Страница:
Оставь ее, она моя!"
вижу стихи, которые прислал мне Павел Алексеевич Кушта:
Краса природы, совершенство!
Она моя, она моя!
Кто разорвет мое блаженство?
Кто вырвет деву у меня?
Пускай идут цари земные
С толпами воинов своих...
Что мне снаряды боевые?
Я смелой грудью встречу их.
Они со всей земною силой
Ее не вырвут у меня:
Ее возьмет одна могила
Она моя! она моя!
Она моя! - пускай восстанет
И ад и небо на меня;
Пусть смерть грозою в очи взглянет
Против всего отважусь я!
Пускай восстанут миллионы
Крылатых демонов в огне
И серафимов легионы
Они совсем не страшны мне!
В ней жизнь моя, моя отрада!
Что мне архангел, что мне бес?
Я не страшусь ни казни ада,
Ни гнева страшного небес.
Пусть бог с лазурного чертога
Придет меня с ней разлучить
Восстану я и против бога,
Чтобы ее не уступить.
И что мне бог! - его не знаю...
В ней все святое для меня:
Ее одну я обожаю
Во всем пространстве бытия.
Я не убийца, не предатель;
Не дышит злобой грудь моя;
Но за нее и сам создатель
Затрепетал бы у меня!
Во мне нет веры, нет законов!..
И чтоб ее не уступить,
Готов царей низвергнуть с тронов
И бога в небе сокрушить.
Она одна моя святыня,
Всех радостей моих чертог
Мне без нее весь мир - пустыня:
Она мой бог! она мой бог!
О, это уже картина иная! Выходит, что стихи считались лермонтовскими еще до того, как впервые были напечатаны в Лейпциге с именем К. Ф. Рылеева! И читатели были убеждены, что это - монолог Демона.
Кто же вставил эти стихи в поэму? Сам майор Африкан Иванович Боровка? Или тот, у кого он списал поэму? Или, может быть, автор?
Лермонтов писал "Демона" десять лет. Писал даже в те годы, когда учился в юнкерской школе. Насколько это было опасно, можно понять из того, что воспитанникам запрещалось читать книги литературного содержания. Самим же писать возбранялось тем более. А уж сочинять поэму про "врага небес" Демона!..
Это могло грозить страшной карой! И вот приятель Лермонтова, однокашник его по юнкерской школе - Меринский,- потом вспоминал, что Лермонтов в монологах Демона уничтожил несколько стихов прекрасных, но слишком смелых.
Но о "Красе" ли "природы" он говорит?
Вполне допустимо.
Но тогда возникает новый вопрос: если уничтожил, то каким образом они могли обращаться в публике да еще под чужим именем?
Ну, это как раз очень просто.
Если Лермонтов уничтожил стихи в поэме, то есть вычеркнул их, то это еще не значит, что он уничтожил их вовсе. Их могли пустить в обращение под видом рылеевских. После казни Рылеева ему постоянно приписывали стихи революционного содержания, которые сочиняли другие. Рылееву они уже не могли повредить, а живому поэту грозили тюрьмой и Сибирью.
"Но неужели,- спросите вы,- Лермонтов выставил под своим сочинением имя Рылеева? Он, пославший такой смелый вызов вельможам, доведшим Пушкина до кровавой могилы!"
Нет, не Лермонтов! Но почему бы не допустить, что это сделал кто-нибудь из друзей? И стали стихи размножаться с подписью: К. Рылеев! А иной знал или просто догадывался, кто истинный автор. И другие списки ходили с именем Лермонтова.
Итак, предположение, что это лермонтовские стихи, само по себе смущать не должно, если только они отвечают стилю его поэзии.
Что они похожи - в этом сомнения нет. Вот еще одно место из "Демона":
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: "она моя!"
А мог ли Лермонтов сказать: "И что мне бог? Его не знаю".
Мог! Вспомним строки из "Любви мертвеца" :
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
А похожа ли на Лермонтова двадцать девятая строчка:
В ней все святое для меня.
Ну, тут даже сомнения не возникает! Эта строка с лермонтовским стихом совпадает почти дословно:
Все для меня в тебе святое.
Автор стихотворения "Mon Dieu" употребляет слово "толпы" с ударением на слоге последнем:
Пускай идут цари земные
С толпами воинов своих.
И у Лермонтова есть - и царь земной, и воины, и "толпы" с ударением на том же слоге. II антитезы есть:
"демоны - ангелы", "рай - ад", "святыня - злоба", "архангел-бес". И даже ударение в слове "против"- "против" ("против всего отважусь я"). Всё напоминает стиль Лермонтова! Напоминают Лермонтова поэтические афоризмы-концовки, такие, как "мир - пустыня", и очень любимый автором стихотворения "Mon Dieu" прием, известный в теории литературы под названием "анафора", когда строки стихотворения начинаются с одного и того же слова. В стихотворении "Mon Dieu" таким зачином-анафорой служат "пусть" и "пускай": "пускай идут цари земные", "пускай восстанет...", "пускай несутся...", "пусть бог с лазурного чертога...".
Но и у Лермонтова это любимый прием!
Пускай ханжа глядит с презреньем
На беззаконный наш союз.
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.
Пускай ни дочери, ни сына
Ты вечно не прижмешь к груди...
И еще один оборот, который кажется лермонтовским:
"чтоб - готов".
И чтоб ее не уступить,
Готов царей низвергнуть с тронов...
А вот из Лермонтова пример:
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку
Безумец - лишний раз пожать!
Да это только малая часть совпадений, которые позволяют считать, что стихотворение имеет много общего с поэзией Лермонтова. И разве герой этих строф, бросающий вызов царям земным и небесному, не похож на героя лермонтовских юношеских стихов, который говорит о себе, что он "для мира и небес чужой"? Не мудрено, что Павлу Алексеевичу Куште стихи к Н. Ф. И., которые он услышал тогда по радио, напомнили стихотворение "Mon Dieu"! Настолько они похожи! И в то же время... есть в них что-то не лермонтовское! Какой-то не присущий его поэзии декларативный пафос! И наряду с очень "лермонтовскими" строчками какие-то очень на него непохожие:
Что мне снаряды боевые?
Кому? Демону? Нет, тут что-то еще неясно!
ОБРАЩАЮСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ
В вопросах литературных стилей высший авторитет - выдающийся наш филолог академик Виктор Владимирович Виноградов, блистательный исследователь и знаток стилей русских писателей и целых литературных школ.
Встретились. Показал стихотворение ему. Как всегда, глядя задумчиво вдаль, мигая медленно и спокойно, Виноградов, обдумав вопрос, обращает глаза ко мне:
- Это в духе поэзии Лермонтова. Но строки "Ее не вырвут у меня" и "Разорвет мое блаженство" для тридцатых годов не характерны. Они ближе к словосочетанию сороковых. Окончательно трудно сказать - это надо внимательно поглядеть,- но мне думается, что стихотворение написано не Лермонтовым. И даже не при Лермонтове. А позже. На несколько лет.
- Не Лермонтов?!
- Да. Я не думаю.
- А как же другие все элементы стиля? - спрашиваю я.- Почти дословные совпадения? Излюбленные приемы Лермонтова?
- Это же все атрибуты романтического стиля,- отводит мои доводы Виноградов.- Я не отрицаю сходства с поэтикой Лермонтова. Но после него эти элементы становятся особо распространенными...
Да, не обрадовал меня Виктор Владимирович! Но в этих вопросах важны ведь не радости, не огорчения, а факты. С тех пор как, студентом еще, я слушал лекции этого замечательного ученого, я привык считаться с его суждениями, даже и с беглыми. Да что - я! С его словами считаются филологи всего мира! Виноградов с высокой точностью определяет время создания вещи на основании анализа стиля.
- Вам нужно посмотреть поэтов сороковых годов,- советует Виноградов.Особенно подражателей Лермонтова. И постараться привлечь новые факты.
Привлечь? Каким образом?
Подумал, подумал я и решил перепечатать стихотворение в "Неделе". И обратиться за советом к читателям.
Хотите знать результаты?
Если бы целая бригада выясняла его историю, то и нескольких лет, наверное, было бы не довольно, чтобы узнать, что я узнал из писем и телефонных звонков подписчиков журнала "Неделя".
"Стихотворение "Краса природы, совершенство" я слышал от своей тетки: она пела его под гитару. Было это в Днепропетровске (тогда еще Екатеринославе) ". (А. М. Шевченко.)
"В 1908 году в харьковской больнице крестьянский парень целыми днями распевал песню "Краса природы, совершенство". (Пенсионер И. Сидоров.)
"50 лет назад моя мать в Рязани пела это стихотворение. Говорила, что Лермонтов написал. Отец ворчал:
"В кутузке насидимся из-за тебя". (Н. А. Бобров.)
"Эту песню с ее бунтарским содержанием я услышал впервые в Одессе от моей покойной жены". (В. А. Чернецкий.)
"Эту песню пела мне мама, когда я была девочкой. Ее адрес Ростов-Дон... Если я не перепутала, эту песню пели в тюрьме..." (Е. А. Дудошкина.)
"В начало двадцатых годов я видел это стихотворение в альбоме "губернской барышни" в Семипалатинске". (С. Соколов.)
"Моя бабушка - старая москвичка. Ей 80 лет. Она и сейчас помнит эту песню. Я записала для вас мелодию". (Ученица Центральной музыкальной школы Люда Шевченко.)
Оказывается, романс "Краса природы, совершенство..." пели в гостиных. Пели на семенных и на студенческих вечеринках. Делали добавления от себя:
И если царь тогда подпишет,
Чтоб жизнь с позором кончил я,
Я так скажу, чтоб всякий слышал!
"Она моя, она моя!"
Екатеринослав, Харьков, Одесса, Ростов, Рязань, Семипалатинск, Москва, больницы, тюрьмы, гостиные, студенческие и семейные вечеринки - вот где исполнялось это стихотворение, вот что выяснилось с помощью читателей "Недели".
Но это еще не все!
"В 1912-1917 годах мой друг служил мальчиком для посылок в "Европейской гостинице" в Киеве. Однажды ему дали конверт с надписью "Прочитай и передай товарищу". В нем он нашел "Неизданное стихотворение Лермонтова":
"Пусть бог с лазурного чертога придет меня с ней разлучить". (Подпись неразборчива.)
"Уважаемый товарищ Андроников! В журнале "Сибирский архив" за 1911 год я встретил заметку, которую посылаю вам:
"В 70-х годах прошлого столетия иркутская обывательница княжна Ю. А. Ланская приобрела в Германии лейпцигское издание сочинений М. Ю. Лермонтова. Интересно отметить, что в этом заграничном издании есть строфы, каких нет в русском издании. Например, в "Демоне" были стихи:
Краса природы! совершенство!
Она моя! она моя!
Кто разорвет мое блаженство?
Кто вырвет деву у меня?
К сожалению, сама книжка произведений Лермонтова лейпцигского издания затерялась". (В. Русин.)
"Перелистайте роман Д. Мережковского про Александра Первого: это стихотворение приводится, по-моему, там". (Н. Курасов.)
Вот они - новые факты!
СТИХОТВОРЕНИЕ КАЖЕТСЯ ЗАКОЛДОВАННЫМ
Еще письмо - из Казахстана. Из города Темир-Тау. От инженера-статистика Ольги Дмитриевны Каревой.
"Строки "Краса природы, совершенство" встречались мне,- пишет она,только давно, в собрании сочинений Н. С. Лескова,- приложении к журналу "Нива", в рассказе "Очарованный странник". Мне помнится, в сноске было указано, что стихотворение принадлежит перу малоизвестного поэта той поры Грубера или Губера. Этого старого издания у меня теперь нет".
Неслыханно! Новый кандидат в авторы появился - Эдуард Губер!
Пересмотрел все издания Лескова. Вот откуда мне помнилась эта первая строчка: "Краса природы, совершенство..."! Теперь-то понятно! Действительно, она варьируется в "Очарованном страннике". Но это и все! Ибо дело вперед не пошло. Никакого примечания в изданиях Лескова нет.
На помощь приходят педагог Г. В. Гончаренко из Минска и заведующая кафедрой иностранных языков Сибирского отделения Академии наук СССР тов. В. Купреянова.
"Я хорошо запомнил замечательное стихотворение "Краса природы",- пишет Г. В. Гончаренко в ответ на мое обращение в "Неделе".- Я читал его еще семнадцатилетним юношей в журнале "Нива". Помню, в этой подшивке была корреспонденция о закрытии Государственной думы".
"Часть этого стихотворения я знаю наизусть с детства,- читаю в письме В. Купреяновой.- Насколько могу припомнить - это было больше сорока лет назад,- я читала его в журнале "Нива", в романе "Избалованный" (не то Брешко-Брешковского, не то Потапепко, не то Тихонова)".
Сажусь перелистывать комплекты журнала "Нива".
Действительно, оба корреспондента правы: в "Ниве" 1912 года напечатаны и заметка о разгоне Государственной думы, и повесть "Избалованный" известного беллетриста тех лет А. А. Лугового (Тихонова). Видимо, эта повесть смутно помнилась и О. Д. Каревой, потому что именно в ней идет спор о достоинствах стихотворения "Грубера или Губера" "Краса природы, совершенство...".
Почему Тихонов-Луговой решил, что стихотворение это принадлежит Губеру, покуда остается загадкой. Архив Лугового в Пушкинском доме ответа на этот вопрос не дает.
Перечитал всего Губера. Современник Пушкина, сверстник Лермонтова: родился в 1814 году, умер в 1847-м. "Красы природы" среди его напечатанных произведений нет, да и быть, конечно, не может. Если бы он даже и написал этот вызов царям и богу, напечатать его в те времена нечего было и думать.
Современники прочили Губера в преемники Пушкину. Сколь неосновательны были эти надежды, видно уже из того, что ныне имя Губера знают по преимуществу историки русской литературы.
Губер - поэт умелый, но своего "лица", своего ясно выраженного индивидуального стиля у него нет. Когда вошел в славу Лермонтов, Губер стал ему подражать, и многие строчки его стихов кажутся перепевами Лермонтова. Мысль, что Губер - автор стихотворения "Краса природы", была бы не лишена основания, если б не одно неуловимое, но важное обстоятельство. Стихотворение кажется мне слишком бурным для Губера, слишком увлекательным, энергичным. Слишком талантливым! И тем не менее нельзя отрицать, что в "Прометее", губеровском стихотворении 1844 года, многие строчки сильно похожи на монолог о "красе природы". "Встают ли грозными толпами", "Я вырвал тайну бытия", "Кто дышит злобой на меня", "Я ад и небо подниму", "Когда к небесному чертогу", "Я головы моей не преклоню перед чужим кумиром"...
Что же? Выходит, что Губер?
Нет, покуда ясно одно: "Краса природы, совершенство..." стихотворение лермонтовской поэтической школы, при этом удивительное по смелости. Но напрасно станем мы искать его в поэтических сборниках. Оно осталось неизвестным даже самым крупным знатокам русской революционной поэзии. А между тем оно долгие годы читалось и распевалось по всей России, было популярно в различных слоях русского общества. Стало народной песней. Его переписывали, заучивали с голоса, переделывали, дополняли. В предреволюционную пору оно сыграло свою благородную роль, использовалось в освободительной борьбе. В истории русской революционной поэзии оно должно запять почетное место. А кто автор - поможет выяснить тот из вас, молодых читателей этой книги, кого увлечет история русской поэзии и общественной мысли.
Стихотворение стоит того.
И надо помнить еще, что альбом, который во время войны видел Сергей Сергеевич Смирнов, еще не разыскан!
1962-1963
ТЕТРАДЬ ВАСИЛИЯ ЗАВЕЛЕЙСКОГО
ЧТО БЫЛО В ТЕТРАДИ?
Когда она попала мне в руки, значительного я увидел в ней мало, но без нее, наверное, не отыскал бы того, что удалось обнаружить после, листая архивные дела, старые адрес-календари п статистические отчеты. Словом, настоящие поиски начались уже после находки. А находка пришла сама. И тут же пропала... Но лучше вспомнить историю эту сначала. Случилась она в ту пору, когда нынешний Центральный государственный архив литературы и искусства СССР в Москве - ЦГАЛИ - был еще Центральным государственным литературным архивом и соответственно назывался в сокращении ЦГЛА. Так вот, одна из сотрудниц ЦГЛА привезла на мою московскую квартиру толстую тетрадь - страниц 350 с лишним; порыжевшие чернила, тронутые желтизною листы...
Ее еще не купили, а только взяли у владелицы посмотреть, стоит ли покупать. А для этого выясняли мнения людей, изучающих литературу прошлого века. Решили узнать и мое. В тот день я листал эту тетрадь... ну, что-нибудь вроде минут двадцати, не больше.
На первом листе автор старательно вывел;
ВЫДЕРЖКИ ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА НА ПАМЯТЬ.
ПРОШЛОЕ БЕДНОГО МАКАРА.
Начаты в июне 1865 года в Житомире
ВАС. ЗАВЕЛЕЙСКИЙ.
А дальше каллиграфическим почерком, без единой помарки этот "Вас. Завелейский", современник Лермонтова и Пушкина, подробно описывал детство свое, годы учения в Витебске, переезд в Петербург, службу в министерстве финансов - в департаменте внешней торговли... словом, жизнь чиновника 1830-х годов: сослуживцы, протекции, преуспеяния, повышения в чинах, награды к Новому году и к пасхе...
Все было бы хорошо - неважно одно: большею частью упоминались малозначительные события. Правда, иногда попадались литературные имена:
"Я несколько раз видел Пушкина на Невском проспекте в сюртуке шоколадного цвета, с зонтиком под мышкой",- записал Завелейский.
Не много! Но вот и еще о Пушкине:
"Видывал его в лавке купца Барсукова, где иногда по вечерам собирались наши литераторы и пили там чай".
Встречался автор с Пушкиным в доме известного журналиста Николая Ивановича Греча, где в одной комнате литераторы "курили цигары и трубки, а иные читали свои сочинения и иногда очень горячо спорили, что чаще случалось между господами Сенковским и Булгариным".
О том, что Пушкин одно время бывал в доме Греча,- это известно. Но что оп посещал чайную лавку купца Барсукова в доме Энгельгардта на Невском,про это никто никогда не слыхал. Снова мелочь,- а все же о Пушкине. И, наверное, когда-нибудь пригодится. И бесспорно значительный факт - страницы о белорусском дворянине Островском, который послужил Пушкину прототипом Дубровского.
"Островский проказничал долго, лет пять, шесть,- пишет о нем Завелейский.- Или его преследовали не так усердно, или он умел вести свои дела, так что его трудно было поймать. У него, кажется, не было шайки: крал и грабил один. Он был несколько образованный шляхтич, то есть знал грамоту, учился где-то в уездном училище и пошел на этот промысел, чуя в себе богатырскую силу и любя свободу, по своим понятиям. Он грабил с разбором: у кого лишнее, он отнимал это лишнее; встретясь в лесу или на дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел. Поэтому у него было много покровителей, даже между дворянами; ему сочувствовали некоторые даже дамы из помещиц средней руки, начитанные романов".
Полиция схватила Островского. Завелейский жил тогда в Витебске и видел несколько раз, как его водили на допрос из острога - в цепях, в сером сюртуке, в фуражке набекрень.
Тем, кто занимается Пушкиным, эти страницы окажутся не без пользы.
В Петербурге, уже чиновником, по дороге в свою канцелярию, подходя по Большой Садовой к зданию Публичной библиотеки, Завелейский часто видывал во втором этаже Крылова, который, лежа в окне, иногда без фрака, в одной жилетке, облокотясь на подушке "посматривал на ходящий и езжущий народ и на кучи голубей, которые смело бродили тут и выпархивали из-под ног людей и лошадей. Я думаю,- рассуждает мемуарист,- что тут родилась не одна басня дедушки Крылова".
Однажды Завелейскому удалось даже и познакомиться с Иваном Андреевичем.
Александровская колонна на Дворцовой площади в Петербурге в ту пору еще только строилась и стояла в лесах. И многие петербургские жители подымались на эти леса, чтобы полюбоваться видами города. Все ходили - и Завелейский пошел.
Приближаясь к колонне, он догнал высокого и массивного на вид человека в коричневом сюртуке, с круглою шляпою на голове и толстою палкою, которая лежала у него на самом изгибе талии, а обе руки были заложены за палку.
"Человек этот, поставя ногу на первую ступень лестницы, оглянулся, и я узнал Крылова,- вспоминает наш автор.- Не будучи знаком с ним, я, однако ж, снял почтительно шляпу и поклонился нашему славному поэту. Он так приветливо взглянул на меня, что я влюбился в его ласковую улыбку. Он спросил меня: "И вы тоже наверх?" - Я отвечал: "Да-с!"
Тут Завелейский пропустил великого баснописца вперед, и они поднялись до самых верхних подмостов, где, "сидя на стульях перед столиками, два молодых художника что-то рисовали на больших листах бумаги, наклеенных на досках. Они встали и тоже почтительно поклонились Крылову".
Это были - Завелейский не знает! - братья Чернецовы, художники, которым было поручено изобразить панораму Санкт-Петербурга. А до этого один из них - Григорий Чернецов - написал картину "Парад на Марсовом поле", где в группе литераторов изобразил и Пушкина, и Крылова.
Полюбовавшись видами Петербурга, Крылов с Завелейским стали спускаться. По вицмундирному фраку Крылов без труда угадал, в каком министерстве служит его новый знакомый, и заговорил с ним об этом:
"Да-с! - с гордостью отвечал Завелейский.- Я служу помощником столоначальника в департаменте внешней торговли".
"А, я знаю, там славный директор - Бибиков, знаю",- сказал на это Крылов...
Тут они оказались уже внизу и простились. Крылов пошел на Невский, а Завелейский поворотил к Адмиралтейскому бульвару, чтобы у Зимнего дворца сесть в ялик и переехать через Неву на Петербургскую сторону.
Дальше листаю...
Однажды Завелейский мельком видел поэта и драматурга Нестора Кукольника и оставил в записках довольно точный его портрет. В другой раз возвращался со службы с поэтом Бенедиктовым, имя которого в ту пору гремело... Эпизоды не очень значительные, но все же доносят до нас какие-то живые мгновения, живые черты характеров.
Василий Павлович Игнатович-Завелейский, автор записок, приходился родным племянником известному Петру Демьяновичу Завелейскому, который несколько лет до этого прослужил на Кавказе в должности грузинского гражданского губернатора и был хорош с Александром Сергеевичем Грибоедовым...
Дочитав до этого места, я понял, что в записках будет сообщено что-то новое. А подумал я так потому, что незадолго до своей гибели Грибоедов увлек Петра Демьяновича Завелейского, грузинского губернатора, своим колоссальным проектом: создать в Закавказье акционерное общество "Российскую Закавказскую компанию", чтобы с ее помощью осуществить полное экономическое переустройство закавказских провинций.
Из этого плана так ничего и не получилось. Грибоедову было объявлено о назначении его министром-посланником в Персию, и он должен был покинуть пределы Кавказа. Перед отъездом он женился на дочери своего давнего друга замечательного грузинского поэта и генерала русской службы Александра Гарсевановича Чавчавадзе. Две недели спустя, представив записку о "Российской Закавказской компании" главноуправляющему Грузией фельдмаршалу графу И. Ф. Паскевичу, он уехал. А через три месяца стало известно, что он убит при разгроме русской миссии в Тегеране.
Вскоре в Тифлисе был раскрыт заговор грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В числе арестованных оказался и Александр Гарсеванович Чавчавадзе. Он не разделял этих замыслов. Но заговорщики открылись ему. Напрасно уговаривал он их отказаться от этой мысли, находя ее безрассудной: о заговоре ему стало известно. Поэтому следственная комиссия отнесла его к категории лиц, "кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия". В 1834 году, по окончании дела, за Чавчавадзе установили секретный надзор и сослали его в Тамбов.
Завелейского в это время в Грузии не было. Он находился уже в Петербурге. И вот из мемуаров его племянника, Василия Завелейского, я узнаю, что в 1834 году в Петербурге, в доме своего дяди Петра Демьяновича, он познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе!
Как так?! Александр Чавчавадзе в Петербурге, в 1834 году? В то время, как в 1834 году он сослан в Тамбов?
Ничего не понятно! Это какое-то новое сведение, неизвестное никому из исследователей!.. Вот еще раз про Чавчавадзе!.. И еще раз!..
Одного этого было достаточно, чтобы привлечь интерес к тетради. А тут еще Пушкин, Крылов...
Я написал для архива небольшую записку, рекомендовал тетрадь Завелейского приобрести. А сам решил внимательно изучить ее после того, как она поступит в архив. Возвращая, поинтересовался, кто продает.
- Внучка.
- Сколько просит?
- Немного!
Собеседница назвала какую-то ничтожную сумму и, спрятав тетрадь в портфель, удалилась.
ПРЕНЕПРИЯТНЕЙШЕЕ письмо
Прошло года два. Получаю письмо. Его автор прочел в моей книге, что Лермонтов в 1837 году встретился в Грузии с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе. "Мне очень неприятно,- читаю в письме,- сообщать Вам о допущенной Вами грубой ошибке. По делу о грузинском заговоре 1832 года Чавчавадзе был сослан в Тамбов на четыре года. Выехал в ссылку в начале 1834-го. Значит, вернулся в 1838-м. В 1837 году в Грузии его не было. Следовательно, в 1837 году Лермонтов и Чавчавадзе встретиться не могли. А вы пишете..."
Мой оппонент беспокоился зря. Мне уже удалось найти к этому времени бесспорные доказательства, что осенью 1837 года Чавчавадзе находился в Тифлисе. Что же касается ссылки в Тамбов, то действительно почти во всех биографиях Чавчавадзе можно прочесть про эти четыре года. Правда, в них говорится, что ссылка окончилась раньше. Но объяснить, откуда известно, что ссылка была недолгой, и откуда взялись эти четыре года, я не могу. Из документов это не видно.
В Тбилиси, в Историческом архиве Грузии, хранится утвержденный царем приговор:
"Чавчавадзе князь Александр... Выслать на жительство в Тамбов".
Про четыре года не сказано!
Видимо, для того чтоб решить этот вопрос окончательно, надо обратиться в тамбовский архив. Наверное, туда никто никогда не писал.
вижу стихи, которые прислал мне Павел Алексеевич Кушта:
Краса природы, совершенство!
Она моя, она моя!
Кто разорвет мое блаженство?
Кто вырвет деву у меня?
Пускай идут цари земные
С толпами воинов своих...
Что мне снаряды боевые?
Я смелой грудью встречу их.
Они со всей земною силой
Ее не вырвут у меня:
Ее возьмет одна могила
Она моя! она моя!
Она моя! - пускай восстанет
И ад и небо на меня;
Пусть смерть грозою в очи взглянет
Против всего отважусь я!
Пускай восстанут миллионы
Крылатых демонов в огне
И серафимов легионы
Они совсем не страшны мне!
В ней жизнь моя, моя отрада!
Что мне архангел, что мне бес?
Я не страшусь ни казни ада,
Ни гнева страшного небес.
Пусть бог с лазурного чертога
Придет меня с ней разлучить
Восстану я и против бога,
Чтобы ее не уступить.
И что мне бог! - его не знаю...
В ней все святое для меня:
Ее одну я обожаю
Во всем пространстве бытия.
Я не убийца, не предатель;
Не дышит злобой грудь моя;
Но за нее и сам создатель
Затрепетал бы у меня!
Во мне нет веры, нет законов!..
И чтоб ее не уступить,
Готов царей низвергнуть с тронов
И бога в небе сокрушить.
Она одна моя святыня,
Всех радостей моих чертог
Мне без нее весь мир - пустыня:
Она мой бог! она мой бог!
О, это уже картина иная! Выходит, что стихи считались лермонтовскими еще до того, как впервые были напечатаны в Лейпциге с именем К. Ф. Рылеева! И читатели были убеждены, что это - монолог Демона.
Кто же вставил эти стихи в поэму? Сам майор Африкан Иванович Боровка? Или тот, у кого он списал поэму? Или, может быть, автор?
Лермонтов писал "Демона" десять лет. Писал даже в те годы, когда учился в юнкерской школе. Насколько это было опасно, можно понять из того, что воспитанникам запрещалось читать книги литературного содержания. Самим же писать возбранялось тем более. А уж сочинять поэму про "врага небес" Демона!..
Это могло грозить страшной карой! И вот приятель Лермонтова, однокашник его по юнкерской школе - Меринский,- потом вспоминал, что Лермонтов в монологах Демона уничтожил несколько стихов прекрасных, но слишком смелых.
Но о "Красе" ли "природы" он говорит?
Вполне допустимо.
Но тогда возникает новый вопрос: если уничтожил, то каким образом они могли обращаться в публике да еще под чужим именем?
Ну, это как раз очень просто.
Если Лермонтов уничтожил стихи в поэме, то есть вычеркнул их, то это еще не значит, что он уничтожил их вовсе. Их могли пустить в обращение под видом рылеевских. После казни Рылеева ему постоянно приписывали стихи революционного содержания, которые сочиняли другие. Рылееву они уже не могли повредить, а живому поэту грозили тюрьмой и Сибирью.
"Но неужели,- спросите вы,- Лермонтов выставил под своим сочинением имя Рылеева? Он, пославший такой смелый вызов вельможам, доведшим Пушкина до кровавой могилы!"
Нет, не Лермонтов! Но почему бы не допустить, что это сделал кто-нибудь из друзей? И стали стихи размножаться с подписью: К. Рылеев! А иной знал или просто догадывался, кто истинный автор. И другие списки ходили с именем Лермонтова.
Итак, предположение, что это лермонтовские стихи, само по себе смущать не должно, если только они отвечают стилю его поэзии.
Что они похожи - в этом сомнения нет. Вот еще одно место из "Демона":
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: "она моя!"
А мог ли Лермонтов сказать: "И что мне бог? Его не знаю".
Мог! Вспомним строки из "Любви мертвеца" :
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
А похожа ли на Лермонтова двадцать девятая строчка:
В ней все святое для меня.
Ну, тут даже сомнения не возникает! Эта строка с лермонтовским стихом совпадает почти дословно:
Все для меня в тебе святое.
Автор стихотворения "Mon Dieu" употребляет слово "толпы" с ударением на слоге последнем:
Пускай идут цари земные
С толпами воинов своих.
И у Лермонтова есть - и царь земной, и воины, и "толпы" с ударением на том же слоге. II антитезы есть:
"демоны - ангелы", "рай - ад", "святыня - злоба", "архангел-бес". И даже ударение в слове "против"- "против" ("против всего отважусь я"). Всё напоминает стиль Лермонтова! Напоминают Лермонтова поэтические афоризмы-концовки, такие, как "мир - пустыня", и очень любимый автором стихотворения "Mon Dieu" прием, известный в теории литературы под названием "анафора", когда строки стихотворения начинаются с одного и того же слова. В стихотворении "Mon Dieu" таким зачином-анафорой служат "пусть" и "пускай": "пускай идут цари земные", "пускай восстанет...", "пускай несутся...", "пусть бог с лазурного чертога...".
Но и у Лермонтова это любимый прием!
Пускай ханжа глядит с презреньем
На беззаконный наш союз.
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.
Пускай ни дочери, ни сына
Ты вечно не прижмешь к груди...
И еще один оборот, который кажется лермонтовским:
"чтоб - готов".
И чтоб ее не уступить,
Готов царей низвергнуть с тронов...
А вот из Лермонтова пример:
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку
Безумец - лишний раз пожать!
Да это только малая часть совпадений, которые позволяют считать, что стихотворение имеет много общего с поэзией Лермонтова. И разве герой этих строф, бросающий вызов царям земным и небесному, не похож на героя лермонтовских юношеских стихов, который говорит о себе, что он "для мира и небес чужой"? Не мудрено, что Павлу Алексеевичу Куште стихи к Н. Ф. И., которые он услышал тогда по радио, напомнили стихотворение "Mon Dieu"! Настолько они похожи! И в то же время... есть в них что-то не лермонтовское! Какой-то не присущий его поэзии декларативный пафос! И наряду с очень "лермонтовскими" строчками какие-то очень на него непохожие:
Что мне снаряды боевые?
Кому? Демону? Нет, тут что-то еще неясно!
ОБРАЩАЮСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ
В вопросах литературных стилей высший авторитет - выдающийся наш филолог академик Виктор Владимирович Виноградов, блистательный исследователь и знаток стилей русских писателей и целых литературных школ.
Встретились. Показал стихотворение ему. Как всегда, глядя задумчиво вдаль, мигая медленно и спокойно, Виноградов, обдумав вопрос, обращает глаза ко мне:
- Это в духе поэзии Лермонтова. Но строки "Ее не вырвут у меня" и "Разорвет мое блаженство" для тридцатых годов не характерны. Они ближе к словосочетанию сороковых. Окончательно трудно сказать - это надо внимательно поглядеть,- но мне думается, что стихотворение написано не Лермонтовым. И даже не при Лермонтове. А позже. На несколько лет.
- Не Лермонтов?!
- Да. Я не думаю.
- А как же другие все элементы стиля? - спрашиваю я.- Почти дословные совпадения? Излюбленные приемы Лермонтова?
- Это же все атрибуты романтического стиля,- отводит мои доводы Виноградов.- Я не отрицаю сходства с поэтикой Лермонтова. Но после него эти элементы становятся особо распространенными...
Да, не обрадовал меня Виктор Владимирович! Но в этих вопросах важны ведь не радости, не огорчения, а факты. С тех пор как, студентом еще, я слушал лекции этого замечательного ученого, я привык считаться с его суждениями, даже и с беглыми. Да что - я! С его словами считаются филологи всего мира! Виноградов с высокой точностью определяет время создания вещи на основании анализа стиля.
- Вам нужно посмотреть поэтов сороковых годов,- советует Виноградов.Особенно подражателей Лермонтова. И постараться привлечь новые факты.
Привлечь? Каким образом?
Подумал, подумал я и решил перепечатать стихотворение в "Неделе". И обратиться за советом к читателям.
Хотите знать результаты?
Если бы целая бригада выясняла его историю, то и нескольких лет, наверное, было бы не довольно, чтобы узнать, что я узнал из писем и телефонных звонков подписчиков журнала "Неделя".
"Стихотворение "Краса природы, совершенство" я слышал от своей тетки: она пела его под гитару. Было это в Днепропетровске (тогда еще Екатеринославе) ". (А. М. Шевченко.)
"В 1908 году в харьковской больнице крестьянский парень целыми днями распевал песню "Краса природы, совершенство". (Пенсионер И. Сидоров.)
"50 лет назад моя мать в Рязани пела это стихотворение. Говорила, что Лермонтов написал. Отец ворчал:
"В кутузке насидимся из-за тебя". (Н. А. Бобров.)
"Эту песню с ее бунтарским содержанием я услышал впервые в Одессе от моей покойной жены". (В. А. Чернецкий.)
"Эту песню пела мне мама, когда я была девочкой. Ее адрес Ростов-Дон... Если я не перепутала, эту песню пели в тюрьме..." (Е. А. Дудошкина.)
"В начало двадцатых годов я видел это стихотворение в альбоме "губернской барышни" в Семипалатинске". (С. Соколов.)
"Моя бабушка - старая москвичка. Ей 80 лет. Она и сейчас помнит эту песню. Я записала для вас мелодию". (Ученица Центральной музыкальной школы Люда Шевченко.)
Оказывается, романс "Краса природы, совершенство..." пели в гостиных. Пели на семенных и на студенческих вечеринках. Делали добавления от себя:
И если царь тогда подпишет,
Чтоб жизнь с позором кончил я,
Я так скажу, чтоб всякий слышал!
"Она моя, она моя!"
Екатеринослав, Харьков, Одесса, Ростов, Рязань, Семипалатинск, Москва, больницы, тюрьмы, гостиные, студенческие и семейные вечеринки - вот где исполнялось это стихотворение, вот что выяснилось с помощью читателей "Недели".
Но это еще не все!
"В 1912-1917 годах мой друг служил мальчиком для посылок в "Европейской гостинице" в Киеве. Однажды ему дали конверт с надписью "Прочитай и передай товарищу". В нем он нашел "Неизданное стихотворение Лермонтова":
"Пусть бог с лазурного чертога придет меня с ней разлучить". (Подпись неразборчива.)
"Уважаемый товарищ Андроников! В журнале "Сибирский архив" за 1911 год я встретил заметку, которую посылаю вам:
"В 70-х годах прошлого столетия иркутская обывательница княжна Ю. А. Ланская приобрела в Германии лейпцигское издание сочинений М. Ю. Лермонтова. Интересно отметить, что в этом заграничном издании есть строфы, каких нет в русском издании. Например, в "Демоне" были стихи:
Краса природы! совершенство!
Она моя! она моя!
Кто разорвет мое блаженство?
Кто вырвет деву у меня?
К сожалению, сама книжка произведений Лермонтова лейпцигского издания затерялась". (В. Русин.)
"Перелистайте роман Д. Мережковского про Александра Первого: это стихотворение приводится, по-моему, там". (Н. Курасов.)
Вот они - новые факты!
СТИХОТВОРЕНИЕ КАЖЕТСЯ ЗАКОЛДОВАННЫМ
Еще письмо - из Казахстана. Из города Темир-Тау. От инженера-статистика Ольги Дмитриевны Каревой.
"Строки "Краса природы, совершенство" встречались мне,- пишет она,только давно, в собрании сочинений Н. С. Лескова,- приложении к журналу "Нива", в рассказе "Очарованный странник". Мне помнится, в сноске было указано, что стихотворение принадлежит перу малоизвестного поэта той поры Грубера или Губера. Этого старого издания у меня теперь нет".
Неслыханно! Новый кандидат в авторы появился - Эдуард Губер!
Пересмотрел все издания Лескова. Вот откуда мне помнилась эта первая строчка: "Краса природы, совершенство..."! Теперь-то понятно! Действительно, она варьируется в "Очарованном страннике". Но это и все! Ибо дело вперед не пошло. Никакого примечания в изданиях Лескова нет.
На помощь приходят педагог Г. В. Гончаренко из Минска и заведующая кафедрой иностранных языков Сибирского отделения Академии наук СССР тов. В. Купреянова.
"Я хорошо запомнил замечательное стихотворение "Краса природы",- пишет Г. В. Гончаренко в ответ на мое обращение в "Неделе".- Я читал его еще семнадцатилетним юношей в журнале "Нива". Помню, в этой подшивке была корреспонденция о закрытии Государственной думы".
"Часть этого стихотворения я знаю наизусть с детства,- читаю в письме В. Купреяновой.- Насколько могу припомнить - это было больше сорока лет назад,- я читала его в журнале "Нива", в романе "Избалованный" (не то Брешко-Брешковского, не то Потапепко, не то Тихонова)".
Сажусь перелистывать комплекты журнала "Нива".
Действительно, оба корреспондента правы: в "Ниве" 1912 года напечатаны и заметка о разгоне Государственной думы, и повесть "Избалованный" известного беллетриста тех лет А. А. Лугового (Тихонова). Видимо, эта повесть смутно помнилась и О. Д. Каревой, потому что именно в ней идет спор о достоинствах стихотворения "Грубера или Губера" "Краса природы, совершенство...".
Почему Тихонов-Луговой решил, что стихотворение это принадлежит Губеру, покуда остается загадкой. Архив Лугового в Пушкинском доме ответа на этот вопрос не дает.
Перечитал всего Губера. Современник Пушкина, сверстник Лермонтова: родился в 1814 году, умер в 1847-м. "Красы природы" среди его напечатанных произведений нет, да и быть, конечно, не может. Если бы он даже и написал этот вызов царям и богу, напечатать его в те времена нечего было и думать.
Современники прочили Губера в преемники Пушкину. Сколь неосновательны были эти надежды, видно уже из того, что ныне имя Губера знают по преимуществу историки русской литературы.
Губер - поэт умелый, но своего "лица", своего ясно выраженного индивидуального стиля у него нет. Когда вошел в славу Лермонтов, Губер стал ему подражать, и многие строчки его стихов кажутся перепевами Лермонтова. Мысль, что Губер - автор стихотворения "Краса природы", была бы не лишена основания, если б не одно неуловимое, но важное обстоятельство. Стихотворение кажется мне слишком бурным для Губера, слишком увлекательным, энергичным. Слишком талантливым! И тем не менее нельзя отрицать, что в "Прометее", губеровском стихотворении 1844 года, многие строчки сильно похожи на монолог о "красе природы". "Встают ли грозными толпами", "Я вырвал тайну бытия", "Кто дышит злобой на меня", "Я ад и небо подниму", "Когда к небесному чертогу", "Я головы моей не преклоню перед чужим кумиром"...
Что же? Выходит, что Губер?
Нет, покуда ясно одно: "Краса природы, совершенство..." стихотворение лермонтовской поэтической школы, при этом удивительное по смелости. Но напрасно станем мы искать его в поэтических сборниках. Оно осталось неизвестным даже самым крупным знатокам русской революционной поэзии. А между тем оно долгие годы читалось и распевалось по всей России, было популярно в различных слоях русского общества. Стало народной песней. Его переписывали, заучивали с голоса, переделывали, дополняли. В предреволюционную пору оно сыграло свою благородную роль, использовалось в освободительной борьбе. В истории русской революционной поэзии оно должно запять почетное место. А кто автор - поможет выяснить тот из вас, молодых читателей этой книги, кого увлечет история русской поэзии и общественной мысли.
Стихотворение стоит того.
И надо помнить еще, что альбом, который во время войны видел Сергей Сергеевич Смирнов, еще не разыскан!
1962-1963
ТЕТРАДЬ ВАСИЛИЯ ЗАВЕЛЕЙСКОГО
ЧТО БЫЛО В ТЕТРАДИ?
Когда она попала мне в руки, значительного я увидел в ней мало, но без нее, наверное, не отыскал бы того, что удалось обнаружить после, листая архивные дела, старые адрес-календари п статистические отчеты. Словом, настоящие поиски начались уже после находки. А находка пришла сама. И тут же пропала... Но лучше вспомнить историю эту сначала. Случилась она в ту пору, когда нынешний Центральный государственный архив литературы и искусства СССР в Москве - ЦГАЛИ - был еще Центральным государственным литературным архивом и соответственно назывался в сокращении ЦГЛА. Так вот, одна из сотрудниц ЦГЛА привезла на мою московскую квартиру толстую тетрадь - страниц 350 с лишним; порыжевшие чернила, тронутые желтизною листы...
Ее еще не купили, а только взяли у владелицы посмотреть, стоит ли покупать. А для этого выясняли мнения людей, изучающих литературу прошлого века. Решили узнать и мое. В тот день я листал эту тетрадь... ну, что-нибудь вроде минут двадцати, не больше.
На первом листе автор старательно вывел;
ВЫДЕРЖКИ ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА НА ПАМЯТЬ.
ПРОШЛОЕ БЕДНОГО МАКАРА.
Начаты в июне 1865 года в Житомире
ВАС. ЗАВЕЛЕЙСКИЙ.
А дальше каллиграфическим почерком, без единой помарки этот "Вас. Завелейский", современник Лермонтова и Пушкина, подробно описывал детство свое, годы учения в Витебске, переезд в Петербург, службу в министерстве финансов - в департаменте внешней торговли... словом, жизнь чиновника 1830-х годов: сослуживцы, протекции, преуспеяния, повышения в чинах, награды к Новому году и к пасхе...
Все было бы хорошо - неважно одно: большею частью упоминались малозначительные события. Правда, иногда попадались литературные имена:
"Я несколько раз видел Пушкина на Невском проспекте в сюртуке шоколадного цвета, с зонтиком под мышкой",- записал Завелейский.
Не много! Но вот и еще о Пушкине:
"Видывал его в лавке купца Барсукова, где иногда по вечерам собирались наши литераторы и пили там чай".
Встречался автор с Пушкиным в доме известного журналиста Николая Ивановича Греча, где в одной комнате литераторы "курили цигары и трубки, а иные читали свои сочинения и иногда очень горячо спорили, что чаще случалось между господами Сенковским и Булгариным".
О том, что Пушкин одно время бывал в доме Греча,- это известно. Но что оп посещал чайную лавку купца Барсукова в доме Энгельгардта на Невском,про это никто никогда не слыхал. Снова мелочь,- а все же о Пушкине. И, наверное, когда-нибудь пригодится. И бесспорно значительный факт - страницы о белорусском дворянине Островском, который послужил Пушкину прототипом Дубровского.
"Островский проказничал долго, лет пять, шесть,- пишет о нем Завелейский.- Или его преследовали не так усердно, или он умел вести свои дела, так что его трудно было поймать. У него, кажется, не было шайки: крал и грабил один. Он был несколько образованный шляхтич, то есть знал грамоту, учился где-то в уездном училище и пошел на этот промысел, чуя в себе богатырскую силу и любя свободу, по своим понятиям. Он грабил с разбором: у кого лишнее, он отнимал это лишнее; встретясь в лесу или на дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел. Поэтому у него было много покровителей, даже между дворянами; ему сочувствовали некоторые даже дамы из помещиц средней руки, начитанные романов".
Полиция схватила Островского. Завелейский жил тогда в Витебске и видел несколько раз, как его водили на допрос из острога - в цепях, в сером сюртуке, в фуражке набекрень.
Тем, кто занимается Пушкиным, эти страницы окажутся не без пользы.
В Петербурге, уже чиновником, по дороге в свою канцелярию, подходя по Большой Садовой к зданию Публичной библиотеки, Завелейский часто видывал во втором этаже Крылова, который, лежа в окне, иногда без фрака, в одной жилетке, облокотясь на подушке "посматривал на ходящий и езжущий народ и на кучи голубей, которые смело бродили тут и выпархивали из-под ног людей и лошадей. Я думаю,- рассуждает мемуарист,- что тут родилась не одна басня дедушки Крылова".
Однажды Завелейскому удалось даже и познакомиться с Иваном Андреевичем.
Александровская колонна на Дворцовой площади в Петербурге в ту пору еще только строилась и стояла в лесах. И многие петербургские жители подымались на эти леса, чтобы полюбоваться видами города. Все ходили - и Завелейский пошел.
Приближаясь к колонне, он догнал высокого и массивного на вид человека в коричневом сюртуке, с круглою шляпою на голове и толстою палкою, которая лежала у него на самом изгибе талии, а обе руки были заложены за палку.
"Человек этот, поставя ногу на первую ступень лестницы, оглянулся, и я узнал Крылова,- вспоминает наш автор.- Не будучи знаком с ним, я, однако ж, снял почтительно шляпу и поклонился нашему славному поэту. Он так приветливо взглянул на меня, что я влюбился в его ласковую улыбку. Он спросил меня: "И вы тоже наверх?" - Я отвечал: "Да-с!"
Тут Завелейский пропустил великого баснописца вперед, и они поднялись до самых верхних подмостов, где, "сидя на стульях перед столиками, два молодых художника что-то рисовали на больших листах бумаги, наклеенных на досках. Они встали и тоже почтительно поклонились Крылову".
Это были - Завелейский не знает! - братья Чернецовы, художники, которым было поручено изобразить панораму Санкт-Петербурга. А до этого один из них - Григорий Чернецов - написал картину "Парад на Марсовом поле", где в группе литераторов изобразил и Пушкина, и Крылова.
Полюбовавшись видами Петербурга, Крылов с Завелейским стали спускаться. По вицмундирному фраку Крылов без труда угадал, в каком министерстве служит его новый знакомый, и заговорил с ним об этом:
"Да-с! - с гордостью отвечал Завелейский.- Я служу помощником столоначальника в департаменте внешней торговли".
"А, я знаю, там славный директор - Бибиков, знаю",- сказал на это Крылов...
Тут они оказались уже внизу и простились. Крылов пошел на Невский, а Завелейский поворотил к Адмиралтейскому бульвару, чтобы у Зимнего дворца сесть в ялик и переехать через Неву на Петербургскую сторону.
Дальше листаю...
Однажды Завелейский мельком видел поэта и драматурга Нестора Кукольника и оставил в записках довольно точный его портрет. В другой раз возвращался со службы с поэтом Бенедиктовым, имя которого в ту пору гремело... Эпизоды не очень значительные, но все же доносят до нас какие-то живые мгновения, живые черты характеров.
Василий Павлович Игнатович-Завелейский, автор записок, приходился родным племянником известному Петру Демьяновичу Завелейскому, который несколько лет до этого прослужил на Кавказе в должности грузинского гражданского губернатора и был хорош с Александром Сергеевичем Грибоедовым...
Дочитав до этого места, я понял, что в записках будет сообщено что-то новое. А подумал я так потому, что незадолго до своей гибели Грибоедов увлек Петра Демьяновича Завелейского, грузинского губернатора, своим колоссальным проектом: создать в Закавказье акционерное общество "Российскую Закавказскую компанию", чтобы с ее помощью осуществить полное экономическое переустройство закавказских провинций.
Из этого плана так ничего и не получилось. Грибоедову было объявлено о назначении его министром-посланником в Персию, и он должен был покинуть пределы Кавказа. Перед отъездом он женился на дочери своего давнего друга замечательного грузинского поэта и генерала русской службы Александра Гарсевановича Чавчавадзе. Две недели спустя, представив записку о "Российской Закавказской компании" главноуправляющему Грузией фельдмаршалу графу И. Ф. Паскевичу, он уехал. А через три месяца стало известно, что он убит при разгроме русской миссии в Тегеране.
Вскоре в Тифлисе был раскрыт заговор грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В числе арестованных оказался и Александр Гарсеванович Чавчавадзе. Он не разделял этих замыслов. Но заговорщики открылись ему. Напрасно уговаривал он их отказаться от этой мысли, находя ее безрассудной: о заговоре ему стало известно. Поэтому следственная комиссия отнесла его к категории лиц, "кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия". В 1834 году, по окончании дела, за Чавчавадзе установили секретный надзор и сослали его в Тамбов.
Завелейского в это время в Грузии не было. Он находился уже в Петербурге. И вот из мемуаров его племянника, Василия Завелейского, я узнаю, что в 1834 году в Петербурге, в доме своего дяди Петра Демьяновича, он познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе!
Как так?! Александр Чавчавадзе в Петербурге, в 1834 году? В то время, как в 1834 году он сослан в Тамбов?
Ничего не понятно! Это какое-то новое сведение, неизвестное никому из исследователей!.. Вот еще раз про Чавчавадзе!.. И еще раз!..
Одного этого было достаточно, чтобы привлечь интерес к тетради. А тут еще Пушкин, Крылов...
Я написал для архива небольшую записку, рекомендовал тетрадь Завелейского приобрести. А сам решил внимательно изучить ее после того, как она поступит в архив. Возвращая, поинтересовался, кто продает.
- Внучка.
- Сколько просит?
- Немного!
Собеседница назвала какую-то ничтожную сумму и, спрятав тетрадь в портфель, удалилась.
ПРЕНЕПРИЯТНЕЙШЕЕ письмо
Прошло года два. Получаю письмо. Его автор прочел в моей книге, что Лермонтов в 1837 году встретился в Грузии с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе. "Мне очень неприятно,- читаю в письме,- сообщать Вам о допущенной Вами грубой ошибке. По делу о грузинском заговоре 1832 года Чавчавадзе был сослан в Тамбов на четыре года. Выехал в ссылку в начале 1834-го. Значит, вернулся в 1838-м. В 1837 году в Грузии его не было. Следовательно, в 1837 году Лермонтов и Чавчавадзе встретиться не могли. А вы пишете..."
Мой оппонент беспокоился зря. Мне уже удалось найти к этому времени бесспорные доказательства, что осенью 1837 года Чавчавадзе находился в Тифлисе. Что же касается ссылки в Тамбов, то действительно почти во всех биографиях Чавчавадзе можно прочесть про эти четыре года. Правда, в них говорится, что ссылка окончилась раньше. Но объяснить, откуда известно, что ссылка была недолгой, и откуда взялись эти четыре года, я не могу. Из документов это не видно.
В Тбилиси, в Историческом архиве Грузии, хранится утвержденный царем приговор:
"Чавчавадзе князь Александр... Выслать на жительство в Тамбов".
Про четыре года не сказано!
Видимо, для того чтоб решить этот вопрос окончательно, надо обратиться в тамбовский архив. Наверное, туда никто никогда не писал.