Александр Арсаньев
Похищение
* * *
Итак, снова здравствуйте. Позвольте представиться – Александр Арсаньев, ваш покорный слуга. И снова хочу представить на ваш суд очередной «шедевр» литературного творчества моей пра-, пра-, пра-… тетушки по отцовской линии – Екатерины Алексеевны Арсаньевой.
Для тех, кто прочел первые четыре романа, это имя, смею надеяться, стало не просто знакомым, но и близким, а тем, кто еще не знаком с творчеством моей многообожаемой тетушки, разрешите сделать небольшое вступление.
Для начала я расскажу, как, собственно, попали в мои руки записки тетушки. Это случилось в ту пору моей жизни, когда, кажется, почва ушла из-под ног окончательно и бесповоротно. Мне исполнилось сорок, и я оказался на мели в полном смысле этого слова, т. е. во всех отношениях. И именно тогда, когда, да простит мне Господь, я подумывал о том, не расстаться ли вовсе с таким жалким существованием, совершенно неожиданно раздался телефонный звонок, который оказался для меня судьбоносным. Мне сообщили о том, что я получил наследство от одной из родственниц моего отца – дом в Саратове. Недолго думая, я вступил в право наследования, и вот в этом-то доме, построенном в 1867 году я и обнаружил клад – сундук, доверху наполненный бумагами моей дальней родственницы. Бумаги представляли собой как дневниковые записи, так и готовые повести и рассказы, посвященные событиям из жизни моей замечательной и, не побоюсь этого слова, выдающейся родственницы – Екатерины Арсаньевой.
Тетушка моя родилась в Саратове в 1830 году, в богатой и довольно знатной семье. Она, естественно, получила отличное образование, владела несколькими языками и вообще, для того времени являлась особой, как бы сейчас выразились, довольно «продвинутой». Когда пришло время, Катя вышла замуж за Александра Христофоровича Арсаньева, занимавшего в ту пору должность главного следователя полицейского управления. К сожалению, жизнь в браке с этим благородным и достойным человеком для Катеньки не была долгой. Он погиб во цвете лет от руки злоумышленников, и Катя осталась вдовой в свои неполные двадцать семь.
Мужа своего госпожа Арсаньева трепетно любила, и их отношения, судя по документам, являли собой предмет зависти, так они были хороши. И молодая вдова, не верившая в то, что супруг, человек здоровый и жизнерадостный, вдруг мог умереть от сердечного приступа, решилась на небывалый по тем временам шаг – расследовать обстоятельства смерти ее любимого супруга. Поскольку в годы супружества она многому научилась у Александра Христофоровича относительно методов расследования, то это ей удалось и, собственно, этому расследованию и посвящены первые две книги данного сериала.
А затем уже позже Екатерина Алексеевна решила заниматься частным сыском и далее. Естественно, что в те времена ни о каких лицензиях не было и речи, впрочем, как и о гонорарах, а потому ma tante занималась этим исключительно «из любви к искусству». Позже, уже на стыке веков, тетушка решила попробовать восстановить события ее жизни по памяти, а чаще по своим дневникам, которые имела привычку вести, и написала не один десяток повестей и романов в жанре криминального романа, только зарождавшегося тогда в России.
Я с небывалым энтузиазмом принялся за исследование литературного наследия и, более того, взял на себя труд перевести (поскольку большей частью они были написаны на французском) и отредактировать все эти труды, с тем, чтобы ознакомить с ними и вас, дорогой читатель. На данный момент вышло уже четыре тома, в которых моя дорогая tante расследует различные преступления. Сейчас на ваш суд я представляю пятое произведение.
К слову сказать, за это время я успел уже, как это говорят, «насобачиться» и теперь уже перевод наследия для меня не так труден. Кроме того, я решил, что могу (могу ли?) несколько дополнить общую картину повествования и потому постарался раздобыть некоторые, весьма редкие, документы того времени. Но в целом я попытался сохранить ту форму изложения, что избрала себе моя родственница, несмотря на собственные ремарки и комментарии, а это вызвано в первую очередь тем, что стиль повествования середины ХIХ века все же заметно отличается от современного.
Вот, пожалуй, и все, что я хотел бы сказать в своем вступлении. Но я с вами еще не прощаюсь, поскольку не раз еще возникну на страницах этого романа, так что – до встречи и приятного вам чтения…
Глава первая
Начать, пожалуй, следует с января 1859 года…
Этот сезон обещался быть крайне интересным. Совсем недавно на нашей саратовской сцене дебютировал Николай Карлович Милославский, прекрасно игравший характерных героев и героев-любовников, а чуть позже вступил на сцену и Петр Михайлович Медведев.
В городе поговаривали, что новая постановка с двумя этими замечательными актерами в главных ролях, автора Сухово-Кобылина, превосходит все ожидания. Пьеса называлась «Свадьба Кречинского», Милославский играл самого Кречинского, а Медведев выступал в роли Расплюева.
К моему стыду, я эту пьесу еще не видела. Но, тут же хочу оправдаться – я собиралась посмотреть ее нынче, т. е. в этом сезоне. Дело в том, что я пролежала добрую часть осени и зиму в лихорадке, которую подхватила еще в деревне. Получилось, что я провела все эти дни до Рождества дома и лишь на Святки смогла появиться в обществе.
К превеликому моему сожалению и Шурочка, и Петр решили провести эту зиму в столице, и я пребывала долгие дни в совершенном одиночестве. Пока болезнь прогрессировала, я, в принципе, об этом не жалела – не слишком мне хотелось, чтобы меня наблюдал кто-то в таком не авантажном виде, но после, когда я пошла на поправку, мне, признаться, очень не хватало их общества. Некоторое разнообразие вносили частые их письма из Санкт-Петербурга, но вот описания столичных увеселений больше вызывали во мне чувства не совсем подобающие. Я скучала в своем заточении, а оттого порой и завидовала моим друзьям…
Рождество в этом году выпало на понедельник, и Дворянское собрание, как всегда, расстаралось и устраивало балы едва ли не каждый день. Еще бы, время, когда их можно было бы устраивать, достаточно ограничено – всего несколько недель и придет Масленица, а после нее и Великий пост. А это означает, что на семь недель никаких развлечений, по крайней мере, общественных. Останутся только частные вечера, но на них, как правило, и народу поменьше, да и веселья такого не предвидится.
Десятого числа, в четверг, я наконец-то собралась с духом и, критически осмотрев себя в зеркале, решилась посетить городской бал. Приглашение пришло еще позавчера, причем, князь Владимир Алексеевич Щербатов, наш предводитель дворянства, прислал начертанную собственноручно записку, в которой просил меня непременно быть. Человек он был воспитанный и приятный во всех отношениях, водил дружбу с моим покойным мужем и у меня, право слово, совсем не было повода отказывать ему, тем более что и самочувствие мое вполне позволяло поехать. К тому же в своей записке Владимир Алексеевич сообщил, что приехал из столицы его кузен, генерал Селезнев, со всем своим семейством.
Этого генерала, теперь уже в отставке, знавала некогда еще моя матушка, поскольку человек он был в возрасте, сейчас ему, по моим подсчетам, было около пятидесяти лет. Родился Валерий Никифорович здесь, в Саратове, а, как только вошел в сознательный возраст, лет десять ему тогда, наверное, исполнилось, все семейство переехало в столицу. Папенька господина Селезнева был военным и дослужился до полковника, да и сын пошел по его стопам. В первую же Турецкую компанию пошел на фронт, отличился, а затем и стал продвигаться по службе. За последнюю компанию, что была в пятьдесят третьем – пятьдесят шестом годах, получил орден Св. Анны 2-й степени, Императорскою Короною украшенного, с мечами над орденом, как и полагается. Затем медали: за обе Турецкие войны, взятие приступом Варшавы, Польский знак 4-й степени за военное достоинство и знак отличия беспорочной службы за ХХ лет. После этого Валерий Никифорович благополучно вышел в отставку.
Произошло сие знаменательное событие в прошлом году, наш предводитель дворянского собрания даже ездил погостить к своему кузену в те дни. Познакомился с его семьей и, думается, пригласил его в Саратов с ответным визитом.
Кстати, о семье немолодого генерала следует сказать отдельно. Он, судя по салонным разговорам, мужчина еще очень крепкий, женился поздно, девять лет назад, т. е. в возрасте сорока лет. Супругу взял моложе себя на двадцать один год, девушка из хорошей семьи, как говорили, молода, красива, с ангельским характером. Елизавета Михайловна родила Селезневу дочь, а три года назад подарила и сына. В целом о них говорили, что люди они приятные, воспитанные и гостеприимные. Честно говоря, мне хотелось с ними познакомиться.
Я позвала Алену и приказала приготовить мне платье. За время болезни я изрядно похудела и побледнела, а потому решила, что лучше всего надеть что-нибудь светлое, иначе моя нездоровая бледность будет слишком явно свидетельствовать о недавней болезни. А это, само собой, повлечет различные пересуды, от которых мне, честно признаться, хотелось бы уклониться. И так не обойдется без вопросов о моем здоровье. Словом, остановилась на бледно-розовом платье с только что вошедшим в моду кринолином, расшитым миленькими алыми розочками и с не слишком глубоким декольте, дабы не смущать мужчин чересчур выпирающими ключицами и, снова повторюсь – не вызывать пересудов у дам.
К пяти часам платье было готово, прическа уже уложена и, одевшись, я села в сани. Дворянское собрание, в котором и проводился нынешний бал, располагалось недалеко – в центральной части Саратова, на улице Московской, – и, когда Степан остановил сани у подъезда, я поняла, что прибыла далеко не первой. Здесь уже был, судя по стоящим тут же крытым возкам с гербами на дверцах, сам губернатор, Алексей Дмитриевич Игнатьев, а также вице-губернатор Василий Павлович Александровский. Сие означало, что нынешний вечер обещался быть очень насыщенным, поскольку любое появление наших губернских начальников сопровождалось ажиацией, такие уж они были люди…
Я вздохнула, вышла из саней и направилась к особняку. В просторной прихожей меня встретили два новых лакея в расшитых золотом зеленых ливреях. Я оставила им свою песцовую ротонду и, осмотрев свое отражение в настенном зеркале в резной раме, поправила локоны и проследовала по направлению к бальной зале.
Бальная зала была украшена весьма мило: еловыми лапами и гирляндами, а в центре стояла наряженная высокая ель. Я вошла, обменялась кивками с несколькими знакомыми, отметила, что нынче губернатор выглядит молодцом и о чем-то оживленно беседует со своим помощником, чиновником особых поручений, надворным советником Ананием Дмитриевичем Волоховым и предводителем дворянства – Владимиром Алексеевичем.
Дамы нашего общества, как всегда, блистали, я перемолвилась несколькими словами с некоторыми из них и тут же попала в поле зрения Михаила Дмитриевича Позднякова, занимавшего должность старшего полицмейстера. С ним мы были в теплых, дружеских отношениях, он весьма уважал моего покойного супруга и нередко составлял мне компанию на таких вот вечерах, с тех пор, как я овдовела, поскольку сам танцевал редко и предпочитал посидеть в уголке и побеседовать. Ему нужен был благодарный слушатель, коим я нередко и являлась.
Мы поздоровались и Михаил Дмитриевич, человек редкого такта, даже не спросил ничего о моей болезни, однако заметил, что я хорошо выгляжу, за что получил от меня благосклонную улыбку. Танцевать я не собиралась, поэтому мы прошли с ним к одному из диванов и сели.
– Ну, как у вас дела? – спросила я Позднякова. – Что нового произошло в городе за время моего вынужденного «заточения»?
– Ох, Екатерина Алексеевна, – театрально вздохнул Михаил Дмитриевич, – да разве ж у нас может произойти что-то, что было бы достойно вашего интереса? Никак нет-с… Все по-прежнему. Начальство, – тут он понизил голос почти до шепота, – гуляет, берет взятки, делает нагоняй подчиненным и неугодным, по театрам ходят… А так, – он пожал плечами и стал говорить в своей обычной манере, – боле ничего. Pardon, и по своей части хвастать ничем не могу, – Михаил Дмитриевич сделал печальные глаза. – Поверите ли, Екатерина Алексеевна, никакой занятной истории в запасе не имею…
– Не может быть! – вскинула я брови в притворном изумлении. – Как это, подполковник, вы – и вдруг не имеете, что рассказать?!
Дело в том, что Михаил Дмитриевич слыл изрядным рассказчиком, у него была преотличнейшая память, и он мог развлекать историями из собственной практики не один час. Правда, справедливости ради, следует заметить, что далеко не все из этих историй были приличными и не многие из наших дам выражали желание их послушать, но я, да и моя подруга Шурочка, слушали Михаила Дмитриевича с интересом.
– Eh, bien, – вздохнул он. – Хорошо, дорогая моя Екатерина Алексеевна, только из уважения к вам, – он лукаво стрельнул глазами. – Только прошу, ente nous, обещаете?
– Конечно, – ответила я, – это останется между нами…
– Итак… – начал было он, я приготовилась слушать, но увы…
Здесь в дверях залы появился, надо полагать, сам генерал Селезнев с супругою, поэтому мое внимание незамедлительно переключилось на эту блистательную, не побоюсь этого слова, пару.
Валерий Никифорович и вправду оказался мужчиной представительным и, по всей видимости, действительно довольно крепким, как и говорила молва. Об этом, по крайне мере, весьма красноречиво свидетельствовала его высокая, крупная фигура с военной выправкой и гордо посаженная голова. Черты лица его были приятными, хотя несколько резковатыми – большой прямой нос, круглые светло-ореховые глаза, яркие губы под шикарными усами с редкой проседью, с подусниками и густыми бакенбардами. Чем-то он походил на императора, и из этого я сделала вывод, что генерал по своим убеждениям не иначе, как поклонник императора. Он был в расшитом золотом мундире и при всех своих регалиях. Держался бодро и производил впечатление внушительное.
Его супруга, Елизавета Михайловна, довольно высокая для женщины, обладала завидной статью. Светлые густые волосы причесаны на парижский манер, платье замечательного цвета пармских фиалок, с декольте, с широким кринолином. Оно прекрасно сочеталось с ее васильковыми глазами. На белоснежной шее Елизаветы Михайловны было надето прекрасное бриллиантовое колье, в центре которого сияли и переливались в свете люстр два больших изумруда и три, не меньшего размера, сапфира. Должно быть, такое украшение стоило целое состояние.
Черты ее спокойного и красивого лица были мягкими – небольшой аккуратный носик уточкой, пухлые губы, легкий румянец на нежных щеках, высокий чистый лоб. Она и вправду была чудо как хороша. Я подумала о том, что мы с Елизаветой Михайловной почти ровесницы, но, глядя на ее стройную фигуру и беззаботное выражение лица, даже как-то не верилось, что она – почтенная дама и мать семейства, так она была непосредственна и по юному свежа.
– Михаил Дмитриевич, – обратилась я к Позднякову, дождавшись паузы в его рассказе, – а ведь это, должно быть и есть Селезневы, в честь которых, неофициально, конечно, и устроен этот бал. Не так ли?
Поздняков проследил за моим взглядом. Генерала с супругой уже приветствовал князь Щербатов. Их окружили влиятельнейшие люди нашего города и, судя по всему, генералу пришлось по вкусу такое внимание. Он оживленно о чем-то говорил, улыбался, даже, похоже, шутил. Елизавета Михайловна так же была приветлива и мила. Михаил Дмитриевич согласно закивал головой.
– Да, это и есть главный гость нынешнего вечера. Вас еще не представили? – я качнула головой. – Ну, что ж, это вполне поправимо. Думаю, что Владимир Алексеевич непременно исправит это нынче же.
Я улыбнулась, вспомнив сопроводительную записку предводителя дворянства. В итоге так и оказалось. Господин Щербатов представил меня генералу и его супруге чуть позже. Генерал оказался шутником и весельчаком, супруга же, наоборот, дамой великосветской и сдержанной. Я была приглашена к ним на обед в субботу. Елизавета Михайловна, похоже, очень любила своих детей, поскольку настояла на том, чтобы ушли они с вечера немного раньше, сославшись на то, что дети одни. Селезнев благосклонно отнесся к пожеланию жены, и они отправились в числе первых.
Я за весь вечер потанцевала только с Поздняковым, не потому, что кавалеров больше не нашлось, а потому что чувствовала еще небольшую слабость после болезни. Тем не менее, Елизавета Михайловна, прежде чем покинуть Дворянское собрание, успела станцевать несколько туров вальса. По всему было заметно, что она пришлась, как это говорится, ко двору и пользовалась большой популярностью среди наших кавалеров. Да и супруг ее тоже, надо сказать, на месте не сидел, не то, чтобы протанцевал весь вечер, но все же…
Я, пожалуй, обратила внимание только на графа Успенского, молодого и весьма привлекательного человека, одного из лучших наших женихов. Точнее, даже не на него, а на то, как переглядывались они с Селезневой. Не удивлюсь, подумала я, если Вадим Сергеевич, так звали Успенского, вскорости станет в генеральском доме частым гостем.
С бала я уехала сразу после Селезневых, сославшись на слабость. Владимир Алексеевич был очень мил и даже проводил меня, напомнив о том, что я обещала быть в субботу у его кузена на обеде. Мы попрощались, и я поехала домой, совершенно уставшая от непривычного шума, от музыки, лиц, освещения. Да, думала я, все же даже такой перерыв в светских развлечениях неминуемо сказывается на нашем восприятии…
Здесь, милый читатель, позвольте ненадолго возникнуть мне. Дело в том, что дальнейшие несколько страниц текста местами просто невозможно разобрать, во-первых, из-за того, что чернила выцвели, а во-вторых, из-за того, что писаны они на французском, а я, к моему великому сожалению, небольшой знаток французского языка. Но в целом, могу сказать, что говорится здесь о том самом обеде у Селезневых, причем с подробным описанием блюд. А я и тут не обладаю обширными познаниями и даже сам не могу понять, что обозначают те или иные названия. Посему прощу прощения и пропускаю несколько страниц, чтобы не утомлять вас дословным пересказом и перейти непосредственно к действиям, имеющим прямое отношение к сюжету повести.
* * *
Так прошло чуть больше месяца…
Выяснилось, что генерал, выйдя в отставку, решил не просто погостить в нашем городе несколько дней, а пожить здесь хотя бы два-три года, отдохнуть, как он выразился, от столичного шума и суеты.
Двадцать второго февраля я была приглашена к Селезневым на обед в честь маленького Николая Валерьевича. Мальчику исполнялось три годика и родители, не чаявшие души в своем малыше, решили устроить самый настоящий праздник. Среди приглашенных не было нашего губернатора, он уехал в столицу по каким-то там делам, и, несмотря на то, что всего приглашенных было человек тридцать – совсем немного, праздник удался на славу.
Ника, так звали в семье младшего Селезнева, от обилия подарков буквально светился. Мальчуган он был крепенький, сообразительный и шустрый. Я и сама его успела полюбить с тех пор, как впервые увидела, оказавшись на обеде у Селезневых. Ника был похож на отца – те же ореховые глаза и каштановые кудри, да и по характеру, скорее был в папеньку, нежели в маменьку. А его сестрица, моя тезка, наоборот, вела себя очень сдержанно и благообразно, особенно для девочки восьми лет. У нее были русые волосы и голубые глаза и, как мне подумалось, из нее могла получиться в будущем настоящая красавица, ничем не хуже маменьки.
Селезневы принимали просто, в доме у них царила атмосфера благодушия и искреннего гостеприимства, что было очень приятно. С детьми они не были строги, скорее даже наоборот. Дети имели практически полную свободу, проводили немало времени с родителями, что по нынешним временам все же редкость. В столице, как рассказали мне, за младшими Селезневыми приглядывала гувернантка, француженка по происхождению, как говорили, дама строгая. Сейчас мадемуазель Эттингер была отпущена к своим родным, обосновавшимся где-то на водах, и ее приезда ожидали на масленой, а пока за детьми присматривала горничная Глаша.
Глафира была обучена грамоте, в доме служила с самого детства, отличалась спокойным и ровным характером, сообразительностью, что так ценится в хороших слугах, и пользовалась у Елизаветы Михайловны доверием, к тому же, дети свою Глашу просто обожали. Внешности девушка была приятной и неброской, с длинной светло-русой косой, в теле, с широкоскулым лицом, большими серыми глазами и улыбчивым ртом.
За прошедшее время я уже успела сдружиться с Елизаветой Михайловной, бывала у них в доме довольно часто и принимали меня там запросто, как свою. Из нашего общества таким расположением пользовался, за исключением кузена генерала, только граф Успенский. Как я и подумала еще на январском балу, этот молодой и блистательный человек, хотя и немного шалопай, ухаживал за Елизаветой Михайловной трепетно, но настойчиво. Признаюсь, меня несколько удивляло то спокойствие, с которым к ухаживаниям Успенского относился Валерий Никифорович, но потом я решила, что он, возможно, просто доверяет своей супруге. К слову сказать, Елизавета Михайловна принимала ухаживания Вадима Сергеевича с легкой, едва насмешливой улыбкой, но ни разу в моем присутствии не позволила себе ничего лишнего. Так что и меня перестали терзать сомнения относительно ее верности генералу и доброго ее имени.
Однако вернусь к приему в честь маленького Ники. По этому поводу мальчика впервые нарядили в костюмчик а-ля гренадер и этот наряд, судя по всему, пришелся ему по вкусу. Я приехала одной из первых. Поздоровавшись с хозяевами и подарив маленькому Нике замечательную, английского производства, деревянную лошадку на колесиках, выкрашенную в черный цвет, с густой льняной гривой и хвостом (я выписала ее из столицы, обратившись по случаю в письме к Шурочке с просьбой присмотреть какую-нибудь хорошую игрушку для мальчика), я прошла в угол убранной цветами залы и присела на диван, наблюдая за тем, как Ника, тут же оседлав мой подарок, попросил Глашу покатать его. Горничная сразу же взялась за шелковую уздечку и покатила новоявленного наездника в малую гостиную. Николай Валерьевич, похоже, был доволен и выглядел бравым военным, вооружившись деревянной саблей и то и дело крича своему Буцефалу (или горничной?): «Но! Но!»
Я улыбнулась, наблюдая за мальчуганом. Однако скоро начали съезжаться гости и, спустя короткое время, Николай Валерьевич, получивший все полагающиеся ему подарки, был отправлен в детскую, а гостям объявили, что через два часа будет подан обед в честь именинника.
Оглядев приглашенных, прогуливающихся по комнате в ожидании угощения, я заметила вездесущего господина Позднякова, который, встретившись со мной глазами, вежливо раскланялся с небольшой компанией кавалеров и дам, с которыми он вел какую-то скучно-светскую беседу (это было заметно по безнадежно-тоскующему взгляду госпожи Тереньтевой, а также по едва заметным аристократическим зевкам князя Шипина) и, не спеша, с приятной улыбкой направился в мою сторону.
– Bon suar, – сказал он и наклонился поцеловать мою руку. – Вы прекрасно выглядите, дорогая Екатерина Алексеевна.
– Благодарю вас, Михаил Дмитриевич, – улыбнулась я. – Присаживайтесь, расскажите, как поживаете.
– Mersi, – он сел рядом. – Да что я? Как вы-то поживаете? У меня все по-прежнему: служба, дом и друзья… – он сделал жест рукой. – Кстати, вы знаете последнюю новость?
– О чем? – спросила я.
– О новом столичном назначении, – я изобразила интерес и отрицательно покачала головой.
– Non? – спросил он. – Тогда слушайте. Вы ведь знаете, что в нашей удельной конторе с некоторый пор образовалась вакансия на место управляющего?
– Я кивнула.
– Так вот, сударыня, нам его назначили… Причем, – тут Михаил Дмитриевич сделал большие глаза, – личность весьма интересная… Николай Александрович Мордвинов, сын столичного сенатора, который в начале тридцатых управлял небезызвестным Третьим отделением. Однако сынок, видно, не в отца пошел, – Поздняков слегка усмехнулся. – В сорок девятом привлекался к делу петрашевцев, а в пятьдесят пятом и вовсе был арестован по подозрению в распространении антиправительственных прокламаций в Тамбовской губернии… Представляете?
– Революционер? – удивилась я.
– Ну, по крайней мере, из сочувствующих, – констатировал Михаил Дмитриевич. – Оправдали, конечно, молодого человека исключительно благодаря папенькиному заступничеству, а нынче, восьмого числа, назначили указом к нам-с…
– Да… – задумчиво проговорила я. – Теперь, пожалуй, понятно, зачем наш губернатор так спешно поехал в столицу…
– Oui, – удовлетворенно кивнул головой Поздняков. – Представляете, какие чувства испытал Алексей Дмитриевич, узнав о таком назначении? С его-то патологической ненавистью ко всем революционно настроенным гражданам?
– Я снова согласно закивала.
– Он даже не посчитался с тем, что действующий губернский комитет об устройстве и улучшении быта крестьян, как вы знаете, требует его присутствия. И пока наш губернатор в отъезде, от князя Щербатова требуется большая работоспособность.
Тут мое внимание привлекла незнакомая молодая пара, появившаяся в дверях. Мужчина был довольно высок, худощав и строен, волосы у него были светлыми, но не в пепельный оттенок, а в пшеничный. Его лицо было бледным, черты тонкими – прямой, немного хищный нос, выразительные яркие губы, твердый подбородок, высокие скулы, черные крылья бровей и глаза… Глаза были большие, редкого разреза, напомнившего мне о фараонах Древнего Египта, влажные и словно бы светящиеся. Одет он был в безупречно сидящую на нем черную фрачную пару, белую визитку, рубашку с высоким крахмальным воротничком, а на его груди красовался, белый же, шелковый галстук с, сверкнувшей в свете люстры, бриллиантовой булавкой.