Страница:
Свободной рукой она ласкала маленькие груди, затем потянулась вверх, чтобы распустить узел шелковой веревки, скреплявшей рубашку Иннилис на шее. Губы трепетали у щек, направляясь ко рту.
— Нет, пожалуйста, — попросила Иннилис, — не сейчас. Я слишком напугана. Я не могу.
— Понимаю, — тихо ответила Виндилис. — Я хочу твоей близости, я лишь страстно желаю быть рядом с тобой, обнимать и чтобы ты обнимала меня. Ты подаришь мне этот час спокойствия? — Внезапно она показалась хилой, уязвимой, старой.
Дахут приехала в дом Фенналис, когда над восточными холмами поднималась луна, румяная и огромная. Лучи ее источали пока лишь невидимый свет, потому что небо еще было синее, а в океане по-прежнему отражался закат; вершины башен горели ярким пламенем, хотя под ними начали прокрадываться сумерки, словно туман по кривым улочкам Нижнего города. Бодилис открыла ей дверь. Мгновение обе стояли молча, рассматривая друг друга. Весталка не задержалась, чтобы сменить свое белое платье после служения в храме. От этого, да еще из-за длинных распущенных волос она, казалось, сияла средь теней, как зажженная свеча. Женщина была одета просто, в рубашке, от которой исходил запах пота, с непричесанными волосами. Она ссутулилась от усталости.
— Входи же, — невыразительно сказала королева. — Я надеялась, что ты придешь сразу, как только я пошлю за тобой.
Дахут развела руками.
— Прости. Я могла бы отпроситься, но пришлось принять участие в вечернем песнопении и… сейчас не время пренебрегать Богиней, не правда? Теперь она может быть рассержена, а Ее луна уже полная.
— Возможно. Я все же не верю, что Она хочет, чтобы Ее Фенналис так долго страдала от боли.
— Я сожалею ! — воскликнула Дахут в крайнем нетерпении. — Я думала, что Иннилис…
— О, Иннилис тут была, и у нее не получилось. Ты была последней надеждой. Я должна была попросить Мальти передать это тебе, но устала, забыла. — Бодилис отступила и поманила за собой. — Пойдем.
Дахут вошла в атрий. Там сгущались сумерки.
— Ты, ты понимаешь, я не знаю, смогу ли сделать еще что-нибудь? — сказала она. — Раз не может королева, королева-утешительница. Лишь тот случай с моим отцом. Конечно, я молю, чтобы Богиня придала мне сил помочь. Фенналис всегда была ко мне добра.
— Ко всем. — Бодилис показала дорогу в спальню. Дахут дернула ее за рукав и спросила:
— Какая-нибудь из наших лекарственных трав может быть полезна?
Бодилис покачала головой,
— Нет. Раньше помогал маковый сок; но он больше не снимает боль. Королева курит коноплю, чтобы чуть полегчало, но лишь когда приступы не такие острые.
— Я и не знала. Мне следовало чаще приходить навещать ее.
— Это бы ее порадовало. Она тебя любит. Но у молодых есть обыкновение остерегаться прихода смерти.
Дахут понизила голос.
— Смерть это единственное оставшееся средство, да?
— Да. — Бодилис остановилась. Сильно сжала Дахут руку. — Я даже думала самой его дать. В книгах сказано, что у болиголова мягкое действие. Но мне было страшно. Белисама зовет к себе галликен тогда, когда Она пожелает. И все равно молись, молись о окончании.
— Помолюсь. — Во тьме глаза Дахут были огромные, как луна.
Комнату освещал подсвечник с семью ветвями. Воздух спертый и полный мрака; он так отвратительно смердел, что девушка почти давилась. Недавно смененная постель снова намокла от пота, мочи, грязи, выделявшейся наружу несмотря на то, что Фенналис не ела несколько дней. На пятнистом лице лежали жидкие волосы. Кожа на скулах обвисла, и нос теперь выступал. Женщина дышала неровно. То и дело издавала мяукающие звуки. Было невозможно определить, узнала ли она склонившуюся над ней Дахут.
Девушка подняла взгляд на образ в нише в ногах кровати. Это была Белисама в виде Старухи, но не такой отвратительной, как обычно; эта пожилая госпожа безмятежно улыбалась с поднятой в благословении рукой. Дахут жестикулировала и бормотала. Бодилис почтительно сложила руки.
Тысячелистником Дахут стегнула по Фенналис и положила растение ей под голову. Но принцесса не смогла скрыть отвращение, обнажив вздутое тело и проводя по нему пальцами; слова ее запинались.
Тем не менее, пока она совершала богослужение, Фенналис успокаивалась, закрыла глаза и мирно улыбнулась. Дахут выпрямилась.
— Надеюсь, ты сделала это, — в страхе прошептала Бодилис. — Сила Прикосновения принадлежит тебе. Какую еще силу ты в себе несешь?
Ликование звучало мягко:
— Я рада. Богиня выбрала меня.
В комнате был кувшин с водой, таз, полотенце. Дахут поспешно вымыла руки.
— Спи спокойно, — сказала она Фенналис, но не поцеловала перед уходом.
Бодилис проводила Дахут до двери.
— Пожалуйста, завтра приходи пораньше, — попросила королева.
— Конечно. У меня этот день свободен.
— Где ты остановилась?
— У Малдунилис. Ты не знала? — В прошлом году Дахут завела привычку жить в доме той, очередь которой была вести Бдение. Одежда и пожитки хранились во дворце, а слуги приносили то, что требовалось. Вместе с тем она все чаще говорила о том, чтобы завести свой собственный дом.
— Я забыла, такая уставшая. — Галликены по очереди заботились о своей сестре. Однако несколько дней лихорадка держала взаперти Ланарвилис и Гвилвилис. Это было не смертельно; говаривали, будто завтра они встанут на ноги; тем временем на остальных ложились двойные обязанности. Бодилис взяла на себя весь уход, как только смогла отложить некоторые привычные обязанности, такие как управление библиотекой или помощь по эстетике в общественных делах. Дахут крепко ее обняла.
— Желаю тебе поскорее освободиться.
— Пусть освободится Фенналис. Спокойной ночи, дорогая.
Когда дверь за девочкой и подсвеченными луной сумерками закрылась, Бодилис слегка наклонилась к больной, спрятав глаза в изгибе локтя.
— Семурамат — Тамбилис, — пробормотала она, — надеюсь, тебе в эту вечернюю пору хорошо. — И выпрямившись: — Нет, это не сожаление. — Она засмеялась тому, что говорит сама с собой и вернулась в спальню. — Мальти, — позвала Бодилис, — ты нам снова нужна.
Служанка с неохотой пришла помочь вымыть Фенналис, сменить постель, вынести испачканные вещи. Пациентка смогла немного подсобить, сонно переворачиваясь, как надо, но не показывая боли.
— Думаю, можешь пойти поспать, — сказала Бодилис в завершении работы.
— А вы, моя госпожа? — осведомилась служанка.
— Я понаблюдаю некоторое время. — Бодилис ночевала в соседней палате, оставляя дверь между ними приоткрытой. — Мне нужно кое о чем подумать до прихода слепой Богини.
Она уселась на стул и достала одну из тех книг, что держала сбоку на столе. Королева сказала правду. Надо было обдумать некоторые волнующие вопросы после того, что сейчас произошло. Но сначала ей хотелось поудобнее устроиться. Книга была покрыта слоем трехсотлетней пыли; не важно; ее неумолимое спокойствие по-прежнему действовало.
Все вещи служат и подчиняются законам вселенной: земля, море, солнце, звезды и растения, и животные на земле. Наше тело тоже подчинено этому порядку, больное и здоровое, молодое и старое, и претерпевая другие установленные изменения. Поэтому разумно то, что зависит от нас самих. Поскольку Вселенная могущественная и высшая, она совещается с лучшими из нас, направляя нас вместе с целым. И дальше, противоречие, помимо своей нерациональности, ничего не создаст кроме напрасной борьбы, приводит нас к боли и сожалению.
— Бодилис.
Она уже почти ничего не слышала, но часть ее все-таки оставалась бдительной. Королева отложила книгу и подошла к кровати. Фенналис при виде ее улыбнулась.
— Как ты? — спросила Бодилис.
— Чувствую покой, — прошептала Фенналис.
— О, чудесно. Это сделала Дахут.
— Я помню ее сквозь сон, но тогда все было так спутано. Теперь мир ясен. Ясен как священный пруд. — Слова постепенно исчезали.
— Я могу тебе что-нибудь принести? Воды, молока, супу, хлеба?
Фенналис слабо покачала головой.
— Спасибо, нет. — Собралась с силами, прежде чем смогла сказать: — Мне хотелось бы… ты помнишь рассказ про… девочку, птичку и про менгиры? Моя мать рассказывала мне ее, когда я была маленькой…
Бодилис кивнула.
— Сказку венета, да? Хочешь снова ее услышать?
— Этот мир… славный…
Бодилис поднесла свой стул к кровати и снова уселась.
— Ну, — начала она, — давным давно жила-была девочка, и жила она возле Места Старых, где стояли высокие кромлехи, да нависали дольмены, да менгиры выстроились сотнями, и рядам их не было конца и края. Так давно это было, что на месте огромной бухты там была сухая земля. Густые леса росли на ней. Это было уединенное место для житья, уединеннее нельзя было бы отыскать, потому что была она единственным ребенком у своего отца, жена которого умерла, а сам он был лесожегом, и его хижина стояла в лесах сама по себе. Девочка старалась изо всех сил следить за домом. Поскольку из друзей у нее были лишь ветра, маргаритки, солнечные зайчики, что порхают по лесной земле, когда ветер колышет ветви, да бабочки, танцующие с ними. Она часто мечтала о друзьях и очень хотела пойти к Месту Старых. Отец ей никогда не позволял. Когда она просила, он говорил, что оно обитаемо. Но она мечтала о народе эльфов неземной красоты, еще более грациозных, чем бабочки, посреди серых камней.
Однажды, когда отец ушел на работу, девочка пошла с кувшином на родник, бивший неподалеку от их хижины. Она не прошла и три раза по три шага, как услышала писк. Она посмотрела, и там на земле увидела птенчика, выпавшего из гнезда, такого крошечного, тощего и печального. Он вскоре неминуемо погибнет, если до этого его не обнаружат лиса или барсук. Девочка пожалела птичку. Она ее подняла. Оглядевшись, увидела высоко над головой гнездо…
Бодилис замолкла, потому что Фенналис закрыла глаза и дышала ровно.
— Ты еще не спишь? — тихо спросила Бодилис. Ответа не последовало. Спустя минуту-две Бодилис была уверена, что женщина заснула.
На нее навалилась усталость. Она зевнула, сощурилась, решила, что тоже может найти немного забвения. Взяла из подставки свечу осветить себе путь.
Королева проснулась. Через окно неправдоподобно ясный струился лунный свет, образуя на полу лужицу. Свеча совсем оплыла. Должно быть, прошли часы, больше, чем она хотела. Вздохнув, она поднялась и зашаркала взглянуть, как там ее пациентка.
Когда она туда вошла, Фенналис открыла глаза. Бодилис заметила, что зрачки расширены. Запахло потом. Дыхание участилось.
Миг Бодилис стояла не шевелясь.
— Ты ждала меня? — пробормотала она. Она присела на край кровати, склонилась над лицом Фенналис. То молилась, то вполголоса напевала, пока не утихла предсмертная борьба.
Наконец смогла встать, чтобы закрыть глаза, соединить челюсти, поцеловать в бровь. Потом на ощупь подошла к окну и долго стояла, всматриваясь в безжалостный белый лунный свет.
Сон ускользнул и от Дахут. В конце концов она куда-то поплыла.
Она стояла в Заброшенном Замке, Гаргалвене, на внешнем краю. За громадными курганами — разрушенными домами, вставали гребни, — обвалившиеся стены. В провалах лежала густая тьма, но вдоль вершин на траве и камнях мерцал иней. Под девушкой почти отвесно падал утес. С наступающей волной гудел и рычал прибой. На черных волнах сиял свет от склонявшейся к западу луны, вспыхивая белым там, где волны разбивались о скалы. Из-за него звезды в той стороне тускнели, но над холмами их было множество: Возничий, Близнецы, вечно девственные Плеяды, Телец с налитыми кровью глазами. Бродил ветер, неся первый укус осени. Одежда Дахут колыхалась. Она не замечала ни ветра, ни холода. Так она взывала ко времени вне времени.
Через нее прошло пламя, прямо над расселиной меж грудями. Она закричала:
— А-а-а. Сейчас, сейчас.
Негнущимися пальцами она расшнуровала платье и откинула одежду в сторону. Заведя голову назад, она смогла разглядеть, что произошло. Под луной серп казался не красным, а черным. Она повернулась, подняла руки и закричала луне:
— Белисама, я готова! Боги, все Боги, благодарю вас! Я Твоя, Белисама, а Ты моя, мы Едины!
Ветер разостлал ее крик по всему морю. Она содрала с себя одежду. Обнаженная, безудержно крича, она танцевала под звездами, перед Богами Иса.
Глава девятая
Он ни на миг не забывал о ласках Форсквилис, они были ураганом, но бедра Тамбилис стремились встретиться с его бедрами, ее груди и бока нащупывал он свободной рукой, пока не закричал громко и не перевернул мир вместе с ней.
Потом они лежали бок о бок, а она изумленно улыбалась из облака распущенных волос. Ее тело смутно светилось во тьме, по-прежнему наполнявшей большую часть комнаты. Его сердце медленно замедляло удары до привычного ритма.
Слева от него Форсквилис поднялась на локте. Локоны ее упали, создавая для него новую тьму и благоухание, когда она наклонила голову и поцеловала его. Ее язык трепетал и дразнил, прежде чем она проворковала:
— Я следующая.
— Сжальтесь, — хихикнул он. — Дайте мне отдохнуть.
— Тебе понадобится меньше времени, чем ты думаешь, — пообещала Форсквилис, — но ты немного успокойся.
Она припала к нему. Руки, губы, возбужденные соски. Он лег на спину и наслаждался ее действиями. Не в первый раз он приводил на Красное Ложе больше одной королевы. В самом деле, последние несколько месяцев он один был в Дозоре, за исключением мужчин, с которыми решал дела и тренировался, в такой же беспокойный год, как и этот. Но теперь у него были свои победы. Конечно, впереди было сложное время; но он был уверен, что справится. Дайте ему отпраздновать. Еще дайте подтвердить Ису, что король и галликены не отдалились друг от друга. Одна только Виндилис — но Грациллоний полагал, она чрезвычайно рада любой отговорке прекратить отношения, которые оба считали неприятной обязанностью. В любом случае, в свете последних событий она должна была бы питать к нему более дружелюбные чувства, чем прежде. Улягутся страхи Ланарвилис и Иннилис, когда ничего ужасного не произойдет. Что до остальных галликен…
Форсквилис расставила бедра и терла его орган о свои мягкие волосы. В медленно усиливающемся свете он видел, как она смотрит на него продолговатыми глазами, а язык играет над зубами. В нем разгоралось желание. Он потянулся к жене, ища ее. Тамбилис, немного оправившаяся и контролирующая свои движения, перевернулась на живот и растянулась поперек кровати, наблюдая с большим интересом. Меж сестрами не существовало ревности.
Грациллоний окреп удивительно быстро, даже для короля Иса. Форсквилис зарычала, приподнялась, снова задвигалась вперед-назад, он вошел в нее. Она изгибалась. Потом скакала. Тамбилис скользнула через него, легла поперек, чтобы держаться близко, в то время как он подбрасывал вторую женщину. Руки Форсквилис искали и ее.
В конце они счастливо отдыхали, перепутавшись и давая солнцу выйти на небеса. Ему стало интересно, настолько ли сладок для них запах его пота, как их — для него. Было приятно ощущать холодок, когда он высыхал, как мытье в лесном ручье. Что ж, скоро он опять будет волен скитаться по лесам, далеко в Озисмии, ездить верхом, охотиться или просто наслаждаться миром. Тем миром, которому Корентин рассказывает байки. Как бы Корентин оценил эту сцену! Грешный, проклятый Ис. Грациллоний улыбнулся немного печально. Он обожал этого старика. И благодарен ему за совет и помощь в течение лет. Сильный человек Корентин, и мудрый, и обладает Прикосновением к своим собственным силам; но этого ему никогда не понять…
— Когда мы приступим снова? — спросила Тамбилис из-за его правого плеча.
— Сдержитесь! — засмеялся Грациллоний. — Сбавим же наконец темп.
Форсквилис подняла голову от его левого плеча.
— Да, — сказала она, — можем начать принимать посетителей, настойчивых сановников, рано приехавших из города. Их застанет врасплох, как наши животы гремят от голода перед ними.
Они направились в соседнюю, выложенную кафелем комнату. Погруженная ванна была наполнена, но еще не нагрета. Как дети они резвились рядом в бодрящем холоде. Вытерев друг друга насухо, король и его жены оделись и вышли в зал. Слуги были уже на ногах, стараясь не шуметь, пока не увидели, что хозяин проснулся. Во тьме, скрывающей висящие над головой стяги, резьба на колоннах казалась зловеще живой.
— Мы быстро перекусим, — сказал Грациллоний управляющему. А королевам: Дорогие мои, потерпите немного. — Это не было необходимым. У них были свои дела, у него свои.
Он вышел из дома. Роса мерцала на флагах Священного Места, на листьях Выборного Дуба, бронзовом Мече. В Лесу щебетало несколько птиц. Он пошел по Церемониальной дороге, откуда открывался не заслоняемый вид на холмы. Вдали на лугу курились туманные вымпелы. Небо было несказанно чистое. Ис светился как-то не совсем по-настоящему — слишком красивый?
Грациллоний повернулся на восток. В глаза ослепляюще попало солнце. Он поднял руки.
— Здравствуй, Непобедимый Митра, Спаситель, Воин, Господин…
Произнося молитву, в тишине он начал различать звук приближающихся шагов, легких, принадлежащих одному человеку, вероятно, женщине. Внезапно они превратились в бег, топот, полет. Она искала короля ради справедливости из-за какого-то оскорбления? Она должна была подождать, пока он здесь закончит. Он не должен был думать о ней, прославляя Бога.
— Отец! О, отец!
Она схватила его за правую руку и потянула вниз. В ошеломлении он обернулся. Дахут бросилась на него. Обняв за шею, поцеловала рот в рот.
Он пошатнулся.
— Что, что?
Она отступила, трепеща и прыгая перед ним. Рубашка промокла от росы, испачканная в грязи, кружились спутанные локоны, щеки пылали, а и глазах были лучи.
— Отец, отец, — воспевала она. — Я это она! Я не могла дольше ждать, ты должен был узнать это первым от меня, отец, любимый!
На мгновение Грациллоний оцепенел от ужаса. Словно его проткнули насквозь мечом. Человек выпучил бы глаза, ничего не понимая. Прежде чем он поймет, ему потребуется сделать несколько ударов сердца, стоящих ему потери крови.
— Смотри! — Дахут отступила на большее расстояние и изо всех сил дернула под горлом платье. Шнуровка не была скреплена. Одеяние отделилось. Сначала он увидел ее обнаженные груди, твердые, с розовый кончиками, тонкий голубой узор по белому. Они были точно такие же, какими он помнил груди ее матери. Меж ними тлел такой же красный серп.
Какое бы ни было выражение на его лице, оно немного отрезвило Дахут. Она прикрыла одеяние и произнесла осторожно и неуверенно,
— О, жаль, что Фенналис умерла, но в то же время и не жаль, ведь она так страдала, а теперь она свободна. Боги выбрали. Да будут благословенны Их имена.
Ее снова переполнила радость. Она схватила его за обе руки.
— Ты будешь моим королем, ты, ты! Как я и мечтала, и надеялась, и молила — мне не придется тебя терять. Ису не придется. Нет, мы вместе создадим новую эпоху!
Внутри него затвердел лед или расплавленный металл, что именно, не имело значения.
— Дахут, — он услышал как произносит слово за словом унылым голосом, — дочь Дахилис, я люблю тебя. Но так, как любой отец любит свое чадо. Этому не быть.
Она сильнее сжала его руку.
— Я понимаю твой страх, — горячо ответила она. — Я не спала всю ночь, и — и я думала об этом раньше, о, как же часто. Ты вспомнил, что случилось с Вулфгаром. Но ведь ты не невежественный сакс. Ты знаешь больше, чем раболепный страх перед религиозным предрассудком. Боги выбрали и тебя, тебя, отец, король, муж, любовник.
В ней возродилась Дахилис? Дахилис было почти столько же лет. Нет, он должен выиграть время.
— Ступай, — сказал он. — В дом. Там двое ваших — двое галликен. Разве не самое подобающее объявить в первую очередь им? Там обряды и… Увидимся позже утром, ты, сестры и мы поговорим о том, что нужно сделать.
Он высвободился от нее и подтолкнул в сторону Священного Места. Видно было, что она смущена его поступком. Прежде чем она пришла в себя, он уже шагал прочь, так быстро, насколько возможно идти, не переходя на бег, в сторону Иса. Покинуть Лес до истечения трех дней и трех ночей полнолуния было смертным грехом, если бы не безотлагательность. Он должен созвать сразу всех легионеров и кого угодно, кому мог доверять.
Баржа, что привезла с Сены Малдунилис, не увезла с собой Иннилис, чтобы ее заменить. Вместо этого Девять собрались в храме Белисамы.
— Да, Девять, — неумолимо сказала Виндилис.
Вызванный Грациллоний прибыл около полудня. Он пришел один, на собственную землю Богини, но в красной рясе с расписанным на груди Колесом и висящим, скрытым от взглядов Ключом. Там, где по улице шла его массивная фигура, наступала тишина. Никто не смел к нему обратиться. Слухи распространялись по Ису как осы из разворошенного гнезда. Он никого не окликал.
Сады Духов лежали под солнцем пустынные. Ароматы, ограды, постриженные деревья, затейливо вьющиеся тропинки и возвышающиеся статуи были ослепительно прекрасны. На фоне земляных мысов сверкали башни Иса, море стало синим и спокойным, за исключением тех мест, где оно пенилось на рифах либо средь скал вокруг отдаленного острова. Едва ли поднимался какой-нибудь звук, кроме его поступи по ракушкам и гравию.
Он поднялся по ступеням здания, похожего на Парфенон, но едва неуловимо отличимого от него. Он прошел через бронзовые двери в фойе, украшенное мозаикой с дарами от Матери земле. Младшие жрицы и весталки ждали, чтобы поприветствовать короля. Движения их были неловки, а тс, что говорили что-нибудь, делали это полушепотом. Страх глядел с их бледных лиц.
Грациллоний прошел по коридорам по краю здания, обошел Святая Святых, идя в отдаленную комнату встречи. В серо-зеленом свете окон выступали вперед каменные рельефы, покрывавшие четыре стены: Белисама отводила Тараниса от покойника, чтобы скрепить Его мир с Лером; среди пчел и воздушных семян. Она предводила действом зарождения; Она стояла триединой: Девой, Матерью и Старухой; на Дикой Охоте она ехала верхом на ночном ветре, ведя привидения женщин, умерших в родах. Почти призрачными казались голубые мантии и высокие белые головные уборы Девяти, сидящих на скамьях перед возвышением.
Дверь закрылась за ним. Он поднялся на платформу.
Не прозвучало ни слова. Взгляд его блуждал слева направо. Толстая и напуганная Малдунилис. Гвилвилис, на невзрачном лице которой отваживалась появляться робкая улыбка. Напрягшаяся от горя Тамбилис. Сгорбленная от изнеможения Бодилис с впалыми глазами. Подрагивающая Ланарвилис. Дахут. Непоколебимая Виндилис, с сердитыми взглядами. Иннилис, крепко прижавшаяся к ней, стараясь не дрожать. Форсквилис, что пылала этим утром, миллион лет назад, теперь загадочная и слишком спокойная.
Дахут едва сидела на месте. Казалось, будто она вот-вот вскочит и кинется к нему. Пальцы сжимались и разжимались. Грациллоний видел, как от ее дыхания мантия вздымалась, проваливаясь в складку грудей.
Шестеро из этих женщин лежали у него на руках, снова, снова и снова, с первого года его правления; одна с конца этого года; одна одиннадцать лет назад, разделяя боль, а потом восемь лет радости. Они гуляли рядом с ним, говорили весело или печально, делили с ним пищу, вино и молитву, ссорились с ним и мирились, и трудились на защиту Иса, и воспитывали детей, которых ему подарили. Теперь, из-за последней и самой любимой, они стали чужими.
— Здравствуйте, — наконец, сказал он.
— О, здравствуй, — пропела Гвилвилис. Ланарвилис нахмурилась и сделала ей знак молчать.
Она заставит Грациллония говорить первым. Пусть будет так. Он выпрямился. У него болела спина между лопатками. Не гоже было солдату сжиматься, но в таких битвах он никогда прежде не участвовал. У него пересохло во рту. Хотя он отобрал заранее несколько слов, как отбирал себе воинов, — христиан, митраистов, — что стояли сейчас подле дворца. Дайте ему их сказать.
— У нас на повестке сложный вопрос, — сказал он. Собственный голос резко отозвался у него в ушах. — Я не оплакиваю Фенналис, как и вы, надеюсь. Она, добрая душа, долго лежавшая в муках. Мы можем порадоваться ее освобождению, в надежде, что она вознаграждена. Многие будут по ней скучать и помнить, как она им служила: бодро, суетливо, порой трудно, всегда с любовью.
На лице Виндилис было презрение. Он почти мог услышать насмешку: «Ты вполне закончил со своими благородными сантиментами?»
— Я вас уважаю, и потому перейду сразу к делу, — сказал он ей и сестрам. — Ваши боги сочли подобающим наложить Знак на мою дочь Дахут. Им наверняка известно — как и вы, зная меня столько лет, — что я не могу и не стану с ней венчаться. Это запрещает мой собственный бог. Это не та проблема, где я могу уступить или пойти на компромисс. Если мы все поймем это вначале, мы и дальше сможем понять, чего хотят ваши боги. Вы сами нашли предзнаменования рождения в Исе новой эпохи. Это должно стать ее первым криком. Будем осторожны и будем советоваться все вместе.
Дахут глотнула воздух. Ляпис-лазурные глаза наполнились слезами.
— Нет, отец, ты не можешь быть таким жестоким! — Ее боль резала как пила. Он твердо держался на козлах для пилки дров.
— Нет, пожалуйста, — попросила Иннилис, — не сейчас. Я слишком напугана. Я не могу.
— Понимаю, — тихо ответила Виндилис. — Я хочу твоей близости, я лишь страстно желаю быть рядом с тобой, обнимать и чтобы ты обнимала меня. Ты подаришь мне этот час спокойствия? — Внезапно она показалась хилой, уязвимой, старой.
V
Дахут приехала в дом Фенналис, когда над восточными холмами поднималась луна, румяная и огромная. Лучи ее источали пока лишь невидимый свет, потому что небо еще было синее, а в океане по-прежнему отражался закат; вершины башен горели ярким пламенем, хотя под ними начали прокрадываться сумерки, словно туман по кривым улочкам Нижнего города. Бодилис открыла ей дверь. Мгновение обе стояли молча, рассматривая друг друга. Весталка не задержалась, чтобы сменить свое белое платье после служения в храме. От этого, да еще из-за длинных распущенных волос она, казалось, сияла средь теней, как зажженная свеча. Женщина была одета просто, в рубашке, от которой исходил запах пота, с непричесанными волосами. Она ссутулилась от усталости.
— Входи же, — невыразительно сказала королева. — Я надеялась, что ты придешь сразу, как только я пошлю за тобой.
Дахут развела руками.
— Прости. Я могла бы отпроситься, но пришлось принять участие в вечернем песнопении и… сейчас не время пренебрегать Богиней, не правда? Теперь она может быть рассержена, а Ее луна уже полная.
— Возможно. Я все же не верю, что Она хочет, чтобы Ее Фенналис так долго страдала от боли.
— Я сожалею ! — воскликнула Дахут в крайнем нетерпении. — Я думала, что Иннилис…
— О, Иннилис тут была, и у нее не получилось. Ты была последней надеждой. Я должна была попросить Мальти передать это тебе, но устала, забыла. — Бодилис отступила и поманила за собой. — Пойдем.
Дахут вошла в атрий. Там сгущались сумерки.
— Ты, ты понимаешь, я не знаю, смогу ли сделать еще что-нибудь? — сказала она. — Раз не может королева, королева-утешительница. Лишь тот случай с моим отцом. Конечно, я молю, чтобы Богиня придала мне сил помочь. Фенналис всегда была ко мне добра.
— Ко всем. — Бодилис показала дорогу в спальню. Дахут дернула ее за рукав и спросила:
— Какая-нибудь из наших лекарственных трав может быть полезна?
Бодилис покачала головой,
— Нет. Раньше помогал маковый сок; но он больше не снимает боль. Королева курит коноплю, чтобы чуть полегчало, но лишь когда приступы не такие острые.
— Я и не знала. Мне следовало чаще приходить навещать ее.
— Это бы ее порадовало. Она тебя любит. Но у молодых есть обыкновение остерегаться прихода смерти.
Дахут понизила голос.
— Смерть это единственное оставшееся средство, да?
— Да. — Бодилис остановилась. Сильно сжала Дахут руку. — Я даже думала самой его дать. В книгах сказано, что у болиголова мягкое действие. Но мне было страшно. Белисама зовет к себе галликен тогда, когда Она пожелает. И все равно молись, молись о окончании.
— Помолюсь. — Во тьме глаза Дахут были огромные, как луна.
Комнату освещал подсвечник с семью ветвями. Воздух спертый и полный мрака; он так отвратительно смердел, что девушка почти давилась. Недавно смененная постель снова намокла от пота, мочи, грязи, выделявшейся наружу несмотря на то, что Фенналис не ела несколько дней. На пятнистом лице лежали жидкие волосы. Кожа на скулах обвисла, и нос теперь выступал. Женщина дышала неровно. То и дело издавала мяукающие звуки. Было невозможно определить, узнала ли она склонившуюся над ней Дахут.
Девушка подняла взгляд на образ в нише в ногах кровати. Это была Белисама в виде Старухи, но не такой отвратительной, как обычно; эта пожилая госпожа безмятежно улыбалась с поднятой в благословении рукой. Дахут жестикулировала и бормотала. Бодилис почтительно сложила руки.
Тысячелистником Дахут стегнула по Фенналис и положила растение ей под голову. Но принцесса не смогла скрыть отвращение, обнажив вздутое тело и проводя по нему пальцами; слова ее запинались.
Тем не менее, пока она совершала богослужение, Фенналис успокаивалась, закрыла глаза и мирно улыбнулась. Дахут выпрямилась.
— Надеюсь, ты сделала это, — в страхе прошептала Бодилис. — Сила Прикосновения принадлежит тебе. Какую еще силу ты в себе несешь?
Ликование звучало мягко:
— Я рада. Богиня выбрала меня.
В комнате был кувшин с водой, таз, полотенце. Дахут поспешно вымыла руки.
— Спи спокойно, — сказала она Фенналис, но не поцеловала перед уходом.
Бодилис проводила Дахут до двери.
— Пожалуйста, завтра приходи пораньше, — попросила королева.
— Конечно. У меня этот день свободен.
— Где ты остановилась?
— У Малдунилис. Ты не знала? — В прошлом году Дахут завела привычку жить в доме той, очередь которой была вести Бдение. Одежда и пожитки хранились во дворце, а слуги приносили то, что требовалось. Вместе с тем она все чаще говорила о том, чтобы завести свой собственный дом.
— Я забыла, такая уставшая. — Галликены по очереди заботились о своей сестре. Однако несколько дней лихорадка держала взаперти Ланарвилис и Гвилвилис. Это было не смертельно; говаривали, будто завтра они встанут на ноги; тем временем на остальных ложились двойные обязанности. Бодилис взяла на себя весь уход, как только смогла отложить некоторые привычные обязанности, такие как управление библиотекой или помощь по эстетике в общественных делах. Дахут крепко ее обняла.
— Желаю тебе поскорее освободиться.
— Пусть освободится Фенналис. Спокойной ночи, дорогая.
Когда дверь за девочкой и подсвеченными луной сумерками закрылась, Бодилис слегка наклонилась к больной, спрятав глаза в изгибе локтя.
— Семурамат — Тамбилис, — пробормотала она, — надеюсь, тебе в эту вечернюю пору хорошо. — И выпрямившись: — Нет, это не сожаление. — Она засмеялась тому, что говорит сама с собой и вернулась в спальню. — Мальти, — позвала Бодилис, — ты нам снова нужна.
Служанка с неохотой пришла помочь вымыть Фенналис, сменить постель, вынести испачканные вещи. Пациентка смогла немного подсобить, сонно переворачиваясь, как надо, но не показывая боли.
— Думаю, можешь пойти поспать, — сказала Бодилис в завершении работы.
— А вы, моя госпожа? — осведомилась служанка.
— Я понаблюдаю некоторое время. — Бодилис ночевала в соседней палате, оставляя дверь между ними приоткрытой. — Мне нужно кое о чем подумать до прихода слепой Богини.
Она уселась на стул и достала одну из тех книг, что держала сбоку на столе. Королева сказала правду. Надо было обдумать некоторые волнующие вопросы после того, что сейчас произошло. Но сначала ей хотелось поудобнее устроиться. Книга была покрыта слоем трехсотлетней пыли; не важно; ее неумолимое спокойствие по-прежнему действовало.
Все вещи служат и подчиняются законам вселенной: земля, море, солнце, звезды и растения, и животные на земле. Наше тело тоже подчинено этому порядку, больное и здоровое, молодое и старое, и претерпевая другие установленные изменения. Поэтому разумно то, что зависит от нас самих. Поскольку Вселенная могущественная и высшая, она совещается с лучшими из нас, направляя нас вместе с целым. И дальше, противоречие, помимо своей нерациональности, ничего не создаст кроме напрасной борьбы, приводит нас к боли и сожалению.
— Бодилис.
Она уже почти ничего не слышала, но часть ее все-таки оставалась бдительной. Королева отложила книгу и подошла к кровати. Фенналис при виде ее улыбнулась.
— Как ты? — спросила Бодилис.
— Чувствую покой, — прошептала Фенналис.
— О, чудесно. Это сделала Дахут.
— Я помню ее сквозь сон, но тогда все было так спутано. Теперь мир ясен. Ясен как священный пруд. — Слова постепенно исчезали.
— Я могу тебе что-нибудь принести? Воды, молока, супу, хлеба?
Фенналис слабо покачала головой.
— Спасибо, нет. — Собралась с силами, прежде чем смогла сказать: — Мне хотелось бы… ты помнишь рассказ про… девочку, птичку и про менгиры? Моя мать рассказывала мне ее, когда я была маленькой…
Бодилис кивнула.
— Сказку венета, да? Хочешь снова ее услышать?
— Этот мир… славный…
Бодилис поднесла свой стул к кровати и снова уселась.
— Ну, — начала она, — давным давно жила-была девочка, и жила она возле Места Старых, где стояли высокие кромлехи, да нависали дольмены, да менгиры выстроились сотнями, и рядам их не было конца и края. Так давно это было, что на месте огромной бухты там была сухая земля. Густые леса росли на ней. Это было уединенное место для житья, уединеннее нельзя было бы отыскать, потому что была она единственным ребенком у своего отца, жена которого умерла, а сам он был лесожегом, и его хижина стояла в лесах сама по себе. Девочка старалась изо всех сил следить за домом. Поскольку из друзей у нее были лишь ветра, маргаритки, солнечные зайчики, что порхают по лесной земле, когда ветер колышет ветви, да бабочки, танцующие с ними. Она часто мечтала о друзьях и очень хотела пойти к Месту Старых. Отец ей никогда не позволял. Когда она просила, он говорил, что оно обитаемо. Но она мечтала о народе эльфов неземной красоты, еще более грациозных, чем бабочки, посреди серых камней.
Однажды, когда отец ушел на работу, девочка пошла с кувшином на родник, бивший неподалеку от их хижины. Она не прошла и три раза по три шага, как услышала писк. Она посмотрела, и там на земле увидела птенчика, выпавшего из гнезда, такого крошечного, тощего и печального. Он вскоре неминуемо погибнет, если до этого его не обнаружат лиса или барсук. Девочка пожалела птичку. Она ее подняла. Оглядевшись, увидела высоко над головой гнездо…
Бодилис замолкла, потому что Фенналис закрыла глаза и дышала ровно.
— Ты еще не спишь? — тихо спросила Бодилис. Ответа не последовало. Спустя минуту-две Бодилис была уверена, что женщина заснула.
На нее навалилась усталость. Она зевнула, сощурилась, решила, что тоже может найти немного забвения. Взяла из подставки свечу осветить себе путь.
Королева проснулась. Через окно неправдоподобно ясный струился лунный свет, образуя на полу лужицу. Свеча совсем оплыла. Должно быть, прошли часы, больше, чем она хотела. Вздохнув, она поднялась и зашаркала взглянуть, как там ее пациентка.
Когда она туда вошла, Фенналис открыла глаза. Бодилис заметила, что зрачки расширены. Запахло потом. Дыхание участилось.
Миг Бодилис стояла не шевелясь.
— Ты ждала меня? — пробормотала она. Она присела на край кровати, склонилась над лицом Фенналис. То молилась, то вполголоса напевала, пока не утихла предсмертная борьба.
Наконец смогла встать, чтобы закрыть глаза, соединить челюсти, поцеловать в бровь. Потом на ощупь подошла к окну и долго стояла, всматриваясь в безжалостный белый лунный свет.
VI
Сон ускользнул и от Дахут. В конце концов она куда-то поплыла.
Она стояла в Заброшенном Замке, Гаргалвене, на внешнем краю. За громадными курганами — разрушенными домами, вставали гребни, — обвалившиеся стены. В провалах лежала густая тьма, но вдоль вершин на траве и камнях мерцал иней. Под девушкой почти отвесно падал утес. С наступающей волной гудел и рычал прибой. На черных волнах сиял свет от склонявшейся к западу луны, вспыхивая белым там, где волны разбивались о скалы. Из-за него звезды в той стороне тускнели, но над холмами их было множество: Возничий, Близнецы, вечно девственные Плеяды, Телец с налитыми кровью глазами. Бродил ветер, неся первый укус осени. Одежда Дахут колыхалась. Она не замечала ни ветра, ни холода. Так она взывала ко времени вне времени.
Через нее прошло пламя, прямо над расселиной меж грудями. Она закричала:
— А-а-а. Сейчас, сейчас.
Негнущимися пальцами она расшнуровала платье и откинула одежду в сторону. Заведя голову назад, она смогла разглядеть, что произошло. Под луной серп казался не красным, а черным. Она повернулась, подняла руки и закричала луне:
— Белисама, я готова! Боги, все Боги, благодарю вас! Я Твоя, Белисама, а Ты моя, мы Едины!
Ветер разостлал ее крик по всему морю. Она содрала с себя одежду. Обнаженная, безудержно крича, она танцевала под звездами, перед Богами Иса.
Глава девятая
I
— О-о-о, — стонала Тамбилис. — О, любимый, любимый, любимый! — С первым бледным светом восхода Грациллоний видел под собой ее искаженное лицо, расширенные ноздри, вытянутый, но пылающий красотой рот.Он ни на миг не забывал о ласках Форсквилис, они были ураганом, но бедра Тамбилис стремились встретиться с его бедрами, ее груди и бока нащупывал он свободной рукой, пока не закричал громко и не перевернул мир вместе с ней.
Потом они лежали бок о бок, а она изумленно улыбалась из облака распущенных волос. Ее тело смутно светилось во тьме, по-прежнему наполнявшей большую часть комнаты. Его сердце медленно замедляло удары до привычного ритма.
Слева от него Форсквилис поднялась на локте. Локоны ее упали, создавая для него новую тьму и благоухание, когда она наклонила голову и поцеловала его. Ее язык трепетал и дразнил, прежде чем она проворковала:
— Я следующая.
— Сжальтесь, — хихикнул он. — Дайте мне отдохнуть.
— Тебе понадобится меньше времени, чем ты думаешь, — пообещала Форсквилис, — но ты немного успокойся.
Она припала к нему. Руки, губы, возбужденные соски. Он лег на спину и наслаждался ее действиями. Не в первый раз он приводил на Красное Ложе больше одной королевы. В самом деле, последние несколько месяцев он один был в Дозоре, за исключением мужчин, с которыми решал дела и тренировался, в такой же беспокойный год, как и этот. Но теперь у него были свои победы. Конечно, впереди было сложное время; но он был уверен, что справится. Дайте ему отпраздновать. Еще дайте подтвердить Ису, что король и галликены не отдалились друг от друга. Одна только Виндилис — но Грациллоний полагал, она чрезвычайно рада любой отговорке прекратить отношения, которые оба считали неприятной обязанностью. В любом случае, в свете последних событий она должна была бы питать к нему более дружелюбные чувства, чем прежде. Улягутся страхи Ланарвилис и Иннилис, когда ничего ужасного не произойдет. Что до остальных галликен…
Форсквилис расставила бедра и терла его орган о свои мягкие волосы. В медленно усиливающемся свете он видел, как она смотрит на него продолговатыми глазами, а язык играет над зубами. В нем разгоралось желание. Он потянулся к жене, ища ее. Тамбилис, немного оправившаяся и контролирующая свои движения, перевернулась на живот и растянулась поперек кровати, наблюдая с большим интересом. Меж сестрами не существовало ревности.
Грациллоний окреп удивительно быстро, даже для короля Иса. Форсквилис зарычала, приподнялась, снова задвигалась вперед-назад, он вошел в нее. Она изгибалась. Потом скакала. Тамбилис скользнула через него, легла поперек, чтобы держаться близко, в то время как он подбрасывал вторую женщину. Руки Форсквилис искали и ее.
В конце они счастливо отдыхали, перепутавшись и давая солнцу выйти на небеса. Ему стало интересно, настолько ли сладок для них запах его пота, как их — для него. Было приятно ощущать холодок, когда он высыхал, как мытье в лесном ручье. Что ж, скоро он опять будет волен скитаться по лесам, далеко в Озисмии, ездить верхом, охотиться или просто наслаждаться миром. Тем миром, которому Корентин рассказывает байки. Как бы Корентин оценил эту сцену! Грешный, проклятый Ис. Грациллоний улыбнулся немного печально. Он обожал этого старика. И благодарен ему за совет и помощь в течение лет. Сильный человек Корентин, и мудрый, и обладает Прикосновением к своим собственным силам; но этого ему никогда не понять…
— Когда мы приступим снова? — спросила Тамбилис из-за его правого плеча.
— Сдержитесь! — засмеялся Грациллоний. — Сбавим же наконец темп.
Форсквилис подняла голову от его левого плеча.
— Да, — сказала она, — можем начать принимать посетителей, настойчивых сановников, рано приехавших из города. Их застанет врасплох, как наши животы гремят от голода перед ними.
Они направились в соседнюю, выложенную кафелем комнату. Погруженная ванна была наполнена, но еще не нагрета. Как дети они резвились рядом в бодрящем холоде. Вытерев друг друга насухо, король и его жены оделись и вышли в зал. Слуги были уже на ногах, стараясь не шуметь, пока не увидели, что хозяин проснулся. Во тьме, скрывающей висящие над головой стяги, резьба на колоннах казалась зловеще живой.
— Мы быстро перекусим, — сказал Грациллоний управляющему. А королевам: Дорогие мои, потерпите немного. — Это не было необходимым. У них были свои дела, у него свои.
Он вышел из дома. Роса мерцала на флагах Священного Места, на листьях Выборного Дуба, бронзовом Мече. В Лесу щебетало несколько птиц. Он пошел по Церемониальной дороге, откуда открывался не заслоняемый вид на холмы. Вдали на лугу курились туманные вымпелы. Небо было несказанно чистое. Ис светился как-то не совсем по-настоящему — слишком красивый?
Грациллоний повернулся на восток. В глаза ослепляюще попало солнце. Он поднял руки.
— Здравствуй, Непобедимый Митра, Спаситель, Воин, Господин…
Произнося молитву, в тишине он начал различать звук приближающихся шагов, легких, принадлежащих одному человеку, вероятно, женщине. Внезапно они превратились в бег, топот, полет. Она искала короля ради справедливости из-за какого-то оскорбления? Она должна была подождать, пока он здесь закончит. Он не должен был думать о ней, прославляя Бога.
— Отец! О, отец!
Она схватила его за правую руку и потянула вниз. В ошеломлении он обернулся. Дахут бросилась на него. Обняв за шею, поцеловала рот в рот.
Он пошатнулся.
— Что, что?
Она отступила, трепеща и прыгая перед ним. Рубашка промокла от росы, испачканная в грязи, кружились спутанные локоны, щеки пылали, а и глазах были лучи.
— Отец, отец, — воспевала она. — Я это она! Я не могла дольше ждать, ты должен был узнать это первым от меня, отец, любимый!
На мгновение Грациллоний оцепенел от ужаса. Словно его проткнули насквозь мечом. Человек выпучил бы глаза, ничего не понимая. Прежде чем он поймет, ему потребуется сделать несколько ударов сердца, стоящих ему потери крови.
— Смотри! — Дахут отступила на большее расстояние и изо всех сил дернула под горлом платье. Шнуровка не была скреплена. Одеяние отделилось. Сначала он увидел ее обнаженные груди, твердые, с розовый кончиками, тонкий голубой узор по белому. Они были точно такие же, какими он помнил груди ее матери. Меж ними тлел такой же красный серп.
Какое бы ни было выражение на его лице, оно немного отрезвило Дахут. Она прикрыла одеяние и произнесла осторожно и неуверенно,
— О, жаль, что Фенналис умерла, но в то же время и не жаль, ведь она так страдала, а теперь она свободна. Боги выбрали. Да будут благословенны Их имена.
Ее снова переполнила радость. Она схватила его за обе руки.
— Ты будешь моим королем, ты, ты! Как я и мечтала, и надеялась, и молила — мне не придется тебя терять. Ису не придется. Нет, мы вместе создадим новую эпоху!
Внутри него затвердел лед или расплавленный металл, что именно, не имело значения.
— Дахут, — он услышал как произносит слово за словом унылым голосом, — дочь Дахилис, я люблю тебя. Но так, как любой отец любит свое чадо. Этому не быть.
Она сильнее сжала его руку.
— Я понимаю твой страх, — горячо ответила она. — Я не спала всю ночь, и — и я думала об этом раньше, о, как же часто. Ты вспомнил, что случилось с Вулфгаром. Но ведь ты не невежественный сакс. Ты знаешь больше, чем раболепный страх перед религиозным предрассудком. Боги выбрали и тебя, тебя, отец, король, муж, любовник.
В ней возродилась Дахилис? Дахилис было почти столько же лет. Нет, он должен выиграть время.
— Ступай, — сказал он. — В дом. Там двое ваших — двое галликен. Разве не самое подобающее объявить в первую очередь им? Там обряды и… Увидимся позже утром, ты, сестры и мы поговорим о том, что нужно сделать.
Он высвободился от нее и подтолкнул в сторону Священного Места. Видно было, что она смущена его поступком. Прежде чем она пришла в себя, он уже шагал прочь, так быстро, насколько возможно идти, не переходя на бег, в сторону Иса. Покинуть Лес до истечения трех дней и трех ночей полнолуния было смертным грехом, если бы не безотлагательность. Он должен созвать сразу всех легионеров и кого угодно, кому мог доверять.
II
Баржа, что привезла с Сены Малдунилис, не увезла с собой Иннилис, чтобы ее заменить. Вместо этого Девять собрались в храме Белисамы.
— Да, Девять, — неумолимо сказала Виндилис.
Вызванный Грациллоний прибыл около полудня. Он пришел один, на собственную землю Богини, но в красной рясе с расписанным на груди Колесом и висящим, скрытым от взглядов Ключом. Там, где по улице шла его массивная фигура, наступала тишина. Никто не смел к нему обратиться. Слухи распространялись по Ису как осы из разворошенного гнезда. Он никого не окликал.
Сады Духов лежали под солнцем пустынные. Ароматы, ограды, постриженные деревья, затейливо вьющиеся тропинки и возвышающиеся статуи были ослепительно прекрасны. На фоне земляных мысов сверкали башни Иса, море стало синим и спокойным, за исключением тех мест, где оно пенилось на рифах либо средь скал вокруг отдаленного острова. Едва ли поднимался какой-нибудь звук, кроме его поступи по ракушкам и гравию.
Он поднялся по ступеням здания, похожего на Парфенон, но едва неуловимо отличимого от него. Он прошел через бронзовые двери в фойе, украшенное мозаикой с дарами от Матери земле. Младшие жрицы и весталки ждали, чтобы поприветствовать короля. Движения их были неловки, а тс, что говорили что-нибудь, делали это полушепотом. Страх глядел с их бледных лиц.
Грациллоний прошел по коридорам по краю здания, обошел Святая Святых, идя в отдаленную комнату встречи. В серо-зеленом свете окон выступали вперед каменные рельефы, покрывавшие четыре стены: Белисама отводила Тараниса от покойника, чтобы скрепить Его мир с Лером; среди пчел и воздушных семян. Она предводила действом зарождения; Она стояла триединой: Девой, Матерью и Старухой; на Дикой Охоте она ехала верхом на ночном ветре, ведя привидения женщин, умерших в родах. Почти призрачными казались голубые мантии и высокие белые головные уборы Девяти, сидящих на скамьях перед возвышением.
Дверь закрылась за ним. Он поднялся на платформу.
Не прозвучало ни слова. Взгляд его блуждал слева направо. Толстая и напуганная Малдунилис. Гвилвилис, на невзрачном лице которой отваживалась появляться робкая улыбка. Напрягшаяся от горя Тамбилис. Сгорбленная от изнеможения Бодилис с впалыми глазами. Подрагивающая Ланарвилис. Дахут. Непоколебимая Виндилис, с сердитыми взглядами. Иннилис, крепко прижавшаяся к ней, стараясь не дрожать. Форсквилис, что пылала этим утром, миллион лет назад, теперь загадочная и слишком спокойная.
Дахут едва сидела на месте. Казалось, будто она вот-вот вскочит и кинется к нему. Пальцы сжимались и разжимались. Грациллоний видел, как от ее дыхания мантия вздымалась, проваливаясь в складку грудей.
Шестеро из этих женщин лежали у него на руках, снова, снова и снова, с первого года его правления; одна с конца этого года; одна одиннадцать лет назад, разделяя боль, а потом восемь лет радости. Они гуляли рядом с ним, говорили весело или печально, делили с ним пищу, вино и молитву, ссорились с ним и мирились, и трудились на защиту Иса, и воспитывали детей, которых ему подарили. Теперь, из-за последней и самой любимой, они стали чужими.
— Здравствуйте, — наконец, сказал он.
— О, здравствуй, — пропела Гвилвилис. Ланарвилис нахмурилась и сделала ей знак молчать.
Она заставит Грациллония говорить первым. Пусть будет так. Он выпрямился. У него болела спина между лопатками. Не гоже было солдату сжиматься, но в таких битвах он никогда прежде не участвовал. У него пересохло во рту. Хотя он отобрал заранее несколько слов, как отбирал себе воинов, — христиан, митраистов, — что стояли сейчас подле дворца. Дайте ему их сказать.
— У нас на повестке сложный вопрос, — сказал он. Собственный голос резко отозвался у него в ушах. — Я не оплакиваю Фенналис, как и вы, надеюсь. Она, добрая душа, долго лежавшая в муках. Мы можем порадоваться ее освобождению, в надежде, что она вознаграждена. Многие будут по ней скучать и помнить, как она им служила: бодро, суетливо, порой трудно, всегда с любовью.
На лице Виндилис было презрение. Он почти мог услышать насмешку: «Ты вполне закончил со своими благородными сантиментами?»
— Я вас уважаю, и потому перейду сразу к делу, — сказал он ей и сестрам. — Ваши боги сочли подобающим наложить Знак на мою дочь Дахут. Им наверняка известно — как и вы, зная меня столько лет, — что я не могу и не стану с ней венчаться. Это запрещает мой собственный бог. Это не та проблема, где я могу уступить или пойти на компромисс. Если мы все поймем это вначале, мы и дальше сможем понять, чего хотят ваши боги. Вы сами нашли предзнаменования рождения в Исе новой эпохи. Это должно стать ее первым криком. Будем осторожны и будем советоваться все вместе.
Дахут глотнула воздух. Ляпис-лазурные глаза наполнились слезами.
— Нет, отец, ты не можешь быть таким жестоким! — Ее боль резала как пила. Он твердо держался на козлах для пилки дров.