Страница:
«Похвальное стремление», — пошутил Иссканр, забираясь в ящик и сдвигая на прежнее место крышку: не плотно, но так, чтобы в случае опасности ее можно было быстро закрыть наглухо. Он хотел как можно дольше дышать свежим воздухом, однако опасался неожиданного удара, способного… по сути, способного сотворить со старым парусником-домом что угодно!
«Как будто мало мне было Сна-Тонра!» — Иссканр лежал в затхлом, узком гробу, а лодка — и весь дряхлый «Кинатит» — раскачивались от оплеух разъяренного моря. Потом, после особо мощного удара, раздался оглушительный треск и Иссканр торопливо задвинул крышку. Изнутри на ней были какие-то выступы, он ухватился за них, чтобы по возможности обезопасить себя (хотя крышка была и сама по себе достаточно тяжела, а всё-таки…)
В следующий миг вселенная споткнулась, вздрогнула и полетела кувырком.
И длилось это по крайней мере вечность…
Закусив губу, из последних сил удерживая крышку, Иссканр бился о стены древнего гроба и всё сильнее убеждался в бессмысленности своей задумки. Разломанный, разбитый о скалы «Кинатит» унесет в открытое море по частям — и в одной из этих частей будет запрятанная в каюте лодка с Иссканром. И затонет этот фрагмент парусника-дома вместе с лодкой в каюте.
Но даже если стены треснут и лодку выбросит наружу, если она выскользнет из ловушки вслед за выливающейся из каюты водой, — что тогда? Ее затянет в один из водоворотов, когда части парусника-дома начнут опускаться на дно.
Смерть, смерть, всюду смерть!
И если бы он чудесным образом сумел выбраться из каюты с лодкой и добежать до верхней палубы — куда бы он делся? В ледяных волнах одинокого пловца ждала верная смерть; ну а добраться до острова он бы попросту не успел, теперь это ясно.
Но как же хочется жить! — особенно теперь, когда трясешься в чужом гробу!
Он старался дышать как можно реже и спокойнее, но это плохо получалось. Лодку швыряло из стороны в сторону, в конце концов что-то тяжелое навалилось сверху на крышку — и Иссканр с облегчением опустил руки. У него всё равно не оставалось сил.
Иссканр закрыл глаза — что толку таращиться в темноту? — и как будто снова оказался в ступениатском госпитале. И всплыло из памяти полузабытое ощущение, что мир вокруг меняется, жизнь меняется, и он, Иссканр, тоже меняется… Изменчивый мир, как и в прошлый раз, завертелся вокруг, окрашиваясь в разноцветные полосы, которые принялись выгибаться, таять, перетекать одна в другую. И снова кто-то закричал — вот только на сей раз поблизости не было больных, вообще никого не было, кто мог бы издавать такие крики.
«Говорят, человек перед смертью вспоминает прожитое… Тут же — чушь какая-то!»
Кричали всё громче, теперь Иссканр не сомневался, что голос принадлежит не человеку. Хотя существо явно было разумным — во всяком случае, настолько, чтобы чувствовать боль и страдать. «Это как-то связано между собой: цветные полосы и крик», — понял Иссканр. И каким-то образом они были связаны с ним, безродным парнем, который вот-вот должен умереть.
Он падал наяву и в своем видении — и в какой-то момент перестал отличать одно от другого. И тогда… тогда он почувствовал на себе взгляды — пристальные, нечеловеческие. Из прошлого. («…Но не из моего же?!») Обладатели этих взглядов, кажется, и были причиной падения Иссканра-который-не-был-Иссканром.
Невыносимая, всеохватная боль пронзила вдруг его тело. И тогда он закричал сам, распадаясь на куски, как распадался сейчас (…когда? когда — «сейчас»?!.) на куски «Кинатит».
В мире, разноцветном, полном одной только боли, которая тем не менее норовила расслоиться, распасться на составляющие (вот боль душевная, вот телесная — вам какую?) — в мире этом не было места для человека, ибо не в силах человек вынести такое — и остаться самим собой.
Или только тогда и остаешься — человеком?
Иссканру было не до размышлений и философствований. Он хотел лишь одного (…без «сейчас» — теперь он всегда хотел этого!..) — смерти! забвения!! покоя!!!
Он коснулся щекой стенки гроба и ощутил влагу. Доски плакали, сочились слезами, в ушах стоял звон — и значит, уже скоро. Либо закончится воздух, либо треснут стенки, либо…
Мощный толчок снова закружил лодку, и лишь пару биений сердца спустя Иссканр понял, что раньше он падал, а теперь возносится. Вернее, его возносят.
Кто?
Зачем?
Неужели, чтобы снова низвергнуть?!
Он застонал — и доски вокруг отозвались треском, им тоже было больно, они тоже едва-едва выдерживали, еще немного — и…
— А? Верно, ваше величество, я нервничаю. Простите меня, сегодня… необычный день.
Господин «уши, глаза и прочие испытующие органы державы» поднялся из кресла и заходил по комнате: от стола к камину, от камина к окну, от окна — снова к столу, король наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и раздражения. У него хватало забот, и новая — судя по поведению господина Фейсала, довольно серьезная, — не радовала Суиттара Двенадцатого. Его вообще мало что радовало в последнее время, этого немолодого уже человека с отсутствующим взглядом. Целители-чародеи считали подобный взгляд одним из признаков болезни «игурасми исисикио», что в переводе с языка пралюдей означало «усталость души». И не нужно было проходить специальные ступени чародейского обучения, чтобы понять ее причины, достаточно знать о том, что происходит в Иншгурре в самом деле.
И господин Фейсал, и Суиттар Двенадцатый знали.
Но в данном случае этого было мало.
— Так что ваша племянница? — напомнил король. — Вы обещали рассказать, для чего ей понадобились мои гвардейцы — точнее, понадобились ей и вам.
— Вы же помните, ваше величество: покойный Н'Адер был весьма образованным человеком. И в захребетные походы он ездил не за богатствами и не за славой.
— Да, дураком он не был, — пробормотал Суиттар Двенадцатый.
— Мой зять, — продолжал господин Фейсал, — ездил за знаниями. Ему не позволили стать чародеем, однако есть другие пути…
— Эти пути приводят на костер!
— Если идти по ним, громко топая. Но покойный граф был мудрым человеком. К тому же он не занимался заклинанием зандробов или изготовлением огненных браслетов… во всяком случае, мне об этом ничего не известно, — добавил он со значением. — Однако Н'Адер привез из-за Хребта нескольких тайнангинцев и множество свитков. Более того, вернувшись из последнего похода, граф начал частенько путешествовать по Иншгурре и занимался… скажем так, не вполне обычными расспросами и поисками.
— Поисками кого?
— Поисками чего, ваше величество. Поисками истины разумеется.
— Значит, он мог быть нам полезен, — медленно произнес Суиттар, прикрывая глаза. — Но он мертв.
— Но он оставил завещание, ваше величество. А перед смертью, насколько мне известно, он разговаривал со своей дочерью. Очень долго разговаривал. И теперь она, согласно завещанию, должна отправиться в паломничество к ллусимскому Храму Первой Книги.
— Когда «теперь»?
— Немедленно.
Король вскинулся, как гончая, услышавшая далекий мяв кошки:
— Именно сейчас, когда через полмесяца состоится встреча Собора Двадцати Четырех?!
— Думаю, ваше величество, они успеют как раз к началу Собора, — кивнул господин Фепсал.
— «Они»? — недовольно переспросил король. — Н'Адер завещал ей взять кого-то с собой?
— Да, нескольких человек. Но меня, признаться, волнует только один из них. Вы слышали когда-нибудь такое имя: Кайнор из Мьекра?
Суиттар пожал плечами:
— Кажется, нет.
— А Рыжий Гвоздь?
— Конечно, слышал! Это легендарный поэт-жонглер, верно?
— Верно, ваше величество. Так вот, его настоящее имя — Кайнор из Мьекра, и он не такой уж легендарный. Именно за ним моя племянница и посылала гвардейцев. И именно Рыжий Гвоздь, согласно завещанию покойного графа, должен сопровождать ее в паломничество.
— Не понимаю…
— Я тоже, ваше величество. Но вот что любопытно: в последние годы Н'Адер проявлял повышенный интерес к культу Запретной Книги. — И он добавил свое любимое: — Насколько мне известно.
Король поднял на господина Фейсала усталый, но от этого не менее пристальный взгляд:
— Если память мне не изменяет, вы говорили, что культ — всего лишь удобная игра для тех, из кого необходимо «выпустить пар недовольства». цитирую ваши слова, между прочим.
— Я польщен, ваше величество. Да, я говорил именно так. Культ — всего лишь игра. Культ, но не Книга — и вы это знаете, ваше величество. — Он едва не добавил «насколько мне известно», но вовремя прикусил язык. Хотя ему действительно было доподлинно известно, что король является тайным сторонником и патроном культа, причем из соображений, о которых упомянул Фейсал. Для Суиттара Двенадцатого культ был единственным способом хоть как-то уравновесить крепнущее влияние Сатьякаловой церкви; точнее, мираж такой возможности, а в действительности — всего лишь мальчишечий жест неповиновения, вызов тем, кто намного сильнее его. Ибо Церковь давно уже намного сильнее Короны.
— Итак, к чему всё это? — раздраженно спросил Суиттар.
— К тому, что граф вполне мог вывезти из-за Хребта какие-либо свидетельства о прошлых временах. Не исключено, что даже свитки с фрагментами «He-Бытия», — (король вздрогнул, ибо никому не дозволено было произносить название Запретной Книги; вздрогнул — но смолчал), — и с более полными фрагментами. Если так можно выразиться, изначальными. А возможно, действительно с полным текстом. Он мог знать о Носителях. О том, по каким признакам отличить их. И граф вполне мог, ваше величество, решить собрать Носителей. Собрать в «не-бытпйном» смысле этого слова.
— Зачем?!
— Меня сейчас волнуют не причины, которые могли бы подвигнуть Н'Адера на столь… решительный поступок. Не причины — а то, что происходит в Ллаургине вот уже… года два, если не ошибаюсь.
— О чем вы, Фейсал?
— Об участившихся сообщениях по поводу странных происшествий: то у северного побережья, то у подножий Хребта, то в Трюньиле…
— Что за «странные происшествия»?
— Да вот, например… — Господин Фейсал прищурился, словно припоминая (хотя король не сомневался, что его собеседник помнит текст наизусть), — некие селяне в окрестностях Тайдона обнаружили перо невероятно больших размеров, очень похожее на то, что хранится в монастыре Надежного Гнезда, посвященного Цапле Разящей. Увы, местный жрец счел нужным отобрать и сжечь перо. Или вот свидетельство из портовых районов Сна-Тонра, где рыбаки утверждают, что видели в море некий предмет огромных размеров, похожий на акулий плавник. Их много, таких сообщений, поверьте мне.
— Но вы говорите «два года». Если бы зверобоги решили низойти в Ллаургин Отсеченный… — Суиттар медленно покачал головой. — Нет, я не верю в это.
— Я и не прошу верить, ваше величество. Я бы и сам предпочел не верить, но правда остается правдой. Хоть время порой искажает ее, равно как портит и куда более материальные вещи. Я читал древние хроники, ваше величество. Мы привыкли думать, что зверобоги нисходят в Тха за единый миг, но это не так. Во всяком случае, на сей раз это не так, — добавил господин Фейсал, чуть поразмыслив.
— И что теперь? — спросил его (не мог не спросить!) Суиттар Двенадцатый.
— Теперь я задаю себе только один вопрос: что привлекло их внимание к Ллаургину? Чего нам ждать? И не сомневайтесь, когда я узнаю ответ, я сделаю всё, чтобы внимание зверобогов оказалось не таким пристальным, как в прошлые Нисхождения, ваше величество.
Король только кивнул в ответ.
— Если вам нужна будет моя помощь…
— Благодарю вас, ваше величество! Непременно воспользуюсь ею.
«А также, — добавил мысленно господин Фейсал, — кое-какими тузами, которые остались у меня в рукаве. Например, „легендарным жонглером“ из Мьекра, вызвавшим столь сильный интерес покойного Н'Адера. Непременно воспользуюсь, ваше величество… и надеюсь, воспользуюсь правильно.
Иначе, боюсь, нас всех ожидает новое Десятилетие Сатьякалова Гнева — а я слишком стар для подобных испытаний».
Пусть так. Но как объяснить то, что он видел, когда лодка, подчиняясь неведомой воле и силе, поднялась на поверхность океана, а потом с бешеной скоростью пронеслась по ней, вылетев наконец на этот вот берег?! Как объяснить тень в воде, размерами превосходящую парусник-дом, — и плавник, на мгновение вспоровший поверхность, плавник, похожий на обломок древней башни?! Иссканру не нужно было опрашивать рыбаков, чтобы убедиться: ни один из них никогда в жизни не видел ничего подобного. Но каждый из тех, чьи предки когда-то были моряками на кораблях армады Бердальфа, наверняка слышал о подобном.
Ибо Неустанная часто являлась Морепашцу — и не только в снах, но и наяву.
«Но я же не Бердальф!» — в который раз восклицал про себя Иссканр.
А потом пришла другая мысль — холодная, чужая, острая, словно лезвие вражеского клинка у тебя под ребром: «Так кто же я тогда?!»
Здесь следовало добавить обращение к кому-нибудь из Сатьякала, но он не стал делать этого. Иссканр начал подозревать, что цена подобных обращений намного выше, чем он способен заплатить.
И снова припомнился темный силуэт у берега, плавник размером со сторожевую башню… Нет, отныне он не решится попусту трепать имена зверобогов — даже не осмелится лишний раз думать о них.
Потому что вполне может статься, именно их взгляды сопровождали его-прошлого в том разноцветном, наполненном болью падении.
Брат Гланнах не верил в чудеса. Он наверняка как-нибудь объяснил бы и то, что в разломанной лодке Иссканр нашел части старинного доспеха (правда, не все, лишь нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем — зато не ржавые, не поломанные: почисть, приведи в порядок — и можно носить), и то, что там же оказался залитый сургучом металлический сосуд, полный золотых монет… Брат Гланнах наверняка объяснил бы.
Только Иссканр не поверил бы в его объяснения.
Отныне он будет искать собственные.
И начнет прямо сейчас.
Иссканр снял с камней высохшую на солнце куртку и сложил в нее, как в мешок, доспехи и деньги. Жаль, из оружия с собой у него был только небольшой кинжал, а из вещей — одна смена одежды да мешочек с записками брата Гланнаха, чудом уцелевшими во всех этих приключениях. Ничего, главное добраться до ближайшего города, а там золотых хватит и на новый меч, и на одежду, и на то, чтобы некоторое время не заботиться о деньгах.
Пара часов пути вдоль берега подбросили Иссканру пару же неожиданностей. Первая: судя по окрестностям и узнаваемым силуэтам башен на горизонте, неизвестно как, но Иссканр оказался в предместьях Таллигона. Вторая: дорогу Иссканру заступила компашка юнцов с крысиными усиками, но зато с вполне весомыми мечами на поясах. (Впрочем, справедливости ради следует признать, что «юнцы» вряд ли были младше Иссканра… ну хорошо, они были даже старше его — да разве в возрасте дело?!) О хороших манерах и гостеприимстве крысоусые, похоже, если и слышали, то давно — и не от людей, способных внушить им уважение к упомянутым добродетелям. Зато любопытством они были наделены в полной мере и тотчас же проявили его по отношению к свертку в руках Иссканра.
…В конце концов, их ведь было пятеро что он мог поделать? Да и не тянуло после всего проявлять человеколюбие или смирение. Хотите драки? — так не плачьте после по сломанным рукам-ногам.
Двое действительно не плакали — и никогда больше не заплачут. Остальным было не до слез и не до мертвых дружков, во все лопатки они ломанулись подальше от «ах-ты-ка-аз-зла-недоенного!», действительно оказавшегося тем еще «ка-аз-злом». А Иссканр перевязал левую руку, нацепил на пояс трофейный меч и пошел дальше по дороге, в Таллигон, родной Таллигон. Сразу он как-то не особо осознал, что только что убил двоих; это уже потом, когда валялся в снятой на ночь комнатушке, накатило — хозяин утром ругался, что ж ты, мол, паскуда, весь пол облевал!.. ругался, пока не посмотрел в глаза странному постояльцу, после чего получил «премиальный» золотой за беспокойство и ушел звать служанок, чтоб прибрали безобразие.
Наутро Иссканр выбрался в город — и ноги сами собой понесли в кабак, где он когда-то работал вышибалой.
— О, Нес, ты, что ль?! — И старинный приятель, Пыря Двузубый, кинулся обниматься, жать руку, выспрашивать, как дела. Иссканр вдруг понял, что говорит Пыря как-то странно — и тот, в свою очередь, изумленно вытаращился на Иссканра: — Ты чё, старый, книжником заделался или в чародеи подался? Балакаешь не по-людски, чес-слово! Вроде в караванах, как я слыхал, такому не учат.
Иссканр разобрался, что к чему, и не без труда, но перешел на привычный Пыре лексикон. В последующие дни он убедился, насколько это иногда выгодно и удобно — притворяться не слишком сообразительным и чрезмерно самоуверенным мужланом, — и стал на всю катушку пользоваться этим.
Потом было еще много чего. Деревня Агнуль, например, где Иссканр услышал о странной смерти «лет эдак двадцать назад» одной тамошней семьи. Очень странная смерть очень обыкновенной семьи. Тем более странная, что господин Балхай, бывший нэррушский жрец, как выяснилось (это уже когда Иссканр попал в Нэрруш, что в Тайдонском округе), погиб точно такой же странной смертью.
Потом… Много всего было потом.
И вот теперь Иссканр шагает по Лабиринту, прислушиваясь к шепоту ветра в боковых коридорах и помахивая в воздухе рукой с огненным браслетом, чтобы разогнать тьму.
Теперь он знает ответ на свои старые вопросы. Он мог бы и не идти сюда — вот только с некоторых пор Иссканру начало казаться, что спрашивал он не о том, совсем не о том. И он пришел в Лабиринт, чтобы научиться задавать правильные вопросы.
Несколько таких вопросов уже щекочут ему нёбо. Но он бросает взгляд на неестественно отогнутый мизинец Фриния, на рывками — игрушка графенка! — двигающегося Быйцу, на призрачный силуэт Мыкуна, — и молчит, потому что время для этих вопросов еще не наступило.
А когда оно наступит, это время, когда оно горным барсом выпрыгнет на них из темноты, неплохо бы иметь наготове метательные ножи ответов.
Фриний останавливается, нервно поводит плечом:
— Привал. Будем считать, что ночевка.
Привал так привал, мысленно соглашается Иссканр. Самое время отдохнуть от воспоминаний — и заодно кое о чем разузнать здесь и сейчас.
Например, выяснить, кто вот уже несколько часов следует за ними по пятам?..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Постепенно Лабиринт менялся, но Фринию, закованному сейчас, как в панцирь, в оболочку из боли и воли (того и другого примерно поровну, и неясно, что же возьмет верх), — Фринию было не до этих изменений. Он отстраненно отмечал, что коридоры стали пошире и что вот уже несколько раз они проходили через круглые зальцы с невысоким потолком, по-прежнему украшенными барельефами, — но что ему сейчас зальцы? что — коридоры?! Следовало любой ценой довести этих троих до цели — а там наконец можно будет расслабиться… да, можно будет, нужно будет!.. будет…
«Хватит! — одернул он себя. — Вспомни: «смешон намеревающийся осилить дорогу одним скоком». Пора остановиться, передохнуть. Да и есть хочется…»
Они как раз находились в небольшом зале, вполне подходящем для этих целей. Фриний обернулся к своим спутникам: «Привал. Будем считать, что ночевка» — и сам же мысленно скривился от собственной косноязычности и тотчас раздраженно отмахнулся: какая разница?!
Да никакой. Что старику этому трехсотлетнему, что дурню-Иссканру, что Мыкуну — нет им до слов никакого дела! И до Фриния — никакого, если не считать того, что спутники ждут, пока он, как балаганный фокусник, вынет из воздуха да положит в протянутые руки обещанное. Вяло, тяжело и огнисто ворочалось в животе невесть что. «Чужой, — подумал чародей. — Для них и вообще для всего мира я чужой — и ничего уже не изменится». Он смотрел на своих спутников: как тихой тенью сидит под стеночкой Мыкун, как вышагивает по залу угрюмый Быйца, как Иссканр, что-то пробормотав, направляется в один из боковых коридоров. Этот куда еще подался?! Впрочем, всё равно далеко не уйдет, дурак — но не настолько.
И никому, ровным счетом никому нет дела до…
Тяжелая ладонь хлопнула Фриния по плечу — он обернулся.
— Холодает, — сообщил Быйца, сверкая совиным оком. — И ветер… всё сильнее дует, между прочим. А ты тут стал врастопырку и потолком любуешься!
Он выжидательно оглядел Фриния, явно напрашиваясь на скандал. И получил бы, что хотел, но то ли во взгляде, то ли в интонации, с какой были произнесены обидные слова, чародею померещилось вдруг что-то невыносимо знакомое, что-то из прошлого, что-то…
— Так и будешь молчать? Дитё ж вон мерзнет, на ней же, кроме рубахи этой да штанов, ничего, считай, и нет. А здесь тебе всё-таки не то, что в низине, — холодно здесь! Или думаешь, если она слова сказать не может…
До Фриния наконец дошло.
— Что ты сказал?!
— Что слышал, — кудахтнул Быйца. — И постарайся со мной впредь разговаривать вежливо — седины нужно уважать, особенно такие, как у меня! — Он вновь поглядел вызывающе.
И чародей первым отвел взгляд («Неужели знает?!»).
— Думаю, впредь мы все будем вежливее и внимательнее друг к другу.
Горбун довольно кивнул:
— А начнем прямо сейчас, с нее. — Он указал подбородком и кадыком на Мыкуна. — Кстати, скажи, зачем ты решил выдать ее за мальчика?
Вместо ответа Фриний покосился в ту сторону, куда ушел Иссканр.
— Из-за него?! — закашлялся смехом старик. — Ну ты даешь!.. Парень не настолько прост, чтобы… Ладно, — махнул он рукой, — чем греться-то будем? У тебя наверняка ведь еще «игрушки» припасены, как раз на такой случай.
«Да, — теперь на дне Фриниевой души плескались облегчение вперемешку с благодарностью и злорадством. — Да, конечно! Когда я готовился, я не думал о „таком случае“, но… да, припасены! »
Из мешка он вынул лакированный человеческий череп, без нижней челюсти и без правого клыка в верхней, потом оттуда же достал памятную по прошлой ночевке свечечку, зажег ее, установил на полу, а сверху накрыл черепом. Быйца, похоже, знал, что к чему, крякнул себе под нос: «Вот та-ак даже…» — но возражать не стал.
«А пусть бы и возразил, — подумал Фриний. — Ничего другого я тебе предложить не могу», — и сам же испугался этих слов.
«Так — есть, пить, спать! Когда они уснут, я попробую что-нибудь сделать. Еще и Мыкун, Мыкунья эта, — раньше он старался даже думать о ней, как о мальчике, но теперь можно было не следить за собой, — навязали мне ее, навязали… а зачем — не знаю. Пока — не знаю», — добавил, как будто это что-то меняло. Достал из мешка лепешки и сыр, принялся кормить… «как же ее звать-то теперь? полудурой, что ли?»… Мыкунью, потом поел сам. Быйца пристроился в слоронке и тоже чем-то чавкал, причем чавкал как-то очень уж нарочито, вызывающе.
Иссканр до сих пор не вернулся.
«И где его зандробы носят?!»
Фриний взглянул туда, где чернел проем коридора, чем-то привлекший Иссканра.
Проема не было — одна сплошная стена, черная, гладкая, безответная.
Лабиринт постепенно менялся.
Мгновение — малодушное, но очень короткое мгновение — Гвоздь даже размышлял, не предупредить ли. Жалко всё-таки. Если б кот хотя бы принадлежал Борку, а то ведь несправедливо: человек всю жизнь боролся с этими мяукающими негодяями, а теперь за них же наказание понесет (вот как только рыжий вцепится в графинькину ручку всеми своими втяжными когтями-скальпелями, так и понесет…).
Жалко, а что поделаешь? Да и не успеть уже…
— Госпожа! — вякнул, появляясь в дверях и понимая, что вот-вот случится непоправимое, Борк-Шрам. — Не надо, госпо!..
Кот зажмурился и выпустил когти. Провел ими по столешнице, довольно выгнув спину и вздыбив хвост. Графинины пальчики ловко прохаживались по его спине.
«Как будто мало мне было Сна-Тонра!» — Иссканр лежал в затхлом, узком гробу, а лодка — и весь дряхлый «Кинатит» — раскачивались от оплеух разъяренного моря. Потом, после особо мощного удара, раздался оглушительный треск и Иссканр торопливо задвинул крышку. Изнутри на ней были какие-то выступы, он ухватился за них, чтобы по возможности обезопасить себя (хотя крышка была и сама по себе достаточно тяжела, а всё-таки…)
В следующий миг вселенная споткнулась, вздрогнула и полетела кувырком.
И длилось это по крайней мере вечность…
Закусив губу, из последних сил удерживая крышку, Иссканр бился о стены древнего гроба и всё сильнее убеждался в бессмысленности своей задумки. Разломанный, разбитый о скалы «Кинатит» унесет в открытое море по частям — и в одной из этих частей будет запрятанная в каюте лодка с Иссканром. И затонет этот фрагмент парусника-дома вместе с лодкой в каюте.
Но даже если стены треснут и лодку выбросит наружу, если она выскользнет из ловушки вслед за выливающейся из каюты водой, — что тогда? Ее затянет в один из водоворотов, когда части парусника-дома начнут опускаться на дно.
Смерть, смерть, всюду смерть!
И если бы он чудесным образом сумел выбраться из каюты с лодкой и добежать до верхней палубы — куда бы он делся? В ледяных волнах одинокого пловца ждала верная смерть; ну а добраться до острова он бы попросту не успел, теперь это ясно.
Но как же хочется жить! — особенно теперь, когда трясешься в чужом гробу!
Он старался дышать как можно реже и спокойнее, но это плохо получалось. Лодку швыряло из стороны в сторону, в конце концов что-то тяжелое навалилось сверху на крышку — и Иссканр с облегчением опустил руки. У него всё равно не оставалось сил.
Иссканр закрыл глаза — что толку таращиться в темноту? — и как будто снова оказался в ступениатском госпитале. И всплыло из памяти полузабытое ощущение, что мир вокруг меняется, жизнь меняется, и он, Иссканр, тоже меняется… Изменчивый мир, как и в прошлый раз, завертелся вокруг, окрашиваясь в разноцветные полосы, которые принялись выгибаться, таять, перетекать одна в другую. И снова кто-то закричал — вот только на сей раз поблизости не было больных, вообще никого не было, кто мог бы издавать такие крики.
«Говорят, человек перед смертью вспоминает прожитое… Тут же — чушь какая-то!»
Кричали всё громче, теперь Иссканр не сомневался, что голос принадлежит не человеку. Хотя существо явно было разумным — во всяком случае, настолько, чтобы чувствовать боль и страдать. «Это как-то связано между собой: цветные полосы и крик», — понял Иссканр. И каким-то образом они были связаны с ним, безродным парнем, который вот-вот должен умереть.
Он падал наяву и в своем видении — и в какой-то момент перестал отличать одно от другого. И тогда… тогда он почувствовал на себе взгляды — пристальные, нечеловеческие. Из прошлого. («…Но не из моего же?!») Обладатели этих взглядов, кажется, и были причиной падения Иссканра-который-не-был-Иссканром.
Невыносимая, всеохватная боль пронзила вдруг его тело. И тогда он закричал сам, распадаясь на куски, как распадался сейчас (…когда? когда — «сейчас»?!.) на куски «Кинатит».
В мире, разноцветном, полном одной только боли, которая тем не менее норовила расслоиться, распасться на составляющие (вот боль душевная, вот телесная — вам какую?) — в мире этом не было места для человека, ибо не в силах человек вынести такое — и остаться самим собой.
Или только тогда и остаешься — человеком?
Иссканру было не до размышлений и философствований. Он хотел лишь одного (…без «сейчас» — теперь он всегда хотел этого!..) — смерти! забвения!! покоя!!!
Он коснулся щекой стенки гроба и ощутил влагу. Доски плакали, сочились слезами, в ушах стоял звон — и значит, уже скоро. Либо закончится воздух, либо треснут стенки, либо…
Мощный толчок снова закружил лодку, и лишь пару биений сердца спустя Иссканр понял, что раньше он падал, а теперь возносится. Вернее, его возносят.
Кто?
Зачем?
Неужели, чтобы снова низвергнуть?!
Он застонал — и доски вокруг отозвались треском, им тоже было больно, они тоже едва-едва выдерживали, еще немного — и…
* * *
— Вы нервничаете, Фейсал.— А? Верно, ваше величество, я нервничаю. Простите меня, сегодня… необычный день.
Господин «уши, глаза и прочие испытующие органы державы» поднялся из кресла и заходил по комнате: от стола к камину, от камина к окну, от окна — снова к столу, король наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и раздражения. У него хватало забот, и новая — судя по поведению господина Фейсала, довольно серьезная, — не радовала Суиттара Двенадцатого. Его вообще мало что радовало в последнее время, этого немолодого уже человека с отсутствующим взглядом. Целители-чародеи считали подобный взгляд одним из признаков болезни «игурасми исисикио», что в переводе с языка пралюдей означало «усталость души». И не нужно было проходить специальные ступени чародейского обучения, чтобы понять ее причины, достаточно знать о том, что происходит в Иншгурре в самом деле.
И господин Фейсал, и Суиттар Двенадцатый знали.
Но в данном случае этого было мало.
— Так что ваша племянница? — напомнил король. — Вы обещали рассказать, для чего ей понадобились мои гвардейцы — точнее, понадобились ей и вам.
— Вы же помните, ваше величество: покойный Н'Адер был весьма образованным человеком. И в захребетные походы он ездил не за богатствами и не за славой.
— Да, дураком он не был, — пробормотал Суиттар Двенадцатый.
— Мой зять, — продолжал господин Фейсал, — ездил за знаниями. Ему не позволили стать чародеем, однако есть другие пути…
— Эти пути приводят на костер!
— Если идти по ним, громко топая. Но покойный граф был мудрым человеком. К тому же он не занимался заклинанием зандробов или изготовлением огненных браслетов… во всяком случае, мне об этом ничего не известно, — добавил он со значением. — Однако Н'Адер привез из-за Хребта нескольких тайнангинцев и множество свитков. Более того, вернувшись из последнего похода, граф начал частенько путешествовать по Иншгурре и занимался… скажем так, не вполне обычными расспросами и поисками.
— Поисками кого?
— Поисками чего, ваше величество. Поисками истины разумеется.
— Значит, он мог быть нам полезен, — медленно произнес Суиттар, прикрывая глаза. — Но он мертв.
— Но он оставил завещание, ваше величество. А перед смертью, насколько мне известно, он разговаривал со своей дочерью. Очень долго разговаривал. И теперь она, согласно завещанию, должна отправиться в паломничество к ллусимскому Храму Первой Книги.
— Когда «теперь»?
— Немедленно.
Король вскинулся, как гончая, услышавшая далекий мяв кошки:
— Именно сейчас, когда через полмесяца состоится встреча Собора Двадцати Четырех?!
— Думаю, ваше величество, они успеют как раз к началу Собора, — кивнул господин Фепсал.
— «Они»? — недовольно переспросил король. — Н'Адер завещал ей взять кого-то с собой?
— Да, нескольких человек. Но меня, признаться, волнует только один из них. Вы слышали когда-нибудь такое имя: Кайнор из Мьекра?
Суиттар пожал плечами:
— Кажется, нет.
— А Рыжий Гвоздь?
— Конечно, слышал! Это легендарный поэт-жонглер, верно?
— Верно, ваше величество. Так вот, его настоящее имя — Кайнор из Мьекра, и он не такой уж легендарный. Именно за ним моя племянница и посылала гвардейцев. И именно Рыжий Гвоздь, согласно завещанию покойного графа, должен сопровождать ее в паломничество.
— Не понимаю…
— Я тоже, ваше величество. Но вот что любопытно: в последние годы Н'Адер проявлял повышенный интерес к культу Запретной Книги. — И он добавил свое любимое: — Насколько мне известно.
Король поднял на господина Фейсала усталый, но от этого не менее пристальный взгляд:
— Если память мне не изменяет, вы говорили, что культ — всего лишь удобная игра для тех, из кого необходимо «выпустить пар недовольства». цитирую ваши слова, между прочим.
— Я польщен, ваше величество. Да, я говорил именно так. Культ — всего лишь игра. Культ, но не Книга — и вы это знаете, ваше величество. — Он едва не добавил «насколько мне известно», но вовремя прикусил язык. Хотя ему действительно было доподлинно известно, что король является тайным сторонником и патроном культа, причем из соображений, о которых упомянул Фейсал. Для Суиттара Двенадцатого культ был единственным способом хоть как-то уравновесить крепнущее влияние Сатьякаловой церкви; точнее, мираж такой возможности, а в действительности — всего лишь мальчишечий жест неповиновения, вызов тем, кто намного сильнее его. Ибо Церковь давно уже намного сильнее Короны.
— Итак, к чему всё это? — раздраженно спросил Суиттар.
— К тому, что граф вполне мог вывезти из-за Хребта какие-либо свидетельства о прошлых временах. Не исключено, что даже свитки с фрагментами «He-Бытия», — (король вздрогнул, ибо никому не дозволено было произносить название Запретной Книги; вздрогнул — но смолчал), — и с более полными фрагментами. Если так можно выразиться, изначальными. А возможно, действительно с полным текстом. Он мог знать о Носителях. О том, по каким признакам отличить их. И граф вполне мог, ваше величество, решить собрать Носителей. Собрать в «не-бытпйном» смысле этого слова.
— Зачем?!
— Меня сейчас волнуют не причины, которые могли бы подвигнуть Н'Адера на столь… решительный поступок. Не причины — а то, что происходит в Ллаургине вот уже… года два, если не ошибаюсь.
— О чем вы, Фейсал?
— Об участившихся сообщениях по поводу странных происшествий: то у северного побережья, то у подножий Хребта, то в Трюньиле…
— Что за «странные происшествия»?
— Да вот, например… — Господин Фейсал прищурился, словно припоминая (хотя король не сомневался, что его собеседник помнит текст наизусть), — некие селяне в окрестностях Тайдона обнаружили перо невероятно больших размеров, очень похожее на то, что хранится в монастыре Надежного Гнезда, посвященного Цапле Разящей. Увы, местный жрец счел нужным отобрать и сжечь перо. Или вот свидетельство из портовых районов Сна-Тонра, где рыбаки утверждают, что видели в море некий предмет огромных размеров, похожий на акулий плавник. Их много, таких сообщений, поверьте мне.
— Но вы говорите «два года». Если бы зверобоги решили низойти в Ллаургин Отсеченный… — Суиттар медленно покачал головой. — Нет, я не верю в это.
— Я и не прошу верить, ваше величество. Я бы и сам предпочел не верить, но правда остается правдой. Хоть время порой искажает ее, равно как портит и куда более материальные вещи. Я читал древние хроники, ваше величество. Мы привыкли думать, что зверобоги нисходят в Тха за единый миг, но это не так. Во всяком случае, на сей раз это не так, — добавил господин Фейсал, чуть поразмыслив.
— И что теперь? — спросил его (не мог не спросить!) Суиттар Двенадцатый.
— Теперь я задаю себе только один вопрос: что привлекло их внимание к Ллаургину? Чего нам ждать? И не сомневайтесь, когда я узнаю ответ, я сделаю всё, чтобы внимание зверобогов оказалось не таким пристальным, как в прошлые Нисхождения, ваше величество.
Король только кивнул в ответ.
— Если вам нужна будет моя помощь…
— Благодарю вас, ваше величество! Непременно воспользуюсь ею.
«А также, — добавил мысленно господин Фейсал, — кое-какими тузами, которые остались у меня в рукаве. Например, „легендарным жонглером“ из Мьекра, вызвавшим столь сильный интерес покойного Н'Адера. Непременно воспользуюсь, ваше величество… и надеюсь, воспользуюсь правильно.
Иначе, боюсь, нас всех ожидает новое Десятилетие Сатьякалова Гнева — а я слишком стар для подобных испытаний».
* * *
Покойный брат Гланнах не верил в чудеса. Иссканр не мог себе позволить такой роскоши, иначе пришлось бы поверить собственным глазам — а он еще не готов был к этому. Иссканр мысленно перебирал события последних дней — сейчас, сидя на берегу, глядя на обломки древней погребальной лодки, которая так и не стала его последним пристанищем. То, что творилось с ним, когда он лежал в гробу неизвестного восточного вельможи, можно списать на дикие пляски помутившегося сознания. То, что он выжил после всего, можно объяснить счастливым стечением обстоятельств.Пусть так. Но как объяснить то, что он видел, когда лодка, подчиняясь неведомой воле и силе, поднялась на поверхность океана, а потом с бешеной скоростью пронеслась по ней, вылетев наконец на этот вот берег?! Как объяснить тень в воде, размерами превосходящую парусник-дом, — и плавник, на мгновение вспоровший поверхность, плавник, похожий на обломок древней башни?! Иссканру не нужно было опрашивать рыбаков, чтобы убедиться: ни один из них никогда в жизни не видел ничего подобного. Но каждый из тех, чьи предки когда-то были моряками на кораблях армады Бердальфа, наверняка слышал о подобном.
Ибо Неустанная часто являлась Морепашцу — и не только в снах, но и наяву.
«Но я же не Бердальф!» — в который раз восклицал про себя Иссканр.
А потом пришла другая мысль — холодная, чужая, острая, словно лезвие вражеского клинка у тебя под ребром: «Так кто же я тогда?!»
Здесь следовало добавить обращение к кому-нибудь из Сатьякала, но он не стал делать этого. Иссканр начал подозревать, что цена подобных обращений намного выше, чем он способен заплатить.
И снова припомнился темный силуэт у берега, плавник размером со сторожевую башню… Нет, отныне он не решится попусту трепать имена зверобогов — даже не осмелится лишний раз думать о них.
Потому что вполне может статься, именно их взгляды сопровождали его-прошлого в том разноцветном, наполненном болью падении.
Брат Гланнах не верил в чудеса. Он наверняка как-нибудь объяснил бы и то, что в разломанной лодке Иссканр нашел части старинного доспеха (правда, не все, лишь нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем — зато не ржавые, не поломанные: почисть, приведи в порядок — и можно носить), и то, что там же оказался залитый сургучом металлический сосуд, полный золотых монет… Брат Гланнах наверняка объяснил бы.
Только Иссканр не поверил бы в его объяснения.
Отныне он будет искать собственные.
И начнет прямо сейчас.
Иссканр снял с камней высохшую на солнце куртку и сложил в нее, как в мешок, доспехи и деньги. Жаль, из оружия с собой у него был только небольшой кинжал, а из вещей — одна смена одежды да мешочек с записками брата Гланнаха, чудом уцелевшими во всех этих приключениях. Ничего, главное добраться до ближайшего города, а там золотых хватит и на новый меч, и на одежду, и на то, чтобы некоторое время не заботиться о деньгах.
Пара часов пути вдоль берега подбросили Иссканру пару же неожиданностей. Первая: судя по окрестностям и узнаваемым силуэтам башен на горизонте, неизвестно как, но Иссканр оказался в предместьях Таллигона. Вторая: дорогу Иссканру заступила компашка юнцов с крысиными усиками, но зато с вполне весомыми мечами на поясах. (Впрочем, справедливости ради следует признать, что «юнцы» вряд ли были младше Иссканра… ну хорошо, они были даже старше его — да разве в возрасте дело?!) О хороших манерах и гостеприимстве крысоусые, похоже, если и слышали, то давно — и не от людей, способных внушить им уважение к упомянутым добродетелям. Зато любопытством они были наделены в полной мере и тотчас же проявили его по отношению к свертку в руках Иссканра.
…В конце концов, их ведь было пятеро что он мог поделать? Да и не тянуло после всего проявлять человеколюбие или смирение. Хотите драки? — так не плачьте после по сломанным рукам-ногам.
Двое действительно не плакали — и никогда больше не заплачут. Остальным было не до слез и не до мертвых дружков, во все лопатки они ломанулись подальше от «ах-ты-ка-аз-зла-недоенного!», действительно оказавшегося тем еще «ка-аз-злом». А Иссканр перевязал левую руку, нацепил на пояс трофейный меч и пошел дальше по дороге, в Таллигон, родной Таллигон. Сразу он как-то не особо осознал, что только что убил двоих; это уже потом, когда валялся в снятой на ночь комнатушке, накатило — хозяин утром ругался, что ж ты, мол, паскуда, весь пол облевал!.. ругался, пока не посмотрел в глаза странному постояльцу, после чего получил «премиальный» золотой за беспокойство и ушел звать служанок, чтоб прибрали безобразие.
Наутро Иссканр выбрался в город — и ноги сами собой понесли в кабак, где он когда-то работал вышибалой.
— О, Нес, ты, что ль?! — И старинный приятель, Пыря Двузубый, кинулся обниматься, жать руку, выспрашивать, как дела. Иссканр вдруг понял, что говорит Пыря как-то странно — и тот, в свою очередь, изумленно вытаращился на Иссканра: — Ты чё, старый, книжником заделался или в чародеи подался? Балакаешь не по-людски, чес-слово! Вроде в караванах, как я слыхал, такому не учат.
Иссканр разобрался, что к чему, и не без труда, но перешел на привычный Пыре лексикон. В последующие дни он убедился, насколько это иногда выгодно и удобно — притворяться не слишком сообразительным и чрезмерно самоуверенным мужланом, — и стал на всю катушку пользоваться этим.
Потом было еще много чего. Деревня Агнуль, например, где Иссканр услышал о странной смерти «лет эдак двадцать назад» одной тамошней семьи. Очень странная смерть очень обыкновенной семьи. Тем более странная, что господин Балхай, бывший нэррушский жрец, как выяснилось (это уже когда Иссканр попал в Нэрруш, что в Тайдонском округе), погиб точно такой же странной смертью.
Потом… Много всего было потом.
И вот теперь Иссканр шагает по Лабиринту, прислушиваясь к шепоту ветра в боковых коридорах и помахивая в воздухе рукой с огненным браслетом, чтобы разогнать тьму.
Теперь он знает ответ на свои старые вопросы. Он мог бы и не идти сюда — вот только с некоторых пор Иссканру начало казаться, что спрашивал он не о том, совсем не о том. И он пришел в Лабиринт, чтобы научиться задавать правильные вопросы.
Несколько таких вопросов уже щекочут ему нёбо. Но он бросает взгляд на неестественно отогнутый мизинец Фриния, на рывками — игрушка графенка! — двигающегося Быйцу, на призрачный силуэт Мыкуна, — и молчит, потому что время для этих вопросов еще не наступило.
А когда оно наступит, это время, когда оно горным барсом выпрыгнет на них из темноты, неплохо бы иметь наготове метательные ножи ответов.
Фриний останавливается, нервно поводит плечом:
— Привал. Будем считать, что ночевка.
Привал так привал, мысленно соглашается Иссканр. Самое время отдохнуть от воспоминаний — и заодно кое о чем разузнать здесь и сейчас.
Например, выяснить, кто вот уже несколько часов следует за ними по пятам?..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Наемный шут, или «Сон чародея порождает…»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Лабиринт меняется. Новые попутчики из старых знакомых. Шорох под потолком. Дорожные беседы «за жизнь». Фриний убеждается. О свободе выбора у плаксивых ящериц. «Я никогда не соскользну! »
Что тебе до царей,
что — до дальних морей?
Словно старый борец, покоритель арен,
ты теперь наблюдаешь за жизнью с галерки.
Только вот не кричишь: «Добивай же, скорей!»
Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь
Постепенно Лабиринт менялся, но Фринию, закованному сейчас, как в панцирь, в оболочку из боли и воли (того и другого примерно поровну, и неясно, что же возьмет верх), — Фринию было не до этих изменений. Он отстраненно отмечал, что коридоры стали пошире и что вот уже несколько раз они проходили через круглые зальцы с невысоким потолком, по-прежнему украшенными барельефами, — но что ему сейчас зальцы? что — коридоры?! Следовало любой ценой довести этих троих до цели — а там наконец можно будет расслабиться… да, можно будет, нужно будет!.. будет…
«Хватит! — одернул он себя. — Вспомни: «смешон намеревающийся осилить дорогу одним скоком». Пора остановиться, передохнуть. Да и есть хочется…»
Они как раз находились в небольшом зале, вполне подходящем для этих целей. Фриний обернулся к своим спутникам: «Привал. Будем считать, что ночевка» — и сам же мысленно скривился от собственной косноязычности и тотчас раздраженно отмахнулся: какая разница?!
Да никакой. Что старику этому трехсотлетнему, что дурню-Иссканру, что Мыкуну — нет им до слов никакого дела! И до Фриния — никакого, если не считать того, что спутники ждут, пока он, как балаганный фокусник, вынет из воздуха да положит в протянутые руки обещанное. Вяло, тяжело и огнисто ворочалось в животе невесть что. «Чужой, — подумал чародей. — Для них и вообще для всего мира я чужой — и ничего уже не изменится». Он смотрел на своих спутников: как тихой тенью сидит под стеночкой Мыкун, как вышагивает по залу угрюмый Быйца, как Иссканр, что-то пробормотав, направляется в один из боковых коридоров. Этот куда еще подался?! Впрочем, всё равно далеко не уйдет, дурак — но не настолько.
И никому, ровным счетом никому нет дела до…
Тяжелая ладонь хлопнула Фриния по плечу — он обернулся.
— Холодает, — сообщил Быйца, сверкая совиным оком. — И ветер… всё сильнее дует, между прочим. А ты тут стал врастопырку и потолком любуешься!
Он выжидательно оглядел Фриния, явно напрашиваясь на скандал. И получил бы, что хотел, но то ли во взгляде, то ли в интонации, с какой были произнесены обидные слова, чародею померещилось вдруг что-то невыносимо знакомое, что-то из прошлого, что-то…
— Так и будешь молчать? Дитё ж вон мерзнет, на ней же, кроме рубахи этой да штанов, ничего, считай, и нет. А здесь тебе всё-таки не то, что в низине, — холодно здесь! Или думаешь, если она слова сказать не может…
До Фриния наконец дошло.
— Что ты сказал?!
— Что слышал, — кудахтнул Быйца. — И постарайся со мной впредь разговаривать вежливо — седины нужно уважать, особенно такие, как у меня! — Он вновь поглядел вызывающе.
И чародей первым отвел взгляд («Неужели знает?!»).
— Думаю, впредь мы все будем вежливее и внимательнее друг к другу.
Горбун довольно кивнул:
— А начнем прямо сейчас, с нее. — Он указал подбородком и кадыком на Мыкуна. — Кстати, скажи, зачем ты решил выдать ее за мальчика?
Вместо ответа Фриний покосился в ту сторону, куда ушел Иссканр.
— Из-за него?! — закашлялся смехом старик. — Ну ты даешь!.. Парень не настолько прост, чтобы… Ладно, — махнул он рукой, — чем греться-то будем? У тебя наверняка ведь еще «игрушки» припасены, как раз на такой случай.
«Да, — теперь на дне Фриниевой души плескались облегчение вперемешку с благодарностью и злорадством. — Да, конечно! Когда я готовился, я не думал о „таком случае“, но… да, припасены! »
Из мешка он вынул лакированный человеческий череп, без нижней челюсти и без правого клыка в верхней, потом оттуда же достал памятную по прошлой ночевке свечечку, зажег ее, установил на полу, а сверху накрыл черепом. Быйца, похоже, знал, что к чему, крякнул себе под нос: «Вот та-ак даже…» — но возражать не стал.
«А пусть бы и возразил, — подумал Фриний. — Ничего другого я тебе предложить не могу», — и сам же испугался этих слов.
«Так — есть, пить, спать! Когда они уснут, я попробую что-нибудь сделать. Еще и Мыкун, Мыкунья эта, — раньше он старался даже думать о ней, как о мальчике, но теперь можно было не следить за собой, — навязали мне ее, навязали… а зачем — не знаю. Пока — не знаю», — добавил, как будто это что-то меняло. Достал из мешка лепешки и сыр, принялся кормить… «как же ее звать-то теперь? полудурой, что ли?»… Мыкунью, потом поел сам. Быйца пристроился в слоронке и тоже чем-то чавкал, причем чавкал как-то очень уж нарочито, вызывающе.
Иссканр до сих пор не вернулся.
«И где его зандробы носят?!»
Фриний взглянул туда, где чернел проем коридора, чем-то привлекший Иссканра.
Проема не было — одна сплошная стена, черная, гладкая, безответная.
Лабиринт постепенно менялся.
* * *
— Ки-иса, ки-иса! Хорошая какая! — Самый наглый, рыжий и упитанный из котов Борка-Шрама открыл один глаз и взглянул на протянутую к нему руку. Никто и никогда, даже выпив кружек пять коронной борк-шрамовской «беззвездной ночи», не назвал бы рыжего «хорошим»; о «кисе» и речи не идет.Мгновение — малодушное, но очень короткое мгновение — Гвоздь даже размышлял, не предупредить ли. Жалко всё-таки. Если б кот хотя бы принадлежал Борку, а то ведь несправедливо: человек всю жизнь боролся с этими мяукающими негодяями, а теперь за них же наказание понесет (вот как только рыжий вцепится в графинькину ручку всеми своими втяжными когтями-скальпелями, так и понесет…).
Жалко, а что поделаешь? Да и не успеть уже…
— Госпожа! — вякнул, появляясь в дверях и понимая, что вот-вот случится непоправимое, Борк-Шрам. — Не надо, госпо!..
Кот зажмурился и выпустил когти. Провел ими по столешнице, довольно выгнув спину и вздыбив хвост. Графинины пальчики ловко прохаживались по его спине.