Страница:
Камбодже. Кроме наших, в порту были только китайские суда с ракетами
"земля-воздух", плохими копиями с наших, и другим военным оборудованием и снаряжением, включая подделку под наши же "газики".
Надо сказать, что разгрузка судов происходила из рук вон плохо, суда простаивали неделями у пирса и на рейде, а моряки маялись в удушающей жаре от безделья, да ещё эти бомбёжки, так что каждый приход во Вьетнам был, я считаю, героическим деянием. Одним из немногих развлечений на борту было наблюдать, как американский воздушный ас выписывал в небе вензеля, провоцируя пуск ракет и элегантно уходя от них, а потом уж прилетали его дружки и подавляли пусковые точки.
На катере представителя нашего Морфлота мы отправились к последнему судну в очереди, оказавшемуся красавцем-двадцатитысячником из Одессы и стоявшему довольно далеко, в бухте Халонг. Отметив парой рюмок в капитанской каюте наше благополучное прибытие, мы были препровождены в кают-компанию, где собрался уже в ожидании праздника весь экипаж. Замторгпреда коротенько так, минут на 20, передал поздравление Посла, Торгпреда и зачитал поздравительную телеграмму Министра морского флота. Дело в том, что при заходе судна на рейд на его борт поднимался вьетнамский солдат с калашом, опечатывал рацию по их закону военного положения и оставался охранником до момента причаливания.
Я тоже выступил с коротеньким сообщением о текущем моменте и рассказал о непоколебимом духе вьетнамского народа, трижды отстоявшего свою независимость от монгольского нашествия с помощью изобретённый ими тактики выжженной земли и неисчислимых попыток того же рода со стороны Северного соседа, т. е. Китая. Свидетельством последнего служит Храм на костях в виде пагоды на холме из костей вражеских китайских воинов, которую уважаемая аудитория сможет увидеть собственными глазами, когда их прекрасное судно всё же доберётся наконец до Хайфона.
Потом был концерт самодеятельности, самым запоминающимся номером которого было выступление буфетчицы Раи из Одессы. Она брала с подноса заготовленные для этого случая пробки от шампанского и раздавливала их в крошку нажатием двух пальцев правой руки. Потом брала с того же подноса медные пятаки и уже пальчиками левой руки сгибала их, вручая в качестве сувенира и свидетельства силы духа русской женщины публике.
Не менее захватывающим было выступление и боцмана комплекцией
"семь на восемь", который на своей мощной груди гнул ломики и другой пожарный инвентарь, а потом под крики из зала "Не порть струмент!" возвращал им первоначальную форму. Концерт завершился бурными, но непродолжительными аплодисментами, и народ поспешил в столовую на праздничный ужин, а мы с капитаном – в его каюту с аналогичной целью.
Посидели мы очень хорошо, коронным блюдом был тушёный осьминог в изумительной по вкусу, густой и бурой по цвету подливе. Оказалось – это специалитет капитана в его кулинарном хобби. Пили не менее экзотический коктейль "Россия" ("Столичная" плюс "Московская" фифти-фифти). Запомнился ещё кофе "по-венски": в чашку с растворимым кофе и сахарным песком выливается пол чайной ложечки холодной воды и той же ложечкой жижа растирается по стенке до приобретения ею белого цвета. Потом заливается кипяток – и готово, вы наслаждаетесь божественным напитком с высокой воздушной и сладостной пенкой.
Наутро, проспавшись, вышли на палубу просвежиться. Подошли к группе матросов с боцманом во главе, которые как раз доставали ночной улов из корзинки с приманкой, опущенной на ночь в воду на лине с горящей лампочкой (как я понял, для привлечения внимания морской живности). Из корзины вывалился и шлёпнулся на палубу огромного размера осьминог, собрат того, что мы с таким вкусом ели намедни. Тут он вытянулся на своих осьми щупальцах и стал переливаться разными цветами и остановился на красном, видимо, тем самым выражая своё крайнее возмущение.
Боцман подошёл и слегка наклонился, чтобы заглянуть чудищу в его мудрые печальные глаза, и мы услышали такой насыщенности и красоты мат-перемат, что хотелось посоветовать ему выступать с этим отдельным номером самодеятельности. Оказалось, осьминог с таким презрением плюнул боцману своей фиолетовой чернильной слюной, что его белая праздничная рубаха была безнадёжно испорчена.
Мы застыли от увиденного и услышанного, но тут из ступора нас вывел громкий хлопок в небе. Подняв головы, мы увидели прямо над нами разваливающийся в пламени самолёт и отделившуюся от него чёрную точку, которая вскоре превратилась в парашют с чёрным червячком на конце строп. Мы – бегом к капитану, тот уже был в курсе и отдавал команду чем-нибудь отвлечь и задержать вьетнамца-охранника, который слава богу ещё завтракал в столовке.
"Ведь застрелит же человека на наших глазах", – объяснил нам капитан, – а есть же закон спасения на водах, и мы под ним подписались". Сквозь крупный иллюминатор каюты мы увидели, что америкос уже приводнился рядышком, надул лодчонку и как-то даже весело машет нам руками. "Что делать?" – растерянно произнёс кэп, вытирая проступивший на лбу пот. Видя, что от нас с моим старшим товарищем подсказки не добьётся, он приказал сорвать пломбы с рации и отстучать сообщение министру с просьбой указаний.
Напряжённое ожидание длилось недолго, над нами коршунами закрутились истребители "F-105" с ошивавшегося неподалёку авианосца
"Корал Си", стрекозой подсуетился вертолёт "Апач" и выдернул на канате пилота, который послал нам воздушный поцелуй и скрылся в чреве вертушки. Из наших грудей вырвался единодушный выдох облегчения, мы быстренько разлили по стопарю, выпили за разрешение острой ситуации и приступили к завтраку. Ровно через сорок минут пришёл ответ из Москвы: "Поступайте согласно обстоятельствам".
Кстати, может быть, именно согласно обстоятельствам военного времени сложился у нас фронтовой фольклор, а бардами были Валера
Куплевахский, лейтенант-ракетчик, и ваш покорный слуга. Песен мы с
Валерой насочиняли довольно много, не ахти каких, но исполненные со сцены актового зала Посольства нашим самодеятельным оркестриком они неизменно вызывали бурные аплодисменты и даже выбивали слезу у аудитории суровых бойцов.
Магнитофонные записи этих песенок разошлись и во Владивостоке, откуда шёл основной поток нашей помощи Вьетнаму судами в порт
Хайфон. А во время отпуска в Москве затащили меня и на радио, и прозвучали они в передаче "С добрым утром!". Отобрали для выхода в эфир только три, да и те цензура подкорректировала. В песне, посвящённой нашим советникам-ракетчикам, работавшим в Хайфоне, и начинавшейся запевом "В ханойском порту на чёрном борту китайская орфография, не думал, что так далеко забреду, знал бы, учил географию", пришлось для политкорректности пропевать "на белом борту славянская орфография".
Не подошла и наша заветная песенка "В 6 часов вечера после войны ты на свиданье со мной приходи, у памятника Марксу тебя я буду ждать, кусок от F-105-го под мышкою держать". Да, там и именно в 6 часов вечера и встречались мы, вьетнамские фронтовики, лет 5-6 после возвращения с войны, в августе, на день первой американской бомбардировки Ханоя. Встречались, обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу и, закупив водочку для экономии и рассовав её по портфелям, шли в ближайший кабак отмечать очередную годовщину. С каждым годом компания наша худела, кто спился, кто-то даже "сел", кто дуба дал (обычная судьба ветеранов-фронтовиков). А ныне я, небось, последним могиканином и остался плавать в своих воспоминаниях.
На Востоке отношение к змее несколько отличается от нашего. У нас превалирует страх до мурашек на коже с долей отвращения да, может быть, немного пиетета из уважения к библейскому мудрому змею, совратившему яблочком нашу прародительницу, или к известному мультяшному философу. Знают у нас в основном гадюку, чаще поминаемую при характеристике некоторых женщин, да безобидного ужа, которому тоже достается за всю породу, а про анаконду в пятнадцать метров, кобру с её капюшоном, удава-душителя – лишь понаслышке.
В Азии же змея безмерно уважаема, в фольклоре – это не наш родной простачок Змей Горыныч, а огнедышащий дракон, карающий и милующий человека, в гневе сдвигающий горы и превращающий цветущие долины в пустыни. Во Вьетнаме, где мне пришлось поработать пяток лет, есть залив Халонг (спустившийся дракон) красоты необычайной, с тысячей скалистых островков причудливой формы. Тут и драчливый петух, и голова слона, и грудь девственницы, в общем, кому что видится в скалистой груде. А содеял всё это, по легенде, дракон с художественным вкусом, который при взлете захватил горсть камней да и расшвырял их по заливу.
Вообще-то на Востоке, который, как известно, дело тонкое, к легендам относятся как к художественному оформлению действительно происходивших когда-то событий с невымышленными персонажами, ну вроде как мы к летописям. И в этом есть рациональное зерно. А чего ещё ради тот же дракон без особых различий встречается в фольклоре самых разных народов по всему миру? И вот уже и у нас, пока ещё достаточно робко, проклёвывается мысль, что дракон – это воспоминание о динозаврах, некоторые виды которых (из тех что поменьше) могли летать.
Может, и придём когда-нибудь к убеждению, что наши далёкие предки жили в своеобразном симбиозе с доисторическими рептилиями, используя их как разъездных животных, а на птеродактилях лихо взмывали к небесам. И что некоторые из этих в прошлом домашних животных дожили и до наших дней, но, не желая возвращаться в рабство, скрываются от человека как, скажем, Несси в Шотландии. Будем считать, что динозавры измельчали до размера аспида, предпочитающего за тёплый и влажный климат восточные страны.
На змею там можно наткнуться где угодно. Помню вопль соседки, которая, выжимая половую тряпку после уборки, обнаружила в ней обозлённо шипящую маленькую змейку. Ехал в военное время из Ханоя в порт Хайфон, попал под авианалёт и спрыгнул в так называемое индивидуальное бомбоубежище на обочине, а попросту круглую яму в рост человека. Спрыгнул и замер как в детской игре, почувствовав под ногой что-то живое и извивающееся. В свете "люстры", спущенной с американского самолета планирующей светящейся бомбы, разглядел змею, которой к счастью своему придавил голову.
Так и простоял до конца бомбежки, пока вьетнамцы не выдернули, а потом и змею выловили и засунули в мешочек, успокаивая меня тем, что змея съедобная. На мой вопрос "А если бы укусила?" услышал безмятежный ответ "Помер бы". Своё состояние описывать не буду.
А то в другой раз шёл по рисовым чекам и вижу, пацаненок лет пяти идет прямёхонько на вставшую в боевую позу кобру. Я зашёлся в крике, а вьетнамчик спокойно поднёс к ее пасти ручонку и, видимо, привычным движением схватил за горло и бросил в свой туесок. Меня привели в чувство и объяснили, что ребёнок послан родителями за мясом на обед, а ладошка его намазана диким чесноком, от которого змея цепенеет и никогда не укусит.
В Таиланде, где мне тоже довелось послужить, перед тем как поиграть на лужайке в волейбол, приходилось тщательно осматривать траву. И чуть не каждый раз натыкались на змейку. Как-то случился у нас приехавший из соседней Индии коллега. Так он удивился: "А что вы индуя-дударика не найдёте, он вам быстренько территорию от змей очистит?". Действительно, пригласили за 400 бат индийца-заклинателя змей, он уселся в центре лужайки, подул в дудочку, и пополз к нему зачарованный змеиный народец, только успевай мешок подставлять.
В том же Таиланде с сыном моим, ему ещё и трех лет не было, чуть до беды не дошло. Жена чуть отвлеклась, глядь, а он стоит напротив змеи метра в полтора, и они как бы дружески друг друга разглядывают.
На крик прибежал наш привратник Сампит и змею отогнал, а сын долго плакал и уверял нас, что она добрая. Может, он и прав был, Восток, как известно, дело тонкое. Вот был я до этого во Вьетнаме в горной провинции Хуабинь (мирная), так видел там, как дитятко сидит в кольце огромного питона, который ему нянькой служит, следит, чтобы тот далеко не уполз, и других змей отгоняет.
Да, много удивительного на Востоке, что и не снилось другу
Горацию… А можете представить, что юноша из той горной деревеньки из самодельного арбалета стрелкой из расщепленного бамбука с закаленным на огне острием на взлёт снимает птичку величиной с нашего воробышка, а на празднике попадает метров с тридцати в свернутую на затылке в шиньон косу своей невесты. Вильгельм Телль от зависти лопнул бы, а американцы в южновьетнамских джунглях называли это грозное оружие "тихая смерть", потому ещё, что стрелу при охоте на них в тыковку с растительным ядом типа "кураре" макали.
Был я на том празднике, пальмовое вино пил, а в подарок получил тигрёнка и два арбалета с колчаном из бамбукового колена со стрелами, арбалет поменьше – на дичь, побольше – на кабана и американца. Тигрёнка я на обратном пути в джунгли выпустил, а арбалеты и посейчас храню как сувениры. Приходите в гости – покажу.
Вспомнился под Первое апреля один прикол или скорее розыгрыш. И тем он был хорош и в памяти остался, что срежиссирован был самой жизнью и не обидой, а великим смехом кончился. А случилось это во времена геронтократии в нашей стране, когда существовал возрастной ценз при назначении на каждую мало-мальски ответственную должность.
И то, что я стал в тридцать с небольшим Торгпредом в Камбодже, было исключением из правила. А причина – десятилетний стаж работы в
Совмине СССР, который правом на это и обладал.
Итак, поехал я как-то в аэропорт встретить своего старинного друга, торгового советника Венгрии. Дружок действительно был старинный и мной весьма уважаемый, ибо подружились задолго до этого в воюющем Вьетнаме. Я был мальчишкой-переводчиком, а он в чине майора – членом международной комиссии по наблюдению. Ещё в комиссии был канадец и индус, и тем самым якобы достигалась сбалансированность оценок американо-вьетнамского конфликта.
Неудобно признаваться, но дружба была основана на любви к питию, освящённой страшно секретной полюбовной сделкой. Комиссия месяц проводила в весёлом капиталистическом Сайгоне, месяц – в социалистическом раю Ханоя, где единственным развлечением было человеческое общение путём совместного пития. Так вот, Лайош каждый раз привозил оттуда сюда ящик виски, который я обменивал на два – водки, что нашему общению весьма способствовало.
Ну вот, встретил друга в аэропорту, присели выпить "со свиданьицем" и "стременную", а тут жена ведёт нашего журналиста, которого знала ещё по журфаку МГИМО. Тот прилетел тем же рейсом и, как водится, посольство забыло встретить. Журналист оказался милым шустрым малым без комплексов, тут же перешёл со всеми на "ты", и естественно, как и Лайош, был приглашён на вечер ко мне домой. По дороге в гостиницу он попросил организовать ему беседу с Торгпредом и поинтересовался, какой он из себя человечишка. Я естественно сказал, что, вроде, ничего, но строгий, на том и расстались.
Вечером я послал за журналистом своего шофёра, наказав мою должность тому не называть. Стол был накрыт в моём особняке, бывшей резиденции генерал-губернатора Индокитая, в самом центре Пномпеня.
На вопрос гостя, будет ли Торгпред, ответил, что тот переодевается во фрак и подбирает музыку для торжественного выхода. Мол, у начальства свои причуды. Как ни парадоксально, но журналист всё это схавал и сидел, как на иголках, в томительном ожидании, даже отказался от первой. Тут жена врубила музыку, и бедняга вскочил и вытянулся по стойке смирно с блаженной улыбкой на лице. Выдержать это было невозможно, и все от хохота буквально повалились наземь.
Спросите, как журналист? Когда понял, что это был дружеский розыгрыш, долго приходил в себя, но в конце концов отпоили.
В конце 80-х в качестве гендиректора одного из первых у нас совместного советско-американского предприятия мне приходилось частенько выезжать в США. И вот как-то в ходе очередной командировки попал я в кабинет главы довольно крупной компании. Меня предупредили, что он безногий инвалид, но мужик что надо.
Действительно, в кресле восседал крупный, весьма импозантный мужчина, а рядом стояли прислонённые к стене костыли.
Но поразился я больше убранству кабинета. Я уж привык, что боссы американского бизнеса страшно любят украшать рабочее место, кроме привычного для нас портрета главы государства, семейными фотками, различными дипломами, своими фотографиями с известными в стране личностями и даже со своей тёщей в обнимку, но тут целая стена была увешана явно фронтовыми фото. А над этим скопищем красовался портрет хозяина в лётном комбинезоне на фоне знакомого мне до рези в глазах бомбардировщика "Б-52". Только я их видел в небе Вьетнама или сбитыми на земле.
"Вьетнам?" – робко спросил я. "Да, – гордо ответил босс, – 1968,
1969". Я ткнул себя пальцем в грудь и объявил: "Вьетнам, 1965 -
1970". Мужик орлом вскочил из-за стола на свои протезы и уставился на меня. "Всё, – подумал я, – сейчас будет бить…". "А не ты ли, мать твою, меня и сбил?" – проревел америкос. "Нет, – спокойно и, как мне казалось, с чувством достоинства, ответил я. – Я представитель сугубо гражданской профессии, работал во Вьетнаме в торгпредстве. Скорее наоборот, это, может, ты влепил в меня своей чёртовой бомбой. У меня была контузия, да и хромаю до сих пор".
Тут американец заключил меня в медвежьи объятия и хрипло прогундосил в ухо: "Врёшь, наверно, мать твою, но я всё равно рад увидеть первого русского с той стороны баррикады!". Затем не терпящим возражений басом заявил: "Вот что, на хер все переговоры, сейчас я созову ребят из "Vietvet" (союз ветеранов Вьетнама) и ты нам прочтёшь лекцию".
Где-то через час мы были в ирландском баре, который оказался постоянным местом сбора ветеранского клуба, председателем которого и был мой новообретённый друг. Собралось человек двенадцать, все здоровые, как черти, в основном бывшие лётчики Фантомов и
Скайрейдеров, от которых и мне приходилось прятаться, зарываясь носом во вьетнамскую землицу. Каждый считал своим долгом облапить меня, хлопнуть с маху по плечу или спине и выпить со мной ирландского виски из фирменной бутылки с красной этикеткой. При этом лётчики обязательно подмигивали мне и задавали вопрос, который можно было бы перевести как "Ну, малый, колись, ведь садились твои ребята за штурвал МИГов?".
Потом все расселись и принялись за зажаренные на открытом огне бараньи рёбрышки, а меня затащили на трибунку, водружённую на стол в углу, и приготовились слушать. Я не стал им рассказывать, что работал со штабом партизанских объединений (Вьетнам, Лаос, Камбоджа) и что занимался поставками всего того, что их убивало.
Задушили бы в дружеских объятиях, но не раскрыл бы тогда ещё бывшую совершенно секретной информацию, что за время войны во
Вьетнам нами было поставлено 2000 танков, 1700 БТРов, 12000 зениток,
158 зенитно-ракетных комплексов "Двина", 700 боевых самолётов, 120 вертолётов, 100 кораблей ВМС. (Сам удивляюсь, как в память врезалось). О величине нашей помощи можно судить по тому, что в день на это дело уходило около 4 млн. их же, американских долларов. И это, можно сказать, цена 4000 душ американских солдат, оставивших свои тела в Индокитае.
Отделался байками о том, как ходил по тропам Хо Ши Мина и увёртывался от их бомб, как стал кровным братом племени мео (коты), тех, кого американцы боялись пуще смерти за их, эту смерть несущие, отравленные арбалетные стрелки, прозванные тихой смертью.
Но на вопрос лётчиков я всё же ответил с полной чистотой – уж больно раздразнили они меня этой темой. Да, – раскололся я, – были во Вьетнаме лётчики-инструкторы, но не больше пятка на все вьетнамские ВВС. И запрещено им было строго-настрого подниматься в воздух во избежание международного конфликта. Да, случился грех. В дни перемирия, когда вьетнамские ракетчики сбили одного из ваших, вы в отместку разбомбили в пух и прах на земле отделение "мигарей" с подопечными пилотами одного такого инструктора. И сердце старого вояки не выдержало – он поднялся в воздух на учебной спарке и предупредил по рации, что не вооружён, но пойдёт на таран.
А потом обложил ваших ребят таким смачным матом, что они, уж и не знаю, как и что поняв, моментально смылись, как нашкодившие коты.
Чтобы спасти бедного инструктора от строжайшего наказания за грубейшее нарушение дисциплины, начальство тут же переправило его к новым ученикам в Каир, где шла война арабов с Израилем. Там он и погиб, царствие ему небесное, под шальной бомбой. И тут, не поверите, все американские ветераны, как говорится на едином подъёме, встали и выпили за упокой души своего коллеги, хоть и с другой стороны баррикады.
А для вас, читатель, ещё добавлю, что знавал я того лётчика, о котором америкосам поведал. И рассказал он мне за рюмкой чая, как бил американцев ещё в небе Кореи, и хорошо их бил. И тогда, да и сейчас, наверно, в силу политкорректности, это вроде как страшная тайна. А в Корее, по словам ветерана, летали без документов, под строгую клятву общаться в воздухе только заученными корейскими фразами. Только что глаза пальцами не растягивали, как в нашем старом анекдоте, чтобы под корейцев косить. Но всё равно узнавали их американцы, разбегавшиеся как цыплята при появлении коршуна, заслышав узнаваемый русский мат среди корейских слов. Ну да ладно, вернёмся к баранам (я не имею в виду американских ветеранов).
Ещё долго не отпускали они меня, требуя рассказать про то, про сё, про пятое-десятое… Судя по многочисленным возгласам "Твою мать!" и слезам, навернувшимся на глаза некоторым ветеранам, я их даже сильно растрогал. Не воспоминаниями о десятках тысяч убитых и покалеченных ими с воздуха людей, а так, вызванными моими рассказами картинами их фронтовой жизни. Потом председатель вручил мне билет почётного члена их ветеранского союза, клубный значок и три бутылки ирландского виски. Провожали меня тёпленького всей гурьбой снова дружелюбными похлопываниями и ласковым матерком, так что вернулся я в отель с отбитыми напрочь плечами и смешанными чувствами в душе.
Недавно отметил юбилей, отметил тихо, без возлияний, криков
"Ура!" и лобызаний. Просто задумался на минутку и сказал себе:
"Старик, стукнуло 40 лет как ты крутишь баранку, с чем тебя, то есть себя, и поздравляю". Внушительный стаж, правда?
Имею право поворчать на шофёрскую невежливость молодых задерганных водил, подтрунить над дорвавшимся до руля "чайником", снисходительно простить невольный водительский грех дамочке, засмотревшейся на себя в зеркальце заднего вида. Давно уже не закипаю по-пустому, не кричу: "Куда прёшь, идиот?", не тискаю яростно клаксон в заторах, не рву огалтело с места, чтобы проскочить на жёлтый, пока спит гаишник.
Всё это было и прошло, а пришло осознание библейской ценности таких истин, как "пропусти дурака", "тише едешь – дальше будешь",
"лучше быть в 7.30 дома, чем в 7.00 в морге". И всё больше проникаюсь пониманием своего железного коня, который столько лет перемещает моё бренное тело в окружающем пространстве.
Вот собака была когда-то диким волком, а потом сроднилась с человеком, став его верным другом да и средством передвижения на
Севере. Так и автомобиль, уже столетие подгоняемый человеком под свой образ и подобие, всё более, как мне кажется, очеловечивается.
Да и изначально он явно срисован с гомо сапиенс.
Судите сами. Колеса – это руки-ноги, рама – скелет, корпус – кожный покров. Спереди два глаза, под капотом, как в грудной клетке, карбюратор – сердце. Мотор, перерабатывающий питание в энергию движения, – желудок, карданный вал – гениталии, система испражнений тоже схожа, и воняет из выхлопной трубы как из нужника. А постоянно усложняющаяся электроника, особенно с внедрением в неё компьютера, всё больше напоминает нервную систему и мозг человека. Почему бы не предположить и возможность зарождения души под капотом от свечной искорки?
Кажется, ещё немного и машина заговорит. Вернее, уже заговорила.
Помню, как был поражен, впервые услышав, сев в "Пежо", её голос: "Вы забыли закрыть багажник", а потом вежливую просьбу пристегнуть ремень безопасности. Честно говоря, захотелось перекреститься от такой чертовщины.
А сколько раз, по-чёрному ругая заглохший на морозе или в слякоть движок, в озарении свыше извинялся, ласково прося завестись и называя машину ласточкой, и она заводилась с пол-оборота. Любой грамотный водитель согласится со мной, что у каждой машины свой характер, причем с доминированием мужских или женских черт, свои хронические болезни, подверженность настроению. Всё как у людей, только мы в своей гордыне не всегда это замечаем.
Так что, братья-водилы, послушайте ветерана, возлюбите свою ладушку как самого себя и она непременно ответит взаимностью, будет вам ласковым и надежным другом. Бабуси
Согласитесь, у нас на Руси бабушки как бы особый класс представляют, какая-то милая мистика в них, будто тайной своей владеют да и уносят с собой в мир иной, ни с кем ею не поделившись.
Вот был у меня дружок на работе. Уж давно пути наши разошлись, а воспоминания остались, и так уж получилось, всё больше связанные с бабусями.
"земля-воздух", плохими копиями с наших, и другим военным оборудованием и снаряжением, включая подделку под наши же "газики".
Надо сказать, что разгрузка судов происходила из рук вон плохо, суда простаивали неделями у пирса и на рейде, а моряки маялись в удушающей жаре от безделья, да ещё эти бомбёжки, так что каждый приход во Вьетнам был, я считаю, героическим деянием. Одним из немногих развлечений на борту было наблюдать, как американский воздушный ас выписывал в небе вензеля, провоцируя пуск ракет и элегантно уходя от них, а потом уж прилетали его дружки и подавляли пусковые точки.
На катере представителя нашего Морфлота мы отправились к последнему судну в очереди, оказавшемуся красавцем-двадцатитысячником из Одессы и стоявшему довольно далеко, в бухте Халонг. Отметив парой рюмок в капитанской каюте наше благополучное прибытие, мы были препровождены в кают-компанию, где собрался уже в ожидании праздника весь экипаж. Замторгпреда коротенько так, минут на 20, передал поздравление Посла, Торгпреда и зачитал поздравительную телеграмму Министра морского флота. Дело в том, что при заходе судна на рейд на его борт поднимался вьетнамский солдат с калашом, опечатывал рацию по их закону военного положения и оставался охранником до момента причаливания.
Я тоже выступил с коротеньким сообщением о текущем моменте и рассказал о непоколебимом духе вьетнамского народа, трижды отстоявшего свою независимость от монгольского нашествия с помощью изобретённый ими тактики выжженной земли и неисчислимых попыток того же рода со стороны Северного соседа, т. е. Китая. Свидетельством последнего служит Храм на костях в виде пагоды на холме из костей вражеских китайских воинов, которую уважаемая аудитория сможет увидеть собственными глазами, когда их прекрасное судно всё же доберётся наконец до Хайфона.
Потом был концерт самодеятельности, самым запоминающимся номером которого было выступление буфетчицы Раи из Одессы. Она брала с подноса заготовленные для этого случая пробки от шампанского и раздавливала их в крошку нажатием двух пальцев правой руки. Потом брала с того же подноса медные пятаки и уже пальчиками левой руки сгибала их, вручая в качестве сувенира и свидетельства силы духа русской женщины публике.
Не менее захватывающим было выступление и боцмана комплекцией
"семь на восемь", который на своей мощной груди гнул ломики и другой пожарный инвентарь, а потом под крики из зала "Не порть струмент!" возвращал им первоначальную форму. Концерт завершился бурными, но непродолжительными аплодисментами, и народ поспешил в столовую на праздничный ужин, а мы с капитаном – в его каюту с аналогичной целью.
Посидели мы очень хорошо, коронным блюдом был тушёный осьминог в изумительной по вкусу, густой и бурой по цвету подливе. Оказалось – это специалитет капитана в его кулинарном хобби. Пили не менее экзотический коктейль "Россия" ("Столичная" плюс "Московская" фифти-фифти). Запомнился ещё кофе "по-венски": в чашку с растворимым кофе и сахарным песком выливается пол чайной ложечки холодной воды и той же ложечкой жижа растирается по стенке до приобретения ею белого цвета. Потом заливается кипяток – и готово, вы наслаждаетесь божественным напитком с высокой воздушной и сладостной пенкой.
Наутро, проспавшись, вышли на палубу просвежиться. Подошли к группе матросов с боцманом во главе, которые как раз доставали ночной улов из корзинки с приманкой, опущенной на ночь в воду на лине с горящей лампочкой (как я понял, для привлечения внимания морской живности). Из корзины вывалился и шлёпнулся на палубу огромного размера осьминог, собрат того, что мы с таким вкусом ели намедни. Тут он вытянулся на своих осьми щупальцах и стал переливаться разными цветами и остановился на красном, видимо, тем самым выражая своё крайнее возмущение.
Боцман подошёл и слегка наклонился, чтобы заглянуть чудищу в его мудрые печальные глаза, и мы услышали такой насыщенности и красоты мат-перемат, что хотелось посоветовать ему выступать с этим отдельным номером самодеятельности. Оказалось, осьминог с таким презрением плюнул боцману своей фиолетовой чернильной слюной, что его белая праздничная рубаха была безнадёжно испорчена.
Мы застыли от увиденного и услышанного, но тут из ступора нас вывел громкий хлопок в небе. Подняв головы, мы увидели прямо над нами разваливающийся в пламени самолёт и отделившуюся от него чёрную точку, которая вскоре превратилась в парашют с чёрным червячком на конце строп. Мы – бегом к капитану, тот уже был в курсе и отдавал команду чем-нибудь отвлечь и задержать вьетнамца-охранника, который слава богу ещё завтракал в столовке.
"Ведь застрелит же человека на наших глазах", – объяснил нам капитан, – а есть же закон спасения на водах, и мы под ним подписались". Сквозь крупный иллюминатор каюты мы увидели, что америкос уже приводнился рядышком, надул лодчонку и как-то даже весело машет нам руками. "Что делать?" – растерянно произнёс кэп, вытирая проступивший на лбу пот. Видя, что от нас с моим старшим товарищем подсказки не добьётся, он приказал сорвать пломбы с рации и отстучать сообщение министру с просьбой указаний.
Напряжённое ожидание длилось недолго, над нами коршунами закрутились истребители "F-105" с ошивавшегося неподалёку авианосца
"Корал Си", стрекозой подсуетился вертолёт "Апач" и выдернул на канате пилота, который послал нам воздушный поцелуй и скрылся в чреве вертушки. Из наших грудей вырвался единодушный выдох облегчения, мы быстренько разлили по стопарю, выпили за разрешение острой ситуации и приступили к завтраку. Ровно через сорок минут пришёл ответ из Москвы: "Поступайте согласно обстоятельствам".
Кстати, может быть, именно согласно обстоятельствам военного времени сложился у нас фронтовой фольклор, а бардами были Валера
Куплевахский, лейтенант-ракетчик, и ваш покорный слуга. Песен мы с
Валерой насочиняли довольно много, не ахти каких, но исполненные со сцены актового зала Посольства нашим самодеятельным оркестриком они неизменно вызывали бурные аплодисменты и даже выбивали слезу у аудитории суровых бойцов.
Магнитофонные записи этих песенок разошлись и во Владивостоке, откуда шёл основной поток нашей помощи Вьетнаму судами в порт
Хайфон. А во время отпуска в Москве затащили меня и на радио, и прозвучали они в передаче "С добрым утром!". Отобрали для выхода в эфир только три, да и те цензура подкорректировала. В песне, посвящённой нашим советникам-ракетчикам, работавшим в Хайфоне, и начинавшейся запевом "В ханойском порту на чёрном борту китайская орфография, не думал, что так далеко забреду, знал бы, учил географию", пришлось для политкорректности пропевать "на белом борту славянская орфография".
Не подошла и наша заветная песенка "В 6 часов вечера после войны ты на свиданье со мной приходи, у памятника Марксу тебя я буду ждать, кусок от F-105-го под мышкою держать". Да, там и именно в 6 часов вечера и встречались мы, вьетнамские фронтовики, лет 5-6 после возвращения с войны, в августе, на день первой американской бомбардировки Ханоя. Встречались, обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу и, закупив водочку для экономии и рассовав её по портфелям, шли в ближайший кабак отмечать очередную годовщину. С каждым годом компания наша худела, кто спился, кто-то даже "сел", кто дуба дал (обычная судьба ветеранов-фронтовиков). А ныне я, небось, последним могиканином и остался плавать в своих воспоминаниях.
Змейка
На Востоке отношение к змее несколько отличается от нашего. У нас превалирует страх до мурашек на коже с долей отвращения да, может быть, немного пиетета из уважения к библейскому мудрому змею, совратившему яблочком нашу прародительницу, или к известному мультяшному философу. Знают у нас в основном гадюку, чаще поминаемую при характеристике некоторых женщин, да безобидного ужа, которому тоже достается за всю породу, а про анаконду в пятнадцать метров, кобру с её капюшоном, удава-душителя – лишь понаслышке.
В Азии же змея безмерно уважаема, в фольклоре – это не наш родной простачок Змей Горыныч, а огнедышащий дракон, карающий и милующий человека, в гневе сдвигающий горы и превращающий цветущие долины в пустыни. Во Вьетнаме, где мне пришлось поработать пяток лет, есть залив Халонг (спустившийся дракон) красоты необычайной, с тысячей скалистых островков причудливой формы. Тут и драчливый петух, и голова слона, и грудь девственницы, в общем, кому что видится в скалистой груде. А содеял всё это, по легенде, дракон с художественным вкусом, который при взлете захватил горсть камней да и расшвырял их по заливу.
Вообще-то на Востоке, который, как известно, дело тонкое, к легендам относятся как к художественному оформлению действительно происходивших когда-то событий с невымышленными персонажами, ну вроде как мы к летописям. И в этом есть рациональное зерно. А чего ещё ради тот же дракон без особых различий встречается в фольклоре самых разных народов по всему миру? И вот уже и у нас, пока ещё достаточно робко, проклёвывается мысль, что дракон – это воспоминание о динозаврах, некоторые виды которых (из тех что поменьше) могли летать.
Может, и придём когда-нибудь к убеждению, что наши далёкие предки жили в своеобразном симбиозе с доисторическими рептилиями, используя их как разъездных животных, а на птеродактилях лихо взмывали к небесам. И что некоторые из этих в прошлом домашних животных дожили и до наших дней, но, не желая возвращаться в рабство, скрываются от человека как, скажем, Несси в Шотландии. Будем считать, что динозавры измельчали до размера аспида, предпочитающего за тёплый и влажный климат восточные страны.
На змею там можно наткнуться где угодно. Помню вопль соседки, которая, выжимая половую тряпку после уборки, обнаружила в ней обозлённо шипящую маленькую змейку. Ехал в военное время из Ханоя в порт Хайфон, попал под авианалёт и спрыгнул в так называемое индивидуальное бомбоубежище на обочине, а попросту круглую яму в рост человека. Спрыгнул и замер как в детской игре, почувствовав под ногой что-то живое и извивающееся. В свете "люстры", спущенной с американского самолета планирующей светящейся бомбы, разглядел змею, которой к счастью своему придавил голову.
Так и простоял до конца бомбежки, пока вьетнамцы не выдернули, а потом и змею выловили и засунули в мешочек, успокаивая меня тем, что змея съедобная. На мой вопрос "А если бы укусила?" услышал безмятежный ответ "Помер бы". Своё состояние описывать не буду.
А то в другой раз шёл по рисовым чекам и вижу, пацаненок лет пяти идет прямёхонько на вставшую в боевую позу кобру. Я зашёлся в крике, а вьетнамчик спокойно поднёс к ее пасти ручонку и, видимо, привычным движением схватил за горло и бросил в свой туесок. Меня привели в чувство и объяснили, что ребёнок послан родителями за мясом на обед, а ладошка его намазана диким чесноком, от которого змея цепенеет и никогда не укусит.
В Таиланде, где мне тоже довелось послужить, перед тем как поиграть на лужайке в волейбол, приходилось тщательно осматривать траву. И чуть не каждый раз натыкались на змейку. Как-то случился у нас приехавший из соседней Индии коллега. Так он удивился: "А что вы индуя-дударика не найдёте, он вам быстренько территорию от змей очистит?". Действительно, пригласили за 400 бат индийца-заклинателя змей, он уселся в центре лужайки, подул в дудочку, и пополз к нему зачарованный змеиный народец, только успевай мешок подставлять.
В том же Таиланде с сыном моим, ему ещё и трех лет не было, чуть до беды не дошло. Жена чуть отвлеклась, глядь, а он стоит напротив змеи метра в полтора, и они как бы дружески друг друга разглядывают.
На крик прибежал наш привратник Сампит и змею отогнал, а сын долго плакал и уверял нас, что она добрая. Может, он и прав был, Восток, как известно, дело тонкое. Вот был я до этого во Вьетнаме в горной провинции Хуабинь (мирная), так видел там, как дитятко сидит в кольце огромного питона, который ему нянькой служит, следит, чтобы тот далеко не уполз, и других змей отгоняет.
Да, много удивительного на Востоке, что и не снилось другу
Горацию… А можете представить, что юноша из той горной деревеньки из самодельного арбалета стрелкой из расщепленного бамбука с закаленным на огне острием на взлёт снимает птичку величиной с нашего воробышка, а на празднике попадает метров с тридцати в свернутую на затылке в шиньон косу своей невесты. Вильгельм Телль от зависти лопнул бы, а американцы в южновьетнамских джунглях называли это грозное оружие "тихая смерть", потому ещё, что стрелу при охоте на них в тыковку с растительным ядом типа "кураре" макали.
Был я на том празднике, пальмовое вино пил, а в подарок получил тигрёнка и два арбалета с колчаном из бамбукового колена со стрелами, арбалет поменьше – на дичь, побольше – на кабана и американца. Тигрёнка я на обратном пути в джунгли выпустил, а арбалеты и посейчас храню как сувениры. Приходите в гости – покажу.
Прикол
Вспомнился под Первое апреля один прикол или скорее розыгрыш. И тем он был хорош и в памяти остался, что срежиссирован был самой жизнью и не обидой, а великим смехом кончился. А случилось это во времена геронтократии в нашей стране, когда существовал возрастной ценз при назначении на каждую мало-мальски ответственную должность.
И то, что я стал в тридцать с небольшим Торгпредом в Камбодже, было исключением из правила. А причина – десятилетний стаж работы в
Совмине СССР, который правом на это и обладал.
Итак, поехал я как-то в аэропорт встретить своего старинного друга, торгового советника Венгрии. Дружок действительно был старинный и мной весьма уважаемый, ибо подружились задолго до этого в воюющем Вьетнаме. Я был мальчишкой-переводчиком, а он в чине майора – членом международной комиссии по наблюдению. Ещё в комиссии был канадец и индус, и тем самым якобы достигалась сбалансированность оценок американо-вьетнамского конфликта.
Неудобно признаваться, но дружба была основана на любви к питию, освящённой страшно секретной полюбовной сделкой. Комиссия месяц проводила в весёлом капиталистическом Сайгоне, месяц – в социалистическом раю Ханоя, где единственным развлечением было человеческое общение путём совместного пития. Так вот, Лайош каждый раз привозил оттуда сюда ящик виски, который я обменивал на два – водки, что нашему общению весьма способствовало.
Ну вот, встретил друга в аэропорту, присели выпить "со свиданьицем" и "стременную", а тут жена ведёт нашего журналиста, которого знала ещё по журфаку МГИМО. Тот прилетел тем же рейсом и, как водится, посольство забыло встретить. Журналист оказался милым шустрым малым без комплексов, тут же перешёл со всеми на "ты", и естественно, как и Лайош, был приглашён на вечер ко мне домой. По дороге в гостиницу он попросил организовать ему беседу с Торгпредом и поинтересовался, какой он из себя человечишка. Я естественно сказал, что, вроде, ничего, но строгий, на том и расстались.
Вечером я послал за журналистом своего шофёра, наказав мою должность тому не называть. Стол был накрыт в моём особняке, бывшей резиденции генерал-губернатора Индокитая, в самом центре Пномпеня.
На вопрос гостя, будет ли Торгпред, ответил, что тот переодевается во фрак и подбирает музыку для торжественного выхода. Мол, у начальства свои причуды. Как ни парадоксально, но журналист всё это схавал и сидел, как на иголках, в томительном ожидании, даже отказался от первой. Тут жена врубила музыку, и бедняга вскочил и вытянулся по стойке смирно с блаженной улыбкой на лице. Выдержать это было невозможно, и все от хохота буквально повалились наземь.
Спросите, как журналист? Когда понял, что это был дружеский розыгрыш, долго приходил в себя, но в конце концов отпоили.
Клуб ветеранов
В конце 80-х в качестве гендиректора одного из первых у нас совместного советско-американского предприятия мне приходилось частенько выезжать в США. И вот как-то в ходе очередной командировки попал я в кабинет главы довольно крупной компании. Меня предупредили, что он безногий инвалид, но мужик что надо.
Действительно, в кресле восседал крупный, весьма импозантный мужчина, а рядом стояли прислонённые к стене костыли.
Но поразился я больше убранству кабинета. Я уж привык, что боссы американского бизнеса страшно любят украшать рабочее место, кроме привычного для нас портрета главы государства, семейными фотками, различными дипломами, своими фотографиями с известными в стране личностями и даже со своей тёщей в обнимку, но тут целая стена была увешана явно фронтовыми фото. А над этим скопищем красовался портрет хозяина в лётном комбинезоне на фоне знакомого мне до рези в глазах бомбардировщика "Б-52". Только я их видел в небе Вьетнама или сбитыми на земле.
"Вьетнам?" – робко спросил я. "Да, – гордо ответил босс, – 1968,
1969". Я ткнул себя пальцем в грудь и объявил: "Вьетнам, 1965 -
1970". Мужик орлом вскочил из-за стола на свои протезы и уставился на меня. "Всё, – подумал я, – сейчас будет бить…". "А не ты ли, мать твою, меня и сбил?" – проревел америкос. "Нет, – спокойно и, как мне казалось, с чувством достоинства, ответил я. – Я представитель сугубо гражданской профессии, работал во Вьетнаме в торгпредстве. Скорее наоборот, это, может, ты влепил в меня своей чёртовой бомбой. У меня была контузия, да и хромаю до сих пор".
Тут американец заключил меня в медвежьи объятия и хрипло прогундосил в ухо: "Врёшь, наверно, мать твою, но я всё равно рад увидеть первого русского с той стороны баррикады!". Затем не терпящим возражений басом заявил: "Вот что, на хер все переговоры, сейчас я созову ребят из "Vietvet" (союз ветеранов Вьетнама) и ты нам прочтёшь лекцию".
Где-то через час мы были в ирландском баре, который оказался постоянным местом сбора ветеранского клуба, председателем которого и был мой новообретённый друг. Собралось человек двенадцать, все здоровые, как черти, в основном бывшие лётчики Фантомов и
Скайрейдеров, от которых и мне приходилось прятаться, зарываясь носом во вьетнамскую землицу. Каждый считал своим долгом облапить меня, хлопнуть с маху по плечу или спине и выпить со мной ирландского виски из фирменной бутылки с красной этикеткой. При этом лётчики обязательно подмигивали мне и задавали вопрос, который можно было бы перевести как "Ну, малый, колись, ведь садились твои ребята за штурвал МИГов?".
Потом все расселись и принялись за зажаренные на открытом огне бараньи рёбрышки, а меня затащили на трибунку, водружённую на стол в углу, и приготовились слушать. Я не стал им рассказывать, что работал со штабом партизанских объединений (Вьетнам, Лаос, Камбоджа) и что занимался поставками всего того, что их убивало.
Задушили бы в дружеских объятиях, но не раскрыл бы тогда ещё бывшую совершенно секретной информацию, что за время войны во
Вьетнам нами было поставлено 2000 танков, 1700 БТРов, 12000 зениток,
158 зенитно-ракетных комплексов "Двина", 700 боевых самолётов, 120 вертолётов, 100 кораблей ВМС. (Сам удивляюсь, как в память врезалось). О величине нашей помощи можно судить по тому, что в день на это дело уходило около 4 млн. их же, американских долларов. И это, можно сказать, цена 4000 душ американских солдат, оставивших свои тела в Индокитае.
Отделался байками о том, как ходил по тропам Хо Ши Мина и увёртывался от их бомб, как стал кровным братом племени мео (коты), тех, кого американцы боялись пуще смерти за их, эту смерть несущие, отравленные арбалетные стрелки, прозванные тихой смертью.
Но на вопрос лётчиков я всё же ответил с полной чистотой – уж больно раздразнили они меня этой темой. Да, – раскололся я, – были во Вьетнаме лётчики-инструкторы, но не больше пятка на все вьетнамские ВВС. И запрещено им было строго-настрого подниматься в воздух во избежание международного конфликта. Да, случился грех. В дни перемирия, когда вьетнамские ракетчики сбили одного из ваших, вы в отместку разбомбили в пух и прах на земле отделение "мигарей" с подопечными пилотами одного такого инструктора. И сердце старого вояки не выдержало – он поднялся в воздух на учебной спарке и предупредил по рации, что не вооружён, но пойдёт на таран.
А потом обложил ваших ребят таким смачным матом, что они, уж и не знаю, как и что поняв, моментально смылись, как нашкодившие коты.
Чтобы спасти бедного инструктора от строжайшего наказания за грубейшее нарушение дисциплины, начальство тут же переправило его к новым ученикам в Каир, где шла война арабов с Израилем. Там он и погиб, царствие ему небесное, под шальной бомбой. И тут, не поверите, все американские ветераны, как говорится на едином подъёме, встали и выпили за упокой души своего коллеги, хоть и с другой стороны баррикады.
А для вас, читатель, ещё добавлю, что знавал я того лётчика, о котором америкосам поведал. И рассказал он мне за рюмкой чая, как бил американцев ещё в небе Кореи, и хорошо их бил. И тогда, да и сейчас, наверно, в силу политкорректности, это вроде как страшная тайна. А в Корее, по словам ветерана, летали без документов, под строгую клятву общаться в воздухе только заученными корейскими фразами. Только что глаза пальцами не растягивали, как в нашем старом анекдоте, чтобы под корейцев косить. Но всё равно узнавали их американцы, разбегавшиеся как цыплята при появлении коршуна, заслышав узнаваемый русский мат среди корейских слов. Ну да ладно, вернёмся к баранам (я не имею в виду американских ветеранов).
Ещё долго не отпускали они меня, требуя рассказать про то, про сё, про пятое-десятое… Судя по многочисленным возгласам "Твою мать!" и слезам, навернувшимся на глаза некоторым ветеранам, я их даже сильно растрогал. Не воспоминаниями о десятках тысяч убитых и покалеченных ими с воздуха людей, а так, вызванными моими рассказами картинами их фронтовой жизни. Потом председатель вручил мне билет почётного члена их ветеранского союза, клубный значок и три бутылки ирландского виски. Провожали меня тёпленького всей гурьбой снова дружелюбными похлопываниями и ласковым матерком, так что вернулся я в отель с отбитыми напрочь плечами и смешанными чувствами в душе.
Совет юбиляра
Недавно отметил юбилей, отметил тихо, без возлияний, криков
"Ура!" и лобызаний. Просто задумался на минутку и сказал себе:
"Старик, стукнуло 40 лет как ты крутишь баранку, с чем тебя, то есть себя, и поздравляю". Внушительный стаж, правда?
Имею право поворчать на шофёрскую невежливость молодых задерганных водил, подтрунить над дорвавшимся до руля "чайником", снисходительно простить невольный водительский грех дамочке, засмотревшейся на себя в зеркальце заднего вида. Давно уже не закипаю по-пустому, не кричу: "Куда прёшь, идиот?", не тискаю яростно клаксон в заторах, не рву огалтело с места, чтобы проскочить на жёлтый, пока спит гаишник.
Всё это было и прошло, а пришло осознание библейской ценности таких истин, как "пропусти дурака", "тише едешь – дальше будешь",
"лучше быть в 7.30 дома, чем в 7.00 в морге". И всё больше проникаюсь пониманием своего железного коня, который столько лет перемещает моё бренное тело в окружающем пространстве.
Вот собака была когда-то диким волком, а потом сроднилась с человеком, став его верным другом да и средством передвижения на
Севере. Так и автомобиль, уже столетие подгоняемый человеком под свой образ и подобие, всё более, как мне кажется, очеловечивается.
Да и изначально он явно срисован с гомо сапиенс.
Судите сами. Колеса – это руки-ноги, рама – скелет, корпус – кожный покров. Спереди два глаза, под капотом, как в грудной клетке, карбюратор – сердце. Мотор, перерабатывающий питание в энергию движения, – желудок, карданный вал – гениталии, система испражнений тоже схожа, и воняет из выхлопной трубы как из нужника. А постоянно усложняющаяся электроника, особенно с внедрением в неё компьютера, всё больше напоминает нервную систему и мозг человека. Почему бы не предположить и возможность зарождения души под капотом от свечной искорки?
Кажется, ещё немного и машина заговорит. Вернее, уже заговорила.
Помню, как был поражен, впервые услышав, сев в "Пежо", её голос: "Вы забыли закрыть багажник", а потом вежливую просьбу пристегнуть ремень безопасности. Честно говоря, захотелось перекреститься от такой чертовщины.
А сколько раз, по-чёрному ругая заглохший на морозе или в слякоть движок, в озарении свыше извинялся, ласково прося завестись и называя машину ласточкой, и она заводилась с пол-оборота. Любой грамотный водитель согласится со мной, что у каждой машины свой характер, причем с доминированием мужских или женских черт, свои хронические болезни, подверженность настроению. Всё как у людей, только мы в своей гордыне не всегда это замечаем.
Так что, братья-водилы, послушайте ветерана, возлюбите свою ладушку как самого себя и она непременно ответит взаимностью, будет вам ласковым и надежным другом. Бабуси
Согласитесь, у нас на Руси бабушки как бы особый класс представляют, какая-то милая мистика в них, будто тайной своей владеют да и уносят с собой в мир иной, ни с кем ею не поделившись.
Вот был у меня дружок на работе. Уж давно пути наши разошлись, а воспоминания остались, и так уж получилось, всё больше связанные с бабусями.