Арбенина Ирина. Эликсир вечной молодости

   А у Анны было суеверное чувство, что, пока она здесь, в Рукомойске, ее московская жизнь как бы остается в неприкосновенности — такой же свободной от Фофанова, Бобочки и прочих, как и еще несколько дней назад. Ей казалось, что она имеет право вернуться домой, только закончив здесь все свои дела и рассчитавшись подчистую. Это означало, что надо раскрыть загадку смерти Нины Фофановой. И тогда…
   Да, тогда Светлова освободится. Правда, при одном важном условии, что виновником смерти Нины не был сам Фофанов.
   Именно это и было тем самым “естественным” объяснением гибели Фофановой, которое приходило Анне на ум.

* * *

   — Звонила Римма Ивановна, — сообщил Ане Богул.
   — Кто это?
   — Ну, начальник колонии.
   — Да? И что же?
   — Они там поговорили с девушками… Провели, так сказать, беседу. И знаешь что…
   — Что же?
   — По всей видимости, Фофанова ехала тогда в колонию.
   — Да?!
   — Одна из ее подружек, еще отбывающая срок, призналась, что ждала ее в гости.
   — Точно?
   — Больше того, в книге запись… У этой девушки было назначено свидание. И именно — с Фофановой Ниной Викторовной.
   — А там какое число, Богул?
   — Двадцатое октября.
   — Вот как?
   — Именно! И рано утром двадцатого вы как раз Фофанову на дороге и обнаружили…
   Мяуканье доносилась из-под лопуха.
   Светлова была довольно равнодушна к животным, но она была неравнодушна к беспомощности и мучениям.
   Очевидно, кто-то оставил здесь, у дорожки, ведущей к мотелю, этого крошечного котенка. И пока стояло осеннее тепло и здоровый лопух скрывал его от ворон, страдалец еще держался.
   Но сейчас шел дождь, пожухлый, проеденный до дыр гусеницами лопух пропускал холодные капли, и под котенком уже собралась порядочная лужа. Еще чуть-чуть — и можно пускаться в плавание. А плавать слепой и серый не умел, и вообще он уже порядком окоченел.
   — Да, крыша у тебя — того… — посетовала Светлова на дырявый лопух, под которым прятался котенок. И взяла страдальца на ладонь. — С прорехами! И вообще… Какая-то слишком сезонная у тебя крыша… А осенью лопухи вянут, видишь ли, милый друг.
   Бобочка отреагировал на слово “крыша”.
   По всей видимости, наряду с немногими другими это слово было в его сознании ключевым.
   Он оглянулся и больше уже не отворачивался, внимательно наблюдая затем, что Светлова делает с котенком. Уехал он, только когда убедился, что Светлова налила котенку молоко.

* * *

   У котенка было что-то не в порядке с желудком. Светлова вымыла крошечное обгадившееся существо, завернула его в сухое махровое, нагретое феном полотенце — феном самого котенка она сушить побоялась — еще сдует такого эфемерного! — и, прижимая его к себе, чтобы не замерз, пока сохнет, загляделась в окно.
   Ночь за окном была на удивление звездная. Котенок согрелся у светловского живота и мерно урчал. А Светлова под это урчание, глядя на звезды и кривые черные, с опадающими листьями деревья за окном, почему-то вспомнила Сашу Черного:
 
   Никогда у лукоморья
   Не кружись, толстяк, вкруг дуба, —
   Эти сказки и баллады
   До добра не доведут
   Вдруг очнешься глушь и холод,
   Цепь на шее все короче,
   И вокруг кольцом собаки
   Чуть споткнешься — и капут
 
   Это были лучшие стихи про котов, которые она знала…
   И про людей — тоже.
   Утром на подоконнике она обнаружила банку “Китекет”.
   «Вот, оказывается, где наше слабое место! — цинично обрадовалась Светлова, думая про Бобочку. — Вот где она — брешь в жестоком сердце!»
   Кстати, довольно распространенный вариант: человек, который запросто придушит себе подобного, бывает крайне сентиментален, когда речь заходит о животных.
   «Мозг у Бобочки меньше наперстка, — почти ласково думала про себя Светлова, — а сил для напряженной уголовной жизни требуется очень много…»
   Такие, как Бобочка, вырастают из детей, которых с рождения окружает тотальная жестокость, включая в первую очередь и их собственных, не имеющих человеческого облика родителей. Если эти родители вообще имеются, что часто бывает даже хуже, чем их отсутствие. И, в общем, порой единственные живые существа, проявляющие к ним доброе отношение, — это собаки да кошки. Отсюда и ответное чувство.
   Светловой вообще казалось, что страстно, маниакально жалеют и любят животных обычно те, кто не любит людей. Очевидно, потому, что не видели от них, в отличие от животных, ничего особенно хорошего.
   Подобранного серого котенка Анна, не мудрствуя, так и назвала Серым.

* * *

   Через некоторое время у Серого нехорошо вздулся живот.
   И, как всегда навестивший “Ночку”, Бобочка пришел в невероятное волнение.
   По правде сказать, котенок был совсем плох.
   Ветеринар в городе, к которому Аня и Бобочка отвезли Серого, быстро поставил диагноз. И пустые глаза Бобочки вдруг затуманило чуть не самой настоящей слезой.
   Бобочка достал даже нужное лекарство. Но было уже поздно.
   Поездка к ветеринару, а затем и похороны в какой-то мере сплотили Светлову и Бобочку.
   Розово-жемчужный закат над полем, на краю которого они хоронили Серого, коньяк из фляжки, красота мира, раздумья о жизни и смерти…
   Все это должно было, по Аниному разумению, некоторым образом размягчить железного бандита Бобочку.
   И на могилке Серого, понимая, что цинично пользуется моментом, Светлова все-таки решилась задать Бобочке некоторые вопросы. Ибо, вполне искренне жалея беднягу Серого, Анна, прогнозируя свое близкое будущее, не могла не пожалеть и себя.
   — А что, Боб, Фофановы дружно жили? Душа в душу?
   — А тебе-то что?
   — Ну, понимаешь… — Аня не стала крутить, рассчитывая — возможно, совершенно опрометчиво! — на то, что смерть Серого, пусть ненадолго, но сделала их с Бобочкой по-человечески ближе. — Для меня важно знать некоторые детали. Ну, если я хочу понять, что случилось с Ниной…
   — А-а.., это тебя волнует…
   Бобочка равнодушно отхлебнул из фляжки коньяку. Было видно, что и Нина, и сама Светлова не сильно его волнуют, по сравнению с не пережившим дисбактериоза страдальцем Серым.
   — Сначала они с Фофаном жили дружно, последнее время — нет, — тем не менее ответил он словно нехотя.
   — А в чем было дело?
   — Ну, как сказать…
   Бобочка в упор глядел на крошечный бугорок, венчавший могилку Серого на краю огромного поля, и молчал.
   — Фофанов Нине изменял? — решила помочь Аня, избрав для примера наиболее распространенный повод для супружеских скандалов.
   — Не он.
   — Не он?
   — Говорю, не он. Она. Гуляла.
   — Неужто нашла лучше?
   — Не она нашла… Ее нашли. Бобочка глянул куда-то вверх.
   — Понятно…
   Единственный вариант, при котором такой субъект, как Фофанов, стал бы, хоть и недолго, но терпеть супружескую измену — это если супруга изменяла ему с тем, кто выше, могущественнее и сильнее его. С тем, кто был над ним.
   Ну что ж, эта версия вполне вероятна.
   В общем, по-видимому, Фофанов хотел супругу наказать, но боялся гнева вышестоящей инстанции — хозяина.
   Тогда, значит, он все сделал тайно.
   Дождался, когда Нина поедет навестить товарок в колонию.
   Догнал, инсценировал самоубийство.
   А теперь, когда в самоубийство не поверили, роет землю — организует расследование. Ищет мифического убийцу с помощью Светловой!
   Разумеется, он не верит, что Анна в состоянии докопаться до истины, потому и привлек ее к расследованию.
   И, разумеется, карта Светловой заранее бита Через некоторое время Фофанов “решит”, что надо наказать детектива за нерадивость и неудачливость, — и все, Анюте конец.
   Так что думать Светловой надо не о том, как докопаться до истины. Добиваться тут успеха бесполезно. Стоит Светловой докопаться, и ее тут же саму закопают.
   Думать надо о том, что пора сматываться. Поэтому на всякий случай вечером Светлова собрала вещи.
   От этой иллюзорной готовности к отъезду ей стало чуть легче. Однако этот детский самообман — иллюзия, что можно закинуть сумку в машину — и адье! — все равно не помогла ей заснуть.
   Ну, допустим, она удерет. И что? Фофанов и сотоварищи тут же нагрянут к ней домой — к ничего не подозревающему Петру.
   А что делать Пете? Предупредить фирму, что намерен уйти в бессрочный отпуск?! Ни одна фирма, которая платит приличные деньги, не дает своим сотрудникам больше десяти дней отпуска… Хочешь большой отпуск — становись нищим бюджетником и отдыхай до опупения…
   «Что жена твоя, Петя, натворила!»
   С тем Аня и заснула.

* * *

   Телефон разбудил Светлову в три утра. Это был Богул.
   — Не хотите прокатиться?
   — Далеко?
   — Да не очень. Эдак километров с двадцать прогулка.
   — Что-то случилось?
   — Получается, случилось. Только что позвонил один дальнобойщик знакомый. Там на обочине машина стоит…
   — Что, тоже.., такая? — Светлова затаила дыхание.
   — Он не знает. Не останавливался. Видел только, что стоит на обочине.
   — Что же его насторожило?
   — Да ничего особенного, в общем. Только время… Ночью машина на пустынной дороге с выключенными фарами… Ведь люди уже, как бы это сказать…
   — Напуганы?
   — Ну взволнованы, что ли…
   — Слухами земля полнится?
   — Кроме того… Мы просили тех, кто постоянно тут ездит, о таких вещах сигнализировать.
   — Но, может, там просто кто-то спит или отошел по надобности? Или парочка влюбленная?
   — Все может быть. Так вы поедете?
   — Разумеется!

* * *

   Дорога в этот час совершенно пустынна. И хотя было довольно темно, они заметили иномарку еще метров за сто.
   Больше всего им хотелось обнаружить там недовольную их вторжением влюбленную парочку или хмурого, меняющего свечи водителя…
   Но машина была пуста.
   "Фольксваген-Гольф”. Новенькая. Ключи на месте. Не ограблена.
   Богул достал, пошарив в бардачке, документы.
   — Свиридова Лидия Федоровна.
   В машине был термос.
   Лейтенант отвинтил пробку — и над горлышком заклубился теплый пар.
   — Кофе, — прокомментировал Богул. — Очень горячий. Нисколько не остыл!
   Только человека в машине не было. Исчезла Свиридова Лидия Федоровна.
   — Пятая?
   — Пятая.
   — Ну и ну! — покачала головой Светлова.
   — Да, так наша область скоро точно Бермудский треугольник переплюнет!
   — Итак, вопрос! Смерть Фофановой связана с этими пустыми автомобилями или нет?
   — Нет.
   — А я думаю, да.
   — Ну и думайте себе на здоровье!
   — А вы даже допустить такой вариант не желаете?
   — Хорошо, пусть. Не желаю, но… Только ради пробной версии.
   — Тогда что их, эти автомобили, объединяет?
   — Ничего…
   — Совсем ничего?
   — Совсем. Разве только бесследно исчезнувшие владельцы этих машин, совершенно разные люди.
   — Вы добавите все-таки к ним и Нину Фофанову?
   — Ну, хорошо — добавляю… Так вот, все они, включая и Фофанову, повторяю, совершенно разные люди. Разные по возрасту, положение в обществе, роду занятий, комплекции, росту, цвету волос, полу, семейному положению и т.д. Если это работа маньяка, остается предположить только одно: его чем-то сильно раздражают владельцы личных автомобилей! Конкретно — иномарок. Так как ничто иное, абсолютно ничто иное их не объединяет.
   — Нет, не правда. А загадочность появления? Много ли столь чудных происшествий насчитывает история вашей тихой глубинки? Сами говорили: лет эдак двести ничего похожего не было. А тут за несколько лет пять явных случаев.
   — Ну, если только это…
   — Итак, их объединяет единый временной отрезок. Время.
   — Да… Последние несколько лет. Точнее, три с половиной года…
   — Место?
   — В общем, да.., место. Все тот же “треугольник”.
   — Что еще?
   — И… Все. Больше ничего!
   — Все-таки кое-что их еще объединяет… — Светлова наклонилась и пилкой для ногтей отколупнула с колеса засохший кусочек белой глины. — Вот! Полюбуйтесь!
   — Чем же тут любоваться?
   — Забыли? Точно такая, как на машине Фофановой, и на кроссовках у этой Немой…
   — И еще, наверное, в ста двадцати пяти местах нашего города, района и области! Впрочем, я действительно забыл, что белая глина — это ваш, Светлова, пунктик!
   — Что касается области — не знаю. А вот города… Я, надо признаться, все время эту глину ищу. С того самого дня, как увидела ее на машине Фофановой. Да что-то больше нигде не видела. Представьте, именно такой — больше нигде нет!
   — Ну, так уж и нигде! Где-то же она все-таки есть, эта глина? Надо только хорошенько поискать.
   — Вот и поищите! — усмехнулась Светлова. — Я лично могу вас только поздравить: теперь вам будет чем заняться, скучать не придется. Особенно если речь идет действительно о масштабах области… Сколько там Дании, Норвегии и Люксембургов может уместиться на территории вашей орденоносной губернии?
   — Ну, с рюкзаком я бродить, конечно, не буду. Не надейтесь! — хитро усмехнулся Богул. — У меня и другие зацепочки есть. Не то что ваша глина. Есть и кое-что еще, кроме этой глины! Я вот, например, уже вызывал для беседы нашего кавказского друга Отарика…
   — Ну и как? — насторожилась Светлова, уже зная, как Богул любит сюрпризы.
   — Да так… — нарочито лениво не торопился Богул. — Договорились встретиться еще раз. Хотите поприсутствовать на этой следующей встрече?
   — Хочу.
   — Значит, что-то в этом все-таки есть, чтобы взять кого надо за шкирку — и потолковать?! Полезно? Признаете?
   — Ну ладно, Богул… Я, в общем, никогда не сомневалась в полезности ваших приемов. Меня смущает, так сказать, этическая сторона.
   — А меня лично уже ни хрена в этой жизни не смущает, — признался Богул. — Если ниточки от этих “бермудских” автомобилей тянутся к Кикалишвили, то это все объясняет.
   — Ну, так уж и все?
   — Многое!
   — Но ведь это не ограбления!
   — Как сказать… Все-таки, возможно, кое-что исчезло. Вместе с хозяевами машин. Драгоценности, которые могли быть на женщинах, путешествующих на таких машинах, часы… Мы не знаем, кроме того, в точности, были ли у них при себе крупные суммы денег? Возможно, грабители просто не имели возможности воспользоваться их дорогими машинами. Все-таки для этого надо иметь налаженную цепочку сбыта. А преступники, возможно, в автомобильном деле дилетанты. Но это не значит, что, оставляя дорогие машины, они не грабили по мелочи: часы, бумажники, золотые украшения. Наверняка у многих из пропавших были хорошие часы… А дорогие часы в стране, где и за сто рублей могут замочить, не мелочь.
   — У меня ощущение, что все это, Богул, вы говорите не просто так.
   — Конечно, не просто. Я вообще непростой… Обратите внимание во время предстоящего разговора на руки нашего друга — наперсника мадемуазель Немой, господина Кикалишвили!
   — Кольцо?
   — Точнее, вглядитесь, по мере возможности, хоть это и не просто, в его волосатые запястья…
   — Часы?
   — Именно. Мы точно знаем, что у одного из исчезнувших были именно такие. Родственница оставила описание.
   — Совпадение?
   — А мы проведем опознание! Вызовем эту родственницу. Съездим к ней сами, в конце концов, если не захочет приехать!
   — А Немая? Что с ней делать? Как к ней подобраться? Поговорить бы с кем…
   — Неплохо бы.
   — Может, с ее хозяевами?
   — Ага… Что, думаете, Туровские скрывать от нее станут, что их расспрашивали? А девушка узнает, что ею интересуются, — и тут же все, кто стоит за ней — если стоит, конечно! — будут в курсе и переполошатся. —Еще исчезнет, того и гляди, наша Немая! Нет, никого из тех, кто рядом с ней, информировать о том, что она вызывает у нас интерес, мы не будем… Хозяев мотеля ставить в известность не стоит.
   — Но вы же уже “тронули” Кикалишвили!
   — Что, я похож на дурака?! Я и виду не подал, что знаю о его отношениях с Немой. Вызвал так — как бы для профилактики, потолковать о делах наших скорбных, о старых проблемах… Поверьте, у таких, как он, кожа не тонкая. Отарик — это вам не законопослушная библиотекарша! Для него такие вызовы в милицию — не сенсация.
   — А что же делать? У Немой ведь ни родственников, ни родителей…
   — Ну, почему же…
   — Приют?
   — Вот именно.

* * *

   Все-таки Светловой впервые за все время пребывания в этом городе стало чуточку полегче. Впервые за последнее время впереди чуть посветлело.
   Эта глина на колесах обнаруженной только что машины некоей Лидии Федоровны Свиридовой воскрешала для Анны надежду…
   То есть если то, что случилось с Фофановой, — только одно из звеньев всей цепочки происшествий с автомобилями, — то, возможно, это и не Фофанов убрал свою жену…
   Если бы ему надо было наказать жену, при чем тут все остальные?
   Зачем ему эта Свиридова Лидия Федоровна, не успевшая выпить свой кофе из термоса?
   И если это не Фофанов виновен в смерти Нины… Тогда у Светловой все-таки есть шанс.
   Тогда, если Анна докопается до истины, Фофанов ее отпустит подобру-поздорову.
   Надо просто докопаться.
   Ничего себе — просто…

Глава 6

   Снова каменный забор женской колонии — с колючей проволокой.
   Римма Ивановна разрешила Светловой беседу “с той девушкой”. Беседу с девушкой, которую ехала в колонию навестить Фофанова.
   — Вы только не очень с ней раскисайте! — предупредила Аню начальница. — А то они все трогательные такие.., юные! Пока один на один в темном переулке с ними не окажешься.
   Когда Светлову провели в комнату, эта девушка уже ждала. Сидела, чинно положив перед собой руки на стол, — приблизительно так, как полагается в первом классе на уроке чистописания.
   Светленькая, аккуратная такая девочка.
   Аня села напротив.
   — Вы, Люда, сколько времени с Семерчук вместе…
   Светлова не решилась употребить слово “сидели” — и запнулась.
   — Сидели-то? — помогла ей юная заключенная. Девушка посмотрела на потолок, пошевелила губами…
   Правда, пальцы на руках загибать не стала. Она явно умела считать в уме, и это обнадеживало.
   — Что же, Нина раньше освободилась?
   — Ну да.
   — У вас что, срок больше?
   — Ага.
   — То есть.., намного больше?
   Светлова в уме прикинула: Семерчук уже освободилась, замуж вышла, погибнуть уже даже успела — а эта все сидит и сидит… При том, что и у Семерчук срок был немаленький — за убийство все-таки.
   — Намно-ого больше, — протяжно подтвердила девушка.
   — Что же вы такое натворили?
   — Да я это.., с особой изощренной жестокостью. Поэтому мне так много дали.
   Светлова не решалась спросить: кого это ясноглазое юное существо — “с особой изощренной жестокостью”?
   Но та сама объяснила:
   — Бабушку. И отчима с матерью.
   — Понятно… — не удержалась от вздоха Светлова.
   — А кто это с ней, с Нинкой, сделал? — Девушка подняла на Светлову ясны очи.
   Можно было не бояться, что она заплачет. Девчонка, очевидно, просто не умела этого делать — плакать.
   — Я не знаю, — честно ответила Светлова.
   — Не знаете?
   — Хочу узнать.
   — А-а!..
   — У вас что, дела какие-то с Ниной были? — спросила Аня у юной заключенной. — Зачем она к тебе ехала?
   — Да нет, никаких дел… Какие у нас тут могут быть дела?
   — Просто она ехала тебя повидать?
   — А что? Думаете, если мы такие… — девчонка кивнула на окна с решетками, — уже и нельзя?
   — Нет, почему же.., я так не думаю.
   — Мы, если хотите знать, настоящими подругами были…
   — Я верю. Поэтому и приехала к тебе поговорить о Нине. Расскажешь мне о ней?
   — Ну… Не знаю…
   — Нина тебе о своей семейной жизни, о муже рассказывала?
   — Ну, рассказывала немного, когда приезжала.
   — Они как жили с мужем? Хорошо?
   — Ну, не знаю…
   — Люда, она ведь погибла, не забывай…
   — Ну не знаю… Вообще-то, она последнее время говорила, что ребенка хочет завести.., очень. Да что-то там не получалось. Вот это ее волновало.
   — А еще что-нибудь можешь вспомнить о Нине? Ну, примечательного?
   — Она.., она… — девушка вдруг оживилась. — Она вообще та-акая была! Я таких девочек даже больше и не встречала в жизни… Она, например, выпутываться могла!
   — Выпутываться?
   — Да, выпутываться. Ну, как бы это сказать… В буквальном смысле!
   — Что это значит?
   — А вот что…
   Девочка вытянула шнурок из кроссовки.
   — Давайте я вам руки завяжу.
   — Еще чего!
   — Ну, вы мне завяжите.
   Светлова завязала у нее на запястьях шнурок.
   — Вот видите… — Ее собеседница потянула узел. — Не получается у меня. А у Семерчучки такие суставы были… Ну, что ли, гибкие очень… Она могла выпутываться.
   Мы даже спорили много раз на это с другими девочками. И Нинка всегда выигрывала. И мы, в общем, с ней неплохо за счет этого жили. Она передачи сколько раз выигрывала! Деньги, конфеты, чай… Ее свяжут — на спор, а она возьмет и развяжется!
   Выпутывалась, значит… В буквальном смысле!

* * *

   Заехав прямо из колонии к Богулу, Аня застала лейтенанта “заделом”…
   — Может быть, какие-то царапины? Какие-то особенности? Браслет, скажем, плохо защелкивался? — допытывался Богул у пожилой женщины, сидящей у его стола.
   Лейтенант мельком, не прерывая беседы с женщиной, кивнул Анне, давая понять, что она может зайти.
   — Знаете что… — женщина задумалась. — Его часы все время отставали… Ровно на две минуты. Если это действительно его часы, — она кивнула на “Ролекс” перед собой на столе, — то они тоже должны отставать… И.., ровно на две минуты!
   Светлова сообразила, что к чему, — посетительница в комнате Богула, очевидно, была родственницей пропавшего год назад владельца машины, вызванная лейтенантом из Москвы.
   И речь явно шла о часах, запримеченных Богулом на руке Кикалишвили.
   — Ну, это слабая зацепка… — возразил Богул. — Их можно было уже сто раз отрегулировать. Показать хорошему мастеру.
   — Он показывал! Все не так просто… Вадик был очень аккуратным человеком. Пунктуальным до минуты… Знаете, в бизнесе иногда и минуты могут оказаться решающими. И он часы неоднократно пытался отладить. Но они словно заговоренные. Две минуты — каждые сутки. Не больше не меньше. Он, в общем, все собирался купить другие… Да все откладывал.., потому что именно эти часы были ему очень дороги… Подарок! К сожалению, другие часы он купить так и не успел. Женщина принялась тереть глаза платком. Понятно было, что теперь у нее и надежды не оставалось на то, что этот пропавший Вадик обнаружится… Если часы нашлись, а хозяина спустя почти двенадцать месяцев так и нет, то это могло означать только одно. А именно: то, что он уже никогда не найдется.

* * *

   Когда женщина ушла, Богул взял в руки часы и, сверившись со своими, поставил на них точное время.
   — Итак… Проведем эксперимент. Сейчас двенадцать часов сорок минут. Через сутки увидим: отстают эти часы на две минуты или не отстают… Это часы Кикалишвили, — пояснил лейтенант Ане.
   — И вы думаете, что именно они принадлежали пропавшему автовладельцу Вадику?
   — Увидим!
   — А вы уже спросили у Кикалишвили, откуда у него эти часы?
   — Пока нет. Еще время не пришло… Чтобы задать ему этот вопрос убедительно, толково, я должен точно знать, что эти часы принадлежали пропавшему человеку. Тогда уж я друга Отарика спрошу так, что он не отвертится. Ну, а задам я этот вопрос сейчас… Что будет? Скажет Отарик: где взял, где взял — купил! И давить пока на него нецелесообразно. Этим приемом тоже нужно пользоваться с умом, в удобные моменты. Что ломать человека без особой нужды… Нет смысла.
   Лейтенант убрал часы в сейф.
   — Время пошло!
   — Кстати, Богул, а каким образом у вас оказались часы Кикалишвили? — удивилась Светлова. — Как вы оформили изъятие?
   — Да ничего я не оформлял, — хмыкнул белобрысый лейтенант, — просто попросил на время.
   — Ничего себе “просто”! И он согласился? Теперь пришла очередь лейтенанта удивленно поглядеть на Светлову.
   — Да… А что? У него были варианты?
   — Ах, ну да! — вздохнула Светлова. — Кажется, на наших бескрайних просторах это называется “диктатурой закона”.
   — Да бросьте вы подыскивать определения тому, без чего в нашей жизни никак не обойтись! — махнул рукой лейтенант. — Не углубляйтесь в эти дебри. Какая разница, как называется? Важно не как называется, а почему явление существует. И тут мы с вами, увы, ничего изменить не в состоянии. Поверьте уж мне в данном случае как историку.

* * *

   Светлова усмехнулась: список ее визитов был на редкость изысканным. И очень насыщенным. Колония… Милиция… Теперь вот — приют!
   — Осич Валентина Терентьевна.
   Полная женщина с внешностью матери-героини пожала Светловой руку.
   — Только, пожалуйста, излагайте вашу просьбу коротко. А то у меня скоро полдник.
   — У вас?
   — Ну, у детей, я хочу сказать…
   — Как к вам трудно попасть! — пожаловалась для начала Аня.
   — Совершенно верно.
   — То есть, если бы Богул за меня не походатайствовал, вы бы и говорить со мной не стали? — Возможно. Наш приют — это детское учреждение, и оно не может не быть закрытым. Не говоря уж о том, что близкие и родные наших детей — это часто социально опасные личности. Поэтому кто попало войти сюда не может.
   — Я уже убедилась.
   Действительно, первоначальная Анина попытка войти в здание приюта была незамедлительно пресечена охраной. Довольно жестко, надо сказать, будто Светлова пыталась проникнуть в хранилище банка.
   И только предварительно созвонившись с директрисой приюта Валентиной Осич и сославшись на просьбу Богула, Анне удалось договориться о встрече. Все это несколько контрастировало с внешностью Осич, с почти материнской теплотой и уютом, исходившими от этой пышной и приятной дамы, что так и хотелось гонимому страннику прислониться к ее пышному плечу и хоть немного отдохнуть. Такая и пожалеет, и приласкает. Правда, с этой женственной теплотой контрастировало и решительное, жесткое рукопожатие Валентины Осич. Неожиданно мужской жест. Как известно, женщины не обмениваются рукопожатиями — во всяком случае, спокон веку, согласно этикету, это было не принято.