IV

   На другое утро, когда эти оригинальные, бойкие рецензии появились в свет, редактор подошел ко мне и сказал:
   – Можете больше театром не заведывать.
   – Неужели нехорошо?..
   – Нехорошо?! Вас убить мало за такое распределение рецензентов. Вы послали симфонического рецензента на борьбу! Полуслепой человек, вместо музыки, должен был писать черт знает о чем!! Вы могли на борьбу послать глухого, потому что в борьбе важен не слух, а зрение… Нет! Вам понадобилось погнать его на симфонию, которую он так же слышал, как тот видел борьбу. Спортивного обозревателя вы погнали в оперу, которую он понимает не лучше конюшенного мальчика!! Ну чего же вы молчите?
   – Да как же я мог знать, кто из них куда годен!!
   – Вы не знали? А я вот знаю, куда и на что вы годны!! О, я это теперь хорошо знаю!!
   – Куда? – с любопытством спросил я.
   – Идите в редакционные сторожа!! Вы подобострастны, тупы и исполнительны!! Подавайте сотрудникам чай и подметайте по утрам комнаты!!
   – Ну хорошо, – согласился я.
 
   Теперь иногда, внося редактору чай на подносе, я с уважением гляжу на этого проницательного человека, вспоминаю свои неудачные шаги в оценке театральных резензентов и думаю:
   «Угадать призвание в человеке, направить его на настоящий путь, – что может быть прекраснее этого?..»

О хороших, в сущности, людях!

Юмор для дураков

   Это был солидный господин с легкой наклонностью к полноте, с лицом, на котором отражались уверенность в себе и спокойствие, с глазами немного сонными, с манерами, полными достоинства, и с голосом, в котором изредка прорывались ласково-покровительственные нотки.
   – Вот вы писатель, – сказал он мне, познакомившись, – писатель-юморист. Так. Наверное, знаете много смешного. Да?..
   – О, помилуйте… – скромно возразил я.
   – Нечего там скромничать. Расскажите мне какую– нибудь смешную штуку… Я это ужасно люблю.
   – Позвольте… Что вы называете «смешной штукой»?
   – Ну, что-нибудь такое… юмористическое. Я думаю, вы не ударите лицом в грязь. Слава богу – специалист, кажется! Ну, ну… не скромничайте!
   – Видите ли… Я бы мог просто порекомендовать вам прочесть книгу моих рассказов. Но, конечно, не ручаюсь, что вы непременно наткнетесь в них на «смешные штуки».
   – Да нет, нет! Вы мне расскажите! Мне хочется послушать, как вы рассказываете… Ну, что-нибудь коротенькое. Вот, наверное, за бока схватишься!..
   Я незаметно пожал плечами и неохотно сказал:
   – Ну слушайте… Мать послала маленького сына за гулякой-отцом, который удрал в трактир. Сын вернулся один, без отца, – и на вопрос матери: «Где же отец и что он там делает?» – ответил: «Я его видел в трактире… Он сидит там с пеной у рта». – «Сердится, что ли?» – «Нет, ему подали новую кружку пива».
   Не скажу, чтобы эта «смешная штука» была особенно блестящей. Но на какой-нибудь знак внимания со стороны моего нового знакомого я все-таки мог надеяться. Он мог бы засмеяться, или просто безмолвно усмехнуться, или даже, в крайнем случае, покачать одобрительно головой.
   Нет. Он поднял на меня ясные, немного сонные глаза и поощрительно спросил:
   – Ну?
   – Что «ну»?
   – Что же дальше?
   – Да это все.
   – Что же отец… вернулся домой?
   – Да это неважно. Вернулся – не вернулся… Все дело в ответе мальчика.
   – А что, вы говорите, он ответил?
   – Он ответил: отец сидит там с пеной у рта.
   – Ну?
   – Видите ли… Соль этого анекдота, сочиненного мною, заключается в том, что мальчик ответил, что называется, буквально. Он видел кружку пива с пеной, кружку, которую отец держал у рта, и поэтому ответил в простоте душевной: «Отец сидит с пеной у рта». А мать думала, что это – фигуральное выражение, сказанное по поводу человека, которого что-нибудь взбесило.
   – Фигуральное?
   – Да.
   – Взбесило?
   – Да!
   – Ну?
   – Что еще такое – «ну»?
   – Значит, мать думала, что отец за что-нибудь сердится, а он вовсе не сердится, а просто пьет себе преспокойно пиво.
   – Ну да.
   – Вот-то ловко! Ха-ха! Ну и здорово же: она думает, что он сердится, а он вовсе и не сердится… Хо-хо! Вообще, знаете, эти трактиры…
   – Что-о?..
   – Я говорю – трактиры. Если еще холостой человек ходит, так ничего, а уж женатому, да если еще нет средств – так трудновато… Не до трактиров тут. Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу.
   Я молчал, глядя на него сурово, с замкнутым видом.
   Человек он был, очевидно, вежливый, понимавший, что в благодарность за рассказанное автор имеет право на некоторое поощрение.
   Поэтому он принялся смеяться:
   – Ха-ха-ха! Уморил! Ей-богу, уморил. Папа, говорит, в трактире пену пьет, сердится… А мать-то, мать-то! В каких дурах… О-ох-хо-хо! Ну еще что-нибудь расскажите.
   «Э, милый, – подумал я. – Тебя такой вещью не проберешь. Тебе нужно что-нибудь потолще».
   – Ну я вас прошу, расскажите еще что-нибудь…
   – Ладно. В один ресторан пришел посетитель. Оставив в передней свой зонтик и боясь, чтобы его кто-нибудь не украл, он прикрепил к ручке зонтика такую записку: «Владелец этого зонтика поднимает одной рукой семь пудов… Попробуйте-ка украсть зонтик!» Пообедав, владелец зонтика вышел в переднюю – и что же он видит! Зонтик исчез, а на том месте, где он стоял, приколота записка: «Я пробегаю в час пятнадцать верст – попробуйте-ка догнать».
   Любитель «смешных штучек» поощрительно взглянул на меня и сказал:
   – Ну и что же? Догнал он похитителя или нет?
   Я вздохнул и начал терпеливо:
   – Нет, он его не догнал. Да тут и неважно дальнейшее. Вся соль анекдота заключается именно в курьезном совпадении этих двух записок. Автор первой, видите ли, думал, что он непобедим, рассчитывая на свои здоровые руки, и никак он не рассчитывал, что здоровые ноги гораздо важнее.
   – Важнее?
   – Да.
   – Сколько он там написал, что пробежит в час?
   – Пятнадцать верст.
   – Это много считается?
   – Порядочно.
   – А ведь поймай этот первый-то владелец зонтика похитителя в то время, как тот писал записку, он бы ему задал перцу, а? Тут и ноги не помогут, а?
   – Не знаю.
   – Это, наверное, было давно, я думаю? В прежнее время? Теперь-то ведь в передних ресторанов всюду швейцары, которые и отвечают за пропажу вещей.
   – Да.
   – Теперь все как-то сделалось культурнее. Положим, раньше-то и воровства было меньше. А?
   – Да.
   Мы помолчали.
   – Вопрос еще, догнал ли бы он похитителя, если бы даже и умел бегать быстрее его. Потому что раньше нужно узнать, в какую сторону он побежал, да не свернул ли с дороги, а то мог просто припрятать зонтик, да и отпереться от всего: «Знать не знаю, ведать не ведаю – никакого зонтика не воровал и никакой записки не писал».
   – Да.
   По моим сухим, сердитым репликам любитель анекдотов почуял, что я им не совсем доволен, и, решив, по своему обыкновению, щедро вознаградить меня смехом, – неожиданно захохотал.
   – Ха-ха! Ох-хо-хо! Ну и уморил. Выходит он – где зонтик? Хвать-похвать, ан зонтика-то и нет. Ну и ловкие ребята бывают. Прямо-таки пальца в рот не клади. И откуда вы столько смешных штучек знаете?! Ну расскажите еще что-нибудь. Ну, пожалуйста, ну, миленький…
   – Рассказать? – прищурился я. – Извольте! Один господин, явившись на обед к родителям своей невесты и страдая от тесной обуви, снял потихоньку под столом с ноги башмак, но в это время собачонка схватила башмак да бежать, а жених испугался, вскочил, опрокинул стол, причем миска с горячим супом опрокинулась на тещу, – и помчался за собачонкой. По дороге он разбил дорогую вазу, а потом, желая достать для разутой ноги какой-нибудь башмак, ударил тестя ногой в живот, повалил его и стал стаскивать с ноги ботинок. Но оказалось, что у тестя одна нога была искусственная, и вдруг она отрывается вместе с ботинком, и наш жених грохается на пол, обрывая портьеру; но в это время собачонка, с башмаком во рту…
   Дальше я не мог продолжать: нечеловеческий страшный хохот душил моего нового знакомого. Он буквально катался по дивану, отмахиваясь руками, ногами, задыхаясь и кашляя. Лицо побагровело, и на глазах выступили слезы.
   – О-ох, – визжал он тонким голосом. – Довольно! Ради бога, довольно! Вы меня убьете вашим рассказом!..
* * *
   Раньше я не понимал: для чего и кому нужны десятки тысяч метров кинематографических лент, на которых изображены: солдат, попавший в барабан и заснувший там; рассеянный прохожий, опрокидывающий на своем пути детские колясочки и влюбленные парочки; свадебный обед, участникам которого шутник насыпает за ворот «порошок для чесания», молодой человек, которого кусает блоха во время объяснения с невестой и который начинает бегать по комнате, ловя эту блоху; пьяный, залезший в матрац и катающийся в таком положении по людной улице, – для чего и кому все это нужно? – Я не понимал.
   Теперь – понимаю.

Одиннадцать слонов

I

   Схватив меня за руку, Стряпухин быстро спросил:
   – В котором ухе звенит? Ну! Ну! Скорее!!
   – У кого звенит в ухе? – удивился я.
   – Да у меня! Ах ты, господи! У меня же!! Скорее! Говори!
   Я прислушался.
   – В котором? Что-то я не слышу… А ты сам сразу не можешь разобрать?
   – Да ты угадай, понимаешь? Угадай! Какой ты бестолковый!..
   – Да угадать-то нетрудно, – согласился я. – Если бы ушей было много – ну, тогда другое дело… А то два уха – это пустяки. Левое, что ли?
   – Верно, молодец!
   Я самодовольно улыбнулся.
   – Еще бы! Я могу это – и вообще… многое другое… А зачем тебе нужно было, чтобы я угадал?..
   – А как же! Такая примета есть… Я что-то задумал. Если ты угадал, значит, исполнится.
   – А что ты задумал?
   – Нельзя сказать. Если скажу – оно не исполнится.
   – Откуда ты знаешь?
   – Такая примета есть.
   – Ну тогда прощай, – проворчал я, немного обиженный. – Пойду домой.
   – Уже уходишь? Да который теперь час?
   – Не могу сказать, – упрямо ухмыльнулся я.
   – Почему?
   – Такая примета есть.
   Его лицо выразило беспокойство.
   – Неужели есть такая примета?
   – Еще бы… Самая верная. Несчастье приносит.
   – А ты знаешь, я ведь часто отвечал на вопрос: «Который час?»
   – Ну вот, – улыбнулся я зловеще. – И пеняй сам на себя. Обязательно это к худу.
   Он призадумался:
   – Постой, постой… И верно ведь! Вчера у меня шапку украли в театре.
   – Каракулевую? – спросил я.
   – Нет, котиковую.
   – Ну тогда это ничего.
   – А что?
   – Примета такая есть. Пропажа котиковой шапки – в доме радость.
   Он даже не спросил: в чьем доме радость – в его или воровском. Просиял.
   – Я тоже с тобой выйду. Прислуга побежала за ворота – дай я тебе пальто подержу.
   Я натянул с его помощью пальто, а когда он снял с вешалки свое, я сказал:
   – Ты прости, но я тебе тем же услужить не могу.
   – Почему?
   – Такая примета есть: если гость хозяину пальто подает – в доме умереть должны.
   Стряпухин отскочил от меня и наскоро натянул в углу сам на себя пальто.
   Когда мы шагали по улице, он задумчиво сказал:
   – Да, приметы есть удивительные. Есть счастливые, есть несчастливые. Но на днях я узнал удивительную штуку, которая приносит счастье и застраховывает от всяких неудач.
   – Это еще что?
   – Слоны. Одиннадцать слонов. Нужно купить одиннадцать штук от самого большого до самого маленького и держать их в доме. Поразительная примета.
   – Что ж ты, уже купил их?
   – Девять штук. Двух еще нет. Самых больших. Да они дорогие, большие-то. Рублей по тридцати… Кстати, ты не можешь одолжить мне пятьдесят рублей? Я бы завтра комплект уже имел.
   – Что ты! Разве можно одалживать деньги в пятницу?! Есть такая приме…
   – Да сегодня разве пятница? Нынче ведь четверг, – возразил он.
   Сначала я растерялся, а потом улыбнулся с видом превосходства.
   – Я знаю, что четверг. Но ведь четверг – это у нас?
   – Ну да.
   – А в Индии-то что теперь? Пятница!
   – Пятница, – машинально подтвердил он, приоткрыв от недоумения рот.
   – Ну вот. А слоны-то ведь индийские?
   – Какие слоны?
   – Да которых ты собираешься покупать!
   – Предположим.
   – То-то и оно. Как же можно в пятницу деньги давать взаймы? Несчастье… Страшная примета есть.
   Он замолчал.

II

   Стряпухин исчез на долгое время. Но однажды пришел ко мне расстроенный, с явными признаками на лице и в костюме целого ряда жизненных неудач.
   – Эге, – сочувственно встретил я его. – Твои дела, вижу, неважные. Как поживаешь?
   – Да, брат, плохо… У жены чахотка.
   – Гнусная вещь, – согласился я. – Впрочем, вези ее на юг. Теперь это легко поправить можно.
   – Да откуда же я денег-то возьму?
   – А у жены-то были ведь деньги… я знаю… Несколько тысчонок.
   – Были да сплыли. На бирже проиграл.
   – Эх, ты, Фалалей! Ну, на службе возьми аванс.
   – Хватился! Со службы уволили. За биржевую игру. Вы, говорят, еще наши деньги проиграете, казенные.
   – Однако! А что же твой дядя какой-то? Помнишь, ты говорил: собирался умереть и тебе дом оставить.
   – Да и умер. Только не тот дядя, а другой. Вдовец с двумя детьми. Детей мне оставил… Прямо беда!
   – Так ты бы продал что-нибудь из обстановки… У тебя ведь обстановка хорошая, я помню, была…
   Он тоскливым взглядом посмотрел на меня.
   – Продано, брат. Почти все. Кроме слонов.
   – Каких слонов? – удивился я.
   – Да тех, что я, помнишь, говорил.
   – А они дорогие?
   – Рублей полтораста…
   – Так ты бы их и пустил в оборот. Это ведь жене месяц жизни в Крыму.
   Стряпухин откинулся назад и всплеснул руками:
   – Что ты! Как же я могу их продать, когда они приносят счастье!

III

   Я долго прохаживался по кабинету, бормоча себе под нос всякие рассуждения.
   Остановился перед Стряпухиным и сказал:
   – Дурак ты, дурак, братец!
   – Почему?
   – Такая примета есть.
   Он бледно, насильственно улыбнулся.
   – Вот ты теперь уже и ругаешься. Ругаться-то легко.
   – И ругаюсь! Обрати внимание: не было у тебя этих слонов – жена была здорова, деньги в банке лежали, и служба была. Появились слоны, которые, ты говорил, счастье приносят, – и что же?
   – А ведь верно! – охнул он, побледнев. – Я совсем не обратил на это внимания… Действительно… Знаешь, тут есть какой-то секрет. Может быть, не одиннадцать слонов нужно, а какое-нибудь другое количество?
   Я кивнул головой:
   – Весьма возможно… И может быть, нужно было не слонов покупать, а каких-нибудь верблюдов или зайцев.
   – А в самом деле! – ахнул он, приоткрыв по своей привычке от изумления рот.
   – И может быть, не покупать их, а украсть нужно было…
   – Да, да!..
   – …и держать не в доме, а в погребе.
   Оба мы замолчали. Он поднял опущенную голову и несмело спросил:
   – Ну, как ты думаешь – верблюда или зайца?
   Я пожал плечами:
   – Конечно, верблюда.
   – Почему?
   – Примета такая есть.
   – А сколько их надо?..
   – Тридцать восемь штук.
   – Ого! – с оттенком уважения в голосе пробормотал Стряпухин. – Вот это число! Что же их… покупать нужно?
   – Украсть! Только украсть! И держать в погребе на бочке с огурцами. Такая примета есть.
   Он внимательно разглядывал выражение лица моего, и в глазах его я прочел легкое колебание.
   – Что это ты?.. – робко заметил он. – Не то говоришь серьезно… не то насмехаешься надо мной.
   Я горячо воскликнул:
   – Что ты, что ты! Я говорю совершенно серьезно. Слоны ведь тебе не помогли, а? Одиннадцать слонов мал мала меньше. Ведь не помогли? Так?
   – Не помогли, – вздохнул он.
   – Ну вот! Попробуем верблюдов. Тридцать восемь верблюдов! Не купим их, а стащим в магазине: это и дешевле и практичнее. Поставим в погреб и посмотрим – не повернется ли фортуна к тебе лицом? Если все будет по-прежнему плохо – верблюдов к черту, купим лисиц или лягушек, индийских болванчиков, крокодилов, черта, дьявола лысого купим! Попробуем покупать по семнадцать, по тридцать три, по шестьдесят штук, будем держать их под полом, на крыше, в печной трубе – все испробуем, все испытаем!! Как только тебе повезет – стоп! Вот, значит, скажем мы, это и есть настоящая примета!
   – Да ты это… серьезно?
   – А то как же, братец? Слоны твои провалились – нужно искать других путей. Какой-то немец-профессор сделал свыше девятисот комбинаций лекарства, пока не наткнулся на настоящую. У нас будет девять тысяч комбинаций – но ничего! Ведь он открывал только новое лекарство, а мы ищем секрет счастья… Разрешить проблему счастья – какая это великая миссия!!
   – Да ведь этак всю жизнь провозишься…
   – А ты что же думал? И провозишься.
   Он устало опустил голову.
   – Боже, как все это неопределенно… А может быть, вся штука в том, что слонов нужно не одиннадцать, а двенадцать. Прикупим еще одного…
   – Может быть! Жаль, что это не ослы. Если бы ты имел одиннадцать ослов, – то двенадцатого и прикупать бы не стоило.
   С видом человека, окончательно запутавшегося в сложной тине жизни, он поднял на меня глаза:
   – Почему?

IV

   Уходя, он небрежно спросил, боясь выказать интерес к ответу и вызвать тем новые мои насмешки:
   – Сколько, ты сказал, верблюдов?
   – Тридцать восемь, – ехидно улыбнулся я. – Думаешь купить?
   – Нет, не то. А вот нужно бы запомнить цифру тридцать восемь. Буду нынче в клубе, возьму карту лото с этой цифрой.
   – Aга! Ты и этим занимаешься? Что же, везет?
   – Пока нет.
   И в глазах его светилось отчаяние.
   – Почему? – допрашивал я безжалостно. – На какую, например, цифру ты вчера брал карту?
   – Восемьдесят шесть. Счастливое число. Мой кузен Гриша на эту цифру в лотерею корову выиграл.
   – Значит, и ты выиграл?!!
   – Нет, – робко прошептал он, запуганный моим криком, моими оскорблениями, моей иронией.
   Я схватил его за шиворот.
   – Так как же ты, каналья, находишь это число счастливым?!
   – Постой… Пусти! Я бы, может быть, и выиграл, а только, уходя из дому, забыл ключ и с дороги вернулся. А это считается очень нехорошо. Примета…
* * *
   Рассказанную мною правдивую историю я считаю очень нравоучительной.
   Тем не менее я уверен, что среди моих читателей найдется пара-другая людей, которые запомнят цифры 38 и 86.
   И подумают они: «Что ты там себе ни говори, а мы на эти цифры возьмем карточку и сыграем в лото».
   Так и быть, сообщу я для них еще одну, самую верную счастливую цифру: 59.
   Играйте на нее… Замечательная цифра.
   А проиграете, – значит, покойника встретили или кошка дорогу перебежала.
   Так вам и надо! Мне все равно вас не жаль.

Наслаждение жизнью

I

   Скупость – одно, а бережливость – совсем другое: насколько мы все относимся с брезгливостью и презрением к скупому человеку, настолько мы обязаны относиться с уважением к человеку бережливому, к человеку, который не повесится из-за копейки, но и не швырнет ни за что даром, куда попало, лишний рубль.
   Именно о таком человеке, о студенте ветеринарного института, неизвестном мне по фамилии, – и расскажу я.
 
   Зайдя однажды жарким днем в прохладную полутемную пивную, я сел за угловой столик и потребовал себе пива.
   Кроме меня, в пивной сидели за целой батареей бутылок два студента: ветеринар – бережливый и универсант – простой, обыкновенный, безличный.
   Вели они такой разговор.
   – А вот ты не разобьешь еще один бокал, – говорил безличный студент, улыбаясь с самым провокаторским видом. – Ни за что не разобьешь.
   – Я? Не разобью?
   – Конечно, не разобьешь. Где тебе!..
   – А как же я первый стакан разбил?..
   – Ну, первый ты разбил нечаянно… Это что! Это всякий может разбить. А ты специально разбей.
   Ветеринар с минуту подумал.
   – Нешто разбить? Постой… Эй, человек!
   Бледный тупой слуга, с окаменевшим от скуки и бессонницы лицом, приблизился…
   – Послушай, человек… Сколько вы берете за стакан, если его разбить?
   – Десять копеек.
   – Только-то?! Господи! А я думал, полтинник или еще больше. Да за эти деньги я могу хоть шесть стаканов разбить…
   На столе стояли четыре стакана, до половины наполненные темным и светлым пивом.
   – Эхе! – сказал ветеринар. – Позволить себе, что ли?
   И легким движением руки сбросил стаканы на пол.
   – Сорок копеек, – автоматично отметил слуга.
   – Черт с ним, – залихватски сказал ветеринар. – Плачивали и побольше. Люблю кутнуть!
   Потом в голову ему пришла какая-то другая мысль.
   – Эй, человеке! А пустую бутылку если разбить – сколько стоит?
   – Пять копеек-с.
   Ветеринар приятно изумился:
   – Смотри, как странно: маленький стакан – гривенник, большая бутылка – пятак.
   – А вот ты не разобьешь сразу шесть бутылок, – усмехнулся безличный студент.
   – Я? Не разобью?..
   – Конечно. Где тебе!
   – Шесть бутылок? Плохо ж ты меня знаешь! Эхма!
   Со звоном, треском и лязгом полетели бутылки на пол.
   Хозяин вышел из-за стойки и упрекнул:
   – Нельзя, господа студенты, безобразить. Что же это такое – посуду бить!..
   – Вы не бойтесь, мы заплатим, – успокоительно сказал ветеринар.
   – Я не к тому, а вот посетителю, может быть, беспокойно.
   Я пожал плечами:
   – Мне все равно.
   – Мерси, – общительно обратился ко мне студент. – Вы подумайте, какая дешевка: гривенник за бокал!
   – Да, – подтвердил его товарищ. – Хоть целый день бей.
   – В дорогом ресторане не очень-то разойдешься, – сказал ветеринар с видом экономной хозяйки, страдающей от дороговизны продуктов для стряпни. – Дерут там, наверное, семь шкур. Хм!.. А тут – гривенник.
   Он повертел в руках стакан, подробно осмотрел его и бросил на пол.
   – Во французском ресторане за бокал с вас рупь возьмут, – отозвался из-за стойки хозяин.
   – Подумайте, а? А тут за эти деньги десять разбить можно. Брось, Миша, свой стакан… Чего там! В кои веки разойдешься… Вот так… Молодец. Человек! Еще полдесяточка.
   Нельзя сказать, чтобы у амфитриона был вид беззаботного пьяного кутилы, безрассудно крушащего все на своем пути. Было заметно, что он не выходит из бюджета, доставляя себе и своему другу только ту порцию удовольствия, которую позволяли средства.
   – Человек! Сколько за посуду?
   – Девяносто копеек.
   – Вот тебе – видишь, Миша! А ты говорил: «Пойдем в ресторан». Там бы с нас содрали… Хо-хо! А тут… Девяносто? Получай рубль. Постой… Дай-ка еще стакан… Ну вот. Теперь сдачи не надо. Ровно рубль.
   Довольный, он откинулся на спинку стула и с благодушным видом стал осматривать комнату.

II

   Пошептавшись с товарищем, ветеринар встал, подошел к стойке и спросил хозяина:
   – Сколько этот увражик стоит?
   «Увражиком» он назвал гипсового раскрашенного негра высотой в аршин, стоявшего на стойке и держащего в руках какую-то корзину.
   – Это-с? Четыре рубля.
   – Да что вы! В уме ли? За такую чепуху – четыре рубля!
   – Помилуйте – настоящий негр.
   – Какой он там настоящий!.. Тут, я думаю, матерьялу не больше чем на целковый…
   – А работа-с? Не цените?
   – Ну и работа – целковый. Предовольно с вас будет два рублика. Хотите?
   – Не могу-с. Обратите внимание на глаза – белки-то… вво! Материал? Настоящий гипс!
   – Ну – два с полтиной. Никто вам за него больше не даст. Негритишка-то подержанный.
   – Помилуйте, это и ценится: старинная вещь – третий год стоит. Обратите внимание на фартук – настоящего голубого цвета.
   – Вы отвлекаетесь, хозяин. Хотите три рубля? Больше – ей-ей гроша не дам. Миша, как ты думаешь?
   – Конечно, уступите, – отозвался Миша. – Чего там! Другого купите, лучше этого.
   – Ну знаете что, – сказал хозяин. – Ладно. Три с полтиной – забирайте.
   – За этого негра?! – фальшиво удивился ветеринар. – Ну, знаете ли. Еще вопрос – настоящий ли это гипс?! Вы бы еще пять рублей запросили… ха-ха! Берете три? А то и не надо – в другом месте дешевле уступят.
   – Да накиньте хоть двугривенный, – простонал корыстолюбивый хозяин.
   – Позвольте-ка, я его еще осмотрю. Гм! Ну ладно. Куда ни шел еще двугривенный. Верно, Миша?
   – Верно.
   – Значит – три двадцать?
   – Три двадцать.
   – Эхма! – дико вскричал ветеринар, поднимая над головой негра. – Кутить так кутить. Ур-ра!
   Он хватил негра об пол, оттолкнул ногой подкатившуюся к нему гипсовую голову и вынул из кармана кошелек.
   – Дайте с пяти рублей сдачи.
 
   Потом он расплачивался со слугой за пиво.
   – Сколько?
   – Два с полтиной.
   Он повертел в руках трехрублевую бумажку и наклонился к товарищу:
   – Я думаю, ему за два с полтиной – полтинник на чай – много?
   – Много, – кивнул головой товарищ. – Нужно десять процентов.
   – Верно. Постой… (Оопустив голову, он погрузился в какие-то расчеты.) Ну вот!
   Он смел рукой на пол два стакана, бутылку и отдал слуге три рубля.
   – Теперь правильно и сдачи не надо. Пойдем, Миша.
   И они ушли оба, напялив на лохматые головы фуражки, – тот, что казался безличным, – универсант Миша, и ветеринар – бережливый, хозяйственный человек, рассчитывающий каждый грош.

Фат

   Подслушивать – стыдно.
   Отделение первого класса в вагоне Финляндской железной дороги было совершенно пусто.