Страница:
Ланарвилис поймала девушку за руку.
— Спокойно, дорогая, спокойно, — пробормотала королева. И холодно Грациллонию: — Да, мы знали, что ты будешь говорить, и уже посоветовались меж собой. Теперь выслушай нас. Мы не смеем и пытаться предвидеть, что предопределяют для Иса боги. Но цель случившегося ясна. Чтобы покарать тебя, король-изменник, и вернуть тебя к древнему закону.
Ты нарушил его в первый год, ты согрешил против каждой из Троицы. Ты отказался от корон Тараниса. Ты похоронил труп на мысе Лера. Ты провел обряд своего бога-женоненавистника в священных водах Белисамы. Они терпели — хотя ты мало знаешь о том, что перенесли галликены, чтобы получить для тебя Их прощение.
Твое поведение можно было бы счесть опрометчивым или невежественным; ты был молод, к тому же чужеземец. Но в течение последующих лет можно было наблюдать твое упрямство. На тебе гнет неизбежности: Рим, варвары, даже требование этого бога, которое ты не снимешь с себя.
Но ты снова трижды согрешил, Грациллоний. Против Тараниса — да, то было два года назад, ты отказал Ему в Его жертве, пощадив своего Руфиния, — Таранису, чья кровь пролилась, чтобы земля могла жить. Ты не обращал внимание на наказания, которые падали на твою голову.
— Я думал, Таранису нравится видеть в людях мужественность, — прервал Грациллоний. — Если у нас случались разногласия, то они улажены.
Виндилис продолжала:
— Боги не забывают. Но Они были терпеливы. Недавно ты осквернил землю Лера убийством своего быка в самой пасти его шторма. Но Боги все же сдержали свой гнев. Наконец, теперь Они требуют твоего повиновения. Эту девушку они избрали самой новой королевой Иса — и самой яркой, самой могущественной со времен самой Бреннилис. Ты опять осмелишься оказать Белисаме неповиновение?
— Я не желаю проблем с богами и людьми, — протестовал он.
— У тебя их будет предостаточно и с людьми, — предостерегла Ланарвилис. — Город разорвет тебя на куски.
Грациллоний сгорбил плечи, понизил голос:
— Не думаю. Я король, гражданский, военный и священный. — Он быстро выпрямился и смягчил свой тон: — Мои дорогие — я смею называть вас для меня дорогими, — откуда вы знаете, что все сказанное вами — правда? Зачем богам создавать кризис, который нас раскалывает, именно тогда, когда нам нужно единство, как изредка бывало прежде? Хотя опасностей перед нами не более, чем пиратский флот или армия разбойников. Говорю, что Дахут действительно носитель черт новой эпохи; но то будет время, когда Ис отбросит старые варварские обычаи и станет Афинами мира.
Девушка прикусила губу; посочилась кровь. Она моргала и моргала глазами. Ему страстно хотелось, как никогда, прижать ее к себе и приласкать, лишь бы они остались вдвоем.
— Дахут, — сказал он, — послушай меня. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Брака не будет, не будет по праву. Нет, ты станешь первой принцессой, первой королевой, которая будет вольна, ну, чтобы ее принц нашел ее.
Со своим острым вниманием он заметил, как вздрогнула Ланарвилис. Дахут замотала головой и закричала прерывающимся голосом:
— Мой король — король Леса! Бодилис произнесла ровным голосом:
— Венчание состоится сегодня. Пройди его. Это успокоит город. Потом у нас… у нас будет время решить.
Он почувствовал жар во лбу, холод в животе.
— Я знаю большее. Нас двоих отведут в свадебную палату, и там я сразу стану беззащитным. Сначала я упаду на меч. Бодилис, я не думал, что ты будешь пытать и обманывать меня.
Она замкнулась в себе. Вмешалась Тамбилис.
— Но неужели это так ужасно? — умоляла она. — Я и ты — мы стали счастливы. То было ценой моей матери, но — почему, Граллон? Отчего мы не можем принять Дахут, которую мы любим, в наше сестричество?
— Запрет закона Митры, — отвечал он в нахлынувшей на него ярости. — Человек без закона — это животное. Хватит. Я вам сказал, и этого не изменить. Мы продолжим шуметь или будем решать, что сделать для Иса?
Виндилис оскалилась.
— За твое святотатство на мысе Ванис я отказала тебе в своем теле, — бросила она. — Что, если так сделают вес галликены? Ты не сможешь иметь другую женщину.
— А ты, ты не будешь вести себя как Колконор, не будешь, — дрожащим голосом произнесла Иннилис.
Больше всего Грациллоний ощущал горечь Дахут. Он печально улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — человек должен быть большим, чем животное. Я займусь своими обязанностями.
— Я никогда тебя не покину! — закричала Гвилвилис.
Прежде чем кто-то успел ее укорить, Форсквилис нагнулась вперед. Словно потягивается кошка.
— Граллон, у тебя есть право и власть, — сказала она. — Мы не знаем того, что скрыто. Боюсь, это война между богами, но мы не знаем. Король и королевы, наступает ночь, звезды скрылись, а луна не вышла. Нам надо ступать осторожно-осторожно. Граллон говорит верно. Он не может обвенчаться с Дахут, пока остается верным Митре. Может быть, со временем мы убедим его; либо мы узнаем, что его понимание чуждых ему богов было более глубоким, чем наше. Ни один исход не возможен для врагов. Мы можем найти свой выход, каким бы он ни был, и найти его можем лишь вместе. У меня нет новых предзнаменований. Может быть, ни одна из нас не будет удостоена предвидением. Но это я сильно ощущаю .
— Просто хорошее чутье, — пробормотала Бодилис.
— И что мы тогда сделаем? — отважилась Малдунилис, жалобно надеясь на ответ.
Ответила ей Форсквилис:
— Поскольку ничего подобного в Исе еще не случалось, у нас есть право быть осторожными. Мы должны быть честны перед народом; думаю, тогда они примут, хотя, — королева сверкнула зубами, — слова, которые будем им говорить, и представление, которое для них поставим, должны быть артистичными. Конечно, воздадим Дахут почести и должное как королеве; но венчание будет отложено до тех пор, пока не прояснится воля богов. А пока не будем отравлять священную свадьбу началом ссоры. Чувствую, так мы сможем пробиться к решению, к той самой новой Эре. Но…
Неожиданно Форсквилис поднялась. Юбки поспешно прошелестели, когда она шла к Дахут. Девушка в смятении встала ей навстречу. Форсквилис крепко ее обняла.
— О, дорогое дитя, — сказала она, — тебе отведена самая пагубная доля. Чувствую, что-то во мне шепчет, все грядущее будет исходить от тебя, от того, как ты будешь нести свое бремя и по какой последуешь дороге.
Грациллоний видел, как его дочь крепко прижалась к его жене, а затем с силой отступила. Настроение у него поднялось более, чем на то были причины.
— Галликены — сказал он, — скоро я должен буду встретиться с представителями суффетов. Мы можем решить, что я им скажу?
Тогда первым он увидел Сорена, двое мужчин в личной комнате во дворце.
— Нет, — заявил Грациллоний, — я не стану созывать Совет.
— Почему? — явно огрызнулся Сорен. Они стояли на вытянутой руке друг от друга и смотрели с ненавистью. Вечером очертания в комнате стали нечеткими, отчего выделялась белизна глазных яблок Сорена, седины в его бороде и лысой головы. — Ты не посмеешь предстать перед нами?
— Я все равно это сделаю в этом же месяце, позже, в равноденствие. Тогда мы будем лучше знать, что нам грядет, и уже поразмыслим. Я надеюсь, что подумаешь и ты, и те, что вроде тебя. Если мы соберемся раньше, это будет состязание в крике, не только бесполезное, но и опасное.
— Ты говоришь об опасности, ты, навлекший на Ис проклятия богов?
— А ты, что сидишь среди них, раз так уверен, что они сделают, — что они могут сделать? Пережили ли туроны чуму и голод с тех пор как епископ Мартин отнял их старых идолов и сделал из них христиан? Вот я, смертный, и ежедневно хожу под небесами. Пусть боги покарают меня, если им заблагорассудится. Мое дело быть с моими соотечественниками.
Грациллоний кивнул и улыбнулся безо всякого оживления.
— Берегись, Сорен Картаги. Ты помышляешь о величайшем святотатстве, убийстве помазанного кровью короля. Я не верю, что хоть один исанец поднимет на меня руку. Это разрушило бы устои, которые ты с такой радостью оберегаешь. Нет, думаю, вместо этого горожане сразу сплотятся вокруг меня, как только услышат о моей проблеме и поразмыслят над ней. Потому что я их предводитель и их примиритель с Таранисом.
— Я задумал кое-что другое, — проскрежетал Сорен.
Грациллоний кивнул.
— Да. Еще несколько бросающих вызов со стороны. Раньше или позднее, но я должен пасть. Так делалось раньше, когда король становился ненавистен. Но ты этого не сделаешь; ты найдешь других недовольных и сделаешь так, чтобы и они тоже воздержались, как уже решили промолчать галликены.
Сорен скрестил руки на могучей груди и сжал губы, прежде чем сказать.
— Объясни, почему.
— Ты поймешь почему, если не прекратишь думать. Ис находится в опасности куда большей, чем боги. Я больше не могу провоцировать губернатора Глабрио, обвиняя его в потворстве вторжению франков, хоть в этом нет ни малейшего сомнения. Когда я отправил ему на них жалобу, ответ запоздал на несколько дней, тон его был грубым и продиктован прокуратором Баккой — подготовленный выпад. Он бранил меня за нападение и убийство представителей императора, вместо того чтобы уладить любые разногласия между нами. Он сказал, что о моей смертоносной ошибке доложено викарию в Лугдуне, а заодно и перечень остальных моих злодеяний.
Сорен стоял молча в сгущающихся сумерках, пока наконец не сказал:
— Да, нам известно кое-что об этом.
— Вы могли видеть письмо своими глазами, когда истек мой Дозор в Лесу.
— Что ты предлагаешь сделать?
— Самому отправить письмо в Лугдун, с самым быстрым гонцом, какой только есть в Исе. Позже я вполне могу отправиться самолично и защищать себя самого. Это будет рискованно, может, невозможно. Франки были неуправляемы, но как лаэты они обеспечили Редонии сильнейшую оборону. Теперь их цветы срезаны, сломлен дух остальных. Ис упорно остается языческим, его торговцы пробуждают в народе большие желания, чем способна обеспечить империя, его свобода подрывает раболепство.
— И тем не менее я римский офицер. Убей здесь римского префекта, и это будет тем самым предлогом, которого желает Глабрио. Он мог бы легко убедить правителя дать приказ о вторжении. Потом они в худшем случае получат выговор за превышение полномочий, а их часть добычи будет того стоить. Если ты мудр, ты сделаешь все возможное, чтобы предотвратить появление в Лесу бросающих вызов!
— Ты сможешь переубедить викария? — медленно спросил Сорен.
— Я сказал, что это может оказаться труднее любой битвы за Ключ. Я не дипломат и не придворный. Но я кое-что знаю о том, как мне пробраться через правительственный лабиринт. И у меня есть влиятельные друзья, ближе всех епископ Мартин. И все это даст мне лишь надежду не допустить Рим.
— Допустим, у тебя не выйдет с викарием.
— Что ж, я не дам ему так просто отобрать мои полномочия. Над ним стоит преторианский префект в Тревероруме, к которому я обращусь, — напомнил Грациллоний. — А дальше Флавий Стилихон, что негласно правит Западом. Он и сам солдат. Думаю, его вполне можно уверить, что в качестве союзника против варваров, досаждающих государству, Ис стоит куда больше, чем руины. Но он захочет, чтобы за этим наблюдал его легионер. А я единственный префект, который, как король, может сделать исанский народ поддержкой империи и заставить его повиноваться — и в то же время стараться защищать права и душу города. Я нужен Ису.
Сорен готовил долгую речь. Грациллоний ждал. Наконец Оратор Тараниса произнес:
— Боюсь, ты прав. Я должен начать работать в твоих интересах, а потом и с тобой.
— Хорошо! — Грациллоний двинулся, чтобы дружески его обнять.
Сорен отпрянул. С тяжелого лица смотрела ненависть.
— Мной движет необходимость, голая необходимость, — сказал он. — На публике я волей-неволей буду сдерживать слова о тебе в моем сердце. Но знай, в глубине души я проклинаю тебя, я желаю, чтобы каждая беда на земле пала на твою голову, богохульник, изменник, губитель жизней.
Он повернулся и ушел.
В утренний отлив похоронная баржа стояла за Морскими воротами, неся на себе самые новые урожаи смерти в Исе. Погода становилась ветреной. Барашки на волнах оливкового оттенка раскачивали широкий корпус и бросали на палубу жалящую пену. Посреди корабля на флагштоке на конце привязи метался вечнозеленый венок. Под ахтерштевнем, завершающимся спиралью, двое рулевых держали штурвал, и отбивал часы старший, задавая ритм гребцам внизу. Впереди рядом с помощником капитан совершал обзор. Палубные матросы, одетые в темное, выполняли свои обязанности. Мертвые в саванах лежали на носилках вдоль правого борта, на лодыжках привязано по камню. Их плакальщики садились на скамейки или собирались в небольшие группы, разговаривая мало. В этом путешествии среди них были король и галликены в качестве жриц, поскольку уходила их сестра.
Грациллоний стоял в сторонке, смотря вдаль на смутную полоску, что была Сеном. Вот так он путешествовал многие годы, когда кому-то из павших нужно было воздать особые почести, с того дня как они похоронили Дахилис. Всегда рядом с ним была хотя бы одна королева. Сегодня никто из них не сказал ему ни слова.
Войдя в глубокие воды, капитан подал знак остановиться. Смолкли удары гонга, гребцы лишь спокойно держали весла. Трубач протрубил сигнал, быстро стихший из-за ветра. Капитан подошел к галликенам и поклонился Ланарвилис, которая теперь была среди них старшей. В соответствии с ритуалом он попросил разрешения провести богослужение. Она прошла на нос корабля, подняла руки и нараспев проговорила:
— Боги тайны, Боги жизни и смерти, море, питающее Ис, возьмите этих любимых наших.
Произнеся заклинание, она развернула свиток и зачитала с него имена, в порядке смерти. Каждый раз, когда матросы подносили носилки к спусковому желобу, Ланарвилис говорила «Прощай», — люди называли имя своей ноши, и тело соскальзывало в принимающие его воды.
Какое же маленькое было тело у Фенналис. Грациллоний никогда этого не замечал. В конце труба зазвучала снова, и ей вторил барабан. Потом тишина в память о молитве, пока капитан не крикнул:
— Меняем курс! — Весла замолотили под возобновленные удары гонга, баржа тяжело повернулась и поползла назад к стенам и башням Иса.
Грациллоний почувствовал, что ему надо походить. Едва он начал, то увидел, что галликены частично разошлись. Одна Дахут стояла возле правого борта. У него забилось сердце. Он быстро, пока не утратил смелость, направился к ней.
— Моя самая дорогая, — начал он. Она жадно обернулась.
— Да? — воскликнула она. — Ты видел, все было законно? О, Фенналис, да отнесут ее боги прямо к моей матери!
В ужасе Грациллоний отступил.
— Нет, — запнулся он, — ты, ты не поняла, я только хотел поговорить наедине — когда причалим, по возможности объясниться…
Ее лицо побелело. Так же как и суставы в тех местах, где она сжала рейку, потом повернулась к нему.
Грациллоний отошел от дочери и зашагал с трудом, кругами, кругами, еще раз кругами.
Рука прикоснулась к его руке. Ему стало ясно, что к нему подошла Гвилвилис. По ее щекам текли медленные слезы.
— Ты так несчастен, — сказала она. Кончик ее длинного носа чуть покачнулся. — Я могу помочь? Есть что-нибудь, что я могу для тебя сделать, господин, хоть что-нибудь?
Он задохнулся от смеха. У нее были хорошие намерения. И это могло послужить началом заживления ран. Так это или нет, но по крайней мере с ней он не обманется и не поникнет, он мог бы забыться в Тельце, — даже закрывая глаза и притворяясь, возможно, пока не забудется сном.
— Да, — пробормотал он. — Освободись от всех обязанностей, что тебя ждут, и приходи ко мне во дворец. — Там стояли его вооруженные люди. Ему больше не нужна была защита, и скоро он их распустит, а пока их присутствие помогало ему внушить благоговейный страх некоторым из своих обозленных посетителей. — Приготовься остаться на долгое время.
Она всхлипнула от радости. Это было самое печальное, что он сегодня видел.
Вернулись моряки и люди с флота, полные рассказов о своих приключениях. Их встретили друзья, ошеломляя куда больше.
Херун Танити нашел в таверне среди прочих Маэлоха и Кинана. То был не их старый, пользовавшийся дурной славой притон в Рыбьем Хвосте, а «Зеленый Кит». Шкипер с годами преуспел, как большинство рабочих в Исе, а у морского офицера и легионера было накоплено жалованье, наряду с процентами со скромного дела, что их семьи вместе вели на стороне.
После радостных приветствий и выпивки по кругу — разговоры.
— А правда, народ, в общем-то, считает, что король прав? — спросил Херун. — Мне казалось, многие сжимаются от страха. Как теперь будет повторено слово?
— Ну, рыбы было не меньше обычного, урожаи не повреждала никакая буря, и гниль их не поражала, ящур не нападал на скот, — ворчал Маэлох. — Я хочу сказать, что пока в природе все идет своим чередом.
— Те, с кем я беседовал, будь то суффет или простолюдин, а их немало у меня на работе, они снова становятся довольны жизнью, — добавил землевладелец Цойгит. Было то самое время дня, когда можно расслабиться, он мог присесть и поболтать с посетителями. — Поначалу многие были встревожены, но когда не произошло ничего неблагоприятного, ну, они склонны считать, что дела с богами пусть решает король, и несомненно этот король по сравнению со всеми, что были у Иса, знает, что делает.
— Порой молодые люди явно становятся энергичными, — вставила куртизанка Тальта. К ней прислушивались не столько из-за красоты и занятий любовью, но и за знания и умение вести беседу. — Они говорят о повой эре, когда Ис станет знаменитым, да, возможно, унаследует Риму в качестве владыки мира.
Цойгит быстро огляделся. В комнате было просторно, чисто, солнечно, она была покрыта фресками с фантастическими морскими картинами. Лишь еще за одним столом на скамьях сидели люди, увлеченные вином и игрой в кости. Тем не менее он понизил голос.
— Правда в том, немногие это признают, что у большинства вера поколебалась после случившегося; а она бы не поколебалась так сильно, не будь ее корни столь поверхностными. Что же, это морской порт. В правление Граллона он стал оживленным морским узлом, отовсюду сдут чужеземцы, с богами и образами не наших отцов, тогда как Ис сотни лет лежит в отведенной ему раковине. Из нас все больше и больше народу бывает за границей, привозит не только товары, но и понятия. Да, в воздухе парят перемены, вы можете их учуять как острый запах накануне молнии.
— Люди, что пришли к выводу, будто тот, кто возник на мысе Ванне был Митрой, а не Таранисом, хотят посвятиться в культ, — сказала Тальта. — Сама я верна Банбе, Эпоне. Они женщины, они меня услышат. — Она сама вздохнула. — И Белисаме, конечно. Но вполне возможно, что богиня уготовила необыкновенную судьбу принцессе Дахут.
— Ну, между нами, я тоже хочу обратиться к Митре, — признался Цойгит, — если это не навредит моему делу. К тому же я немного староват для изучения новых таинств или для этого маленького клейменого железа. Не сочтите за неуважение, сэр, — сказал он митраисту Кинану.
— Я не обижаюсь, — отвечал солдат в привычной своей важной манере. — Мы не ищем новообращенных, как христиане, которые их мобилизуют. Все легионеры Митры — добровольцы. — Он помолчал. — В самом деле, последнее время король отправляет назад тех, кого вынудили идти воевать.
— Что, они были недостойны? — спросил Херун. — Я слышал, что в культ не принимают тех, кто виновен в некоторых преступлениях или пороках.
Кинан едва улыбнулся.
— Мы не педанты. Ты меня знаешь. Нет, тот мой старый приятель из Британии, Ноденс, мы ходили вместе в строю, столовались, и работали, и воевали, и разговаривали, и пили вместе двадцать лет, а то и больше! Не стану называть имена. Но он христианин, как и большинство нашего сообщества. После битвы, увидев призрак, он пошел и хотел обратиться к Митре. Грациллоний — я был там, когда это происходило, — сказал этому человеку «нет». Он был очень добр, как может быть добр наш центурион, когда это нужно. Но он сказал, во-первых, этому человеку надо подумать о жене и детях, здесь в Исе. Если б он отправился в римскую землю, либо сюда пришли римляне и узнали, что он был вероотступником, и его семье, и ему самому пришлось бы очень несладко. Во-вторых, сказал Грациллоний, этот человек поклялся Христу, и в целом у него была хорошая жизнь. Человек должен оставаться со своим хозяином или богом до тех пор, пока тот верен ему.
— Хорошо сказано, — пробормотал Херун. Он уставился на свой кубок. — Хотя я должен подумать, я должен хорошо подумать, — и, подымая взгляд: — А как ты считаешь, Маэлох?
Рыбак пожал плечами.
— Пусть каждый делает то, что считает верным, что бы то ни было, а нам следует подумать но меньше его, — ответил он. — Я, я останусь верен старым богам. Поступить иначе означает нарушить связь с покойными.
Дахут унаследовала дом, принадлежавший Фенналис, и сразу принялась его переделывать. Для всего, что она полагала нужным, она могла без ограничения черпать средства из сокровищницы храма — она, королева. Те сестры, что видели отчеты, считали ее экстравагантной, но удерживались от того, чтобы возразить сразу, и велели младшим жрицам тоже хранить молчание. Пусть Дахут получит удовольствие; у нее довольно трудностей.
Тамбилис навестила ее сразу, как та въехала. Дахут пригласила гостью войти, но не с той теплотой, что была между ними раньше. Тамбилис в изумлении оглядела атрий. Потолок и колонны теперь были белыми с позолотой; стены выкрашены в красный, поверху черные спирали; мебель из драгоценного дерева, инкрустированная слоновой костью и перламутром, на ней лежали подушки дорогой работы, шкуры редких животных, сосуды из серебра и резного хрусталя, изысканные статуэтки, расставленные куда с меньшей заботой, чем с вычурностью.
— Ты… изменила дом… сделала его поистине своим, — осмелилась Тамбилис.
Дахут, одетая в зеленый шелк, в который были вплетены змеи, нагрудник украшен спереди янтарем и сердоликом, с высокой прической, заколотой черепаховым гребнем, усыпанным жемчугом, Дахут сделала безразличный жест.
— Работа едва начата, — сказала она. — Хочу выдрать этот потертый мозаичный пол; я закажу изображение подводного мира. Я найму лучшего художника в Исе, когда решу, Сзира или Натаха, он сделает мне на стенах панно.
— А вот почему мы еще не были здесь у тебя на освящении.
— Сама работа не подготовит дом к этому. — Обуздала ее горечь Дахут. — Идем, следуй за мной. — На обратном пути она приказала служанке принести закуски. Слышен был стук плотницких работ, но ширмы загораживали мужчин.
Пока некоторые из них находились там, где будет личная совещательная комната, поэтому Дахут отвела Тамбилис в спальню. Там тоже был беспорядок, несмотря на новое великолепие. В нише была изображена Белисама в шлеме, с копьем и щитом, но не похожая на Минерву; пышные формы облегало платье, лицо с бессовестной чувственностью смотрело вперед. Образ поколениями хранился в храме. Его не пожелала ни одна королева со времен первой владелицы и до Дахут. Она низко поклонилась. Тамбилис ограничилась традиционным приветствием.
— Садись, — бесцеремонно предложила Дахут и откинулась на кровать, опершись на подушки у изголовья. Тамбилис взяла стул.
— Ну, дорогая, конечно, ты была занята, — заметила она после затянувшегося молчания.
— А что мне еще делать? — хмуро отвечала Дахут.
— Ну, твои обязанности…
— Какие? Я больше не весталка. Ни освобожденная выпускница, ни королева. Они не знают, что со мной делать.
— Можешь помогать там, где это требуется. Кроме того, у тебя неоконченное образование. Я была ребенком, когда стала королевой; я помню, как это было, и думаю ты тоже, мы ведь были такими друзьями.
— Да, сестры могут выдумывать задания, бессмыслицы, которые могли бы выполнять младшие жрицы. Я могу просиживать часы бубнения на уроках. Это значит быть королевой? — Дахут ткнула указательным пальцем в Тамбилис. — И ты, ты по крайней мере была обвенчана, уже тогда, когда ты была в моем возрасте, — она задохнулась от ярости.
— О, дорогая моя. — Наклоняясь вперед, чтобы до нее дотронуться, Тамбилис покраснела.
Дахут видела это. Она отстранилась, презрительно улыбнулась и спросила неприветливым тоном,
— Когда ты в последний раз была в его постели? Когда окажешься следующий раз?
— Мы — ведь ты знаешь, мы решили, что враждебность по отношению к нему будет… самопоражением. Я попрошу за тебя, сестра моя. Я воздействую на него, так искусно, как могу, — как может женщина, любящая своего мужчину и потому знающая, как его ублажить. Будь терпелива, Дахут. Жди. Выдержи это. Твой час придет.
— Мой час для чего? Когда? — Девушка пошевелилась, выпрямилась, бросила на гостью ястребиный взгляд. — Предупреждаю тебя, я не стану долго и спокойно ждать. Я не могу . Меня призывает Белисама.
Тамбилис вздрогнула.
— Будь осторожна, — попросила она. — Ты можешь… ты наверняка можешь пока немного себя занять. Этот дом и — что ж, я знаю, как ты уходила охотиться, или кататься на лодке, или еще находила применение своей силе, когда была свободна. Иди, возьми великолепного жеребца твоего отца, как раньше часто делала, и перегони ветер.
Она сразу поняла, что не стоило этого говорить. Дахут побледнела. Медленно ответила,
— Спокойно, дорогая, спокойно, — пробормотала королева. И холодно Грациллонию: — Да, мы знали, что ты будешь говорить, и уже посоветовались меж собой. Теперь выслушай нас. Мы не смеем и пытаться предвидеть, что предопределяют для Иса боги. Но цель случившегося ясна. Чтобы покарать тебя, король-изменник, и вернуть тебя к древнему закону.
Ты нарушил его в первый год, ты согрешил против каждой из Троицы. Ты отказался от корон Тараниса. Ты похоронил труп на мысе Лера. Ты провел обряд своего бога-женоненавистника в священных водах Белисамы. Они терпели — хотя ты мало знаешь о том, что перенесли галликены, чтобы получить для тебя Их прощение.
Твое поведение можно было бы счесть опрометчивым или невежественным; ты был молод, к тому же чужеземец. Но в течение последующих лет можно было наблюдать твое упрямство. На тебе гнет неизбежности: Рим, варвары, даже требование этого бога, которое ты не снимешь с себя.
Но ты снова трижды согрешил, Грациллоний. Против Тараниса — да, то было два года назад, ты отказал Ему в Его жертве, пощадив своего Руфиния, — Таранису, чья кровь пролилась, чтобы земля могла жить. Ты не обращал внимание на наказания, которые падали на твою голову.
— Я думал, Таранису нравится видеть в людях мужественность, — прервал Грациллоний. — Если у нас случались разногласия, то они улажены.
Виндилис продолжала:
— Боги не забывают. Но Они были терпеливы. Недавно ты осквернил землю Лера убийством своего быка в самой пасти его шторма. Но Боги все же сдержали свой гнев. Наконец, теперь Они требуют твоего повиновения. Эту девушку они избрали самой новой королевой Иса — и самой яркой, самой могущественной со времен самой Бреннилис. Ты опять осмелишься оказать Белисаме неповиновение?
— Я не желаю проблем с богами и людьми, — протестовал он.
— У тебя их будет предостаточно и с людьми, — предостерегла Ланарвилис. — Город разорвет тебя на куски.
Грациллоний сгорбил плечи, понизил голос:
— Не думаю. Я король, гражданский, военный и священный. — Он быстро выпрямился и смягчил свой тон: — Мои дорогие — я смею называть вас для меня дорогими, — откуда вы знаете, что все сказанное вами — правда? Зачем богам создавать кризис, который нас раскалывает, именно тогда, когда нам нужно единство, как изредка бывало прежде? Хотя опасностей перед нами не более, чем пиратский флот или армия разбойников. Говорю, что Дахут действительно носитель черт новой эпохи; но то будет время, когда Ис отбросит старые варварские обычаи и станет Афинами мира.
Девушка прикусила губу; посочилась кровь. Она моргала и моргала глазами. Ему страстно хотелось, как никогда, прижать ее к себе и приласкать, лишь бы они остались вдвоем.
— Дахут, — сказал он, — послушай меня. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Брака не будет, не будет по праву. Нет, ты станешь первой принцессой, первой королевой, которая будет вольна, ну, чтобы ее принц нашел ее.
Со своим острым вниманием он заметил, как вздрогнула Ланарвилис. Дахут замотала головой и закричала прерывающимся голосом:
— Мой король — король Леса! Бодилис произнесла ровным голосом:
— Венчание состоится сегодня. Пройди его. Это успокоит город. Потом у нас… у нас будет время решить.
Он почувствовал жар во лбу, холод в животе.
— Я знаю большее. Нас двоих отведут в свадебную палату, и там я сразу стану беззащитным. Сначала я упаду на меч. Бодилис, я не думал, что ты будешь пытать и обманывать меня.
Она замкнулась в себе. Вмешалась Тамбилис.
— Но неужели это так ужасно? — умоляла она. — Я и ты — мы стали счастливы. То было ценой моей матери, но — почему, Граллон? Отчего мы не можем принять Дахут, которую мы любим, в наше сестричество?
— Запрет закона Митры, — отвечал он в нахлынувшей на него ярости. — Человек без закона — это животное. Хватит. Я вам сказал, и этого не изменить. Мы продолжим шуметь или будем решать, что сделать для Иса?
Виндилис оскалилась.
— За твое святотатство на мысе Ванис я отказала тебе в своем теле, — бросила она. — Что, если так сделают вес галликены? Ты не сможешь иметь другую женщину.
— А ты, ты не будешь вести себя как Колконор, не будешь, — дрожащим голосом произнесла Иннилис.
Больше всего Грациллоний ощущал горечь Дахут. Он печально улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — человек должен быть большим, чем животное. Я займусь своими обязанностями.
— Я никогда тебя не покину! — закричала Гвилвилис.
Прежде чем кто-то успел ее укорить, Форсквилис нагнулась вперед. Словно потягивается кошка.
— Граллон, у тебя есть право и власть, — сказала она. — Мы не знаем того, что скрыто. Боюсь, это война между богами, но мы не знаем. Король и королевы, наступает ночь, звезды скрылись, а луна не вышла. Нам надо ступать осторожно-осторожно. Граллон говорит верно. Он не может обвенчаться с Дахут, пока остается верным Митре. Может быть, со временем мы убедим его; либо мы узнаем, что его понимание чуждых ему богов было более глубоким, чем наше. Ни один исход не возможен для врагов. Мы можем найти свой выход, каким бы он ни был, и найти его можем лишь вместе. У меня нет новых предзнаменований. Может быть, ни одна из нас не будет удостоена предвидением. Но это я сильно ощущаю .
— Просто хорошее чутье, — пробормотала Бодилис.
— И что мы тогда сделаем? — отважилась Малдунилис, жалобно надеясь на ответ.
Ответила ей Форсквилис:
— Поскольку ничего подобного в Исе еще не случалось, у нас есть право быть осторожными. Мы должны быть честны перед народом; думаю, тогда они примут, хотя, — королева сверкнула зубами, — слова, которые будем им говорить, и представление, которое для них поставим, должны быть артистичными. Конечно, воздадим Дахут почести и должное как королеве; но венчание будет отложено до тех пор, пока не прояснится воля богов. А пока не будем отравлять священную свадьбу началом ссоры. Чувствую, так мы сможем пробиться к решению, к той самой новой Эре. Но…
Неожиданно Форсквилис поднялась. Юбки поспешно прошелестели, когда она шла к Дахут. Девушка в смятении встала ей навстречу. Форсквилис крепко ее обняла.
— О, дорогое дитя, — сказала она, — тебе отведена самая пагубная доля. Чувствую, что-то во мне шепчет, все грядущее будет исходить от тебя, от того, как ты будешь нести свое бремя и по какой последуешь дороге.
Грациллоний видел, как его дочь крепко прижалась к его жене, а затем с силой отступила. Настроение у него поднялось более, чем на то были причины.
— Галликены — сказал он, — скоро я должен буду встретиться с представителями суффетов. Мы можем решить, что я им скажу?
III
Тогда первым он увидел Сорена, двое мужчин в личной комнате во дворце.
— Нет, — заявил Грациллоний, — я не стану созывать Совет.
— Почему? — явно огрызнулся Сорен. Они стояли на вытянутой руке друг от друга и смотрели с ненавистью. Вечером очертания в комнате стали нечеткими, отчего выделялась белизна глазных яблок Сорена, седины в его бороде и лысой головы. — Ты не посмеешь предстать перед нами?
— Я все равно это сделаю в этом же месяце, позже, в равноденствие. Тогда мы будем лучше знать, что нам грядет, и уже поразмыслим. Я надеюсь, что подумаешь и ты, и те, что вроде тебя. Если мы соберемся раньше, это будет состязание в крике, не только бесполезное, но и опасное.
— Ты говоришь об опасности, ты, навлекший на Ис проклятия богов?
— А ты, что сидишь среди них, раз так уверен, что они сделают, — что они могут сделать? Пережили ли туроны чуму и голод с тех пор как епископ Мартин отнял их старых идолов и сделал из них христиан? Вот я, смертный, и ежедневно хожу под небесами. Пусть боги покарают меня, если им заблагорассудится. Мое дело быть с моими соотечественниками.
Грациллоний кивнул и улыбнулся безо всякого оживления.
— Берегись, Сорен Картаги. Ты помышляешь о величайшем святотатстве, убийстве помазанного кровью короля. Я не верю, что хоть один исанец поднимет на меня руку. Это разрушило бы устои, которые ты с такой радостью оберегаешь. Нет, думаю, вместо этого горожане сразу сплотятся вокруг меня, как только услышат о моей проблеме и поразмыслят над ней. Потому что я их предводитель и их примиритель с Таранисом.
— Я задумал кое-что другое, — проскрежетал Сорен.
Грациллоний кивнул.
— Да. Еще несколько бросающих вызов со стороны. Раньше или позднее, но я должен пасть. Так делалось раньше, когда король становился ненавистен. Но ты этого не сделаешь; ты найдешь других недовольных и сделаешь так, чтобы и они тоже воздержались, как уже решили промолчать галликены.
Сорен скрестил руки на могучей груди и сжал губы, прежде чем сказать.
— Объясни, почему.
— Ты поймешь почему, если не прекратишь думать. Ис находится в опасности куда большей, чем боги. Я больше не могу провоцировать губернатора Глабрио, обвиняя его в потворстве вторжению франков, хоть в этом нет ни малейшего сомнения. Когда я отправил ему на них жалобу, ответ запоздал на несколько дней, тон его был грубым и продиктован прокуратором Баккой — подготовленный выпад. Он бранил меня за нападение и убийство представителей императора, вместо того чтобы уладить любые разногласия между нами. Он сказал, что о моей смертоносной ошибке доложено викарию в Лугдуне, а заодно и перечень остальных моих злодеяний.
Сорен стоял молча в сгущающихся сумерках, пока наконец не сказал:
— Да, нам известно кое-что об этом.
— Вы могли видеть письмо своими глазами, когда истек мой Дозор в Лесу.
— Что ты предлагаешь сделать?
— Самому отправить письмо в Лугдун, с самым быстрым гонцом, какой только есть в Исе. Позже я вполне могу отправиться самолично и защищать себя самого. Это будет рискованно, может, невозможно. Франки были неуправляемы, но как лаэты они обеспечили Редонии сильнейшую оборону. Теперь их цветы срезаны, сломлен дух остальных. Ис упорно остается языческим, его торговцы пробуждают в народе большие желания, чем способна обеспечить империя, его свобода подрывает раболепство.
— И тем не менее я римский офицер. Убей здесь римского префекта, и это будет тем самым предлогом, которого желает Глабрио. Он мог бы легко убедить правителя дать приказ о вторжении. Потом они в худшем случае получат выговор за превышение полномочий, а их часть добычи будет того стоить. Если ты мудр, ты сделаешь все возможное, чтобы предотвратить появление в Лесу бросающих вызов!
— Ты сможешь переубедить викария? — медленно спросил Сорен.
— Я сказал, что это может оказаться труднее любой битвы за Ключ. Я не дипломат и не придворный. Но я кое-что знаю о том, как мне пробраться через правительственный лабиринт. И у меня есть влиятельные друзья, ближе всех епископ Мартин. И все это даст мне лишь надежду не допустить Рим.
— Допустим, у тебя не выйдет с викарием.
— Что ж, я не дам ему так просто отобрать мои полномочия. Над ним стоит преторианский префект в Тревероруме, к которому я обращусь, — напомнил Грациллоний. — А дальше Флавий Стилихон, что негласно правит Западом. Он и сам солдат. Думаю, его вполне можно уверить, что в качестве союзника против варваров, досаждающих государству, Ис стоит куда больше, чем руины. Но он захочет, чтобы за этим наблюдал его легионер. А я единственный префект, который, как король, может сделать исанский народ поддержкой империи и заставить его повиноваться — и в то же время стараться защищать права и душу города. Я нужен Ису.
Сорен готовил долгую речь. Грациллоний ждал. Наконец Оратор Тараниса произнес:
— Боюсь, ты прав. Я должен начать работать в твоих интересах, а потом и с тобой.
— Хорошо! — Грациллоний двинулся, чтобы дружески его обнять.
Сорен отпрянул. С тяжелого лица смотрела ненависть.
— Мной движет необходимость, голая необходимость, — сказал он. — На публике я волей-неволей буду сдерживать слова о тебе в моем сердце. Но знай, в глубине души я проклинаю тебя, я желаю, чтобы каждая беда на земле пала на твою голову, богохульник, изменник, губитель жизней.
Он повернулся и ушел.
IV
В утренний отлив похоронная баржа стояла за Морскими воротами, неся на себе самые новые урожаи смерти в Исе. Погода становилась ветреной. Барашки на волнах оливкового оттенка раскачивали широкий корпус и бросали на палубу жалящую пену. Посреди корабля на флагштоке на конце привязи метался вечнозеленый венок. Под ахтерштевнем, завершающимся спиралью, двое рулевых держали штурвал, и отбивал часы старший, задавая ритм гребцам внизу. Впереди рядом с помощником капитан совершал обзор. Палубные матросы, одетые в темное, выполняли свои обязанности. Мертвые в саванах лежали на носилках вдоль правого борта, на лодыжках привязано по камню. Их плакальщики садились на скамейки или собирались в небольшие группы, разговаривая мало. В этом путешествии среди них были король и галликены в качестве жриц, поскольку уходила их сестра.
Грациллоний стоял в сторонке, смотря вдаль на смутную полоску, что была Сеном. Вот так он путешествовал многие годы, когда кому-то из павших нужно было воздать особые почести, с того дня как они похоронили Дахилис. Всегда рядом с ним была хотя бы одна королева. Сегодня никто из них не сказал ему ни слова.
Войдя в глубокие воды, капитан подал знак остановиться. Смолкли удары гонга, гребцы лишь спокойно держали весла. Трубач протрубил сигнал, быстро стихший из-за ветра. Капитан подошел к галликенам и поклонился Ланарвилис, которая теперь была среди них старшей. В соответствии с ритуалом он попросил разрешения провести богослужение. Она прошла на нос корабля, подняла руки и нараспев проговорила:
— Боги тайны, Боги жизни и смерти, море, питающее Ис, возьмите этих любимых наших.
Произнеся заклинание, она развернула свиток и зачитала с него имена, в порядке смерти. Каждый раз, когда матросы подносили носилки к спусковому желобу, Ланарвилис говорила «Прощай», — люди называли имя своей ноши, и тело соскальзывало в принимающие его воды.
Какое же маленькое было тело у Фенналис. Грациллоний никогда этого не замечал. В конце труба зазвучала снова, и ей вторил барабан. Потом тишина в память о молитве, пока капитан не крикнул:
— Меняем курс! — Весла замолотили под возобновленные удары гонга, баржа тяжело повернулась и поползла назад к стенам и башням Иса.
Грациллоний почувствовал, что ему надо походить. Едва он начал, то увидел, что галликены частично разошлись. Одна Дахут стояла возле правого борта. У него забилось сердце. Он быстро, пока не утратил смелость, направился к ней.
— Моя самая дорогая, — начал он. Она жадно обернулась.
— Да? — воскликнула она. — Ты видел, все было законно? О, Фенналис, да отнесут ее боги прямо к моей матери!
В ужасе Грациллоний отступил.
— Нет, — запнулся он, — ты, ты не поняла, я только хотел поговорить наедине — когда причалим, по возможности объясниться…
Ее лицо побелело. Так же как и суставы в тех местах, где она сжала рейку, потом повернулась к нему.
Грациллоний отошел от дочери и зашагал с трудом, кругами, кругами, еще раз кругами.
Рука прикоснулась к его руке. Ему стало ясно, что к нему подошла Гвилвилис. По ее щекам текли медленные слезы.
— Ты так несчастен, — сказала она. Кончик ее длинного носа чуть покачнулся. — Я могу помочь? Есть что-нибудь, что я могу для тебя сделать, господин, хоть что-нибудь?
Он задохнулся от смеха. У нее были хорошие намерения. И это могло послужить началом заживления ран. Так это или нет, но по крайней мере с ней он не обманется и не поникнет, он мог бы забыться в Тельце, — даже закрывая глаза и притворяясь, возможно, пока не забудется сном.
— Да, — пробормотал он. — Освободись от всех обязанностей, что тебя ждут, и приходи ко мне во дворец. — Там стояли его вооруженные люди. Ему больше не нужна была защита, и скоро он их распустит, а пока их присутствие помогало ему внушить благоговейный страх некоторым из своих обозленных посетителей. — Приготовься остаться на долгое время.
Она всхлипнула от радости. Это было самое печальное, что он сегодня видел.
V
Вернулись моряки и люди с флота, полные рассказов о своих приключениях. Их встретили друзья, ошеломляя куда больше.
Херун Танити нашел в таверне среди прочих Маэлоха и Кинана. То был не их старый, пользовавшийся дурной славой притон в Рыбьем Хвосте, а «Зеленый Кит». Шкипер с годами преуспел, как большинство рабочих в Исе, а у морского офицера и легионера было накоплено жалованье, наряду с процентами со скромного дела, что их семьи вместе вели на стороне.
После радостных приветствий и выпивки по кругу — разговоры.
— А правда, народ, в общем-то, считает, что король прав? — спросил Херун. — Мне казалось, многие сжимаются от страха. Как теперь будет повторено слово?
— Ну, рыбы было не меньше обычного, урожаи не повреждала никакая буря, и гниль их не поражала, ящур не нападал на скот, — ворчал Маэлох. — Я хочу сказать, что пока в природе все идет своим чередом.
— Те, с кем я беседовал, будь то суффет или простолюдин, а их немало у меня на работе, они снова становятся довольны жизнью, — добавил землевладелец Цойгит. Было то самое время дня, когда можно расслабиться, он мог присесть и поболтать с посетителями. — Поначалу многие были встревожены, но когда не произошло ничего неблагоприятного, ну, они склонны считать, что дела с богами пусть решает король, и несомненно этот король по сравнению со всеми, что были у Иса, знает, что делает.
— Порой молодые люди явно становятся энергичными, — вставила куртизанка Тальта. К ней прислушивались не столько из-за красоты и занятий любовью, но и за знания и умение вести беседу. — Они говорят о повой эре, когда Ис станет знаменитым, да, возможно, унаследует Риму в качестве владыки мира.
Цойгит быстро огляделся. В комнате было просторно, чисто, солнечно, она была покрыта фресками с фантастическими морскими картинами. Лишь еще за одним столом на скамьях сидели люди, увлеченные вином и игрой в кости. Тем не менее он понизил голос.
— Правда в том, немногие это признают, что у большинства вера поколебалась после случившегося; а она бы не поколебалась так сильно, не будь ее корни столь поверхностными. Что же, это морской порт. В правление Граллона он стал оживленным морским узлом, отовсюду сдут чужеземцы, с богами и образами не наших отцов, тогда как Ис сотни лет лежит в отведенной ему раковине. Из нас все больше и больше народу бывает за границей, привозит не только товары, но и понятия. Да, в воздухе парят перемены, вы можете их учуять как острый запах накануне молнии.
— Люди, что пришли к выводу, будто тот, кто возник на мысе Ванне был Митрой, а не Таранисом, хотят посвятиться в культ, — сказала Тальта. — Сама я верна Банбе, Эпоне. Они женщины, они меня услышат. — Она сама вздохнула. — И Белисаме, конечно. Но вполне возможно, что богиня уготовила необыкновенную судьбу принцессе Дахут.
— Ну, между нами, я тоже хочу обратиться к Митре, — признался Цойгит, — если это не навредит моему делу. К тому же я немного староват для изучения новых таинств или для этого маленького клейменого железа. Не сочтите за неуважение, сэр, — сказал он митраисту Кинану.
— Я не обижаюсь, — отвечал солдат в привычной своей важной манере. — Мы не ищем новообращенных, как христиане, которые их мобилизуют. Все легионеры Митры — добровольцы. — Он помолчал. — В самом деле, последнее время король отправляет назад тех, кого вынудили идти воевать.
— Что, они были недостойны? — спросил Херун. — Я слышал, что в культ не принимают тех, кто виновен в некоторых преступлениях или пороках.
Кинан едва улыбнулся.
— Мы не педанты. Ты меня знаешь. Нет, тот мой старый приятель из Британии, Ноденс, мы ходили вместе в строю, столовались, и работали, и воевали, и разговаривали, и пили вместе двадцать лет, а то и больше! Не стану называть имена. Но он христианин, как и большинство нашего сообщества. После битвы, увидев призрак, он пошел и хотел обратиться к Митре. Грациллоний — я был там, когда это происходило, — сказал этому человеку «нет». Он был очень добр, как может быть добр наш центурион, когда это нужно. Но он сказал, во-первых, этому человеку надо подумать о жене и детях, здесь в Исе. Если б он отправился в римскую землю, либо сюда пришли римляне и узнали, что он был вероотступником, и его семье, и ему самому пришлось бы очень несладко. Во-вторых, сказал Грациллоний, этот человек поклялся Христу, и в целом у него была хорошая жизнь. Человек должен оставаться со своим хозяином или богом до тех пор, пока тот верен ему.
— Хорошо сказано, — пробормотал Херун. Он уставился на свой кубок. — Хотя я должен подумать, я должен хорошо подумать, — и, подымая взгляд: — А как ты считаешь, Маэлох?
Рыбак пожал плечами.
— Пусть каждый делает то, что считает верным, что бы то ни было, а нам следует подумать но меньше его, — ответил он. — Я, я останусь верен старым богам. Поступить иначе означает нарушить связь с покойными.
VI
Дахут унаследовала дом, принадлежавший Фенналис, и сразу принялась его переделывать. Для всего, что она полагала нужным, она могла без ограничения черпать средства из сокровищницы храма — она, королева. Те сестры, что видели отчеты, считали ее экстравагантной, но удерживались от того, чтобы возразить сразу, и велели младшим жрицам тоже хранить молчание. Пусть Дахут получит удовольствие; у нее довольно трудностей.
Тамбилис навестила ее сразу, как та въехала. Дахут пригласила гостью войти, но не с той теплотой, что была между ними раньше. Тамбилис в изумлении оглядела атрий. Потолок и колонны теперь были белыми с позолотой; стены выкрашены в красный, поверху черные спирали; мебель из драгоценного дерева, инкрустированная слоновой костью и перламутром, на ней лежали подушки дорогой работы, шкуры редких животных, сосуды из серебра и резного хрусталя, изысканные статуэтки, расставленные куда с меньшей заботой, чем с вычурностью.
— Ты… изменила дом… сделала его поистине своим, — осмелилась Тамбилис.
Дахут, одетая в зеленый шелк, в который были вплетены змеи, нагрудник украшен спереди янтарем и сердоликом, с высокой прической, заколотой черепаховым гребнем, усыпанным жемчугом, Дахут сделала безразличный жест.
— Работа едва начата, — сказала она. — Хочу выдрать этот потертый мозаичный пол; я закажу изображение подводного мира. Я найму лучшего художника в Исе, когда решу, Сзира или Натаха, он сделает мне на стенах панно.
— А вот почему мы еще не были здесь у тебя на освящении.
— Сама работа не подготовит дом к этому. — Обуздала ее горечь Дахут. — Идем, следуй за мной. — На обратном пути она приказала служанке принести закуски. Слышен был стук плотницких работ, но ширмы загораживали мужчин.
Пока некоторые из них находились там, где будет личная совещательная комната, поэтому Дахут отвела Тамбилис в спальню. Там тоже был беспорядок, несмотря на новое великолепие. В нише была изображена Белисама в шлеме, с копьем и щитом, но не похожая на Минерву; пышные формы облегало платье, лицо с бессовестной чувственностью смотрело вперед. Образ поколениями хранился в храме. Его не пожелала ни одна королева со времен первой владелицы и до Дахут. Она низко поклонилась. Тамбилис ограничилась традиционным приветствием.
— Садись, — бесцеремонно предложила Дахут и откинулась на кровать, опершись на подушки у изголовья. Тамбилис взяла стул.
— Ну, дорогая, конечно, ты была занята, — заметила она после затянувшегося молчания.
— А что мне еще делать? — хмуро отвечала Дахут.
— Ну, твои обязанности…
— Какие? Я больше не весталка. Ни освобожденная выпускница, ни королева. Они не знают, что со мной делать.
— Можешь помогать там, где это требуется. Кроме того, у тебя неоконченное образование. Я была ребенком, когда стала королевой; я помню, как это было, и думаю ты тоже, мы ведь были такими друзьями.
— Да, сестры могут выдумывать задания, бессмыслицы, которые могли бы выполнять младшие жрицы. Я могу просиживать часы бубнения на уроках. Это значит быть королевой? — Дахут ткнула указательным пальцем в Тамбилис. — И ты, ты по крайней мере была обвенчана, уже тогда, когда ты была в моем возрасте, — она задохнулась от ярости.
— О, дорогая моя. — Наклоняясь вперед, чтобы до нее дотронуться, Тамбилис покраснела.
Дахут видела это. Она отстранилась, презрительно улыбнулась и спросила неприветливым тоном,
— Когда ты в последний раз была в его постели? Когда окажешься следующий раз?
— Мы — ведь ты знаешь, мы решили, что враждебность по отношению к нему будет… самопоражением. Я попрошу за тебя, сестра моя. Я воздействую на него, так искусно, как могу, — как может женщина, любящая своего мужчину и потому знающая, как его ублажить. Будь терпелива, Дахут. Жди. Выдержи это. Твой час придет.
— Мой час для чего? Когда? — Девушка пошевелилась, выпрямилась, бросила на гостью ястребиный взгляд. — Предупреждаю тебя, я не стану долго и спокойно ждать. Я не могу . Меня призывает Белисама.
Тамбилис вздрогнула.
— Будь осторожна, — попросила она. — Ты можешь… ты наверняка можешь пока немного себя занять. Этот дом и — что ж, я знаю, как ты уходила охотиться, или кататься на лодке, или еще находила применение своей силе, когда была свободна. Иди, возьми великолепного жеребца твоего отца, как раньше часто делала, и перегони ветер.
Она сразу поняла, что не стоило этого говорить. Дахут побледнела. Медленно ответила,