Страница:
Стало жутко. На Москву шел неприятель, и от него не защищали нас ни широкие реки, ни моря, ни горы. На его пути лежала ровная, как стол, страна без крепостей и укреплений. И вот теперь то, что раньше казалось нам незыблемым и вечным, могло перестать существовать в ближайшие дни. Даже если мы сдадим Москву на время, какой нам оставит ее после себя враг? Он взорвет мосты над Москва-рекой, он скинет с постамента Пушкина, выкинет из мавзолея Ленина, разрушит Кремль, храм Василия Блаженного, столкнет в реку Минина и Пожарского, сожжет наши дома, разграбит музеи, загадит театры… Как жить нам потом в оскверненном, растерзанном городе?!
16 октября 1941 года в передовой статье газеты «Правда» было сказано: «Враг продолжает наступать… Враг приблизился к подступам Москвы… Создалась непосредственная серьезная угроза для Москвы». А заканчивалась статья такими фразами: «За нашу родную землю, за нашу Москву мы будем драться упорно и ожесточенно, до последнего вздоха. Над Москвой нависла угроза. Отстоим родную Москву! Да здравствует наша любимая Москва!» Большими буквами через всю газету пролегли жестокие, но правдивые слова: «Взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве – великой столице СССР. Железной стойкостью отразим напор кровавых немецко-фашистских псов. Остановить врага во что бы то ни стало, преградить дорогу лютым немецким захватчикам!»
«Правде» вторила «Вечерка»: «За нашу родную Москву будем биться упорно, ожесточенно, до последней капли крови! Москвичи! Не пожалеем сил и жизни для защиты нашей столицы!»
Эти слова не щекотали нервишки. Для этого они были слишком серьезны. Люди пытались осмыслить происходящее. Им было трудно понять, как это вдруг, ни с того ни с сего, они могут стать рабами, потерять дом, все, что нажили, к чему привыкли и с чем сроднились. Могут навсегда расстаться с друзьями, близкими, а может быть, и с собственной жизнью и не когда-нибудь, а в ближайшие дни, когда придет враг.
День 16 октября 1941 года стал для Москвы ее черным днем.
Накануне Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Согласно этому постановлению Москву должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и пр. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперед.
Как всегда, первыми побежали те, кто имел для этого лучшую возможность. Чиновники и ловкачи любыми способами доставали машины, легковые и грузовые, набивали в них все, что могли увезти, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много автомашин стояло на Арбатской площади у здания бывшего Реввоенсовета, что на углу Знаменки. Руководители военного ведомства вывозили свои семьи. Народ это видел и негодовал. Вдобавок ко всем неприятностям в эти дни перестало работать метро, остановились трамваи, закрылись булочные. Часть москвичей потянулась к центру, к Кремлю: они хотели защищать Москву и надеялись на правительство, на Сталина. Но многих охватил страх. Какая там оборона, если заводы закрыли, рабочих распустили, если не роют больше траншей, не тянут колючую проволоку, если молчат руководители государства и Москвы? И тогда в городе началась паника.
По трактам, ведущим на восток и юг, потянулись толпы с узлами и чемоданами. Лучше всего было уходить из Москвы по Рязанскому шоссе, оно не так обстреливалось. Но шли и по другим дорогам – лишь бы подальше от запада. Москвич Решетин в своем дневнике так описывал происходившее: «Шестнадцатого октября шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького… Застава Ильича… По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!»
А в дневнике журналиста Вержбицкого появилась в те дни такая запись: «… в очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: „Нет инструкций“… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»
Оставленных, как всегда, за бортами наркомовских грузовиков простых советских граждан охватила злоба. Нервы у них сдали. Алексей Иванович Коптев, слесарь вагонного депо, 22 октября 1941 года, в магазине в пьяном виде лез за хлебом без очереди. Граждане его, конечно, не пускали. Это его возмутило, и он попытался граждан бить. Те позвали милиционера Федорова. Милиционер повел нарушителя в отделение. По пути Алексей Иванович кричал: «Граждане, нас грабят, хлеба не дают!» В дежурной части Алексей Иванович катался по полу, матерился и кричал: «Евреи Россию продали, нечем защищать Москву, нет винтовок, нет патронов, нет снарядов. Евреи все разграбили!» В конце концов его связали.
А вот что рассказала «Вечерняя Москва» о расправе над беженцами в заметке «Перед лицом военного трибунала». Утром 18 октября на окраине города проезжали грузовики с эвакуированными. Дворник Абдрахманов с компанией напал на один такой грузовик. Хулиганы бросали в него камни. Когда же машина остановилась, они вытащили из нее пассажиров, избили их и растащили вещи. Милиция с помощью граждан задержала пятнадцать бандитов. Зачинщиков нападения трибунал приговорил к расстрелу.
Но это было уже 22 октября, когда власти стали приходить в себя и принимать меры к преступникам.
Растерянность и бездействие власти, безнаказанность, желание многих спастись, выжить любой ценой, привели к тому, что в городе возникла обстановка грабительского азарта, при которой человек, и не являющийся преступником, поддавшись общему настроению, может совершить преступление, как это случилось с Василием Федоровичем Вашковичем. 19 октября он проходил по Смирновской улице и увидел толпу, окружившую грузовик. Подойдя ближе, он заметил, что люди тащат из кузова какие-то коробки. Василий Федорович, поддавшись общему настроению, схватил одну из них и, прижав к груди как самое дорогое, собрался уходить, но был задержан. В коробке оказались шесть аккумуляторных фонарей. Получил Василий Федорович за них два года и долго не мог потом объяснить себе, зачем ему понадобились эти фонари и эти два года.
Бывалые преступники тоже времени не теряли: грабили магазины, прежде всего ювелирные. Один бандит пытался вывезти на детской коляске два чемодана с бриллиантами и золотом. Его задержали чекисты, уж больно подозрительной показалась им физиономия уголовника в сочетании с детской коляской.
Но некоторым уголовникам в те дни все-таки повезло. Стрелки военизированной охраны Капотнинского ОЛП (отдельного лагерного пункта) бросили эшелон, в котором везли заключенных, и разошлись по домам.
А вот заключенным, которые сами пытались бежать, пришлось плохо. 17 октября постояльцы Измайловского ОЛП пешком отправились в Ногинск, куда и прибыли через день. Здесь они взбунтовались и попытались бежать. Начальник лагерного пункта Шафир приказал охране стрелять в зэков. Во время стрельбы пуля случайно угодила в живот стрелку Громову. Убитых зэков закопали, а Громова Шафир поручил отвезти в госпиталь другим стрелкам охраны: Фомичеву и Мосенкову. Фомичев, кстати, был шофером и управлял единственной полуторкой лагерного пункта. В фургоне ее находилось все имущество данного заведения, в том числе железный ящик с шестьюдесятью пятью тысячами рублей, а также оружие.
Фомичев и Мосенков отвезли Громова в госпиталь, а потом заехали в какую-то деревню, попросили топор, вскрыли железный ящик и забрали из него деньги. Машину бросили, прихватив, помимо денег, винтовку и наган. Деньги уложили в сумки от противогазов и вернулись в Москву. Здесь, на чердаке одного из домов родного лагпункта поделили деньги, спрятали оружие и разошлись. Фомичев купил себе сапоги за тысячу рублей, кожаные брюки и куртку, а также часы, которые, впрочем, скоро разбил и отдал за бутылку водки. Мосенков купил кожаное пальто-реглан у какого-то мужика около Казанского вокзала за три тысячи двести рублей и приобрел в скупочном магазине костюм за шестьсот семьдесят рублей. Остальные деньги они раздали родственникам, любовницам, проели и пропили.
Как ни плохо было в то время стране и как ни заняты были люди, искать Фомичева и Мосенкова все-таки стали. Служившим с ними Бухарину и Бобылеву было поручено найти обоих мерзавцев и доставить в лагпункт живыми или мертвыми.
И вот 8 ноября Бухарин с Бобылевым ехали в трамвае № 22 от Семеновской площади к Центру. Один следил за правой стороной улицы, другой – за левой. На остановке Медовый переулок Бухарин увидел Мосенкова. Тот, как ни в чем не бывало, шел по городу в своем новом кожаном пальто, из-под которого зеленели приобретенные в скупке клеши. Волнение Бухарина передалось какими-то неизвестными путями Мосенкову, он обернулся, и их взгляды встретились. Когда Бухарин и Бобылев выскочили из трамвая, Мосенкова на улице уже не было. Тогда они пошли в ту сторону, в какую он шел, и в толпе на Семеновской площади его задержали. 10 ноября был задержан и Фомичев. Обоих трибунал приговорил к расстрелу.
К лицам, совершавшим нетяжкие преступления и способным держать винтовку, трибунал применял пункт 2-й примечания к статье 28-й Уголовного кодекса, позволяющий отсрочить исполнение приговора до окончания военных действий, а осужденного направить в действующую армию. В приговоре по делу Родичева Алексея Павловича, отставшего от части и возвратившегося в Москву, это выглядело так: «… Назначить Родичеву по статье 193-7 „г“ УК РСФСР (дезертирство) наказание в виде десяти лет лишения свободы… Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий. Направить Родичева в ряды действующей Красной армии. В случае проявления себя Родичевым в действующей Красной армии стойким защитником Союза ССР предоставить ходатайство перед судом военно-начальствующему составу об освобождении Родичева от отбытия наказания или применения к нему более мягкой меры наказания».
На стезю правонарушений сумасшедшая жизнь того времени, как было уже сказано, толкала не только представителей пролетариата, но и «руководящих» работников.
Когда 16 октября 1941 года в Москве началась паника, они побросали свои должности, забыли про свои обязанности и пустились наутек. Их тоже хватали, судили и сажали.
Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать из Москвы, но на вокзале их задержали и дали по десять лет. Директор продовольственной базы треста «Мосгастроном» Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать хранящиеся на базе продукты бесплатно, сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десять лет. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой «Главзаготснаб» Ровинский. Даже работники ателье при Управлении делами ЦК ВКП(б) не выдержали и, похитив из кассы ателье семнадцать тысяч рублей, разбежались. Их поймали и дали каждому «по десятке».
О чем думали, покидая столицу, Маслов, Хачикьян, Антонов, Дементьев, Гусев, Ровинский? Может быть, о том, как спасти свою шкуру, а может быть, о том, что вот придут немцы, все сожгут, разграбят, и кто тогда будет проверять, куда делись деньги, продукты, вещи? А возможно, они считали, что сделали полезное дело: и врагу ничего не оставили, и людям помогли. В те дни лозунг «Ни пяди родной земли врагу не отдадим» устарел. Действовал новый: «Ничего врагу не оставим!»
Во время войны правильные решения вообще принимать очень трудно, а расплачиваться за них еще трудней. В качестве примера можно привести такой случай. Произошел он в конце октября – начале ноября 1941 года. На железнодорожной станции Валдай Октябрьской железной дороги скопилось восемь эшелонов с эвакуированными гражданами. Как-то днем в небе над ними появился немецкий самолет. Люди испугались бомбежки и побежали в лес. Увидев это, начальник станции приказал всем вернуться в вагоны. Люди послушались. Вскоре налетели бомбардировщики и стали станцию бомбить и расстреливать людей из пулеметов. Можно себе представить ту ужасную картину, которая последовала за бомбежкой. Сколько трупов, крови, человеческого мяса осталось на том месте, где только что стояли эшелоны с мирными людьми!
Не удивительно, что после случившегося один красноармеец арестовал начальника станции, а другой просто убил его. А ведь начальник с позиции мирного времени принял правильное решение. Он, наверное, думал о том, чтобы люди не разбежались, а то вдруг путь откроют, а их нет. Ищи их потом по лесу, собирай.
Да, в той обстановке преступлением могло обернуться даже доброе дело. Это познал на своей шкуре и начальник одного из московских гаражей с «поэтической» фамилией Огурчиков. 16 октября он приказал шоферам брать машины и вывозить на них из Москвы свои семьи. Шоферы первым делом выпили, и один из них, Хомутов, врезался на своем грузовике вместе с семьей и домашней утварью в трамвайную мачту. Автомашина, мачта и мечта о тихой семейной жизни в эвакуации оказались разбитыми. Хомутов получил три года, а Огурчиков – пять.
Пафос морального осуждения, вызванного дезертирством руководителей учреждений и предприятий с вверенных им постов, запечатлен в приговорах военного трибунала. Вот что записано в одном из них 27 декабря 1941 года: «Пасечников Федор Сергеевич, 1901 года рождения, член ВКП(б), с 1926 года председатель Мосгорпромсовета Управления промысловой кооперации при СНК РСФСР… в период напряженной работы в условиях Отечественной войны и особо в обстановке прифронтовой полосы, когда весь советский народ поднялся на ожесточенную борьбу против фашистских захватчиков, когда трудящиеся города Москвы с особым напряжением работали на максимальное обеспечение нужд фронта и защиты Красной столицы от озверелого врага, он, Пасечников, вместо мобилизации своего аппарата на перестройку работы на военный лад, на подчинение всего производства интересам войны и задачам разгрома врага, 16 октября 1941 года сознательно бросил свое предприятие на произвол судьбы и дезертировал из Москвы, результатом чего получилась дезорганизация работы во вверенных ему предприятиях». Трибунал приговорил Пасечникова к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества.
Период «разброда и шатаний» продолжался, как уже отмечалось, недолго, четыре дня. 20 октября руководство страны наконец очнулось. Постановлением Государственного Комитета Обороны руководство обороной Москвы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров, было поручено командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника московского военного гарнизона генерала-лейтенанта Артемьева была возложена оборона Москвы на ее подступах.
В тот же день в Москве и в прилегающих к городу районах было введено осадное положение (некоторые называли его «досадным»). В постановлении, подписанном самим Сталиным, говорилось: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врагов, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».
Расстреливать провокаторов и шпионов в своем городе – милое дело, а вот что делать, если на его улицы войдут чужие войска?!
24 октября в газете «Вечерняя Москва» была опубликована статья полковника Хитрова «Уличные бои». Полковник учил москвичей возводить баррикады в пространствах между домами, устраивать препятствия за изгибами улиц, а истребителям танков, вооруженным бутылками с горючей смесью, советовал занимать те дома, которые расположены перед препятствием.
Учитывая, что боеспособных мужчин в Москве оставалось мало (только в ополчение их ушло столько, что хватило на одиннадцать дивизий), а из техники в городе оставались в основном бутылки с горючей смесью, мысль о ведении уличных боев с противником, вооруженным танками, пушками и минометами, казалась отчаянной. Не все были настроены в этом отношении оптимистически.
С паникерами не церемонились, проводились также облавы на дезертиров. Не все ведь рвались на фронт и в ополчение, а некоторых просто не отпускали матери и жены. Поэтому одни не регистрировались в военкомате, другие притворялись больными, ну а третьи доставали липовую справку о работе в «Метрострое» или на другом предприятии, дающем бронь. За период с октября 1941-го по июль 1942 года органы милиции с помощью общественников выявили в Москве свыше 10 тысяч дезертиров. При массовых проверках паспортного режима за этот же период в городе было задержано более 20 тысяч человек, не имеющих московской прописки. В основном это были мужчины призывного возраста. Надо сказать, что беженцев Москва у себя не оставляла. Отправка их из столицы в другие районы страны строго контролировалась. Московскому руководству хватало проблем с москвичами. Надо было их кормить, поить, поддерживать в домах тепло, а в жителях – моральный дух.
Может показаться странным, но 29 октября 1941 года в Москве открылся «Мюзик-холл» с джазом, кордебалетом и дуэтом комиков Бим-Бом (Радунским и Камским).
Поддерживали моральный дух москвичей также выступления руководителей государства, вид сбитых над Москвой самолетов (в ЦПКиО имени Горького и в центре Москвы), кинофильмы. Парад на Красной площади 7 ноября, появление на мавзолее Сталина, его слова тоже, конечно, вдохновляли. А сказал он тогда, обращаясь к войскам, вот что: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Не все люди знали, что такое «осенит», но чувствовали в этом слове что-то холодное и твердое, как лед, как застывший на морозе синеющий снег. С приходом зимы жизнь в Москве вообще стала светлее. Помимо снега, на ее улицах появилось много людей в белых военных полушубках.
К Новому году армия преподнесла народу подарок – 27 декабря 1941 года немцы под Москвой были разбиты.
Теперь стало легче верить в нашу окончательную победу над врагом. О поражениях говорить вообще не полагалось. О них и их причинах мог говорить только Сталин. На торжественном заседании, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, проходившем на станции метро «Маяковская», Сталин сказал: «Одна из причин неудач… состоит в отсутствии второго фронта в Европе… другая причина… в недостатке у нас танков и авиации… наша авиация по качеству превосходит немецкую, но самолетов у нас меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки… но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет временных успехов немецкой армии».
Трудно сказать, какие наши танки и самолеты имел в виду Иосиф Виссарионович в декабре 1941 года. У немцев, например, был самолет «Хейнкель-111». Этот гад имел две двадцатимиллиметровые пушки, шесть пулеметов, поднимал две тонны бомб, запас горючего на семь часов полета и летал за три тысячи километров! «Фокке-Вульф-200-Кондор», или «Летающий дракон», был еще страшней. Немецкие самолеты имели радиосвязь с землей. Причем донесения летчики передавали шифром. Наши же самолеты, во всяком случае в начале войны, радиосвязи с землей вообще не имели.
Перед войной мы, возможно, и добились определенных успехов в военном деле, но с вооружением у нас все-таки было неважно. Вооружены мы были в значительной степени тем оружием, которым воевали в империалистическую и Гражданскую войны. На вооружении у нас стояли, например, подводные лодки, изготовленные еще до революции. Одна такая лодка в тридцать пятом году затонула в Финском заливе, когда на нее наехал надводный корабль. Пятьдесят пять членов ее экипажа погибли.
Были у нас еще бутылки с горючей смесью. Представляла она собой обыкновенный напалм. Придумали эту смесь финны, которые и применяли ее против нас во время войны 1939 года. У нее еще было название «Коктейль для Молотова» (В. М. Молотов возглавлял тогда советское правительство, являясь одновременно министром иностранных дел.) Мы же, узнав секрет приготовления смеси, выбросили из ее неофициального названия слово из трех букв и стали называть «Коктейлем Молотова». Смесь эта нам очень пригодилась в начале войны с немцами. Изготавливали ее, в частности, на заводе в городе Дзержинске, недалеко от города Горького.
Хорошо, что во время войны наша большая территория позволяла нам вооружаться, не боясь бомбежек. До Горького, а тем более до Урала фашистские стервятники не долетали. Имея такой большой и глубокий тыл, мы смогли собраться с силами, вооружиться и вести войну до победы.
Мнение Сталина о причинах наших неудач в начале войны считалось тогда исчерпывающим. Никто не имел права высказывать по этому поводу какое-либо другое суждение. После войны свое мнение попробовал высказать советский кинорежиссер Александр Довженко в повести «Победа». «У нас не было „культуры войны“, – писал он, – мы не умели воевать, имели место нераспорядительность командиров, бюрократизм военных специалистов и т. д.».
В чем-то Довженко был безусловно прав. Культура вообще наше слабое место, да и довольно широкое понятие. В него можно включить и понятие о долге солдата, и умственный уровень командиров, и взаимоотношения между ними. А вообще, культура начинается с мелочей. В той войне мы столкнулись не только с огневой мощью противника, но и с его культурой.
Глава шестая
16 октября 1941 года в передовой статье газеты «Правда» было сказано: «Враг продолжает наступать… Враг приблизился к подступам Москвы… Создалась непосредственная серьезная угроза для Москвы». А заканчивалась статья такими фразами: «За нашу родную землю, за нашу Москву мы будем драться упорно и ожесточенно, до последнего вздоха. Над Москвой нависла угроза. Отстоим родную Москву! Да здравствует наша любимая Москва!» Большими буквами через всю газету пролегли жестокие, но правдивые слова: «Взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве – великой столице СССР. Железной стойкостью отразим напор кровавых немецко-фашистских псов. Остановить врага во что бы то ни стало, преградить дорогу лютым немецким захватчикам!»
«Правде» вторила «Вечерка»: «За нашу родную Москву будем биться упорно, ожесточенно, до последней капли крови! Москвичи! Не пожалеем сил и жизни для защиты нашей столицы!»
Эти слова не щекотали нервишки. Для этого они были слишком серьезны. Люди пытались осмыслить происходящее. Им было трудно понять, как это вдруг, ни с того ни с сего, они могут стать рабами, потерять дом, все, что нажили, к чему привыкли и с чем сроднились. Могут навсегда расстаться с друзьями, близкими, а может быть, и с собственной жизнью и не когда-нибудь, а в ближайшие дни, когда придет враг.
День 16 октября 1941 года стал для Москвы ее черным днем.
Накануне Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Согласно этому постановлению Москву должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и пр. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперед.
Как всегда, первыми побежали те, кто имел для этого лучшую возможность. Чиновники и ловкачи любыми способами доставали машины, легковые и грузовые, набивали в них все, что могли увезти, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много автомашин стояло на Арбатской площади у здания бывшего Реввоенсовета, что на углу Знаменки. Руководители военного ведомства вывозили свои семьи. Народ это видел и негодовал. Вдобавок ко всем неприятностям в эти дни перестало работать метро, остановились трамваи, закрылись булочные. Часть москвичей потянулась к центру, к Кремлю: они хотели защищать Москву и надеялись на правительство, на Сталина. Но многих охватил страх. Какая там оборона, если заводы закрыли, рабочих распустили, если не роют больше траншей, не тянут колючую проволоку, если молчат руководители государства и Москвы? И тогда в городе началась паника.
По трактам, ведущим на восток и юг, потянулись толпы с узлами и чемоданами. Лучше всего было уходить из Москвы по Рязанскому шоссе, оно не так обстреливалось. Но шли и по другим дорогам – лишь бы подальше от запада. Москвич Решетин в своем дневнике так описывал происходившее: «Шестнадцатого октября шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького… Застава Ильича… По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!»
А в дневнике журналиста Вержбицкого появилась в те дни такая запись: «… в очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: „Нет инструкций“… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»
Оставленных, как всегда, за бортами наркомовских грузовиков простых советских граждан охватила злоба. Нервы у них сдали. Алексей Иванович Коптев, слесарь вагонного депо, 22 октября 1941 года, в магазине в пьяном виде лез за хлебом без очереди. Граждане его, конечно, не пускали. Это его возмутило, и он попытался граждан бить. Те позвали милиционера Федорова. Милиционер повел нарушителя в отделение. По пути Алексей Иванович кричал: «Граждане, нас грабят, хлеба не дают!» В дежурной части Алексей Иванович катался по полу, матерился и кричал: «Евреи Россию продали, нечем защищать Москву, нет винтовок, нет патронов, нет снарядов. Евреи все разграбили!» В конце концов его связали.
А вот что рассказала «Вечерняя Москва» о расправе над беженцами в заметке «Перед лицом военного трибунала». Утром 18 октября на окраине города проезжали грузовики с эвакуированными. Дворник Абдрахманов с компанией напал на один такой грузовик. Хулиганы бросали в него камни. Когда же машина остановилась, они вытащили из нее пассажиров, избили их и растащили вещи. Милиция с помощью граждан задержала пятнадцать бандитов. Зачинщиков нападения трибунал приговорил к расстрелу.
Но это было уже 22 октября, когда власти стали приходить в себя и принимать меры к преступникам.
Растерянность и бездействие власти, безнаказанность, желание многих спастись, выжить любой ценой, привели к тому, что в городе возникла обстановка грабительского азарта, при которой человек, и не являющийся преступником, поддавшись общему настроению, может совершить преступление, как это случилось с Василием Федоровичем Вашковичем. 19 октября он проходил по Смирновской улице и увидел толпу, окружившую грузовик. Подойдя ближе, он заметил, что люди тащат из кузова какие-то коробки. Василий Федорович, поддавшись общему настроению, схватил одну из них и, прижав к груди как самое дорогое, собрался уходить, но был задержан. В коробке оказались шесть аккумуляторных фонарей. Получил Василий Федорович за них два года и долго не мог потом объяснить себе, зачем ему понадобились эти фонари и эти два года.
Бывалые преступники тоже времени не теряли: грабили магазины, прежде всего ювелирные. Один бандит пытался вывезти на детской коляске два чемодана с бриллиантами и золотом. Его задержали чекисты, уж больно подозрительной показалась им физиономия уголовника в сочетании с детской коляской.
Но некоторым уголовникам в те дни все-таки повезло. Стрелки военизированной охраны Капотнинского ОЛП (отдельного лагерного пункта) бросили эшелон, в котором везли заключенных, и разошлись по домам.
А вот заключенным, которые сами пытались бежать, пришлось плохо. 17 октября постояльцы Измайловского ОЛП пешком отправились в Ногинск, куда и прибыли через день. Здесь они взбунтовались и попытались бежать. Начальник лагерного пункта Шафир приказал охране стрелять в зэков. Во время стрельбы пуля случайно угодила в живот стрелку Громову. Убитых зэков закопали, а Громова Шафир поручил отвезти в госпиталь другим стрелкам охраны: Фомичеву и Мосенкову. Фомичев, кстати, был шофером и управлял единственной полуторкой лагерного пункта. В фургоне ее находилось все имущество данного заведения, в том числе железный ящик с шестьюдесятью пятью тысячами рублей, а также оружие.
Фомичев и Мосенков отвезли Громова в госпиталь, а потом заехали в какую-то деревню, попросили топор, вскрыли железный ящик и забрали из него деньги. Машину бросили, прихватив, помимо денег, винтовку и наган. Деньги уложили в сумки от противогазов и вернулись в Москву. Здесь, на чердаке одного из домов родного лагпункта поделили деньги, спрятали оружие и разошлись. Фомичев купил себе сапоги за тысячу рублей, кожаные брюки и куртку, а также часы, которые, впрочем, скоро разбил и отдал за бутылку водки. Мосенков купил кожаное пальто-реглан у какого-то мужика около Казанского вокзала за три тысячи двести рублей и приобрел в скупочном магазине костюм за шестьсот семьдесят рублей. Остальные деньги они раздали родственникам, любовницам, проели и пропили.
Как ни плохо было в то время стране и как ни заняты были люди, искать Фомичева и Мосенкова все-таки стали. Служившим с ними Бухарину и Бобылеву было поручено найти обоих мерзавцев и доставить в лагпункт живыми или мертвыми.
И вот 8 ноября Бухарин с Бобылевым ехали в трамвае № 22 от Семеновской площади к Центру. Один следил за правой стороной улицы, другой – за левой. На остановке Медовый переулок Бухарин увидел Мосенкова. Тот, как ни в чем не бывало, шел по городу в своем новом кожаном пальто, из-под которого зеленели приобретенные в скупке клеши. Волнение Бухарина передалось какими-то неизвестными путями Мосенкову, он обернулся, и их взгляды встретились. Когда Бухарин и Бобылев выскочили из трамвая, Мосенкова на улице уже не было. Тогда они пошли в ту сторону, в какую он шел, и в толпе на Семеновской площади его задержали. 10 ноября был задержан и Фомичев. Обоих трибунал приговорил к расстрелу.
К лицам, совершавшим нетяжкие преступления и способным держать винтовку, трибунал применял пункт 2-й примечания к статье 28-й Уголовного кодекса, позволяющий отсрочить исполнение приговора до окончания военных действий, а осужденного направить в действующую армию. В приговоре по делу Родичева Алексея Павловича, отставшего от части и возвратившегося в Москву, это выглядело так: «… Назначить Родичеву по статье 193-7 „г“ УК РСФСР (дезертирство) наказание в виде десяти лет лишения свободы… Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий. Направить Родичева в ряды действующей Красной армии. В случае проявления себя Родичевым в действующей Красной армии стойким защитником Союза ССР предоставить ходатайство перед судом военно-начальствующему составу об освобождении Родичева от отбытия наказания или применения к нему более мягкой меры наказания».
На стезю правонарушений сумасшедшая жизнь того времени, как было уже сказано, толкала не только представителей пролетариата, но и «руководящих» работников.
Когда 16 октября 1941 года в Москве началась паника, они побросали свои должности, забыли про свои обязанности и пустились наутек. Их тоже хватали, судили и сажали.
Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать из Москвы, но на вокзале их задержали и дали по десять лет. Директор продовольственной базы треста «Мосгастроном» Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать хранящиеся на базе продукты бесплатно, сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десять лет. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой «Главзаготснаб» Ровинский. Даже работники ателье при Управлении делами ЦК ВКП(б) не выдержали и, похитив из кассы ателье семнадцать тысяч рублей, разбежались. Их поймали и дали каждому «по десятке».
О чем думали, покидая столицу, Маслов, Хачикьян, Антонов, Дементьев, Гусев, Ровинский? Может быть, о том, как спасти свою шкуру, а может быть, о том, что вот придут немцы, все сожгут, разграбят, и кто тогда будет проверять, куда делись деньги, продукты, вещи? А возможно, они считали, что сделали полезное дело: и врагу ничего не оставили, и людям помогли. В те дни лозунг «Ни пяди родной земли врагу не отдадим» устарел. Действовал новый: «Ничего врагу не оставим!»
Во время войны правильные решения вообще принимать очень трудно, а расплачиваться за них еще трудней. В качестве примера можно привести такой случай. Произошел он в конце октября – начале ноября 1941 года. На железнодорожной станции Валдай Октябрьской железной дороги скопилось восемь эшелонов с эвакуированными гражданами. Как-то днем в небе над ними появился немецкий самолет. Люди испугались бомбежки и побежали в лес. Увидев это, начальник станции приказал всем вернуться в вагоны. Люди послушались. Вскоре налетели бомбардировщики и стали станцию бомбить и расстреливать людей из пулеметов. Можно себе представить ту ужасную картину, которая последовала за бомбежкой. Сколько трупов, крови, человеческого мяса осталось на том месте, где только что стояли эшелоны с мирными людьми!
Не удивительно, что после случившегося один красноармеец арестовал начальника станции, а другой просто убил его. А ведь начальник с позиции мирного времени принял правильное решение. Он, наверное, думал о том, чтобы люди не разбежались, а то вдруг путь откроют, а их нет. Ищи их потом по лесу, собирай.
Да, в той обстановке преступлением могло обернуться даже доброе дело. Это познал на своей шкуре и начальник одного из московских гаражей с «поэтической» фамилией Огурчиков. 16 октября он приказал шоферам брать машины и вывозить на них из Москвы свои семьи. Шоферы первым делом выпили, и один из них, Хомутов, врезался на своем грузовике вместе с семьей и домашней утварью в трамвайную мачту. Автомашина, мачта и мечта о тихой семейной жизни в эвакуации оказались разбитыми. Хомутов получил три года, а Огурчиков – пять.
Пафос морального осуждения, вызванного дезертирством руководителей учреждений и предприятий с вверенных им постов, запечатлен в приговорах военного трибунала. Вот что записано в одном из них 27 декабря 1941 года: «Пасечников Федор Сергеевич, 1901 года рождения, член ВКП(б), с 1926 года председатель Мосгорпромсовета Управления промысловой кооперации при СНК РСФСР… в период напряженной работы в условиях Отечественной войны и особо в обстановке прифронтовой полосы, когда весь советский народ поднялся на ожесточенную борьбу против фашистских захватчиков, когда трудящиеся города Москвы с особым напряжением работали на максимальное обеспечение нужд фронта и защиты Красной столицы от озверелого врага, он, Пасечников, вместо мобилизации своего аппарата на перестройку работы на военный лад, на подчинение всего производства интересам войны и задачам разгрома врага, 16 октября 1941 года сознательно бросил свое предприятие на произвол судьбы и дезертировал из Москвы, результатом чего получилась дезорганизация работы во вверенных ему предприятиях». Трибунал приговорил Пасечникова к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества.
Период «разброда и шатаний» продолжался, как уже отмечалось, недолго, четыре дня. 20 октября руководство страны наконец очнулось. Постановлением Государственного Комитета Обороны руководство обороной Москвы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров, было поручено командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника московского военного гарнизона генерала-лейтенанта Артемьева была возложена оборона Москвы на ее подступах.
В тот же день в Москве и в прилегающих к городу районах было введено осадное положение (некоторые называли его «досадным»). В постановлении, подписанном самим Сталиным, говорилось: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врагов, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».
Расстреливать провокаторов и шпионов в своем городе – милое дело, а вот что делать, если на его улицы войдут чужие войска?!
24 октября в газете «Вечерняя Москва» была опубликована статья полковника Хитрова «Уличные бои». Полковник учил москвичей возводить баррикады в пространствах между домами, устраивать препятствия за изгибами улиц, а истребителям танков, вооруженным бутылками с горючей смесью, советовал занимать те дома, которые расположены перед препятствием.
Учитывая, что боеспособных мужчин в Москве оставалось мало (только в ополчение их ушло столько, что хватило на одиннадцать дивизий), а из техники в городе оставались в основном бутылки с горючей смесью, мысль о ведении уличных боев с противником, вооруженным танками, пушками и минометами, казалась отчаянной. Не все были настроены в этом отношении оптимистически.
С паникерами не церемонились, проводились также облавы на дезертиров. Не все ведь рвались на фронт и в ополчение, а некоторых просто не отпускали матери и жены. Поэтому одни не регистрировались в военкомате, другие притворялись больными, ну а третьи доставали липовую справку о работе в «Метрострое» или на другом предприятии, дающем бронь. За период с октября 1941-го по июль 1942 года органы милиции с помощью общественников выявили в Москве свыше 10 тысяч дезертиров. При массовых проверках паспортного режима за этот же период в городе было задержано более 20 тысяч человек, не имеющих московской прописки. В основном это были мужчины призывного возраста. Надо сказать, что беженцев Москва у себя не оставляла. Отправка их из столицы в другие районы страны строго контролировалась. Московскому руководству хватало проблем с москвичами. Надо было их кормить, поить, поддерживать в домах тепло, а в жителях – моральный дух.
Может показаться странным, но 29 октября 1941 года в Москве открылся «Мюзик-холл» с джазом, кордебалетом и дуэтом комиков Бим-Бом (Радунским и Камским).
Поддерживали моральный дух москвичей также выступления руководителей государства, вид сбитых над Москвой самолетов (в ЦПКиО имени Горького и в центре Москвы), кинофильмы. Парад на Красной площади 7 ноября, появление на мавзолее Сталина, его слова тоже, конечно, вдохновляли. А сказал он тогда, обращаясь к войскам, вот что: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Не все люди знали, что такое «осенит», но чувствовали в этом слове что-то холодное и твердое, как лед, как застывший на морозе синеющий снег. С приходом зимы жизнь в Москве вообще стала светлее. Помимо снега, на ее улицах появилось много людей в белых военных полушубках.
К Новому году армия преподнесла народу подарок – 27 декабря 1941 года немцы под Москвой были разбиты.
Теперь стало легче верить в нашу окончательную победу над врагом. О поражениях говорить вообще не полагалось. О них и их причинах мог говорить только Сталин. На торжественном заседании, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, проходившем на станции метро «Маяковская», Сталин сказал: «Одна из причин неудач… состоит в отсутствии второго фронта в Европе… другая причина… в недостатке у нас танков и авиации… наша авиация по качеству превосходит немецкую, но самолетов у нас меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки… но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет временных успехов немецкой армии».
Трудно сказать, какие наши танки и самолеты имел в виду Иосиф Виссарионович в декабре 1941 года. У немцев, например, был самолет «Хейнкель-111». Этот гад имел две двадцатимиллиметровые пушки, шесть пулеметов, поднимал две тонны бомб, запас горючего на семь часов полета и летал за три тысячи километров! «Фокке-Вульф-200-Кондор», или «Летающий дракон», был еще страшней. Немецкие самолеты имели радиосвязь с землей. Причем донесения летчики передавали шифром. Наши же самолеты, во всяком случае в начале войны, радиосвязи с землей вообще не имели.
Перед войной мы, возможно, и добились определенных успехов в военном деле, но с вооружением у нас все-таки было неважно. Вооружены мы были в значительной степени тем оружием, которым воевали в империалистическую и Гражданскую войны. На вооружении у нас стояли, например, подводные лодки, изготовленные еще до революции. Одна такая лодка в тридцать пятом году затонула в Финском заливе, когда на нее наехал надводный корабль. Пятьдесят пять членов ее экипажа погибли.
Были у нас еще бутылки с горючей смесью. Представляла она собой обыкновенный напалм. Придумали эту смесь финны, которые и применяли ее против нас во время войны 1939 года. У нее еще было название «Коктейль для Молотова» (В. М. Молотов возглавлял тогда советское правительство, являясь одновременно министром иностранных дел.) Мы же, узнав секрет приготовления смеси, выбросили из ее неофициального названия слово из трех букв и стали называть «Коктейлем Молотова». Смесь эта нам очень пригодилась в начале войны с немцами. Изготавливали ее, в частности, на заводе в городе Дзержинске, недалеко от города Горького.
Хорошо, что во время войны наша большая территория позволяла нам вооружаться, не боясь бомбежек. До Горького, а тем более до Урала фашистские стервятники не долетали. Имея такой большой и глубокий тыл, мы смогли собраться с силами, вооружиться и вести войну до победы.
Мнение Сталина о причинах наших неудач в начале войны считалось тогда исчерпывающим. Никто не имел права высказывать по этому поводу какое-либо другое суждение. После войны свое мнение попробовал высказать советский кинорежиссер Александр Довженко в повести «Победа». «У нас не было „культуры войны“, – писал он, – мы не умели воевать, имели место нераспорядительность командиров, бюрократизм военных специалистов и т. д.».
В чем-то Довженко был безусловно прав. Культура вообще наше слабое место, да и довольно широкое понятие. В него можно включить и понятие о долге солдата, и умственный уровень командиров, и взаимоотношения между ними. А вообще, культура начинается с мелочей. В той войне мы столкнулись не только с огневой мощью противника, но и с его культурой.
Глава шестая
ВРАГ
Геббельс о «так называемой русской душе». – Письма из Германии. – Фашистская пропаганда. – Немецкая земельная реформа в России. – Гимназии и школы. – Фашисты шутят
День 22 июня 1941 года вошел в историю России как день вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз. В германском календаре тех лет этот день был назван «Днем начала всемирной освободительной войны от большевизма».
Фашисты не оспаривали факта своего нападения на Советский Союз. Однако зачинщиками военных действий в Европе считали «европейские демократии». Гитлер говорил по этому поводу: «В 1939 году коварным заговором демократов, жидов и масонов Европы Германия была втянута в войну». Фюрер, наверное, имел в виду вступление в войну Англии после вторжения немцев в Польшу, с которой у англичан был соответствующий договор. Своего вторжения в Польшу Гитлер, надо полагать, началом войны не считал.
Из-за нарушения пакта о ненападении и договора о дружбе с СССР Гитлера совесть не мучила. В своем же нападении на «первое в мире государство рабочих и крестьян» фашисты видели святую миссию по защите Европы и европейской цивилизации от варваров. В июле 1942 года имперский министр пропаганды доктор Геббельс в еженедельнике «Das Reich», или, понашему, «Империя», разразился статьей, которую озаглавил «Так называемая русская душа». В ней он писал: «… Нельзя сомневаться, что интернациональное жидовство противопоставило нам в лице организованного им тупого и безвольного человеческого материала востока (то есть нас. – Г. А.) наиболее опасного врага… Если он будет побежден, то не будет более угрозы, которая нас могла бы устрашить хоть на миг… Восточные кочевники будут отогнаны в свои степи».
Эту статью Геббельс писал под впечатлением боев за Севастополь. Из-за всего того, что пришлось претерпеть там фашистам, у их главного идеолога вырвалась такая фраза: «Звериная дикость, с которой противная сторона ведет эту войну, является лишним доказательством величины опасности, угрожающей нам». С вождями наций такое бывает: сначала втравят свой народ черт знает во что, а потом его же стращают поражением и звериной дикостью противника.
А пугал Геббельс немцев такими словами: «Невозможно вообразить себе последствия, которые повлекли бы за собой попытки перенести на нашу землю применяемую там систему. Она привела бы к полному господству интернационального жидовства в Европе. Наш народ был бы предан подлой животности примитивной расы и истреблен ею в лице своей наиболее ценной части». Тут доктор, наверное, имел в виду членов нацистской партии, СС, гестапо и пр.
В самом начале войны немцам для храбрости хватало водки или шнапса. Фронтовики, видевшие немцев в первый день войны, заметили, что они были пьяные. Скоро они протрезвели.
В дневнике немецкого солдата, убитого под Ленинградом осенью 1941 года, читаем: «… Дождь. Мы больше не выходим из своих окопов. Все у нас мокро и грязно. Мечты об отпуске. Рассказываем друг другу о прежних временах. Мечтаем о теплых постелях, о кулинарных удовольствиях, музыке, театре. Как все это далеко… Дождь не перестает… Переход… Заполье сильно обстреливается. Чуть только поднимаешься, надо опять ложиться… Бараново… Идем дальше… Уничтожающий огонь со стороны русских… Окапываемся… Пятая рота удерживает позицию… Убит генерал Мудьферштедт… Окапываемся. Пулеметный и противотанковый огонь… Всю ночь стучат зубы. Без одеял в мокрой одежде… Идем дальше по Лужскому шоссе… Всюду на дорогах кресты… Русские нападают на разведывательный отряд. Работает русский гранатомет. Шестнадцать русских танков лежат на дороге, частью сожженные. Всюду трупы русских… Запах мертвечины… Дождь…»
День 22 июня 1941 года вошел в историю России как день вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз. В германском календаре тех лет этот день был назван «Днем начала всемирной освободительной войны от большевизма».
Фашисты не оспаривали факта своего нападения на Советский Союз. Однако зачинщиками военных действий в Европе считали «европейские демократии». Гитлер говорил по этому поводу: «В 1939 году коварным заговором демократов, жидов и масонов Европы Германия была втянута в войну». Фюрер, наверное, имел в виду вступление в войну Англии после вторжения немцев в Польшу, с которой у англичан был соответствующий договор. Своего вторжения в Польшу Гитлер, надо полагать, началом войны не считал.
Из-за нарушения пакта о ненападении и договора о дружбе с СССР Гитлера совесть не мучила. В своем же нападении на «первое в мире государство рабочих и крестьян» фашисты видели святую миссию по защите Европы и европейской цивилизации от варваров. В июле 1942 года имперский министр пропаганды доктор Геббельс в еженедельнике «Das Reich», или, понашему, «Империя», разразился статьей, которую озаглавил «Так называемая русская душа». В ней он писал: «… Нельзя сомневаться, что интернациональное жидовство противопоставило нам в лице организованного им тупого и безвольного человеческого материала востока (то есть нас. – Г. А.) наиболее опасного врага… Если он будет побежден, то не будет более угрозы, которая нас могла бы устрашить хоть на миг… Восточные кочевники будут отогнаны в свои степи».
Эту статью Геббельс писал под впечатлением боев за Севастополь. Из-за всего того, что пришлось претерпеть там фашистам, у их главного идеолога вырвалась такая фраза: «Звериная дикость, с которой противная сторона ведет эту войну, является лишним доказательством величины опасности, угрожающей нам». С вождями наций такое бывает: сначала втравят свой народ черт знает во что, а потом его же стращают поражением и звериной дикостью противника.
А пугал Геббельс немцев такими словами: «Невозможно вообразить себе последствия, которые повлекли бы за собой попытки перенести на нашу землю применяемую там систему. Она привела бы к полному господству интернационального жидовства в Европе. Наш народ был бы предан подлой животности примитивной расы и истреблен ею в лице своей наиболее ценной части». Тут доктор, наверное, имел в виду членов нацистской партии, СС, гестапо и пр.
В самом начале войны немцам для храбрости хватало водки или шнапса. Фронтовики, видевшие немцев в первый день войны, заметили, что они были пьяные. Скоро они протрезвели.
В дневнике немецкого солдата, убитого под Ленинградом осенью 1941 года, читаем: «… Дождь. Мы больше не выходим из своих окопов. Все у нас мокро и грязно. Мечты об отпуске. Рассказываем друг другу о прежних временах. Мечтаем о теплых постелях, о кулинарных удовольствиях, музыке, театре. Как все это далеко… Дождь не перестает… Переход… Заполье сильно обстреливается. Чуть только поднимаешься, надо опять ложиться… Бараново… Идем дальше… Уничтожающий огонь со стороны русских… Окапываемся… Пятая рота удерживает позицию… Убит генерал Мудьферштедт… Окапываемся. Пулеметный и противотанковый огонь… Всю ночь стучат зубы. Без одеял в мокрой одежде… Идем дальше по Лужскому шоссе… Всюду на дорогах кресты… Русские нападают на разведывательный отряд. Работает русский гранатомет. Шестнадцать русских танков лежат на дороге, частью сожженные. Всюду трупы русских… Запах мертвечины… Дождь…»