Мы же с Петром Анатольевичем, которому я наспех передала увиденное, решили двинуться за Натали и, прежде чем они смогут уехать далеко за пределы города, остановить их и вернуть ребенка. Для меня сейчас ничего не было важнее, нежели увидеть, наконец, Николая Валерьевича живым и невредимым.
* * *
Мы догнали их у Солдатской слободки, так как ехали они не спеша, по всей видимости, кучер рассчитывал силы лошадей, а путь предстоял, скорее всего, неблизкий.
Поравнявшись с возком, Петр выглянул из окна и крикнул кучеру, чтобы тот остановился. Из окошка возка выглянула Натали и, ничего не понимая, но, по всей видимости, испугавшись, велела ехать дальше. Петр обратился к ней и сказал, что он по поручению Сергея Александровича. Натали немного помолчала, сомневаясь, а потом все-таки приказала остановиться.
Петр, прежде чем выйти из нашего возка, сказал мне, чтобы я ждала, когда Натали выйдет из своего и только тогда выходила сама. Он не хотел ее пугать, зная из наших с Поздняковым рассказов, что она не совсем владеет своими нервами. Я осталась, находясь в сильном волнении и слыша, как он уговаривает Натали выйти. Та подчинилась далеко не сразу. Она долго спрашивала, кто он такой и что ему надобно, а Петр Анатольевич отвечал, что он старый приятель Лопатина, и тот просил его кое-что сообщить ей. Однако, спустя какое-то время, Натали все же вышла из возка и я, не удержавшись, тут же последовала ее примеру.
Выйдя, я увидела, что Петр отвел ее немного в сторону, в сгустившихся сумерках их силуэты темнели чуть поодаль от возка. Я кинулась к саням, в надежде обнаружить маленького Нику и, замирая от страшных предчувствий, что терзали меня всю дорогу. Метнувшись к возку, я услышала, как Натали вскрикнула и, наверное, кинулась ко мне, но Петр задержал ее и довольно громко проговорил:
– Именем закона вы арестованы!
– Да кто вы такой?! – воскликнула она.
– Я Петр Анатольевич Вольский и я знаю все о вас, госпожа Калинникова!
Я слышала отчаянный крик Натали, но сейчас меня совершенно не интересовала ее судьба, я полностью положилась на Петра, а сама, открыв дверцу возка, крикнула в темноту:
– Ника! – и не услышала никакого ответа.
Тогда я, с холодеющим сердцем, стала шарить руками по сидению, так как в темноте совершенно ничего не могла разглядеть и наткнулась, наконец, на маленькое тельце. Вытащив ребенка, я прижала его к себе и попыталась разбудить его, если он спал. Боже, какие мгновения я пережила!
Николай Валерьевич не приходил в себя! Я прислушалась, сдернула с головы шляпу и придвинулась к нему… Слава Богу, он дышал! Дыхание было слабым, но ровным, скорее всего, его чем-то опоили. Я метнулась к своему возку.
– Ему нужен доктор! – крикнула я Петру, который пытался совладать с борющейся с ним Натали. Она вырывалась из его рук и в тот момент, когда я укладывала ребенка на сидение, ей это удалось.
Она кинулась ко мне с нечеловеческим воплем и схватила меня сзади.
– Нет! – кричала она. – Я его не отдам! Это мой ребенок! Мой!
В ней обнаружилась изрядная физическая сила, и ей удалось оттащить меня от возка, она дернула меня сзади так, что мы обе упали в снег. Натали вцепилась мне в горло, и если бы не подоспевший Петр, я вряд ли писала бы эти строки. Ее хватка была хваткой отчаянного человека, которому уже нечего терять, Петр пытался разжать ее пальцы, но она только сильнее сжимала мое горло. Еще мгновение и я перестала бы дышать, но тут как нельзя кстати оказался Антон, он подскочил с другой стороны и потянул Натали на себя, а Петр, изловчившись, дал ей пощечину, за которую потом очень долго выпрашивал прощения у священника. Ударить женщину для него было ужасным позором. Он даже выпросил себе епитимью, но как бы там ни было, именно эта пощечина спасла мне жизнь. В глазах у меня уже начало темнеть, и тут Натали ослабила свою хватку. Видимо, Петр Анатольевич так был испуган за меня, что не соразмерил свои силы. Натали затихла и меня без труда освободили от ее цепких пальчиков.
Я, кое-как отдышавшись, первым делом снова кинулась к возку.
– Петр, – хриплым голосом говорила я, – Петр, ему нужен доктор! Они его опоили! Петр! Петр! Если он умрет! – и мое отчаяние вылилось наружу вместе со слезами.
Петр, все еще не пришедший в себя после инцидента, все же велел Антону немедленно везти нас с Никой к доктору в город, а сам, взяв на руки Натали, которая, по всей видимости, лишилась чувств, понес ее к другому возку. Его кучер во все время происшествия так и сидел на облучке, по всей видимости, изрядно перепугавшись. Как потом рассказывал мне кузен, он приказал везти их в участок и тот мгновенно повиновался, находясь, как говорят французы, в paralysie e'motionnelle.
Я же от страха за Нику совершенно не чувствовала боли, хотя потом снова слегла на две недели с горячкой кроме всего прочего, не могла говорить из-за синяков и кровоподтеков на шее. Но тогда я не чувствовала ничего, кроме страха за Никину жизнь. Я то и дело выглядывала из окна, крича Антону:
– Быстрее! Быстрее! Он не должен умереть! – и Антон погонял свою лошадку.
Ближе всех к нам были два врача – коллежский асессор Граковский, проживающий во Второй части на улице Полицейской в своем доме и наш приятель господин Рюккер, проживающий в части Третьей. Когда Антон спросил куда ехать, я не задумываясь, назвала адрес Николая Густафовича, поскольку знала его несколько лет и непонаслышке. В это время, я надеялась, он будет у себя дома.
Так и оказалось, врач был у себя дома, он обедал со своим многочисленным семейством, которое я, наверняка, изрядно перепугала, появившись в доме растрепанная, исцарапанная, без шляпки, в разорванной ротонде и с ребенком на руках. Николай Густафович сразу же занялся Никой и, как выяснилось позднее, ребенок всю эту неделю был одурманен опием, который ему давали, чтобы он, по всей видимости, не плакал и не просился к маменьке. Едва только господин Рюккер успокоил меня дальнейшей судьбой Ники, заверив, что через несколько часов он проснется и что при умелом обращении и надлежащем лечении и уходе, его здоровье постепенно поправится, он занялся мной. И тут только, после того, как я отписала записку Селезневым и Позднякову, страшнейшее напряжение, в котором я прибывала в течение последних часов, спало, и я благополучно потеряла сознание.
* * *
Дальше, мой читатель, в рукописи тетушки идет несколько страниц, которые она посвятила, в полном смысле этого слова, самобичеванию. Это, конечно, вполне объяснимо, однако мало имеет отношения к сюжету повести, которая в принципе, уже подошла к своему финалу. А потому позвольте вмешаться мне и, пропустив какое-то количество строчек, рассказать вам о том, чем же закончилась эта печальная история, тем более что судьба двух главных злодеев, оказавшихся, по выражению ma tante, волками в овечьей шкуре, пока еще не ясна. А по законам жанра, как вы, вероятно, знаете, непременным условием остается посвящение читателя в дальнейшие судьбы всех действующих лиц. Итак…
Эпилог
Когда, после трехдневной горячки, вызванной «поединком» с Натали, я пришла в себя, то первым, кого я увидела, был Петр Анатольевич. Я ничуть не удивилась его дежурству у моей постели, поскольку и сама бы поступила, верно, так же, поменяйся мы с ним местами. Я попыталась спросить его о Лопатиных, но не смогла произнести ни слова. Ощущение было неприятнейшее, мое горло распухло так, что я даже глотала с трудом. Петр, обрадовавшись, что я, наконец, пришла в себя, сказал, сияя своей лучезарной, по-мальчишески открытой улыбкой:
– Нет-нет, милая Екатерина Алексеевна, говорить вам вредно, поэтому молчите. Довольно уже того, что вы, наконец, очнулись, поэтому я сам вам все расскажу, – я кивнула и попыталась улыбнуться, однако у меня это, верно, плохо получилось, поскольку я невольно вызвала смешок у моего кузена.
Впрочем, он тут же извинился и приступил к своему рассказу.
В первую очередь, меня, конечно, волновала судьба Ники. Петр Анатольевич, наверняка, догадался об этом, потому что свой рассказа начал именно с этого:
– Не волнуйтесь, Екатерина Алексеевна, Ника пришел в себя еще два дня назад, и хоть здоровье его изрядно пошатнулось, но Николай Густафович прописал ему посещение Кавказа и заверил, что там сейчас находятся лучшие врачи, которые помогут ему одолеть невольную зависимость от опия и привести его психическое состояние в норму. Мальчик он крепенький, а потому все уверены в его полнейшем выздоровлении. Елизавета Михайловна, которая сама за это время изрядно ослабела нервами, тоже по настоянию господина Рюккера едет на Кавказ, да и господин Гвоздикин, по всей видимости, к ним присоединится, он тоже оправляется. Они все еще в городе только потому, что ждут, когда придет в себя их спасительница… – я сделала недовольный жест, но Петр Анатольевич продолжил. – Да-да, и не спорьте! Если бы не вы, то… – Я нахмурилась, а в уголках моих глаз появились слезы. Петр Анатольевич тут же решил исправить оплошность, скромно потупившись, он добавил: – Конечно, не обошлось и без моей скромной помощи… – Я улыбнулась, потому как вид у моего кузена был презабавный. – Хорошо, – сказал он, – оставим это. Не хотите ли узнать, как сложилась судьба Лопатиных? – Я слабо кивнула. – Сергей Анатольевича перехватили на углу Дегтярной площади и Дегтярного переулка. Его окружили, но у него оказались пистолеты и он, отстреливаясь, ранил двоих жандармов. Затем пытался пустить себе пулю, но его опередили, – я вскинула брови. – Нет, не так, ему помешали, – успокаивающе добавил Петр. – Сейчас он содержится под стражей и ждет суда, я написал письмо петербургскому полковнику с просьбой выступить свидетелем по этому делу, надеюсь, он ответит положительно. Кстати, при Лопатине, а точнее было бы его все-таки называть Калинниковым, нашли выкуп за Нику и еще облигации на сумму двести тридцать тысяч рублей, по всей видимости, деньги вкладчиков. Там, кстати, нет ли ваших? – Я снова кивнула. – Я так и думал. Ну да ладно, все деньги, естественно, будут возвращены владельцам. Теперь о Натали… Я без всяких происшествий довез ее до участка, она так и не пришла в себя, после… – Петр Анатольевич помрачнел лицом и нахмурился, а затем, со вздохом, продолжил, – боюсь, что теперь она и не придет в себя… – Я посмотрела вопросительно. – Да, врачи признали ее невменяемой, у нее действительно серьезно расстроена психика, – он снова вздохнул. – Это, конечно, мой грех, мне и отмаливать… Но не будем сейчас, – он постарался отвлечься. – Кстати, не желаете ли вы посетить Сергея Анатольевича? – с напускной веселостью спросил он. Я отрицательно покачала головой. Нет, видеть этого человека я никак не желала. Хотя мне все равно предстояло выступать свидетельницей на суде. Петр тут же высказал мою мысль. – Понимаю, Екатерина Алексеевна, хотя нам с вами и придется выступать свидетелями обвинения, но я понимаю, какие чувства вы должны к нему испытывать, – я потупилась. Мне было очень стыдно, нестерпимо стыдно, можно сказать. Я, по-моему, даже краской залилась, потому что Петр, обладающий природным тактом, осторожно взял меня за руку и легонько ее пожал. Я вздохнула.
Мы молчали, потому что слова были бы сейчас излишни.
В дверь постучали, и на пороге появилась Алена. Она всплеснула руками и заголосила в извечной своей манере о том, как она рада, что я, наконец-то пришла в себя. Затем, исполнив эту часть ритуала, тут же заявила, что меня ждет куриный бульон, который мне прописал «доктур», а напоследок, обратившись к Петру, спросила:
– Петр Анатолич, а может ли барыня читать?
– Отчего же не может? – удивился Петр, а вслед за ним и я.
– Ну, тады, барыня, примите письмецо, – и Алена вытащила откуда-то из-под фартука конверт. – Нынче пришло-с, – ответила она с поклоном и удалилась, за бульоном, надо полагать.
Я взяла письмо и, только взглянув на надпись на конверте, побледнела. Вот он, тот самый почерк! Тот самый почерк, которым были написаны записка и два письма о выкупе! Я глубоко вздохнула.
– Что такое, Екатерина Алексеевна? – взволнованно проговорил Петр. – Что с вами? Вам хуже?
Я отрицательно покачала головой, еще раз посмотрела на письмо, а затем на горящий камин. Да, мне очень хотелось, чтобы оно исчезло, чтобы обратилось в кучу пепла, но в то же время, я понимала, что его необходимо прочесть. Слишком много непонятного оставалось во всей этой истории. Так, раздираемая противоречиями, я не в силах была что-то решить. Сергею Александровичу первому, за долгие годы удалось произвести на меня то впечатление, которое, как правило, называется влюбленностью. Да, я была в него влюблена, хотя бы чуть-чуть и, в самых нереальных своих мечтах рисовала себе нашу возможную совместную жизнь. И вот теперь! Теперь выяснилось, что человек этот лгал с самого начала, лгал всем и мне в том числе, что он, возможно, нарочно заставил меня влюбиться, и я поддалась! Боже, как мне было стыдно! Нет, я не желала читать этого письма! Довольно было уже и того унижения, что я испытала! Но так говорила во мне оскорбленная женщина, чьих надежд не оправдали, а сыщик во мне, тот самый сыщик, которого взлелеял мой покойный Александр, не позволял мне сжечь это проклятое письмо! Нет, твердил мне сыщик, ты должна его прочесть, ты должна знать, в конце концов, что там!
Наконец, после мучительной борьбы, за которой наблюдал Петр, видимо, догадавшийся от кого письмо, я решила-таки прочесть письмо, но не сейчас. Поэтому я просто отложила его в сторону, и остаток вечера мой кузен пытался развлечь меня рассказами о столице.
И только оставшись одна, я решилась вскрыть конверт, при этом, правда, оговорившись про себя, что, ежели там будут сплошные моленья о прощении или, не дай Бог, объяснения в якобы чувствах, то я тотчас его сожгу.
Теперь же, мне думается, что нужно привести здесь содержание того письма. Начиналось оно так:
«Милая Катенька, если мне, конечно, теперь позволительно обращаться к Вам таким образом… Впрочем, позволительно или нет, а я все же обращаюсь именно так, потому что в моих мыслях называю Вас не иначе, как „милой Катенькой“. Если Вам это не нравится, что ж, pardon, – я фыркнула. – Вы читаете это письмо, а уже сам этот факт значит для меня очень много. Возможно, что и гораздо больше, чем Вы можете себе представить… Впрочем, Вам, должно, не слишком это приятно, такой вывод я делаю из того, что Вы меня не посещаете… – Я снова фыркнула, решив уже, что не стоит читать далее, однако, пробежав глазами несколько строчек, пересилила свое желание сжечь листы и заставила себя читать далее. – Как вымолить Ваше прощение, я не знаю, надеюсь только, что когда-нибудь все-таки его получу, может, поэтому и пишу к Вам теперь. Сейчас же, позвольте рассказать Вам правду. Да, да, не смейтесь, теперь уж я вовсе не желаю Вам лгать, да и никогда не желал Вас обманывать, а если и делал это, то только в силу обстоятельств. Я знаю, милая Катенька, что заслуживаю в Ваших глазах презрения, но дайте мне шанс оправдаться… Оправдаться перед Вами для меня гораздо важнее, нежели оправдаться перед судом, поскольку Ваше мнение для меня значит куда как больше мнения всего света. Но хватит, пора уже приступить… Трудно, не скрою, не хотелось бы, чтобы Вы сочли меня трусом, я, возможно, негодяй, но не трус. Поверьте.
Во-первых, милая Катенька, скажу Вам прямо, в моих словах не будет plus de noblesse que de sicerite', наоборот, я хотел бы, чтобы Вы знали – здесь больше искренности, чем благородства, именно поэтому я вручаю Вам себя на Ваш суд. Но довольно, приступаю. Вы помните ту историю, которую я рассказал Вам в день, когда с Натали случился приступ? Конечно же, Вы помните. Так вот, в той истории, как вы догадались, не все было правдой, но правды там было больше, нежели может показаться. Особенно же правдивой была та часть моего рассказа, когда говорил Вам о своем детстве и о своих родителях, только, пожалуй, за одним небольшим исключением – я был единственным ребенком в семье. Правдивым было все до тех пор, как я, вернувшись с военной компании, приехал к отцу в имение, там, я познакомился с соседом, помещиком Велеховым. Мой отец был тогда уже очень болен, и я понимал, что он не проживет и года, а зная, что большую часть своего состояния он успел уже извести на свои полусумасшедшие проекты, извините, конечно, за выражение, я понял, что мне необходимо жениться, желательно скорее и желательно на девушке состоятельной. Вы ужаснулись? Отчего же? Поймите, Катенька, я был молод, передо мной лежал весь мир, я мечтал о карьере, богатстве, славе, словом, обычные честолюбивые мечты молодого человека. Я женился на дочери Велехова. Да, Натали мне не сестра, она моя жена…
Я вынужден был сделать небольшой перерыв в своем повествовании, поскольку это признание далось мне трудно. Должно быть, после него Вы презираете меня еще сильней, но поверьте, что я Вам не лгал, когда говорил о своих чувствах. Я никогда не любил свою жену и очень часто жалел, что поступил столь опрометчиво. Возможно, что моя жизнь сложилась бы совсем иначе, если бы… Впрочем, мне всегда было жаль Натали, мне кажется, что и она была бы более счастлива, если бы не дала тогда согласия выйти за меня. Но я опять отвлекся.
Итак, мы поженились. Какое-то время мы жили дружно и ждали прибавления в семействе. Я просил продлить мне отпуск, надеясь после рождения ребенка вернуться на военную службу, но, увы. Этому не суждено было сбыться. Тот эпизод о сгоревшем доме, Вы помните? Да все так и было. Только в ту ночь мы с Натали уехали погостить к ее родителям, затем поднялась метель, и вернулись мы уже утром, вместо дома обнаружив пепелище. Простите, но позвольте мне не углубляться в те мрачные воспоминания, тем более что подробности Вы уже знаете. Скажу лишь только, что и мой больной отец погиб тогда же. С Натали же случилось что-то страшное. Она совершенно разболелась, не верила, что сын погиб, и доктора настоятельно советовали ехать на воды.
Я вышел в отставку, мы уехали на Кавказ, а вскоре получили сообщение о том, что умер Велехов. Мой тесть, оказывается, не был так богат, как могло казаться и казалось, в наследство единственной своей дочери он оставил так мало, что я был в отчаянии. Вы не верите? Что ж, попробуйте себе представить мое тогдашнее состояние – без средств, с больной женой на руках, которую совершенно невозможно было оставлять одну, в чужом городе, без друзей, без надежды. Словом, я был близок к краху, но случай свел меня с человеком, которого Вы знаете как господина Пряхина. Мы познакомились случайно и при обстоятельствах, о которых я предпочел бы умолчать. Скажу только, что Пряхин (позвольте уж мне называть его тем именем, под которым он известен Вам) стал моим должником, образно выражаясь, а потому решил, как он это называл, «помочь другу» и подсказал мне ту самую идею с финансовыми аферами. Рассказал мне основы, но сам устранился, поскольку привык зарабатывать иначе. Что мне оставалось делать? У меня не было выбора. Возможно, что Вы скажете, что выбор есть всегда, но тогда я так не считал.
Сначала я попробовал организовать лотерею, вложив в это предприятие ту скромную наличность, что еще оставалась, и я сам не ожидал, что это так легко принесет приличную прибыль, правда, пришлось очень спешно уезжать из города, где мы до сих пор были, но успех меня ошеломил. Не стану вдаваться в подробности, это Вам не интересно, скажу лишь, что после того, первого раза, я поверил в свою фортуну, более того, поверите ли, я, кажется, нашел свое призвание. Пусть, пусть это звучит цинично, но это правда. Впрочем, я ничуть не собираюсь сейчас рассказывать Вам обо всех моих идеях, которые воплощались легко и приносили немалую прибыль, поскольку не хочу злоупотреблять Вашим вниманием, да и не это тема моего письма. К рассказу о том времени могу лишь добавить, что Натали, здоровие которой, казалось бы, совершенно поправилось, и она вполне уж могла появляться в свете, однажды чуть было не подвела меня – с ней случилось нечто, очень напоминающее тот приступ, свидетельницей которого Вы стали. С тех пор я понял, что ее болезнь гораздо глубже и опаснее, чем представлялось. Впрочем, по большей части она вела себя хорошо и была мне помощницей.
А сейчас, позвольте мне рассказать Вам о том, что случилось здесь. Поверьте, я никогда не опускался до такого, это чистая правда. В моих мыслях вовсе не было идеи похищения, тут я честен перед Вами и Богом. Все это случилось неожиданно и для меня, я узнал позднее, но…
Словом, после того случая, у Вас Натали совершенно разболелась, она не давала мне покоя, твердила только о ребенке, она не могла иметь своих детей. Я предчувствовал, что она что-то задумала, особенно же мне это стало ясно, когда доктор, что осматривал ее, сказал, что Ника тоже немного приболел и утром он его осматривал. Это было в понедельник, я собирался везти Натали в деревню. После ухода доктора она стала твердить, что хочет взглянуть на Нику всего лишь одним глазком, иначе грозилась меня разоблачить. Что я мог поделать? Она в такие минуты совершенно не управляема, а потому я сдался и это был единственный мой слабовольный поступок, я пошел у нее на поводу. Но как попасть в дом? Вот что меня смущало. Но тот же случай, который несколько лет назад свел меня с Пряхиным, свел нас и теперь. Я встретил его здесь еще по приезде, в клубе, и узнал, что он завел интрижку с горничной Селезневых. В тот день я вспомнил о нем. Я приехал к нему, а затем мы втроем направились к Селезневым. Глаша впустила нас в дом. Пока Пряхин беседовал с нею, мы с Натали прошли в детскую. Ника спал. Лакея не было, он появился позже, когда Натали, совершенно не понимая, что творит, попыталась забрать ребенка. Пока я отнимал у нее плачущего Нику, появился тот самый лакей, он кинулся на нас, но Пряхин остановил его, накинув на шею удавку. Так все произошло.
Я понял, что отступать поздно и нужно отвести от нас подозрение. Относительно Глаши Пряхин обещал все устроить, а я, схватил бумагу, написал ту самую записку, в которой указывалось на возможный выкуп, но тогда я еще не собирался требовать денег, я лишь хотел избежать огласки. Это после, когда я отвез Натали и Нику, когда я понял, что расставаться с ребенком она не желает, я решил воспользоваться ситуацией. Не надо, Катенька, не рвите письмо и не презирайте меня еще сильнее, это пустое. Я таков, каков есть, и мне все-таки кажется, что я Вам я не безразличен. Сейчас, конечно, Вы испытываете ко мне чувства негативные, но вспомните…
Впрочем, я продолжу. Когда я понял, что огласки избежать удалось, я решил, почему бы не воспользоваться удобным случаем? Это всего лишь impovoptu. Я написал еще одно письмо, с тем, чтобы Селезневы и впредь держали все втайне. Тем временем моя основная задумка с банком осуществлялась, и я рассчитывал получить неплохую прибыль. Натали была в деревне, так что я мог не опасаться разоблачения раньше времени. О том же, что Вы участвуете в поиске похитителей, я узнал от Пряхина. Каким образом ему это стало известно, я не знаю, поскольку он никогда не открывал мне своих источников, но, узнав об этом, я запаниковал. Пряхин подсказал мне, каким образом можно Вас, с позволения, нейтрализовать. Это было не сложно, тем более что мне во всем этом отводилась роль более чем благородная. Согласитесь, это было ловко придумано: Пряхин ждал нас в аллее, он нанял какого-то громилу и неплохо ему заплатил, а Ваш кошелек прихватил я, в надежде, что это может когда-нибудь пригодиться. Так и оказалось. Как Вы уже, наверное, догадываетесь, письма приносил я, а Вы, верно об этом уже догадываетесь, как и о том, что кошелек и удавку, которой так ловко умел пользоваться мой приятель, я подбросил господину Гвоздикину. О, почему Вы не поверили, Катенька? Ведь это было бы куда как лучше! Вас сбило с толку письмо? Но ведь на самом деле я думал, что теперь, когда все улики против Гвоздикина, а он лежит в бессознательном состоянии, вы все станете ждать, когда он придет в себя, полагая, что письмо было писано им раньше, еще до ранения. Но, увы, Вы решили иначе. И мне ничего другого не оставалось, как действовать согласно Вашему решению. Я надеялся, что, обнаружив вещи господина Гвоздикина, вы решите, что не стоит ехать с деньгами по указанному маршруту, но на всякий случай все-таки отправил туда Натали. Согласитесь, она неплохо справилась со своей ролью!
А теперь о судьбе господина Пряхина. Может быть, после всего, что я Вам поведал, Вы сочтете, что я поступил с ним низко. Но нет! Если бы Вы знали, что это за человек! И потом, узнав о моей идее о выкупе, он решил самовольно этим воспользоваться, а я, поверьте, очень не люблю, когда меня пытаются обвести вокруг пальца! Он написал это проклятое письмо, он пожелал увести деньги у меня из-под носа, мотивируя тем, что идея выкупа, оказывается, принадлежит ему. К тому же, едва меня не выдал! Вы сами знаете, дорогая, что ему ничего не стоило убить, он так и поступил со слугами Селезневых, он пытался убить Гвоздикина и Вас! А сколько еще людей на совести этого мошенника, об этом известно только одному Господу Богу, поэтому я ничуть не жалею о своем поступке, он заслужил.
Теперь же меня интересует только одно. Вы знали? Знали ли Вы в тот день, на балу, что я причастен к Никиному похищению? Да, сдается мне, что Вам это уже было известно, именно потому Вы так скоро и согласились ехать со мной, не так ли? Вы хотели усыпить мою бдительность, хотели заставить меня Вам поверить. Что ж, поздравьте себя, Вам это удалось! Ах, Екатерина Алексеевна, как я жалею о том, что встретил Вас! Хотя нет, конечно нет, я ничуть не жалею о том, что встретил Вас, я лишь жалею, что все так обернулось! Je vous le dis tout cru, действительно прямо – я в Вас влюблен. И хотя теперь уже у меня нет никакой надежды на Вашу взаимность, но я сохраню до конца своих дней воспоминание о Вас, как о самой прекрасной и незаурядной женщине в моей жизни! А как все замечательно могло бы быть! Я собирался отправить Натали и ребенка в деревню ее отца, а сам повезти Вас в Европу! Как мы были бы счастливы, но, увы!