Андерсон Пол Уильям. Дахут, дочь короля

   Она тихонько прошла к кровати, нашла верхний конец одеяла, отдернула его, скользнула на матрац и лежала, пока не убедилась, что Грациллоний не двигается, затем набросила на себя покрывала и незаметно пододвинулась к нему. Он дышал медленно и глубоко. Действовало заклинание дремоты, и в течение нескольких часов одного прикосновения было бы недостаточно, чтоб его разбудить.
   Он лежал к ней спиной. Она подвинулась животом к теплой твердости. По телу пробежала дрожь. Король пошевелился. Девушка слегка отодвинулась назад и подождала, пока он снова не утихнет.
   Потом приподнялась на локте и приблизилась губами к его уху. Ее ноздри уловили мужской запах. Ее губы задевали его волосы и отросшую бороду.
   — Грациллоний, — прошептала она, — я здесь. Я больше не могу не быть с тобой, Граллон, дорогой мой, возьми меня сейчас же. — Свободная рука скользила по его телу, по выпуклостям мускулов, спускаясь к пояснице. Сомкнула пальцы на том, что нашла, и пошевелила ими. Плоть взволновалась, уплотнилась, поднялась. Пульсировал жар. — Граллон, король, господин, любовник, твоя королева здесь.
   — Ч-что? — неуверенно, изумленно прогромыхал его голос. — Кто? Тамбилис? — Он перевернулся, стал искать на ощупь, поймал ладонью грудь. — Ты? — затрепетала радость.
   Она бросилась на него, остановила его язык своим, накинула свое бедро поверх его. Ее рука подрагивала и тянула, завлекая туда, куда хотела.
   Он встал на колени и оперся на ладонь.
   — Быстро, забирайся на меня быстро, — произнесла она с такой интонацией, которая могла принадлежать любой женщине.
   Другая его рука гладила. Вдруг он остановился.
   — Но ты, ты не Там… Форс… кто? — запнулся он. У него вырвалось: — Дахилис!
   Он вырвался из ее объятий. Своим движением он раскачал матрас.
   — Да, это Дахилис вернулась к тебе, — причитала Дахут и домогалась до него. Он дернулся, свалился на пол и растянулся на нем. Дахут завыла.
   Грациллоний потянул занавесь вниз. Тяжелая ткань легко оторвалась от колец. Тучи немного расступились вокруг луны. Свет отбрасывал отблеск на то место, где на кровати распласталась Дахут.
   Ктоо-оо , вымолвил ветер.
   Дахут встала на ноги. Светящиеся в темноте, градом катились слезы.
   — Я спасу тебя, — с мольбой в голосе произнесла она, — я вынудю тебя исполнить волю богов. Еще не слишком поздно.
   Она неуверенно направилась к нему. Он поднял руку со скрюченными пальцами.
   — Так вот до чего довели тебя твои боги, дитя мое? — и тон его был вялым.
   — О, отец, я так боюсь за тебя, и я так тебя люблю.
   — Ты не знаешь, что такое любовь, ты, раз… раз могла подумать, будто в темноте мужчина не узнает свою милую. Иди. Уходи. Сейчас же.
   — Отец, утешь меня, обними меня.
   Она подошла настолько близко, что увидела, как его лицо повернулось к ней в маске Горгоны.
   — Иди! — заорал он. — Пока я не убил тебя!
   Он бросился на нее, как разъяренный зверь. Она увернулась и убежала. Она слышала, как он кричит за ее спиной:
   — Дахилис, Дахилис! — и начал душераздирающе рыдать, как человек, никогда этого раньше не делавший.
   Дахут, обнаженная, бежала по дороге к Ису. Она тоже плакала.
   Облака все больше и больше заглатывали луну. Ей нужно было пройти незамеченной через Верхние ворота, в мирное время всегда открытые, как и тогда, когда она уходила.
   Ветер хлестал ее холодом. У нее под ногами кружились и шуршали сухие листья. Над головой прохлопали крылья филина. Он исчез вместе с луной.

IV

 
   Виндилис навестила Ланарвилис дома. Они удалились в личную комнату. Горели лампы, чтобы разбавить унылость дождливого полудня. В их отблеске выделялись голубой и алый цвета восхитительных тканей, слоновая кость и деревянные жилки мебели, блеск серебра и мерцание стекла. Одетая в черное, изможденная фигура Виндилис казалась опровержением этому разноцветью. Она прямо села на стуле напротив тахты, на которую Ланарвилис почти что упала.
   Виндилис перешла прямо к нападению:
   — Время для принятия решения уже прошло. Те из нас, кто чтит богов и боится их гнева, должны сомкнуть ряды.
   — Это… мы все… даже, если не согласны, что это самое мудрое решение, — пробормотала Ланарвилис.
   — Вопроса о мудрости быть не может. Осмотрительность — это безумие. Пусть лучше Ис окажет открытое неповиновение мощи Рима, чем откажется от своих богов.
   — И что нам, по-твоему, придется сделать? Виндилис вздохнула, а в ее взгляде теплилась ненависть.
   — Молиться о знамении; и в то же время быть к нему готовым. Я обратилась к тебе, потому что ты набожна, сестра моя, куда набожнее некоторых из нас. Хоть ты и поддерживаешь Граллона. Ланарвилис выпрямилась.
   — В качестве нашего заступника перед Римом. Для этого требуется поддерживать его авторитет и в других отношениях. Мне нет нужды одобрять или хотеть продолжить противостояние.
   Виндилис кивнула.
   — Я не говорю, что мы сразу должны его обвинить или требовать свержения. Но и страдать от его богохульства мы больше тоже не обязаны. Если только он не раскается и не сделает Дахут, Избранную, матерью новой эпохи — не сделает ее королевой, причем в скором времени, надо его как-то сломить иначе. В противном случае Рим завоюет Ис не вытащив ни единою меча.
   Ланарвилис нахмурилась.
   — Продолжай.
   — Начнем с того, что сплотим тех из Девяти, которых сможем. Жестоко так говорить, но некоторых из нас он обманул. Бедная, глупая Гвилвилис; что ж, боги на некоторое время вывели ее из игры. Бодилис — Бодилис, как и он, хочет верить, что новая эра будет совершенно отличной от прошлой. Этим двум мы рискнем довериться.
   Ланарвилис ударила ее по губам.
   — Мы что, будем плести интриги против наших же сестер? Нет!
   — Этого я делать не собиралась. Дальше, Иннилис искренняя, послушная, но она такой нежный и любящий человек, она надеется, что все каким-то образом завершится счастливо. Мы можем рассчитывать на ее преданность, но, насколько это в наших силах, должны уберечь от страданий и тревог.
   Ланарвилис задумчиво улыбнулась.

V

 
   На второй день после полнолуния, к вечеру, Дахут появилась в доме Бодилис. До сих пор она сидела в стенах своего дома и приказывала слугам прогонять посетителей.
   Погода утихла, став спокойней и холоднее, прояснилась сверху и на востоке. Однако к западу грудились темно-синие горы туч, а небо вокруг солнца было бледно-зеленым. Чашу Иса начали наполнять тени.
   Дахут постучала. Дверь открыла Бодилис.
   — Добро пожаловать, — тихо сказала женщина. — О, трижды добро пожаловать, детка. Я так рада, что ты обратила внимание на мое послание. Входи.
   Дахут вошла. Во взгляде, лице, во всем ее теле читалось негодование.
   — Чего ты хочешь? — спросила она.
   — Поговорить, конечно. Сюда, давай твой плащ, пойдем в скрипторий.
   Неуклюжей походкой Дахут пошла рядом с Бодилис через атрий, расписанный дельфинами и морскими птицами.
   — Я пришла, потому что попросила ты. Но постарайся не сильно меня мучить.
   Бодилис стиснула девушку за плечи.
   — То делают с тобой твоя жизнь и судьба, дорогая. Есть ли у тебя смелость встретить их спокойно?
   Ноздри Дахут расширились. Она вскинула голову.
   Они прошли в длинную комнату, полную ученых и художественных материалов. Дахут остановилась. Меж зубов со свистом вырывалось дыхание.
   Грациллоний остался сидеть. Он попробовал улыбнуться.
   — Не сердись, — сказал он. Голос был хриплый. — Прости, что напугал тебя… накануне. Ты дочь моей Дахилис, и я тебя люблю. Бодилис прибегла к этой маленькой уловке, потому что иначе ты могла бы еще долго не хотеть меня видеть. Мы ничего кроме мира не хотим.
   Дахут уставилась на королеву.
   — Ты знаешь? — спросила она.
   Бодилис кивнула.
   — Твой отец раскрыл мне свое сердце.
   — И больше никому, — сказал Грациллоний все с той же грубостью. — И не буду. Сядь, дорогая. Выпей немного вина, от него тебе станет полегче.
   Дахут опустилась на край стула. Бодилис взяла другой. Они сели в треугольник, который крепко сомкнула тишина.
   Ее нарушила Бодилис.
   — Дахут, — мягко сказала она, — это дико, то, чего ты добивалась. Благодари Мать, благодари ее всю свою жизнь, что тебе это не удалось. Но твой отец на тебя не сердится. Больше не будет. Ты молода, оскорблена и обезумела. Вернись к нам и дай исцелить тебя.
   На бледности, что покрывала лицо девушки наподобие маски, проступил румянец. В ней бушевала ярость:
   — Что я плохого сделала? Я должна была потребовать свои права и права богов. Он их отвергает!
   — Ты бы свершила брачные отношения до свадьбы?
   — Поскольку я должна.
   — Конечно, вот почему в тебе не было Силы Богини. Дахут облизнула губы и взглянула в отцовские глаза.
   — Ты все еще можешь сделать так, чтобы это произошло между нами, — сказала она.
   Грациллоний сжал подлокотники стула.
   — Не тем путем, к которому ты призываешь, — заявил он. — Бодилис убедила меня, что с твоей стороны это скорее безрассудство, чем злая выходка. Что ж, учись на своей ошибке. Подумай над этим.
   — Мы не знаем, какой образ жизни принесет новая эра, — добавила Бодилис, — можем ли мы изменить себя? По крайней мере, можно постараться. Представь, что королева, свободно выбравшая себе короля, который принадлежит ей, не потеряет его в битве с чужестранцем, который будет с ней спать, едва смыв кровь со своих рук.
   — Что вы хотите, чтобы я сделала? — отпарировала Дахут.
   — Будь терпелива, пока мы поделываем путь.
   — Куда?
   — В неизвестность.
   — Нет, я знаю, куда вы клоните. — Дахут вскочила на ноги. Держась вызывающе, она усмехалась. — Вы хотите заставить меня отречься от богов, от полного смысла и души Иса. Куда я тогда подамся? Ваш Митра меня не примет. Кибела умерла. Остается Христос. Вы сделаете из нас христиан!
   — Если придется, то да, — непреклонно ответил Грациллоний. — Я пролеживал ночи без сна, обдумывая это. Это облегчит большинство наших проблем. Есть боги и хуже.
   — Нет! — крикнула Дахут. Она рванулась к двери, схватила со стола графин с вином и швырнула его об стену. Разбиваясь вдребезги, он разлетелся на осколки. На книги расплескалось красное вино. Бодилис застонала и приподнялась.
   Дахут отпрянула назад. Лицо исказила нечеловеческая ярость.
   — Будь ты проклят, Христос! Тащи меня, Лер, пока я сама не отдамся Христу! Но я стану королевой, истиной королевой, впереди Девяти, и имя я возьму себе Бреннилис!
   Быстрым движением она распахнула двери и выбежала за них, навстречу закату.

VI

 
   На следующий день Грациллоний лично поговорил с Руфинием во дворце.
   — Мы должны следить за своей обороной, — сказал он на латыни, на которой они обычно говорили между собой.
   Галл смотрел на него.
   — Вы не намерены воевать с Римом, — бормотал он. — Однако, если Ис превратится в устрицу, которую трудно открыть…
   — Ис может стать еще более ценным союзником, чем был, — перебил его Грациллоний. — Мы обладаем морской мощью, но едва ли сухопутной. Франки могли понять, где для них подходящее место, но со временем забудут, а тем временем будут продвигаться германцы — аланы, гунны, кто знает? Вот что я задумал — очевидно, на это уйдут годы, и это будет непросто — заключить союзы с Арморикскими племенами, особенно с соседями озисмиями, что-то вроде того, что мы создали с Римом на море. У них пополнение в мужской силе, у нас пополнение в кадровом составе и оружии.
   — Хм. — Руфиний подергал ветвистую бороду. — Каким образом римляне к этому придут?
   — Придется им показать, насколько лучше работать так, нежели с неряшливыми наемниками и неопытными резервистами. Ветераны Максима уже выявили разницу, и в случае вторжения бывшие багауды будут бесценны. Что мы можем для начала сделать — для начала формирования истинного народного ополчения — это просто стянуть и увеличить это братство. Ты будешь неотъемлемой частью плана. Но скажи мне откровенно, стоящая ли это идея.
   — Прямо загадка, сэр! — засмеялся Руфиний. Дальнейшее обсуждение заняло пару часов. Они решили, что план по крайней мере стоил того, чтобы его продолжать обдумывать… когда разрешатся существующие проблемы.
   Собираясь уходить, Руфиний бросил на Грациллония долгий взгляд.
   — Вы огорчены, — медленно произнес он. — Сильнее, чем может оправдать ваш конфликт с Дахут. Вы не хотите об этом поговорить? Вы знаете, что я становлюсь скрягой, когда речь идет о секретах.
   Грациллоний покраснел.
   — Как тебе в голову пришла такая нелепая мысль? — зарычал он.
   — С годами я научился вас понимать, — почти с сожалением ответил Руфиний. — Интонация вашего голоса — о, да и все в вас последнее время. — Он изобразил кривой полуоскал. — Что ж, я уйду прежде, чем вы уволите меня со службы. Если я могу помочь, то я в вашем распоряжении. — Он бегло отдал честь и вышел.

VII

 
   Тамбилис навестила Гвилвилис. Все еще прикованную к постели травмированную королеву редко покидала боль, пронзавшая ее, словно копье, но та переносила страдания беззвучно. Дети ее, в частности младшая, пребывали в полной растерянности, причем порой она принимала какую-то хаотичную форму. Тем не менее Гвилвилис была рада видеть свою сестру.
   — Приятно, что ты пришла, — сказала она с подушки. — Знаешь, они все этого не делают.
   Взгляд Тамбилис беспокойно обежал всю комнату. В сумерках все те безвкусные, глупые безделушки, что любила Гвилвилис, стали бесцветными.
   — Ну, у них, у них полно забот, — промямлила она. Гвилвилис вздохнула.
   — Они боятся. Знаю, боятся. Они боятся, что мое повреждение произошло оттого, что боги злятся на меня.
   — О, теперь… — Тамбилис взяла ее за руку, щипавшую одеяло.
   — Ну что ж, зато я не боюсь. Граллон не боится.
   — Он тоже приходит?
   — Да. Ты не знала? Он приходит, когда есть время. Мило с его стороны. Нам нечего друг другу сказать. Он может просто сидеть там, где сидишь ты. Но он приходит меня повидать. Думаю, нас защитит его бог Митра.
   Тамбилис вздрогнула и подавила вздох.
   — Ну что ж, — сказала она с натянутой веселостью. — Дай расскажу тебе последнюю сплетню с базарной площади.
   — Нет, пожалуйста, — настойчиво ответила Гвилвилис, — расскажи, как он поживает.
   — Но ты мне сказала, что он тебя навещает.
   — Мы не можем разговаривать. — Королева проглотила слезы. — Он был… печален. Что-то причиняет ему боль. Что это, Тамбилис?
   — Я не… видела его, не говорила с ним… за исключением городских дел, да по поводу храма… Он совершает свои обходы. Да, он очень занят.
   — Это та история с Дахут? А как там Дахут?
   — Держится в стороне. На протяжении многих часов в одиночку блуждает за городом. Заданий избегает, либо выполняет их быстро и небрежно. Как нам ее подчинить, раз мы почитаем ее как королеву? Я пыталась с ней поговорить, но она велела мне уйти. А когда-то мы были хорошими друзьями. Хоть бы это вернулось опять.
   — Если бы Граллон… Ты могла бы заставить Граллона на ней жениться, Тамбилис? Тогда все было бы хорошо, правда ведь? Ты красивая. Тебя он может послушать.
   — Пока я не… Но не знаю, смогу ли продолжать в том же духе, раз он такой грустный. — Тамбилис яростно замотала головой. Миг спустя ее голос прояснился. — Брось, это бесполезно. Лучше дай расскажу тебе, какая вчера забавная вещь произошла на Гусином рынке.

VIII

 
   Луна убыла до половины. Каждая ночь была значительно длиннее предыдущей. Во тьме с моря подкрадывался густой туман. В предрассветный отлив он прятал небо, и в нескольких ярдах ничего не было видно. К тому же в нем заглушался звук; шум седого прибоя под мысом Pax доносился как слабое тише-тише-тише. Сухая трава под ногами издавала звук капель. Разъедала сырость.
   Из-за головокружения Форсквилис вышла из некрополя наружу, встала промеж покрытого лишайником склепа и наклоненного надгробия. Рубашка и плащ на ней промокли и были в пятнах, волосы развились, а глаза налились кровью. Снаружи ждала высокая фигура. Приблизившись, она узнала, кто это, и остановилась. Несколько ударов сердца прошло, пока она стояла напротив Корентина.
   — Зачем вы здесь, христианин? — спросила она наконец без выражения.
   Тень улыбки всколыхнула густую серую бороду.
   — Я то же самое мог бы спросить и у тебя, дочь моя.
   — Я не из вашего стада овца. — Форсквилис хотела было пройти мимо.
   Корентин поднял посох.
   — Подожди, умоляю.
   — Зачем?
   — Ради Иса.
   Форсквилис рассматривала суровые черты. Бормотало море, курился туман.
   — У вас было видение, — произнесла она.
   Он кивнул.
   — И у вас.
   — Я его ждала. Сострадание смягчило его слова.
   — Ужасная цена. Мое явилось мне из любви.
   — Что в нем открылось?
   — Что вы отправились искать средство от поглощающей Ис болезни. Я знаю больше, чем могу вам сказать здесь и сейчас, что-то из того, что вы сделали, — запрещено. В вашем понимании — нет. Но я знаю, что вы просили хлеба, а получили камень.
   Минуту Форсквилис стояла не двигаясь, прежде чем спросила:
   — Вы поклянетесь молчать?
   — Вы примете клятву христианина?
   — Я возьму с вас слово чести.
   — Оно ваше. Форсквилис кивнула.
   — Вы много лет среди нас, — сказала она. — Я вам верю. Что ж, мне мало что есть рассказать. Это касается Дахут. Этого не могло случиться, и вы назовете пророчество слишком грозным, но она была доведена до отчаяния. Через свое искусство я получила некоторые предостережения и… последовала им. Дахут не исполнила их. Она не уступила, более того, ради своей цели она готова пройти через ад и океан.
   — Одержима, — зловеще произнес Корентин. Форсквилис протянула руки из-под пропитанной водой мантии.
   — В Исе сказали бы, обречена. Будь это, как могло бы быть, этой ночью я бы узнала, что могу сделать, чтобы всех нас освободить.
   Корентин ждал.
   Лицо Афины исказилось мукой.
   — Я ничего не могу сделать! Мне нельзя ничего делать. Мои губы под замком, умения в оковах, чтобы я не помешала богам отомстить Граллону. Так мне велели.
   — Что если вы не повинуетесь? — спросил Корентин.
   — Ужас снизойдет на Ис.
   — Как языческие боги послали на Фивы чуму за прегрешение Эдипа. Но за праведность Грациллония их месть падет на вас. Истинный Бог не здесь, дочь моя.
   Форсквилис сжала кулаки.
   — Попридержите свои проповеди!
   — Хорошо, хорошо. Значит, вы должны отойти в сторону, в то время как Грациллоний идет навстречу своей погибели?
   Форсквилис сглотнула, заморгала, резко кивнула головой.
   — Зачем вы ко мне обратились? — продолжал Корентин все тем же тихим голосом.
   — Вы можете ему как-нибудь помочь, хоть каким-то образом? — закричала она.
   Туман расступался, испарялся. Его пронзил луч солнца.
   — Это на его совести, — сказал священник, — и на совести Господа.
   Форсквилис жадно глотнула воздух и быстро зашагала прочь. Вскоре она затерялась в тумане. Он остался помолиться о милосердии к каждой душе, сбившейся с пути.

IX

 
   Сгущались сумерки. Все больше звезд было видно. Церемониальная дорога вилась бледной лентой между лугом и вершинами справа, Священным лесом слева, где промеж дубов стонал ветер. Впереди едва маячил Ис.
   Дахут ехала домой верхом. Прежде отец потребовал бы, чтобы ее сопровождал эскорт, хотя на суше в те дни было безопасно, но теперь она рвалась к независимости — и не потому, что в последнее время они не встречались.
   Из леса мягкой походкой вышел человек и вприпрыжку побежал за ней по пятам. Она цокнула на лошадь, а уже потом узнала Руфиния и успокоилась.
   — Чего тебе нужно? — обратилась она к нему. На глазных яблоках и зубах отражался желтоватый свет, мерцавший с запада.
   — Хочу вас предупредить, принцесса. — Говорил он так же холодно, как и дувший ветер.
   Дахут выпрямилась в седле.
   — Ну, говори.
   — Ваш отец, мой король, которому я давал клятву, очень мучается из-за вас. Не он с вами воюет, а вы с ним.
   — Уйди с дороги, ублюдок!
   — Не уйду, пока вы меня не выслушаете. Послушайте, принцесса.
   — Королева.
   — Послушайте меня. Я все узнаю своими путями. Не обязательно вдаваться в подробности того, что я узнал и что доказал, — пока — а если вы будете себя хорошо вести, то никогда. Но послушайте, Дахут. Против моего короля не будет заговора. Я никого ни в чем не обвиняю. Просто говорю, что это запрещено. Я буду его защищать, как бы ни было необходимо, либо, — из ножен выскользнул кинжал, — если придется, отомщу за него. Вы поняли, госпожа? — Руфиний хихикнул. — Конечно, вы, его дочь, рады это слышать. Позвольте пожелать вам доброго вечера.
   Он скользнул в тени. Дахут пришпорила коня и поскакала галопом.

X

 
   Был спокойный свежий день. Волны почти мягко накатывались на стены Иса и едва трогали рябью открытую чашу бухты. На суше осенние краски испещрили холмы.
   Грациллоний стоял на вершине, над морскими вратами, вместе с Которином Росмертаем, Начальником Работ.
   — Нет, — говорил он суетливому маленькому человечку, — сделанная проба показала, что ворота по-прежнему прочные. Однако держится сырость. Ржавчина будет подкрадываться к металлу. А внутри — о, десять или пятнадцать лет, и дерево ослабнет. Мы должны заменить их раньше.
   — Конечно, конечно. — Которин подергал подбородок. — Хоть это и громадная задача. Насколько я помню, такого еще не делали.
   — Знаю. Но в записях показано, как, и время у нас есть, чтобы подготовить мастеров и водолазов, всех, кто понадобится. Что мы вскоре и сделаем, когда начнется рубка и выдерживание дуба.
   Которин размышлял. Он был знающим человеком.
   — Да, вы правы, господин. Озисмийские дубы — и если условия будут такими же непредсказуемыми, какими они, к сожалению, бывают, то умнее все сделать заранее.
   — Раз так, — сказал ему Грациллоний, — то в этом месяце мне надо посетить Аквилон и обсудить разные дела, вроде отношений с Римом. Я могу поднять вопрос еще и о лесоматериале.
   Которин быстро, обеспокоено вздохнул.
   — Господин, вы оставите Ис при… сложившихся обстоятельствах?
   — Эта поездка будет недолгой. Я вернусь к тому времени, когда нужно будет встать на очередной Дозор.
   Сильное желание нарастало внутри Грациллония — уехать, прочь, хоть ненадолго, куда-то, где не имели власти боги Иса.

Глава одиннадцатая

I

   Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел Апулея Верона, когда трибун приезжал в Ис, и четыре с тех пор, как последний раз был в Аквилоне. Они переписывались, но редко. Писателем Грациллоний не был, и к тому же приходилось следить за словами, в случае если письмо попадет не в те руки. Въехав в город, он заметил новые сооружения, более наполненные и шумные улицы и на верфи несколько каботажных судов, несмотря на позднее время года. Вдали от берега страна выглядела еще более процветающей и ухоженной, чем раньше. Какой позор, если все это будет утрачено, подумал он.
   Распустив на квартиры эскорт и отдав Фавония на попечение Админия, он пешком направился к дому Апулея. Толпа кругом увеличивалась, люди его узнавали и приветствовали, дух радушия почти преодолел его одиночество. Вести обгоняли, и Апулей лично ждал в дверях. Они крепко пожали друг другу руки.
   — Как здорово тебя увидеть снова, — сказал трибун куда с большей теплотой, чем обычно вкладывал в свою интонацию. Он еще поседел, и линия волос отодвинулась еще дальше, но на прекрасно высеченных чертах не было ни капли вялости. — Давай, входи. — Он сделал рабу знак взять багаж, который нес за королем исанский моряк.
   Они вошли в атрий. Его украшали все те же строгие цветочные мотивы, если не считать, что одна стена была переделана; теперь стебли и цветы обвивали символы Христа. Еще Грациллоний заметил, что хотя туника на Апулее все еще была из хорошей шерстяной ткани, аккуратно сшита и тщательно почищена, ей не хватало былой яркости и элегантности.
   — Надеюсь, ты останешься на несколько дней и нормально отдохнешь, — сказал хозяин. — Ты выглядишь ужасно уставшим. Путешествие было трудным?
   — Не совсем, — ответил Грациллоний. — В сущности, освежающим. Но ты должен был понять по моему письму, что мне надо поговорить с тобой о важных вещах, хотя и не сказал, о каких. Мы…
   Из внутренней двери выбежал десятилетний мальчик и торопливо направился по мозаичному полу.
   — О, сэр, вы здесь! — крикнул он. Апулей, улыбаясь, поднял руку.
   — Тихо, Саломон, — укорил он его. — Где манеры? Грациллоний осклабился.
   — Воины и впредь будут ходить в атаку, — сказал он, — если ты остался тем же, как описывал мне тебя в Исе твой отец. Но осторожность, всегда тем не менее нужна осторожность. В этот мой приезд мы с тобой можем немного поупражняться со щитом, ты и я. — Он обожал парнишку. Неожиданно, точно камень в горле, он ощутил, насколько этот сын Апулея мог бы походить на его собственного сына, которого никогда не подарят ему даже девять девятерых галликен. Саломон распахнул голубые глаза.
   — Вы привезли мне щит? — выпалил он.
   — Стыдно, — сказал его отец. — Жадность это грех, к тому же дикость.
   — Не хочу подрывать ваш авторитет, — сказал Грациллоний, — но мне пришло в голову, что парень, должно быть, перерос тот меч, что я подарил ему в прошлый раз, и ему пора ознакомиться с новым оружием. Позже, Саломон. А как остальные члены семьи?