Страница:
В это время Энн готовила особый ужин для Джеймса, прекрасно отдавая себе отчёт, что он не просто любит вкусно поесть, а принимает изысканную пищу как должное. Аромат домашнего гаспачо[24] разносился по всей квартире, и винный соус был уже почти готов. В последнее время Энн стала замечать, что избегает заказов вне Лондона: ей совсем не хотелось расставаться с Джеймсом, пусть даже на короткий срок. Также в ней крепло чувство, что он, пожалуй, единственный мужчина, с которым она с удовольствием провела бы ночь. Но пока он не предпринимал никаких попыток оказаться где-либо, кроме её столовой.
Джеймс принёс вино «Бон Монти Руж» 1971 года, — его погреб быстро пустел, но молодой лорд все же надеялся, что до окончания их операции вина хватит, хотя и понимал, что автоматически теряет право на возвращение своих денег, пока не внесёт лепту в виде собственного плана.
В длинном чёрном платье, мягко окутывающем её стройную фигурку, Энн выглядела потрясающе. Она была без макияжа и без драгоценностей, только тяжёлый узел волос блестел в свете свечей. Ужин удался на славу, Энн, такая дразнящая в чёрном платье… Она немного нервничала и даже просыпала кофе, когда готовила две крохотные чашечки крепкого напитка. О чём она думала? Джеймсу совсем не хотелось испортить их отношения нежеланным ухаживанием. Он больше привык быть обожаемым, чем любить самому. Он привык к лести, привык к тому, что обычно вечер заканчивался в постели с девушкой, при виде которой в холодном ясном свете утра он покрывался мурашками. Энн волновала его совершенно по-другому. Он хотел быть рядом с нею, держать её в объятиях, любить её. Но больше всего он хотел, чтобы она осталась с ним и утром.
Убирая посуду со стола, Энн, казалось, избегала его взгляда. Затем они сели у камина — с бокалами бренди и Линой Хори, которая пела «Я прекрасно обхожусь без тебя». Обхватив колени руками, Энн сидела на полу у ног Джеймса и глядела в огонь. Он нерешительно протянул руку и погладил её волосы. На секунду Энн замерла, а затем, запрокинув голову, обняла его за шею и притянула к себе. Он отозвался, наклонившись вперёд и касаясь её щеки и носа губами, обхватил её лицо ладонями, нежно поглаживая пальцами её уши и шею. От её кожи струился тончайший аромат жасмина, а приоткрытые, блестящие в отблесках огня губы улыбались ему. Он поцеловал её, и его руки соскользнули на её тело, мягкое и лёгкое под его ладонями. Джеймс нежно провёл пальцами по её груди и сел рядом на пол, прижимаясь к ней всем телом. Его руки бесшумно скользнули к ней за спину, расстёгивая молнию платья, которое тут же упало на ковёр. Не сводя с неё взгляда, Джеймс поднялся и быстро разделся. Взглянув на его обнажённое тело, Энн застенчиво улыбнулась.
— Милый Джеймс… — тихонько проговорила она.
Потом они лежали, не как любовники, но как влюблённые. Энн положила голову на плечо Джеймсу и рисовала, едва касаясь кончиком пальца, на его волосатой груди.
— В чём дело, Джеймс? Я знаю, что очень застенчива, но это…
— Ты просто прекрасна. Ты сама не знаешь, как ты великолепна. Проблема не в этом… Энн, я должен тебе кое-что рассказать, поэтому просто лежи и слушай.
— Ты женат.
— Нет, хуже. — Помолчав, Джеймс закурил и глубоко затянулся. В жизни бывает так, что расскажешь все без утайки, и станет легче. — Энн, дорогая, я, как полный идиот, вложил огромные деньги в афёру, и шайка жуликов украла их. Моя семья ещё ничего не знает об этом, и они страшно расстроятся, когда узнают. К счастью или несчастью, нашлись ещё трое парней, попавших в ту же переделку, что и я, и вот теперь мы пытаемся вернуть свои деньги. Они хорошие ребята, и у них полно блестящих идей, а мне ничего в голову не приходит, как выполнить мою часть договора. Иногда мне кажется, что я так напряжённо думаю, что сойду с ума, и к тому же жаль терять сто пятьдесят тысяч фунтов. Ты — единственное, что в последний месяц сохраняет мне разум.
— Джеймс, начни сначала и помедленнее, — попросила Энн.
Джеймс рассказал всю историю с «Проспекта ойл», начиная со своей встречи с Дэвидом Кеслером в клубе «Аннабель» до приглашения на обед к Стивену Брэдли, при этом объяснив, почему он, как маньяк, разъезжает по городу в часы пик на фургончике. Джеймс утаил одну-единственную подробность — фамилию их потенциальной жертвы, рассудив, что таким образом не до конца нарушит клятву.
Энн глубоко вздохнула:
— Даже не знаю, что и сказать. Просто невероятно. Настолько невероятно, что я верю каждому твоему слову.
— Знаешь, я вот рассказал тебе и мне стало легче, но я с ужасом думаю, что будет, если мои компаньоны узнают, что я нарушил нашу клятву.
— Джеймс, ты же понимаешь, что я никому не скажу ни слова. Поверь, мне искренне жаль, что ты вляпался в такую неприятную историю. Можно я тоже подумаю над твоим планом? Может, мне придёт в голову что-нибудь подходящее? И почему мы не можем работать вместе, не рассказывая об этом остальным?
Джеймс и вправду почувствовал себя гораздо лучше.
Энн тихонько погладила его по ноге. Через двадцать минут они погрузились в блаженный сон, придумывая планы, как одолеть Харви Меткафа.
9
10
Джеймс принёс вино «Бон Монти Руж» 1971 года, — его погреб быстро пустел, но молодой лорд все же надеялся, что до окончания их операции вина хватит, хотя и понимал, что автоматически теряет право на возвращение своих денег, пока не внесёт лепту в виде собственного плана.
В длинном чёрном платье, мягко окутывающем её стройную фигурку, Энн выглядела потрясающе. Она была без макияжа и без драгоценностей, только тяжёлый узел волос блестел в свете свечей. Ужин удался на славу, Энн, такая дразнящая в чёрном платье… Она немного нервничала и даже просыпала кофе, когда готовила две крохотные чашечки крепкого напитка. О чём она думала? Джеймсу совсем не хотелось испортить их отношения нежеланным ухаживанием. Он больше привык быть обожаемым, чем любить самому. Он привык к лести, привык к тому, что обычно вечер заканчивался в постели с девушкой, при виде которой в холодном ясном свете утра он покрывался мурашками. Энн волновала его совершенно по-другому. Он хотел быть рядом с нею, держать её в объятиях, любить её. Но больше всего он хотел, чтобы она осталась с ним и утром.
Убирая посуду со стола, Энн, казалось, избегала его взгляда. Затем они сели у камина — с бокалами бренди и Линой Хори, которая пела «Я прекрасно обхожусь без тебя». Обхватив колени руками, Энн сидела на полу у ног Джеймса и глядела в огонь. Он нерешительно протянул руку и погладил её волосы. На секунду Энн замерла, а затем, запрокинув голову, обняла его за шею и притянула к себе. Он отозвался, наклонившись вперёд и касаясь её щеки и носа губами, обхватил её лицо ладонями, нежно поглаживая пальцами её уши и шею. От её кожи струился тончайший аромат жасмина, а приоткрытые, блестящие в отблесках огня губы улыбались ему. Он поцеловал её, и его руки соскользнули на её тело, мягкое и лёгкое под его ладонями. Джеймс нежно провёл пальцами по её груди и сел рядом на пол, прижимаясь к ней всем телом. Его руки бесшумно скользнули к ней за спину, расстёгивая молнию платья, которое тут же упало на ковёр. Не сводя с неё взгляда, Джеймс поднялся и быстро разделся. Взглянув на его обнажённое тело, Энн застенчиво улыбнулась.
— Милый Джеймс… — тихонько проговорила она.
Потом они лежали, не как любовники, но как влюблённые. Энн положила голову на плечо Джеймсу и рисовала, едва касаясь кончиком пальца, на его волосатой груди.
— В чём дело, Джеймс? Я знаю, что очень застенчива, но это…
— Ты просто прекрасна. Ты сама не знаешь, как ты великолепна. Проблема не в этом… Энн, я должен тебе кое-что рассказать, поэтому просто лежи и слушай.
— Ты женат.
— Нет, хуже. — Помолчав, Джеймс закурил и глубоко затянулся. В жизни бывает так, что расскажешь все без утайки, и станет легче. — Энн, дорогая, я, как полный идиот, вложил огромные деньги в афёру, и шайка жуликов украла их. Моя семья ещё ничего не знает об этом, и они страшно расстроятся, когда узнают. К счастью или несчастью, нашлись ещё трое парней, попавших в ту же переделку, что и я, и вот теперь мы пытаемся вернуть свои деньги. Они хорошие ребята, и у них полно блестящих идей, а мне ничего в голову не приходит, как выполнить мою часть договора. Иногда мне кажется, что я так напряжённо думаю, что сойду с ума, и к тому же жаль терять сто пятьдесят тысяч фунтов. Ты — единственное, что в последний месяц сохраняет мне разум.
— Джеймс, начни сначала и помедленнее, — попросила Энн.
Джеймс рассказал всю историю с «Проспекта ойл», начиная со своей встречи с Дэвидом Кеслером в клубе «Аннабель» до приглашения на обед к Стивену Брэдли, при этом объяснив, почему он, как маньяк, разъезжает по городу в часы пик на фургончике. Джеймс утаил одну-единственную подробность — фамилию их потенциальной жертвы, рассудив, что таким образом не до конца нарушит клятву.
Энн глубоко вздохнула:
— Даже не знаю, что и сказать. Просто невероятно. Настолько невероятно, что я верю каждому твоему слову.
— Знаешь, я вот рассказал тебе и мне стало легче, но я с ужасом думаю, что будет, если мои компаньоны узнают, что я нарушил нашу клятву.
— Джеймс, ты же понимаешь, что я никому не скажу ни слова. Поверь, мне искренне жаль, что ты вляпался в такую неприятную историю. Можно я тоже подумаю над твоим планом? Может, мне придёт в голову что-нибудь подходящее? И почему мы не можем работать вместе, не рассказывая об этом остальным?
Джеймс и вправду почувствовал себя гораздо лучше.
Энн тихонько погладила его по ноге. Через двадцать минут они погрузились в блаженный сон, придумывая планы, как одолеть Харви Меткафа.
9
А в Линкольне, штат Массачусетс, Харви Меткаф готовился к своей ежегодной поездке в Англию. Он собирался вкушать радости жизни в полной мере, не жалея денег. В его планах значились перевод дополнительных средств с «номерных» счётов в Цюрихе на счёт в «Барклейс-бэнк» и покупка ещё одного жеребца из конюшни в Ирландии для своей племенной фермы в Кентукки. Арлин решила на этот раз не сопровождать его в поездке: она не жаловала Аскот, а ещё меньше — Монте-Карло. Таким образом, как бы то ни было, у неё появилась возможность некоторое время побыть в Вермонте с больной матерью, которая до сих пор не испытывала симпатий к процветающему зятю.
Харви справился у своей секретарши, в какой стадии находится подготовка поездки. Правда, необходимости в этом не было, но так уж он привык. Мисс Фиш работала с ним уже двадцать пять лет, с тех самых дней, как он приобрёл «Линкольн траст». Большинство респектабельных служащих уволились сразу или вскоре после появления Харви, но мисс Фиш осталась, лелея в своей непривлекательной груди робкую неувядающую надежду, что когда-нибудь она выйдет замуж за Харви. Ко времени появления на сцене Арлин она стала опытной и полностью преданной ему сообщницей, без которой Харви едва ли действовал бы успешно. Он оплатил её верность соответствующим образом, и она, безропотно проглотив досаду, что место миссис Меткаф заняла другая, осталась.
Мисс Фиш уже заказала билет на самолёт до Нью-Йорка и люкс в отеле «Трафальгар» на лайнере «Куин Элизабет-2». От телефона и телекса Харви был отключён только во время путешествия через Атлантику. Штат банка получил инструкции, что связываться с лайнером можно только в крайнем, экстренном случае. По прибытии в Саутгемптон его будет ожидать обычный «роллс-ройс» до Лондона и личный люкс в «Клэриджис», который он считал одним из последних настоящих английских отелей, наряду с «Коннот» и «Браунс», где деньги позволяли ему вращаться среди тех, кого называли аристократией.
В Нью-Йорк Харви прилетел в весьма приподнятом настроении: в самолёте он позволил себе пару коктейлей «Манхэттен». На лайнере его приняли, по обыкновению, безукоризненно. Капитан Питер Джексон всегда приглашал пассажиров каюты люкс «Трафальгара» или «Куин Энн» в первый день плавания к себе на обед.
Если учесть, что проживание в люксе стоило 1250 долларов в сутки, то едва ли можно было посчитать подобный жест со стороны компании «Кунард лайн» экстравагантным. С точки зрения Харви, в такие дни он вёл себя идеально, но даже его идеальное поведение поражало большинство наблюдателей своим хамством.
Одному из стюардов-итальянцев поручалось организовать для Харви небольшое развлечение, предпочтительно в виде высокой блондинки с большим бюстом. Такса равнялась двумстам долларам, хотя можно было без всяких возражений со стороны Харви поднять планку и до двухсот пятидесяти. При росте сто семьдесят сантиметров и весе сто три килограмма у него было мало шансов самостоятельно подцепить на дискотеке молодую девушку. А если учесть, сколько ему пришлось бы выбросить за обед и спиртное, то в итоге примерно такая сумма и получалась. У мужчин а-ля Харви нет времени на проигрыш или долгое ухаживание, кроме того, они считают, что все в мире имеет свою цену. Так как рейс длился всего пять суток, то стюард был в состоянии занять Харви до отказа, хотя и предполагал, что отправиться в трехнедельный средиземноморский круиз было бы для его клиента непосильно.
Днём Харви обычно читал рекомендованные ему литературные новинки, а также немного плавал в бассейне по утрам и занимался изнурительными физическими упражнениями в спортивном зале после обеда. За дни пребывания на теплоходе он сбрасывал пять килограммов, что было приятно, однако пребывание в «Клэриджис» обычно возвращало эти килограммы ещё до его отъезда в Штаты. К счастью, костюмы ему шил Бернард Уэзерилл с Дувр-стрит, Мейфэр, и шил их так, благодаря таланту и безупречному вкусу, что Харви выглядел хорошо сложенным, а не откровенно толстым. И это было самое меньшее, что можно было ожидать, отдавая за костюм триста фунтов.
Когда пятые сутки подходили к концу, Харви снова был более чем готов к пребыванию на суше. Женщины, физические упражнения и свежий морской воздух полностью оживили его и помогли сбросить вес. Правда, по его мнению, в весе он потерял, по большей части, в последнюю ночь, которую провёл с индианкой, — «Кама Сутра» выглядела просто справочником бойскаута.
Одним из удобств настоящего богатства является то, что выполнение чёрной работы всегда можно поручить другому. Харви уже не помнил, когда в последний раз упаковывал или распаковывал чемодан. Когда теплоход пришвартовался у океанского терминала в Саутгемптоне, Харви совсем не удивился, что все уже уложено и готово для таможенного досмотра, — стодолларовая купюра старшему стюарду, казалось, притянула людей в белых форменных куртках из всех уголков лайнера.
Харви нравилось, как проходило прибытие в Саутгемптон. Он любил англичан как нацию, хотя и опасался, что никогда не сумеет понять их: создавалось впечатление, что они всегда готовы позволить всему остальному миру наступать им на любимые мозоли. После Второй мировой войны они потеряли свои колониальные владения, ни один американский бизнесмен не посчитал бы это достойным выходом из сложившейся ситуации. В конце концов, Харви отказался от попыток вникнуть в английский метод вести дела, когда увидел, что творилось во время резкого падения фунта стерлингов в 1967 году. Этой конфиденциальной информацией мог воспользоваться любой паршивый спекулянт в любой точке мира. Сам Харви ещё во вторник утром узнал, что Гарольд Вильсон готов девальвировать фунт в любой момент после семнадцати часов по Гринвичу в пятницу, когда Банк Англии закроется на выходные. В четверг об этом знали даже младшие клерки «Линкольн траст». И неудивительно, что за несколько последующих дней «Старая дама с Треднидл-стрит»[25] была изнасилована и ограблена приблизительно на полтора миллиарда фунтов. Харви частенько думал, что, если бы англичане оживили руководящие структуры своих финансовых организаций и внесли поправки в налогообложение, они стали бы богатейшей страной. Но вместо этого они превращались в нацию, которую, по утверждению журнала «Экономист», арабы могли бы купить за доходы от трехмесячной добычи нефти. Флиртуя с социализмом и сохраняя манию величия, британцы, похоже, обрекли себя на превращение во второстепенное государство. Но тем не менее они по-прежнему нравились Харви.
Он сошёл на берег с деловым видом. Харви так и не научился расслабляться, даже на отдыхе. Да, он мог позволить себе дня четыре не заниматься делами, но, если бы ему пришлось дольше остаться на борту «Куин Элизабет-2», наверное, он стал бы вести переговоры о покупке судоходной компании «Кунард». Как-то раз, на Аскоте, Харви познакомился с президентом «Кунард» Виком Мэтьюсом и был немало удивлён, слушая, как тот разглагольствует о престиже и репутации компании. Харви ожидал, что Мэтьюс похвастается балансом «Кунард», потому что, хотя престиж тоже был важен, сам он прежде всего сообщал другим, сколько он стоит.
Таможенный досмотр прошёл, как всегда, быстро. В европейских турне Харви никогда не возил с собой что-то серьёзное, что требовало бы декларирования. Поэтому после проверки двух чемоданов от Гуччи остальные семь пропустили без досмотра. Шофёр распахнул перед ним дверцу белого «роллс-ройса». Из Хэмпшира в Лондон автомобиль промчался чуть более, чем за два часа, что дало Харви возможность немного отдохнуть перед обедом.
Альберт, старший швейцар «Клэриджис», встал навытяжку и лихо откозырял, когда автомобиль замер у подъезда. Он давно знал Харви и понимал, что тот, как обычно, приехал на Уимблдон и Аскот. И теперь каждый раз, открывая дверцу лимузина, Альберт будет наверняка получать свои пятьдесят пенсов. Харви не видел разницы между десятипенсовыми и пятидесятипенсовыми монетками — той самой разницы, которая так понравилась Альберту с самого начала введения десятичной системы валюты в Британии[26]. Более того, по окончании Уимблдонского турнира, если американец выигрывал одиночные соревнования, Харви всегда давал Альберту пять фунтов. Какой-нибудь американец неизменно выходил в финал, Альберт же всегда ставил на его соперника и так или иначе выигрывал. И Харви, и Альберт любили азартные игры, только тратили на них разные суммы.
Альберт распорядился, чтобы багаж Харви отнесли в королевские апартаменты. В разное время года этот номер занимали король Греции Константин, принцесса Монако Грейс и император Эфиопии Хайле Селассие — все с намного большими правами, чем Харви. Но Альберт считал, что ежегодное пребывание в «Клзриджис» Меткафа было более гарантированным, чем этих высокопоставленных особ.
Королевские апартаменты занимают второй этаж отеля, куда можно попасть, поднявшись по роскошной изогнутой лестнице или в просторном лифте с диванчиком. Поднимаясь наверх, Харви всегда пользовался лифтом, но вниз спускался по лестнице. «Иногда полезно и по лестницам пройтись», — убеждал он себя. Сами апартаменты состоят из четырех помещений: небольшой гардеробной, спальни, ванной и изысканной гостиной с видом на Брук-стрит. Мебель и картины создают атмосферу викторианской Англии, и только телефон и телевизор нарушают эту иллюзию. Гостиная достаточно велика, чтобы в ней можно было устраивать коктейли или — в случае глав государств — званые вечера. Только на прошлой неделе Генри Киссинджер принимал здесь Гарольда Вильсона. Даже сама мысль об этом не давала Харви спокойно дышать, словно он приблизился к ним наяву.
Приняв с дороги душ и переодевшись, Харви просмотрел почту и телексы из банка. Ничего важного не было. Перед тем, как спуститься в ресторан, он ненадолго вздремнул.
В большом фойе играл обычный струнный квартет, музыканты которого напоминали беженцев из Венгрии. Харви даже узнал их. Он уже достиг того возраста, когда перемены раздражали. Администрация отеля, учитывая, что средний возраст их постояльцев был за пятьдесят, поступала соответственно. Метрдотель Франсуа провёл Харви к его излюбленному столику.
Харви заказал салат с креветками, бифштекс и бутылочку «Мутон Кадэ». Изучая содержимое тележки со сладостями, он не обратил внимания на четырех молодых людей, обедавших в алькове в дальнем конце зала.
От своего столика Стивен, Робин, Жан-Пьер и Джеймс отлично видели Харви Меткафа. В свою очередь, Харви, чтобы увидеть их, пришлось бы сначала согнуться пополам, а затем откинуться назад.
— Не совсем то, что я ожидал, — поделился впечатлением Стивен.
— Немного растолстел по сравнению с фотографиями в наших папках, — добавил Жан-Пьер.
— После всех наших тренировок трудно поверить, что перед нами настоящий Меткаф, — заметил Робин.
— Настоящий подонок, — произнёс Жан-Пьер, — и к тому же благодаря нашей глупости на миллион долларов богаче.
Джеймс промолчал. Он всё ещё был в немилости после бесплодных усилий разработать свой план и оправданий на их последней встрече. Хотя компаньоны вынуждены были признать, что, куда бы они ни приходили с ним, их везде отлично обслуживали. «Клэриджис» тоже не стал исключением,
— Завтра открытие Уимблдона, — произнёс Жан-Пьер, — интересно, кто выиграет первый раунд?
— Конечно, ты, — встрял Джеймс в надежде смягчить язвительные высказывания Жан-Пьера по поводу слабых усилий благородного лорда.
— Выиграть мы можем только твой раунд, Джеймс, если когда-нибудь увидим план.
Джеймс опять угрюмо замолчал.
— Хочется сказать, что, хотя Меткаф и крупный мужчина, по идее мы сможем реализовать твой план, Робин, — заметил Стивен.
— Если он не умрёт от цирроза печени раньше, чем нам представится эта возможность, — ответил Робин. — Стивен, а что ты теперь, когда увидел его, думаешь об оксфордской операции?
— Пока ничего не могу сказать. Вот прощупаю его в Аскоте, тогда станет ясно. Надо послушать, как он говорит, присмотреться к нему в обычной обстановке, настроиться на него. А все это невозможно, пока мы сидим за столиками в противоположных углах ресторана.
— А вдруг у нас нет времени в запасе? Возможно, завтра в этот же час мы будем знать все, что нам надо… а возможно, окажемся в центральном полицейском участке Вест-Энда, — сказал Робин. — Может, нас вообще снимут со старта, не говоря уж о получении главного приза.
Осушив большой бокал «Реми Мартен» V.S.O.P., Харви вышел из-за стола, сунув старшему официанту новенькую хрустящую фунтовую купюру.
— Вот гад какой! — с чувством произнёс Жан-Пьер. — И так противно, когда понимаешь, что он украл наши деньги, но просто унизительно видеть, как он их тратит.
Четвёрка собралась уходить: цель их экскурсии была достигнута. Стивен расплатился по счёту, методично прибавив сумму к списку текущих расходов. Затем, стараясь не привлекать к себе внимания, они по одному покинули отель. Только Джеймсу было трудно уйти незаметно: все — и официанты, и прислуга — говорили ему: «До свидания, милорд».
Харви прогулялся по Беркли-сквер, не заметив, как высокий молодой человек при его приближении юркнул в дверь цветочного магазина Мойзеса Стивенса. Харви не мог отказать себе в удовольствии спросить у полицейского дорогу к Букингемскому дворцу, просто чтобы сравнить его реакцию с реакцией нью-йоркского копа с кобурой на бедре, стоящего облокотившись о фонарный столб и жующего резинку. Как сказал Ленни Брюс, когда его депортировали из Англии: «Ваши свиньи намного лучше наших свиней». Да, Харви любил Англию.
Вернувшись около полуночи в отель, Харви принял душ и лёг в постель — на огромную двуспальную кровать с великолепными свежими льняными простынями. В «Клэриджис» для него не найдётся женщины, а если найдётся, то его теперешнее пребывание здесь станет последним разом, когда он смог поселиться в королевских апартаментах в период Уимблдона или Аскота. После пяти суток, проведённых на лайнере, спальня немного покачивалась, и она не успокоится ещё пару ночей. Но это обстоятельство не мешало ему спать, совершенно ни о чём не беспокоясь.
Харви справился у своей секретарши, в какой стадии находится подготовка поездки. Правда, необходимости в этом не было, но так уж он привык. Мисс Фиш работала с ним уже двадцать пять лет, с тех самых дней, как он приобрёл «Линкольн траст». Большинство респектабельных служащих уволились сразу или вскоре после появления Харви, но мисс Фиш осталась, лелея в своей непривлекательной груди робкую неувядающую надежду, что когда-нибудь она выйдет замуж за Харви. Ко времени появления на сцене Арлин она стала опытной и полностью преданной ему сообщницей, без которой Харви едва ли действовал бы успешно. Он оплатил её верность соответствующим образом, и она, безропотно проглотив досаду, что место миссис Меткаф заняла другая, осталась.
Мисс Фиш уже заказала билет на самолёт до Нью-Йорка и люкс в отеле «Трафальгар» на лайнере «Куин Элизабет-2». От телефона и телекса Харви был отключён только во время путешествия через Атлантику. Штат банка получил инструкции, что связываться с лайнером можно только в крайнем, экстренном случае. По прибытии в Саутгемптон его будет ожидать обычный «роллс-ройс» до Лондона и личный люкс в «Клэриджис», который он считал одним из последних настоящих английских отелей, наряду с «Коннот» и «Браунс», где деньги позволяли ему вращаться среди тех, кого называли аристократией.
В Нью-Йорк Харви прилетел в весьма приподнятом настроении: в самолёте он позволил себе пару коктейлей «Манхэттен». На лайнере его приняли, по обыкновению, безукоризненно. Капитан Питер Джексон всегда приглашал пассажиров каюты люкс «Трафальгара» или «Куин Энн» в первый день плавания к себе на обед.
Если учесть, что проживание в люксе стоило 1250 долларов в сутки, то едва ли можно было посчитать подобный жест со стороны компании «Кунард лайн» экстравагантным. С точки зрения Харви, в такие дни он вёл себя идеально, но даже его идеальное поведение поражало большинство наблюдателей своим хамством.
Одному из стюардов-итальянцев поручалось организовать для Харви небольшое развлечение, предпочтительно в виде высокой блондинки с большим бюстом. Такса равнялась двумстам долларам, хотя можно было без всяких возражений со стороны Харви поднять планку и до двухсот пятидесяти. При росте сто семьдесят сантиметров и весе сто три килограмма у него было мало шансов самостоятельно подцепить на дискотеке молодую девушку. А если учесть, сколько ему пришлось бы выбросить за обед и спиртное, то в итоге примерно такая сумма и получалась. У мужчин а-ля Харви нет времени на проигрыш или долгое ухаживание, кроме того, они считают, что все в мире имеет свою цену. Так как рейс длился всего пять суток, то стюард был в состоянии занять Харви до отказа, хотя и предполагал, что отправиться в трехнедельный средиземноморский круиз было бы для его клиента непосильно.
Днём Харви обычно читал рекомендованные ему литературные новинки, а также немного плавал в бассейне по утрам и занимался изнурительными физическими упражнениями в спортивном зале после обеда. За дни пребывания на теплоходе он сбрасывал пять килограммов, что было приятно, однако пребывание в «Клэриджис» обычно возвращало эти килограммы ещё до его отъезда в Штаты. К счастью, костюмы ему шил Бернард Уэзерилл с Дувр-стрит, Мейфэр, и шил их так, благодаря таланту и безупречному вкусу, что Харви выглядел хорошо сложенным, а не откровенно толстым. И это было самое меньшее, что можно было ожидать, отдавая за костюм триста фунтов.
Когда пятые сутки подходили к концу, Харви снова был более чем готов к пребыванию на суше. Женщины, физические упражнения и свежий морской воздух полностью оживили его и помогли сбросить вес. Правда, по его мнению, в весе он потерял, по большей части, в последнюю ночь, которую провёл с индианкой, — «Кама Сутра» выглядела просто справочником бойскаута.
Одним из удобств настоящего богатства является то, что выполнение чёрной работы всегда можно поручить другому. Харви уже не помнил, когда в последний раз упаковывал или распаковывал чемодан. Когда теплоход пришвартовался у океанского терминала в Саутгемптоне, Харви совсем не удивился, что все уже уложено и готово для таможенного досмотра, — стодолларовая купюра старшему стюарду, казалось, притянула людей в белых форменных куртках из всех уголков лайнера.
Харви нравилось, как проходило прибытие в Саутгемптон. Он любил англичан как нацию, хотя и опасался, что никогда не сумеет понять их: создавалось впечатление, что они всегда готовы позволить всему остальному миру наступать им на любимые мозоли. После Второй мировой войны они потеряли свои колониальные владения, ни один американский бизнесмен не посчитал бы это достойным выходом из сложившейся ситуации. В конце концов, Харви отказался от попыток вникнуть в английский метод вести дела, когда увидел, что творилось во время резкого падения фунта стерлингов в 1967 году. Этой конфиденциальной информацией мог воспользоваться любой паршивый спекулянт в любой точке мира. Сам Харви ещё во вторник утром узнал, что Гарольд Вильсон готов девальвировать фунт в любой момент после семнадцати часов по Гринвичу в пятницу, когда Банк Англии закроется на выходные. В четверг об этом знали даже младшие клерки «Линкольн траст». И неудивительно, что за несколько последующих дней «Старая дама с Треднидл-стрит»[25] была изнасилована и ограблена приблизительно на полтора миллиарда фунтов. Харви частенько думал, что, если бы англичане оживили руководящие структуры своих финансовых организаций и внесли поправки в налогообложение, они стали бы богатейшей страной. Но вместо этого они превращались в нацию, которую, по утверждению журнала «Экономист», арабы могли бы купить за доходы от трехмесячной добычи нефти. Флиртуя с социализмом и сохраняя манию величия, британцы, похоже, обрекли себя на превращение во второстепенное государство. Но тем не менее они по-прежнему нравились Харви.
Он сошёл на берег с деловым видом. Харви так и не научился расслабляться, даже на отдыхе. Да, он мог позволить себе дня четыре не заниматься делами, но, если бы ему пришлось дольше остаться на борту «Куин Элизабет-2», наверное, он стал бы вести переговоры о покупке судоходной компании «Кунард». Как-то раз, на Аскоте, Харви познакомился с президентом «Кунард» Виком Мэтьюсом и был немало удивлён, слушая, как тот разглагольствует о престиже и репутации компании. Харви ожидал, что Мэтьюс похвастается балансом «Кунард», потому что, хотя престиж тоже был важен, сам он прежде всего сообщал другим, сколько он стоит.
Таможенный досмотр прошёл, как всегда, быстро. В европейских турне Харви никогда не возил с собой что-то серьёзное, что требовало бы декларирования. Поэтому после проверки двух чемоданов от Гуччи остальные семь пропустили без досмотра. Шофёр распахнул перед ним дверцу белого «роллс-ройса». Из Хэмпшира в Лондон автомобиль промчался чуть более, чем за два часа, что дало Харви возможность немного отдохнуть перед обедом.
Альберт, старший швейцар «Клэриджис», встал навытяжку и лихо откозырял, когда автомобиль замер у подъезда. Он давно знал Харви и понимал, что тот, как обычно, приехал на Уимблдон и Аскот. И теперь каждый раз, открывая дверцу лимузина, Альберт будет наверняка получать свои пятьдесят пенсов. Харви не видел разницы между десятипенсовыми и пятидесятипенсовыми монетками — той самой разницы, которая так понравилась Альберту с самого начала введения десятичной системы валюты в Британии[26]. Более того, по окончании Уимблдонского турнира, если американец выигрывал одиночные соревнования, Харви всегда давал Альберту пять фунтов. Какой-нибудь американец неизменно выходил в финал, Альберт же всегда ставил на его соперника и так или иначе выигрывал. И Харви, и Альберт любили азартные игры, только тратили на них разные суммы.
Альберт распорядился, чтобы багаж Харви отнесли в королевские апартаменты. В разное время года этот номер занимали король Греции Константин, принцесса Монако Грейс и император Эфиопии Хайле Селассие — все с намного большими правами, чем Харви. Но Альберт считал, что ежегодное пребывание в «Клзриджис» Меткафа было более гарантированным, чем этих высокопоставленных особ.
Королевские апартаменты занимают второй этаж отеля, куда можно попасть, поднявшись по роскошной изогнутой лестнице или в просторном лифте с диванчиком. Поднимаясь наверх, Харви всегда пользовался лифтом, но вниз спускался по лестнице. «Иногда полезно и по лестницам пройтись», — убеждал он себя. Сами апартаменты состоят из четырех помещений: небольшой гардеробной, спальни, ванной и изысканной гостиной с видом на Брук-стрит. Мебель и картины создают атмосферу викторианской Англии, и только телефон и телевизор нарушают эту иллюзию. Гостиная достаточно велика, чтобы в ней можно было устраивать коктейли или — в случае глав государств — званые вечера. Только на прошлой неделе Генри Киссинджер принимал здесь Гарольда Вильсона. Даже сама мысль об этом не давала Харви спокойно дышать, словно он приблизился к ним наяву.
Приняв с дороги душ и переодевшись, Харви просмотрел почту и телексы из банка. Ничего важного не было. Перед тем, как спуститься в ресторан, он ненадолго вздремнул.
В большом фойе играл обычный струнный квартет, музыканты которого напоминали беженцев из Венгрии. Харви даже узнал их. Он уже достиг того возраста, когда перемены раздражали. Администрация отеля, учитывая, что средний возраст их постояльцев был за пятьдесят, поступала соответственно. Метрдотель Франсуа провёл Харви к его излюбленному столику.
Харви заказал салат с креветками, бифштекс и бутылочку «Мутон Кадэ». Изучая содержимое тележки со сладостями, он не обратил внимания на четырех молодых людей, обедавших в алькове в дальнем конце зала.
От своего столика Стивен, Робин, Жан-Пьер и Джеймс отлично видели Харви Меткафа. В свою очередь, Харви, чтобы увидеть их, пришлось бы сначала согнуться пополам, а затем откинуться назад.
— Не совсем то, что я ожидал, — поделился впечатлением Стивен.
— Немного растолстел по сравнению с фотографиями в наших папках, — добавил Жан-Пьер.
— После всех наших тренировок трудно поверить, что перед нами настоящий Меткаф, — заметил Робин.
— Настоящий подонок, — произнёс Жан-Пьер, — и к тому же благодаря нашей глупости на миллион долларов богаче.
Джеймс промолчал. Он всё ещё был в немилости после бесплодных усилий разработать свой план и оправданий на их последней встрече. Хотя компаньоны вынуждены были признать, что, куда бы они ни приходили с ним, их везде отлично обслуживали. «Клэриджис» тоже не стал исключением,
— Завтра открытие Уимблдона, — произнёс Жан-Пьер, — интересно, кто выиграет первый раунд?
— Конечно, ты, — встрял Джеймс в надежде смягчить язвительные высказывания Жан-Пьера по поводу слабых усилий благородного лорда.
— Выиграть мы можем только твой раунд, Джеймс, если когда-нибудь увидим план.
Джеймс опять угрюмо замолчал.
— Хочется сказать, что, хотя Меткаф и крупный мужчина, по идее мы сможем реализовать твой план, Робин, — заметил Стивен.
— Если он не умрёт от цирроза печени раньше, чем нам представится эта возможность, — ответил Робин. — Стивен, а что ты теперь, когда увидел его, думаешь об оксфордской операции?
— Пока ничего не могу сказать. Вот прощупаю его в Аскоте, тогда станет ясно. Надо послушать, как он говорит, присмотреться к нему в обычной обстановке, настроиться на него. А все это невозможно, пока мы сидим за столиками в противоположных углах ресторана.
— А вдруг у нас нет времени в запасе? Возможно, завтра в этот же час мы будем знать все, что нам надо… а возможно, окажемся в центральном полицейском участке Вест-Энда, — сказал Робин. — Может, нас вообще снимут со старта, не говоря уж о получении главного приза.
Осушив большой бокал «Реми Мартен» V.S.O.P., Харви вышел из-за стола, сунув старшему официанту новенькую хрустящую фунтовую купюру.
— Вот гад какой! — с чувством произнёс Жан-Пьер. — И так противно, когда понимаешь, что он украл наши деньги, но просто унизительно видеть, как он их тратит.
Четвёрка собралась уходить: цель их экскурсии была достигнута. Стивен расплатился по счёту, методично прибавив сумму к списку текущих расходов. Затем, стараясь не привлекать к себе внимания, они по одному покинули отель. Только Джеймсу было трудно уйти незаметно: все — и официанты, и прислуга — говорили ему: «До свидания, милорд».
Харви прогулялся по Беркли-сквер, не заметив, как высокий молодой человек при его приближении юркнул в дверь цветочного магазина Мойзеса Стивенса. Харви не мог отказать себе в удовольствии спросить у полицейского дорогу к Букингемскому дворцу, просто чтобы сравнить его реакцию с реакцией нью-йоркского копа с кобурой на бедре, стоящего облокотившись о фонарный столб и жующего резинку. Как сказал Ленни Брюс, когда его депортировали из Англии: «Ваши свиньи намного лучше наших свиней». Да, Харви любил Англию.
Вернувшись около полуночи в отель, Харви принял душ и лёг в постель — на огромную двуспальную кровать с великолепными свежими льняными простынями. В «Клэриджис» для него не найдётся женщины, а если найдётся, то его теперешнее пребывание здесь станет последним разом, когда он смог поселиться в королевских апартаментах в период Уимблдона или Аскота. После пяти суток, проведённых на лайнере, спальня немного покачивалась, и она не успокоится ещё пару ночей. Но это обстоятельство не мешало ему спать, совершенно ни о чём не беспокоясь.
10
Проснувшись в половине восьмого — он никак не мог избавиться от этой привычки, — Харви позволил себе маленькую роскошь на отдыхе — заказал завтрак в постель. Через десять минут в номер вошёл официант с тележкой, на которой стояли: половинка грейпфрута, яичница с беконом, тост, дымящийся чёрный кофе, вчерашний номер журнала «Уолл-стрит джорнэл» и свежие номера «Таймс», «Файненшл таймс» и «Интернешнл геральд трибюн».
Харви не мог представить себе, как бы он жил во время европейских поездок без «Интернешнл геральд трибюн», известной среди профессионалов как «Триб». Эта единственная в своём роде газета издавалась в Париже и являлась совместной собственностью «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». И хотя единственный ежедневный тираж её составляет всего сто двадцать тысяч экземпляров, газету не печатали, пока не закрывалась Нью-Йоркская товарная биржа. Таким образом, американцам в Европе ничто не мешало спать спокойно. Когда в 1966 году «Нью-Йорк геральд трибюн» закрылась, Харви был среди тех, кто посоветовал Джону X. Уитни продолжить выпускать «Интернешнл геральд Трибюн» в Европе. И опять он не ошибся. «Интернешнл геральд трибюн» поглотила свою соперницу «Нью-Йорк таймс», которая никогда не пользовалась настоящей популярностью в Европе. С этого времени газета приобретала все большую и большую известность.
Харви привычно пробежался по списку котировок товарной биржи в «Уолл-стрит джорнэл» и «Файненшл таймс». Сейчас его банк держал очень незначительное число акций. Как и Джим Слейтер в Англии, Меткаф подозревал, что индекс Доу-Джонса будет понижаться, и поэтому оставил у себя только активы, в ликвидности которых был почти абсолютно уверен, такие как южноафриканские золотые акции и некоторые другие тщательно отобранные ценные бумаги, относительно которых он получал сведения по собственным каналам. Из денежных операций на таком неустойчивом рынке он занимался только «короткими» продажами доллара и покупкой золота: доллар он поймал на пути вниз, а золото — на пути вверх. В Вашингтоне уже ходили слухи, что президент Соединённых Штатов рекомендовал министру финансов Джорджу Шульцу с конца этого года или с начала следующего разрешить гражданам США покупку золота на открытом рынке. В течение последних пятнадцати лет Харви и так покупал золото: единственное, что президент сделал для него, так это избавил от нарушения закона. Харви придерживался мнения, что, когда американцам разрешат свободно покупать золото, цена на этот драгоценный металл станет снижаться, настоящие деньги можно будет сделать, только пока спекулянты ожидают повышения. Харви собирался избавиться от золота задолго до его появления на американском рынке. Как только президент снимет запрет, заниматься золотом станет невыгодно.
Харви изучил рынок металла в Чикаго. В прошлом году на меди он сорвал неплохой куш благодаря конфиденциальной информации, которую он получил от одного африканского посла. Кстати, посол разболтал эту информацию многим людям. Харви нисколько не удивился, когда прочитал, что посла отозвали на родину и расстреляли.
Харви не удержался и проверил курс акций компании «Проспекта ойл»: они застряли на самой низкой отметке — одной восьмой доллара. О торговле этими акциями не могло быть и речи хотя бы просто потому, что все только продавали их, но никто не покупал. Акции компании «Проспекта ойл» буквально ничего не стоили. Харви язвительно ухмыльнулся и принялся читать спортивную страницу «Таймс».
В статье о предстоящем Уимблдонском турнире в качестве фаворита Рекс Беллами называл Джона Ньюкомба, а о восходящей звезде Джимми Коинорсе, только что выигравшем Кубок Италии на открытых кортах, утверждал, что тот является лучшим запасным команды. Британская пресса хотела, чтобы победил тридцатидевятилетний Кен Роузволл. Харви хорошо помнил драматический финал в пятьдесят восемь сетов, разыгранный между Роузволлом и Дробны в 1954 году. Как и большинство зрителей, он болел за тридцатитрехлетнего Дробны, который после трех часов упорной борьбы в конце концов выиграл матч со счётом 13-11, 4-6, 9-7. Харви хотелось, чтобы на этот раз история повторилась и Кен Роузволл выиграл, хотя он чувствовал, что за те десять лет, когда профессионалам запретили выступать на Уимблдонском турнире, звезда популярного австралийца закатилась. Но в любом случае эти две недели — приятный отдых, и победа может достаться если не Кену Роузволлу, то кому-нибудь из американцев.
За завтраком у Харви осталось время быстро просмотреть обзор художественных выставок, что он и сделал, разбросав газеты по всему полу. Изысканная мебель периода регентства, безупречное обслуживание и королевские апартаменты не исправили привычек Харви. Он прошёл в ванную, где побрился и принял душ. Арлин говорила ему, что большинство людей поступают наоборот — сначала принимают душ, а потом завтракают. На что он ответил, что большинство людей и дела делают не так, как он, — и посмотрите, что у них получается.
По заведённому обычаю, в первое утро Уимблдона Харви отправлялся на Летнюю выставку Королевской академии на Пикадилли, затем посещал наиболее известные галереи Вест-Энда: «Агнюс», «Туутс», «Мальборо», «Вильденштейн» — все они располагались неподалёку от «Клэриджис». Это утро не явилось исключением. Харви был человеком привычек, о чём Команда быстро догадалась.
Одевшись, Харви отчитал прислугу за то, что в баре недостаточно виски, и, спустившись, вышел через вращающуюся дверь на Дэвис-стрит. Он не заметил молодого человека с «уоки-токи» на другой стороне улицы.
— Он вышел из отеля на Дэвис-стрит, — тихо произнёс Стивен в маленький передатчик, — и направляется в твою сторону, Джеймс.
— Перехвачу его, как только появится на Беркли-сквер. Робин, ты меня слышишь?
— Да.
Харви не мог представить себе, как бы он жил во время европейских поездок без «Интернешнл геральд трибюн», известной среди профессионалов как «Триб». Эта единственная в своём роде газета издавалась в Париже и являлась совместной собственностью «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». И хотя единственный ежедневный тираж её составляет всего сто двадцать тысяч экземпляров, газету не печатали, пока не закрывалась Нью-Йоркская товарная биржа. Таким образом, американцам в Европе ничто не мешало спать спокойно. Когда в 1966 году «Нью-Йорк геральд трибюн» закрылась, Харви был среди тех, кто посоветовал Джону X. Уитни продолжить выпускать «Интернешнл геральд Трибюн» в Европе. И опять он не ошибся. «Интернешнл геральд трибюн» поглотила свою соперницу «Нью-Йорк таймс», которая никогда не пользовалась настоящей популярностью в Европе. С этого времени газета приобретала все большую и большую известность.
Харви привычно пробежался по списку котировок товарной биржи в «Уолл-стрит джорнэл» и «Файненшл таймс». Сейчас его банк держал очень незначительное число акций. Как и Джим Слейтер в Англии, Меткаф подозревал, что индекс Доу-Джонса будет понижаться, и поэтому оставил у себя только активы, в ликвидности которых был почти абсолютно уверен, такие как южноафриканские золотые акции и некоторые другие тщательно отобранные ценные бумаги, относительно которых он получал сведения по собственным каналам. Из денежных операций на таком неустойчивом рынке он занимался только «короткими» продажами доллара и покупкой золота: доллар он поймал на пути вниз, а золото — на пути вверх. В Вашингтоне уже ходили слухи, что президент Соединённых Штатов рекомендовал министру финансов Джорджу Шульцу с конца этого года или с начала следующего разрешить гражданам США покупку золота на открытом рынке. В течение последних пятнадцати лет Харви и так покупал золото: единственное, что президент сделал для него, так это избавил от нарушения закона. Харви придерживался мнения, что, когда американцам разрешат свободно покупать золото, цена на этот драгоценный металл станет снижаться, настоящие деньги можно будет сделать, только пока спекулянты ожидают повышения. Харви собирался избавиться от золота задолго до его появления на американском рынке. Как только президент снимет запрет, заниматься золотом станет невыгодно.
Харви изучил рынок металла в Чикаго. В прошлом году на меди он сорвал неплохой куш благодаря конфиденциальной информации, которую он получил от одного африканского посла. Кстати, посол разболтал эту информацию многим людям. Харви нисколько не удивился, когда прочитал, что посла отозвали на родину и расстреляли.
Харви не удержался и проверил курс акций компании «Проспекта ойл»: они застряли на самой низкой отметке — одной восьмой доллара. О торговле этими акциями не могло быть и речи хотя бы просто потому, что все только продавали их, но никто не покупал. Акции компании «Проспекта ойл» буквально ничего не стоили. Харви язвительно ухмыльнулся и принялся читать спортивную страницу «Таймс».
В статье о предстоящем Уимблдонском турнире в качестве фаворита Рекс Беллами называл Джона Ньюкомба, а о восходящей звезде Джимми Коинорсе, только что выигравшем Кубок Италии на открытых кортах, утверждал, что тот является лучшим запасным команды. Британская пресса хотела, чтобы победил тридцатидевятилетний Кен Роузволл. Харви хорошо помнил драматический финал в пятьдесят восемь сетов, разыгранный между Роузволлом и Дробны в 1954 году. Как и большинство зрителей, он болел за тридцатитрехлетнего Дробны, который после трех часов упорной борьбы в конце концов выиграл матч со счётом 13-11, 4-6, 9-7. Харви хотелось, чтобы на этот раз история повторилась и Кен Роузволл выиграл, хотя он чувствовал, что за те десять лет, когда профессионалам запретили выступать на Уимблдонском турнире, звезда популярного австралийца закатилась. Но в любом случае эти две недели — приятный отдых, и победа может достаться если не Кену Роузволлу, то кому-нибудь из американцев.
За завтраком у Харви осталось время быстро просмотреть обзор художественных выставок, что он и сделал, разбросав газеты по всему полу. Изысканная мебель периода регентства, безупречное обслуживание и королевские апартаменты не исправили привычек Харви. Он прошёл в ванную, где побрился и принял душ. Арлин говорила ему, что большинство людей поступают наоборот — сначала принимают душ, а потом завтракают. На что он ответил, что большинство людей и дела делают не так, как он, — и посмотрите, что у них получается.
По заведённому обычаю, в первое утро Уимблдона Харви отправлялся на Летнюю выставку Королевской академии на Пикадилли, затем посещал наиболее известные галереи Вест-Энда: «Агнюс», «Туутс», «Мальборо», «Вильденштейн» — все они располагались неподалёку от «Клэриджис». Это утро не явилось исключением. Харви был человеком привычек, о чём Команда быстро догадалась.
Одевшись, Харви отчитал прислугу за то, что в баре недостаточно виски, и, спустившись, вышел через вращающуюся дверь на Дэвис-стрит. Он не заметил молодого человека с «уоки-токи» на другой стороне улицы.
— Он вышел из отеля на Дэвис-стрит, — тихо произнёс Стивен в маленький передатчик, — и направляется в твою сторону, Джеймс.
— Перехвачу его, как только появится на Беркли-сквер. Робин, ты меня слышишь?
— Да.