— Согласна, — сказала Мира. — Но не таким же варварским способом!
— А на вашей родине способы более гуманные? — парировал офицер.
— Речь не идет об Индии, — возмутилась Мира. — Я говорю о так называемых европейских странах, жители которых, считают себя людьми цивилизованными, — индианка перевела дух и продолжила:
— Например, я слышала, что совсем недавно стрелялся князь Корецкий, — Мира не обращала внимания на протестующие жесты ее пылкого поклонника. — Если даже такие люди!.. -возмущалась она. — А ведь за ним-то не водилась слава бретера!
Рябинин едва сдерживался, чтобы не взорваться, его щеки побагровели, от чего он перестал казаться знойным красавцем.
— Вы не правильно осведомлены! — Серж негодовал. -Эта дуэль не состоялась. Радевич вовремя спохватился и принес ему свои извине… — Рябинин осекся на полуслове, поздно сообразив, что болтает лишнее.
Я развернулся к окну таким образом, что мое лицо оставалось только в поле зрения Миры, и подмигнул своей юной сообщнице, так как она явно заслуживала аплодисментов. Теперь благодаря ее скромному участию мне стало известно имя таинственного любовника покойной графини. Кинрю посмеивался, расправляясь с цыпленком, он-то нашу игру раскусил почти с самого начала, это вам не шахматы, это куда более примитивно!
Я велел передать кучеру, чтобы запрягал экипаж, полагая, что prince Корецкий уже заждался, поскольку был предупрежден Рябининым о нашем предстоящем визите.
В карете Сергей Арсеньевич, начиная уже кое-что понимать, осведомился:
— Почему вы так интересуетесь князем Павлом и этой его проклятой дуэлью? Вы полагаете, я не заметил, что ваша индианка только и делала, что подначивала меня?
Я подумал, что Серж себе явно льстит, он ведь и в самом деле ничего не заметил. Когда в его красивую, но пустую голову закрались первые подозрения, было уже слишком поздно.
— Право же, mon cher, вы преувеличиваете.
— Не думаю, — произнес он встревоженно. — Ведь вы так и оставили без ответа мой вопрос, а это наводит на размышления. Что-то здесь нечисто! — заявил Рябинин уверенно.
— Вы, вероятно, слышали о загадачном убийстве графини Картышевой, — начал я вдоваться в подробности. Делать мне этого не хотелось, но обстоятельства обязывали.
— Ах, вот из-за чего весь сыр-бор! — стукнул себя по лбу горе-секундант. — Неужели вы подозреваете Корецкого в смерти Татьяны? — искренне изумился он. — Князь — не тот человек, — заявил Серж с уверенностью. — Стреляться — да, но чтобы руку поднять на женщину?! Это уж вы хватили!
Я не стал возражать:
— Возможно.
В этот момент я подумал о Камилле, о которой как-то забыл, увлеченный разговором о поединках. Она так и не пришла. На меня словно повеяло кладбищенским холодом, я так и видел мадемуазель где-нибудь с перерезанным горлом или простреленной головой. Неужели она унесет все свои секреты с собой в могилу?
— Что с вами? — Сергей Арсеньевич заметил мое сотояние. — У вас даже губы побелели! — воскликнул он. — Вы напуганы? Я вас уверяю, князь Павел — не убийца!
Я смог лишь тихонько кивнуть в ответ, так как перед моими глазами маячил могильный камень.
— Не уберег душу людскую? — вопрошал с небес громовой голос.
Я в ответ еле слышно прошептал:
— Errare humanum est! Однако Рябинин меня расслышал.
— Что вы там на латыни про ошибки толкуете? — осведомился он.
Я перевел:
— Человеку свойственно ошибаться!
— С Корецким как раз тот случай! — снова заладил Серж свое, но взгляд своих жарких глаз от эмалевого перстня не отводил.
— Неужели вам мой перстень так понравился, что вы только на него и смотрите всю дорогу?! — поинтересовался я, окончательно придя в себя после своего мрачноватого видения.
Рябинин смутился:
— Сапфир играет красиво, огранка тонкой работы, — это он в полумраке экипажа рассмотрел. Я с трудом удержался от улыбки.
— Ой ли?
Карету снова тряхнуло, Рябинин уперся локтем мне в бок.
— У вас все хиханьки да хаханьки, — обиделся он. -Нехорошо обижать нового друга.
Я серьезно согласился:
— Нехорошо. Только в чем же обида?
— Видал я уже где-то это ваше кольцо, только вспомнить никак не могу, где именно, — Сергей Арсеньевич нахмурился, наморщил лоб и обхватил свою голову руками, от чего стал похож на скульптуру античного мыслителя.
— А не у князя ли? — осведомился я, снимая перстень и поднося его поближе к глазам Сергея.
— Нет — возразил Рябинин. — Точно не у Корецкого, -уверенно заверил меня кавалергард.
Я стал осознавать, что одна из моих блестящих версий затрещала по швам. Но, слава всемогущему Богу, у меня оставалась еще одна, и не менее блестящая!
— Как мне снова увидеть Миру? — жалобным голосом спросил меня Серж, выходя из кареты. Яркий сноп солнечного света ударил нам обоим в глаза, и я зажмурился. Не люблю такие ослепительные закаты!
— Яков, я к вам обращаюсь, — настаивал Рябинин.
— Вот бы с ней и поговорили на эту тему! — я усмехнулся, прекрасно понимая, что бравый кавалергард не будет пользоваться успехом у моей индианки.
— Так я могу нанести вам новый визит?! — обрадовался Рябинин, сверкнув черными глазами, и ослепительно заулыбался.
— C`est bien, — ответил я. — Хорошо!
Я с удивлением обнаружил, что выступаю в роли Мириного опекуна.
Водрузив кольцо на свое прежнее место, я в сопровождении моего нового друга направился в сторону княжеского особняка, который встречал нас огромными колоннами куполообразной ротонды.
Миновав анфиладу освещенных лампами комнат с высокими потолками, мы вошли в парадный зал, где нас ожидал Корецкий.
Я с интересом оглядывался по сторонам. Нередко жилище способно так много поведать о склонностях и пристрастиях своего хозяина!
Стены особняка были укращены величественным античным орнаментом, от всей обстановки веяло холодом имперского Рима. Я невольно поежился, и мне показалось, что на Сергея этот монументальный дом производит такое же впечатление. Но я мог и ошибаться. Как никак, он давно водил дружбу с его хозяином!
Корецкому на вид было лет около тридцати пяти-сорока, он производил впечатление серьезного человека, я бы даже сказал — сурового, мрачного. Взглянув на него единожды, я был готов оправдать Татьяну во всех ее смертных грехах. Одет, тем не менее, Павел был с иголочки, франтом: темно-серый фрак с чуть завышенной талией, черный бархатный воротник, фарфоровые пуговицы, мышиные панталоны.
Я представился:
— Яков Андреевич Кольцов, отставной поручик Преображенского полка, — и протянул хозяину руку для рукопажатия. На пальце синим огнем сверкнул сапфир в перекрестном свете свечей.
Квадратный, словно выточенный из куска мрамора подбородок князя задрожал.
Он глухо спросил:
— Откуда у вас это кольцо?
Пожалуй, я такого вопроса не ждал и воспринял его слова как откровенный цинизм. Мелькнула невероятная догадка: может, каяться начнет?
— Нашел, — ответил я честно.
Князю удалось взять себя в руки.
— Вероятно, — коротко бросил он.
— Вспомнил! — воскликнул Рябинин. — Ну, конечно же!
— Что вы вспомнили? — я затаил дыхание.
— Да это же перстень Радевича!
Лицо князя Корецкого стало чернее тучи.
— Серж, я же вас просил не упоминать при мне имени этого человека, — произнес он с нескрываемым гневом. Пожалуй, мне бы не хотелось встретиться с ним лицом к лицу у барьера. Что-то подсказывало мне, что с князем Корецким шутки плохи!
— Ах, да, — Рябинин снова спохватился, но слишком поздно. Мой главный подозреваемый обрел, наконец, фамилию.
У Сержа был жалкий вид, до того ему было неприятно. Он даже рот ладонью зажал, чтобы еще о чем-нибудь невзначай не проговориться.
— Из-за чего вы хотели стреляться с Радевичем? -спросил я Корецкого напрямик.
— Это личное дело, и я не обязан перед вами отчитываться! Вы за этим просили Рябинина представить вас? — осведомился он возмущенно и заходил взад-вперед по огромной светлой комнате, меряя размашистыми шагами блестящие паркетные плиты.
— Да, — согласился я. — Для меня очень важно это выяснить.
— Мне бы не хотелось вас оскорблять, — сухо проговорил Корецкий. — Но…
Я перебил его:
— Речь идет о Татьяне и ее убийце! Вы просто обязаны рассказать мне обо всем.
— Вы полицейский? — изумился князь Павел и несколько сбавил тон.
— Не совсем, — я выразился туманно, но отрицать не стал. Корецкий явно заинтересовался и посмотрел на меня уже иными глазами.
— Занятно, — промолвил он и остановился, перестав изображать из себя маятник от часов. — Я думал, что со смертью графини эта история исчерпана, — Корецкий поморщился, было заметно, что этот человек явно не страдал от горя, скорее он чувствовал облегчение от того, что «эта история», как он выразился, так благополучно разрешилась, на его взгляд.
— Вы узнали о неверности своей невесты? — высказал я свое предположение.
— Да, — ответил он с неохотой. Казалось, что слова, которые он вынужден говорить, причиняют ему физическую боль. Я сделал вывод, что Татьяна сильно ударила его по самолюбию. — Я случайно стал свидетелем отвратительной сцены… -князь замолчал. — Я надеюсь на вашу деликатность и порядочность, — произнес он, встревоженно заглянув мне в глаза. -Огласка весьма нежелательна, — добавил Корецкий. — Стыдно признаться, но я был вынужден следить за графиней и подкупить ее горничную. От нее я узнал, что Татьяна ездила в Оршу, где неделю прожила у любовника. И это девушка из порядочной семьи!
— О времена, о нравы! — чуть-слышно прокомментировал Рябинин и снова зажал свой рот, в этот раз платком, под грозным взглядом Корецкого. Вторую руку он поднял над головой, тем самым сообщив, что сдается.
— Вот тогда я его и вызвал, — продолжил князь. — И ему это вовсе не понравилось. Мерзавец, каких свет не видывал, да еще и трус! Сережу, — он кивнул на Рябинина, — я взял в секунданты. Но Таня погибла, а Радевич принес свои извинения, которые я счел для себя возможным принять, чтобы не усугублять скандала. Вот, в общем-то, и все! — Корецкий развел руками.
— Вы узнали этот перстень? — я поднес руку к свету.
Князь Павел кивнул:
— Радевич с ним никогда не расставался. Так что я его сразу признал.
— Вам известно, где ваш соперник в Петербурге остановился?
— Бывший соперник, — уточнил Корецкий. — У него особняк в Полторацком переулке, от Фонтанки недалеко.
— Au revoir, ваше сиятельство, — раскланялся я.
— Постойте, — обоатился ко мне Корецкий. — Не доверяйте Нелли!
Мне показалось, что я ослышался, а князь продолжил:
— Это она сбила с пути Татьяну, и потому ответственна за ее ужасную смерть. Эти распущенные нравы, вольнодумство, Вольтер, Руссо… Иной мужчина не знает, что делать со свободой! Что уж говорить о женщине?! Таня познакомилась с Радевичем у Орловой, на одном из ее знаменитых приемов, — добавил он.
По этому вопросу я придерживался мнения диаметрально протиположного, но спорить не стал. Всю свою жизнь во главу угла я ставил идею свободы политической и духовной, что, главным образом, и являлось причиной моего внутреннего разлада с самим собой, потому как Орден требовал подчинения беспрекословного и безоговорочного.
Я оставил Рябинина в обществе князя, а сам вернулся домой, уповая на то, что Камилла все-таки ждет меня в гостиной, развлекаемая радушной Мирой. Но все мои чаяния оказались тщетными, ибо, как заверил меня Кинрю, камеристка не приходила.
Устало опустился я на диван, и Мира в огненно-красном сари поднесла мне свое фирменные пирожные, которые я любил сильнее всех лакомств на свете. В высоком бокале слоями она разложила безе с пралине, клубнику, кремово-шоколадные шарики с дольками ананаса и залила изысканным сладким соусом из коньячного клубнично-ананасового сиропа.
— Ты меня балуешь, — сказал я ей, отправляя в рот ложечку воздушного крема с орехами.
— Яков, вы себя не бережете, — изрекла она с глубокомысленным видом. — Кутузов использует вас нещадно, а вы ему во всем потакаете.
— Ты не права, — сказал я со вздохом.
Откуда же ей было знать, что к моменту моего вступления в Орден я остался практически без средств к существованию, и именно Иван Сергеевич протянул мне руку помощи, указав тот самый единственно верный путь, ведущий к духовному обновлению и просветлению, и только благодаря его дружескому участию могли мы вести светский образ жизни, окруженные роскошью и потворствующие всем своим прихотям. Ложа сторицей оплачивала все наши расходы в лице моего щедрого поручителя и наставника.
Миру убедить мне так и не удалось, и я покинул ее, погруженную в противоречивые мысли, полную тревог и сомнений.
Я зашел в кабинет, зажег светильники, не прибегая к услугам верного valet de chambre. На угловом палисандровом столике лежала моя едва начатая тетрадь. Я раскрыл ее и перелистал исписанные страницы. Сколько всего теснилось у меня в голове, требуя выхода. Я поднял перо и задумался. За оконным стеклом стемнело, на бумагу ложились блики от витража, который переливался в неярком мерцающем свете свечей и розового фонарика под сводчатым потолком. Сколько всего хотелось мне поведать этой тетради?! Я обмакнул в чернильницу заточенное перо и приступил к изложению своего запутанного повествования. На пальце у меня по-прежнему поблескивало эмалевое кольцо, посланное волею Божьего провидения.
Лишь на рассвете спрятал я перстень, убрал дневник и поднялся в спальню, где меня ожидала разобранная постель.
Что делать дальше? Этот вопрос промучил меня еще около часа, прежде чем я сомкнул глаза и погрузился в тревожный и прерывистый сон, который так и не принес мне желательного отдохновения.
Поутру я спустился в столовую. Мира, бывшая уже на ногах, встретила меня чашкой своего неизменного черного кофе.
— Вы опять провели бессонную ночь? — осведомилась она, бросив озабоченный взгляд на сиреневые тени у меня под глазами.
Я покачал тяжелой головой, в которой каждое мое движение отдавало болью, и возразил:
— Мира, я очень ценю твою заботу, но не принимай, пожалуйста, близко к сердцу мою усталось. Она ровным счетом ничего не значит.
День выдался пасмурным, туманным. Небо сковали свинцовые тучи, грозившие проливным дождем.
К завтраку вылез осоловелый Кинрю с заспанными глазами, которые теперь превратились и вовсе в едва различимые щелочки.
— Ну, как Камилла? — осведомился он, намазывая на ломоть сдобного белого хлеба толстый слой масла. В еде он оканчательно и бесповоротно перенял русские традиции.
— Ты, как всегда, оказался прав, — вынужден был я признать справедливость его слов, как это было для меня ни прискорбно.
Утолив голод, я переоделся, набросил поверх фрака серый сюртук и направился к госпоже Сычевой, все еще не утратив надежды разыскать мадемуазель Камиллу.
— Яков Андреевич! — обрадовалась хозяйка уютного домика недалеко от Сенной. Я прошел в маленькую гостиную, уставленную далеко не новой мебелью, свидетельствующей о небольшом достатке вдовы.
— Добрый день, Дарья Степановна, — приветствовал я ее. Мы были знакомы еще с войны, на которой она потеряла сына, а я утратил лучшего друга.
Дарья Степановна распорядилась поставить чай, и через несколько минут мы уже сидели за самоваром.
— Камилла раньше служила у меня, — сказала хозяйка. — Именно я и давала ей рекомендации, чтобы устроиться к графине. Ничего плохого я о ней сказать не могла, — Дарья Степановна хлебнула свежезаваренного чая и продолжила:
— Признаться, я была удивлена, что она попросилась обратно. У Картышевых и жалование больше, да и вообще… Престиж, так сказать, — она пожала плечами и спросила заинтересованно:
— А что все же произошло? Камилла должна была зайти, а ее все нет и нет. Даже не знаю, что и думать…
— Я тоже хотел бы узнать ответ на этот вопрос, — ответил я, так и не удовлетворив ее любопытства. В итоге мой визит к Сычевой оказался безрезультатным.
Я отодвинул на окошке кретоновую занавесь. По улице сновали мелкие чиновники с кокардами на фуражках, юные гимназисты, а вдалеке замаячила фигура знакомого квартального надзирателя.
Я наспех распрощался с Дарьей Степановной и опрометью выскочил под дождь, чтобы успеть за Медведевым, который с некоторых пор возглавлял одну из столичных полицейских управ.
У меня основательно намок сюртук, прежде чем я нагнал его и ухватил за плечо прямо у Литовского замка, в котором располагались казармы Гвардейского экипажа.
— Здорово, Лаврентий Филиппович! — приветствовал я его. — Давненько не виделись!
— Яков Андреевич, вы ли это? — весело осведомился Медведев. — Увидел вас, и на душе точно ангелы запели.
— Лукавите, — заметил я, улыбаясь.
— Никак нет, — обиделся Лаврентий Филиппович. -Сердце сомлело от радости, — он оскалился белозубой улыбкой и по-заговорщически мне подмигнул.
«Вспомнил былое», — подумал я.
Медведев в масонах не состоял, но помогал мне по настоятельной просьбе одного из братьев, занимающего в столичной полиции весьма влиятельную должность.
— Много с тех пор воды утекло, Яков Андреевич, как вы в последний раз нас своим визитом удостоить изволили, — выговорил Медведев.
Неужели соскучился? Я едва удержался от язвительного замечания, потому как с Лаврентием Филипповичем мы друг друга на дух не переваривали, хотя при этом всегда за ручку здоровались. Зато, не будь на то особой нужды, готов поспорить, за две версты бы друг к другу не подошли.
— Ну вот как раз случай-то и пришелся, — ответил я. — Потолкуем?
— Чего же не потолковать? — не возражал Медведев. -Коли о деле.
— О деле, само собой, — согласился я, поеживаясь от холода. Сентябрь — сентябрем, а все-таки осень! Дождь лил не переставая, усиливаясь с каждой минутой. Мы стояли у низких и тяжелых ворот, проделанных в башне, выходящей к Литовскому мосту. Два ангела с крестом на фронтоне потемнели от сырости.
— Хорошо бы здесь тюрьму разместить, — мечтательно протянул Медведев.
— Это от чего же? — удивился я. Логика моего собеседника нередко заводила меня в тупик.
— Да место удобное, — ответил он. — Преотличные бы казематы вышли, только решеток на окнах не хватает.
Спорить я не стал, справедливо рассудив, что ему виднее.
— Извозчика бы поймать, — предложил Лаврентий Филиппович. — Все комфорту-то больше, чем мокнуть на улице.
Он шагнул прямо в лужу и замахал рукой, наконец остановив экипаж. Возница — видно с первого взгляда — пропойца, карета — самая, что ни на есть, колымага, а выбирать-то не приходится! Так мы и нырнули с Медведевым в экипаж.
— Водочки бы, — мечтательно заметил Лаврентий Филиппович. — Вмиг бы согрелись, — блаженно фантазировал он, а у самого, как и у меня, зуб на зуб не попадал.
— Куда изволите? — поинтересовался пьяный извозчик, прежде чем тронуться с места и выехать из грязи.
Мы с надзирателем переглянулись. Он вопршающе уставился на меня и подобострастно осведомился:
— У вас-то, поди, дела поважнее моего будут?! Трогать-то куда, соизвольте определиться!
Я так и не понял, издевается надо мной Медведев или и впрямь заискивает, но ответил:
— На Невский, — мой особняк располагался неподалеку.
— Так какое у вас до меня дело имеется? — Лицо Лаврентия Филипповича обрело серьезное выражение, я бы даже сказал, сделалось суровым. Он, не мигая, уставился на меня своими холодными бледно-голубыми глазами в окаймлении золотисто-рыжих ресниц.
— Я разыскиваю мадемуазель Камиллу Данре, — фамилию камеристки я выведал у любезной Дарьи Степановны. — Она исчезла со вчерашнего вечера.
— Вы обратились по нужному адресу, — ответил Медведев, поглаживая чисто выбритый подбородок.
Я воспрянул духом:
— Мадемуазель числится в задержанных?
Медведев хмыкнул.
— Мадемуазель, — произнес он медленно, выдержав лакомую паузу, — числится в невинно убиенных. А может, не так уж и в невинных? — Лаврентий Филлипович снова мне подмигнул, отчего мне и его захотелось приобщить к тому же разряду. Сердце мое упало, и последние надежды развеялись.
— Что же с ней сталось? — с замиранием в груди осведомился я.
— Труп интересующей вас особы, — продолжил надзиратель под грохот экипажа, — обнаружен на набережной Крюкова канала с явными следами насильственной смерти от удушья и с рекомендательными письмами при себе. А писаны они на названное вами имя, — добавил Медведев самодовольно. — Ранним утром, часов около семи, о такой вот находке сообщил в управу лавочник Коровкин Иван Семенович.
— Ясно, — сказал я со вздохом, заключив, что расследуемое мной дело приняло нешуточный оборот. Одной-то жертвой оно не ограничилось! А преступник, по всему видно, шутить не любит.
— Вы удолетворены? — осведомился Медведев, довольный произведенным эффектом.
— Весьма, — ответил я коротко и удержался от комментариев.
— Приехали, — сообщил извозчик.
— Если что, — крикнул мне Медведев в догонку. — Любезно просим пожаловать!
Я отозвался:
— Пренеприменно!
Итак, у меня оставался адрес Радевича, Камилла мне ничем уже помочь не могла. Смерть ее я не оплакивал, но тем не менее сожалел о случившемся.
— Яков, что с вами? — всплеснула руками Мира, когда я вернулся домой, продрогший и вымокший до нитки. — Вы сумасшедший, — заклчила она и бросилась отдавать распоряжения по поводу ванны, стола и одежды. — Это же надо! — причитала она, а я тем временем ушел к себе в кабинет глотнуть горячего кофе с коньяком и облачиться в домашнее платье.
Приведя себя в порядок, я имел долгую беседу с Кинрю, который советовал мне не соваться к Радевичу в одиночестве. Кто знает, что можно ждать от такого человека, если именно он и есть преступник? Вот только его мотивы по-прежнему оставались мне не ясны.
Я извлек из тайника пистолет, оделся как можно теплее и, под негодующими взглядами Миры, вместе с Кинрю, скрывающим свое лицо за капюшоном белого шерстяного бурнуса, отправился разыскивать дворянина Радевича, заподозренного мною во всех тяжких грехах.
Я снова решил ехать на извозчике, которого без труда остановил почти у самого дома. Рысак понес нас в сторону Полторацкого переулка, где, по моим сведениям, и должен был проживать убийца.
Дождь продолжал накрапывать, монотонно настукивая по крыше. Брызги из под колес экипажа летели в разные стороны. Кучер пару раз крикнул зазевавшемуся прохожему: «Поберегись»!
«Вот, дурни-то еще!» — пробурчал он недовольно, объезжая огромную бездонную лужу, отражавшую почти половину улицы, и хмыкнул: «Ретивые-то лошадки долго не живут!»
Петербург окунулся в туман, будто в густое сливки, дома, люди, экипажи сделались едва различимыми в сумеречном полумраке.
— Барин, приехали, — сообщил извозчик, намеренно игнорируя Кинрю, который нечаянно приоткрыл лицо.
Мы выбрались из кареты по уши в грязи. Я расплатился с извозчиком, взял Кинрю под локоть, и мы торопливо устремились с ним к освещенному подъезду. Я был почти полностью уверен, что дворянина Радевича дома не застану, но все еще продолжал на что-то надяться.
Кинрю позвонил, двери открывать, однако, никто не торопился. Мы переминались с ним с ноги на ногу, я то и дело поправлял свою шляпу, а Кинрю кутался в капюшон. Дождь усиливался, и я чувствовал, что начинаю простужаться. В горле першило, меня знобило, и я все время подкашливал. Что уж было говорить о Кинрю, привыкшем к совсем другому климату?!
— Яков, а вы уверены, что мы сможем здесь кого-то застать? — поинтересовался японец.
— Если говорить откровенно, то — нет, — признался я, поеживаясь от того, что вода стекала мне за воротник сюртука.
От стремительного порыва ветра приоткрылась калитка в чугунной литой ограде.
— Скорее сюда! — позвал Кинрю, и я поспешил за ним. Мы оказались во дворе двухэтажного особняка, окруженного маленьким сквером.
— Кто здесь? — прохрипел пожилой простуженный голос, обладатель которого отворил деревянную дверь на несмазанных петлях.
В потемках я разглядел кирпичную боковую пристройку, довольно скромных размеров и предположил, что вижу перед собой, по всей видимости, флигель привратника. Мои догадки оказались верны.
— Чего изволите? — осведомился все тот же голос и закашлялся. — Хозяина дома нет, — буркнул он, предупреждая наши вопросы. Я, наконец, адаптировался в темноте, точно заправский филин и смог рассмотреть старомодного пожилого господина в домашнем платье и туфлях на босу ногу. В руках он сжимал огарок большой свечи.
— Господин Радевич здесь проживает? — громким голосом поинтересовался я, стараясь перекричать завывания ветра, так как пройти внутрь помещения нас никто не приглашал.
— Я же сказал, что Родион Михайлович отсутствуют, -раздраженно повторил привратник, недовольный тем, что ему приходится стоять на ветру по воле каких-то чумазых незнакомцев. Меня он не видел, а вот Кинрю рассмотрел. Ветер как раз откинул капюшон у него с лица.
— Мы можем его дождаться? — я снова попробовал перекричать стихию.
— Никак нет, — ответил пожилой господин. — Они за границу отбыть изволили.
— Куда? — спросил я в отчаянии.
— Не знаю, — человек с подсвечником пожал плечами. -На предмет незваных гостей не было оставлено никаких распоряжений, — добавил он и захлопнул дверь. Мы с Кинрю переглянулись, он оставался по-прежнему невозмутимым, я только завидовал его выдержке. В лице этого японца Орден мог бы приобрести и в самом деле настоящее сокровище. Мне показалось, что даже непогода не производит на моего друга особого впечатления.
— А на вашей родине способы более гуманные? — парировал офицер.
— Речь не идет об Индии, — возмутилась Мира. — Я говорю о так называемых европейских странах, жители которых, считают себя людьми цивилизованными, — индианка перевела дух и продолжила:
— Например, я слышала, что совсем недавно стрелялся князь Корецкий, — Мира не обращала внимания на протестующие жесты ее пылкого поклонника. — Если даже такие люди!.. -возмущалась она. — А ведь за ним-то не водилась слава бретера!
Рябинин едва сдерживался, чтобы не взорваться, его щеки побагровели, от чего он перестал казаться знойным красавцем.
— Вы не правильно осведомлены! — Серж негодовал. -Эта дуэль не состоялась. Радевич вовремя спохватился и принес ему свои извине… — Рябинин осекся на полуслове, поздно сообразив, что болтает лишнее.
Я развернулся к окну таким образом, что мое лицо оставалось только в поле зрения Миры, и подмигнул своей юной сообщнице, так как она явно заслуживала аплодисментов. Теперь благодаря ее скромному участию мне стало известно имя таинственного любовника покойной графини. Кинрю посмеивался, расправляясь с цыпленком, он-то нашу игру раскусил почти с самого начала, это вам не шахматы, это куда более примитивно!
Я велел передать кучеру, чтобы запрягал экипаж, полагая, что prince Корецкий уже заждался, поскольку был предупрежден Рябининым о нашем предстоящем визите.
В карете Сергей Арсеньевич, начиная уже кое-что понимать, осведомился:
— Почему вы так интересуетесь князем Павлом и этой его проклятой дуэлью? Вы полагаете, я не заметил, что ваша индианка только и делала, что подначивала меня?
Я подумал, что Серж себе явно льстит, он ведь и в самом деле ничего не заметил. Когда в его красивую, но пустую голову закрались первые подозрения, было уже слишком поздно.
— Право же, mon cher, вы преувеличиваете.
— Не думаю, — произнес он встревоженно. — Ведь вы так и оставили без ответа мой вопрос, а это наводит на размышления. Что-то здесь нечисто! — заявил Рябинин уверенно.
— Вы, вероятно, слышали о загадачном убийстве графини Картышевой, — начал я вдоваться в подробности. Делать мне этого не хотелось, но обстоятельства обязывали.
— Ах, вот из-за чего весь сыр-бор! — стукнул себя по лбу горе-секундант. — Неужели вы подозреваете Корецкого в смерти Татьяны? — искренне изумился он. — Князь — не тот человек, — заявил Серж с уверенностью. — Стреляться — да, но чтобы руку поднять на женщину?! Это уж вы хватили!
Я не стал возражать:
— Возможно.
В этот момент я подумал о Камилле, о которой как-то забыл, увлеченный разговором о поединках. Она так и не пришла. На меня словно повеяло кладбищенским холодом, я так и видел мадемуазель где-нибудь с перерезанным горлом или простреленной головой. Неужели она унесет все свои секреты с собой в могилу?
— Что с вами? — Сергей Арсеньевич заметил мое сотояние. — У вас даже губы побелели! — воскликнул он. — Вы напуганы? Я вас уверяю, князь Павел — не убийца!
Я смог лишь тихонько кивнуть в ответ, так как перед моими глазами маячил могильный камень.
— Не уберег душу людскую? — вопрошал с небес громовой голос.
Я в ответ еле слышно прошептал:
— Errare humanum est! Однако Рябинин меня расслышал.
— Что вы там на латыни про ошибки толкуете? — осведомился он.
Я перевел:
— Человеку свойственно ошибаться!
— С Корецким как раз тот случай! — снова заладил Серж свое, но взгляд своих жарких глаз от эмалевого перстня не отводил.
— Неужели вам мой перстень так понравился, что вы только на него и смотрите всю дорогу?! — поинтересовался я, окончательно придя в себя после своего мрачноватого видения.
Рябинин смутился:
— Сапфир играет красиво, огранка тонкой работы, — это он в полумраке экипажа рассмотрел. Я с трудом удержался от улыбки.
— Ой ли?
Карету снова тряхнуло, Рябинин уперся локтем мне в бок.
— У вас все хиханьки да хаханьки, — обиделся он. -Нехорошо обижать нового друга.
Я серьезно согласился:
— Нехорошо. Только в чем же обида?
— Видал я уже где-то это ваше кольцо, только вспомнить никак не могу, где именно, — Сергей Арсеньевич нахмурился, наморщил лоб и обхватил свою голову руками, от чего стал похож на скульптуру античного мыслителя.
— А не у князя ли? — осведомился я, снимая перстень и поднося его поближе к глазам Сергея.
— Нет — возразил Рябинин. — Точно не у Корецкого, -уверенно заверил меня кавалергард.
Я стал осознавать, что одна из моих блестящих версий затрещала по швам. Но, слава всемогущему Богу, у меня оставалась еще одна, и не менее блестящая!
— Как мне снова увидеть Миру? — жалобным голосом спросил меня Серж, выходя из кареты. Яркий сноп солнечного света ударил нам обоим в глаза, и я зажмурился. Не люблю такие ослепительные закаты!
— Яков, я к вам обращаюсь, — настаивал Рябинин.
— Вот бы с ней и поговорили на эту тему! — я усмехнулся, прекрасно понимая, что бравый кавалергард не будет пользоваться успехом у моей индианки.
— Так я могу нанести вам новый визит?! — обрадовался Рябинин, сверкнув черными глазами, и ослепительно заулыбался.
— C`est bien, — ответил я. — Хорошо!
Я с удивлением обнаружил, что выступаю в роли Мириного опекуна.
Водрузив кольцо на свое прежнее место, я в сопровождении моего нового друга направился в сторону княжеского особняка, который встречал нас огромными колоннами куполообразной ротонды.
Миновав анфиладу освещенных лампами комнат с высокими потолками, мы вошли в парадный зал, где нас ожидал Корецкий.
Я с интересом оглядывался по сторонам. Нередко жилище способно так много поведать о склонностях и пристрастиях своего хозяина!
Стены особняка были укращены величественным античным орнаментом, от всей обстановки веяло холодом имперского Рима. Я невольно поежился, и мне показалось, что на Сергея этот монументальный дом производит такое же впечатление. Но я мог и ошибаться. Как никак, он давно водил дружбу с его хозяином!
Корецкому на вид было лет около тридцати пяти-сорока, он производил впечатление серьезного человека, я бы даже сказал — сурового, мрачного. Взглянув на него единожды, я был готов оправдать Татьяну во всех ее смертных грехах. Одет, тем не менее, Павел был с иголочки, франтом: темно-серый фрак с чуть завышенной талией, черный бархатный воротник, фарфоровые пуговицы, мышиные панталоны.
Я представился:
— Яков Андреевич Кольцов, отставной поручик Преображенского полка, — и протянул хозяину руку для рукопажатия. На пальце синим огнем сверкнул сапфир в перекрестном свете свечей.
Квадратный, словно выточенный из куска мрамора подбородок князя задрожал.
Он глухо спросил:
— Откуда у вас это кольцо?
Пожалуй, я такого вопроса не ждал и воспринял его слова как откровенный цинизм. Мелькнула невероятная догадка: может, каяться начнет?
— Нашел, — ответил я честно.
Князю удалось взять себя в руки.
— Вероятно, — коротко бросил он.
— Вспомнил! — воскликнул Рябинин. — Ну, конечно же!
— Что вы вспомнили? — я затаил дыхание.
— Да это же перстень Радевича!
Лицо князя Корецкого стало чернее тучи.
— Серж, я же вас просил не упоминать при мне имени этого человека, — произнес он с нескрываемым гневом. Пожалуй, мне бы не хотелось встретиться с ним лицом к лицу у барьера. Что-то подсказывало мне, что с князем Корецким шутки плохи!
— Ах, да, — Рябинин снова спохватился, но слишком поздно. Мой главный подозреваемый обрел, наконец, фамилию.
У Сержа был жалкий вид, до того ему было неприятно. Он даже рот ладонью зажал, чтобы еще о чем-нибудь невзначай не проговориться.
— Из-за чего вы хотели стреляться с Радевичем? -спросил я Корецкого напрямик.
— Это личное дело, и я не обязан перед вами отчитываться! Вы за этим просили Рябинина представить вас? — осведомился он возмущенно и заходил взад-вперед по огромной светлой комнате, меряя размашистыми шагами блестящие паркетные плиты.
— Да, — согласился я. — Для меня очень важно это выяснить.
— Мне бы не хотелось вас оскорблять, — сухо проговорил Корецкий. — Но…
Я перебил его:
— Речь идет о Татьяне и ее убийце! Вы просто обязаны рассказать мне обо всем.
— Вы полицейский? — изумился князь Павел и несколько сбавил тон.
— Не совсем, — я выразился туманно, но отрицать не стал. Корецкий явно заинтересовался и посмотрел на меня уже иными глазами.
— Занятно, — промолвил он и остановился, перестав изображать из себя маятник от часов. — Я думал, что со смертью графини эта история исчерпана, — Корецкий поморщился, было заметно, что этот человек явно не страдал от горя, скорее он чувствовал облегчение от того, что «эта история», как он выразился, так благополучно разрешилась, на его взгляд.
— Вы узнали о неверности своей невесты? — высказал я свое предположение.
— Да, — ответил он с неохотой. Казалось, что слова, которые он вынужден говорить, причиняют ему физическую боль. Я сделал вывод, что Татьяна сильно ударила его по самолюбию. — Я случайно стал свидетелем отвратительной сцены… -князь замолчал. — Я надеюсь на вашу деликатность и порядочность, — произнес он, встревоженно заглянув мне в глаза. -Огласка весьма нежелательна, — добавил Корецкий. — Стыдно признаться, но я был вынужден следить за графиней и подкупить ее горничную. От нее я узнал, что Татьяна ездила в Оршу, где неделю прожила у любовника. И это девушка из порядочной семьи!
— О времена, о нравы! — чуть-слышно прокомментировал Рябинин и снова зажал свой рот, в этот раз платком, под грозным взглядом Корецкого. Вторую руку он поднял над головой, тем самым сообщив, что сдается.
— Вот тогда я его и вызвал, — продолжил князь. — И ему это вовсе не понравилось. Мерзавец, каких свет не видывал, да еще и трус! Сережу, — он кивнул на Рябинина, — я взял в секунданты. Но Таня погибла, а Радевич принес свои извинения, которые я счел для себя возможным принять, чтобы не усугублять скандала. Вот, в общем-то, и все! — Корецкий развел руками.
— Вы узнали этот перстень? — я поднес руку к свету.
Князь Павел кивнул:
— Радевич с ним никогда не расставался. Так что я его сразу признал.
— Вам известно, где ваш соперник в Петербурге остановился?
— Бывший соперник, — уточнил Корецкий. — У него особняк в Полторацком переулке, от Фонтанки недалеко.
— Au revoir, ваше сиятельство, — раскланялся я.
— Постойте, — обоатился ко мне Корецкий. — Не доверяйте Нелли!
Мне показалось, что я ослышался, а князь продолжил:
— Это она сбила с пути Татьяну, и потому ответственна за ее ужасную смерть. Эти распущенные нравы, вольнодумство, Вольтер, Руссо… Иной мужчина не знает, что делать со свободой! Что уж говорить о женщине?! Таня познакомилась с Радевичем у Орловой, на одном из ее знаменитых приемов, — добавил он.
По этому вопросу я придерживался мнения диаметрально протиположного, но спорить не стал. Всю свою жизнь во главу угла я ставил идею свободы политической и духовной, что, главным образом, и являлось причиной моего внутреннего разлада с самим собой, потому как Орден требовал подчинения беспрекословного и безоговорочного.
Я оставил Рябинина в обществе князя, а сам вернулся домой, уповая на то, что Камилла все-таки ждет меня в гостиной, развлекаемая радушной Мирой. Но все мои чаяния оказались тщетными, ибо, как заверил меня Кинрю, камеристка не приходила.
Устало опустился я на диван, и Мира в огненно-красном сари поднесла мне свое фирменные пирожные, которые я любил сильнее всех лакомств на свете. В высоком бокале слоями она разложила безе с пралине, клубнику, кремово-шоколадные шарики с дольками ананаса и залила изысканным сладким соусом из коньячного клубнично-ананасового сиропа.
— Ты меня балуешь, — сказал я ей, отправляя в рот ложечку воздушного крема с орехами.
— Яков, вы себя не бережете, — изрекла она с глубокомысленным видом. — Кутузов использует вас нещадно, а вы ему во всем потакаете.
— Ты не права, — сказал я со вздохом.
Откуда же ей было знать, что к моменту моего вступления в Орден я остался практически без средств к существованию, и именно Иван Сергеевич протянул мне руку помощи, указав тот самый единственно верный путь, ведущий к духовному обновлению и просветлению, и только благодаря его дружескому участию могли мы вести светский образ жизни, окруженные роскошью и потворствующие всем своим прихотям. Ложа сторицей оплачивала все наши расходы в лице моего щедрого поручителя и наставника.
Миру убедить мне так и не удалось, и я покинул ее, погруженную в противоречивые мысли, полную тревог и сомнений.
Я зашел в кабинет, зажег светильники, не прибегая к услугам верного valet de chambre. На угловом палисандровом столике лежала моя едва начатая тетрадь. Я раскрыл ее и перелистал исписанные страницы. Сколько всего теснилось у меня в голове, требуя выхода. Я поднял перо и задумался. За оконным стеклом стемнело, на бумагу ложились блики от витража, который переливался в неярком мерцающем свете свечей и розового фонарика под сводчатым потолком. Сколько всего хотелось мне поведать этой тетради?! Я обмакнул в чернильницу заточенное перо и приступил к изложению своего запутанного повествования. На пальце у меня по-прежнему поблескивало эмалевое кольцо, посланное волею Божьего провидения.
Лишь на рассвете спрятал я перстень, убрал дневник и поднялся в спальню, где меня ожидала разобранная постель.
Что делать дальше? Этот вопрос промучил меня еще около часа, прежде чем я сомкнул глаза и погрузился в тревожный и прерывистый сон, который так и не принес мне желательного отдохновения.
Поутру я спустился в столовую. Мира, бывшая уже на ногах, встретила меня чашкой своего неизменного черного кофе.
— Вы опять провели бессонную ночь? — осведомилась она, бросив озабоченный взгляд на сиреневые тени у меня под глазами.
Я покачал тяжелой головой, в которой каждое мое движение отдавало болью, и возразил:
— Мира, я очень ценю твою заботу, но не принимай, пожалуйста, близко к сердцу мою усталось. Она ровным счетом ничего не значит.
День выдался пасмурным, туманным. Небо сковали свинцовые тучи, грозившие проливным дождем.
К завтраку вылез осоловелый Кинрю с заспанными глазами, которые теперь превратились и вовсе в едва различимые щелочки.
— Ну, как Камилла? — осведомился он, намазывая на ломоть сдобного белого хлеба толстый слой масла. В еде он оканчательно и бесповоротно перенял русские традиции.
— Ты, как всегда, оказался прав, — вынужден был я признать справедливость его слов, как это было для меня ни прискорбно.
Утолив голод, я переоделся, набросил поверх фрака серый сюртук и направился к госпоже Сычевой, все еще не утратив надежды разыскать мадемуазель Камиллу.
— Яков Андреевич! — обрадовалась хозяйка уютного домика недалеко от Сенной. Я прошел в маленькую гостиную, уставленную далеко не новой мебелью, свидетельствующей о небольшом достатке вдовы.
— Добрый день, Дарья Степановна, — приветствовал я ее. Мы были знакомы еще с войны, на которой она потеряла сына, а я утратил лучшего друга.
Дарья Степановна распорядилась поставить чай, и через несколько минут мы уже сидели за самоваром.
— Камилла раньше служила у меня, — сказала хозяйка. — Именно я и давала ей рекомендации, чтобы устроиться к графине. Ничего плохого я о ней сказать не могла, — Дарья Степановна хлебнула свежезаваренного чая и продолжила:
— Признаться, я была удивлена, что она попросилась обратно. У Картышевых и жалование больше, да и вообще… Престиж, так сказать, — она пожала плечами и спросила заинтересованно:
— А что все же произошло? Камилла должна была зайти, а ее все нет и нет. Даже не знаю, что и думать…
— Я тоже хотел бы узнать ответ на этот вопрос, — ответил я, так и не удовлетворив ее любопытства. В итоге мой визит к Сычевой оказался безрезультатным.
Я отодвинул на окошке кретоновую занавесь. По улице сновали мелкие чиновники с кокардами на фуражках, юные гимназисты, а вдалеке замаячила фигура знакомого квартального надзирателя.
Я наспех распрощался с Дарьей Степановной и опрометью выскочил под дождь, чтобы успеть за Медведевым, который с некоторых пор возглавлял одну из столичных полицейских управ.
У меня основательно намок сюртук, прежде чем я нагнал его и ухватил за плечо прямо у Литовского замка, в котором располагались казармы Гвардейского экипажа.
— Здорово, Лаврентий Филиппович! — приветствовал я его. — Давненько не виделись!
— Яков Андреевич, вы ли это? — весело осведомился Медведев. — Увидел вас, и на душе точно ангелы запели.
— Лукавите, — заметил я, улыбаясь.
— Никак нет, — обиделся Лаврентий Филиппович. -Сердце сомлело от радости, — он оскалился белозубой улыбкой и по-заговорщически мне подмигнул.
«Вспомнил былое», — подумал я.
Медведев в масонах не состоял, но помогал мне по настоятельной просьбе одного из братьев, занимающего в столичной полиции весьма влиятельную должность.
— Много с тех пор воды утекло, Яков Андреевич, как вы в последний раз нас своим визитом удостоить изволили, — выговорил Медведев.
Неужели соскучился? Я едва удержался от язвительного замечания, потому как с Лаврентием Филипповичем мы друг друга на дух не переваривали, хотя при этом всегда за ручку здоровались. Зато, не будь на то особой нужды, готов поспорить, за две версты бы друг к другу не подошли.
— Ну вот как раз случай-то и пришелся, — ответил я. — Потолкуем?
— Чего же не потолковать? — не возражал Медведев. -Коли о деле.
— О деле, само собой, — согласился я, поеживаясь от холода. Сентябрь — сентябрем, а все-таки осень! Дождь лил не переставая, усиливаясь с каждой минутой. Мы стояли у низких и тяжелых ворот, проделанных в башне, выходящей к Литовскому мосту. Два ангела с крестом на фронтоне потемнели от сырости.
— Хорошо бы здесь тюрьму разместить, — мечтательно протянул Медведев.
— Это от чего же? — удивился я. Логика моего собеседника нередко заводила меня в тупик.
— Да место удобное, — ответил он. — Преотличные бы казематы вышли, только решеток на окнах не хватает.
Спорить я не стал, справедливо рассудив, что ему виднее.
— Извозчика бы поймать, — предложил Лаврентий Филиппович. — Все комфорту-то больше, чем мокнуть на улице.
Он шагнул прямо в лужу и замахал рукой, наконец остановив экипаж. Возница — видно с первого взгляда — пропойца, карета — самая, что ни на есть, колымага, а выбирать-то не приходится! Так мы и нырнули с Медведевым в экипаж.
— Водочки бы, — мечтательно заметил Лаврентий Филиппович. — Вмиг бы согрелись, — блаженно фантазировал он, а у самого, как и у меня, зуб на зуб не попадал.
— Куда изволите? — поинтересовался пьяный извозчик, прежде чем тронуться с места и выехать из грязи.
Мы с надзирателем переглянулись. Он вопршающе уставился на меня и подобострастно осведомился:
— У вас-то, поди, дела поважнее моего будут?! Трогать-то куда, соизвольте определиться!
Я так и не понял, издевается надо мной Медведев или и впрямь заискивает, но ответил:
— На Невский, — мой особняк располагался неподалеку.
— Так какое у вас до меня дело имеется? — Лицо Лаврентия Филипповича обрело серьезное выражение, я бы даже сказал, сделалось суровым. Он, не мигая, уставился на меня своими холодными бледно-голубыми глазами в окаймлении золотисто-рыжих ресниц.
— Я разыскиваю мадемуазель Камиллу Данре, — фамилию камеристки я выведал у любезной Дарьи Степановны. — Она исчезла со вчерашнего вечера.
— Вы обратились по нужному адресу, — ответил Медведев, поглаживая чисто выбритый подбородок.
Я воспрянул духом:
— Мадемуазель числится в задержанных?
Медведев хмыкнул.
— Мадемуазель, — произнес он медленно, выдержав лакомую паузу, — числится в невинно убиенных. А может, не так уж и в невинных? — Лаврентий Филлипович снова мне подмигнул, отчего мне и его захотелось приобщить к тому же разряду. Сердце мое упало, и последние надежды развеялись.
— Что же с ней сталось? — с замиранием в груди осведомился я.
— Труп интересующей вас особы, — продолжил надзиратель под грохот экипажа, — обнаружен на набережной Крюкова канала с явными следами насильственной смерти от удушья и с рекомендательными письмами при себе. А писаны они на названное вами имя, — добавил Медведев самодовольно. — Ранним утром, часов около семи, о такой вот находке сообщил в управу лавочник Коровкин Иван Семенович.
— Ясно, — сказал я со вздохом, заключив, что расследуемое мной дело приняло нешуточный оборот. Одной-то жертвой оно не ограничилось! А преступник, по всему видно, шутить не любит.
— Вы удолетворены? — осведомился Медведев, довольный произведенным эффектом.
— Весьма, — ответил я коротко и удержался от комментариев.
— Приехали, — сообщил извозчик.
— Если что, — крикнул мне Медведев в догонку. — Любезно просим пожаловать!
Я отозвался:
— Пренеприменно!
Итак, у меня оставался адрес Радевича, Камилла мне ничем уже помочь не могла. Смерть ее я не оплакивал, но тем не менее сожалел о случившемся.
— Яков, что с вами? — всплеснула руками Мира, когда я вернулся домой, продрогший и вымокший до нитки. — Вы сумасшедший, — заклчила она и бросилась отдавать распоряжения по поводу ванны, стола и одежды. — Это же надо! — причитала она, а я тем временем ушел к себе в кабинет глотнуть горячего кофе с коньяком и облачиться в домашнее платье.
Приведя себя в порядок, я имел долгую беседу с Кинрю, который советовал мне не соваться к Радевичу в одиночестве. Кто знает, что можно ждать от такого человека, если именно он и есть преступник? Вот только его мотивы по-прежнему оставались мне не ясны.
Я извлек из тайника пистолет, оделся как можно теплее и, под негодующими взглядами Миры, вместе с Кинрю, скрывающим свое лицо за капюшоном белого шерстяного бурнуса, отправился разыскивать дворянина Радевича, заподозренного мною во всех тяжких грехах.
Я снова решил ехать на извозчике, которого без труда остановил почти у самого дома. Рысак понес нас в сторону Полторацкого переулка, где, по моим сведениям, и должен был проживать убийца.
Дождь продолжал накрапывать, монотонно настукивая по крыше. Брызги из под колес экипажа летели в разные стороны. Кучер пару раз крикнул зазевавшемуся прохожему: «Поберегись»!
«Вот, дурни-то еще!» — пробурчал он недовольно, объезжая огромную бездонную лужу, отражавшую почти половину улицы, и хмыкнул: «Ретивые-то лошадки долго не живут!»
Петербург окунулся в туман, будто в густое сливки, дома, люди, экипажи сделались едва различимыми в сумеречном полумраке.
— Барин, приехали, — сообщил извозчик, намеренно игнорируя Кинрю, который нечаянно приоткрыл лицо.
Мы выбрались из кареты по уши в грязи. Я расплатился с извозчиком, взял Кинрю под локоть, и мы торопливо устремились с ним к освещенному подъезду. Я был почти полностью уверен, что дворянина Радевича дома не застану, но все еще продолжал на что-то надяться.
Кинрю позвонил, двери открывать, однако, никто не торопился. Мы переминались с ним с ноги на ногу, я то и дело поправлял свою шляпу, а Кинрю кутался в капюшон. Дождь усиливался, и я чувствовал, что начинаю простужаться. В горле першило, меня знобило, и я все время подкашливал. Что уж было говорить о Кинрю, привыкшем к совсем другому климату?!
— Яков, а вы уверены, что мы сможем здесь кого-то застать? — поинтересовался японец.
— Если говорить откровенно, то — нет, — признался я, поеживаясь от того, что вода стекала мне за воротник сюртука.
От стремительного порыва ветра приоткрылась калитка в чугунной литой ограде.
— Скорее сюда! — позвал Кинрю, и я поспешил за ним. Мы оказались во дворе двухэтажного особняка, окруженного маленьким сквером.
— Кто здесь? — прохрипел пожилой простуженный голос, обладатель которого отворил деревянную дверь на несмазанных петлях.
В потемках я разглядел кирпичную боковую пристройку, довольно скромных размеров и предположил, что вижу перед собой, по всей видимости, флигель привратника. Мои догадки оказались верны.
— Чего изволите? — осведомился все тот же голос и закашлялся. — Хозяина дома нет, — буркнул он, предупреждая наши вопросы. Я, наконец, адаптировался в темноте, точно заправский филин и смог рассмотреть старомодного пожилого господина в домашнем платье и туфлях на босу ногу. В руках он сжимал огарок большой свечи.
— Господин Радевич здесь проживает? — громким голосом поинтересовался я, стараясь перекричать завывания ветра, так как пройти внутрь помещения нас никто не приглашал.
— Я же сказал, что Родион Михайлович отсутствуют, -раздраженно повторил привратник, недовольный тем, что ему приходится стоять на ветру по воле каких-то чумазых незнакомцев. Меня он не видел, а вот Кинрю рассмотрел. Ветер как раз откинул капюшон у него с лица.
— Мы можем его дождаться? — я снова попробовал перекричать стихию.
— Никак нет, — ответил пожилой господин. — Они за границу отбыть изволили.
— Куда? — спросил я в отчаянии.
— Не знаю, — человек с подсвечником пожал плечами. -На предмет незваных гостей не было оставлено никаких распоряжений, — добавил он и захлопнул дверь. Мы с Кинрю переглянулись, он оставался по-прежнему невозмутимым, я только завидовал его выдержке. В лице этого японца Орден мог бы приобрести и в самом деле настоящее сокровище. Мне показалось, что даже непогода не производит на моего друга особого впечатления.