Антоновская Анна Арнольдовна. Время освежающего дождя

   – Что пожелаешь, Моурави? – спросил Оманишвили.
   – Временное объединение Кахети и Картли. Усиление двух царств общим войском, высшим Советом князей, малым Советом азнауров, торговым Советом купцов… Все дела решать совместно на пользу отечества.
   Ни один шорох, ни одно слово не нарушили огромного молчания. Так перед грозою умолкают горы, перед битвой, на один неуловимый миг, замирает вскинутый меч.
   Картлийцев охватил порыв воодушевления. Они повскакивали с мест, готовые к дружеским объятиям. Перемешались куладжи князей, азнауров, словно пронесся многоцветный поток. Липарит восторженно крикнул:
   – Да живет Грузия!
   Кахетинцы продолжали испуганно молчать. Это несколько охладило картлийцев. Палавандишвили смущенно опустился в кресло, за ним в замешательстве последовали остальные.
   Оманишвили поднялся, оглядел зал. Он не мог сказать, показалось ли ему или нет, но кахетинские азнауры словно уже слились с картлийскими. Даже улыбались они одинаково, даже мех на куладжах ерошился одинаково, как их усы. Он перевел взгляд на кахетинских князей, но у них не нашел поддержки: лишь растерянность и недоумение.
   Настороженный зал выжидательно молчал. Что сказать? Так бывает, когда едешь над пропастью, – конь начинает слезать со скользкой тропы, и одна мысль охватывает всадника – уцепиться за острый камень, за куст, за тропинку.
   – Моурави, говоришь: «временно»? На какое время?
   – Пока царь к вам не вернется.
   Духовенство зашуршало рясами, глаза блестели из-под надвинутых клобуков и митр. Сбывалось давнишнее желание – подчинение кахетинской церкви картлийскому католикосу.
   Кахетинцы продолжали изумленно взирать на Саакадзе: «Ца-арь?! Какой царь? Разве собирается вернуться? Может быть, полководец шутит? Непохоже, лицо неподвижно, как мрамор».
   – Ведь временно, чего опасаются? – хитро прищурился Цицишвили.
   – Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла! – насмешливо процедил Газнели.
   Молчание длилось слишком долго, писцы покусывали перья. У дверей дежурный князь Тамаз Магаладзе сменил сабельщиков.
   Саакадзе обратился к кахетинцам:
   – Предполагал, князья, дружески примете протянутую руку помощи: одним вам не подняться из руин. Надо твердо решить – на коне или под конем? Что ж, подумайте, посовещайтесь… Может, два дня будет довольно? – И Саакадзе спокойным шагом направился к выходу.
   Он хотел уйти один, в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани. Но его тесно окружили не в меру взбудораженные картлийцы. Им хотелось говорить еще и еще. О чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети, хотелось уже вымеривать, делить, подсчитывать и… Нет, пусть Георгий скажет – прочно ли? Временно? Это невозможно! Навсегда! На века! Князья то возбужденно жестикулировали, подкидывая слова, словно мячи, под самый потолок, то в упоении понижали голоса до хриплого шепота.
   – Георгий, а что, если правда царь вернется? – спросил Липарит.
   – Ты о ком, князь?
   – О Теймуразе Кахетинском.
   – Что ж, друзья, приветствовать советую – настоящий царь. Непримиримый враг шаха Аббаса. Сильный десницей, владеет мечом и пером, – медленно протянул: – Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом – Багратид: не надо династию менять…
   Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала блеснуло уходящее солнце. Где-то жужжал шмель, ища выхода. За чинарой олененок настойчиво звал мать.
   И сразу, точно сговорившись, князья бросились друг к другу. «Христос воскресе! Воистину! Воистину!» Лобызались троекратно. Лишь один Зураб продолжал, как приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в него:
   – Князья, ко мне! Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья, други! «Блеск царству вернет…»
   На третьем дворе суматоха. Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся коней. Копейщики то и дело распахивали ворота. Вихрем вылетали без вина опьяненные всадники. Они мчались в новый дом Цицишвили. Два дня! Все решить! На все решиться! Моурави… Нет! Католикос!..
   Когда Саакадзе вошел в покои Газнели, там уже сидел Трифилий. Он поспешил сюда – успокоить прекрасную Русудан. Чуть дрожащей рукой она протянула навстречу Георгию чашу холодного вина.
   – Да не минует тебя чаша сия, Георгий! – благодушно засмеялся настоятель. А Бежан с обожанием смотрел, как отец большими жадными глотками осушал сосуд с живительной влагой.
   В соседней комнате слуги осторожно звенели подносами, готовили стол.
   Маленький Дато звонко шлепал по лбу большого Дато и заливисто смеялся над его выпученными глазами. Саакадзе опустился рядом с Трифилием.
   – Решается судьба Кайхосро… Отец, как думаешь?
   – Пророк Моисей сказал: «Не сотвори себе кумира». Глаголю и я: жертвуй, сын мой, кумиром во имя царства, церкви, трона. Аминь!
   – Аминь! – вздохнул Георгий и, подхватив маленького хохочущего Дато, подбросил высоко и, поймав, звонко поцеловал в пухлые щечки.

 
   Два дня! А может, два года прошло? Откуда столько слов? Страх, сомнения, вопли о помощи! Кто угрожает?.. Чем?.. Подумать надо! Что случилось?.. Кто хочет вырвать из-под ног царство?
   Митрополит Никифор Кахетинский тоже встревожен: не сподобился лицезреть католикоса – до последнего дня съезда укрылся в своих палатах. Картлийская церковь наглухо закрыла двери от священнослужителей Кахети: страдала гордость. Где спасение? В чем?
   Неожиданно ночью прискакал Вачнадзе.
   – В чем? В вашем благоразумии. Неужели не постигли происходящего? Не вы рискуете, а картлийцы.
   Князья пытались расспросить, потребовать совета, помощи от царя. Но Вачнадзе внезапно скрылся. Он догонял Джандиери, направляющегося в Гонио.
   Оманишвили вдруг осенило: Вачнадзе и Джандиери в заговоре с Саакадзе. Но тогда и Теймураз – тоже?! Без сомнения так, иначе зачем придворные приезжали? Из Гонио дорога не легка. Виделись с людьми Моурави! Неужели сам Теймураз такое подсказал?.. Зачем?.. Для усиления Кахети?.. Или чтоб открыть дороги своему коню?.. А потом?.. Впрочем, разве не открыто сказал Моурави: «Пока вернется царь»…
   Об этом кахетинцы спорили и на другой день – князья совместно с азнаурами. Мучились, ломали голову, как поступить? Не опасно ли согласиться?
   – Не согласитесь, – прохрипел Сулханишвили, – Моурави сам возьмет. Слышали, как с кизилбашами намерен расправиться?
   – Кому противоречите?!
   – О другом надо думать: царя Теймураза умолять вернуться.
   – Вачнадзе недаром ворвался и исчез, как дым. Может, к царю поскакал?
   – Царя! Царя надо вернуть! – надрывались кахетинцы…

 
   Католикос поднял крест.
   Сионская площадь всколыхнулась. Кто-то рванулся вперед, его одернул дабахчи. Началась перебранка. На них зашикали. Цепь дружинников оттеснила любопытных.
   – Согласны! – сказали кахетинцы, прикладываясь к холодному золоту…
   Сулханишвили торжественно протянул князю Джорджадзе подставку, покрытую кахетинским знаменем. Азнаур Таниашвили подал Оманишвили серебряный кувшин.
   Такую же подставку, накрытую картлийским знаменем, Квливидзе передал старому Мухран-батони. А Даутбек – серебряный кувшин Ксанскому Эристави.
   Затрубили рога. Митрополит Никифор, священнодействуя, снял кахетинское знамя. На подставке чернела земля, привезенная из первопрестольной Мцхета, как проникновенно заявил настоятель.
   Служки в облачениях, обходя ряды картлийцев и кахетинцев, раздавали зажженные свечи. Все обнажили головы.
   Настоятель высоко держал трикирий, а митрополит поднял руки и как бы осенял ими собравшихся.
   Одновременно Джорджадзе и Мухран-батони, соединив подставки, высыпали землю в кованый ларец и перемешали ее рукоятками мечей.
   – Да будут положены мир и любовь между потомками Картлоса! – произнес Мухран-батони.
   – Да будет земля грузин нераздельна! – ответил Джорджадзе.
   – Да будет! – выкрикнули картлийцы и кахетинцы. Сближая горлышки кувшинов, Оманишвили и Эристави Ксанский благоговейно полили вином землю в ларце.
   – Да скрепит кровью вино Алазанской долины братскую клятву!
   – Да скрепит кровью вино Горийской долины братскую клятву!
   – Да скрепит! – выкрикнули картлийцы и кахетинцы.
   – Аминь! – заключил католикос.
   Трижды ударил колокол Сиона. Первыми обнялись и облобызались Моурави и Андроникашвили. Азнауры, князья, купцы, амкары слились в общем ликовании.
   – Вместе на бой! Вместе на пир! – кричал Квливидзе, сжимая в объятиях Сулханишвили.
   Гремели горотото, гудели колокола тбилисских церквей.

 
   После празднеств наступил последний день съезда. Уже прошло торговое совещание, уже скреплены подписью и печатью правителя и католикоса законы о постоянном войске, о высшем Совете, о малом Совете, о торговом Совете.
   В высший Совет выбраны Георгий Саакадзе – главный, Мухран-батони, Зураб Эристави, Липарит, Цицишвили, царевич Вахтанг. От кахетинцев – Оманишвили, Андроникашвили, Джорджадзе и Мачабели. От церкви – митрополит Никифор и настоятель Трифилий.
   В малый Совет азнауров: Даутбек Гогоришвили – главный, Квливидзе, Зумбулидзе. От кахетинцев – Сулханишвили, Таниашвили.
   В торговый Совет: мелик Вардан Бебутов – главный, тбилисцы – Микадзе, Кобахидзе; от кахетинцев – Орагвелидзе, Якошвили. И амкары: уста-баши Гогиладзе и Сиуш Чинчаладзе.
   Все дела каждый Совет решает в своем кругу, потом передает в высший Совет, куда посылает двух советников – будь то азнауры или купцы.
   Все вырешенное высшим Советом утверждают правитель и католикос…
   Тбилели благословил скрещенные шашки. Выборные поклялись действовать «на отраду и честь царств».
   Впервые собирается высший Совет. Кахетинцы – Андроникашвили и Джорджадзе – встревожены сведениями, просачивающимися через теснины Упадари. Уже как равные требуют они ускорить отъезд посольства в Стамбул. Необходимо запугать шаха военным союзом с султаном.
   Митрополит Никифор настойчиво напоминает о единоверной Русии. Свет, излучаемый крестом, освещает путь в Москву. Патриарх Филарет не одобрит дружбы с неверными турками.
   Зураб Эристави дает волю неуемному гневу: а дружбу с давителем христиан шахом Аббасом не осуждает Филарет?!
   Вспыхивает спор. Моурави молчит. Царевич Вахтанг за Русию. В единении веры сила против магометан. Его поддерживает Липарит. В Московию разумно отправить посольство. Просить в помощь войско с «огненным боем». Клятвенные заверения подтвердить кипами шелка. Мачабели растерянно озирается: он советует не брезгать и полумесяцем. Мирван Мухран-батони решительно против Никифора и Трифилия: не раз посылали в Русию, но все сводилось к щедрым посулам и требованию стать под высокую руку царя северных земель. Трифилий настаивает на своем: раньше тянулось смутное время, а сейчас усилилась Русия. Необходимо добиться спасительного союза. В Кремле московском с почетом встретят Георгия Саакадзе. Великий Моурави сумеет достичь всего.
   Высший Совет большинством одобряет предложение Трифилия. Не сомневаются мдиванбеги, что Моурави искусством своего слова убедит царя Михаила в выгодности союза Русии с Грузией для совместного укрепления южного рубежа.
   Саакадзе внимательно слушает: в доводах много разумного, но он хорошо знает шаха Аббаса:
   – Если бы я верил в успех, не задумался бы. Но, высокочтимые мдиванбеги, у нас время горячее, нельзя охлаждать его далеким путешествием в неизвестность. Посольство в Русию отправим, но отправим и в Стамбул. Обсудите и наметьте послов… Времени на составление грамот, сбор караванов и приготовление даров для Русии и Турции достаточно. В трудный путь советую двинуться ранней весной.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

   Накаливалась земляная печь. В ней обжигали «карга зяги» – шелковый гипс. Затем вынимали обожженные глыбы и размалывали в порошок. В большие чаны выливали кислое молоко, смешивали с порошком и погружали в эту смесь шерстяную пряжу. Через некоторое время вынимали, просушивали и передавали опытным ткачихам.
   Ослепительно белое сукно кроилось ностевками. Мелькали золотые позументы и кисти. Так изготовлялись башлыки для дружины «барсов». Блестели серебряные кисти и позументы для башлыков азнауров, начальников сотен.
   На циновках, покрытых холстом, полукругом раскладывали равномерным слоем отливающую вороньим крылом черную шерсть. Поверх первого слоя накладывали второй, состоящий из отборных косиц, густо обрызгивали водой, свертывали в трубу вместе с циновкой и, под песню, уваливали до уплотнения.
   Просушив хорошенько бурку, расчесывали косицы шерсти щеткой из стеблей дикого льна, опаливали шерстинки изнанки на легком огне и передавали нашивальщицам для отделки оранжевыми галунами и ремнями.
   Сто бурок, выстроенных в ряд, походили на черные скалистые горы, и белые конусы башлыков из них казались сторожевыми башнями на вершинах. Они ждали сотню Автандила Саакадзе.
   Эти бурки и башлыки, вместе с одеждой из тонкого сукна, Саакадзе приказал изготовить спешно. Автандил терялся в догадках: зачем отец так блестяще вырядил его сотню?
   Снова кипит неугомонное Носте. Валяют войлоки для подседельников. Шьют из шерсти войсковые чувалы для хранения зерна. Изготовляют из шерстяных остатков веревки для вьюков и подпруги. Складывают по сотням мафраши и хурджини. Сшивают летние, из холста, и зимние, из войлока, шатры.
   Не задерживает ностевцев и воскресный день. Забыв об отдыхе, они пригоняют шатры и словно приглушают колокольный звон бодрящей трехголосной песней. На южной стороне площади, не затененной ореховыми деревьями, натягивают полотнища, крепят веревки. А песня ширится, круто взлетает, где-то запутывается в облаках и оттуда, будто звонким дождем, падает на суровые отроги.

 
Песня бурю подковала,
«Барсы» оседлали бурю,
Арало, ари, арало!
Запевай, струя Ностури!

 

 
Ветер – песня над долиной,
Оживит и пень и камень,
След стрелы оставит длинный
Над седыми облаками.

 

 
Сабель звон в напеве звонком,
Песня в плен сердца забрала.
Нет, не станет барс ягненком.
Арало, ари, арало!

 

 
И совой беркут не станет,
Так уж, видно, мир устроен:
Крот в норе, а витязь в стане,
Черт в аду, а в битве воин.

 

 
Чем сильней удар десницы,
Тем и песни жарче пламя.
Пню пусть дерево приснится,
Пусть скалу увидит камень.

 

 
На коней шатры, хурджини!
Сталь к руке! К лицу забрало!
Взвейся, песня о дружине!
Арало, ари, арало!

 

   В самый разгар пригонки шатров прискакали из Лихи молодые лиховцы. Не задерживаясь, они напрямик отправились к церкви, щедрым огнем свечей осветили лики святых и лишь потом вышли к шатрам. Их встретили вежливо, но холодно.
   Не на шутку перепуганные лиховцы готовы на все, только бы завязать дружбу с Носте. А на что им дружба ностевцев? Как на что! А где может быть спокойнее, чем под шатром Моурави? Высмотреть невест, породниться с не знающими страха, тем стать ближе к всесильному и притом не очень-то развязывать кисет. Но как подступиться к ностевцам?
   Кругом снуют конные. Подводят буйволов к ярму. Суетятся деды. Скрипят колеса. Волокут какие-то вьюки. И даже девушки не замечают опешивших лиховцев.
   Снаряжение для ностевской дружины грузится под окрики деда Димитрия на арбы. Вот они уже сползли с откоса на старогорийскую дорогу и вереницей направляются в Мцхета. На передней арбе, опершись на бурдючок, радостно щурится на солнце дед Димитрия. А на последней, лихо сдвинув на белую макушку войлочную шапчонку, под скрип колес напевает урмули прадед Матарса.
   По дорогам Средней Картли из царских и княжеских деревень медленно двигаются такие же вереницы с запасом для «обязанных перед родиной».
   А там, в Метехском замке, Георгий Саакадзе совещается с высшими мдиванбегами. Во все стороны несутся гонцы с указами Моурави, скрепленными Советом.
   В пустующие пограничные башни стекаются охранительные отряды. Вымериваются пустыри в Алазанской долине. Раздается земля возвращенцам. Из Верхней Картли на плотах прибывают оружие, утварь, семена.
   Из Метехи мчится Саакадзе домой. Большой двор переполнен людьми. Одни просят совета, другие излагают жалобу или просьбу. Всех выслушивает Моурави: ни один не должен уйти недовольным.
   В зале приветствий с утра до темноты толпятся мелкопоместные князья, азнауры. Отдельно держатся купцы, амкары. У всех неотложное дело, у всех страх опоздать. И никто не удивляется, – почему спешат, куда торопятся? Скорей! Скорей! Враг должен разбиться о могущество царства!
   Нити политики, войска, торговлю держит, как поводья, Саакадзе своей властной рукой.
   И Саакадзе уже в малом Совете, где его с нетерпениом ждут азнауры. Даутбек подробно излагает, как идут дела на «поле доблести». Из Верхней, Средней и Нижней Картли беспрестанно прибывают чередовые. Стекаются арбы с договоренным снаряжением и запасом. Множество шатров теснится у стен Синего монастыря, монахи ропщут, игумен жалуется на нескончаемый рев воинственных парней, нарушающих молитву. Но главное, от скученности могут вспыхнуть болезни.
   Кахетинцы обрадовались. Сулханишвили напоминает, что он уже не раз предлагал устроить стан чередовых в пустующем Герети, вблизи кахетино-иранской границы. Но Квливидзе вскипел: размещать войско для обучения полезно внутри царства, а если уж на границе, то есть еще картлийско-казахская. Зумбулидзе беспокоился об охране груза ароб: может испортиться под солнцем или дождем, могут разворовать, – не все ангелы! Шио-Мгвимский монастырь выслал отборное зерно, а монастырь святой Нины прислал лучшие рубашки, сшитые христовыми невестами для воинства.
   Таниашвили настаивал на скорейшем распределении оружия. Пусть каждая дружина отвечает за принятое. Даутбек не противился, но указывал на необходимость проводить первоначальные учения с личным старым оружием, ибо рубка кустарника и лоз притупляет клинки, а проколы буйволиных шкур – наконечники. И лишь когда дозорные сообщат о движении к черте царства врагов, следует выдать однородное и одновесное оружие, а всем начальникам – проверить вооружение каждого дружинника и его запас.
   Одобрив Даутбека, Сулханишвили вернулся к вопросу о размещении войск: по его разумению, половина дружин должна остаться в Картли, а другая отправиться в Кахети.
   – Устрашать шаха следует, но обученным войском, – спокойно начал Саакадзе. – А пока нужно думать о том, чтобы правильно провести подготовку войск. Поэтому Мцхета превратить в военный город и разместить конные дружины в первопрестольной. Остальных оставить у стен Синего монастыря, – пусть игумен привыкает к шуму шашек. А «обязанные» пусть объединяются совместным учением, развивают рвение к защите царства, в военных играх состязаются в ловкости и догадливости.
   Пока азнауры обсуждали меры, предложенные Саакадзе, он уже спускался в палату торгового Совета. На лестнице его догнал Сулханишвили и шепотом сообщил о прибытии азнаура Лома: князь Вачнадзе просит поспешить со вторым посольством в Гонио. Светлый царь Теймураз хмурится – не похоже, считает он, чтобы правитель Кайхосро собирался покинуть трон Багратидов.
   Замедлив шаги, Саакадзе вполголоса ответил:
   – Пусть Лома передаст князю: как я сказал, так будет. А Дато Кавтарадзе выедет в Гонио своевременно.
   Гулкий шум оборвался, когда Саакадзе вошел в помещение Совета. Мдиванбеги встали, почтительно склонив головы. Опустившись на обитый фиолетовым бархатом табурет, Саакадзе предложил продолжать разговор.
   Дарчо подробно рассказал, как золоточеканные изделия, марена и многоцветная окраска шелков восхитили дамасских и трапезундских купцов, быстро раскупивших караван и охотно обменявших часть товаров на оружие, как трехбунчужный паша пригласил его, Дарчо, на беседу и пытливо расспрашивал о делах Моурав-бека, щедро одарил и просил передать Георгию Саакадзе ятаган, осыпанный бирюзой и алмазами.
   Тут Дарчо развернул шелковую ткань и положил перед Саакадзе дар эрзурумского паши. Когда смолк восхищенный рокот торгового Совета, Дарчо добавил, что трехбунчужник обещал довести до Большого Сераля о дружеских начинаниях Моурав-бека из Гурджистана. Успех пробного каравана вдохновил тбилисских мдиванбегов, и они решительно настаивали на немедленном снаряжении нового каравана, в двести верблюдов, для отправки картлийских товаров в Стамбул. Но раньше всего необходимо построить на новом торговом пути удобные караван-сараи и сторожевые башни в ущелье Хеоба и в Самцхе-Саатабаго – Ахалцихском пашалыке.
   Эрасти улучил минуту и, развязав платок, намеревался всучить Саакадзе кусок чурека с сыром, который в течение целого дня тщетно возил за ним. Но Эрасти постигла неудача – Саакадзе торопился к правителю, еще с утра присылавшему за ним гонцов.
   На метехском дворе Моурави бросил поводья подбежавшему конюху и в сопровождении Эрасти направился было в царские покои, но на средней площадке его догнал дежурный князь Мераб Магаладзе, и Моурави свернул в боковой коридор.
   Он счел нужным удивиться расстроенному виду доблестного Мухран-батони.
   – Ты лучше спроси, Моурави, почему я до сих пор не кусаюсь? Сколько трудов мы с тобой положили! Сумасшедший мальчишка кричит, чтобы сняли с него кличку «правитель». Он трубит, что вся охота за крупными и малыми делами царства обходится без главного загонщика из рода Мухран-батони. Князья при встрече с ним отводят глаза и, вертя лисьими хвостами, льстиво занимают его внимание пустыми разговорами. Разве нельзя оружием заставить хищников уважать решение Картли?
   Не прерывая возмущенного князя, Саакадзе думал: «Хорошо, что старик не догадывается, что это он, Моурави, внушил самолюбивому Кайхосро мысль об оставлении престола».
   – Сам Кайхосро подает плохой пример, открыто показывая пренебрежение к своему сану.
   – А я о чем говорю? Разве можно понять, какая бешеная собака его укусила? У нас в роду не было глупых. Не найдешь ли ты, Моурави, своевременным внушительно побеседовать с неблагодарным?
   – Побеседую, Мухран-батони. Надо так сделать, чтобы народ Картли умолял правителя не покидать трон.
   – Ты это сделаешь?
   – Клянусь мечом – да! Ибо, свидетель бог, не только люблю Кайхосро, но и всем сердцем восхищаюсь его умом и благородством.

 
   Сине-зеленая дымка паласом расстилалась над еще сонной долиной. Стая за стаей с севера низко тянулись лебеди. Саакадзе, придержав Джамбаза, проводил их зорким взглядом.
   – Вот, Эрасти, на юг держат поздний путь. Значит, осень будет долгая и теплая.
   – Не настал ли час, Моурави, скушать все же чурек с сыром? Надоело держать! – хмуро буркнул Эрасти.
   – Можно подумать, что ты жареного фазана предлагаешь, а я отказываюсь.
   – Что же, мне до первого снега беречь дар божий?
   Саакадзе приподнялся на стременах и сорвал ветку, отягощенную желудями:
   – На твое счастье, снега в эту зиму будет много. Посмотри, сколько красавцев на одной ветке.
   – Этим можно радовать свиней, а я – только ишак.
   – Сейчас в Носте проверим, если откажешься от тунги вина и чахохбили, тогда твоя правда. Ну, давай развеселим аппетит! – И, взяв у встрепенувшегося Эрасти чурек, разломил пополам и предложил Эрасти разделить с ним скудную трапезу.
   Георгий принялся за обе щеки уписывать хрустящую горбушку, обильно посыпанную острым сыром. Они выехали на опушку и по откосу спустились в лощинку к роднику. Джамбаз радостно заржал, решительно остановился и потянулся к воде.
   Всадники спешились. Саакадзе, прильнув к каменному желобку, стал глотать прозрачную воду, словно собирался осушить весь родник.
   В Носте Хорешани встретила Саакадзе упреком: совсем забыл семью, а сейчас нужны его советы, – ведь предстоят две свадьбы!
   – Очень хорошо, – рассмеялся Георгий, – почти все владетели из замков переехали в Тбилиси, – ждут обещанных празднеств, а обещанное надо выполнять. Вот и включим свадьбы в число празднеств.
   – Кстати о свадьбах, – с напускной важностью проговорил Дато. – Ко мне уже дважды приезжал Беридзе из Лихи.
   – А что ему, речному червяку, надо? Не пошлину ли решили убавить и тем мозгов прибавить? – хмурился Элизбар, вспоминая неудачный исход своей миссии.
   – Про пошлину совсем не говорил, а про невесту слишком много. Дочь высокого Иванэ, Нателу, высмотрел его старший сын; оказывается, умирает от любви… умоляет помочь.
   – От одной любви? А может, и от страха за участь лиховской рогатки? Полтора мешка речного песка им в рот! И еще добавь…
   – Не кипи, Димитрий, – поспешно прервал Дато, – что может выйти из ничего? Каждое воскресенье приезжают лиховцы высматривать невест. Но ни атласные куладжи, ни дорогие украшения не прельщают ностевок. Самая невзрачная, Софико с Нижней улицы, не пожелала выйти замуж за водяного черта…
   – А этот, собачий сын, самую красивую выбрал.
   – Это, Даутбек, и я заметил.
   – Еще бы Дато не заметил, – прыснул Гиви, – сам перед ней крутил усы в церкви.
   – А Натела как? Не соблазнилась богатством?
   – Ты угадал, Георгий, соблазнилась, только стыдится подруг, молчит. Полагаю, Иванэ тоже жаждет за самого богатого лиховца выдать дочь, но стесняется дедов, засмеют.
   – Вот что, передай Беридзе, что ты меня упросил. Быть свадьбе.
   – А это зачем, Георгий?
   – Так, мыслю, следует. Нельзя влюбленного томить в путах Великого Моурави.
   Долго потешались над лиховцами, изощряясь в «ласковых» эпитетах и «красочных» пожеланиях.