– Вы сказали «соседка». Как вас понимать? – он демонстративно перевел взгляд на Гвоздикина.
– Очень просто, – проговорила я. – Господин Гвоздикин, закройте дверь и останьтесь около нее. А вы, господин Пряхин или Алтынников, как вам больше нравится, соблаговолите ответить мне на несколько вопросов.
– Да кто вы такая, – недовольно, но, не теряя хладнокровия, произнес Пряхин. – И почему я должен вам отвечать на какие-то вопросы? И вообще, извольте объясниться, что все это значит? Вы врываетесь в мой номер, что-то требуете. Я вот сейчас обслугу вызову и…
– Обслугу можете вызвать, – согласилась я. – Только несколько позже. А для начала ответьте мне, сударь, где вы были в понедельник, третьего числа с двух до пяти часов дня.
– Это что, допрос? – всплеснул руками Пряхин, и на его лице появилась глумливая улыбка. – Боже, какая прелесть, теперь у нас, что в полиции и дамы служат?!
– Да, – солгала я.
– Тогда давайте честь по чести, – предложил Пряхин, – предоставьте документы. – Я сурово на него взглянула, и он, коротко хохотнув, поднял руки и добавил: – Ну, хотя бы представьтесь, госпожа дознавательница.
– Екатерина Алексеевна Арсаньева, – отчеканила я. – Довольны? А теперь соблаговолите ответить на поставленный вопрос, а не то…
– А не то… – подхватил он, все так же подозрительно щурясь.
Я достала из-под полы ротонды пистолет.
– О, – произнес он тихо, – это серьезный аргумент. – Чем обязан?
– Сядьте, – я указала дулом на кресло. – У меня к вам вопросы, как я уже говорила. Если вас интересует, на законном ли основании я здесь, то не волнуйтесь, на законном. Сейчас прибудет старший полицмейстер подполковник Поздняков.
– О, – все так же тихо проговорил Пряхин, – это тоже серьезно. – Он прошел к креслу, опустился в него и закинул ногу на ногу. – В таком случае, давайте подождем вашего полицмейстера.
Я постояла в нерешительности. Невозмутимость Пряхина поставила меня в тупик. Я растерянно повернулась к Гвоздикину и это была моя роковая ошибка. Пряхин, воспользовавшись моим замешательством, проворно поднялся из кресла, подскочил к письменному столу, выдвинул ящик и, когда я обернулась на звук, на меня уже был наставлен пистолет. На Аполлинария Евгеньевича был направлен другой. Я замерла, Гвоздикин сдавленно вскрикнул.
– Ну что, госпожа Арсаньева, если это, конечно, ваше настоящее имя, – проговорил Пряхин, неприятно оскалясь, – похоже, что ваша затея не удалась?
– Это отчего же? – тихо спросила я, не сводя взгляда с черного кружка не больше гривенника размером, направленного мне в лоб.
– Да оттого, милая, что я сейчас вас тут обоих положу и – адье!
– Ничего не выйдет, Пряхин, – медленно выговаривая слова, сказала я. – Сейчас сюда прибудет…
– Слышал уже! – рявкнул Пряхин и тут мне подумалось, что он действительно причастен к Никиному похищению, иначе не стал бы так нервничать и уж, тем более, угрожать. – Только ничего и у него не выйдет! Жоржа Пряхина голыми руками не возьмешь! Встать к стене! – Я сделала несколько шагов назад и уперлась спиной в стену. – Пистолет на пол! – я выпустила пистолет из рук.
Пряхин ловко поддел его носком правой ноги и пнул, пистолет отлетел под стол.
– Так-то лучше! – воскликнул он и отступил назад, к одному из кресел. Только сейчас я заметила, что в кресле лежит его бобровая шуба с суконным верхом, цилиндр и трость, а на полу возле стоит кожаный саквояж. – Ну, что ж, милая дама и ее спутник, – он презрительно усмехнулся, – прощайтесь.
– Но я не понимаю, – проговорила я, все еще не веря, что он действительно собирается нас убить, – вы что, хотите нас застрелить? Но за что?
– А за то, что вы лезете не в свои дела. И за то, что я не привык оставлять свидетелей.
– Свидетелей чего? – я все же, несмотря на отчаянное мое положение, хотела узнать о его причастности к Никиному похищению. – Того, что это вы похитили Нику Селезнева, убили лакея, а затем и горничную? – я решила пойти ва-банк.
– Бред! – отмахнулся он. – В любом случае, теперь это не важно. Простились? – Он поднял пистолеты. – Сначала, я думаю, дама…
– Вам не удастся скрыться! – заявила я.
– Милая, здесь не так уж высоко, пока сюда сбегутся людишки, в числе которых пусть, так уж и быть, окажется, ваш полицмейстер, я уже буду далеконько! Прощайте, сударыня, – ухмыльнулся он.
Я видела, как его палец лег на курок. Осторожно, чтобы не нервировать его, левой рукой, спрятанной под подолом ротонды, я нащупала свой второй пистолет и собралась уже было одновременно отшатнуться вправо и выхватить пистолет, но тут случилось неожиданное.
– Нет! – завопил Гвоздикин и вытащил из-за пазухи свое оружие.
Тут же грянул выстрел, затем еще один, и еще. Я шарахнулась в сторону. Комната заполнилась пороховым дымом, я услышала вскрик, затем звук падающего тела и выстрелила в том направлении, где еще мгновением раньше был Пряхин. Я практически ничего не видела, глаза слезились, в горле першило, но я надеялась, что попаду. Расстояние было небольшим и промахнуться было бы сложно, тем более, учитывая эффект неожиданности. Я слышала, как Пряхин кашляет, перемежая кашель проклятиями, но затем послышался звук разбиваемого стекла, и я с ужасом поняла, что он убегает. Я метнулась в направлении окна, наткнулась на кресло, пребольно ударилась коленом, отпихнула его в сторону, но тщетно.
Когда я приблизилась к разбитому, распахнутому окну и дым в комнате от порывов морозного ветра относительно рассеялся, я с отчаянием поняла, что преступнику удалось скрыться.
Глава десятая
Я метнулась к Гвоздикину и в этот момент в дверь громко и настойчиво постучали. Я открыла и увидела на пороге Позднякова и нескольких человек, по всей видимости, из обслуги.
– Екатерина Алексеевна! – вскричал Михаил Дмитриевич, – Что здесь произошло?!
– Позже, – коротко ответила я. – Сейчас важнее другое.
Я осмотрела Аполлинария Евгеньевича, который лежал на полу у стены в неестественной позе и обнаружила, что он довольно серьезно ранен в грудь. Кровь уже успела пропитать рубашку и фрак.
– Скорее, – проговорила я, обращаясь к обслуге, – ему нужен врач.
– Он ранен? – спросил Поздняков и тоже принялся осматривать Гвоздикина. – Живей, чего уставились?! – прикрикнул он на людей. – Немедленно доставьте сюда доктора!
Два человека спешно ретировались. Осталось еще трое, которые, под «командованием» Позднякова, уложили несчастного Гвоздикина, пребывающего в бессознательном состоянии, на диван. Пальто и фрак с него сняли, расстегнули рубашку, и господин подполковник велел принести таз с водой и несколько полотенец. Рану промыли, оказалось, что пуля вошла в правую сторону грудной клетки и вполне могла задеть легкое. А это означало, что рана может быть практически смертельной, тем более, если учесть, что он потерял много крови.
В комнате из-за разбитого окна было довольно холодно, поэтому Поздняков велел занавесить окно, что и было сделано незамедлительно. Двое молодых парней закрыли распахнутые рамы и занавесили окно парой одеял.
– Хорошо, – сказал Поздняков. – А теперь, милая Екатерина Алексеевна, расскажите мне, что же здесь все-таки случилось? Я села в кресло и принялась рассказывать о том, каким неудачным оказалось нынешнее «приключение». И зачем только я выбрала такое легкомысленное определение для столь опасной затеи!
* * *
Врач, Николай Густафович Рюккер, прибыл довольно быстро. Он осмотрел Гвоздикина и вынес вердикт – пуля прошла навылет. Николай Густафович обработал рану и заверил, что легкое, слава Богу, не задето, но из-за большой потери крови ранение может оказаться довольно опасным. Правда, Аполлинарий Евгеньевич был молодым человеком, а это давало шанс на то, что его организм все-таки справится. За ним необходим был постоянный уход и, посоветовавшись, мы решили, что следует отвезти нашего пострадавшего к Селезневым. Рюккер заявил, что сам будет сопровождать Гвоздикина и, дав пациенту болеутоляющего, Аполлинария Евгеньевича, закутав в одеяла, осторожно спустили вниз и разместили в моем возке. Степан, кучер бывалый, осторожно повез Гвоздикина к селезневскому дому, а мы с господином Поздняковым сели в его сани и поехали следом.
Его превосходительство оказался дома. Гвоздикина устроили в своей комнате, Николай Густафович дал последние указания и обещался заехать завтра.
Затем мы прошли в хозяйский кабинет и устроились там для «военного совета». Я снова рассказала, теперь уже генералу, что произошло, выпустив при этом из рассказа некоторые деликатные подробности, касающиеся отношений Елизаветы Михайловны с графом Успенским. В принципе, получилась довольно гладкая история и версия в моем изложении выглядела весьма правдоподобной и довольно стройной, тем более, в свете последних событий. А именно – поведения этого самого Жоржа Пряхина. Теперь уже даже Поздняков не сомневался, что злоумышленник именно заезжий шулер.
Его превосходительство также вполне согласился с подобным предположением, тем более, что теперь похититель не казался призраком. У него было имя, плоть, привычки, характер и уже это выглядело предпочтительнее. Гораздо легче иметь дело с реальным человеком, нежели с неизвестной злобной силой.
Я извинилась перед Селезневым за то, что не смогла задержать преступника. Но кто бы мог подумать, что мсье Пряхин так ловок и непредсказуем. Конечно, о том, что он лихач уже говорил способ, которым он зарабатывал себе на жизнь, но все же. Откуда, например, мне было знать, что он в эту ночь готовился покинуть гостиницу? И, кстати, куда он собирался съехать? И что он будет столь решителен в своих действиях? Настолько решителен, что попытается убить нас с Гвоздикиным? Как бы там не было, но теперь господин Пряхин или Алтынников, как кому угодно, представлялся мне человеком куда как опасным.
Поздняков собирался откланяться, заявив, что немедленно поставит все управление на ноги, Пряхина нужно найти.
– Не стоит торопиться, – заметила я. – Если похититель Пряхин, а именно к этому мы сейчас склоняемся, то он непременно заявит о себе. В самом ближайшем времени. Выкуп за мальчика назначен немалый, он ни за что не упустит такой шанс. Да и найти его сейчас будет непросто. Он, скорее всего, где-нибудь затаился и ждет удобного момента. А если вы сейчас, Михаил Дмитриевич, привлекаете всех своих сотрудников, то просто спугнете Пряхина и еще неизвестно, чем это может обернуться для Ники. На кону жизнь ребенка, не забывайте об этом.
– Резонно, – проговорил Поздняков, а Валерий Никифорович только тяжело вздохнул. – Но что нам в таком случае делать?
– Ждать, – просто ответила я. – Пряхин заявит о себе в ближайшее время. Так мне кажется. Не в его интересах надолго задерживаться в городе. Он далеко не глуп, поверьте. И он довольно опасен. Кстати, Валерий Никифорович, вы просматривали почту? Нет ли там каких сообщений?
– А что? – встрепенулся генерал. – Прошлое письмо, насколько я помню, было просто подброшено под дверь, причем здесь почта?
– Ну, хотя бы притом, – ответила я, – что не следует и эту возможность сбрасывать со счетов. Теперь Пряхин будет более осторожным и не станет рисковать, пытаясь подбросить письмо под дверь, даже при помощи уличного мальчишки. А почта?.. Словом, надо бы посмотреть, для проформу хотя бы, – закончила я.
– Хорошо, – устало согласился генерал и принялся просматривать корреспонденцию, лежащую на письменно столе. Я внимательно за ним наблюдала. Его превосходительство отбросил несколько конвертов в сторону, затем вскрыл один, пробежал глазами и тоже отложил, потом – другой, снова отложил. И, наконец, взяв в руки третий, он прищурился, пробежал глазами еще раз надпись на конверте, нервным движением надорвал край, вытащил тонкий лист, прочел раз, другой, третий и, растерянно глядя на нас с Михаилом Дмитриевичем, прошептал:
– Oui, vous aver raison…
– Когда? – коротко спросила я.
– Завтра, – и его превосходительство протянул нам бумагу.
На обычном белом листе было начертаны четыре коротких фразы:
«Суббота. Десять вечера. Театральная площадь. Петрушечный балаган».
* * *
Меня поразила только одна вещь – последнее письмо было написано по-русски. То, что Пряхин выбрал Театральную площадь, я не удивилась. Очень легко затеряться в разноцветной, гуляющей людской толпе. Так меньше шансов, что на тебя обратят внимание, а тем более – запомнят. Петрушечный балаган, насколько я имела представление, стоял на самом краю аттракционов, на углу Никольской улицы. Опять же, очень удобно, можно незаметно подойти и также незаметно скрыться, прихватив деньги. Даже не придется отпускать извозчика. Мальчика можно оставить там же, на углу Никольской. Народу там поменьше, так что нетрудно будет обнаружить ребенка. Удобно, очень удобно. И вряд ли кто-то обратит внимание на человека с…
– Вы намерены передать выкуп? – спросила я у Валерия Никифоровича.
– Конечно! – воскликнул он. – Вы еще спрашиваете?
– А в чем? В саквояже?
– Я не думал… Возможно, – проговорил Селезнев. – А что, это важно?
– Может оказаться важным, – вместо меня ответил Поздняков. – По крайней мере, те, кто будут участвовать в задержании преступника, точно должны знать, в какой именно сумке вы передадите деньги.
– Вы что, хотите его задержать?
– А вы, ваше превосходительство, разве вы хотите, чтобы злодей скрылся с деньгами? – парировал Поздняков. – Его нужно задержать! Я подключу к операции наилучших своих филеров. Они встанут по периметру и мы выловим этого Пряхина, – Михаил Дмитриевич довольно потер руки. – Будет знать!
– Только одно, – вступила в разговор я. – Помните, что Пряхин очень осторожен, у него наверняка наметанный взгляд, и если он почувствует слежку, то никто не сможет гарантировать, что Ника останется в живых.
У Селезнева заблестели от слез глаза, но сейчас нужно было отставить сантименты в сторону и сосредоточиться на поимке шантажиста. Ставкой в этой игре была Никина жизнь, и потому я вовсе не собиралась сейчас предаваться горю, нужно было тщательно подготовиться. Об этом я и заявила. Мужчины со мной полностью согласились, и Валерий Никифорович даже постарался и взял себя в руки.
– Нужно помнить и о том, – продолжила я, – что Пряхин, хотя и пытался убить нас с господином Гвоздикиным, но не может быть до конца уверен в том, что ему это удалось. Значит, повторюсь еще раз – он будет осторожен вдвойне. Я его видела и смогу узнать. И он это непременно учтет.
Мы продолжили обсуждение в том же духе и, наконец, когда за окнами уже начало светлеть и небо из черного стало серым, мы, усталые, но вполне довольные стали прощаться с его превосходительством, условившись встретиться с ним ближе к вечеру.
По нашему плану выходило, что Селезнев ни в коем случае не должен был оставаться на площади, хотя Валерий Никифорович и очень рвался в бой, но мы настояли на том, чтобы он ожидал известий в карете, неподалеку от условленного места. На этом, в основном, настаивала я, опасаясь любых неожиданностей, любого вмешательства.
Агенты Позднякова, переодетые, как говорится, кто во что горазд, должны были занять наблюдательные посты вдоль Никольской, а также Московской улиц, с тем чтобы проследить, в каком направлении отправится наш «объект». Пытаться схватить его на площади, полной людей, не представлялось возможным. И потом, нужно было дождаться момента, когда он возьмет саквояж и оставит мальчика.
Я, со своей стороны, решила погулять неподалеку от балагана в назначенное время. Учитывая то, что внешность Пряхина мне была известна, я могла его заметить раньше филеров. Хотя… Хотя и он, конечно, мог заметить меня. Причем, еще раньше, чем я его. Я обещала мужчинам, что буду предельно внимательна и постараюсь одеться так, чтобы меня было не так уж просто узнать.
– Кстати, – резонно заметил Поздняков, – а вам не кажется, что точно таким же образом рассуждает и Пряхин? Он ведь тоже может прибегнуть к маскараду.
Да, Михаил Дмитриевич был прав. Но все же, я решила, что следует тщательно осмотреть место, а затем уже, пожалуй, и посидеть где-нибудь неподалеку в карете. Я не могла пропустить операцию!
Словом, уже в начале шестого утра, мы с господином подполковником, покинули Селезнева.
* * *
Естественно, что, вернувшись домой, первым делом я решила выспаться. Поэтому, легко перекусив, я отправилась в спальню. Алена, помогая мне раздеваться, сообщила, что вчера вечером приезжал господин Лопатин и, не застав меня дома, очень расстроился.
Я немного пожалела о том, что так сложилось, однако, почувствовав вдруг неимоверную усталость, после бессонной и весьма богатой на события ночи, уснула тотчас, едва моя голова коснулась подушки. Однако предварительно я велела Алене разбудить меня часов в шесть пополудни.
Алена разбудила меня в семь, сославшись на то, что «оченно было жаль вас тревожить, барыня, так-то сладко вы почивали». Она заявила, что и вовсе не стала бы меня будить, но вновь прибыл господин Лопатин и моей своенравной горничной ничего не оставалось, кроме как, рискуя навлечь на свою голову мое недовольство, все же меня разбудить. Недовольство она, конечно, на себя навлекла, но времени у меня было не так уж много, а потому я ограничилась грозно сдвинутыми бровями и нестрогим выговором.
Я велела просить Лопатина обождать и, приказав горничной готовить платье и обед, стала обдумывать новое «приключение». Употребив это выражение в очередной раз, я даже несколько расстроилась, памятуя о том, как печально окончилось оно в прошлый раз. Потому я тут же переименовала предстоящее событие. Обозначила на сей раз его по-военному – операцией.
Выбрав в качестве экипировки светло-бирюзовое платье с узором в стиле «меандр», я спустилась в гостиную, где меня уже заждался Серж. Он, увидев меня, искренне улыбнулся и нежно поцеловал мою руку.
– Где вы пропадали, Катенька, – ласково обратился он ко мне (я также позволила называть себя по имени), – можно ли полюбопытствовать? Я был вчера у вас, однако же не застал. Что-то случилось?
– Да, кое-что, – ответила я уклончиво. – Не угодно ли отобедать? Составите мне компанию?
– О, oui. С удовольствием.
Мы прошли в столовую и, каюсь, за сытным вкусным обедом, я таки рассказала Сержу о случившемся с маленьким Николя. Мне давно хотелось поведать ему эту печальную историю, однако прежде меня всякий раз что-то удерживало от откровенности. Почему я не смолчала в тот вечер? Увы, это до сих пор остается для меня загадкой. Возможно, мне просто нужно было выговориться, возможно – мне было невыносимо знание того, что Серж, ставший для меня к тому времени, человеком близким, до сих пор находится в стороне, но более всего, возможно, что моя разговорчивость была вызвана тем, что в тот вечер, на «операции», мне просто необходим был союзник. Человек, который находился бы рядом и, в случае чего, смог бы помочь. Агенты Позднякова, хоть и должны были находиться поблизости, но отчего-то не вызывали у меня спокойной уверенности в удачном завершении сего предприятия. Словом, что теперь пытаться искать причину моему тогдашнему рассказу? Это бесполезно…
Я рассказала и этого довольно. Серж, естественно, был очень взволнован услышанным. Он тут же вызвался помочь, хотя некоторое время и был удивлен тем, что я так вплотную занимаюсь расследованием Никиного похищения. Но, вспомнив, кем был мой супруг – а также некоторые разговоры, что ходили о моей скромной персоне; мое умение обращаться с пистолетами; мои собственные рассказы о некоторый событиях, в которых мне уже доводилось принимать активное участие; мое содействии полиции – господин Лопатин, наконец, сложил все вышеперечисленное воедино и вполне удовлетворился. В его глазах зажегся восхищенный огонек и, склонившись и нежно поцеловав мою руку, он проговорил:
– Да, Катенька, чем больше я вас узнаю, тем больше вами восхищаюсь! Бог видит, я никогда не встречал такую необыкновенную женщину!
От этих слов мое сердце сладко сжалось, и я подумала… Но нет, passons, это слишком личное, чтобы можно было доверить бумаге…
* * *
Итак, в половине девятого мы с Сержем выехали из моего дома. Наш путь лежал, естественно, на Театральную площадь. Я считала, что необходимо тщательно осмотреть назначенное в письме место и территорию вокруг него. По дороге мы заехали к Селезневым, правда, ненадолго. Сергей Александрович сказал мне, что был уже нынче у генерала, обсуждал кое-какие дела, а потому вызвался остаться в возке, я согласилась и, едва только поведала его превосходительству о собственных планах на предстоящую ночь, как тут же вернулась. Господин Селезнев должен был выехать в начале десятого и, оставив ровно в десять, в петрушечном балагане саквояж, вернуться в карету, которая, как было заранее решено, должна его дожидаться на углу Московской.
Я взяла с собой свои пистолеты, поскольку, даже несмотря на присутствие Сержа, рядом с которым я чувствовала себя куда как спокойнее и решительнее, я изрядно волновалась. Еще бы, думалось мне, от сегодняшнего мероприятия полностью зависит судьба Ники. Мне как-то не верилось, что уже через несколько часов мы вновь сможем увидеть Николая Валерьевича. И именно оттого, что я прекрасно осознавала всю полноту ответственности, что ложилась на нас нынче, мне было совсем неспокойно.
Театральная площадь, как и всю неделю, являла собой довольно красочное зрелище. Было довольно многолюдно, а у обозначенного балагана толпилось человек десять народу, по виду, больше мещане. Я зорко посматривала по сторонам, пока шла прогулочным шагом с Лопатиным. Филеров, которые должны были быть уже на месте, я не заметила. Сие обстоятельство меня очень порадовало. Значит, у господина Позднякова действительно высокопрофессиональные агенты.
Однако я также не заметила ни одной подозрительно личности, что могла бы, при ближайшем рассмотрении, оказаться небезызвестным нам мошенником. Но, посмотрев на брегет, я несколько успокоилась. Времени до назначенного часа оставалось еще предостаточно.
Пока же мы с Сергеем Александровичем решили, что будем создавать вид празднопрогуливающихся и вскоре вовсе смешались с толпой. Чтобы не вызвать ничьих подозрений, мы купили блинов с семгой, горячего сбитня, а затем решили прокатиться на «дилижанах». Мне, по понятным причинам, не было весело. Очень уж окружающий меня антураж напоминал тот самый день, когда мы так же гуляли на площади, а в это время в селезневском особняке…
По тем же понятным причинам я изо всех сил старалась скрыть свое дурное настроение и все более растущее беспокойство. Однако похоже, что оно вполне успело передаться Сержу, потому что он перестал пытаться меня развеселить и сам погрузился в угрюмую молчаливость, так не свойственную его натуре. Мы двое, должно быть, по своему внутреннему расположению, являли разительный контраст с окружающей обстановкой и прочими гуляющими.
Без пяти минут десять, я увидела, как из остановившихся на Московской улице саней, вышел генерал Селезнев. В руках у него был знакомый мне саквояж. Его превосходительство немного постоял, как бы в нерешительности, окинул взглядом открывавшийся вид и, широкими, уверенными шагами направился к балагану. Мы с Лопатиным, не спеша, двинулись в том же направлении.
Представление в балагане только что закончилось, и зрители понемногу начали расходиться. Его превосходительство заглянул внутрь разноцветного шатра и, исчезнув там всего лишь на пару минут, вышел. На обратном его пути к саням, мы столкнулись, и по его короткому, отчаянному и молящему взгляду, я тут же поняла внутреннее состояние его превосходительства. От этого мое настроение еще более ухудшилось. И, тем не менее, мы остановились и даже перебросились несколькими, ничего не значащими фразами. Затем генерал Селезнев, не в силах скрыть своего волнения, удалился, а мы продолжили свою прогулку.
Я с минуты на минуту ожидала, что из балагана выйдет человек с саквояжем. Даже если ему удалось незамеченному проникнуть внутрь, что, признаюсь честно, было бы нетрудно, то уж выйти-то оттуда незамеченным ему не удастся. Мы с Сержем обошли балаган вокруг, при этом я потребовала, чтобы он немедленно рассказал мне какой-нибудь забавный анекдот. Серж лишь на мгновение задумался и тут же принялся что-то увлеченно говорить, я разулыбалась, старательно делая вид, что безумно увлечена его рассказом, хотя на самом деле не слышала ни одного слова. Я не спускала глаз с выхода из балагана. Сейчас, вот сейчас…
Цветастые полы шатра распахнулись, и я замерла, инстинктивно сжав руку Лопатина, которую он мне любезно предложил в качестве опоры. Бог знает, кого я ожидала увидеть… Хотя и прекрасно отдавала себе отчет в том, что Пряхин наверняка прибегнет к переодеванию. Но все же, я была уверена, что узнаю его, узнаю тут же…
Словом, я замерла, Лопатин смолк, краем глаза я успела заметить неподалеку двоих скоморохов, которые как-то странно, по-собачьи подобрались, и еще успела подумать, что вот, это наверно и есть агенты Позднякова. Из шатра появилась грузная баба из простых. Она была одета в широченную цветную, местами довольно выгоревшую, юбку, в потертую заячью кацавейку, в цветастый платок, надетый так, что лица ее практически невозможно было разобрать в свете газовых фонарей и завязанный узлом на самой макушке. Обычная дворовая баба. Я судорожно выдохнула, не сумев скрыть свое разочарование.