Андронников Ираклий. Избранные произведения в двух томах (том первый)

 

 
Катерина, Катерина.
Удалая голова!
Из святого Августина
Ты заимствуешь слова.
 
 
Но святые изреченья
Помрачаются грехом,
Изменилось их значенье
На листочке голубом;
 
 
Так, я помню, пред амвоном
Пьяный поп отец Евсей,
Запинаясь, важным топом
Поучал своих детей;
 
 
Лишь начнет – хоть плачь заране…
А смотри, как силен Враг!
Только кончит – все миряне
Отправляются в кабак.
 

 

М. Л.

 
   Инициалы и почерк – Лермонтова.
   Мало того, что мы не знали о существовании стихотворения «Послание»,- мы не знали даже, что Лермонтов такие «безбожные» иронические стихи сочинял.
   Кто такая эта Катерина? Можно только догадываться, что это Екатерина Сушкова, с которой Верещагина была очень дружна, а потом раздружилась.
 
   В 1830 году Екатерина Сушкова гостила у Столыпиных в Москве и в подмосковном Середникове. Шестнадцатилетний Лермонтов посвящал ей тогда восторженные стихи. Но в ту пору Сушкова смеялась над ним. И он очень страдал от этого.
   Пять лет спустя они переменились ролями. Он был уже гвардейским гусаром, и Сушкова увлеклась им. Но тут посмеялся он над Сушковой. И, наверное, не случайно вписал эти стихи именно в альбом Верещагиной: она лучше всех могла оцепить их иронию.
   Четвертая находка, обнаруженная в гостиной Винклера,- рисунок пером, изображающий какого-то егеря.
   Интересуюсь: кому принадлежат эти альбомы? Профессор Винклер объясняет, что владельца зовут доктор Вильгельм фрайхерр фон Кёниг. Он приходится Верещагиной правнуком. Живет в фамильном замке Вартхаузен.
   – А есть у него, – спрашиваю, – что-нибудь лермонтовское еще?
   – Да, да. Непременно есть.
   – А что есть?
   – О, большой акварельный рисунок. Он висит на стене в его замке.
   – Как бы его увидеть?
   – Да, да… Надо поехать в замок.
   – Можно поехать?
   – Нет, нет. Прежде надо иметь приглашение.
   – А как получить приглашение?
   – Это надо звонить: телефон в замке там, где очень холодно, а живут, где тепло. Но я буду пробовать и наконец обрету разговор.
   Профессор Винклер действительно долго пробует дозвониться и наконец «обретает» и в самых лучших словах рекомендует барону фон Кёнигу меня и моих посольских друзей.
   Простившись с добрым нашим хозяином и гостеприимной хозяйкой, высказав им наши самые благодарные и дружелюбные чувства, мы устремляемся по дорогам Баварии на Мейнинген и на Биберах, в замок Вартхаузен.
 

ЗАМОК ВАРТХАУЗЕН И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

 
   Уже темно – часов восемь. Мы достигли местечка Вартхаузен. Машина начинает подниматься по лесной зигзагообразной дороге, пока не останавливается перед воротами средневекового замка. На черном осеннем небе рисуются еще более черные контуры островерхих башен и зубчатых стен.
   При свете карманного фонаря огибаем куртину. У входа в замок находим старинный звонок. Человек, высокий и молчаливый, открыл и ушел, чтобы сообщить о нашем приезде. Оглядевшись вокруг, понимаем: мы шагнули в XVII век!
   Полутьма. Тяжелые своды. Лепные гербы. Оленьи рога. Секиры. Копья. Шпаги. Латы. Шлемы. Старинная пушка на площадке широкой лестницы, с которой спускается к нам господин средних лет, в обычном современном костюме, корректный и тихий, отчасти похожий на нашего замечательного актера Эраста Павловича Гарина.
   Знакомимся: владелец замка фрайхерр фон Кёниг.
   – Да, да! Профессор Винклер звонил мне… Прошу!
 
   Средние века продолжаются! Скупо освещена длинная галерея, увешанная портретами прежних владельцев: рыцари в панцирях и с мечами, пудреные парики, дамы в высоких прическах – бархат, атлас, обнаженные плечи… И снова – рога и оружие, свидетели былых веселых охот и кровавых сражений.
   В конце коридора барон фон Кёниг отворяет дверь перед нами – мы в современной гостиной: тепло, модные кресла и столики, торшер, мягкий свет. На стене – акварель: стычка французских кавалеристов и русских крестьян. Уже издали видно – Лермонтов! Его манера. Его любимый сюжет – 1812 год!
   Осмотрели. Выражаем удовольствие, радость.
   – Каковы планы барона Кёнига в отношении картинки?
   – Я не хотел бы расставаться с этой фамильной реликвией,- говорит доктор Кёниг.- Но если вы желаете сфотографировать ее и воспроизвести эту акварель в вашей книге – пожалуйста!
   Он предлагает осмотреть замок. Идем в библиотечную башню, в помещения, отделанные инкрустированным дубом. Старинные книги в кожаных переплетах, глобус 1603 года… Входим в «музыкальную» комнату, в «фарфоровый кабинет», полный старинной посуды. Разглядываем «Помпеианише Циммер» – комнату, полную старинных вещей, добытых при раскопках Помпеи. И «паркетную» в стиле прошлого века. И гостиную, сохраняющую стиль восемнадцатого.
   Проходя обратно, задерживаемся.
   – Мой прадед – барон Карл фон Хюгель, министр двора и министр иностранных дел Вюртембергского королевства! – говорит барон Кёниг, указывая на портрет пожилого мужчины со строгим лицом и лысеющей головой.
   И рассказывает, что прадед его держался союза с Россией и вышел в отставку, когда при вюртембергском дворе взяли верх антирусские силы.
   Доктор Кёниг историк. Его замечания существенно дополняют то, что я знаю о Хюгелях.
   – Это будет особенно интересно.- Он переходит к другому портрету.- Баронесса Александрина фон Верещагин фон Хюгель.
   Вот она, Верещагина! Мы впервые видим ее лицо – до сих пор мы ее портрета не знали.
   Старушка с интеллигентным и милым, очень серьезным лицом. Темная тальма. Чепец с оборками. Цветные ленты. Но Лермонтов знал ее не такой!…
   Рассмотрели портреты ее дочерей – графини Александрины Берольдинген, с которой переписывался Висковатов, и другой – Элизабет фон Кёниг, бабушки доктора Кёнига.
   – А это – родители Верещагиной-Хюгель,- комментирует наш хозяин,- Михаил Петрович и Елизавета Аркадьевна… Высоко? Вам не видно?… Я могу снять, чтобы рассмотреть ближе…
   Пока появится лесенка, я успею вам рассказать…
   Тридцать лет пытался я узнать девичью фамилию матери Верещагиной. Хотел разобраться в сложной системе лермонтовского родства. Справлялся во всех городах… Так и не смог узнать.
   И вот заехал в средневековый германский замок и на обороте портрета, писанного в России каким-нибудь крепостным художником, читаю немецкую надпись: «Урожденная Анненкова».
   Так вот откуда взялась неведомая нам Анненкова Варвара, которая вместе с Лермонтовым вписывает балладу про Югельского барона в альбом Верещагиной! Это – ее двоюродная сестра. Еще одна из московского окружения Лермонтова. Теперь стало ясно.
 

ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ!

 
   Возвращаемся в теплые комнаты. Встречают жена и сестра хозяина. На столе сервирован чай. Начинается разговор.
   – Вам раньше не приходилось видеть портрет Верещагиной?
   – Нет, сегодня видим впервые.
   – Она немолода на этом портрете. Лермонтов знал ее девушкой…
   – Я помню,- вступает в разговор фрау Кёниг,- у нас был ее молодой портрет.
   – Не портрет,- уточняет хозяин,- а фото с портрета, который барон фон Хюгель заказал на другой год после свадьбы. Местонахождение оригинала мне неизвестно. Я сейчас покажу…
   Он приносит из кабинета фото. Это снимок с литографии, напечатанной в Париже в 1838 году знаменитым Ноэлем.
   Верещагина! Здесь ей двадцать восемь лет. Лицо с несколько монгольским разрезом глаз – интересное, очень умное и значительное, хотя красивым не назовешь.
   – Если вам нравится, я могу подарить это фото,- предлагает хозяин.
   Подарок принимается с благодарностью.
   – Если вы поедете в Тюбинген, может быть, следует познакомиться с фройляйн Энбер? – говорит нам сестра хозяина.- Фройляйн Энбер давно интересуется Лермонтовым.
   Барон Кёниг отклоняет эту кандидатуру: у фройляйн Энбер рукописей Лермонтова нет.
   Называется имя профессора в Гейдельберге.
   Это знакомство господину Кёнигу тоже не кажется перспективным.
   Не забыт замок Хохберг.
   – Там интересный человек – оберлерер,- вспоминает хозяйка.
   – Херр Биллем Штренг,- уточняет сестра хозяина.- Может быть, ему известно местонахождение каких-нибудь материалов?
   Нет, барону Кёнигу это не кажется вероятным, он не хочет заставлять нас безрезультатно искать.
   – Скорее,- раздумывает он,- можно было бы справиться в Мюнхене. В свое время я передал фирме «Карл унд Фабер» несколько интересных автографов.
   – Чьих? – спрашиваю я.
   – Я говорю про автографы Михаила Лермонтова.
   – Как? Еще? Автографы? Лермонтова? И они были у вас? – Я не могу скрыть изумления.
   – Да, тоже из тех, что принадлежали моей прабабке Верещагиной-Хюгель. Я сейчас не припомню какие. Это было в девятьсот пятьдесят первом году… Хотя я смогу вам сказать точнее: надо принести каталог…
   Он ушел и возвращается с каталогом.
   – Вот!
   На странице 34-й напечатан автограф, которого мы в глаза не видали: баллада «Гость»! Почерк…
   Лермонтова!
   Интересно: у Висковатова была копия этой рукописи, присланная ему от графини Берольдинген, и в этой копии Висковатов от себя приписал: «Посвящается А. М. Верещагиной». А тут видно, что у Лермонтова в автографе «А. М. Верещагиной» нету. Просто строка точек: «Посвящается… Может быть, даже и не Верещагиной посвящается. И даже наверно не Верещагиной. А Варваре Лопухиной, вышедшей замуж и забывшей обет любви. И баллада об этом. А зачем было Лермонтову скрывать имя А. М. Верещагиной? Имя Варвары Лопухиной, вышедшей замуж,- понятно!
   – На следующей странице каталога, обратите внимание,- продолжает хозяин,- зарегистрировано стихотворение Лермонтова, сочиненное им по-французски. Специалист говорил мне, что это блестящий французский стиль.
   Действительно, под № 186 в каталоге значится французское стихотворение Лермонтова, тоже известное нам по копии: «Нет, если б я верил своей надежде…»
   – Если вас интересует судьба этих автографов,- подает совет доктор Кёниг,- вам следует обратиться в антиквариат «Карл унд Фабер». Это в Мюнхене, на Каролинен платц, фюнф-а…
 

РАЗГОВОР С МАРБУРГОМ

 
   Следующий день начинается для нас в Мюнхене с посещения антиквариата.
   Просторный зал с зеркальными витринами, обведенный книжными полками. В простенках – старые гравюры, репродукции работ Пикассо.
   Выходит «прокурист» фирмы, ее представитель,- респектабельный, очень осведомленный. Через минуту мы уже знаем: автограф баллады «Гость» ушел за границу, в Женеву и, кажется, дальше – за океан. Кто купил? На это он ответить не может: фирма сохраняет тайну своих клиентов. Другой автограф ушел в Марбург. В данном случае фамилия может быть названа, потому что купивший его господин Штаргардт сам владелец известной аукционной фирмы. И выставлял этот лермонтовский автограф для продажи в 1954 году…
   – Можно ему позвонить,- говорит прокурист херр Хартунг.- Платите в кассу стоимость разговора, а я наберу Марбург…
 
   Господин Штаргардт словно ожидал нас с нашим вопросом:
   – Автограф французского стихотворения Лермонтова попал в Бад-Годесберг. Если вас интересуют автографы Пушкина, то фрагмент «Капитанской дочки» ушел в Лондон. Рисунок Пушкина приобрел коллекционер из Вены. Вы можете прислать по моему адресу письма к моим клиентам – без обращения по имени: «Уважаемый господин! Не могу ли я получить фотографию с принадлежащего вам автографа Лермонтова?…»
   Я перешлю эти письма сам. На двенадцатое ноября,- торопится сообщить нам наш марбургский собеседник,- назначен ежегодный аукцион. Из русских автографов я выставляю: неизвестное письмо Гоголя, неизвестные письма Тургенева и Максима Горького, альбомную запись Рубинштейна и сочинение Рахманинова. Приглашаю вас к участию в аукционе. Могу резервировать для вас место в гостинице. Я ожидаю коллекционеров из многих стран, в частности из Соединенных Штатов. Я сегодня же вышлю вам свои каталоги на адрес посольства…
   Таким образом, мы с Ивановым и Кишиловым получили гораздо больше того, что могли ожидать, а узнали такое, чего не могли и предвидеть.
   Остается побывать в замке Хохберг.
 

ЗАМОК, ОТКУДА ВСЕ НАЧАЛОСЬ

 
   Снова мчимся по автобану, ночуем под Штутгартом, в местечке Бернхаузен, в крошечной гостинице «Шванен» («Лебеди»), каких в Западной Германии множество,- три окошечка по фасаду, старые деревянные кровати в крошечных номерах, старые гравюрки в старинных рамках…
   С утра продолжаем путь.
   Предки барона Хюгеля выбрали славное место: судоходный Неккар, зеленые луга, дали, живописные городки и селения. Местечко Хохберг раскинулось на высоком холме. Над ним поднимаются башни древнего замка.
   Ищем оберлерера Штренга. Из школы идем в приватный дом, оттуда – в другой. Нашли. Оберлерер дает урок музыки шестилетнему мальчугану. Узнав, зачем мы приехали, предлагает ребенку играть упражнения, покуда он не вернется, гладит его по головке и ведет нас туда, где жила Верещагина.
   Он отслужил свой век, старый замок! В год, когда распродавалось имущество, окончилась в нем прежняя жизнь.
   Его разделили на квартирки и комнаты. Новые жильцы привезли с собой новые вещи! И только в проходных помещениях можно увидеть остатки былого: на подоконнике – мраморный бюст военного в немецких орденах, который никто не купил; на стене – старинную фарфоровую тарелку, под лестницей – выцветшую гравюру…
   Много картин с аукциона приобрел владелец соседней виллы, господин Хоршер. Учитель ведет нас на виллу. Предупреждает: управляющий покажет нам только те вещи, которые висят на лестнице и украшают холл виллы. Самое ценное заперто в комнатах. Как знать: может быть, туда и попало случайно какое-нибудь полотно Лермонтова?
   Управляющий объясняет, что его хозяин живет в Испании, сюда приезжает раз в году, в день рождения покойной матери.
   – Если прибудете двадцатого июля утром, вы сможете увидеть его и попасть в его комнаты. Писать ему надо в Мадрид, в ресторан Хоршера, самому господину Хоршеру.
   Выходим. Выясняется, что господин Штренг пишет историю замка и населенного пункта Хохберг, изучил родословия, собрал обширный исторический материал, снимки со старых портретов. Если у нас есть время, он бы хотел отвести нас к себе – он живет отсюда в нескольких километрах.
   …Сидим, попиваем рейнское вино, я проглядываю переписанные на машинке главы «Истории», посвященные Верещагиной-Хюгель, вношу какую-то незначительную поправку. В свою очередь получаю несколько уточнений относительно Верещагиной и ее немецкой родни.
 
   Господин Штренг достает каталог вещей, продававшихся в замке Хохберг. В нем перечислены мебель, мрамор, ковры, фарфор… К сожалению, книги, картины, рисунки означены только суммарно, без указания названий и авторов. Господин Штренг готов согласиться со мной: вероятно, Верещагина получила в подарок от Лермонтова его роман «Герой нашего времени» и книгу стихов. А раз так, на них были надписи. В этом случае книги могли уйти прежде, чем на аукцион приехал профессор Винклер. Фирма, которая проводила аукцион, была в Штутгарте: это «Кунстаукционхауз» Пауля Хартмана. Каталог выпущен им. Но, кажется, эта фирма во время войны закрылась. Однако если в Штутгарте позвонить в аукционаты, то можно будет узнать, кто стал преемником Хартмана…
   – Я думаю, вам придется приехать в ФРГ еще раз,- обращается ко мне Иванов.
   – Если хотите, можете поручить это нам,- предлагает Кишилов.
   – До скорой встречи! – говорит Биллем Штренг.- Желаю вам найти сокровища нашего замка все до единого!
   История, начавшаяся в 1836 году, еще не окончена. За одним фактом открывается десять других. А раз так, будем надеяться, что верещагинские материалы еще не исчерпаны и мы еще вернемся в эти места.
 

1962
 
ЧУДЕСА РАДИОТЕЛЕВИДЕНИЯ

 

НАХОДКА ОТ НАХОДКИ

 
   Командировка в Западную Германию завершена. Лермонтовские материалы, полученные от профессора Винклера, привезены в Москву. Рисунки и картина поступили в Литературный музей, автографы, как условлено,- в Рукописное отделение Библиотеки имени В. И. Ленина. Туда же переданы на хранение фото с автографов, которые принадлежат господину фон Кёнигу. Мне предстоит сделать отчет о поездке – сперва в Министерстве культуры СССР, а потом и по телевидению.
   …Сижу перед камерой в студии, поднимаю со столика лермонтовские реликвии одну за другой.
   – Вот,- говорю,- акварельный автопортрет. Лермонтов изобразил себя в бурке, на фоне Кавказских гор. Это подлинник. До сих пор мы видели только копию.
   Показал – отложил.
   – А это – неизвестная картина Лермонтова. Арба спускается к реке, волов удерживает погонщик в островерхой грузинской шапке. А тут притаились горцы…
   Показал – и убрал. Поднимаю портрет Верещагиной:
   – Это фото со старинной литографии, на которой изображена Александра Михайловна Верещагина… Ей принадлежали все эти вещи, отыскавшиеся в Федеративной Германии. Фото подарил нам ее правнук – доктор фон Кёниг.
   Показал и отложил в сторону.
   Могу ли я знать, что происходит в это время в Москве, на Кутузовском проспекте, 11?
   Нет, не могу,
   Почему?
   Потому что мне телезрителей не показывают.
   Между тем на Кутузовском разыгрывается напряженная сцена.
   Сидящая у телевизора восемнадцатилетняя художница Наталья Константиновна Комова вскакивает, хватает телефонную трубку, звонит своей бабушке Инне Николаевне Солнцевой, по мужу Полянкер. Бабушка живет в другом районе Москвы.
   – Ты телевизор смотришь?
   – Смотрю.
   – Фотографию видела?
   – Видела.
   – Так ведь это портрет совершенно такой же, как тот, что висит в твоей комнате!
   – Да, я тоже удивляюсь, такой же!
   – Ну, так я тебя поздравляю: это не твоя бабушка, а Александра Михайловна Верещагина. А ты откуда ее взяла, литографию?
   – Я вынула ее из альбома.
   – Какого альбома?
   – Нашего, старого…
   – А где этот старый альбом?
   – Господи! Что же ты у меня спрашиваешь, когда он у вас, на Кутузовском! За зеркалом посмотри.
   Девушка бросается к зеркалу и достает огромный альбом 30-х годов прошлого века. Начинает листать и…
   Обнаруживает карандашный рисунок с подписью:
   «М. Лермонтов» – неизвестный портрет какой-то молодой женщины.
   На другой день Наталья Комова и брат, постарше ее, скульптор Олег Константинович Комов, приезжают ко мне домой с альбомом и окантованной литографией, изображающей Верещагину. Невольная ошибка Инны Николаевны Солнцевой разъясняется.
 
   Ее появление на свет вызвало трагические последствия – мать умерла. Услышав об этом, отец новорожденной застрелился. Инна Николаевна воспитывалась без родителей. Ей было известно, что бабушка, мать ее матери, родом из Франции. И, увидев в альбоме старинную литографию с пометой «Paris», она окантовала и повесила на стену. Теперь уже ясно – это не бабушка, не француженка, а Верещагина-Хюгель. Но Инна Николаевна привыкла видеть это изображение и расставаться с портретом не хочет. Дело ее!
   Интересуюсь, нет ли чего-нибудь за окантовкой, на обороте.
   – Бабушка говорит, что нет,- отвечает Наташа Комова.- Но она давно не смотрела. Надо расколупать…
   Повезли литографию «колупать» в Музей Пушкина.
   Надписей нет.
   Не менее интересен альбом, из которого вынута литография: стихи Пушкина, Веневитинова, Ростопчиной, Бенедиктова, французских поэтов: Ламартина, Гюго, Барбье…
   Списано чьей-то неизвестной рукою из книг. Но больше всего в этом альбоме Лермонтова. Есть рисунок с подписью Шан-Гирея, троюродного брата поэта, того самого, которого в 1838 году Лермонтов «таскает» за собою, по словам матери Верещагиной. На рисунке проставлен год: «1838». Кстати, и портрет Верещагиной тоже 1838 года. Видимо, этого времени и альбом.
 

Чей?

 

 
Это пока неизвестно. Надо установить.
На одном из листов имеется запись:
Я буду любить вечно,
Буду помнить сердечно.
 

   А… (подпись неясная)
   А Строчкой ниже – очень размашисто:
 

Очень нужно. Мария Ловейко.

 
   Прочитав эту отповедь, обиженный обожатель взял перо и вставил отрицательные частицы «не». Получилось;

 
Я не буду любить вечно,
Не буду помнить сердечно.
 

   И снова почерком Марии Ловейко приписано:
 

Да мне все равно, будете ли вы меня любить или нет.

 
   В чужом альбоме никто не посмел бы заниматься такими писаниями. Очевидно, альбом и принадлежал этой Марии Ловейко.
   Кто же она такая?
   В одном из писем матери Верещагиной, посланном в Штутгарт из Петербурга в 1838 году, упоминается имя Ловейко и ласково: Машенька. Эта девушка живет у Столыпиных, которые переехали в Петербург. Комовы, со своей стороны, узнали, что Мария Ловейко – бабушка Инны Николаевны Солнцевой по отцу, жена владимирского помещика Ивана Солнцева. Им самим приходится прапрабабкой. Итак, альбом прапрабабки. Комовы просят меня распорядиться им по своему усмотрению.
   Я «усмотрел», что его хочет хранить музей села Лермонтове Пензенской области. Там он теперь и находится. И люди подолгу рассматривают этот рисунок, исполненный лермонтовской рукой.
 

ЕЩЕ ДВА

 
   Но телевизоры не только в Москве; В Ленинграде передачу тоже смотрели…
   Впрочем, прежде чем рассказать про главное, придется сказать и про то, что для дела совершенно не нужно. Как ни странно, но без этого ничего не получится!
   Вскоре после той передачи по телевидению я собрался уезжать в Киев. Но перед этим должен был на один день слетать в Грузию.
   В Москве, спускаясь по лестнице из квартиры, в которой живу, я запустил руку в распределитель для писем (он стоит на втором этаже, на площадке), сунул письма в карман и помчался во Внуково. Вечером выступал в Тбилиси, на другой день приезжаю в тбилисский аэропорт, чтобы отправиться в Киев.
   Объявление: вылет откладывается.
   Новое объявление: самолет, следующий рейсом Тбилиси – Ленинград, в Киеве посадку делать не будет. Пассажиров, купивших билеты до Ленинграда, просят пройти на посадку.
   А я как же?
   Протиснулся в кабинет к начальству. Узнал: сегодня я в Киев не попаду – нет погоды. А завтра – нет самолета. Может быть, послезавтра…
   – Что же мне делать?
   – Летите до Ленинграда. Попросите: вас перекинут оттуда на турбовинтовом или на обычном. А «ТУ» Киев не принимает давно.
   . Покупаю билет, лечу… Записная книжка с ленинградскими телефонами осталась в Москве. Попаду ли я завтра в Киев, не знаю. В тоске засовываю руку в карман, вытащил нераспечатанные конверты. Разрезаю: одно письмо ленинградское. Пишет научный сотрудник Института физиологии Академии наук СССР Антонина Николаевна Знаменская:
   «Когда вы снова попадете в наш город, приезжайте на Васильевский остров, Средний проспект, дом № 30, кв. 4. Хочу передать Вам альбом, в котором нашла стихотворения Лермонтова…»
 
   Радоваться рано. Может быть, это «Бородино», переписанное рукой гимназиста. Но воображение уже заработало, и верится, что это – увлекательная находка. Звоню из гостиницы, от швейцара.
   – Довольно поздно уже,- отвечает приветливый голос.- Но если вы улетаете утром, то приезжайте, я жду…
   Приехал. Альбом в коричневом сафьяновом переплете с золотыми цифрами «1839». Золотой обрез. Английская плотная бумага. Стихи, вписанные поэтами Вяземским, Ростопчиной, стихи Александра Карамзина и…
   Лермонтов! Два стихотворения! Его рукой! Одно – известное: «Любовь мертвеца». Другое – известное лишь отчасти:

 
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
 
 
Как полны их звуки
Тоскою желанья,
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья…
 

 
   Вот эти строфы, первые две, известны. А три строфы – неизвестны первый вариант этого прославленного стихотворения
 

 
Надежды в них дышут,
И жизнь в них играет…
Их многие слышут,
Один понимает.
 
 
Лишь сердца родного
Коснутся в день муки
Волшебного слова
Целебные звуки;
 
 
Душа их с моленьем
Как ангела встретит,
И долгим биеньем
Им сердце ответит.
 

   Лермонтов
 
   Сейчас этот альбом в Пушкинском доме Академии наук СССР. История у него преинтересная. Принадлежал он, как удалось выяснить, молодой Марии Бартеневой, сестре замечательной русской певицы Прасковьи Бартеневой: Лермонтов встречался с ними в салоне Карамзиных. В 1917 году этот альбом принес продавать в антикварный магазин Дациаро на Невском проспекте господин, не назвавший своего имени, и купила альбом Александра Николаевна Малиновская. За ее племянника впоследствии вышла замуж Антонина Николаевна Знаменская. Но до того как он попал в руки Знаменской, его пришлось спасать из Воронежа в 1942 году…
   Нет, телевидение – это просто какая-то «золотая рыбка». И не просишь – желание сбывается. А уж если обратиться к телезрителям с просьбой!…
 

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ советов

 
   Павел Александрович Висковатов, который первым начал собирать материалы о Лермонтове и написал его первую биографию, многое собранное держал у себя. Что касается материалов, не принадлежавших ему, он вернул их по принадлежности, но как будто не все. То и дело в его книге встречаются примечания: «В настоящее время находится у меня», «Не премину передать в Императорскую Публичную библиотеку…».