Антонов Антон Станиславович. Пепел наших костров

   И когда иеромонах в очередной раз придрался к ее нагой груди, Жанна встала перед ним, выпятив эту самую грудь с задорно торчащими сосками, и сказала буквально следующее:
   — Представьте, что вы приехали в Африку проповедовать свою веру среди дикарей.
   Их обычаи вам не нравятся, но если вы попытаетесь так прямо сходу их осудить или запретить, вас просто убьют и съедят, чтобы не портили добрым людям жизнь.
   Понятно?
   Но иеромонаху было непонятно.
   — Мы ведь не в Африке, — резонно возразил он. — Мы под Москвой. Да и вы, по-моему, не дикари, а русские люди. Или я ошибаюсь?
   — Ошибаетесь. Мы не просто под Москвой. Мы — на другой планете и, как я слышала, в тропических широтах. Так что Африка может оказаться ближе, чем Москва.
   — Но вы ведь русские люди? — повторил отец Серафим.
   — Лично я — безродный космополит с французским уклоном, — сообщила Жанна. — Женька тоже нерусская, Григораш у меня под сомнением, черт его знает, кто он такой. Так что вам остаются только Вера и Николай.
   — Нам остаются все, кто не отвергает веру и не отворачивается от Бога, — ответил иеромонах и теологический спор ушел на новый круг.
   Он так ничем и не закончился, но — странное дело — с этого времени Жанна стала реже смущать окружающих своей нагой грудью. То ли она просто не хотела лишний раз ссориться с Верой, то ли наступило время смены нарядов, только теперь Девственница стала надевать к длинной юбке и босым ногам французские ночнушки из своего богатого гардероба, которые в сочетании с юбкой вполне могли сойти за верхнюю одежду.
   А еще Жанна носила теперь кокетливую соломенную шляпу, которую выменяла в городе на продукты, и все это вместе делало ее похожей уже не на цыганку, а на французскую или итальянскую крестьянку той эпохи, когда в тамошних краях рисовал свои картины с натуры знаменитый художник Карл Брюллов.
   Зато купалась Жанна теперь совсем обнаженной, аргументируя это тем, что именно так испокон веков купались и русские, и французские крестьянки — во все эпохи вплоть до изобретения купальника.

30

   Трудно сказать, когда криминальный авторитет Олег Воронин по прозвищу Варяг впервые почувствовал, что у него может выгореть преступление века.
   Может быть, это случилось в день кровавой демонстрации в центре Москвы, когда на ее подавление были брошены все наличные милицейские и армейские силы, а весь город остался без охраны.
   А может быть, эта мысль оформилась позже, когда по городу расползлись слухи о разложении в силовых структурах, о массовом дезертирстве солдат, о нежелании офицеров выполнять и отдавать приказы, которые могут быть расценены, как преступные — в общем, о том, что правительственные силы тают на глазах.
   Ужесточение режима, которое началось сразу после подавления беспорядков, захлебнулось очень скоро именно из-за саботажа на всех уровнях. Никто не хотел брать на себя ответственность, прекрасно понимая, что если вспыхнет новое восстание, то правительство, может, и удержится — у Кремля стены толстые, — а вот разные лейтенанты, капитаны и полковники попадут под первый удар, и им припомнят все прегрешения против мирных граждан. И лучше, если этих прегрешений будет поменьше — тогда есть хоть какой-то шанс уцелеть.
   Между тем, Варяга, который был большим любителем западной детективной литературы, как раз в это время угораздило прочитать книгу какого-то американца, где очень подробно описывалось, как можно малыми силами и средствами поднять панику в большом городе.
   Достаточно устроить несколько мощных взрывов в местах массового скопления людей — и полиция не справится с нагрузкой, а паника покатится по городу лавиной.
   Следующий этап плана Варяг придумал сам, без помощи американского писателя.
   Просто паника ничего не даст. Цели можно добиться, только если организовать перерастание паники в революцию.
   Для этого надо нанять горлопанов, которые в нужный момент призовут народ штурмовать Кремль, Белый дом, Останкино и вообще все подряд, кроме Центрального банка России.
   Дальше все ясно. Даже если власти не ослабят банковскую охрану ради усиления обороны Кремля, справиться с этой охраной будет не так уж трудно. Главное — что Центробанку будет неоткуда ждать подмоги, и команда Варяга сможет прорваться в подвалы, где хранится золото.
   Так выглядел грандиозный план Олега Воронина первоначально, но как только Варяг стал разрабатывать его в деталях, начались проблемы.
   Прежде всего, не было никакой уверенности, что золотой запас России находится именно в подвалах Центробанка. Скорее, даже наоборот, все сведения, которые получал Варяг из сравнительно достоверных источников, говорили о том, что золото спрятано где-то в секретных хранилищах, местонахождения которых никто не знает.
   Однако так не бывает, чтобы об этом не знал никто вообще. И Варяг придумал довольно простой ход: захватить под прикрытием волнений Центробанк, перекопать все бумаги, допросить всех сотрудников и силой вырвать у них самый главный секрет.
   — А по-моему, проще сразу захватить Кремль и забрать себе золотой запас на правах новой власти, — сказал по этому поводу один из ближайших помощников Варяга, известный в официальных документах, как Валерий Бубнов, а в криминальных кругах — как авторитет по кличке Шаман. Он был среди тех немногих, кого Варяг посвятил в свои планы, но относился ко всей этой затее скептически.
   Варяг же считал, что захватить Кремль гораздо труднее, чем Центробанк. Если в самом банке золота нет, то охранять его будут без особого рвения, а людей, знающих большой секрет для маленькой компании, там наверняка можно найти.
   Варяг, конечно, предпочел бы захватить Гохран — все, у кого Олег Воронин покупал информацию на эту тему, в один голос утверждали, что золотом ведает именно Гохран, а не Центробанк. Но оказалось, что резиденция Гохрана расположена непосредственно в Кремле. А в том, что восставшие москвичи возьмут Кремль, Варяг все-таки не был уверен, да и не очень-то этого хотел.
   Был еще один вариант — самый неприятный: золотой запас мог храниться непосредственно в Кремле, где-нибудь в потайных подвалах или в подземном городе, про который так много писали в начале 90-х годов. Если так — то это плохо, вне зависимости от того, возьмут восставшие Кремль или нет. Если возьмут, то золото им же и достанется, а если не возьмут — то Варягу тем более до него не добраться.
   Но Варяг всегда слыл человеком азартным. Вероятность, что золото скрыто в совершенно недоступном месте, составляла примерно один к четырем. При таких раскладах можно ставить. И Варяг решил готовить операцию так, словно ему уже известно место, где лежит добыча.
   Он заранее решил, что на захват Центробанка пойдет Пантера со своей командой, усиленной бойцами, которые ненамного ниже его по классу. Таких бойцов у Варяга становилось все больше — чувствуя, что власть шатается, они покидали тонущий корабль, не дожидаясь, пока волна захлестнет их с головой. И прибивались к более надежному берегу, справедливо рассуждая, что власть приходит и уходит, а мафия будет всегда.
   Но прежде у Варяга было для Пантеры другое задание. Как бы там ни повернулось дело, а стены и двери хранилища, где лежит золотой запас России, не возьмешь ни автогеном, ни динамитом. Нужны средства направленной резки взрывом — волшебная штука, которая способна вскрывать любую броню, как консервную банку.
   И Варяг узнал, что СНРВ в Москве есть. И в академии инженерных войск, и на складах армейского резерва.
   Варяг попытался купить СНРВ и начал с уровня прапорщиков — но оказалось, что по уровню секретности и надежности хранения эти средства приравниваются чуть ли не к атомной бомбе, и через прапорщиков данную проблему не решить.
   Вскоре оказалось, что ее трудно решить и через полковников. Варяг чувствовал, что засветился уже сверх всякой меры, а дело не продвинулось ни на шаг.
   И тогда Варяг позвал к себе Пантеру и привычно поставил ему задачу:
   — Ты должен пойти и принести мне средства направленной резки взрывом.
   Пантера спокойно уточнил, какие именно средства, в каком количестве и где они лежат, и вышел от Варяга с непроницаемым лицом.

31

   Очередная попытка правительства покончить с беспределом выглядела грозно. Указ о мобилизации военнообязанных напугал народ новыми наказаниями за уклонение от службы и дезертирство — вплоть до смертной казни. А за ним последовал указ об ужесточении наказаний за уголовные преступления — хищение и перепродажа продуктов питания тоже карались смертью. С газетных страниц веяло таким холодом, что казалось — возвращается даже не 37-й год, а осень 41-го.
   Но все обернулось пшиком. Премьер сам же проговорился, что подписал эти указы, рассчитывая запугать призывников, резервистов, расхитителей и спекулянтов — а решимости на самом деле начать массовые расстрелы у него не хватило.
   Большая группа авторитетных политиков прорвалась к премьеру на прием с целью убедить его, что ни и.о. президента, ни даже полновластный президент (каковым премьер при всем желании считаться не может) и вообще никто не вправе единолично издавать подобные указы ни при каком чрезвычайном положении. Даже если идет война, враг у стен города и военное положение сменяется осадным — все равно закон не допускает единоличных решений такого рода. И если премьер все-таки пойдет на столь грубое попрание законности, то народ получит неоспоримое моральное право объявить его самого вне закона и принять все меры для его свержения.
   Может, если бы премьер не был по своей натуре либералом, и каждое жесткое решение силовикам не приходилось вырывать у него с боем, то все обернулось бы иначе. Лидер с задатками диктатора пошел бы на риск и по колено в крови установил железный порядок. Или наоборот, спровоцировал бы бунт, бессмысленный и беспощадный, в результате которого его самого смыло бы кровавым потоком.
   Но премьер, во-первых, боялся бунта, а во-вторых, не хотел лишней жестокости. А потому пошел на компромисс. Он не отменил свои жестокие указы, но отдал негласное распоряжение не применять смертную казнь без его личной санкции.
   Зато слухи о грядущих расстрелах помогли властям хоть немного восстановить дисциплину. Резко сократилось дезертирство, а мобилизованные не рисковали нагло уклоняться от призыва.
   Студент-историк Владимир Востоков в любое другое время наверняка просто порвал бы повестку из военкомата и стал валять ваньку или косить на дурку, а при самом плохом обороте — сбежал бы в лес. Но когда тебе грозят высшей мерой и ходят слухи, что кого-то уже расстреляли чуть ли не публично — ноги сами отказываются бежать и несут жизнелюбивого юношу на призывной пункт.
   Для военной службы Володя Востоков вообще не подходил никаким боком. Маленький, хилый, очкастый и с мухами в голове. И для пополнения войск, охраняющих правительство от народа, он, конечно, не годился. Поэтому Володю определили на лесоповал.
   В эту пору для города не было ничего важнее лесоповала. Только продовольственное снабжение могло сравняться с ним по значимости, но поговаривали, что без лесоповала и с продовольствием будет совсем беда. Ведь то, что выращено на полях сельхозлагерей и каким-то чудом не разворовано, необходимо доставить в город. А топлива нет уже совсем и единственное спасение — химические и ликероводочные предприятия, где из целлюлозы делают спирт.
   Спирт — топливо не хуже бензина. Хотя конечно, для русского человека кощунство — заливать спирт в бензобаки, а еще большее кощунство — добавлять в него яд, без которого двигателям машин никакого топлива не достанется, все уйдет в желудки шоферов, механиков, их друзей, знакомых и просто прохожих. А главное — чего туда ни добавляй, пьют это горючее все равно. Удаляют яды химическим и физическим путем — и лакают за милую душу. Ну и мрут, конечно — потому что удалить примеси без остатка не получается. Однако русскому человеку за радость помереть, а такого безобразия не допустить — чтобы спирт вместо бензина использовался.
   И все-таки какая-то часть священной жидкости доставалась моторам, и транспорт кое-как, с грехом пополам обслуживал самые неотложные нужды города.
   Но чтобы делать спирт, надо иметь сырье. Целлюлозу, а проще говоря — древесину.
   Но этого мало — те городские электростанции, которые способны работать на различном топливе, тоже пришлось частично или полностью перевести на дрова, потому что запасы угля и мазута таяли с каждым днем. И по мере того, как они таяли, городу требовалось все больше древесины.
   Сначала деревья рубили в лесопарковой зоне сразу за кольцевой автодорогой. Потом решили, что ради спасения Москвы от энергетической катастрофы можно пожертвовать и городскими парками. А когда оказалось, что аграрным предприятиям не хватает открытых площадей и надо корчевать молодой лес, команды лесорубов стали направлять и туда.
   Команды эти состояли из арестантов — осужденных, подследственных и наказанных за административные правонарушения, а также из безработных и солдат. Солдаты делились на лесорубов и конвоиров. Лесорубы должны были следить за арестантами изнутри, а конвоиры — заботиться о том, чтобы арестанты не сбежали, а военные лесорубы — не дезертировали.
   Законопатить Володю Востокова в лесорубы офицеры военкомата не рискнули — это было бы слишком даже в качестве издевательства. И поставили его в конвой даже не вертухаем, а контролером. Учетчик, нормировщик и секретарь отдела кадров в одном лице.
   Правда, перед выходом в лес Востокова строжайшим образом предупредили: если наличная численность работающих не сойдется со списочным составом — то с него снимут голову в первую очередь. Володя никак не мог понять, почему так — ведь если кто-нибудь сбежит или дезертирует, то отвечать должны конвоиры, а не писарь.
   — А это уже твои проблемы, — ответили ему. — Обращайся к конвоирам. Может, они тебя пожалеют и будут нести службу как следует.
   Круговая порука мажет, как копоть. Конвоиры тоже получили подобное напутствие. И выходило так, что кто бы ни провинился — отвечать будут все. А потом уже провинившийся получит еще и добавку от невинно пострадавших.
   Старый добрый принцип, который десятилетиями культивировался в советской, а потом и в российской армии.
   Как ни лезь в середину, а все равно окажешься крайним.
   И пошли они, солнцем палимы, прочь из города пешком не в ногу. В середине — арестанты, вокруг — солдаты-лесорубы, по сторонам цепью — конвоиры, а добровольцы из безработных — где попало. А в голове колонны — начальство на машине и придурки разные стараются не отстать.
   Придурки — это как раз и есть всякие контролеры, учетчики, писаря и повара. И Володя Востоков среди них — даже без автомата.
   Дезертиры умные пошли — если уж ударяются в бега, так оружие с собой берут.
   Оттого в войсках нехватка автоматов. Говорят, их еще полно на складах армейского резерва — но их пока боятся трогать, а то ведь и эти последние стволы растащат дезертиры или распродадут бойцы и офицеры, которым мафия готова платить реальными ценностями, тогда как правительство ограничивается только угрозами и наказаниями — вплоть до расстрела включительно.

32

   Бывший спецназовец по прозвищу Пантера вломился на склад армейского резерва с небольшой группой таких же, как он сам, профессионалов, для которых складская охрана — все равно что пустое место.
   Мощный грузовик лобовым ударом снес ворота в самый собачий час — где-то в четвертом часу утра, и пока часовые продирали глаза, Пантера уже поливал все пространство вокруг короткими очередями, которые неизменно попадали в цель.
   Часовые падали замертво почти без звука. только один вскрикнул коротко и пронзительно — но это не имело значения. Все равно в караульном помещении слышали стрельбу и уже наверняка подняли караул по тревоге.
   Ну да и черт с ним, с караулом. За предыдущие несколько дней Пантера успел хорошо изучить всю систему охраны.
   Считается, что склады охраняет батальон солдат. На самом деле батальон давно раскурочили — бойцы постоянно требовались для более важных дел. Добавим сюда дезертирство, которое не обошло эту часть стороной, а мобилизацию, наоборот, добавлять не станем, потому что складская охрана не относится к тем подразделениям, куда пополнение направляется в первую очередь.
   Раньше, когда на складах еще лежала тушенка, солдат в батальоне было больше.
   Тушенка — это стратегический продукт, и ее надо оберегать, как зеницу ока.
   Но тушенку не уберегли. Какую-то часть съели солдаты — не только из батальона охраны, но и из других частей, разбросанных по Москве. Все в полном соответствии с законом. Но значительно больше консервов ушло налево, и на этом погорело прежнее складское начальство. Поэтому, кстати, Варягу не удалось мирно купить на этом складе средства направленной резки взрывом. Новое начальство берегло свои задницы и погоны.
   Берегло-берегло, да не уберегло. Наверху как-то забыли, что одними задницами склады не прикроешь, и раскурочили батальон охраны по самое некуда. Как забрали чуть не половину бойцов на подавление беспорядков, так и не вернули. И пополнения не прислали. Обещали выделить резервистов, когда мобилизация достигнет пика — да только Пантера не стал дожидаться.
   Пантера был из тех бойцов особого назначения, каждый из которых по боевой мощи соответствует целому подразделению. А с ним было еще двенадцать человек чуть пониже классом. Вполне достаточно, чтобы справиться с неполным батальоном солдат срочной службы. Особенно ночью и с использованием фактора внезапности.
   Некоторые опасения вызывала только охрана «особого объекта» — подземного хранилища, где находились эти самые СНРВ. Этот объект сторожила профессиональная спецкоманда. Но едва грузовик приблизился к объекту и началось боестолкновение, Пантера понял — тут тоже лохи. Всех стоящих людей давно забрали в центр — оберегать любимое коллективное руководство.
   Поняв, что уничтожить нападающих не удастся, спецкоманда заперлась внутри объекта, но Пантера спокойно приказал одному из своих спутников:
   — Найди гранатомет.
   Они даже не стали тащить с собой громоздкое оружие, зная, что на складе есть все, что может им понадобиться. Пантера оглянуться не успел, а помощник уже приволок гранатомет.
   Бойцы поднятого по тревоге батальона охраны уже метались между строениями, но люди Пантеры обращали на них не больше внимания, чем на стаю назойливых мух.
   Дверь «особого объекта» разнесли двумя выстрелами из базуки. Восемь человек ворвались внутрь, пятеро остались у входа — чтобы ни одна муха не проскочила.
   После того, как нескольких солдат боевики уложили меткими одиночными выстрелами, остальные даже не пытались высунуться из-за стен. Самые смелые отчаянно палили из автоматов в белый свет, как в копеечку, а прочие ударились в панику — особенно после того, как один из боевиков, отлучившись на минутку от входа, снял подряд четырех офицеров, включая комбата.
   — Снайпер на крыше! — истошно вопили перепуганные бойцы, а кому-то даже почудился лазерный прицел.
   На самом деле у боевика не было ни лазерного прицела, ни даже оптического, и находился он не на крыше, а на земле — но это не имело ровным счетом никакого значения. Солдатам очень хотелось жить, и в своем стремлении укрыться от снайпера на крыше, они вели себя совершенно неразумно, подставляясь под очереди боевиков, оставшихся у входа в «особый объект».
   — Потери? — спросил Пантера, уже сидя в кабине грузовика, который мчался по территории склада на предельной скорости под непрерывный грохот стрельбы. Это боевики в кузове поливали автоматным огнем все триста шестьдесят градусов окружающего пространства. Водитель тоже стрелял в свое окно, а Пантера — в свое.

* * *

   Солдаты и офицеры батальона охраны в это время все поголовно лежали ничком на асфальте, каждую секунду ожидая взрыва, поскольку склад был набит боеприпасами.
   Пантера даже уволок с особого объекта несколько снарядов объемного взрыва.
   — Потерь нет, — ответил на вопрос Пантеры боевик в кузове. Общались они по рации, но сразу же после этих слов Пантера перевел рацию на милицейскую волну.
   Хотя склад армейский, и батальон наверняка затребовал подкрепления, это уже неактуально. Ловить грузовик в городе будут все силовые структуры, но координировать эти действия должна милиция.
   Милиция раскачивалась долго. Пантера успел перегрузить СНРВ и прихваченное про запас оружие с боезапасом в другую машину, сменить номера на грузовике и отправить его с одним шофером за город, а сам с командой перегрузился в две легковушки, которые разъехались в разные стороны — и только на пути к резиденции Варяга он услышал на милицейской волне сообщение о том, что на армейский склад совершено нападение банды численностью до двухсот человек.
   Трудно выразить словами всю глубину удовлетворения, которое Пантера при этом испытал. Явившись на доклад к Варягу, бывший спецназовец улыбался, как ребенок, получивший в подарок игрушку, о которой он давно мечтал.

33

   Дачники еще не кончили убирать второй урожай, созревание которого растянулось на несколько недель, когда гонцы из города принесли им плохую новость.
   Правительство постановило расширить угодья государственных аграрных предприятий и конфисковать в закрома родины все, что выросло на земле, которую частные лица приобрели самозахватом.
   Это означало, что в Кремле после сравнительно удачной мобилизации опять поверили в свои силы. Ходили слухи, что по лесам уже идут облавы на дезертиров, и нападения на Белый Табор ждали со дня на день, проводя время в спорах на тему"Что делать?" Одни предлагали защищаться — благо оружия в таборе хватило бы на третью мировую войну. Но другим идея защищать стойбище до последней капли крови не нравилась категорически. Каждый день все новые группы таборитов и дезертиров уходили вглубь леса, на запад и север, а по ночам вниз по реке отправлялись плоты, надувные лодки и байдарки с искателями Шамбалы.
   Впрочем, главный центр сосредоточения любителей водных путешествий давно переместился на восточную сторону Москвы — оттуда было ближе плыть до озера и Белых гор, а главное, не надо пересекать по диагонали город. А то менты в последнее время взяли моду перехватывать путешественников на траверзе Кремля и забривать парней в солдаты, а девчонок сажать на пятнадцать суток за непристойное поведение (если те были голые) или за нарушение режима чрезвычайного положения (во всех остальных случаях).
   Казалось, Белый Табор скоро опустеет совсем, но из города шли все новые беглецы и беженцы. Дезертирство угасло на время, но потом возобновилось, потому что настало время дембеля, а приказ об увольнении в запас солдат, отслуживших положенный срок, в назначенный день не вышел. И через неделю не вышел, и дембеля поняли так, что этого приказа не будет вообще.
   И как раз в этот самый момент лесоповальные команды в районе Белого Табора неожиданно преобразовали в продотряды и послали их отбирать продовольствие у дачников.
   Наверное, власти решили использовать эффект внезапности. Мол, дачники и дезертиры ждут, что войска по их душу придут из города по шоссе, и пока они топают три часа по кольцевой автодороге, можно успеть организовать заслон или партизанским методом перехватить колонну на марше. А тут вдруг команда, которая только что рубила лес в километре от огородов, внезапно появляется на участке, забирает все, что на нем есть, арестовывает хозяев за самозахват земли и стремительно отходит к сельхозлагерю.
   Все это выглядело весело в теории, а на практике отряд самообороны, давно созданный, чтобы защищать огороды от воров, в первый же день операции расколошматил один из продотрядов вдребезги и всмятку. Восемь трупов, четырнадцать пленных, остальные разбежались кто куда под громкие крики «Мамочка!» Дачники, между тем, разозлились сильно и намылились пленных вешать, наплевав на конвенции. А не надо трогать сельских тружеников, почуявших вкус к частной собственности и любовь к личному хозяйству.
   Пленные тщетно пытались доказать, что они — люди подневольные, солдаты срочной службы и арестанты-каторжники. Некоторые дачники, правда, склонялись к тому, чтобы помиловать солдат и заставить их отрабатывать грех подневольным трудом. А вот захваченного в плен офицера и уголовников хотели повесить обязательно.
   Уголовники успели прославиться тем, что изнасиловали совсем юную девушку на даче, которую продотряд грабил первой. А офицер отдал приказ сжечь на этом участке дачный домик. И, как будто этого мало, солдаты ранили отца девушки, который пытался помешать уголовникам издеваться над его дочерью. И поскольку было точно не известно, кто именно стрелял, многие (в том числе раненый отец) настаивали на том, что солдат тоже надо убить.
   Спас пленников Тимур Гарин, который появился откуда-то с группой автоматчиков и заявил:
   — Пленных я забираю.
   — А ты кто такой? — возмутились дачники, которые уже предвкушали, как продотрядовцы будут корчиться в петлях.
   — Я — председатель комитета самообороны, — ответил Гарин, и дачникам пришлось подчиниться.
   На самом деле никакого комитета самообороны не существовало в природе, но теперь пути назад не было. С этого дня Гарин без всякого смущения пользовался титулом, который он присвоил себе сам, и никто против этого не возражал.