Страница:
В 9.47 он покинул отель и, как обычно, быстрым шагом направился в сторону Бонд-стрит.
— Всем постам!
Стивен и Робин встрепенулись, очнувшись от своих мыслей.
— Только что прошёл на Брутон-стрит, направляется к Бонд-стрит.
Харви быстро шёл по Бонд-стрит, не обращая внимания на галереи, где он уже побывал.
— Жан-Пьер, он в пятидесяти метрах от тебя, — произнёс Джеймс, — сорок метров, тридцать… двадцать метров… О нет, проклятие, он зашёл в «Сотбис». А там сегодня в продаже только средневековые раскрашенные панели. Черт, не знал, что они могут заинтересовать его.
Он поглядел на стоявшего в отдалении Стивена, выглядевшего более толстым от поддетой под пиджак одежды и чуть загримированного под солидного бизнесмена. Воротничок и очки без оправы делали его похожим на немца. В динамике послышался его голос:
— Джеймс, я иду в галерею Жан-Пьера, а ты оставайся к северу от «Сотбис» на дальней стороне улицы. Будешь докладывать обстановку каждые пятнадцать минут. Робин, иди на аукцион и помаши перед носом Харви приманкой.
— Стивен, этого нет в плане, — заикаясь, произнёс Робин.
— Импровизируй на ходу, а то тебе придётся заниматься только состоянием сердца Жан-Пьера, но без всяких гонораров. Понял?
— Понял, — нервно ответил Робин и вошёл в галерею.
Там он сразу же подошёл к ближайшему зеркалу. Его действительно нельзя было узнать. Поднявшись наверх, он заметил Харви в задних рядах аукционного зала и сел в кресло за ним.
Продажа средневековых панелей шла бойко. Харви понимал, что по идее они должны бы ему нравиться, но никак не мог заставить себя полюбить готическое пристрастие к мишуре и ярким позолоченным цветам. Собравшись с духом, Робин негромко заговорил со своим соседом слева:
— Панели выглядят довольно красиво, но я совсем незнаком с этим периодом. Предпочитаю современное искусство. Но мои предпочтения не в счёт, надо что-то написать и для наших читателей.
Сосед Робина вежливо улыбнулся:
— Вы освещаете все аукционы?
— Почти. Особенно если там ожидаются сюрпризы. Во всяком случае, в «Сотбис» всегда можно узнать последние новости о галереях. Например, сегодня утром один из ассистентов сказал мне, что в галерее Ламанна появилось нечто совершенно особенное, из импрессионистов.
Робин старательно прошептал эту информацию над правым ухом Харви, а затем, устроившись в кресле поудобнее, стал ждать, какой эффект она произведёт. Вскоре его ожидания были вознаграждены: Харви поднялся со своего места и стал пробираться на выход. Робин подождал, пока продали ещё три лота, скрестил пальцы и пошёл за ним.
Снаружи Джеймс продолжал терпеливо караулить Харви.
— 10.30 — не появился.
— Понятно.
— 10.45 — не появился.
— Понятно.
— 11.00 — не появился.
— Понятно.
— 11.12 — всем постам, всем постам!
Джеймс быстро заскочил в галерею Ламанна, а Жан-Пьер снова убрал из витрины акварель Сазерленда «Темза и лодочник» и заменил её потрясающей картиной Ван Гога, какой лондонские галереи ещё не видели. Сейчас или никогда: объект целенаправленно приближался по Бонд-стрит прямо к цели.
Картину нарисовал Давид Штейн, достигшей скандальной известности в мире искусства подделкой более трехсот картин и рисунков широко известных импрессионистов, за которые получил в общей сложности 864 000 долларов, а позднее четыре года тюрьмы. Его разоблачили в 1969 году, когда он устроил в галерее «Нивея» на Мэдисон-авеню выставку своего Шагала. Штейн не знал, что сам Шагал в это время находился в Нью-Йорке в музее Центра Линкольна, где выставлялись две его самые знаменитые работы. Когда ему сообщили о выставке на Мэдисон-авеню, он с возмущением заявил в окружную прокуратуру, что эти картины являются подделками. Штейн уже успел продать одного поддельного Шагала Луису Д. Коэну почти за 100000 долларов. И до сегодняшнего дня в Галерее современного искусства в Милане имеются полотна Штейна-Шагала и Штейна-Пикассо. Поэтому Жан-Пьер не сомневался, что сможет повторить в Лондоне то, чего Штейн добился в Нью-Йорке и Милане.
Штейн продолжал перерисовывать картины импрессионистов, но теперь подписывал их своей фамилией и благодаря своему бесспорному таланту по-прежнему неплохо зарабатывал на жизнь. Он давно знал Жан-Пьера и относился к нему очень хорошо, поэтому, услышав историю о Меткафе и афёре с «Проспекта ойл», согласился за 10 000 долларов изготовить Ван Гога и подписать картину знаменитым «Vincent».
Жан-Пьер хорошо изучил, какие полотна Ван Гога исчезли при таинственных обстоятельствах; Штейн мог бы возродить такую картину, а Харви заинтересоваться ею. Он начал с каталога шедевров Винсента Ван Гога La Failles и выбрал оттуда три работы, выставлявшиеся в Национальной галерее в Берлине перед Второй мировой войной. В каталоге они значились под номерами 485 LesAmoureux[30], 628 La Moisson[31] и 766 LeJardin de Daubigny[32]. О двух последних было известно, что их в 1929 году купила Берлинская галерея, а «Влюблённых» купили они же и примерно в это же время. В начале войны все три картины исчезли.
Затем Жан-Пьер связался с профессором Вормитом из «Preussischer Kulturbesitz» — крупнейшим специалистом с мировым именем по исчезнувшим произведениям искусств, и тот исключил из списка LeJardin de Daubigny: вскоре после окончания войны картина появилась в частной коллекции Зигфрида Крамарски в Нью-Йорке, хотя и по сей день остаётся загадкой, как она попала туда. Затем Крамарски продал картину галерее «Ничидо» в Токио, где она находится и сейчас. Профессор подтвердил, что судьба двух других названных полотен Ван Гога неизвестна.
Жан-Пьер также обратился в Гаагу к мадам Теллиген-Хоогендоорм из «Rijksbureau voo Kunsthistorische Documentatie». Мадам Теллиген, признанный специалист по Ван Гогу, постепенно прояснила ситуацию с исчезнувшими шедеврами. В 1937 году нацисты убрали их из Берлинской национальной галереи вместе со многими другими произведениями искусства, несмотря на энергичные протесты директора галереи д-ра Ханфштенгеля и хранителя живописи д-ра Хенцена. Картины, заклеймённые обывательской косностью национал-социалистов как загнивающее искусство, были вывезены на склад на Копеникерштрассе в Берлине. В январе 1938 года Гитлер лично приехал в это хранилище и объявил об официальной конфискации картин.
Какова дальнейшая судьба этих двух Ван Гогов — не знает никто. Многие из произведений искусства, конфискованных нацистами, агент Германа Геринга Йозеф Ангерер тайно продал за границу, добывая для фюрера столь необходимую иностранную валюту. Кое-что продали на аукционе в Люцерне 30 июня 1939 года, организованном Галереей искусств Фишера. И тем не менее многие работы, находившиеся в хранилище на Копеникерштрассе, просто сожгли или украли — в общем, они исчезли.
Жан-Пьеру удалось достать чёрно-белые репродукции LesAmoureux и La Moisson; цветные снимки, даже если их и делали, не сохранились. Справедливо рассудив, что маловероятно, чтобы цветные репродукции двух картин, которых никто не видел с 1938 года, могли обнаружиться, Жан-Пьер остановил свой выбор на одной из них.
Большей по размерам из этих двух картин была LesAmoureux — 76 х 91 см. Однако Ван Гог остался вроде не очень доволен ею. В октябре 1889 года он писал об этой картине как о «плохом эскизе для моего последнего полотна» (письмо № 556). Более того, трудно было определить, какого цвета фон. А вот La Moisson, наоборот, очень нравилась Ван Гогу. Он написал это полотно маслом в сентябре 1889 года и так отзывался о нём: «Я хотел нарисовать жнеца ещё раз — для моей матери» (письмо № 604). В действительности же он уже нарисовал три другие очень похожие картины, изображавшие жнеца в поле. Жан-Пьер раздобыл цветные слайды двух из этих картин, один — в Лувре, другой — в Риксмузеуме, где, собственно, и находятся сейчас эти картины, и внимательно изучил их. Положение солнца и игра света несколько отличались друг от друга; иных отличий не было. Поразмыслив, Жан-Пьер представил, как в цвете могла выглядеть оригинальная картина.
Штейн согласился с выбором Жан-Пьера и, прежде чем приняться за работу, долго и тщательно изучал и черно-белую репродукцию La Moisson, и цветные слайды копий. Затем он нашёл третьестепенную картину какого-то французского художника XIX века и умело снял с неё всю краску, оставив чистое полотно. Нетронутым оказался только важный штемпель на обороте, который даже он не смог бы воспроизвести. Отметив на полотне точные размеры картины — 48,5 х 53 см, Штейн выбрал мастихин и кисть — все во вкусе Ван Гога. Через шесть недель, по окончании работы, он отлакировал La Moisson и четверо суток при невысокой температуре 30°С прожаривал её в духовке, чтобы придать ей вид старого полотна. Жан-Пьер предоставил ему тяжёлую позолоченную раму в стиле импрессионистов, и к приезду Харви Меткафа картина была готова.
Заглотив приманку, Харви направился в галерею Ламанна, и не зря. Когда он был в пяти шагах от неё, то увидел, как картину снимают с витрины. Он не верил своим глазам. Все сомнения тут же развеялись: полотно Ван Гога, и к тому же в превосходном состоянии. В действительности, La Moisson простояла в витрине не более двух минут.
Харви почти вбежал в галерею. Жан-Пьер, Джеймс и Стивен сделали вид, что они настолько поглощены разговором, что никто из них не заметил его появления. Стивен произнёс с немецким акцентом, обращаясь к Жан-Пьеру:
— Сто семьдесят тысяч гиней есть высокий цена, но это есть великолепный экземпляр. Вы можете быть уверен, что картина есть тот, который исчез из Берлин в тридцать седьмой год?
— Сэр, никогда нельзя быть ни в чём уверенным, но убедитесь сами: на обратной стороне полотна вы можете видеть штемпель Берлинской национальной галереи, а Бернхайм Жён подтвердил, что в двадцать седьмом году продал картину немцам. История этого полотна чётко прослеживается до тысяча восемьсот девяностого года. И похоже на правду, что в разгар войны картину украли из музея.
— Как вы стать хозяин картина?
— Она попала ко мне из частной коллекции одного английского аристократа, который пожелал остаться неизвестным.
— Великолепно! — воскликнул Стивен. — Я хотел бы резервировать её до четыре часа дня, когда принесу чек на 170 000 гиней из Дрезднербанк А. Г. Можно так?
— Конечно, сэр, — ответил Жан-Пьер. — Я поставлю на картину красную точку.
Джеймс в умопомрачительном костюме и лихо заломленной фетровой шляпе крутился позади Стивена с видом знатока.
— Это, несомненно, великолепный образец работы мастера, — льстиво заметил он.
— Да, я показывал её Джулиусу Бзррону, галерея «Сотбис», и он сказал то же самое.
Джеймс семенящей походкой прошёл в конец галереи, наслаждаясь своей ролью знатока. В этот момент вошёл Робин, из кармана его куртки торчал номер «Гардиан».
— Доброе утро, мистер Ламанн. В «Сотбис» прошёл слух о Ван Гоге, который, как я всегда считал, находился в России. Хочу для завтрашнего номера написать несколько строчек об истории этого полотна и как оно попало к вам. Вы не против?
— Я буду только рад, — ответил Жан-Пьер, — но, к вашему сведению, я только что за 170 000 гиней зарезервировал эту картину для герра Дроссера, известного немецкого дилера.
— Весьма разумная цена, — компетентно отозвался Джеймс с другого конца галереи. — Со времён Mademoiselle Revoux[33] я не видел в Лондоне Ван Гога лучше. Сожалею только, что не моя галерея выставила это чудо на аукцион. Вы счастливый человек, мистер Дроссер. Если вдруг решите продать эту картину, не стесняйтесь позвонить мне. — С этими словами Джеймс вручил Стивену свою визитку и улыбнулся Жан-Пьеру.
Жан-Пьер во все глаза смотрел на Джеймса. Он играл изумительно. Робин начал делать в блокноте заметки, надеясь, что со стороны его действия сойдут за стенографическую запись, затем снова обратился к Жан-Пьеру:
— А у вас есть снимок картины?
— Конечно.
Жан-Пьер выдвинул ящик стола и, достав цветной фотоснимок картины с приложенным к нему описанием, вручил Робину.
— Пожалуйста, проверьте написание «Ламанн», хорошо? Я уже устал от того, что меня постоянно путают с французскими автогонками.
Он повернулся к Стивену:
— Простите, что заставил вас ждать, герр Дроссер. Как вы хотите, чтобы картина была доставлена?
— Можете посылать её мне в отель «Дорчестер» завтра утром. Номер сто двадцать.
— Так и сделаем, сэр.
Стивен направился к выходу.
— Простите, сэр, — обратился к нему Робин, — не могли бы вы любезно уточнить, как пишется ваша фамилия?
— Д. Р. О. С. С. Е. Р.
— Вы разрешите мне упомянуть вас в моей статье?
— Вы можете. Я с моей покупкой очень доволен. Всего хорошего, джентльмены. — Он резко кивнул и вышел на улицу.
И тут, к ужасу Жан-Пьера, Робина и Джеймса, Харви, не задержавшись ни на секунду, тоже ушёл.
Жан-Пьер тяжело опустился на письменный стол из красного дерева в стиле короля Георга и в отчаянии посмотрел на компаньонов.
— Господи Всемогущий, все провалилось! Шесть недель подготовки, три дня агонии, а ему наплевать — он уходит! — Жан-Пьер бросил злобный взгляд на La Moisson.
— А Стивен уверял нас, что Харви останется и будет торговаться с Жан-Пьером. «Это в его привычках, — передразнил Джеймс. — Он никогда не выпустит картину из рук».
— И кто, черт побери, придумал эту глупую затею? — пробормотал Робин.
— Стивен! — в один голос вскрикнули они и бросились к окну.
— Какая интересная статуэтка Генри Мура! — произнесла затянутая в корсет дама средних лет, и её рука уверенно легла на бронзовый пах обнажённого акробата. Пока компаньоны недовольно бурчали, никто из них и не заметил, как дама появилась в галерее. — Сколько хотите за него?
— Мадам, я подойду к вам через минуту, — извинился Жан-Пьер. — Смотрите, похоже, Меткаф идёт за Стивеном. Робин, свяжись с ним по радио.
— Стивен, ты меня слышишь? Только не оглядывайся. Кажется, Харви пошёл за тобой — сейчас он в нескольких метрах от тебя.
— Какого черта, пошёл за мной? Он должен был остаться в галерее с вами и покупать Ван Гога. Чего вы там ещё придумали?
— Харви слегка изменил сценарий. Он сразу же пошёл за тобой, и мы ничего не смогли сделать, что запланировали.
— Очень умно. А что мне теперь прикажете делать?
Инициативу перехватил Жан-Пьер:
— Если он и в самом деле идёт за тобой, лучше всего иди в сторону «Дорчестера».
— Но я понятия не имею, где находится «Дорчестер»! — взвизгнул Стивен.
На помощь пришёл Робин:
— Стивен, на первом перекрёстке поверни направо, и ты выйдешь прямо на Брутон-стрит. Так и иди все прямо и прямо, пока не дойдёшь до Беркли-сквер. Оставайся на связи, только не оборачивайся, а то вдруг превратишься в соляной столб.
— Джеймс, — вдруг, хотя и не в первый раз, осенило Жан-Пьера, — хватай такси и мчись в «Дорчестер». Забронируешь там сто двадцатый номер на имя Дроссера. Как только Стивен войдёт в отель, возьмёшь для него ключ, а потом исчезнешь. Стивен, ты меня слышишь?
— Да.
— Ты все слышал?
— Все. Скажи Джеймсу, пусть забронирует сто девятнадцатый или сто двадцать первый, если сто двадцатый будет занят.
— Понял, — ответил Жан-Пьер. — Давай, Джеймс.
Джеймс выскочил из галереи и бросился к такси, на котором приехала дама. Такого он ещё никогда в жизни не делал.
— В «Дорчестер», гони изо всей мочи! — заорал он.
Такси рвануло вперёд.
— Стивен, Джеймс уехал, Робин пойдёт за Харви и будет говорить тебе, как дойти до «Дорчестера». Я остаюсь в галерее. У тебя там как, все в порядке?
— Ничего не в порядке, — буркнул Стивен, — начинайте молиться. Я дошёл до Беркли-сквер.
— Куда теперь?
— Через сквер, а потом — по Хилл-стрит.
Выскочив из галереи, Робин без остановки добежал до Брутон-стрит, переведя дух, только когда оказался в пятидесяти метрах от Харви.
— Так как же Генри Мур? — напомнила о своём существовании дама в корсете.
— Чихал я на вашего Генри Мура, — ответил Жан-Пьер, даже не взглянув в её сторону.
— Молодой человек, — возмущённо начала дама, — со мной ещё никто никогда так не…
Но Жан-Пьер уже добежал до туалета и запер за собой дверь.
— Теперь перейди Саут-Одли-стрит и иди дальше до Динери-стрит. Никуда не сворачивай и, главное, не оглядывайся. Харви все так же в пятидесяти метрах от тебя, а я в пятидесяти метрах от него, — говорил Робин, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих при виде мужчины, что-то говорящего в маленькую коробочку.
— Сто двадцатый номер свободен?
— Да, сэр, освободился сегодня утром. Но я не уверен, что его уже приготовили для заселения. Скорее всего горничная все ещё занимается уборкой. Если вы подождёте, я уточню, сэр, — ответил высокий портье в смокинге, что указывало на его принадлежность к администрации.
— Порядок меня не волновать. — Немецкий акцент Джеймса был намного лучше, чем у Стивена. — Я всегда иметь эту комнату. Этот раз на одну ночь. Моя фамилия — Дроссер, герр… гм… Гельмут Дроссер.
И фунтовая банкнота пересекла стойку.
— Конечно, сэр.
— Стивен, ты вышел на Парк-лейн. Посмотри направо. Видишь на углу прямо перед собой большой отель? Это и есть «Дорчестер». Полукруг, на который ты смотришь, — главный вход. Поднимайся по ступенькам мимо толстяка в зелёной ливрее и иди в вестибюль через вращающуюся дверь. Справа стойка портье. Там тебя должен ждать Джеймс.
Робин в который раз порадовался, что ежегодный обед Королевского медицинского общества в прошлом году проходил именно в «Дорчестере».
— Где Харви? — промычал Стивен.
— В сорока метрах за тобой.
Стивен ускорил шаг и, взбежав по ступеням, толкнул вращающуюся дверь с такой силой, что несколько постояльцев, выходивших из отеля, оказались на улице чуть быстрее, чем им хотелось бы. Джеймс ждал его с ключом в руке.
— Лифт там, — показал Джеймс. — Ты выбрал один из самых дорогих номеров отеля.
Стивен посмотрел в ту сторону, куда указал Джеймс, и обернулся, чтобы поблагодарить его. Но Джеймс уже шёл в сторону бара, чтобы не попасться на глаза Харви, когда тот появится.
Стивен вышел из лифта на втором этаже и обнаружил, что «Дорчестер», в котором он никогда раньше не был, оказался таким же традиционным, как и «Клэриджис», а пушистая ковровая дорожка в королевских, сине-золотых тонах вела к великолепно обставленному угловому номеру, выходившему окнами на Гайдпарк. Оказавшись в номере, Стивен плюхнулся в кресло, не зная, чего ждать теперь. Всё пошло не так, как они предполагали.
Жан-Пьер томился в галерее, Джеймс сидел в баре отеля, Робин прогуливался в пятидесяти метрах от входа в отель перед зданием «Барклейс-бэнк» на Парк-лейн, занимавшем особняк в псевдотюдорском стиле.
— В вашем отеле проживает некий Дроссер? Кажется, в сто двадцатом номере! — рявкнул Харви.
Портье просмотрел список постояльцев:
— Да, сэр. Он вас ожидает?
— Нет, но мне нужно перекинуться с ним парой слов по внутреннему телефону.
— Пожалуйста, сэр. Если вы будете так любезны и пройдёте в вон тот небольшой проход слева от вас, там вы найдёте пять телефонов. Один из них внутренний.
Харви сделал, как было сказано.
— Соедините с номером сто двадцатым, — сказал он сидевшему в кабинке оператору в зелёной дорчестерской униформе, с вышитым золотом замком на лацканах куртки.
— Пройдите, пожалуйста, в первую кабинку, сэр.
— Мистер Дроссер?
— Слушаю, — ответил Стивен, с большим трудом вспоминая свой немецкий акцент.
— Меня зовут Харви Меткаф. Мне хотелось бы подняться к вам и перекинуться парой слов. Это по поводу Ван Гога, которого вы купили сегодня утром.
— Мне немного неудобный в настоящий момент. Собираюсь принять душ, и у меня назначено свидание.
— Я задержу вас не дольше чем на несколько минут.
Прежде чем Стивен успел ответить, в трубке щёлкнуло и замолчало. Через несколько секунд раздался стук в дверь. От волнения у Стивена подкосились коленки. К счастью, он успел переодеться в белый дорчестерский халат; его темно-русые волосы были растрёпаны и темнее обычного. Это все, что он смог придумать за такой короткий промежуток времени: первоначально его встреча лицом к лицу с Харви не предполагалась.
— Простите за вторжение, мистер Дроссер, но я должен был срочно повидаться с вами. Мне известно, что в галерее Ламанна вы купили картину Ван Гога. Но вы же сами дилер. Может, согласитесь продать её с хорошими комиссионными?
— Нет, спасибо, — ответил Стивен, впервые за день почувствовав себя непринуждённо. — Я хотел Ван Гог для моей галереи в Мюнхен много лет. Простите, мистер Меткаф, он не для продажи.
— Послушайте, за это полотно вы заплатили 170000 гиней. Сколько это в долларах?
— Где-то 435 000.
— Давайте я плачу вам 15000 долларов, а вы переуступите картину мне. Все, что от вас требуется, — это позвонить в галерею и сказать, что картина теперь моя и я уплачу по счёту.
Стивен сидел молча: как бы закончить операцию, не испортив её. «Думай как Харви Меткаф», — приказал он себе.
— 20 000 наличные — и картина ваш.
Харви заколебался. Ноги Стивена опять ослабели.
— По рукам, — сказал Харви. — Сейчас же звоните в галерею.
Стивен поднял трубку:
— Соедините меня с галерея Ламанна на Бонд-стрит так быстро, как можно, — я спешить на свидание на ленч.
Через несколько секунд в трубке послышался голос Жан-Пьера:
— Галерея Ламанна.
— Я хотел говорить мистер Ламанн.
— Ну, наконец-то, Стивен. Как ты там?
— А-а, мистер Ламанн, это герр Дроссер. Вы помните, я был ваша галерея сегодня утро.
— Конечно помню, идиот. Что ты там болтаешь, Стивен? Это же я — Жан-Пьер.
— Я имею мистер Меткаф со мной.
— Святая Дева, прости, Стивен, я не…
— И вы можете ожидать мистер Меткаф в несколько минут. — Стивен вопросительно взглянул на Харви.
Тот тут же кивнул в знак согласия.
— Вы должен передать мой Ван Гог мистер Меткаф. Он давать вам чек 170 000 гинея.
— Отлично, дело пошло, — тихо произнёс Жан-Пьер,
— Я сожалеть, что не буду владелец картины сам, но я получить, как говорят американцы, предложение, от которого не могу отказываться. Спасибо за беспокойство. — Стивен положил трубку.
Харви выписал чек на предъявителя на 20 000 долларов.
— Благодарю вас, мистер Дроссер. Вы просто осчастливили меня.
— Я тоже доволен, — честно признался Стивен. Он проводил Харви до двери, и они пожали друг другу руки.
— До свидания, сэр.
— Всего хорошего, мистер Меткаф. Стивен закрыл дверь и как в тумане добрёл до кресла: сил не осталось даже на то, чтобы двигаться.
Робин и Джеймс увидели, что Харви выходит из «Дорчестера». Робин отправился за ним; с каждым шагом в сторону галереи его надежды росли. Джеймс поднялся на лифте на второй этаж и, почти бегом добежав до сто двадцатого номера, замолотил кулаком в дверь. От неожиданности Стивен подпрыгнул в кресле. Отдавая себе отчёт, что разговаривать с Меткафом ещё раз свыше его сил, он тем не менее открыл дверь:
— А-а, это ты, Джеймс. Иди откажись от номера, заплатишь за одну ночь, а затем приходи ко мне в бар.
— Почему? Зачем?
— За бутылочкой «Крюг Приве Кюве» шестьдесят четвёртого года.
Итак, одна операция закончилась, осталось ещё три.
11
— Всем постам!
Стивен и Робин встрепенулись, очнувшись от своих мыслей.
— Только что прошёл на Брутон-стрит, направляется к Бонд-стрит.
Харви быстро шёл по Бонд-стрит, не обращая внимания на галереи, где он уже побывал.
— Жан-Пьер, он в пятидесяти метрах от тебя, — произнёс Джеймс, — сорок метров, тридцать… двадцать метров… О нет, проклятие, он зашёл в «Сотбис». А там сегодня в продаже только средневековые раскрашенные панели. Черт, не знал, что они могут заинтересовать его.
Он поглядел на стоявшего в отдалении Стивена, выглядевшего более толстым от поддетой под пиджак одежды и чуть загримированного под солидного бизнесмена. Воротничок и очки без оправы делали его похожим на немца. В динамике послышался его голос:
— Джеймс, я иду в галерею Жан-Пьера, а ты оставайся к северу от «Сотбис» на дальней стороне улицы. Будешь докладывать обстановку каждые пятнадцать минут. Робин, иди на аукцион и помаши перед носом Харви приманкой.
— Стивен, этого нет в плане, — заикаясь, произнёс Робин.
— Импровизируй на ходу, а то тебе придётся заниматься только состоянием сердца Жан-Пьера, но без всяких гонораров. Понял?
— Понял, — нервно ответил Робин и вошёл в галерею.
Там он сразу же подошёл к ближайшему зеркалу. Его действительно нельзя было узнать. Поднявшись наверх, он заметил Харви в задних рядах аукционного зала и сел в кресло за ним.
Продажа средневековых панелей шла бойко. Харви понимал, что по идее они должны бы ему нравиться, но никак не мог заставить себя полюбить готическое пристрастие к мишуре и ярким позолоченным цветам. Собравшись с духом, Робин негромко заговорил со своим соседом слева:
— Панели выглядят довольно красиво, но я совсем незнаком с этим периодом. Предпочитаю современное искусство. Но мои предпочтения не в счёт, надо что-то написать и для наших читателей.
Сосед Робина вежливо улыбнулся:
— Вы освещаете все аукционы?
— Почти. Особенно если там ожидаются сюрпризы. Во всяком случае, в «Сотбис» всегда можно узнать последние новости о галереях. Например, сегодня утром один из ассистентов сказал мне, что в галерее Ламанна появилось нечто совершенно особенное, из импрессионистов.
Робин старательно прошептал эту информацию над правым ухом Харви, а затем, устроившись в кресле поудобнее, стал ждать, какой эффект она произведёт. Вскоре его ожидания были вознаграждены: Харви поднялся со своего места и стал пробираться на выход. Робин подождал, пока продали ещё три лота, скрестил пальцы и пошёл за ним.
Снаружи Джеймс продолжал терпеливо караулить Харви.
— 10.30 — не появился.
— Понятно.
— 10.45 — не появился.
— Понятно.
— 11.00 — не появился.
— Понятно.
— 11.12 — всем постам, всем постам!
Джеймс быстро заскочил в галерею Ламанна, а Жан-Пьер снова убрал из витрины акварель Сазерленда «Темза и лодочник» и заменил её потрясающей картиной Ван Гога, какой лондонские галереи ещё не видели. Сейчас или никогда: объект целенаправленно приближался по Бонд-стрит прямо к цели.
Картину нарисовал Давид Штейн, достигшей скандальной известности в мире искусства подделкой более трехсот картин и рисунков широко известных импрессионистов, за которые получил в общей сложности 864 000 долларов, а позднее четыре года тюрьмы. Его разоблачили в 1969 году, когда он устроил в галерее «Нивея» на Мэдисон-авеню выставку своего Шагала. Штейн не знал, что сам Шагал в это время находился в Нью-Йорке в музее Центра Линкольна, где выставлялись две его самые знаменитые работы. Когда ему сообщили о выставке на Мэдисон-авеню, он с возмущением заявил в окружную прокуратуру, что эти картины являются подделками. Штейн уже успел продать одного поддельного Шагала Луису Д. Коэну почти за 100000 долларов. И до сегодняшнего дня в Галерее современного искусства в Милане имеются полотна Штейна-Шагала и Штейна-Пикассо. Поэтому Жан-Пьер не сомневался, что сможет повторить в Лондоне то, чего Штейн добился в Нью-Йорке и Милане.
Штейн продолжал перерисовывать картины импрессионистов, но теперь подписывал их своей фамилией и благодаря своему бесспорному таланту по-прежнему неплохо зарабатывал на жизнь. Он давно знал Жан-Пьера и относился к нему очень хорошо, поэтому, услышав историю о Меткафе и афёре с «Проспекта ойл», согласился за 10 000 долларов изготовить Ван Гога и подписать картину знаменитым «Vincent».
Жан-Пьер хорошо изучил, какие полотна Ван Гога исчезли при таинственных обстоятельствах; Штейн мог бы возродить такую картину, а Харви заинтересоваться ею. Он начал с каталога шедевров Винсента Ван Гога La Failles и выбрал оттуда три работы, выставлявшиеся в Национальной галерее в Берлине перед Второй мировой войной. В каталоге они значились под номерами 485 LesAmoureux[30], 628 La Moisson[31] и 766 LeJardin de Daubigny[32]. О двух последних было известно, что их в 1929 году купила Берлинская галерея, а «Влюблённых» купили они же и примерно в это же время. В начале войны все три картины исчезли.
Затем Жан-Пьер связался с профессором Вормитом из «Preussischer Kulturbesitz» — крупнейшим специалистом с мировым именем по исчезнувшим произведениям искусств, и тот исключил из списка LeJardin de Daubigny: вскоре после окончания войны картина появилась в частной коллекции Зигфрида Крамарски в Нью-Йорке, хотя и по сей день остаётся загадкой, как она попала туда. Затем Крамарски продал картину галерее «Ничидо» в Токио, где она находится и сейчас. Профессор подтвердил, что судьба двух других названных полотен Ван Гога неизвестна.
Жан-Пьер также обратился в Гаагу к мадам Теллиген-Хоогендоорм из «Rijksbureau voo Kunsthistorische Documentatie». Мадам Теллиген, признанный специалист по Ван Гогу, постепенно прояснила ситуацию с исчезнувшими шедеврами. В 1937 году нацисты убрали их из Берлинской национальной галереи вместе со многими другими произведениями искусства, несмотря на энергичные протесты директора галереи д-ра Ханфштенгеля и хранителя живописи д-ра Хенцена. Картины, заклеймённые обывательской косностью национал-социалистов как загнивающее искусство, были вывезены на склад на Копеникерштрассе в Берлине. В январе 1938 года Гитлер лично приехал в это хранилище и объявил об официальной конфискации картин.
Какова дальнейшая судьба этих двух Ван Гогов — не знает никто. Многие из произведений искусства, конфискованных нацистами, агент Германа Геринга Йозеф Ангерер тайно продал за границу, добывая для фюрера столь необходимую иностранную валюту. Кое-что продали на аукционе в Люцерне 30 июня 1939 года, организованном Галереей искусств Фишера. И тем не менее многие работы, находившиеся в хранилище на Копеникерштрассе, просто сожгли или украли — в общем, они исчезли.
Жан-Пьеру удалось достать чёрно-белые репродукции LesAmoureux и La Moisson; цветные снимки, даже если их и делали, не сохранились. Справедливо рассудив, что маловероятно, чтобы цветные репродукции двух картин, которых никто не видел с 1938 года, могли обнаружиться, Жан-Пьер остановил свой выбор на одной из них.
Большей по размерам из этих двух картин была LesAmoureux — 76 х 91 см. Однако Ван Гог остался вроде не очень доволен ею. В октябре 1889 года он писал об этой картине как о «плохом эскизе для моего последнего полотна» (письмо № 556). Более того, трудно было определить, какого цвета фон. А вот La Moisson, наоборот, очень нравилась Ван Гогу. Он написал это полотно маслом в сентябре 1889 года и так отзывался о нём: «Я хотел нарисовать жнеца ещё раз — для моей матери» (письмо № 604). В действительности же он уже нарисовал три другие очень похожие картины, изображавшие жнеца в поле. Жан-Пьер раздобыл цветные слайды двух из этих картин, один — в Лувре, другой — в Риксмузеуме, где, собственно, и находятся сейчас эти картины, и внимательно изучил их. Положение солнца и игра света несколько отличались друг от друга; иных отличий не было. Поразмыслив, Жан-Пьер представил, как в цвете могла выглядеть оригинальная картина.
Штейн согласился с выбором Жан-Пьера и, прежде чем приняться за работу, долго и тщательно изучал и черно-белую репродукцию La Moisson, и цветные слайды копий. Затем он нашёл третьестепенную картину какого-то французского художника XIX века и умело снял с неё всю краску, оставив чистое полотно. Нетронутым оказался только важный штемпель на обороте, который даже он не смог бы воспроизвести. Отметив на полотне точные размеры картины — 48,5 х 53 см, Штейн выбрал мастихин и кисть — все во вкусе Ван Гога. Через шесть недель, по окончании работы, он отлакировал La Moisson и четверо суток при невысокой температуре 30°С прожаривал её в духовке, чтобы придать ей вид старого полотна. Жан-Пьер предоставил ему тяжёлую позолоченную раму в стиле импрессионистов, и к приезду Харви Меткафа картина была готова.
Заглотив приманку, Харви направился в галерею Ламанна, и не зря. Когда он был в пяти шагах от неё, то увидел, как картину снимают с витрины. Он не верил своим глазам. Все сомнения тут же развеялись: полотно Ван Гога, и к тому же в превосходном состоянии. В действительности, La Moisson простояла в витрине не более двух минут.
Харви почти вбежал в галерею. Жан-Пьер, Джеймс и Стивен сделали вид, что они настолько поглощены разговором, что никто из них не заметил его появления. Стивен произнёс с немецким акцентом, обращаясь к Жан-Пьеру:
— Сто семьдесят тысяч гиней есть высокий цена, но это есть великолепный экземпляр. Вы можете быть уверен, что картина есть тот, который исчез из Берлин в тридцать седьмой год?
— Сэр, никогда нельзя быть ни в чём уверенным, но убедитесь сами: на обратной стороне полотна вы можете видеть штемпель Берлинской национальной галереи, а Бернхайм Жён подтвердил, что в двадцать седьмом году продал картину немцам. История этого полотна чётко прослеживается до тысяча восемьсот девяностого года. И похоже на правду, что в разгар войны картину украли из музея.
— Как вы стать хозяин картина?
— Она попала ко мне из частной коллекции одного английского аристократа, который пожелал остаться неизвестным.
— Великолепно! — воскликнул Стивен. — Я хотел бы резервировать её до четыре часа дня, когда принесу чек на 170 000 гиней из Дрезднербанк А. Г. Можно так?
— Конечно, сэр, — ответил Жан-Пьер. — Я поставлю на картину красную точку.
Джеймс в умопомрачительном костюме и лихо заломленной фетровой шляпе крутился позади Стивена с видом знатока.
— Это, несомненно, великолепный образец работы мастера, — льстиво заметил он.
— Да, я показывал её Джулиусу Бзррону, галерея «Сотбис», и он сказал то же самое.
Джеймс семенящей походкой прошёл в конец галереи, наслаждаясь своей ролью знатока. В этот момент вошёл Робин, из кармана его куртки торчал номер «Гардиан».
— Доброе утро, мистер Ламанн. В «Сотбис» прошёл слух о Ван Гоге, который, как я всегда считал, находился в России. Хочу для завтрашнего номера написать несколько строчек об истории этого полотна и как оно попало к вам. Вы не против?
— Я буду только рад, — ответил Жан-Пьер, — но, к вашему сведению, я только что за 170 000 гиней зарезервировал эту картину для герра Дроссера, известного немецкого дилера.
— Весьма разумная цена, — компетентно отозвался Джеймс с другого конца галереи. — Со времён Mademoiselle Revoux[33] я не видел в Лондоне Ван Гога лучше. Сожалею только, что не моя галерея выставила это чудо на аукцион. Вы счастливый человек, мистер Дроссер. Если вдруг решите продать эту картину, не стесняйтесь позвонить мне. — С этими словами Джеймс вручил Стивену свою визитку и улыбнулся Жан-Пьеру.
Жан-Пьер во все глаза смотрел на Джеймса. Он играл изумительно. Робин начал делать в блокноте заметки, надеясь, что со стороны его действия сойдут за стенографическую запись, затем снова обратился к Жан-Пьеру:
— А у вас есть снимок картины?
— Конечно.
Жан-Пьер выдвинул ящик стола и, достав цветной фотоснимок картины с приложенным к нему описанием, вручил Робину.
— Пожалуйста, проверьте написание «Ламанн», хорошо? Я уже устал от того, что меня постоянно путают с французскими автогонками.
Он повернулся к Стивену:
— Простите, что заставил вас ждать, герр Дроссер. Как вы хотите, чтобы картина была доставлена?
— Можете посылать её мне в отель «Дорчестер» завтра утром. Номер сто двадцать.
— Так и сделаем, сэр.
Стивен направился к выходу.
— Простите, сэр, — обратился к нему Робин, — не могли бы вы любезно уточнить, как пишется ваша фамилия?
— Д. Р. О. С. С. Е. Р.
— Вы разрешите мне упомянуть вас в моей статье?
— Вы можете. Я с моей покупкой очень доволен. Всего хорошего, джентльмены. — Он резко кивнул и вышел на улицу.
И тут, к ужасу Жан-Пьера, Робина и Джеймса, Харви, не задержавшись ни на секунду, тоже ушёл.
Жан-Пьер тяжело опустился на письменный стол из красного дерева в стиле короля Георга и в отчаянии посмотрел на компаньонов.
— Господи Всемогущий, все провалилось! Шесть недель подготовки, три дня агонии, а ему наплевать — он уходит! — Жан-Пьер бросил злобный взгляд на La Moisson.
— А Стивен уверял нас, что Харви останется и будет торговаться с Жан-Пьером. «Это в его привычках, — передразнил Джеймс. — Он никогда не выпустит картину из рук».
— И кто, черт побери, придумал эту глупую затею? — пробормотал Робин.
— Стивен! — в один голос вскрикнули они и бросились к окну.
— Какая интересная статуэтка Генри Мура! — произнесла затянутая в корсет дама средних лет, и её рука уверенно легла на бронзовый пах обнажённого акробата. Пока компаньоны недовольно бурчали, никто из них и не заметил, как дама появилась в галерее. — Сколько хотите за него?
— Мадам, я подойду к вам через минуту, — извинился Жан-Пьер. — Смотрите, похоже, Меткаф идёт за Стивеном. Робин, свяжись с ним по радио.
— Стивен, ты меня слышишь? Только не оглядывайся. Кажется, Харви пошёл за тобой — сейчас он в нескольких метрах от тебя.
— Какого черта, пошёл за мной? Он должен был остаться в галерее с вами и покупать Ван Гога. Чего вы там ещё придумали?
— Харви слегка изменил сценарий. Он сразу же пошёл за тобой, и мы ничего не смогли сделать, что запланировали.
— Очень умно. А что мне теперь прикажете делать?
Инициативу перехватил Жан-Пьер:
— Если он и в самом деле идёт за тобой, лучше всего иди в сторону «Дорчестера».
— Но я понятия не имею, где находится «Дорчестер»! — взвизгнул Стивен.
На помощь пришёл Робин:
— Стивен, на первом перекрёстке поверни направо, и ты выйдешь прямо на Брутон-стрит. Так и иди все прямо и прямо, пока не дойдёшь до Беркли-сквер. Оставайся на связи, только не оборачивайся, а то вдруг превратишься в соляной столб.
— Джеймс, — вдруг, хотя и не в первый раз, осенило Жан-Пьера, — хватай такси и мчись в «Дорчестер». Забронируешь там сто двадцатый номер на имя Дроссера. Как только Стивен войдёт в отель, возьмёшь для него ключ, а потом исчезнешь. Стивен, ты меня слышишь?
— Да.
— Ты все слышал?
— Все. Скажи Джеймсу, пусть забронирует сто девятнадцатый или сто двадцать первый, если сто двадцатый будет занят.
— Понял, — ответил Жан-Пьер. — Давай, Джеймс.
Джеймс выскочил из галереи и бросился к такси, на котором приехала дама. Такого он ещё никогда в жизни не делал.
— В «Дорчестер», гони изо всей мочи! — заорал он.
Такси рвануло вперёд.
— Стивен, Джеймс уехал, Робин пойдёт за Харви и будет говорить тебе, как дойти до «Дорчестера». Я остаюсь в галерее. У тебя там как, все в порядке?
— Ничего не в порядке, — буркнул Стивен, — начинайте молиться. Я дошёл до Беркли-сквер.
— Куда теперь?
— Через сквер, а потом — по Хилл-стрит.
Выскочив из галереи, Робин без остановки добежал до Брутон-стрит, переведя дух, только когда оказался в пятидесяти метрах от Харви.
— Так как же Генри Мур? — напомнила о своём существовании дама в корсете.
— Чихал я на вашего Генри Мура, — ответил Жан-Пьер, даже не взглянув в её сторону.
— Молодой человек, — возмущённо начала дама, — со мной ещё никто никогда так не…
Но Жан-Пьер уже добежал до туалета и запер за собой дверь.
— Теперь перейди Саут-Одли-стрит и иди дальше до Динери-стрит. Никуда не сворачивай и, главное, не оглядывайся. Харви все так же в пятидесяти метрах от тебя, а я в пятидесяти метрах от него, — говорил Робин, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих при виде мужчины, что-то говорящего в маленькую коробочку.
— Сто двадцатый номер свободен?
— Да, сэр, освободился сегодня утром. Но я не уверен, что его уже приготовили для заселения. Скорее всего горничная все ещё занимается уборкой. Если вы подождёте, я уточню, сэр, — ответил высокий портье в смокинге, что указывало на его принадлежность к администрации.
— Порядок меня не волновать. — Немецкий акцент Джеймса был намного лучше, чем у Стивена. — Я всегда иметь эту комнату. Этот раз на одну ночь. Моя фамилия — Дроссер, герр… гм… Гельмут Дроссер.
И фунтовая банкнота пересекла стойку.
— Конечно, сэр.
— Стивен, ты вышел на Парк-лейн. Посмотри направо. Видишь на углу прямо перед собой большой отель? Это и есть «Дорчестер». Полукруг, на который ты смотришь, — главный вход. Поднимайся по ступенькам мимо толстяка в зелёной ливрее и иди в вестибюль через вращающуюся дверь. Справа стойка портье. Там тебя должен ждать Джеймс.
Робин в который раз порадовался, что ежегодный обед Королевского медицинского общества в прошлом году проходил именно в «Дорчестере».
— Где Харви? — промычал Стивен.
— В сорока метрах за тобой.
Стивен ускорил шаг и, взбежав по ступеням, толкнул вращающуюся дверь с такой силой, что несколько постояльцев, выходивших из отеля, оказались на улице чуть быстрее, чем им хотелось бы. Джеймс ждал его с ключом в руке.
— Лифт там, — показал Джеймс. — Ты выбрал один из самых дорогих номеров отеля.
Стивен посмотрел в ту сторону, куда указал Джеймс, и обернулся, чтобы поблагодарить его. Но Джеймс уже шёл в сторону бара, чтобы не попасться на глаза Харви, когда тот появится.
Стивен вышел из лифта на втором этаже и обнаружил, что «Дорчестер», в котором он никогда раньше не был, оказался таким же традиционным, как и «Клэриджис», а пушистая ковровая дорожка в королевских, сине-золотых тонах вела к великолепно обставленному угловому номеру, выходившему окнами на Гайдпарк. Оказавшись в номере, Стивен плюхнулся в кресло, не зная, чего ждать теперь. Всё пошло не так, как они предполагали.
Жан-Пьер томился в галерее, Джеймс сидел в баре отеля, Робин прогуливался в пятидесяти метрах от входа в отель перед зданием «Барклейс-бэнк» на Парк-лейн, занимавшем особняк в псевдотюдорском стиле.
— В вашем отеле проживает некий Дроссер? Кажется, в сто двадцатом номере! — рявкнул Харви.
Портье просмотрел список постояльцев:
— Да, сэр. Он вас ожидает?
— Нет, но мне нужно перекинуться с ним парой слов по внутреннему телефону.
— Пожалуйста, сэр. Если вы будете так любезны и пройдёте в вон тот небольшой проход слева от вас, там вы найдёте пять телефонов. Один из них внутренний.
Харви сделал, как было сказано.
— Соедините с номером сто двадцатым, — сказал он сидевшему в кабинке оператору в зелёной дорчестерской униформе, с вышитым золотом замком на лацканах куртки.
— Пройдите, пожалуйста, в первую кабинку, сэр.
— Мистер Дроссер?
— Слушаю, — ответил Стивен, с большим трудом вспоминая свой немецкий акцент.
— Меня зовут Харви Меткаф. Мне хотелось бы подняться к вам и перекинуться парой слов. Это по поводу Ван Гога, которого вы купили сегодня утром.
— Мне немного неудобный в настоящий момент. Собираюсь принять душ, и у меня назначено свидание.
— Я задержу вас не дольше чем на несколько минут.
Прежде чем Стивен успел ответить, в трубке щёлкнуло и замолчало. Через несколько секунд раздался стук в дверь. От волнения у Стивена подкосились коленки. К счастью, он успел переодеться в белый дорчестерский халат; его темно-русые волосы были растрёпаны и темнее обычного. Это все, что он смог придумать за такой короткий промежуток времени: первоначально его встреча лицом к лицу с Харви не предполагалась.
— Простите за вторжение, мистер Дроссер, но я должен был срочно повидаться с вами. Мне известно, что в галерее Ламанна вы купили картину Ван Гога. Но вы же сами дилер. Может, согласитесь продать её с хорошими комиссионными?
— Нет, спасибо, — ответил Стивен, впервые за день почувствовав себя непринуждённо. — Я хотел Ван Гог для моей галереи в Мюнхен много лет. Простите, мистер Меткаф, он не для продажи.
— Послушайте, за это полотно вы заплатили 170000 гиней. Сколько это в долларах?
— Где-то 435 000.
— Давайте я плачу вам 15000 долларов, а вы переуступите картину мне. Все, что от вас требуется, — это позвонить в галерею и сказать, что картина теперь моя и я уплачу по счёту.
Стивен сидел молча: как бы закончить операцию, не испортив её. «Думай как Харви Меткаф», — приказал он себе.
— 20 000 наличные — и картина ваш.
Харви заколебался. Ноги Стивена опять ослабели.
— По рукам, — сказал Харви. — Сейчас же звоните в галерею.
Стивен поднял трубку:
— Соедините меня с галерея Ламанна на Бонд-стрит так быстро, как можно, — я спешить на свидание на ленч.
Через несколько секунд в трубке послышался голос Жан-Пьера:
— Галерея Ламанна.
— Я хотел говорить мистер Ламанн.
— Ну, наконец-то, Стивен. Как ты там?
— А-а, мистер Ламанн, это герр Дроссер. Вы помните, я был ваша галерея сегодня утро.
— Конечно помню, идиот. Что ты там болтаешь, Стивен? Это же я — Жан-Пьер.
— Я имею мистер Меткаф со мной.
— Святая Дева, прости, Стивен, я не…
— И вы можете ожидать мистер Меткаф в несколько минут. — Стивен вопросительно взглянул на Харви.
Тот тут же кивнул в знак согласия.
— Вы должен передать мой Ван Гог мистер Меткаф. Он давать вам чек 170 000 гинея.
— Отлично, дело пошло, — тихо произнёс Жан-Пьер,
— Я сожалеть, что не буду владелец картины сам, но я получить, как говорят американцы, предложение, от которого не могу отказываться. Спасибо за беспокойство. — Стивен положил трубку.
Харви выписал чек на предъявителя на 20 000 долларов.
— Благодарю вас, мистер Дроссер. Вы просто осчастливили меня.
— Я тоже доволен, — честно признался Стивен. Он проводил Харви до двери, и они пожали друг другу руки.
— До свидания, сэр.
— Всего хорошего, мистер Меткаф. Стивен закрыл дверь и как в тумане добрёл до кресла: сил не осталось даже на то, чтобы двигаться.
Робин и Джеймс увидели, что Харви выходит из «Дорчестера». Робин отправился за ним; с каждым шагом в сторону галереи его надежды росли. Джеймс поднялся на лифте на второй этаж и, почти бегом добежав до сто двадцатого номера, замолотил кулаком в дверь. От неожиданности Стивен подпрыгнул в кресле. Отдавая себе отчёт, что разговаривать с Меткафом ещё раз свыше его сил, он тем не менее открыл дверь:
— А-а, это ты, Джеймс. Иди откажись от номера, заплатишь за одну ночь, а затем приходи ко мне в бар.
— Почему? Зачем?
— За бутылочкой «Крюг Приве Кюве» шестьдесят четвёртого года.
Итак, одна операция закончилась, осталось ещё три.
11
Жан-Пьер прибыл в квартиру лорда Бригсли на Кингс-роуд последним. Он чувствовал, что заслужил право на тёплый приём. Деньги по чеку Харви были получены, и в настоящее время положительный баланс галереи Ламанна составлял 447 560 долларов. Харви владел картиной, а небеса ещё не обрушились. За два месяца преступным путём Жан-Пьер получил больше, чем за два года честной работы.
Компаньоны приветствовали его бурными аплодисментами, как обычно встречают прославленных спортсменов, и бокалом шампанского «Вдова Клико» 1959 года из последних запасов Джеймса.
— Какая удача, что мы смогли провернуть это дело! — воскликнул Робин.
— Нет, удача здесь ни при чём, — возразил Стивен, — просто в напряжённой обстановке мы сумели сохранить наше спокойствие, и главное, что нам следует вынести из этой операции, — это то, что Харви может менять правила в середине игры.
— Да он практически изменил всю нашу игру, Стивен.
— Согласен. Поэтому всегда надо помнить, что в итоге нас ждёт поражение, если мы не проведём так же блестяще и три остальные операции. Нельзя недооценивать нашего противника только потому, что мы выиграли первый раунд.
— Расслабься, профессор, — сказал Джеймс— Займёмся делами после обеда. Сегодня утром Энн специально приходила, чтобы приготовить паштет из красной рыбы, но он пойдёт не очень хорошо с добавкой в виде Харви Меткафа.
— Когда же познакомлюсь с этим сказочным созданием? — мечтательно поинтересовался Жан-Пьер.
— Когда четвёртая операция будет позади.
— Не женись на ней, Джеймс. Ей нужны только наши денежки.
Все, кроме Джеймса, засмеялись. Может, когда-нибудь он и сможет рассказать им, что она знала обо всём. Он поставил на стол блюдо с запечённой говядиной и бутылку «Эшезо» 1970 года.
Жан-Пьер с видом знатока понюхал соус.
Компаньоны приветствовали его бурными аплодисментами, как обычно встречают прославленных спортсменов, и бокалом шампанского «Вдова Клико» 1959 года из последних запасов Джеймса.
— Какая удача, что мы смогли провернуть это дело! — воскликнул Робин.
— Нет, удача здесь ни при чём, — возразил Стивен, — просто в напряжённой обстановке мы сумели сохранить наше спокойствие, и главное, что нам следует вынести из этой операции, — это то, что Харви может менять правила в середине игры.
— Да он практически изменил всю нашу игру, Стивен.
— Согласен. Поэтому всегда надо помнить, что в итоге нас ждёт поражение, если мы не проведём так же блестяще и три остальные операции. Нельзя недооценивать нашего противника только потому, что мы выиграли первый раунд.
— Расслабься, профессор, — сказал Джеймс— Займёмся делами после обеда. Сегодня утром Энн специально приходила, чтобы приготовить паштет из красной рыбы, но он пойдёт не очень хорошо с добавкой в виде Харви Меткафа.
— Когда же познакомлюсь с этим сказочным созданием? — мечтательно поинтересовался Жан-Пьер.
— Когда четвёртая операция будет позади.
— Не женись на ней, Джеймс. Ей нужны только наши денежки.
Все, кроме Джеймса, засмеялись. Может, когда-нибудь он и сможет рассказать им, что она знала обо всём. Он поставил на стол блюдо с запечённой говядиной и бутылку «Эшезо» 1970 года.
Жан-Пьер с видом знатока понюхал соус.