита и глядел на
звезды, сверкавшие в воде.
Он пошел к бронзовому кабану, нагнулся к нему, обхватил его шею руками,
приложил губы к морде и стал жадно тянуть свежую воду. Поблизости валялись
листья салата и несколько каштанов, они составили его ужин. На улице не было
ни души, мальчик был совсем один; он залез бронзовому кабану на спину,
склонил маленькую курчавую головку на голову зверя и сам не заметил, как
заснул.
В полночь бронзовый кабан пошевелился; мальчик отчетливо услыхал:
- Держись крепче, малыш, теперь я побегу! - и кабан помчался вскачь.
Это была необычайная прогулка. Сперва они попали на пьяцца дель Грандукка, и
бронзовая лошадь под герцогом громко заржала, пестрые гербы на старой ратуше
стали как бы прозрачными, а Микеланджелов Давид взмахнул пращой;
удивительная пробудилась жизнь! Бронзовые группы "Персей" и "Похищение
сабинянок" ожили: над пустынной площадью раздались крики ужаса.
Под аркой близ дворца Уффици, где в карнавальную ночь веселится знать,
бронзовый кабан остановился.
- Держись крепко! - сказал зверь. - Держись как можно крепче! Тут
ступеньки! - Малыш не вымолвил ни слова, он и дрожал от страха и ликовал.
Они вступили в большую галерею, хорошо малышу известную - он и прежде
там бывал; на стенах висели картины, тут же стояли бюсты и статуи,
освещенные, словно в ясный день; но прекраснее всего стало, когда отворилась
дверь в соседнюю залу; конечно, малыш помнил все здешнее великолепие, но
этой ночью тут было особенно красиво.
Здесь стояла прекрасная обнаженная женщина, так хороша могла быть лишь
природа, запечатленная в мраморе великим художником; статуя ожила, дельфины
прыгали у ее ног, бессмертие сияло в очах. Мир называет ее Венерой
Медицейской. Рядом с ней красовались прекрасные обнаженные мужи: один точил
меч - он звался точильщиком, по соседству боролись гладиаторы, и то и другое
совершалось во имя богини красоты.
Мальчика едва не ослепил этот блеск, стены лучились всеми красками, и
все тут было жизнь и движение. Он увидел еще одну Венеру, земную Венеру,
плотскую и горячую, какой она осталась в сердце Тициана. Это тоже была
прекрасная женщина; ее дивное обнаженное тело покоилось на мягких подушках,
грудь вздымалась, пышные локоны ниспадали на округлые плечи, а темные глаза
горели пламенем страсти. Но изображения не отваживались выйти из рам. И
богиня красоты, и гладиаторы, и точильщик также оставались на местах: их
зачаровало величие, излучаемое мадонной, Иисусом и Иоанном. Священные
изображения не были уже изображениями, это были сами святые.
Какой блеск и какая красота открывались в каждой чале! Малыш увидел
все, бронзовый кабан шаг за шагом обошел всю эту роскошь и великолепие.
Впечатления сменялись, но лишь одна картина прочно запечатлелась в его душе
- на ней были изображены радостные, счастливые дети, малыш уже однажды видел
их днем.
Многие, разумеется, прошли бы мимо, не обратив на картину внимания, а в
ней между тем заключено поэтическое сокровище- она изображает Христа,
сходящего в ад; но вокруг него мы видим отнюдь не осужденных на вечные муки,
а язычников. Принадлежит картина кисти флорентинца Анджело Бронзино; всею
лучше воплотилась там уверенность детей, что они идут на небеса: двое
малышей уже обнимаются, один протягивает другому, стоящему ниже, руку и
указывает на себя, словно бы говоря: "Я буду на небесах". Взрослые же
пребывают в сомнении, уповают на бога и смиренно склоняют головы перед
Христом.
На этой картине взор мальчика задержался дольше нежели на остальных, и
бронзовый кабан тихо ждал; раздался вздох; из картины он вырвался или из
груди зверя? Мальчик протянул руки к веселым детям, но зверь, пробежав через
вестибюль, понес его прочь.
- Спасибо тебе, чудный зверь! - сказал мальчик и погладил бронзового
кабана, который - топ-топ - сбегал с ним по ступеням.
- Тебе спасибо! - сказал бронзовый кабан. - Я помог тебе, а ты мне: я
ведь могу бежать лишь тогда, когда несу на себе невинное дитя. А тогда,
поверь, я могу пройти и под лучами лампады, зажженной пред ликом мадонны. Я
могу пронести тебя куда захочешь, лишь бы не в церковь. Но и туда я могу
заглянуть с улицы, если ты со мной. Не слезай же с меня, ведь если ты
слезешь, я сразу окажусь мертвым, как днем, когда ты видишь меня в
Порта-Росса.
- Я останусь с тобой, милый зверь! - сказал малыш, и они понеслись по
улицам Флоренции к площади перед церковью Санта-Кроче.
Двустворчатые двери распахнулись, свечи горели пред алтарем, озаряя
церковь и пустую площадь.
Удивительный свет исходил от надгробия в левом приделе, точно тысячи
звезд лучились над ним. Могилу украшал щит с гербом - красная, словно
горящая в огне, лестница на голубом поле; это могила Галилея, памятник
скромен, но красная лестница на голубом поле исполнена глубокого смысла, она
могла бы стать гербом самого искусства, всегда пролагающего свои пути по
пылающей лестнице, однако же - на небеса. Все провозвестники духа, подобно
пророку Илье, восходят на небеса.
Направо от прохода словно бы ожили статуи на богатых саркофагах. Тут
стоял Микеланджело, там - Данте с лавровым венком на челе, Алфьери,
Макиавелли, здесь бок о бок покоились великие мужи, гордость Италии (1). Эта
прекрасная церковь много красивее мраморного флорентийского собора, хоть и
не столь велика.
Мраморные одеяния, казалось, шевелились, огромные статуи поднимали,
казалось, головы и под пение и музыку взирали на лучистый алтарь, где одетые
в белое мальчики машут золотыми кадильницами; пряный аромат проникал из
церкви на пустую площадь.
Мальчик простер руки к свету, но бронзовый кабан тотчас же побежал
прочь, и малыш еще крепче обнял зверя; ветер засвистел в ушах, петли
церковных дверей заскрипели, точно двери захлопнулись, но в этот миг
сознание оставило ребенка; он ощутил леденящий холод и раскрыл глаза.
Сияло утро, мальчик наполовину сполз со спины бронзового кабана,
стоящего, как и положено, в Порта-Росса.
Страх и ужас охватили ребенка при мысли о той, кого он называл матерью,
пославшей его вчера раздобыть денег; ничего он не достал, и хотелось есть и
пить. Еще раз обнял он бронзового кабана за шею, поцеловал в морду, кивнул
ему и свернул в самую узкую улочку, по которой и осел едва пройдет с
поклажей. Огромные обитые железом двери были полурастворены, он поднялся по
каменной лестнице с грязными стенами, с канатом вместо перил и вошел в
открытую, увешанную тряпьем галерею; отсюда шла лестница во двор, где от
колодца во все этажи тянулась толстая железная проволока, по которой, под
скрип колеса, одно за другим проплывали по воздуху ведра с водой, и вода
плескалась на землю.
Опять мальчик поднимался по развалившейся каменной лестнице, двое
матросов - это были русские - весело сбежали вниз, едва не сшибив малыша.
Они возвращались с ночного кутежа. Их провожала немолодая, но еще ладная
женщина с пышными черными волосами.
- Что принес? - спросила она мальчика.
- Не сердись! - взмолился он. - Мне не подали ничего, ровно ничего, - и
схватил мать за подол, словно хотел его поцеловать.
Они вошли в комнату. Не станем ее описывать, скажем только, что там
стоял глиняный горшок с ручками, полный пылающих углей, то, что здесь
называют марито; она взяла марито в руки, погрела пальцы и толкнула мальчика
локтем.
- Ну, денежки-то у тебя есть? - спросила она.
Ребенок заплакал, она толкнула его ногой, он громко заревел.
- Заткнись, не то башку твою горластую размозжу! - И она подняла горшок
с углями, который держала в руках; ребенок, завопив, прижался к земле. Тут
вошла соседка, тоже держа марито в руках:
- Феличита, что ты делаешь с ребенком?
- Ребенок мой! - отрезала Феличита. - Захочу - его убью, а заодно и
тебя, Джанина. - И она замахнулась горшком; соседка, защищаясь, подняла
свой, горшки так сильно стукнулись друг о Друга, что черепки, уголь и зола
полетели по комнате; но мальчик уже выскользнул за дверь и побежал через
двор из дому. Бедный ребенок так бежал, что едва не задохся; у церкви
Санта-Кроче, огромные двери которой растворились перед ним минувшей ночью,
он остановился и вошел в храм. Все сияло, он преклонил колена перед первой
могилой справа - эго была могила Микеланджело - и громко зарыдал. Люди
входили и выходили, служба окончилась, никто мальчугана не замечал; один
только пожилой горожанин остановился, поглядел на него и пошел себе дальше,
как все остальные.
Голод и жажда совсем истомили малыша; обессиленный и больной, он залез
в угол между стеной и надгробием и заснул. Был вечер, когда кто-то его
растолкал; он вскочил, перед ним стоял прежний старик.
- Ты болен? Где ты живешь? Ты провел тут целый день? - выспрашивал
старик у малыша. Мальчик отвечал, и старик повел его к себе, в небольшой
домик на одной из соседних улиц. Они вошли в перчаточную мастерскую; там
сидела женщина и усердно шила. Маленькая белая болонка, остриженная до того
коротко, что видна была розовая кожа, вскочила на стол и стала прыгать перед
мальчиком.
- Невинные души узнают друг друга! - сказала женщина и погладила собаку
и ребенка. Добрые люди накормили его, напоили и сказали, что он может у них
переночевать, а завтра папаша Джузеппе поговорит с его матерью. Его уложили
на бедную, жесткую постель, но для него, не раз ночевавшего на жестких
камнях мостовой, это была королевская роскошь; он мирно спал, и ему снились
прекрасные картины и бронзовый кабан.
Утром папаша Джузеппе ушел; бедный мальчик этому не радовался, он
понимал, что теперь его отведут обратно к матери; мальчик целовал резвую
собачку, а хозяйка кивала им обоим.
С чем же папаша Джузеппе пришел? Он долго разговаривал с женой, и она
кивала головой и гладила ребенка.
- Он славный мальчик, - сказала она, - он сможет стать отличным
перчаточником вроде тебя, - пальцы у него тонкие, гибкие. Мадонна назначила
ему быть перчаточником.
Мальчик остался в доме, и хозяйка учила его шить, он хорошо ел и хорошо
спал, повеселел и стал даже дразнить Белиссиму - так звали собачку; хозяйка
грозила, ему пальцем, сердилась и бранилась, мальчик расстраивался и
огорченный сидел в своей комнате. Там сушились шкурки; выходила комната на
улицу; перед окном торчали толстые железные прутья. Однажды ребенок не мог
заснуть - думал о бронзовом кабане, и вдруг с улицы донеслось - топ-топ. Это
наверняка был он! Мальчик подскочил к окну, но ничего не увидел, кабан уже
убежал.
- Помоги синьору донести ящик с красками! - сказала мадам мальчику
утром, когда из дома вышел их молодой сосед, художник, тащивший ящик и
огромный свернутый холст. Мальчик взял ящик и пошел за живописцем, они
направились в галерею и поднялись по лестнице, которая с той ночи, как он
скакал на бронзовом кабане, была хорошо ему знакома. Он помнил и статуи, и
картины, и прекрасную мраморную Венеру и писанную красками; он опять увидел
матерь божью, Иисуса и Иоанна.
Они остановились перед картиной Бронзино, где Христос нисходит в ад и
дети вокруг него улыбаются в сладостном ожидании царства небесного; бедное
дитя тоже улыбнулось, ибо здесь оно чувствовало себя словно на небесах.
- Ступай-ка домой, - сказал живописец; он успел установить мольберт, а
мальчик все не уходил.
- Позвольте поглядеть, как вы пишете, - попросил мальчик, - мне хочется
увидеть, как вы перенесем картину на этот белый холст.
- Но я еще не пишу, - сказал молодой человек и взял кусок угля; рука
его быстро двигалась, глаз схватывал всю картину, и хотя на холсте появились
лишь легкие штрихи, Христос уже парил, точь-в-точь как на картине в красках.
- Ну, ступай же! - сказал живописец, и мальчик молча пошел домой, сел
за стол и принялся за обучение перчаточному делу.
Но мысли его целый день были у картины, и потому он колол себе пальцы,
не справлялся с работой и даже не дразнил Белиссиму. Вечером, пока не
заперли входную дверь, он выбрался из дому; было холодно, но ясное небо
усыпали звезды, прекрасные и яркие, он пошел по улицам, уже совсем
притихшим, и вскоре стоял перед бронзовым кабаном; он склонился к нему,
поцеловал и залез ему на спину.
- Милый зверь! - сказал он. - Я по тебе соскучился. Мы должны этой
ночью совершить прогулку.
Бронзовый кабан не шелохнулся, свежий ключ бил из его пасти. Мальчик
сидел на звере верхом, вдруг кто-то дернул его за одежду, он оглянулся - это
была Белиссима, маленькая голенькая Белиссима. Собака выскочила из дома и
побежала за мальчиком, а он и не заметил. Белиссима лаяла, словно хотела
сказать: "Смотри, я тоже здесь! А ты зачем сюда залез?" И огненный дракон не
напугал бы мальчика так, как эта собачонка. Белиссима на улице, и притом
раздетая, как говорила в таких случаях хозяйка! Что же будет? Зимой собака
выходила на улицу лишь одетая в овечью попонку, по ней скроенную и
специально сшитую. Мех завязывали на шее красной лентой с бантами и
бубенцами, так же подвязывали его и на животе. Когда собачка в зимнюю пору
шла рядом с хозяйкой в таком наряде, она была похожа на ягненочка. Белиссима
раздета! Что же теперь будет? Тут уж не до фантазий; мальчик поцеловал
бронзового кабана и взял Белиссиму на руки; она тряслась от холода, и
ребенок побежал со всех ног.
- Что это у тебя? - закричали двое полицейских; когда они попались
навстречу, Белиссима залаяла.
- У кого ты стащил собачку? - спросили они и отобрали ее.
- Отдайте мне собаку, отдайте! - молил мальчик.
- Если ты ее не стащил, скажешь дома, чтобы зашли за собакой в участок.
- Они назвали адрес, ушли и унесли Белиссиму.
Вот это была беда! Мальчик не знал, броситься ли ему в Арно, или пойти
домой и повиниться; конечно, думал он, его изобьют до смерти. "Ну и пускай,
я буду только рад, я умру и попаду на небо, к Иисусу и к мадонне". И он
отправился домой, главным образом затем, чтобы его избили до смерти.
Дверь заперта, до колотушки ему не достать, на улице никого; мальчик
поднял камень и стал стучать.
- Кто там? - спросили из-за двери.
- Это я! - сказал он. - Белиссима пропала. Отоприте и убейте меня!
Все перепугались, в особенности мадам, за бедную Белиссиму. Мадам
взглянула на стену, где обычно висела собачья одежда: маленькая попонка была
на месте.
- Белиссима в участке! - громко закричала она. - Ах ты скверный
мальчишка! Как же ты ее выманил? Она ведь замерзнет! Нежное существо в руках
у грубых солдат!
Пришлось папаше сейчас же идти в участок. Хозяйка причитала, а ребенок
плакал, сбежались все жильцы, вышел и художник; он посадил мальчика к себе
на колени, стал расспрашивать и по обрывкам восстановил историю с бронзовым
один старый придворный. - Да, тот же тон, та же манера давать звук!
- Да! - сказал император и заплакал, как ребенок.
- Надеюсь, что птица не настоящая? - спросила принцесса.
- Настоящая! - ответили ей доставившие подарки послы.
- Так пусть сна летит! - сказала принцесса и так и не позволила принцу
явиться к ней самому.
Но принц не унывал, вымазал себе все лицо черной и бурой краской,
нахлобучил шапку и постучался.
- Здравствуйте, император! - сказал он. - Не найдется ли у вас для меня
во дворце какого-нибудь местечка?
- Много вас тут ходит да ищет! - ответил император. - Впрочем, постой,
мне нужен свинопас! У нас пропасть свиней!
И вот принца утвердили придворным свинопасом и отвели ему жалкую,
крошечную каморку рядом со свиными закутками. Весь день просидел он за
работой и к вечеру смастерил чудесный горшочек. Горшочек был весь увешан
бубенчиками, и когда в нем что-нибудь варили, бубенчики названивали старую
песенку:
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
Занимательнее же всего было то, что, держа над подымавшимся из горшочка
паром руку, можно было узнать, какое у кого в городе готовилось кушанье. Да
уж, горшочек был не чета какой-нибудь розе!
Вот принцесса отправилась со своими фрейлинами на прогулку и вдруг
услыхала мелодичный звон бубенчиков. Она сразу же остановилась и вся
просияла: она тоже умела наигрывать на фортепиано "Ах, мой милый Августин".
Только одну эту мелодию она и наигрывала, зато одним пальцем.
- Ах, ведь и я это играю! - сказала она. - Так свинопас-то у нас
образованный! Слушайте, пусть кто-нибудь из вас пойдет и спросит у него, что
стоит этот инструмент.
Одной из фрейлин пришлось надеть деревянные башмаки и пойти на задний
двор.
- Что возьмешь за горшочек? - спросила она.
- Десять принцессиных поцелуев! - отвечал свинопас.
- Как можно! - сказала фрейлина.
- А дешевле нельзя! - отвечал свинопас.
- Ну, что он сказал? - спросила принцесса.
- Право, и передать нельзя! - отвечала фрейлина. - Это ужасно!
- Так шепни мне на ухо!
И фрейлина шепнула принцессе.
- Вот невежа! - сказала принцесса и пошла было, но... бубенчики
зазвенели так мило:
Ах, мои милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
- Послушай! - сказала принцесса фрейлине. - Пойди спроси, не возьмет ли
он десять поцелуев моих фрейлин?
- Нет, спасибо! - ответил свинопас. - Десять поцелуев принцессы, или
горшочек останется у меня.
- Как это скучно! - сказала принцесса. - Ну, придется вам стать вокруг,
чтобы никто нас не увидал! Фрейлины обступили ее и растопырили свои юбки;
свинопас получил десять принцессиных поцелуев, а принцесса - горшочек.
Вот была радость! Целый вечер и весь следующий день горшочек не сходил
с очага, и в юроде не осталось ни одной кухни, от камергерской до
сапожниковой, о которой бы они не знали, что в ней стряпалось Фрейлины
прыгали и хлопали в ладоши.
- Мы знаем, у кого сегодня сладкий суп и блинчики! Мы знаем, у кого
каша и свиные котлеты! Как интересно!
- Еще бы! - подтвердила обер-гофмейстерина.
- Да, но держите язык за зубами, я ведь императорская дочка!
- Помилуйте! - сказали все.
А свинопас (то есть принц, но для них-то он был ведь свинопасом) даром
времени не терял и смастерил трещотку; когда ею начинали вертеть по воздуху,
раздавались звуки всех вальсов и полек, какие только есть на белом свете.
- Но это superbe! - сказала принцесса, проходя мимо. - Вот так попурри!
Лучше этого я ничего н слыхала! Послушайте, спросите, что он хочет за этот
инструмент. Но целоваться я больше не стану!
- Он требует сто принцессиных поцелуев! - доложила фрейлина, побывав у
свинопаса.
- Да что он, в уме? - сказала принцесса и пошла своей дорогой, но
сделала два шага и остановилась.
- Надо поощрять искусство! - сказала она. - Я ведь императорская дочь!
Скажите ему, что я дам ему по-вчерашнему десять поцелуев, а остальные пусть
дополучит с моих фрейлин!
- Ну, нам это вовсе не по вкусу! - сказали фрейлины.
- Пустяки! - сказала принцесса. - Уж если я могу целовать его, то вы и
подавно! Не забывайте, что я кормлю вас и плачу вам жалованье!
И фрейлине пришлось еще раз отправиться к свинопасу.
- Сто принцессиных поцелуев! - повторил он. - А нет - каждый останется
при своем.
- Становитесь вокруг! - скомандовала принцесса, и фрейлины обступили
ее, а свинопас принялся ее целовать.
- Что эго за сборище у свиных закуток? - спросил, выйдя на балкон,
император, протер глаза и надел очки. - Э, да это фрейлины опять что-то
затеяли! Надо пойти посмотреть.
И он расправил задники своих домашних туфель. Туфлями служили ему
стоптанные башмаки. Эх ты, ну, как он быстро зашлепал в них!
Придя на задний двор, он потихоньку подкрался к фрейлинам, а те все
были ужасно заняты счетом поцелуев, - надо же было следить за тем, чтобы
расплата была честной и свинопас не получил ни больше, ни меньше, чем ему
следовало. Никто поэтому не заметил императора, а он привстал на цыпочки.
- Это еще что за штуки! - сказал он, увидав целующихся, и швырнул в них
туфлей как раз в ту минуту, когда свинопас получал, от принцессы восемьдесят
шестой поцелуй. - Вон! - закричал рассерженный император и выгнал из своего
государства и принцессу и свинопаса.
Принцесса стояла и плакала, свинопас бранился, а дождик так и лил на
них.
- Ах, я несчастная! - плакала принцесса. - Что бы мне выйти за
прекрасного принца! Ах, какая я несчастная!
А свинопас зашел за дерево, стер с лица черную и бурую краску, сбросил
грязную одежду и явился перед ней во всем своем королевском величии и красе,
и так он был хорош собой, что принцесса сделала реверанс.
- Теперь я только презираю тебя! - сказал он. - Ты не захотела выйти за
честного принца! Ты не поняла толку в соловье и розе, а свинопаса целовала
за игрушки! Поделом же тебе!
И он ушел к себе в королевство, крепко захлопнув за собой дверь. А ей
оставалось стоять да петь:
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
--------------------------------------------------------------
1) - Бесподобно! Прелестно! (франц.).
----------------------------------------------------------------------------
Перевод А.Ганзен
----------------------------------------------------------------------------
Часто, когда после грозы идешь полем, видишь, что гречиху опалило
дочерна, будто по ней пробежал огонь; крестьяне в таких случаях говорят:
"Это ее опалило молнией!" Но почему?
А вот что я слышал от воробья, которому рассказывала об этом старая
ива, растущая возле гречишного поля - дерево такое большое, почтенное и
старое- престарое, все корявое, с трещиною посредине. Из трещины растут
трава и ежевика; ветви дерева, словно длинные зеленые кудри, свешиваются до
самой земли.
Поля вокруг ивы были засеяны рожью, ячменем и овсом - чудесным овсом,
похожим, когда созреет, на веточки, усеянные маленькими желтенькими
канарейками. Хлеба стояли прекрасные, и чем полнее были колосья, тем ниже
склоняли они в смирении свои головы к земле.
Тут же, возле старой ивы, было поле с гречихой; гречиха не склоняла
головы, как другие хлеба, а держалась гордо и прямо.
- Я не беднее хлебных колосьев! - говорила она. - Да к тому же еще
красивее. Мои цветы не уступят цветам яблони. Любо-дорого посмотреть! Знаешь
ли ты, старая ива, кого-нибудь красивее меня?
Но ива только качала головой, как бы желая сказать: "Конечно, знаю!" А
гречиха надменно говорила:
- Глупое дерево, у него от старости из желудка трава растет!
Вдруг поднялась страшная непогода; все полевые цветы свернули лепестки
и склонили свои головки; одна гречиха красовалась по-прежнему.
- Склони голову! - говорили ей цветы.
- Незачем! - отвечала гречиха.
- Склони голову, как мы! - закричали ей колосья. - Сейчас промчится под
облаками ангел бури! Крылья его доходят до самой земли! Он снесет тебе
голову, прежде чем ты успеешь взмолиться о пощаде!
- Ну, а я все-таки не склоню головы! - сказала гречиха.
- Сверни лепестки и склони голову! - сказала ей и старая ива. - Не
гляди на молнию, когда она раздирает облака! Сам человек не дерзает этого: в
это время можно заглянуть в самое небо господне, а за такой грех господь
карает человека слепотой. Что же ожидает тогда нас? Ведь мы, бедные полевые
злаки, куда ниже, ничтожнее человека!
- Ниже? - сказала гречиха. - Так вот же я возьму и загляну в небо
господне!
И она в самом деле решилась на это в своем горделивом упорстве. Тут
такая сверкнула молния, как будто весь мир загорелся, когда же снова
прояснилось, цветы и хлеба, освеженные и омытые дождем, радостно вдыхали в
себя мягкий, чистый воздух. А гречиха была вся опалена молнией, она погибла
и никуда больше не годилась.
Старая ива тихо шевелила ветвями на ветру; с зеленых листьев падали
крупные дождевые капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его:
- О чем ты? Посмотри, как славно кругом, как светит солнышко, как бегут
облака! А что за аромат несется от цветов и кустов! О чем же ты плачешь,
старая ива?
Тогда ива рассказала им о высокомерной гордости и о казни гречихи;
гордость всегда ведь бывает наказана. От воробьев же услышал эту историю и
я: они прощебетали мне ее как-то раз вечером, когда я просил их рассказать
мне сказку.
----------------------------------------------------------------------------
Перевод П.Карпа
----------------------------------------------------------------------------
Во Флоренции неподалеку от пьяцца дель Грандукка есть переулочек под
названием, если не запамятовал, Порта-Росса. Там перед овощным ларьком стоит
бронзовый кабан отличной работы. Из пасти струится свежая, чистая вода. А
сам он от старости позеленел дочерна, только морда блестит, как
полированная. Это за нее держались сотни ребятишек и лаццарони,
подставлявших рты, чтобы напиться. Любо глядеть, как пригожий полуобнаженный
мальчуган обнимает искусно отлитого зверя, прикладывая свежие губки к его
пасти!
Всякий приезжий без труда отыщет во Флоренции это место: достаточно
спросить про бронзового кабана у любого нищего, и тот укажет дорогу.
Стояла зима, на горах лежал снег. Давно стемнело, но светила луна, а в
Италии лунная ночь не темней тусклого северного зимнего дня. Она даже
светлей, потому что воздух светится и ободряет нас, тогда как на севере
холодное свинцовое небо нас давит к земле, к холодной сырой земле, которая,
придет черед, придавит когда-нибудь крышку нашего гроба.
В саду герцогского дворца, под сенью пиний, где зимой цветут розы,
целый день сидел маленький оборванец, которого можно было бы счесть
воплощением Италии - красивый, веселый и, однако же, несчастный. Он был
голоден и хотел пить, но ему не подали ни гроша, а когда стемнело и сад
должны были запирать, сторож его выгнал. Долго стоял он, призадумавшись на
перекинутом через Арно великолепном мраморном мосту дель Тринита и глядел на
звезды, сверкавшие в воде.
Он пошел к бронзовому кабану, нагнулся к нему, обхватил его шею руками,
приложил губы к морде и стал жадно тянуть свежую воду. Поблизости валялись
листья салата и несколько каштанов, они составили его ужин. На улице не было
ни души, мальчик был совсем один; он залез бронзовому кабану на спину,
склонил маленькую курчавую головку на голову зверя и сам не заметил, как
заснул.
В полночь бронзовый кабан пошевелился; мальчик отчетливо услыхал:
- Держись крепче, малыш, теперь я побегу! - и кабан помчался вскачь.
Это была необычайная прогулка. Сперва они попали на пьяцца дель Грандукка, и
бронзовая лошадь под герцогом громко заржала, пестрые гербы на старой ратуше
стали как бы прозрачными, а Микеланджелов Давид взмахнул пращой;
удивительная пробудилась жизнь! Бронзовые группы "Персей" и "Похищение
сабинянок" ожили: над пустынной площадью раздались крики ужаса.
Под аркой близ дворца Уффици, где в карнавальную ночь веселится знать,
бронзовый кабан остановился.
- Держись крепко! - сказал зверь. - Держись как можно крепче! Тут
ступеньки! - Малыш не вымолвил ни слова, он и дрожал от страха и ликовал.
Они вступили в большую галерею, хорошо малышу известную - он и прежде
там бывал; на стенах висели картины, тут же стояли бюсты и статуи,
освещенные, словно в ясный день; но прекраснее всего стало, когда отворилась
дверь в соседнюю залу; конечно, малыш помнил все здешнее великолепие, но
этой ночью тут было особенно красиво.
Здесь стояла прекрасная обнаженная женщина, так хороша могла быть лишь
природа, запечатленная в мраморе великим художником; статуя ожила, дельфины
прыгали у ее ног, бессмертие сияло в очах. Мир называет ее Венерой
Медицейской. Рядом с ней красовались прекрасные обнаженные мужи: один точил
меч - он звался точильщиком, по соседству боролись гладиаторы, и то и другое
совершалось во имя богини красоты.
Мальчика едва не ослепил этот блеск, стены лучились всеми красками, и
все тут было жизнь и движение. Он увидел еще одну Венеру, земную Венеру,
плотскую и горячую, какой она осталась в сердце Тициана. Это тоже была
прекрасная женщина; ее дивное обнаженное тело покоилось на мягких подушках,
грудь вздымалась, пышные локоны ниспадали на округлые плечи, а темные глаза
горели пламенем страсти. Но изображения не отваживались выйти из рам. И
богиня красоты, и гладиаторы, и точильщик также оставались на местах: их
зачаровало величие, излучаемое мадонной, Иисусом и Иоанном. Священные
изображения не были уже изображениями, это были сами святые.
Какой блеск и какая красота открывались в каждой чале! Малыш увидел
все, бронзовый кабан шаг за шагом обошел всю эту роскошь и великолепие.
Впечатления сменялись, но лишь одна картина прочно запечатлелась в его душе
- на ней были изображены радостные, счастливые дети, малыш уже однажды видел
их днем.
Многие, разумеется, прошли бы мимо, не обратив на картину внимания, а в
ней между тем заключено поэтическое сокровище- она изображает Христа,
сходящего в ад; но вокруг него мы видим отнюдь не осужденных на вечные муки,
а язычников. Принадлежит картина кисти флорентинца Анджело Бронзино; всею
лучше воплотилась там уверенность детей, что они идут на небеса: двое
малышей уже обнимаются, один протягивает другому, стоящему ниже, руку и
указывает на себя, словно бы говоря: "Я буду на небесах". Взрослые же
пребывают в сомнении, уповают на бога и смиренно склоняют головы перед
Христом.
На этой картине взор мальчика задержался дольше нежели на остальных, и
бронзовый кабан тихо ждал; раздался вздох; из картины он вырвался или из
груди зверя? Мальчик протянул руки к веселым детям, но зверь, пробежав через
вестибюль, понес его прочь.
- Спасибо тебе, чудный зверь! - сказал мальчик и погладил бронзового
кабана, который - топ-топ - сбегал с ним по ступеням.
- Тебе спасибо! - сказал бронзовый кабан. - Я помог тебе, а ты мне: я
ведь могу бежать лишь тогда, когда несу на себе невинное дитя. А тогда,
поверь, я могу пройти и под лучами лампады, зажженной пред ликом мадонны. Я
могу пронести тебя куда захочешь, лишь бы не в церковь. Но и туда я могу
заглянуть с улицы, если ты со мной. Не слезай же с меня, ведь если ты
слезешь, я сразу окажусь мертвым, как днем, когда ты видишь меня в
Порта-Росса.
- Я останусь с тобой, милый зверь! - сказал малыш, и они понеслись по
улицам Флоренции к площади перед церковью Санта-Кроче.
Двустворчатые двери распахнулись, свечи горели пред алтарем, озаряя
церковь и пустую площадь.
Удивительный свет исходил от надгробия в левом приделе, точно тысячи
звезд лучились над ним. Могилу украшал щит с гербом - красная, словно
горящая в огне, лестница на голубом поле; это могила Галилея, памятник
скромен, но красная лестница на голубом поле исполнена глубокого смысла, она
могла бы стать гербом самого искусства, всегда пролагающего свои пути по
пылающей лестнице, однако же - на небеса. Все провозвестники духа, подобно
пророку Илье, восходят на небеса.
Направо от прохода словно бы ожили статуи на богатых саркофагах. Тут
стоял Микеланджело, там - Данте с лавровым венком на челе, Алфьери,
Макиавелли, здесь бок о бок покоились великие мужи, гордость Италии (1). Эта
прекрасная церковь много красивее мраморного флорентийского собора, хоть и
не столь велика.
Мраморные одеяния, казалось, шевелились, огромные статуи поднимали,
казалось, головы и под пение и музыку взирали на лучистый алтарь, где одетые
в белое мальчики машут золотыми кадильницами; пряный аромат проникал из
церкви на пустую площадь.
Мальчик простер руки к свету, но бронзовый кабан тотчас же побежал
прочь, и малыш еще крепче обнял зверя; ветер засвистел в ушах, петли
церковных дверей заскрипели, точно двери захлопнулись, но в этот миг
сознание оставило ребенка; он ощутил леденящий холод и раскрыл глаза.
Сияло утро, мальчик наполовину сполз со спины бронзового кабана,
стоящего, как и положено, в Порта-Росса.
Страх и ужас охватили ребенка при мысли о той, кого он называл матерью,
пославшей его вчера раздобыть денег; ничего он не достал, и хотелось есть и
пить. Еще раз обнял он бронзового кабана за шею, поцеловал в морду, кивнул
ему и свернул в самую узкую улочку, по которой и осел едва пройдет с
поклажей. Огромные обитые железом двери были полурастворены, он поднялся по
каменной лестнице с грязными стенами, с канатом вместо перил и вошел в
открытую, увешанную тряпьем галерею; отсюда шла лестница во двор, где от
колодца во все этажи тянулась толстая железная проволока, по которой, под
скрип колеса, одно за другим проплывали по воздуху ведра с водой, и вода
плескалась на землю.
Опять мальчик поднимался по развалившейся каменной лестнице, двое
матросов - это были русские - весело сбежали вниз, едва не сшибив малыша.
Они возвращались с ночного кутежа. Их провожала немолодая, но еще ладная
женщина с пышными черными волосами.
- Что принес? - спросила она мальчика.
- Не сердись! - взмолился он. - Мне не подали ничего, ровно ничего, - и
схватил мать за подол, словно хотел его поцеловать.
Они вошли в комнату. Не станем ее описывать, скажем только, что там
стоял глиняный горшок с ручками, полный пылающих углей, то, что здесь
называют марито; она взяла марито в руки, погрела пальцы и толкнула мальчика
локтем.
- Ну, денежки-то у тебя есть? - спросила она.
Ребенок заплакал, она толкнула его ногой, он громко заревел.
- Заткнись, не то башку твою горластую размозжу! - И она подняла горшок
с углями, который держала в руках; ребенок, завопив, прижался к земле. Тут
вошла соседка, тоже держа марито в руках:
- Феличита, что ты делаешь с ребенком?
- Ребенок мой! - отрезала Феличита. - Захочу - его убью, а заодно и
тебя, Джанина. - И она замахнулась горшком; соседка, защищаясь, подняла
свой, горшки так сильно стукнулись друг о Друга, что черепки, уголь и зола
полетели по комнате; но мальчик уже выскользнул за дверь и побежал через
двор из дому. Бедный ребенок так бежал, что едва не задохся; у церкви
Санта-Кроче, огромные двери которой растворились перед ним минувшей ночью,
он остановился и вошел в храм. Все сияло, он преклонил колена перед первой
могилой справа - эго была могила Микеланджело - и громко зарыдал. Люди
входили и выходили, служба окончилась, никто мальчугана не замечал; один
только пожилой горожанин остановился, поглядел на него и пошел себе дальше,
как все остальные.
Голод и жажда совсем истомили малыша; обессиленный и больной, он залез
в угол между стеной и надгробием и заснул. Был вечер, когда кто-то его
растолкал; он вскочил, перед ним стоял прежний старик.
- Ты болен? Где ты живешь? Ты провел тут целый день? - выспрашивал
старик у малыша. Мальчик отвечал, и старик повел его к себе, в небольшой
домик на одной из соседних улиц. Они вошли в перчаточную мастерскую; там
сидела женщина и усердно шила. Маленькая белая болонка, остриженная до того
коротко, что видна была розовая кожа, вскочила на стол и стала прыгать перед
мальчиком.
- Невинные души узнают друг друга! - сказала женщина и погладила собаку
и ребенка. Добрые люди накормили его, напоили и сказали, что он может у них
переночевать, а завтра папаша Джузеппе поговорит с его матерью. Его уложили
на бедную, жесткую постель, но для него, не раз ночевавшего на жестких
камнях мостовой, это была королевская роскошь; он мирно спал, и ему снились
прекрасные картины и бронзовый кабан.
Утром папаша Джузеппе ушел; бедный мальчик этому не радовался, он
понимал, что теперь его отведут обратно к матери; мальчик целовал резвую
собачку, а хозяйка кивала им обоим.
С чем же папаша Джузеппе пришел? Он долго разговаривал с женой, и она
кивала головой и гладила ребенка.
- Он славный мальчик, - сказала она, - он сможет стать отличным
перчаточником вроде тебя, - пальцы у него тонкие, гибкие. Мадонна назначила
ему быть перчаточником.
Мальчик остался в доме, и хозяйка учила его шить, он хорошо ел и хорошо
спал, повеселел и стал даже дразнить Белиссиму - так звали собачку; хозяйка
грозила, ему пальцем, сердилась и бранилась, мальчик расстраивался и
огорченный сидел в своей комнате. Там сушились шкурки; выходила комната на
улицу; перед окном торчали толстые железные прутья. Однажды ребенок не мог
заснуть - думал о бронзовом кабане, и вдруг с улицы донеслось - топ-топ. Это
наверняка был он! Мальчик подскочил к окну, но ничего не увидел, кабан уже
убежал.
- Помоги синьору донести ящик с красками! - сказала мадам мальчику
утром, когда из дома вышел их молодой сосед, художник, тащивший ящик и
огромный свернутый холст. Мальчик взял ящик и пошел за живописцем, они
направились в галерею и поднялись по лестнице, которая с той ночи, как он
скакал на бронзовом кабане, была хорошо ему знакома. Он помнил и статуи, и
картины, и прекрасную мраморную Венеру и писанную красками; он опять увидел
матерь божью, Иисуса и Иоанна.
Они остановились перед картиной Бронзино, где Христос нисходит в ад и
дети вокруг него улыбаются в сладостном ожидании царства небесного; бедное
дитя тоже улыбнулось, ибо здесь оно чувствовало себя словно на небесах.
- Ступай-ка домой, - сказал живописец; он успел установить мольберт, а
мальчик все не уходил.
- Позвольте поглядеть, как вы пишете, - попросил мальчик, - мне хочется
увидеть, как вы перенесем картину на этот белый холст.
- Но я еще не пишу, - сказал молодой человек и взял кусок угля; рука
его быстро двигалась, глаз схватывал всю картину, и хотя на холсте появились
лишь легкие штрихи, Христос уже парил, точь-в-точь как на картине в красках.
- Ну, ступай же! - сказал живописец, и мальчик молча пошел домой, сел
за стол и принялся за обучение перчаточному делу.
Но мысли его целый день были у картины, и потому он колол себе пальцы,
не справлялся с работой и даже не дразнил Белиссиму. Вечером, пока не
заперли входную дверь, он выбрался из дому; было холодно, но ясное небо
усыпали звезды, прекрасные и яркие, он пошел по улицам, уже совсем
притихшим, и вскоре стоял перед бронзовым кабаном; он склонился к нему,
поцеловал и залез ему на спину.
- Милый зверь! - сказал он. - Я по тебе соскучился. Мы должны этой
ночью совершить прогулку.
Бронзовый кабан не шелохнулся, свежий ключ бил из его пасти. Мальчик
сидел на звере верхом, вдруг кто-то дернул его за одежду, он оглянулся - это
была Белиссима, маленькая голенькая Белиссима. Собака выскочила из дома и
побежала за мальчиком, а он и не заметил. Белиссима лаяла, словно хотела
сказать: "Смотри, я тоже здесь! А ты зачем сюда залез?" И огненный дракон не
напугал бы мальчика так, как эта собачонка. Белиссима на улице, и притом
раздетая, как говорила в таких случаях хозяйка! Что же будет? Зимой собака
выходила на улицу лишь одетая в овечью попонку, по ней скроенную и
специально сшитую. Мех завязывали на шее красной лентой с бантами и
бубенцами, так же подвязывали его и на животе. Когда собачка в зимнюю пору
шла рядом с хозяйкой в таком наряде, она была похожа на ягненочка. Белиссима
раздета! Что же теперь будет? Тут уж не до фантазий; мальчик поцеловал
бронзового кабана и взял Белиссиму на руки; она тряслась от холода, и
ребенок побежал со всех ног.
- Что это у тебя? - закричали двое полицейских; когда они попались
навстречу, Белиссима залаяла.
- У кого ты стащил собачку? - спросили они и отобрали ее.
- Отдайте мне собаку, отдайте! - молил мальчик.
- Если ты ее не стащил, скажешь дома, чтобы зашли за собакой в участок.
- Они назвали адрес, ушли и унесли Белиссиму.
Вот это была беда! Мальчик не знал, броситься ли ему в Арно, или пойти
домой и повиниться; конечно, думал он, его изобьют до смерти. "Ну и пускай,
я буду только рад, я умру и попаду на небо, к Иисусу и к мадонне". И он
отправился домой, главным образом затем, чтобы его избили до смерти.
Дверь заперта, до колотушки ему не достать, на улице никого; мальчик
поднял камень и стал стучать.
- Кто там? - спросили из-за двери.
- Это я! - сказал он. - Белиссима пропала. Отоприте и убейте меня!
Все перепугались, в особенности мадам, за бедную Белиссиму. Мадам
взглянула на стену, где обычно висела собачья одежда: маленькая попонка была
на месте.
- Белиссима в участке! - громко закричала она. - Ах ты скверный
мальчишка! Как же ты ее выманил? Она ведь замерзнет! Нежное существо в руках
у грубых солдат!
Пришлось папаше сейчас же идти в участок. Хозяйка причитала, а ребенок
плакал, сбежались все жильцы, вышел и художник; он посадил мальчика к себе
на колени, стал расспрашивать и по обрывкам восстановил историю с бронзовым