Ноги у меня стали ватными, и я сползла в кресло, уронив один из пистолетов.
— Вы с ума сошли, — еле слышно проговорила я.
Петр Анатольевич, бледный как бумага, несколько минут приходил в себя. После чего присел рядом со мной.
— Это была не самая лучшая шутка в моей жизни, — наконец сумел произнести он.
— Вы родились в рубашке…
— Пистолеты…— он нервно сглотнул, — были заряжены И по моему красноречивому молчанию понял, что не ошибся.
Больше он ничего не стал говорить, молча собрался и вышел, но по его виду было понятно, что он всерьез озадачен.
Таким образом ему стало известно о моих пистолетах, а в результате и о серьезности моих намерений. Это не входило в мои планы и немного смутило меня но после того, что едва не произошло, это было такой мелочью, что не заслуживало внимания.
Я еще не догадывалась тогда, к каким последствиям это приведет…
Петр долго не возвращался, и я уже начала волноваться, что встреча по каким-то причинам не состоится. Но в этот момент услышала шаги на лестнице и веселый женский смех.
— Разрешить вас представить друг другу, — как ни в чем ни бывало произнес он бодрым, веселым голосом, входя в гостиную..
По его виду никто бы уже не сказал, что не далее часа назад он был на волосок от смерти. Петр вел себя так, словно ничего не произошло, был абсолютно спокоен, остроумен и прекрасно выглядел в роли гостеприимного хозяина.
— Служительница муз, лишь по недоразумению покинувшая солнечные берега Адриатики и осветившая лучами своего таланта наше провинциальное болото Люси, — мило улыбаясь, представил он мне свою спутницу.
— Екатерина Алексеевна, — представилась в свою очередь я, — старинная приятельница Петра Анатольевича.
С первого взгляда я поняла, что это именно та женщина, которую я так давно хотела увидеть. А, приглядевшись к ней внимательно, вынуждена была признать что мы действительно похожи.
Жизнь наложила на каждую из нас свой отпечаток, и теперь это сходство не бросалось в глаза, но при желании его все-таки можно было обнаружить. А в детстве мы действительно могли бы сойти за сестер.
Поэтому Анфиса и приняла меня за нее…
Это безусловно была дочь Синицына, та самая Наталья Павловна, роль которой я исполняла в деревне ее отца в течение нескольких дней.
Пока мы сидели за столом и ужинали, я наблюдала за ней и думала: «Неужели и я, сложись моя жизнь иначе, была бы настолько вульгарной, напыщенной самовлюбленной особой? Может быть, провидение подарило мне возможность посмотреть на себя со стороны в ином варианте судьбы?» Но как ни старалась, я не могла поверить, что какие бы то ни было обстоятельства могут превратить меня в подобное существо.
Проведя в ее компании некоторое время, я уже без всякого внутреннего напряжения называла ее Люси, этим полуименем-полукличкой. Прекрасное русское имя Наталья Павловна пристало ей, как корове седло. Может быть, я была к ней пристрастна. Но если это и было моим подобием, то лишь в той степени, в какой отражение в балаганном кривом зеркале является подобием человека, смотрящегося в него.
Прошло, наверное, около полутора часов, и Петр Анатольевич, следуя нашей с ним договоренности, заторопился на встречу с воображаемым приятелем. Свое отсутствие он аргументировал вполне понятным для Люси образом — В нашей компании не хватает одного молодого человека, — произнес он многозначительно, и подмигнул нам с Люси с таким лукаво-дурацким видом, что мне стало бы стыдно за него, не знай я того, что это всего лишь игра. Придуманная и исполняемая по моей просьбе.
Позволю себе снова вмешаться в повествование, на сей раз с единственной целью: помочь читателю сориентироваться в реалиях девятнадцатого столетия. То, что Катеньке Арсаньевой казалось верхом вульгарности, не имеет ничего общего с тем, что мы сегодня подразумеваем под этим словом. Не дай Бог, читатель подумает, что Катенька оказалась в компании с портовой шлюхой или кабацкой путаной, выражаясь сегодняшним литературным языком.
Неправильно произнесенная по-французски фраза была в то время вполне достаточным поводом для упрека в вульгарности.
А розовый поясок на зеленой платье — признаком дурного вкуса и пошлости.
Поэтому не забывайте делать поправки на время, читая упреки героини в адрес Люси.
Вот и все, что мне хотелось сообщить вам. Сказал и облегчил душу…
Оставшись с глазу на глаз, мы сразу же почувствовали некоторую неловкость. Петр Анатольевич, по обыкновению, не закрывал рта и обращался то ко мне, то к Люси, благодаря чему возникала иллюзия полноценного общения. И только когда он ушел, стало понятно, что за все это время мы с ней не сказали друг другу и пары слов.
Но я и не собиралась развлекать эту женщину, у меня в отношении нее были совершенно другие планы…
В моем распоряжении было около часа. Поэтому я не стала откладывать дела в долгий ящик.
Заметив, что она собирается мне что-то сказать, я опередила ее намерение и задала свой первый вопрос, который должен был расставить все точки над «i» и определить тональность всего последующего разговора — Наталья Павловна, зачем вы убили своего отца Сначала мне показалось, что она не расслышала моего вопроса, потому что никакой реакции, во всяком случае — внешней, за ним не последовало.
Но уже через минуту я убедилась, что это не так. Может быть, она действительно была талантливой актрисой. Во всяком случае, ее самообладанию можно было позавидовать.
Она закурила, подняла бокал с вином, выпустила струйку дыма под потолок отпила глоток с демонстративным наслаждением, и лишь после этого произнесла первое слово — А вам-то, извиняюсь, какое дело Честно говоря, я была обескуражена. Во всяком случае, в первый момент. Я ожидала чего угодно, но только не этого.
И я не сразу нашлась, что ей ответить.
Прошла, наверное, целая вечность, атмосфера в комнате сгустилась, и напряжение дошло до предела, прежде чем я сказала, так же тихо и спокойно — Хочу вас понять.
— Понять? Вы? Меня? — она рассмеялась мне в лицо, слишком театрально и чересчур весело. И потому ненатурально. — Это забавно.
— Что вас так забавляет? — спросила я.
— Так вот для чего меня пригласили сюда…— на этот раз действительно не услышав моего вопроса, вслух подумала Наталья Павловна. Теперь я заметила, что за маской равнодушия и наглой самоуверенности она мучительно соображала о причинах и, главное, последствиях моего вопроса.
И часть ее внутреннего монолога просто выплеснулась на поверхность.
— Вы угадали, — подтвердила я.
— Это было нетрудно сделать.
Я пропустила свою реплику, вернее, Люси не дала мне возможности ее произнести.
— Я вам отвечу на ваш вопрос, — неожиданно заявила она. — Но прежде, — она посмотрела на меня пристально, — скажите честно, Петр действовал с вами заодно — Это для вас так важно — Да. Не хотелось бы убеждаться в очередном предательстве симпатичного тебе человека.
— В таком случае… могу вас успокоить. Ему о вас ничего не известно.
— А вам, — перебила она меня со странной улыбкой, — вам обо мне известно все — Нет. Поэтому я и хотела с вами встретиться.
— Как же вы объяснили свое желанию Пете — Сказала, что мне очень этого хочется.
— Попробую вам поверить. Тем более, что у меня, кажется, нет выбора. Вы мне его не оставили. Не правда ли Она была что-то чересчур оживлена. Глаза у нее блестели и жесты стали вычурными и слишком эффектными. Уместными разве что на сцене.
— Все будет зависеть от того, что вы мне расскажете, — ответила я, пытаясь сохранить хладнокровие и не заразиться ее возбуждением.
— А вы будете решать. Казнить нельзя помиловать. Где поставить запятую. Да? И не дождавшись ответа, разродилась целым монологом — А позвольте поинтересоваться — по какому праву? Вы кто? Господь Бог? Пресвятая Дева Мария или Апостол Петр? Чтобы решать, вручить ли мне ключи от рая или низвергнуть в ад. По какому праву, я вас спрашиваю? И не жду ответа. Потому что вы уверены в том, что родились с этим правом — распоряжаться жизнями и душами людскими. Сколько у вас душ? Не правда ли — странный вопрос? Сколько душ может быть у человека? Мне-то, наивной, кажется, что одна, та самая, которую можно погубить в один момент или спасать всю свою несчастную жизнь. А вам наверняка принадлежат сотни, если не тысячи душ. И на мой вопрос «сколько у вас душ?» вы с легкостью ответите: «шесть сотен». И будете считать себя морально чистым и имеющим право судить других человеком. Но может быть действительно человек, у которого несколько сотен душ, уже не совсем человек? Или совсем не человек, а БОГ? И вы, наши светлые боги, спустились к нам на Землю с небес, чтобы владеть нашими душами, и спрашивать ответа за грехи. Если этот так, то я отвечу…
Произнеся последнее слово этого нелепого и неуместного с моей точки зрения монолога, она поникла и съежилась, словно от холода, обхватив себя за плечи и уронив голову.
Я поняла, что передо мной разыграли маленький спектакль. И потребовала продолжения.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Но продолжения не последовало. Пережив короткий момент экзальтации, какого-то почти болезненного возбуждения, эта женщина, даже не знаю, как ее называть — по имени или присвоенной ею себе кличкой, вновь вернулась к рациональному существованию и больше ни разу не позволила себе ничего в этом роде.
Но не сразу. Несколько минут она вообще не проявляла признаков жизни, и лишь изредка поднимала на меня тусклый, ничего не выражающий взгляд. И мне показалось, что на моих глазах она постарела на несколько лет.
И даже голос, которым она заговорила в конце концов, был бесцветным и монотонным.
— Я не знаю, кто вы такая, — равнодушно сказала она, — но вы не спрашиваете меня, кто убил моего отца. То есть вы заранее уверены, что это сделала я. В таком случае, почему бы вам не сдать меня в участок? Я не понимаю, что у вас на уме. Но судя по тому, что меня еще не арестовали… Впрочем… мне это не так уж и интересно.
Так же, как и вам не интересно, как я жила все эти годы… С кем, на какие деньги, и каким способом их зарабатывала… Ведь правда — А это имеет отношение к убийству — А вы думаете — нет Что-то наподобие улыбки снова появилось на ее лице на мгновенье, но тут же исчезло.
— Вы знаете мое имя, а я сама давно забыла его. Я помню другие имена. Их было много… Но ни одно из них так и не стало моим по праву. Лишь только эта бесшабашное прозвище, кажется, останется со мной до последнего вздоха. Люс-сси…
Она подлила себе вина и посмотрела на меня долгим испытующим взглядом и, сделав пару глотков, с отвращением выплеснула остатки на ковер.
— А если я сейчас встану и уйду? — спросила она с интересом. — Да, уйду и не стану отвечать ни на один из ваших вопросов. Что? Что тогда произойдет? А И я не знала, что ей сказать. Она с первой минуты повела себя настолько необычно, что совершенно выбила меня из колеи. Если бы она набросилась на меня с кулаками, я бы знала что делать, если бы испугалась и начала оправдываться — тем более. Но ничего этого не произошло. Она не оправдывалась и не признавала своей вины. И, честно говоря, я не знала, что делать дальше. А последний ее вопрос и вовсе поставил меня в тупик.
«А действительно, — подумала я тогда, — и как же я поступлю в этом случае? Попытаюсь ее удержать, закричу, позову полицию?» И, видимо, моя собеседница почувствовала это, потому что продолжила насмешливо с чувством собственного превосходства и безнаказанности — А, пожалуй, я так и сделаю, — сказала она. — Только сначала действительно коечто вам расскажу. На память.
Не знаю, почему она это сделала. Может быть, решила сыграть еще одну роль, или ей действительно захотелось излить кому-то душу— И доказать свою правоту.
Но она рассказала мне все. И нарисованная ею картина действительно напоминала уже известные мне события, но искаженные почти до неузнаваемости. И снова мне в голову пришла мысль о кривом зеркале.
По ее словам выходило, что во всех ее несчастьях был виновен один человек который загубил жизнь ее матери, и которого она ненавидела всю свою жизнь. И человеком этим был ее собственный отец. Вернее, тот человек, которого она считала своим отцом.
И было в ее жизни два кумира, которых она считала чуть ли не святыми, это ее мать и дед, единственные два человека на свете, которых она действительно любила. Хотя матери она, понятное дело, не помнила и знала ее только со слов отца и Личарды.
Она снова и снова обвиняла Павла Ивановича во всех смертных грехах. И в глазах ее горела такая ненависть, что мне становилось не по себе.
— И за это вы убили его? — устав от ее ненависти, спросила я.
— Я бы не убила его, если бы он не поднял руку на деда, — взвизгнула она, и лицо ее, искаженное гримасой ненависти, превратилось в страшную маску.
Она поднялась со своего места, глядя на меня в упор.
— А теперь не советую вставать у меня на пути, — неожиданно хриплым голосом сказала она и пошла прямо на меня.
Заметив у нее в руках что-то блестящее, я поняла, что это нож. Я даже не заметила, когда она успела взять его со стола.
Это уже было опасно, и я бросилась к тому месту, где спрятала свои пистолеты — к ящику письменного стола.
Нечаянно я задела китайскую вазу, и она вместе с тумбочкой, на которой стояла, с грохотом полетела на пол и разбилась.
И в тот же миг из соседней комнаты выскочил Петр Анатольевич и два человека в мундирах с пистолетами в руках.
Я не сразу поняла в чем дело и замерла на месте, наблюдая происходящее.
Люси рванулась было к входной двери, но дорогу ей преградил рослый детинаполицейский с усами и саблей наперевес.
Через несколько мгновений ее обезоружили и увели.
Петр Анатольевич, взволнованный, подбежал ко мне.
— Она пыталась вас убить? — спросил он, что это был за грохот.
— Убить вас захотят хозяева квартиры, когда обнаружат разбитую мной китайскую вазу, — ответила я, показывая на мелкие черепки на полу — все, что от нее осталось. — Так что придется мне компенсировать им утрату, у меня дома есть почти такая же.
Одним из людей в мундирах оказался Юрий Матвеевич, главный полицмейстер Хвалынска, не раз бывавший у нас с в гостях и с большим уважением относившийся к Александру.
Мы перекинулись с ним парой слов и договорились встретиться на следующее утро.
Петр Анатольевич уговорил меня остаться ночевать в его квартире, а сам отправился к тому самому приятелю, за которым он якобы уходил от нас с Люси. По просьбе Юрия Матвеевича мне пришлось задержаться в Хвалынске еще на пару дней. За это время я сообщила ему все, что считала нужным. И он был очень мне за это благодарен.
А на третий день я собралась возвращаться домой. Петр Анатольевич, у которого тоже больше не было дел в Хвалынске, с удовольствием воспользовался моей каретой, пообещав развлекать в пути анекдотами.
Но едва мы отъехали от его дома, он нарушил свое обещание и вместо обещанных анекдотов стал задавать вопросы. Вернее, один вопрос, отвечать на который мне пришлось едва ли не до самого Саратова.
— И все-таки я не понимаю, каким образом вам удалось выйти на Люси, — сказал он, а так как я по неосторожности дала ему слово в случае успеха нашего предприятия рассказать ему все от начала до конца, то не могла ему отказать. И приступила к рассказу, большая часть которого вам уже известна.
Остается сообщить лишь некоторые подробности, которые по разным причинам еще не вошли в повествование. Прежде всего потому, что все основные выводы я сделала в последнюю ночь в Лисицыно. И, выезжая в Хвалынск, еще далеко не была уверена, что они окажутся верными.
Чаще всего именно так и получается. Во время расследования твоя голова с каждым днем все больше напоминает чулан или кладовку у плохого хозяина. Чего там только нет, но все вещи свалены в кучу. И толку от них практически никакого нет.
И так продолжается довольно долго, до тех пор, пока в один прекрасный момент не приходит полное осознание всей ситуации в целом. Все предметы, как по мановению волшебной палочки, сами занимают свои строго определенные места и начинают рассказывать тебе свои истории.
Это действительно похоже на чудо: не остается ни одного лишнего документа, ни одной случайной фразы свидетеля, как говорится, всякое лыко в строку. И преступление, считай, раскрыто.
Так получилось и в этот раз.
Но начну по порядку.
Как вы, наверное, помните, последней новостью в Лисицыно для меня стало то, что некая «драная барыня», побывавшая на могиле Личарды, вышла из болота. Именно так выразился тот мальчонка, что принес мне молока. И что набросанный мною со слов бурмистра портрет оказался довольно удачным в смысле сходства с оригиналом. Поэтому я положила этот портрет перед собой и стала его рассматривать. Вот тутто и начались чудеса. Портрет, нарисованный моею собственной рукой, стал для меня источником знаний. Чем больше я на него смотрела, тем больше открытий делала. Он как бы вобрал в себя все известные мне сведения, и теперь я находила в нем то, о чем и не подозревала, когда моя рука наносила линии на чистый лист бумаги.
И постепенно вся картина преступления предстала передо мной как живая.
И помогла мне в этом маленькая деталь. Надвинутый на глаза платок, совершенно не соответствовавший всему остальному костюму «драной барышни».
При всей нелепости моего рисунка он явно не соответствовал всему остальному одеянию неизвестной мне женщины.
И я начала думать, случайность это, или же в этом кроется какой-то смысл Но слово «случайность» не слишком нравилось мне. Еще в детстве мне казалось, что люди, не желая или не умея видеть истинных причин тех или иных событий, придумали его.
И с тех пор назвать что-то случайным означает для меня не что иное, как расписаться в собственной беспомощности.
Все в этом мире имеет свою причину, и надвинутый на глаза платок тоже должен был ее иметь.
И я лишь на секунду попробовала допустить, что женщина эта использовала его как чадру. На рисунке он и напоминал именно это средство восточных женщин спрятать свое лицо.
«То есть кем бы ни была эта женщина, — пришла к выводу я, — она не желала, чтобы ее кто-нибудь запомнил и опознал впоследствии».
И эта мысль явилась той самой ниточкой, которая привела меня в Хвалынск.
Короче говоря, никто непрячет лица без причины.
И еще. Забавная фраза мальчика, что барыня пришла с болота. Она лишь подтверждала мою первую мысль. Допустить, что кто-то пришел пешком в Лисицыно, я не могла теоретически. Я слишком хорошо знаю эти места. Добраться туда пешком — равносильно подвигу. Стало быть, экипаж — или на чем там она приехала — был оставлен ею за болотом. И скорее всего для того, чтобы не привлекать к себе внимания.
Таким образом я уже знала, что принесшая на могилу Личарды букет дорогих роз женщина пряталась от людей. Отсюда нетрудно было предположить, что этого у нее была веская причина.
И я опять же в качестве предположения попробовала использовать версию, что эта женщина была соучастницей преступления, и это предположение подошло по всем статьям, как ключ подходит к замку.
Сразу становились понятными многие вещи, вызывавшие до этого лишь недоумение. Например, этот странный выстрел. Сзади, в шею — его мог совершить лишь человек, который отродясь не держал в руках оружия. Учитывая, что выстрел был произведен практически в упор.
Я с самого начала исходила из предположения, что и Синицына и Личарду убил один и тот же человек. Но если убийца приносит на могилу одного из убитых цветы…
То, скорее всего…
Очень трудно фиксировать подобные состояния. Те тысячи мыслей, что проносятся в минуты озарения в голове, совершенно не поддаются учету. А окончательный вывод для самого человека зачастую является неожиданностью.
Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы это предположение стало уверенностью.
Человек, убивший Синицына, не убивал Личарды.
Более того, испытывал к тому самые нежные чувства.
А отсюда уже рукой подать до предположения, что это была его внучка.
Еще раз повторю, что любое открытие на девяносто процентов процесс неосознанный, интуитивный. Пытаясь воссоздать сейчас этот процесс в строго логической форме, я наверняка грешу против истины.
Подобным самоанализом заполнены несколько десятков страниц. Оно и понятно, доктор Фрейд с его подсознанием в эти дни еще был грудным ребенком. И то, что основная работа мозга проходит чаще всего в неосознанной форме — мысль по тем временам революционная. И тетушка пришла к ней самостоятельно, за что ей честь и хвала.
Но теперь все это кажется немного наивным, поэтому позволю пропустить основную часть этих размышлений и перейду сразу к изложению событий, тем более что смышленый читатель, скорее всего, давно уже обо всем догадался. …Когда мне стало известно, что сразу после посещения Личардой отца Синицына тот неожиданно умирает, у меня возникло подозрение, что и это тоже не случайность.
Везде, где появлялся этот человек, оставались трупы.
Оставалось только понять, зачем это ему было нужно. И я попыталась воссоздать всю историю жизни этого человека и представила ее себе, как длинную цепочку преступлений.
Неожиданно смысл самого его имени, напрямую связанный с королем Ричардом, дошел до моего сознания. Получив его имя, не решил ли и во всем остальном следовать его примеру этот неудавшийся актер Основные факты его биографии свидетельствовали о том, что я снова права. Приехав в Синицыно в качестве простого крепостного актера, он правдами и неправдами добивается положения фаворита хозяина и лучшего друга его сына.
А то, что театр так неожиданно сгорает, лишь укрепляет его позиции. Не сгори он, его карьера была бы не столь стремительной.
Спустя много лет доказать что-то уже невозможно, но меня никто не переубедит, что театр сгорел именно благодаря Личарде.
Но и положение друга и фаворита не устраивало его.
Его цели были куда более серьезные.
И каждое событие в его дальнейшей жизни лишь подтверждает это.
Нетрудно догадаться, что его дочь, она же его любовница, не без помощи отца попадает в постель к молодому и доверчивому Синицыну. Ни о каких чувствах с ее стороны не могло быть и речи. Значит, ею руководил холодный расчет в лице ее отца и любовника.
Этим он убивает двух зайцев, ссорит отца и сына и привязывает к своему семейству наследника двух имений.
Ошибся он только в одном. Старый Синицын лишает своего сына наследства в случае заключения тем брака с Ларисой. И фиксирует это особым пунктом в своем завещании.
И это становится причиной целой вереницы преступлений.
Первое, чего добивается Личарда после смерти родителей Синицына — это подписания себе вольной.
Но этого ему недостаточно. Насколько я понимаю, он не отказался от мечты стать полновластным владельцем поместий и всю свою дальнейшую жизнь подчиняет этой великой цели.
И когда Павел Семенович наследует Лисицыно, уже ничто не мешает ему завещать его кому бы то ни было. Но Ларисы к тому времени давно нет в живых. А дочь…
Дочь ненавидит своего мнимого отца, она пытается завоевать подмостки столичных театров, и не желает возвращаться в деревню.
Синицын отсылает ей большую часть своих доходов, но она ненасытна и требует все больше и больше.
Личарда стареет и уже не надеется воспользоваться плодами своей деятельности.
Но хочет быть уверен, что хотя бы его внучка станет полновластной хозяйкой двух деревень.
С этой целью он и вызывает ее в Синицыно, пытаясь примирить с отцом. Но из этого ничего не получается.
Что-то нарушает его планы.
И вот тут-то самое время вернуться на постоялый двор…
Мысль о том, что именно Личарда подсыпал яду в бокал моему мужу, возникла у меня давно.
И для полной уверенности в этом мне не хватало только одного — понять, зачем ему это было нужно.
Я попыталась снова восстановить ход событий и теперь увидела его в несколько ином свете.
Узнав о преступлениях Орловского, Павел скачет к нему в имение и после этого вызывает его на дуэль.
С самого начала у меня вызывало сомнение, что причиной дуэли была история с женой Василия. Что-то тут было не так.
При всем благородстве Павла, драться на дуэли из-за крестьянки он бы не стал. Значит, у них с Орловским был иной, более значительный повод для дуэли.
И ответ на свой вопрос я нашла в предсмертной записке мужа.
Если помните, вторая строчка в этой записке заключала в себе загадочную фразу: «Встретиться с Д.О.» Долгое время я не могла понять, что она означает, потому что не надеялась расшифровать эти инициалы. На какое-то время эта записка выпала из поля моего внимания. Мне казалось, что ничего больше я из нее не узнаю, но в тот последний вечер в Лисицыно она снова попалась мне на глаза. И только теперь я сообразила, что Д.О. это, разумеется, Дмитрий Орловский.
К нему собирался отправиться в первую очередь Александр. И это почему-то не устроило его убийцу.
Чего боялся Личарда Зная историю его семьи, я могла предположить только одно. Он боялся, что Орловский раскроет Александру тайну рождения его внучки. Но для этого сам Орловский должен был ее знать.
«А не сообщил ли ее князю сам Личарда? — задала я себе вопрос. И мне показалось что ответа он не требует.
Это наверняка было именно так. А при более чем благосклонном отношении князя к его покойной дочери, это могло иметь для самого Личарды и его внучки самые многообещающие последствия.
Но если бы Павел узнал о том, кто является отцом его дочери, то Личарда навсегда потерял бы надежду на Лисицыно.
И чтобы не допустить этого, Личарда пошел на очередное убийство.
Он не учел только одного. Павлу к тому времени уже все было известно. Но до определенного момента он тщательно это скрывал. И скорее всего убедил своего бывшего раба, что завещал все свое состояние дочери.
Теперь уже не представляло никакого труда восстановить картину их смерти во всех подробностях. Именно в этот день Личарда узнал всю правду.
Потрясенный, он хватается за пистолет Синицына, чтобы тут же отправить его на тот свет, но Павел защищается с помощью кочерги и не только выбивает из рук Личарды оружие, но и пробивает ему голову.
И тогда Люси, теперь у меня уже язык не поворачивается назвать ее Натальей Павловной, заканчивает то, что задумал ее дед.
Круг замкнулся. Как в финале пьесы Шекспира, сцена усыпана трупами, и отраженное в зеркале шутовского балагана главное ее действующее лицо похоронено рядом со своими жертвами.
Таким образом смерть примиряет все живое. И в этом, наверное, есть какой-то вечный и недоступный человеческому осознанию смысл.
Этими словами заканчивается первая тетушкина рукопись — самое несовершенное из ее творений. Еще довольно наивное и не очень профессиональное. Но тем не менее именно с него я решил начать публикацию ее романов, чтобы читатель имел возможность от романа к роману наблюдать ее творческий рост и с каждым новым произведением получать все большее удовольствие.
Хотел высказать в этом послесловии несколько критических замечаний по поводу сюжета и особенно финала, который мне кажется значительно слабее всего романа в целом. Но передумал. Читатель наверняка заметил все это и без меня.
Поэтому прощаюсь с вами, но ненадолго, чтобы встретиться вновь на страницах нового романа, который будет называться…
Но пусть пока это останется тайной.
— Вы с ума сошли, — еле слышно проговорила я.
Петр Анатольевич, бледный как бумага, несколько минут приходил в себя. После чего присел рядом со мной.
— Это была не самая лучшая шутка в моей жизни, — наконец сумел произнести он.
— Вы родились в рубашке…
— Пистолеты…— он нервно сглотнул, — были заряжены И по моему красноречивому молчанию понял, что не ошибся.
Больше он ничего не стал говорить, молча собрался и вышел, но по его виду было понятно, что он всерьез озадачен.
Таким образом ему стало известно о моих пистолетах, а в результате и о серьезности моих намерений. Это не входило в мои планы и немного смутило меня но после того, что едва не произошло, это было такой мелочью, что не заслуживало внимания.
Я еще не догадывалась тогда, к каким последствиям это приведет…
Петр долго не возвращался, и я уже начала волноваться, что встреча по каким-то причинам не состоится. Но в этот момент услышала шаги на лестнице и веселый женский смех.
— Разрешить вас представить друг другу, — как ни в чем ни бывало произнес он бодрым, веселым голосом, входя в гостиную..
По его виду никто бы уже не сказал, что не далее часа назад он был на волосок от смерти. Петр вел себя так, словно ничего не произошло, был абсолютно спокоен, остроумен и прекрасно выглядел в роли гостеприимного хозяина.
— Служительница муз, лишь по недоразумению покинувшая солнечные берега Адриатики и осветившая лучами своего таланта наше провинциальное болото Люси, — мило улыбаясь, представил он мне свою спутницу.
— Екатерина Алексеевна, — представилась в свою очередь я, — старинная приятельница Петра Анатольевича.
С первого взгляда я поняла, что это именно та женщина, которую я так давно хотела увидеть. А, приглядевшись к ней внимательно, вынуждена была признать что мы действительно похожи.
Жизнь наложила на каждую из нас свой отпечаток, и теперь это сходство не бросалось в глаза, но при желании его все-таки можно было обнаружить. А в детстве мы действительно могли бы сойти за сестер.
Поэтому Анфиса и приняла меня за нее…
Это безусловно была дочь Синицына, та самая Наталья Павловна, роль которой я исполняла в деревне ее отца в течение нескольких дней.
Пока мы сидели за столом и ужинали, я наблюдала за ней и думала: «Неужели и я, сложись моя жизнь иначе, была бы настолько вульгарной, напыщенной самовлюбленной особой? Может быть, провидение подарило мне возможность посмотреть на себя со стороны в ином варианте судьбы?» Но как ни старалась, я не могла поверить, что какие бы то ни было обстоятельства могут превратить меня в подобное существо.
Проведя в ее компании некоторое время, я уже без всякого внутреннего напряжения называла ее Люси, этим полуименем-полукличкой. Прекрасное русское имя Наталья Павловна пристало ей, как корове седло. Может быть, я была к ней пристрастна. Но если это и было моим подобием, то лишь в той степени, в какой отражение в балаганном кривом зеркале является подобием человека, смотрящегося в него.
Прошло, наверное, около полутора часов, и Петр Анатольевич, следуя нашей с ним договоренности, заторопился на встречу с воображаемым приятелем. Свое отсутствие он аргументировал вполне понятным для Люси образом — В нашей компании не хватает одного молодого человека, — произнес он многозначительно, и подмигнул нам с Люси с таким лукаво-дурацким видом, что мне стало бы стыдно за него, не знай я того, что это всего лишь игра. Придуманная и исполняемая по моей просьбе.
Позволю себе снова вмешаться в повествование, на сей раз с единственной целью: помочь читателю сориентироваться в реалиях девятнадцатого столетия. То, что Катеньке Арсаньевой казалось верхом вульгарности, не имеет ничего общего с тем, что мы сегодня подразумеваем под этим словом. Не дай Бог, читатель подумает, что Катенька оказалась в компании с портовой шлюхой или кабацкой путаной, выражаясь сегодняшним литературным языком.
Неправильно произнесенная по-французски фраза была в то время вполне достаточным поводом для упрека в вульгарности.
А розовый поясок на зеленой платье — признаком дурного вкуса и пошлости.
Поэтому не забывайте делать поправки на время, читая упреки героини в адрес Люси.
Вот и все, что мне хотелось сообщить вам. Сказал и облегчил душу…
Оставшись с глазу на глаз, мы сразу же почувствовали некоторую неловкость. Петр Анатольевич, по обыкновению, не закрывал рта и обращался то ко мне, то к Люси, благодаря чему возникала иллюзия полноценного общения. И только когда он ушел, стало понятно, что за все это время мы с ней не сказали друг другу и пары слов.
Но я и не собиралась развлекать эту женщину, у меня в отношении нее были совершенно другие планы…
В моем распоряжении было около часа. Поэтому я не стала откладывать дела в долгий ящик.
Заметив, что она собирается мне что-то сказать, я опередила ее намерение и задала свой первый вопрос, который должен был расставить все точки над «i» и определить тональность всего последующего разговора — Наталья Павловна, зачем вы убили своего отца Сначала мне показалось, что она не расслышала моего вопроса, потому что никакой реакции, во всяком случае — внешней, за ним не последовало.
Но уже через минуту я убедилась, что это не так. Может быть, она действительно была талантливой актрисой. Во всяком случае, ее самообладанию можно было позавидовать.
Она закурила, подняла бокал с вином, выпустила струйку дыма под потолок отпила глоток с демонстративным наслаждением, и лишь после этого произнесла первое слово — А вам-то, извиняюсь, какое дело Честно говоря, я была обескуражена. Во всяком случае, в первый момент. Я ожидала чего угодно, но только не этого.
И я не сразу нашлась, что ей ответить.
Прошла, наверное, целая вечность, атмосфера в комнате сгустилась, и напряжение дошло до предела, прежде чем я сказала, так же тихо и спокойно — Хочу вас понять.
— Понять? Вы? Меня? — она рассмеялась мне в лицо, слишком театрально и чересчур весело. И потому ненатурально. — Это забавно.
— Что вас так забавляет? — спросила я.
— Так вот для чего меня пригласили сюда…— на этот раз действительно не услышав моего вопроса, вслух подумала Наталья Павловна. Теперь я заметила, что за маской равнодушия и наглой самоуверенности она мучительно соображала о причинах и, главное, последствиях моего вопроса.
И часть ее внутреннего монолога просто выплеснулась на поверхность.
— Вы угадали, — подтвердила я.
— Это было нетрудно сделать.
Я пропустила свою реплику, вернее, Люси не дала мне возможности ее произнести.
— Я вам отвечу на ваш вопрос, — неожиданно заявила она. — Но прежде, — она посмотрела на меня пристально, — скажите честно, Петр действовал с вами заодно — Это для вас так важно — Да. Не хотелось бы убеждаться в очередном предательстве симпатичного тебе человека.
— В таком случае… могу вас успокоить. Ему о вас ничего не известно.
— А вам, — перебила она меня со странной улыбкой, — вам обо мне известно все — Нет. Поэтому я и хотела с вами встретиться.
— Как же вы объяснили свое желанию Пете — Сказала, что мне очень этого хочется.
— Попробую вам поверить. Тем более, что у меня, кажется, нет выбора. Вы мне его не оставили. Не правда ли Она была что-то чересчур оживлена. Глаза у нее блестели и жесты стали вычурными и слишком эффектными. Уместными разве что на сцене.
— Все будет зависеть от того, что вы мне расскажете, — ответила я, пытаясь сохранить хладнокровие и не заразиться ее возбуждением.
— А вы будете решать. Казнить нельзя помиловать. Где поставить запятую. Да? И не дождавшись ответа, разродилась целым монологом — А позвольте поинтересоваться — по какому праву? Вы кто? Господь Бог? Пресвятая Дева Мария или Апостол Петр? Чтобы решать, вручить ли мне ключи от рая или низвергнуть в ад. По какому праву, я вас спрашиваю? И не жду ответа. Потому что вы уверены в том, что родились с этим правом — распоряжаться жизнями и душами людскими. Сколько у вас душ? Не правда ли — странный вопрос? Сколько душ может быть у человека? Мне-то, наивной, кажется, что одна, та самая, которую можно погубить в один момент или спасать всю свою несчастную жизнь. А вам наверняка принадлежат сотни, если не тысячи душ. И на мой вопрос «сколько у вас душ?» вы с легкостью ответите: «шесть сотен». И будете считать себя морально чистым и имеющим право судить других человеком. Но может быть действительно человек, у которого несколько сотен душ, уже не совсем человек? Или совсем не человек, а БОГ? И вы, наши светлые боги, спустились к нам на Землю с небес, чтобы владеть нашими душами, и спрашивать ответа за грехи. Если этот так, то я отвечу…
Произнеся последнее слово этого нелепого и неуместного с моей точки зрения монолога, она поникла и съежилась, словно от холода, обхватив себя за плечи и уронив голову.
Я поняла, что передо мной разыграли маленький спектакль. И потребовала продолжения.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Но продолжения не последовало. Пережив короткий момент экзальтации, какого-то почти болезненного возбуждения, эта женщина, даже не знаю, как ее называть — по имени или присвоенной ею себе кличкой, вновь вернулась к рациональному существованию и больше ни разу не позволила себе ничего в этом роде.
Но не сразу. Несколько минут она вообще не проявляла признаков жизни, и лишь изредка поднимала на меня тусклый, ничего не выражающий взгляд. И мне показалось, что на моих глазах она постарела на несколько лет.
И даже голос, которым она заговорила в конце концов, был бесцветным и монотонным.
— Я не знаю, кто вы такая, — равнодушно сказала она, — но вы не спрашиваете меня, кто убил моего отца. То есть вы заранее уверены, что это сделала я. В таком случае, почему бы вам не сдать меня в участок? Я не понимаю, что у вас на уме. Но судя по тому, что меня еще не арестовали… Впрочем… мне это не так уж и интересно.
Так же, как и вам не интересно, как я жила все эти годы… С кем, на какие деньги, и каким способом их зарабатывала… Ведь правда — А это имеет отношение к убийству — А вы думаете — нет Что-то наподобие улыбки снова появилось на ее лице на мгновенье, но тут же исчезло.
— Вы знаете мое имя, а я сама давно забыла его. Я помню другие имена. Их было много… Но ни одно из них так и не стало моим по праву. Лишь только эта бесшабашное прозвище, кажется, останется со мной до последнего вздоха. Люс-сси…
Она подлила себе вина и посмотрела на меня долгим испытующим взглядом и, сделав пару глотков, с отвращением выплеснула остатки на ковер.
— А если я сейчас встану и уйду? — спросила она с интересом. — Да, уйду и не стану отвечать ни на один из ваших вопросов. Что? Что тогда произойдет? А И я не знала, что ей сказать. Она с первой минуты повела себя настолько необычно, что совершенно выбила меня из колеи. Если бы она набросилась на меня с кулаками, я бы знала что делать, если бы испугалась и начала оправдываться — тем более. Но ничего этого не произошло. Она не оправдывалась и не признавала своей вины. И, честно говоря, я не знала, что делать дальше. А последний ее вопрос и вовсе поставил меня в тупик.
«А действительно, — подумала я тогда, — и как же я поступлю в этом случае? Попытаюсь ее удержать, закричу, позову полицию?» И, видимо, моя собеседница почувствовала это, потому что продолжила насмешливо с чувством собственного превосходства и безнаказанности — А, пожалуй, я так и сделаю, — сказала она. — Только сначала действительно коечто вам расскажу. На память.
Не знаю, почему она это сделала. Может быть, решила сыграть еще одну роль, или ей действительно захотелось излить кому-то душу— И доказать свою правоту.
Но она рассказала мне все. И нарисованная ею картина действительно напоминала уже известные мне события, но искаженные почти до неузнаваемости. И снова мне в голову пришла мысль о кривом зеркале.
По ее словам выходило, что во всех ее несчастьях был виновен один человек который загубил жизнь ее матери, и которого она ненавидела всю свою жизнь. И человеком этим был ее собственный отец. Вернее, тот человек, которого она считала своим отцом.
И было в ее жизни два кумира, которых она считала чуть ли не святыми, это ее мать и дед, единственные два человека на свете, которых она действительно любила. Хотя матери она, понятное дело, не помнила и знала ее только со слов отца и Личарды.
Она снова и снова обвиняла Павла Ивановича во всех смертных грехах. И в глазах ее горела такая ненависть, что мне становилось не по себе.
— И за это вы убили его? — устав от ее ненависти, спросила я.
— Я бы не убила его, если бы он не поднял руку на деда, — взвизгнула она, и лицо ее, искаженное гримасой ненависти, превратилось в страшную маску.
Она поднялась со своего места, глядя на меня в упор.
— А теперь не советую вставать у меня на пути, — неожиданно хриплым голосом сказала она и пошла прямо на меня.
Заметив у нее в руках что-то блестящее, я поняла, что это нож. Я даже не заметила, когда она успела взять его со стола.
Это уже было опасно, и я бросилась к тому месту, где спрятала свои пистолеты — к ящику письменного стола.
Нечаянно я задела китайскую вазу, и она вместе с тумбочкой, на которой стояла, с грохотом полетела на пол и разбилась.
И в тот же миг из соседней комнаты выскочил Петр Анатольевич и два человека в мундирах с пистолетами в руках.
Я не сразу поняла в чем дело и замерла на месте, наблюдая происходящее.
Люси рванулась было к входной двери, но дорогу ей преградил рослый детинаполицейский с усами и саблей наперевес.
Через несколько мгновений ее обезоружили и увели.
Петр Анатольевич, взволнованный, подбежал ко мне.
— Она пыталась вас убить? — спросил он, что это был за грохот.
— Убить вас захотят хозяева квартиры, когда обнаружат разбитую мной китайскую вазу, — ответила я, показывая на мелкие черепки на полу — все, что от нее осталось. — Так что придется мне компенсировать им утрату, у меня дома есть почти такая же.
Одним из людей в мундирах оказался Юрий Матвеевич, главный полицмейстер Хвалынска, не раз бывавший у нас с в гостях и с большим уважением относившийся к Александру.
Мы перекинулись с ним парой слов и договорились встретиться на следующее утро.
Петр Анатольевич уговорил меня остаться ночевать в его квартире, а сам отправился к тому самому приятелю, за которым он якобы уходил от нас с Люси. По просьбе Юрия Матвеевича мне пришлось задержаться в Хвалынске еще на пару дней. За это время я сообщила ему все, что считала нужным. И он был очень мне за это благодарен.
А на третий день я собралась возвращаться домой. Петр Анатольевич, у которого тоже больше не было дел в Хвалынске, с удовольствием воспользовался моей каретой, пообещав развлекать в пути анекдотами.
Но едва мы отъехали от его дома, он нарушил свое обещание и вместо обещанных анекдотов стал задавать вопросы. Вернее, один вопрос, отвечать на который мне пришлось едва ли не до самого Саратова.
— И все-таки я не понимаю, каким образом вам удалось выйти на Люси, — сказал он, а так как я по неосторожности дала ему слово в случае успеха нашего предприятия рассказать ему все от начала до конца, то не могла ему отказать. И приступила к рассказу, большая часть которого вам уже известна.
Остается сообщить лишь некоторые подробности, которые по разным причинам еще не вошли в повествование. Прежде всего потому, что все основные выводы я сделала в последнюю ночь в Лисицыно. И, выезжая в Хвалынск, еще далеко не была уверена, что они окажутся верными.
Чаще всего именно так и получается. Во время расследования твоя голова с каждым днем все больше напоминает чулан или кладовку у плохого хозяина. Чего там только нет, но все вещи свалены в кучу. И толку от них практически никакого нет.
И так продолжается довольно долго, до тех пор, пока в один прекрасный момент не приходит полное осознание всей ситуации в целом. Все предметы, как по мановению волшебной палочки, сами занимают свои строго определенные места и начинают рассказывать тебе свои истории.
Это действительно похоже на чудо: не остается ни одного лишнего документа, ни одной случайной фразы свидетеля, как говорится, всякое лыко в строку. И преступление, считай, раскрыто.
Так получилось и в этот раз.
Но начну по порядку.
Как вы, наверное, помните, последней новостью в Лисицыно для меня стало то, что некая «драная барыня», побывавшая на могиле Личарды, вышла из болота. Именно так выразился тот мальчонка, что принес мне молока. И что набросанный мною со слов бурмистра портрет оказался довольно удачным в смысле сходства с оригиналом. Поэтому я положила этот портрет перед собой и стала его рассматривать. Вот тутто и начались чудеса. Портрет, нарисованный моею собственной рукой, стал для меня источником знаний. Чем больше я на него смотрела, тем больше открытий делала. Он как бы вобрал в себя все известные мне сведения, и теперь я находила в нем то, о чем и не подозревала, когда моя рука наносила линии на чистый лист бумаги.
И постепенно вся картина преступления предстала передо мной как живая.
И помогла мне в этом маленькая деталь. Надвинутый на глаза платок, совершенно не соответствовавший всему остальному костюму «драной барышни».
При всей нелепости моего рисунка он явно не соответствовал всему остальному одеянию неизвестной мне женщины.
И я начала думать, случайность это, или же в этом кроется какой-то смысл Но слово «случайность» не слишком нравилось мне. Еще в детстве мне казалось, что люди, не желая или не умея видеть истинных причин тех или иных событий, придумали его.
И с тех пор назвать что-то случайным означает для меня не что иное, как расписаться в собственной беспомощности.
Все в этом мире имеет свою причину, и надвинутый на глаза платок тоже должен был ее иметь.
И я лишь на секунду попробовала допустить, что женщина эта использовала его как чадру. На рисунке он и напоминал именно это средство восточных женщин спрятать свое лицо.
«То есть кем бы ни была эта женщина, — пришла к выводу я, — она не желала, чтобы ее кто-нибудь запомнил и опознал впоследствии».
И эта мысль явилась той самой ниточкой, которая привела меня в Хвалынск.
Короче говоря, никто непрячет лица без причины.
И еще. Забавная фраза мальчика, что барыня пришла с болота. Она лишь подтверждала мою первую мысль. Допустить, что кто-то пришел пешком в Лисицыно, я не могла теоретически. Я слишком хорошо знаю эти места. Добраться туда пешком — равносильно подвигу. Стало быть, экипаж — или на чем там она приехала — был оставлен ею за болотом. И скорее всего для того, чтобы не привлекать к себе внимания.
Таким образом я уже знала, что принесшая на могилу Личарды букет дорогих роз женщина пряталась от людей. Отсюда нетрудно было предположить, что этого у нее была веская причина.
И я опять же в качестве предположения попробовала использовать версию, что эта женщина была соучастницей преступления, и это предположение подошло по всем статьям, как ключ подходит к замку.
Сразу становились понятными многие вещи, вызывавшие до этого лишь недоумение. Например, этот странный выстрел. Сзади, в шею — его мог совершить лишь человек, который отродясь не держал в руках оружия. Учитывая, что выстрел был произведен практически в упор.
Я с самого начала исходила из предположения, что и Синицына и Личарду убил один и тот же человек. Но если убийца приносит на могилу одного из убитых цветы…
То, скорее всего…
Очень трудно фиксировать подобные состояния. Те тысячи мыслей, что проносятся в минуты озарения в голове, совершенно не поддаются учету. А окончательный вывод для самого человека зачастую является неожиданностью.
Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы это предположение стало уверенностью.
Человек, убивший Синицына, не убивал Личарды.
Более того, испытывал к тому самые нежные чувства.
А отсюда уже рукой подать до предположения, что это была его внучка.
Еще раз повторю, что любое открытие на девяносто процентов процесс неосознанный, интуитивный. Пытаясь воссоздать сейчас этот процесс в строго логической форме, я наверняка грешу против истины.
Подобным самоанализом заполнены несколько десятков страниц. Оно и понятно, доктор Фрейд с его подсознанием в эти дни еще был грудным ребенком. И то, что основная работа мозга проходит чаще всего в неосознанной форме — мысль по тем временам революционная. И тетушка пришла к ней самостоятельно, за что ей честь и хвала.
Но теперь все это кажется немного наивным, поэтому позволю пропустить основную часть этих размышлений и перейду сразу к изложению событий, тем более что смышленый читатель, скорее всего, давно уже обо всем догадался. …Когда мне стало известно, что сразу после посещения Личардой отца Синицына тот неожиданно умирает, у меня возникло подозрение, что и это тоже не случайность.
Везде, где появлялся этот человек, оставались трупы.
Оставалось только понять, зачем это ему было нужно. И я попыталась воссоздать всю историю жизни этого человека и представила ее себе, как длинную цепочку преступлений.
Неожиданно смысл самого его имени, напрямую связанный с королем Ричардом, дошел до моего сознания. Получив его имя, не решил ли и во всем остальном следовать его примеру этот неудавшийся актер Основные факты его биографии свидетельствовали о том, что я снова права. Приехав в Синицыно в качестве простого крепостного актера, он правдами и неправдами добивается положения фаворита хозяина и лучшего друга его сына.
А то, что театр так неожиданно сгорает, лишь укрепляет его позиции. Не сгори он, его карьера была бы не столь стремительной.
Спустя много лет доказать что-то уже невозможно, но меня никто не переубедит, что театр сгорел именно благодаря Личарде.
Но и положение друга и фаворита не устраивало его.
Его цели были куда более серьезные.
И каждое событие в его дальнейшей жизни лишь подтверждает это.
Нетрудно догадаться, что его дочь, она же его любовница, не без помощи отца попадает в постель к молодому и доверчивому Синицыну. Ни о каких чувствах с ее стороны не могло быть и речи. Значит, ею руководил холодный расчет в лице ее отца и любовника.
Этим он убивает двух зайцев, ссорит отца и сына и привязывает к своему семейству наследника двух имений.
Ошибся он только в одном. Старый Синицын лишает своего сына наследства в случае заключения тем брака с Ларисой. И фиксирует это особым пунктом в своем завещании.
И это становится причиной целой вереницы преступлений.
Первое, чего добивается Личарда после смерти родителей Синицына — это подписания себе вольной.
Но этого ему недостаточно. Насколько я понимаю, он не отказался от мечты стать полновластным владельцем поместий и всю свою дальнейшую жизнь подчиняет этой великой цели.
И когда Павел Семенович наследует Лисицыно, уже ничто не мешает ему завещать его кому бы то ни было. Но Ларисы к тому времени давно нет в живых. А дочь…
Дочь ненавидит своего мнимого отца, она пытается завоевать подмостки столичных театров, и не желает возвращаться в деревню.
Синицын отсылает ей большую часть своих доходов, но она ненасытна и требует все больше и больше.
Личарда стареет и уже не надеется воспользоваться плодами своей деятельности.
Но хочет быть уверен, что хотя бы его внучка станет полновластной хозяйкой двух деревень.
С этой целью он и вызывает ее в Синицыно, пытаясь примирить с отцом. Но из этого ничего не получается.
Что-то нарушает его планы.
И вот тут-то самое время вернуться на постоялый двор…
Мысль о том, что именно Личарда подсыпал яду в бокал моему мужу, возникла у меня давно.
И для полной уверенности в этом мне не хватало только одного — понять, зачем ему это было нужно.
Я попыталась снова восстановить ход событий и теперь увидела его в несколько ином свете.
Узнав о преступлениях Орловского, Павел скачет к нему в имение и после этого вызывает его на дуэль.
С самого начала у меня вызывало сомнение, что причиной дуэли была история с женой Василия. Что-то тут было не так.
При всем благородстве Павла, драться на дуэли из-за крестьянки он бы не стал. Значит, у них с Орловским был иной, более значительный повод для дуэли.
И ответ на свой вопрос я нашла в предсмертной записке мужа.
Если помните, вторая строчка в этой записке заключала в себе загадочную фразу: «Встретиться с Д.О.» Долгое время я не могла понять, что она означает, потому что не надеялась расшифровать эти инициалы. На какое-то время эта записка выпала из поля моего внимания. Мне казалось, что ничего больше я из нее не узнаю, но в тот последний вечер в Лисицыно она снова попалась мне на глаза. И только теперь я сообразила, что Д.О. это, разумеется, Дмитрий Орловский.
К нему собирался отправиться в первую очередь Александр. И это почему-то не устроило его убийцу.
Чего боялся Личарда Зная историю его семьи, я могла предположить только одно. Он боялся, что Орловский раскроет Александру тайну рождения его внучки. Но для этого сам Орловский должен был ее знать.
«А не сообщил ли ее князю сам Личарда? — задала я себе вопрос. И мне показалось что ответа он не требует.
Это наверняка было именно так. А при более чем благосклонном отношении князя к его покойной дочери, это могло иметь для самого Личарды и его внучки самые многообещающие последствия.
Но если бы Павел узнал о том, кто является отцом его дочери, то Личарда навсегда потерял бы надежду на Лисицыно.
И чтобы не допустить этого, Личарда пошел на очередное убийство.
Он не учел только одного. Павлу к тому времени уже все было известно. Но до определенного момента он тщательно это скрывал. И скорее всего убедил своего бывшего раба, что завещал все свое состояние дочери.
Теперь уже не представляло никакого труда восстановить картину их смерти во всех подробностях. Именно в этот день Личарда узнал всю правду.
Потрясенный, он хватается за пистолет Синицына, чтобы тут же отправить его на тот свет, но Павел защищается с помощью кочерги и не только выбивает из рук Личарды оружие, но и пробивает ему голову.
И тогда Люси, теперь у меня уже язык не поворачивается назвать ее Натальей Павловной, заканчивает то, что задумал ее дед.
Круг замкнулся. Как в финале пьесы Шекспира, сцена усыпана трупами, и отраженное в зеркале шутовского балагана главное ее действующее лицо похоронено рядом со своими жертвами.
Таким образом смерть примиряет все живое. И в этом, наверное, есть какой-то вечный и недоступный человеческому осознанию смысл.
Этими словами заканчивается первая тетушкина рукопись — самое несовершенное из ее творений. Еще довольно наивное и не очень профессиональное. Но тем не менее именно с него я решил начать публикацию ее романов, чтобы читатель имел возможность от романа к роману наблюдать ее творческий рост и с каждым новым произведением получать все большее удовольствие.
Хотел высказать в этом послесловии несколько критических замечаний по поводу сюжета и особенно финала, который мне кажется значительно слабее всего романа в целом. Но передумал. Читатель наверняка заметил все это и без меня.
Поэтому прощаюсь с вами, но ненадолго, чтобы встретиться вновь на страницах нового романа, который будет называться…
Но пусть пока это останется тайной.