«Что же все-таки происходит?» – думала Катерина Дмитриевна, возвращаясь домой от Васильевой. Встреча с ней ее чрезвычайно огорчила, Катенька не любила разочаровываться в людях, а тут получалось, что человек, которого она всенепременно любила, которому доверяла, который и к ней, казалось, испытывал только самые нежные чувства, этот самый человек вдруг предстал в совсем новом свете. И свете, надо сказать, неприглядном. Катенька вздохнула и посмотрела на проходящих мимо по тротуару людей. Один из пешеходов привлек ее внимание. Он обернулся, встретился с ней на какое-то мгновение глазами, и тотчас отвернулся снова, прибавил шагу и дальше уж шел не оборачиваясь. Катя, пытаясь припомнить, где видела это лицо и отчего-то поняв, что вспомнить его – чрезвычайно, чрезвычайно важно, велела Степану ехать прямо по Кузнецкому мосту, никуда не сворачивать. И даже сказала, что держаться нужно вон за тем высоким молодым человеком в мягкой фетровой шляпе и черном долгополом сюртуке.
Так они и ехали, и Катя все пыталась вспомнить, где же она видела это лицо. Где? И только когда молодой человек повернулся, прежде чем выйти на Рождественку, и снова взглянул на Катю, она узнала... Ну, конечно же! Это именно он, именно его она видела тогда, на коронации! Более того, именно он и вручил ей тот самый сверток с четьи-минеями! И потом, когда они после проезжали в экипаже, именно он стоял с Соколовым рядом! Вот кто может ей все рассказать! Катя исполнилась решимости во что бы то ни стало поговорить с ним! Догнать его, остановить, даже если он не пожелает с ней разговаривать, тогда – выследить!
Но, странное дело, на углу Звонарного, прямо у церкви Николы в Звонарях, он стоял у ограды и, по всей видимости, дожидался ее, потому что когда Катя велела остановиться, он не предпринял попытки уйти, не сделал даже ни одного движения. Он совершенно спокойно дождался, когда она, взволнованная так, что дрожали руки, вышла из экипажа и направилась к нему. Он даже слегка улыбнулся и его светлые, зеленые глаза смотрели на нее приветливо, а когда Катя приблизилась, он вежливо поклонился и сказал только:
– А я все думал, Катерина Дмитриевна, узнаете ли? Поймете ли? Рад, что вспомнили, что узнали и поняли, что нам надо бы побеседовать.
Катя только кивнула, глядя на него внимательными большими глазами.
– Позвольте не представляться, – заговорил он снова. – Имя мое вам ничего не скажет, хотя, поверьте, у меня к вам серьезное дело, да и у вас наверняка имеются вопросы... На некоторые из них я отвечу. Только скажите мне, можете потом, – тут же добавил он, – где та самая книга, что я вам недавно передавал?
– Так это были вы? – спросила Катенька.
– Простите, что так получилось, – мягко улыбнулся он. – Только мне казалось, что не стоило вас во все это вовлекать, так уж получилось. Я был вынужден. Не знаю, поймете ли... Так она у вас?
Катя помолчала. А потом улыбнулась и ответила:
– Кажется, я знаю, где она. Но сначала скажите, вы знаете, кто так поступил с вашим... другом? Соколов ведь был вам другом?
– Скорее, – чуть нахмурился незнакомец, – он был моим... единомышленником, да. Так будет точнее. И я бы тоже хотел знать, кто совершил над ним такое злодейство. Увы, это мне неизвестно, – он опустил глаза и Катя отчего-то ему поверила. Отчего вот только? Ей даже показалось, что она уже знает его имя, точнее, она предположила, что вот это он и есть...
– Скажите, – заговорила она снова, – так это вы телефонировали мне тогда и подделывали почерк? И мой, и мужа?
– Подделывал? – улыбнулся он как-то даже смущенно. – Я же говорю вам, что был вынужден. И телефонировал вам от имени Мишеля я, тут вы правы, и это я сделал по собственному желанию. Сказал, что это важно, чтобы книга хранилась у вас, и что это важно для всех, и для... – он помолчал, глянул ей в глаза с каким-то новым выражением и гораздо тише произнес: – Натали.
Катя кивнула.
– У меня есть предположения насчет всего происходящего, – сказала она чуть погодя. – Причем появились эти предположения так недавно, что я и не знаю пока, имеют ли они право на существование. Скажите, господин... – Катя улыбнулась. – Так вот, вы скажите мне, что такого таинственного в той книге? Что у нее за секрет?
– Полиция ведь знает? – вместо ответа спросил молодой человек. – Ну, я имею в виду... Господин Сульский, кажется, занимается этим? Он знает, да?
– Знает, – кивнула Катенька.
– Не проще ли тогда уж и ему рассказать? А то, я смотрю, у моего дома со вчерашнего дня дежурят агенты, и я даже предполагаю, в чем именно на сей раз состоит, по их мнению, моя вина.
– Значит, я правильно вас угадала? – все-таки уточнила Катенька.
– Мельский Иван Иванович, – поклонился он, видимо поняв, что изображать инкогнито уже бессмысленно.
– Что ж, в таком случае, господин Мельский, – мягко предложила Катенька, – давайте доберемся до вашего дома и там, знаете, есть один человек, из тех, что дежурят, так вот, ему-то можно рассказать все. Так, по-моему, правильнее будет.
– Не станем таиться? – улыбнулся он. – Мне, правда, стоило большого труда оторваться от слежки, а потом я увидел вас, как вы в Средний Каретный ехали, решил на обратном пути, что, может, стоит все-таки с вами побеседовать... Тем более что вы там и пробыли-то недолго.
– И правильно решили, – похвалила его Катенька. – Что ж, едем в таком случае? Если вы ни в чем не виноваты, то лучшего времени просто и не придумаешь.
Так вот и оказалось, что Катерина Дмитриевна Карозина не приехала домой к обеду.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Так они и ехали, и Катя все пыталась вспомнить, где же она видела это лицо. Где? И только когда молодой человек повернулся, прежде чем выйти на Рождественку, и снова взглянул на Катю, она узнала... Ну, конечно же! Это именно он, именно его она видела тогда, на коронации! Более того, именно он и вручил ей тот самый сверток с четьи-минеями! И потом, когда они после проезжали в экипаже, именно он стоял с Соколовым рядом! Вот кто может ей все рассказать! Катя исполнилась решимости во что бы то ни стало поговорить с ним! Догнать его, остановить, даже если он не пожелает с ней разговаривать, тогда – выследить!
Но, странное дело, на углу Звонарного, прямо у церкви Николы в Звонарях, он стоял у ограды и, по всей видимости, дожидался ее, потому что когда Катя велела остановиться, он не предпринял попытки уйти, не сделал даже ни одного движения. Он совершенно спокойно дождался, когда она, взволнованная так, что дрожали руки, вышла из экипажа и направилась к нему. Он даже слегка улыбнулся и его светлые, зеленые глаза смотрели на нее приветливо, а когда Катя приблизилась, он вежливо поклонился и сказал только:
– А я все думал, Катерина Дмитриевна, узнаете ли? Поймете ли? Рад, что вспомнили, что узнали и поняли, что нам надо бы побеседовать.
Катя только кивнула, глядя на него внимательными большими глазами.
– Позвольте не представляться, – заговорил он снова. – Имя мое вам ничего не скажет, хотя, поверьте, у меня к вам серьезное дело, да и у вас наверняка имеются вопросы... На некоторые из них я отвечу. Только скажите мне, можете потом, – тут же добавил он, – где та самая книга, что я вам недавно передавал?
– Так это были вы? – спросила Катенька.
– Простите, что так получилось, – мягко улыбнулся он. – Только мне казалось, что не стоило вас во все это вовлекать, так уж получилось. Я был вынужден. Не знаю, поймете ли... Так она у вас?
Катя помолчала. А потом улыбнулась и ответила:
– Кажется, я знаю, где она. Но сначала скажите, вы знаете, кто так поступил с вашим... другом? Соколов ведь был вам другом?
– Скорее, – чуть нахмурился незнакомец, – он был моим... единомышленником, да. Так будет точнее. И я бы тоже хотел знать, кто совершил над ним такое злодейство. Увы, это мне неизвестно, – он опустил глаза и Катя отчего-то ему поверила. Отчего вот только? Ей даже показалось, что она уже знает его имя, точнее, она предположила, что вот это он и есть...
– Скажите, – заговорила она снова, – так это вы телефонировали мне тогда и подделывали почерк? И мой, и мужа?
– Подделывал? – улыбнулся он как-то даже смущенно. – Я же говорю вам, что был вынужден. И телефонировал вам от имени Мишеля я, тут вы правы, и это я сделал по собственному желанию. Сказал, что это важно, чтобы книга хранилась у вас, и что это важно для всех, и для... – он помолчал, глянул ей в глаза с каким-то новым выражением и гораздо тише произнес: – Натали.
Катя кивнула.
– У меня есть предположения насчет всего происходящего, – сказала она чуть погодя. – Причем появились эти предположения так недавно, что я и не знаю пока, имеют ли они право на существование. Скажите, господин... – Катя улыбнулась. – Так вот, вы скажите мне, что такого таинственного в той книге? Что у нее за секрет?
– Полиция ведь знает? – вместо ответа спросил молодой человек. – Ну, я имею в виду... Господин Сульский, кажется, занимается этим? Он знает, да?
– Знает, – кивнула Катенька.
– Не проще ли тогда уж и ему рассказать? А то, я смотрю, у моего дома со вчерашнего дня дежурят агенты, и я даже предполагаю, в чем именно на сей раз состоит, по их мнению, моя вина.
– Значит, я правильно вас угадала? – все-таки уточнила Катенька.
– Мельский Иван Иванович, – поклонился он, видимо поняв, что изображать инкогнито уже бессмысленно.
– Что ж, в таком случае, господин Мельский, – мягко предложила Катенька, – давайте доберемся до вашего дома и там, знаете, есть один человек, из тех, что дежурят, так вот, ему-то можно рассказать все. Так, по-моему, правильнее будет.
– Не станем таиться? – улыбнулся он. – Мне, правда, стоило большого труда оторваться от слежки, а потом я увидел вас, как вы в Средний Каретный ехали, решил на обратном пути, что, может, стоит все-таки с вами побеседовать... Тем более что вы там и пробыли-то недолго.
– И правильно решили, – похвалила его Катенька. – Что ж, едем в таком случае? Если вы ни в чем не виноваты, то лучшего времени просто и не придумаешь.
Так вот и оказалось, что Катерина Дмитриевна Карозина не приехала домой к обеду.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В начале двенадцатого ночи на Божедомке в эту ночь было на удивление многолюдно, если такое выражение уместно, когда речь идет о кладбище. Однако пока еще цели, ради которых собрались в этом жутковатом месте столь разные люди, оставались не до конца выясненными, да и старались держаться все присутствующие как можно тише, хотя все уже было готово. Причем, готовность была обоюдная, поскольку прибывшие преследовали цели разные, да и проникли на территорию кладбища с разных его концов и в мертвой, в самом буквальном смысле этого слова, тишине, сейчас приближались с разных сторон к сторожке.
Человеку постороннему, который мог бы наблюдать картину происходящего, стало бы не только интересно, но и удивительно даже, особенно если бы он знал прибывших сюда в такое странное время. Ведь ни одного из них нельзя было бы заподозрить в столь странных ночных увлечениях. Однако посторонних наблюдателей не имелось, все, кто был – а это, если учитывать и агентов, занявших такие удобные позиции заранее, что их и видно не было, буквально растворившихся в окружающей мрачной обстановке, – так вот, если учитывать и полдюжины агентов, насчитывалось человек десять, так осторожно сейчас приближавшихся к сторожке.
Ровно в половине двенадцатого к сторожке вышел Карозин. Он постоял немного на тропинке у сарая, в котором они как-то прятались вместе с полицейскими и Катенькой. Луна, идущая уже на убыль, спряталась за неожиданно появившимся облачком, и на какое-то время наступила такая кромешная тьма, что всем, кто был в этот час в этом месте, стало жутко. Да еще плюс ко всему завыла где-то собака, и ее хриплый вой поддержали другие. Словом, атмосфера, что называется, была самая располагающая. Карозин невольно поежился, взглянул на небо и вздохнул. Послышались осторожные шаги с противоположной стороны. Карозин обернулся.
– Вы здесь? – услышал он знакомый голос и не удержался от нового вздоха.
– Да, Денис Николаевич, – откликнулся Карозин.
– Тогда идемте в сторожку, – предложил подполковник. – Сторожа я отправил и нам там никто не помешает.
– Идемте, – согласился Карозин и прошел следом за подполковником в невысокую дверь.
Обиталище кладбищенского сторожа имело две комнаты, было небольшим, обставленным неуютно и убого. Первая комната служила, видимо, кухней и прихожей, а во второй была столовая и стояла кровать. Стол под образами был большим, грубо сколоченным, а вдоль него стояли две лавки. На столе горела керосиновая лампа. Подполковник как-то уж совсем по-свойски сел на лавку и приглашающим жестом указал Карозину место напротив.
– Вы принесли то, о чем я вас просил? – поинтересовался он беспокойно, но, заметив у Карозина в руке небольшой сверток, выдохнул с облегчением и даже улыбнулся.
– Скажите, Денис Николаевич, – обратился к нему Карозин, садясь напротив него, поближе к выходу, но не выпуская из рук сверток, – почему вы выбрали столь странное время? И место, надо сказать, прямо-таки жутковатое.
– Это я вам сейчас объясню с превеликим удовольствием, – ухмыльнулся подполковник и даже подкрутил усы. – Объясню, Никита Сергеевич, потому как уважаю вас и вообще считаю человеком образованным и, надеюсь, даже единомышленником в каком-то смысле. По крайне мере, я решил, что вы сможете меня понять и даже присоединиться ко мне.
– Я вас внимательно слушаю, – кивнул Карозин. – Говорите.
– Только вы сначала скажите мне, правда ли, что та книга у вас? Может быть, вы мне ее покажете? Кое-что я бы предпочел сначала проверить, а то может получиться так, что и говорить-то будет не о чем...
– Правда, правда, – улыбнулся Никита Сергеевич и не спеша развернул бумагу. – Вот, смотрите. Видите, листы у бедняжки вырваны, – он даже протянул книгу подполковнику.
– Да что мне листы, – фыркнул подполковник и жадно схватил книгу. Тотчас в его руке блеснул небольшой ножичек и он принялся разрезать кожаный переплет, затем беспощадно содрал его и поднял на Карозина мгновенно налившиеся кровью глаза.
– Не это ли вы искали? – полюбопытствовал Карозин, вынув из внутреннего кармана пиджака тонкий пергаментный лист.
– Значит, вы знаете, – недобро прищурился Фарапонов. – И как давно узнали? Уже проверили? И кто знает еще?
– Нет, не проверил, – покачал головой Карозин. – И узнал только нынче, довольно странным путем.
– В таком случае, – немного расслабившись, проговорил подполковник, – не буду с вами экивоками. Предлагаю проверить. Собственно, я вас за тем именно выбрал и пригласил и решил с вами поделиться этим секретом.
– Откуда же вы узнали? – спросил Карозин. – Мне вот что интересно. Как давно узнали вы и откуда?
– О, ну это очень любопытная история, – усмехнулся Фарапонов и крутанул правый ус. – Хотите сначала побеседовать со мной? Вам интересно, Никита Сергеевич? Что ж, удовлетворю, как говорится, ваше любопытство. Тем более что нам пока некуда спешить. Так вот, заинтересовался я всем этим после того, как Катерина Дмитриевна мне рассказала эту странную историю о графской дочке. Я что-то когда-то слышал уже об этом, но то, что она рассказала тогда, было только половиной истории, а может, даже и того меньше. Я, естественно, решил узнать, как дело обстояло в полном объеме. И тут помог мне не кто иной, как Алексей Петрович, потому как проговорился насчет того самого гравера, Мельского, помните? Это как раз и было после нашего первого посещения этого чудесного уголка, – Карозин кивнул. – Ну вот, я и решил, что можно попробовать с этим бывшим уголовником побеседовать. Побеседовал я, долго церемониться не стал, напомнил ему, что он у нас на крючке, обещал, что если он мне не поможет да не захочет со мною дружить, – хохотнул подполковник, – так я запросто на него это дело с векселями повешу. Да еще и убийство. Помните ведь, как это все ловко у Сульского вышло? Он же сам мне и подсказал, как прижать этого несчастного Мельского. А тот, правда, поначалу заартачился, но я ему и про его ночные вылазки намекнул, а после уж, когда один из их компании попался, это вы тоже помните, так вот, я Мельскому еще и политической статьей пригрозил. Словом, деваться ему было некуда. Оказалось, что никакого возвращения душ тут нет и в помине, а есть только вещи сугубо материальные.
Клад-с, Никита Сергеевич. И вот на этом-то самом пергаменте, что вы так небрежно себе обратно в карман изволили положить, так вот на нем и зарисовано, в какой могилке этот клад спрятан. Могилка эта, естественно, принадлежит графской дочке, как вашей супруге и сказывали. Та, может, и получила это богатство через сношения с дьяволом, но нам-то что до этого? Мы люди просвещенные и до таких суеверий нам никаких дел нет, верно? Да и тем молодым нахалам, что здесь собирались, тоже до суеверий никакого дела не было, просто они, как сказал мне Мельский, искали эту книгу, каждый своими путями, а повезло ему и Соколову. Уж как они ее, книгу эту, добыли, мне неизвестно. Но вот только когда она к ним попала, отчего-то что-то промеж ними разладилось, должно быть, скорое обогащение им головы вскружило, поругались они промеж собою. Получилось так, что Мельский и Соколов вроде как виноватые оказались, или что там еще, я во все их подробности и не вникал. Так вот, чтобы, значит, себя обезопасить, да к тому же сохранить книгу, они и решили ее вашей супруге на сохранение передать. Тут ведь еще какая загвоздочка была, – Фарапонов вздохнул. – Знать-то они знали, что на клад в четьях-минеях указывается, а как и где, в каком месте в этой книге – о том не ведали. Прежде чем на сохранение Катерине Дмитриевне ее отдать, они, уж не сомневайтесь, проверили книгу от первого до последнего листочка, но ничего не обнаружили. Пока думали да прикидывали, Катерина Дмитриевна тем временем взяла да и снесла книгу эту своей родственнице. У той, оказалось, тоже люди сведущие были. Хотели книгу обменять, но благо ваша родственница этому не позволила случиться, только вид сделала, что, дескать, обменяла. Я об этом узнал позднее, от нее же самой и узнал. Водятся и за ней грешки по нашей линии. Серьезного ничего, – усмехнулся он, – а так, мелочи кое-какие, однако же хватило на то, чтобы она меня приняла честь по чести и рассказала, что к чему. А о том, в каком месте искать указание на клад... Это мне Подольцев уже поведал, но он только и знал, что где-то в переплете. А тот вечер, когда, помните, мы вашу супругу в Александровский сад сопровождали? Да и от вашего имени записку принесли Ефиму? Ну, это, конечно, моя выдумка. Мельский мне в этом, признаться, помог. А насчет того милого юноши, что якобы назначил встречу Катерине Дмитриевне, так о том, что он тайно влюблен в вашу супругу, простите, конечно, – деликатно улыбнулся Фарапонов, – это мне опять же Подольцев проболтался. Кстати, вы знаете, кто так свирепо с художником разделался? Он, Подольцев.
Карозин удивленно приподнял брови.
– Что, не знали? – самодовольно усмехнулся Фарапонов. – А вот я все это знал. Отпустил его, мерзавца, отпустил за то, что он мне все про этот клад, все что знал. Даже и чего сам не знал, но и то рассказал. Где теперь он, не знаю.
– За что же он его? – спросил Карозин.
– Так ведь Подольцев-то, он того-с, умом тронутый. А принимают его такие дамы, как ваша Анна Антоновна, только лишь из-за того, что идет о нем такая молва, будто он спирит и есть. Потому-то и вызывали они там духа Александра Македонского. Ну так вот, не поверите, что такова была причина, я и сам не поверил бы, потому как в такие вещи и верить-то смешно, однако же... Помните, я даже вот и сам вам как-то говорил, что находятся же такие чудаки... Словом, ни за что пострадал ваш Соколов, ни за что совершенно. Мог быть на его месте любой другой из этих двенадцати. После того, как Подольцев у Анны Антоновны встретился с вашею супругою, они там после ее ухода стали обсуждать, да и решили... Что возьмешь с них, они все там чудаки, – извиняющимся тоном проговорил он. – Так вот, решили, что те, не иначе как и правда возжаждали богатство получить, только ведь они в тот момент еще сами и не ведали, что для того, чтобы клад найти, вовсе не обязательно духов вызывать. Решили, что только при помощи спиритического сеанса и возможно узнать, где этот клад находится. Ну вот, тогда-то и подумали, что сами они лучше соберутся в количестве двенадцати человек, поколдуют на этой самой книжке и вызовут Натальин дух, а она им, дескать, на клад и укажет. Глупость какая!
– Вот уж и вправду глупость, – согласился Карозин, не поверивший ни одному слову из сказанного сейчас Фарапоновым. – Только знаете что, Денис Николаевич, у меня-то другие сведения относительно смерти Соколова имеются.
– И какие же? – с ядовитой улыбочкой поинтересовался Фарапонов.
– А что это вы и были. Вы и убили, Денис Николаевич. И я даже знаю, по какой причине. Причина действительно простая, – улыбнулся Карозин. – Вот эта самая книга. Только вы ведь тогда еще не знали, что она у моей жены хранится. Вы ведь за ней так же давно охотились, как и эти бедные молодые люди. И Мельскому вы не только всем перечисленным пригрозили, но и тем, что и его ждет то же самое, что и его товарища. Разве я не прав? А Анна Антоновна и в самом деле хотела книгу подменить, только чтобы не хранилась столь опасная вещь у Катеньки. Тут вы правы. Однако ж вышло так, что она ее подменить-то подменила, а несчастный юноша, про которого вы же и изволили вспомнить, он эту книгу обратно поменял. Так вот и получилось, что за это вы ему назначили отвлекающим поработать. Еще и жену мою хотели скомпрометировать. Страшный вы человек, Денис Николаевич, – вздохнул Карозин. – И все ради чего? Полагаете, что там клад и правда лежит?
Фарапонов, до этого момента сидящий с самым равнодушным видом, глубоко вздохнул и посмотрел на Карозина тяжелым взглядом.
– Что ж, это мы сейчас проверим, Никита Сергеевич, – с жестокой улыбкой промолвил он, доставая пистолет. – Вы и будете проверять. А после там и останетесь.
– Неужели вы, Денис Николаевич, – вздохнул Карозин, – и правда полагаете, что я настолько наивен, что пришел сюда один? Неужели?
Фарапонов передернулся, скривил губы в усмешке, все еще держа дуло пистолета направленным Карозину в грудь. Так продолжалось какую-то минуту, в течение которой Фарапонов, видимо, пытался оценить обстановку.
– Пожалуй, – сказал он наконец, – я вас недооценил. И любой другой на моем месте пустил бы вам пулю в грудь, господин Карозин. Но не я. Я прекрасно понимаю, что отсюда мне не выбраться. Если вы все это знаете, значит, знаете это от Мельского. Если вы все это знаете, значит, здесь и правда полным-полно агентов. Я не ошибаюсь? – Он помолчал. – Нет, не ошибаюсь. – А если все это так, то скажу я вам только одно, Никита Сергеевич. Скучно мне жить стало. Скучно. Решил с судьбой в орлянку сыграть. Сыграл. И проиграл. А раз так, то между позором судом и смертью я выберу смерть. И даже ваша жизнь мне не нужна, не настолько я кровожаден. Мне и своя-то жизнь не нужна. Не нужна вовсе... – он помолчал, опустил голову. – Идите, Никита Сергеевич, пока я не передумал. И передавайте привет своей очаровательной супруге. Спасибо вам за участие в моей игре. Увы, доиграть ее до конца мне не удалось. Жаль. Весьма жаль.
– Одумайтесь, Денис Николаевич, – Карозин и не собирался уходить. – Одумайтесь, стоит ли вот так? Неужели нет ничего на свете, что остановило бы вас? Неужели нет ни одного человека, одна только мысль о котором переменила бы сейчас ваши намерения? Неужели ничто не в состоянии вас сейчас переубедить, что смерть это не выход?
– Нет, Никита Сергеевич, – устало ответил Фарапонов. – По сути жизнь моя кончилась со смертью мой жены, а было это три года тому назад. С тех пор я и не жил, можно сказать. Скучал, влачил существование. И что мне с такой жизни? Бог, скажете? Ну так я в Бога не верую. Все от меня ушло, как Дарья умерла. И вера умерла вместе с ней. Все умерло, все. А у вас все еще есть. И жена ваша жива и здорова и вас любит. Идите, скучно мне и мерзко. И себя ненавижу и вот вас. Себя за то, что что человека во мне не осталось. А вас за то, что слишком уж много в вас человеческого. Идите, полно вам.
– Я не уйду, – упрямо повторил Карозин. – Не оставлю вас в таком состоянии.
– Что ж, воля ваша, – криво усмехнулся Фарапонов и, опустив дуло, выстрелил ему в правое бедро.
Карозин вскрикнул от боли, и, дернувшись, упал с лавки.
– Что вы делаете?! – закричал он, одновременно пытаясь остановить кровь и видя, как подполковник как-то странно медленно подносит дуло к виску.
– Уж простите, это я не хотел, чтобы вы мне мешали, – улыбнулся подполковник. – А рана ваша неопасн...
В этот момент в дверь ворвались трое агентов с пистолетами и прогремел выстрел.
Человеку постороннему, который мог бы наблюдать картину происходящего, стало бы не только интересно, но и удивительно даже, особенно если бы он знал прибывших сюда в такое странное время. Ведь ни одного из них нельзя было бы заподозрить в столь странных ночных увлечениях. Однако посторонних наблюдателей не имелось, все, кто был – а это, если учитывать и агентов, занявших такие удобные позиции заранее, что их и видно не было, буквально растворившихся в окружающей мрачной обстановке, – так вот, если учитывать и полдюжины агентов, насчитывалось человек десять, так осторожно сейчас приближавшихся к сторожке.
Ровно в половине двенадцатого к сторожке вышел Карозин. Он постоял немного на тропинке у сарая, в котором они как-то прятались вместе с полицейскими и Катенькой. Луна, идущая уже на убыль, спряталась за неожиданно появившимся облачком, и на какое-то время наступила такая кромешная тьма, что всем, кто был в этот час в этом месте, стало жутко. Да еще плюс ко всему завыла где-то собака, и ее хриплый вой поддержали другие. Словом, атмосфера, что называется, была самая располагающая. Карозин невольно поежился, взглянул на небо и вздохнул. Послышались осторожные шаги с противоположной стороны. Карозин обернулся.
– Вы здесь? – услышал он знакомый голос и не удержался от нового вздоха.
– Да, Денис Николаевич, – откликнулся Карозин.
– Тогда идемте в сторожку, – предложил подполковник. – Сторожа я отправил и нам там никто не помешает.
– Идемте, – согласился Карозин и прошел следом за подполковником в невысокую дверь.
Обиталище кладбищенского сторожа имело две комнаты, было небольшим, обставленным неуютно и убого. Первая комната служила, видимо, кухней и прихожей, а во второй была столовая и стояла кровать. Стол под образами был большим, грубо сколоченным, а вдоль него стояли две лавки. На столе горела керосиновая лампа. Подполковник как-то уж совсем по-свойски сел на лавку и приглашающим жестом указал Карозину место напротив.
– Вы принесли то, о чем я вас просил? – поинтересовался он беспокойно, но, заметив у Карозина в руке небольшой сверток, выдохнул с облегчением и даже улыбнулся.
– Скажите, Денис Николаевич, – обратился к нему Карозин, садясь напротив него, поближе к выходу, но не выпуская из рук сверток, – почему вы выбрали столь странное время? И место, надо сказать, прямо-таки жутковатое.
– Это я вам сейчас объясню с превеликим удовольствием, – ухмыльнулся подполковник и даже подкрутил усы. – Объясню, Никита Сергеевич, потому как уважаю вас и вообще считаю человеком образованным и, надеюсь, даже единомышленником в каком-то смысле. По крайне мере, я решил, что вы сможете меня понять и даже присоединиться ко мне.
– Я вас внимательно слушаю, – кивнул Карозин. – Говорите.
– Только вы сначала скажите мне, правда ли, что та книга у вас? Может быть, вы мне ее покажете? Кое-что я бы предпочел сначала проверить, а то может получиться так, что и говорить-то будет не о чем...
– Правда, правда, – улыбнулся Никита Сергеевич и не спеша развернул бумагу. – Вот, смотрите. Видите, листы у бедняжки вырваны, – он даже протянул книгу подполковнику.
– Да что мне листы, – фыркнул подполковник и жадно схватил книгу. Тотчас в его руке блеснул небольшой ножичек и он принялся разрезать кожаный переплет, затем беспощадно содрал его и поднял на Карозина мгновенно налившиеся кровью глаза.
– Не это ли вы искали? – полюбопытствовал Карозин, вынув из внутреннего кармана пиджака тонкий пергаментный лист.
– Значит, вы знаете, – недобро прищурился Фарапонов. – И как давно узнали? Уже проверили? И кто знает еще?
– Нет, не проверил, – покачал головой Карозин. – И узнал только нынче, довольно странным путем.
– В таком случае, – немного расслабившись, проговорил подполковник, – не буду с вами экивоками. Предлагаю проверить. Собственно, я вас за тем именно выбрал и пригласил и решил с вами поделиться этим секретом.
– Откуда же вы узнали? – спросил Карозин. – Мне вот что интересно. Как давно узнали вы и откуда?
– О, ну это очень любопытная история, – усмехнулся Фарапонов и крутанул правый ус. – Хотите сначала побеседовать со мной? Вам интересно, Никита Сергеевич? Что ж, удовлетворю, как говорится, ваше любопытство. Тем более что нам пока некуда спешить. Так вот, заинтересовался я всем этим после того, как Катерина Дмитриевна мне рассказала эту странную историю о графской дочке. Я что-то когда-то слышал уже об этом, но то, что она рассказала тогда, было только половиной истории, а может, даже и того меньше. Я, естественно, решил узнать, как дело обстояло в полном объеме. И тут помог мне не кто иной, как Алексей Петрович, потому как проговорился насчет того самого гравера, Мельского, помните? Это как раз и было после нашего первого посещения этого чудесного уголка, – Карозин кивнул. – Ну вот, я и решил, что можно попробовать с этим бывшим уголовником побеседовать. Побеседовал я, долго церемониться не стал, напомнил ему, что он у нас на крючке, обещал, что если он мне не поможет да не захочет со мною дружить, – хохотнул подполковник, – так я запросто на него это дело с векселями повешу. Да еще и убийство. Помните ведь, как это все ловко у Сульского вышло? Он же сам мне и подсказал, как прижать этого несчастного Мельского. А тот, правда, поначалу заартачился, но я ему и про его ночные вылазки намекнул, а после уж, когда один из их компании попался, это вы тоже помните, так вот, я Мельскому еще и политической статьей пригрозил. Словом, деваться ему было некуда. Оказалось, что никакого возвращения душ тут нет и в помине, а есть только вещи сугубо материальные.
Клад-с, Никита Сергеевич. И вот на этом-то самом пергаменте, что вы так небрежно себе обратно в карман изволили положить, так вот на нем и зарисовано, в какой могилке этот клад спрятан. Могилка эта, естественно, принадлежит графской дочке, как вашей супруге и сказывали. Та, может, и получила это богатство через сношения с дьяволом, но нам-то что до этого? Мы люди просвещенные и до таких суеверий нам никаких дел нет, верно? Да и тем молодым нахалам, что здесь собирались, тоже до суеверий никакого дела не было, просто они, как сказал мне Мельский, искали эту книгу, каждый своими путями, а повезло ему и Соколову. Уж как они ее, книгу эту, добыли, мне неизвестно. Но вот только когда она к ним попала, отчего-то что-то промеж ними разладилось, должно быть, скорое обогащение им головы вскружило, поругались они промеж собою. Получилось так, что Мельский и Соколов вроде как виноватые оказались, или что там еще, я во все их подробности и не вникал. Так вот, чтобы, значит, себя обезопасить, да к тому же сохранить книгу, они и решили ее вашей супруге на сохранение передать. Тут ведь еще какая загвоздочка была, – Фарапонов вздохнул. – Знать-то они знали, что на клад в четьях-минеях указывается, а как и где, в каком месте в этой книге – о том не ведали. Прежде чем на сохранение Катерине Дмитриевне ее отдать, они, уж не сомневайтесь, проверили книгу от первого до последнего листочка, но ничего не обнаружили. Пока думали да прикидывали, Катерина Дмитриевна тем временем взяла да и снесла книгу эту своей родственнице. У той, оказалось, тоже люди сведущие были. Хотели книгу обменять, но благо ваша родственница этому не позволила случиться, только вид сделала, что, дескать, обменяла. Я об этом узнал позднее, от нее же самой и узнал. Водятся и за ней грешки по нашей линии. Серьезного ничего, – усмехнулся он, – а так, мелочи кое-какие, однако же хватило на то, чтобы она меня приняла честь по чести и рассказала, что к чему. А о том, в каком месте искать указание на клад... Это мне Подольцев уже поведал, но он только и знал, что где-то в переплете. А тот вечер, когда, помните, мы вашу супругу в Александровский сад сопровождали? Да и от вашего имени записку принесли Ефиму? Ну, это, конечно, моя выдумка. Мельский мне в этом, признаться, помог. А насчет того милого юноши, что якобы назначил встречу Катерине Дмитриевне, так о том, что он тайно влюблен в вашу супругу, простите, конечно, – деликатно улыбнулся Фарапонов, – это мне опять же Подольцев проболтался. Кстати, вы знаете, кто так свирепо с художником разделался? Он, Подольцев.
Карозин удивленно приподнял брови.
– Что, не знали? – самодовольно усмехнулся Фарапонов. – А вот я все это знал. Отпустил его, мерзавца, отпустил за то, что он мне все про этот клад, все что знал. Даже и чего сам не знал, но и то рассказал. Где теперь он, не знаю.
– За что же он его? – спросил Карозин.
– Так ведь Подольцев-то, он того-с, умом тронутый. А принимают его такие дамы, как ваша Анна Антоновна, только лишь из-за того, что идет о нем такая молва, будто он спирит и есть. Потому-то и вызывали они там духа Александра Македонского. Ну так вот, не поверите, что такова была причина, я и сам не поверил бы, потому как в такие вещи и верить-то смешно, однако же... Помните, я даже вот и сам вам как-то говорил, что находятся же такие чудаки... Словом, ни за что пострадал ваш Соколов, ни за что совершенно. Мог быть на его месте любой другой из этих двенадцати. После того, как Подольцев у Анны Антоновны встретился с вашею супругою, они там после ее ухода стали обсуждать, да и решили... Что возьмешь с них, они все там чудаки, – извиняющимся тоном проговорил он. – Так вот, решили, что те, не иначе как и правда возжаждали богатство получить, только ведь они в тот момент еще сами и не ведали, что для того, чтобы клад найти, вовсе не обязательно духов вызывать. Решили, что только при помощи спиритического сеанса и возможно узнать, где этот клад находится. Ну вот, тогда-то и подумали, что сами они лучше соберутся в количестве двенадцати человек, поколдуют на этой самой книжке и вызовут Натальин дух, а она им, дескать, на клад и укажет. Глупость какая!
– Вот уж и вправду глупость, – согласился Карозин, не поверивший ни одному слову из сказанного сейчас Фарапоновым. – Только знаете что, Денис Николаевич, у меня-то другие сведения относительно смерти Соколова имеются.
– И какие же? – с ядовитой улыбочкой поинтересовался Фарапонов.
– А что это вы и были. Вы и убили, Денис Николаевич. И я даже знаю, по какой причине. Причина действительно простая, – улыбнулся Карозин. – Вот эта самая книга. Только вы ведь тогда еще не знали, что она у моей жены хранится. Вы ведь за ней так же давно охотились, как и эти бедные молодые люди. И Мельскому вы не только всем перечисленным пригрозили, но и тем, что и его ждет то же самое, что и его товарища. Разве я не прав? А Анна Антоновна и в самом деле хотела книгу подменить, только чтобы не хранилась столь опасная вещь у Катеньки. Тут вы правы. Однако ж вышло так, что она ее подменить-то подменила, а несчастный юноша, про которого вы же и изволили вспомнить, он эту книгу обратно поменял. Так вот и получилось, что за это вы ему назначили отвлекающим поработать. Еще и жену мою хотели скомпрометировать. Страшный вы человек, Денис Николаевич, – вздохнул Карозин. – И все ради чего? Полагаете, что там клад и правда лежит?
Фарапонов, до этого момента сидящий с самым равнодушным видом, глубоко вздохнул и посмотрел на Карозина тяжелым взглядом.
– Что ж, это мы сейчас проверим, Никита Сергеевич, – с жестокой улыбкой промолвил он, доставая пистолет. – Вы и будете проверять. А после там и останетесь.
– Неужели вы, Денис Николаевич, – вздохнул Карозин, – и правда полагаете, что я настолько наивен, что пришел сюда один? Неужели?
Фарапонов передернулся, скривил губы в усмешке, все еще держа дуло пистолета направленным Карозину в грудь. Так продолжалось какую-то минуту, в течение которой Фарапонов, видимо, пытался оценить обстановку.
– Пожалуй, – сказал он наконец, – я вас недооценил. И любой другой на моем месте пустил бы вам пулю в грудь, господин Карозин. Но не я. Я прекрасно понимаю, что отсюда мне не выбраться. Если вы все это знаете, значит, знаете это от Мельского. Если вы все это знаете, значит, здесь и правда полным-полно агентов. Я не ошибаюсь? – Он помолчал. – Нет, не ошибаюсь. – А если все это так, то скажу я вам только одно, Никита Сергеевич. Скучно мне жить стало. Скучно. Решил с судьбой в орлянку сыграть. Сыграл. И проиграл. А раз так, то между позором судом и смертью я выберу смерть. И даже ваша жизнь мне не нужна, не настолько я кровожаден. Мне и своя-то жизнь не нужна. Не нужна вовсе... – он помолчал, опустил голову. – Идите, Никита Сергеевич, пока я не передумал. И передавайте привет своей очаровательной супруге. Спасибо вам за участие в моей игре. Увы, доиграть ее до конца мне не удалось. Жаль. Весьма жаль.
– Одумайтесь, Денис Николаевич, – Карозин и не собирался уходить. – Одумайтесь, стоит ли вот так? Неужели нет ничего на свете, что остановило бы вас? Неужели нет ни одного человека, одна только мысль о котором переменила бы сейчас ваши намерения? Неужели ничто не в состоянии вас сейчас переубедить, что смерть это не выход?
– Нет, Никита Сергеевич, – устало ответил Фарапонов. – По сути жизнь моя кончилась со смертью мой жены, а было это три года тому назад. С тех пор я и не жил, можно сказать. Скучал, влачил существование. И что мне с такой жизни? Бог, скажете? Ну так я в Бога не верую. Все от меня ушло, как Дарья умерла. И вера умерла вместе с ней. Все умерло, все. А у вас все еще есть. И жена ваша жива и здорова и вас любит. Идите, скучно мне и мерзко. И себя ненавижу и вот вас. Себя за то, что что человека во мне не осталось. А вас за то, что слишком уж много в вас человеческого. Идите, полно вам.
– Я не уйду, – упрямо повторил Карозин. – Не оставлю вас в таком состоянии.
– Что ж, воля ваша, – криво усмехнулся Фарапонов и, опустив дуло, выстрелил ему в правое бедро.
Карозин вскрикнул от боли, и, дернувшись, упал с лавки.
– Что вы делаете?! – закричал он, одновременно пытаясь остановить кровь и видя, как подполковник как-то странно медленно подносит дуло к виску.
– Уж простите, это я не хотел, чтобы вы мне мешали, – улыбнулся подполковник. – А рана ваша неопасн...
В этот момент в дверь ворвались трое агентов с пистолетами и прогремел выстрел.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Через два дня Катя решилась навестить Наташу. Это была их первая встреча после разыгравшейся трагедии и Катенька, признаться, готовилась к тому, что будут потоки слез, истерика, уговоры... Но ее приготовления, противу ожидания, оказались напрасны.
Катя поняла это сразу, едва вошла в просторную прихожую и лакей доложил о ней Галине Сергеевне. Генеральша тотчас вышла сама, вся в черном, с заплаканным лицом и кинулась к Катеньке, увлекая ее за собой со словами:
– Катерина Дмитриевна, – говорила она приглушенным голосом и все время отчего-то поглядывала наверх, на комнаты над головой, до тех самых пор, пока не провела гостью и не закрылась с ней в своем маленьком, отделанном в весенних цветастых тонах будуаре. – Душечка Катерина Дмитриевна, объясните же мне наконец, что произошло? Что с моей Наташей случилось?
Катя попыталась было открыть рот, чтобы сказать что-то неопределенное, но Галина Сергеевна ее перебила:
– Она ведь, голубушка моя, третий день не ест, не пьет, из комнаты почитай и не выходит. А нынче поутру спустилась ко мне, бледненькая такая! Исхудала, милая моя, подурнела! И говорит мне, мол, спасибо вам, тетенька, что вы меня кормили-поили, что приласкали меня, сиротку, а теперь простите меня, но я... – вдова всхлипнула и приложила батистовый платочек к глазам. – А теперь, говорит, я пойду от вас в монастырь... Ужас-то какой! – генеральша покачала головой. – Это ж такая молоденькая, это ж себя заживо хоронить!.. А я ведь ей и жениха уже присмотрела, видный мужчина, военный. Солидный, что называется, и наследство получил. Отличная бы из них пара получилась, а тут вот... А ей как только про него заикнулась, так она, бедняжечка моя, вся в лице переменилась! Да как глянет на меня! Ну, я даже вот ведь какое дело, испугалась... Думала, кричать начнет, браниться, хотя прежде за ней такого не водилось, но тут... А она мне, знаете, этак вот еще тише и спокойнее говорит, спасибо, мол, тетенька, за заботу, но я для себя уже все решила... Да и так она это сказала, – опять платочек к глазам, – что я думаю, да лучше бы уж осерчала и побранилась, чем вот так вот... Она ведь и правда решила все... Неужто решила? – в ужасе переспросила Катеньку Галина Сергеевна. – И когда, и с чего? Господи, да что же это! Я вот с утра и плачу! Катерина Дмитриевна, душечка, вы уж подите к ней сейчас, поговорите с ней, авось передумает? Авось это у нее прошло? Да и с чего было таким мыслям взяться? Ладно бы уродина была, никто бы не глядел! А то ведь в прошлом годе вон коллежский секретарь сватался. Видный такой молодой человек, представительный. Наташа-то моя поначалу ему улыбалась, а потом все – как отрезало. Я тогда-то подумала еще, мол, молодец, выше метит, – заметила Галина Сергеевна как бы вскользь. – И потом вот, этот был, капитан Корнеев, это уж когда портрет писали. Но Наташа и на него не глянула даже. А уж он-то как ухаживал. Но нет – ни в какую. Ну вот я и приглядела ей получше, побогаче, да посолиднее... Уж не секретари с капитанами. Полковник! А она... Катерина Дмитриевна, подите к ней, поговорите, а? – снова всхлипнув, запричитала Галина Сергеевна.
Катенька вздохнула, погладила несчастную всхлипывающую вдову по пухленькой ручке и согласно кивнула:
– Конечно, конечно, Галина Сергеевна, я с ней тотчас же поговорю. Успокойтесь, возможно, все обстоит не так уж и плохо, как вам показалось, – признаться по чести, говоря это, Катенька очень сомневалась в собственных словах, но надо же было хоть как-то утешить бедняжку.
– Дай-то Бог, Катерина Дмитриевна, – прерывисто вздохнула Морошкина. – Дай-то Бог!
Катенька вышла из будуара и вслед за слугой, позванным колокольчиком, стала подниматься на второй этаж по широкой, устланной пушистым бордовым ковром, лестнице. Слуга, одетый в зеленую ливрею, прошел по коридору и остановился перед последней слева дверью. Деликатно постучав, он приотворил ее и сказал густым баском:
– Катерина Дмитриевна Карозина.
– Зови! – ответил знакомый Наташин голосок, правда Катенька отметила про себя, что прежней радости в нем не звучало.
Она шагнула в комнату, дверь за ней закрылась и Катенька смогла оглядеться. В Наташиной спальне ей бывать не приходилось. Комнатка была небольшой, но светлой, в углу стояло большое трюмо в резной раме, напротив него, у окна – кровать, застланная кисейным покрывалом, светлого дерева шкап. Два изящный креслица и низенький столик перед ними занимали центр этой милой, светлой комнатки. Тюлевые занавески, ненавязчивые шпалеры с луговыми цветами, словом, здесь было мило. Хозяйка комнатки сидела за бюро, стоявшем рядом к кроватью по другую сторону окна.
Наташа, как правильно заметила Галина Сергеевна, заметно похудела и подурнела – под глазами залегли тени, личико осунулось, а его цвет неприятно поражал болезненной, восковой какой-то бледностью. На ней было надето простое домашнее темно-серое платье, свободное и лишенное каких бы то ни было украшений, косы были сложены на затылке. Увидев Катеньку, Наташа устало улыбнулась и поднялась ей навстречу.
– Здравствуй, друг мой, – проговорила Катенька, обнимаясь с Наташей.
– Я рада, что вы зашли, – ответила та, впрочем, без особой радости в голосе, как снова отметила про себя Карозина. – Сядем, Катерина Дмитриевна? – и она, взяв Карозину за руку, усадила ее в одно из креслиц. – Тетушку видели?
Катя поняла это сразу, едва вошла в просторную прихожую и лакей доложил о ней Галине Сергеевне. Генеральша тотчас вышла сама, вся в черном, с заплаканным лицом и кинулась к Катеньке, увлекая ее за собой со словами:
– Катерина Дмитриевна, – говорила она приглушенным голосом и все время отчего-то поглядывала наверх, на комнаты над головой, до тех самых пор, пока не провела гостью и не закрылась с ней в своем маленьком, отделанном в весенних цветастых тонах будуаре. – Душечка Катерина Дмитриевна, объясните же мне наконец, что произошло? Что с моей Наташей случилось?
Катя попыталась было открыть рот, чтобы сказать что-то неопределенное, но Галина Сергеевна ее перебила:
– Она ведь, голубушка моя, третий день не ест, не пьет, из комнаты почитай и не выходит. А нынче поутру спустилась ко мне, бледненькая такая! Исхудала, милая моя, подурнела! И говорит мне, мол, спасибо вам, тетенька, что вы меня кормили-поили, что приласкали меня, сиротку, а теперь простите меня, но я... – вдова всхлипнула и приложила батистовый платочек к глазам. – А теперь, говорит, я пойду от вас в монастырь... Ужас-то какой! – генеральша покачала головой. – Это ж такая молоденькая, это ж себя заживо хоронить!.. А я ведь ей и жениха уже присмотрела, видный мужчина, военный. Солидный, что называется, и наследство получил. Отличная бы из них пара получилась, а тут вот... А ей как только про него заикнулась, так она, бедняжечка моя, вся в лице переменилась! Да как глянет на меня! Ну, я даже вот ведь какое дело, испугалась... Думала, кричать начнет, браниться, хотя прежде за ней такого не водилось, но тут... А она мне, знаете, этак вот еще тише и спокойнее говорит, спасибо, мол, тетенька, за заботу, но я для себя уже все решила... Да и так она это сказала, – опять платочек к глазам, – что я думаю, да лучше бы уж осерчала и побранилась, чем вот так вот... Она ведь и правда решила все... Неужто решила? – в ужасе переспросила Катеньку Галина Сергеевна. – И когда, и с чего? Господи, да что же это! Я вот с утра и плачу! Катерина Дмитриевна, душечка, вы уж подите к ней сейчас, поговорите с ней, авось передумает? Авось это у нее прошло? Да и с чего было таким мыслям взяться? Ладно бы уродина была, никто бы не глядел! А то ведь в прошлом годе вон коллежский секретарь сватался. Видный такой молодой человек, представительный. Наташа-то моя поначалу ему улыбалась, а потом все – как отрезало. Я тогда-то подумала еще, мол, молодец, выше метит, – заметила Галина Сергеевна как бы вскользь. – И потом вот, этот был, капитан Корнеев, это уж когда портрет писали. Но Наташа и на него не глянула даже. А уж он-то как ухаживал. Но нет – ни в какую. Ну вот я и приглядела ей получше, побогаче, да посолиднее... Уж не секретари с капитанами. Полковник! А она... Катерина Дмитриевна, подите к ней, поговорите, а? – снова всхлипнув, запричитала Галина Сергеевна.
Катенька вздохнула, погладила несчастную всхлипывающую вдову по пухленькой ручке и согласно кивнула:
– Конечно, конечно, Галина Сергеевна, я с ней тотчас же поговорю. Успокойтесь, возможно, все обстоит не так уж и плохо, как вам показалось, – признаться по чести, говоря это, Катенька очень сомневалась в собственных словах, но надо же было хоть как-то утешить бедняжку.
– Дай-то Бог, Катерина Дмитриевна, – прерывисто вздохнула Морошкина. – Дай-то Бог!
Катенька вышла из будуара и вслед за слугой, позванным колокольчиком, стала подниматься на второй этаж по широкой, устланной пушистым бордовым ковром, лестнице. Слуга, одетый в зеленую ливрею, прошел по коридору и остановился перед последней слева дверью. Деликатно постучав, он приотворил ее и сказал густым баском:
– Катерина Дмитриевна Карозина.
– Зови! – ответил знакомый Наташин голосок, правда Катенька отметила про себя, что прежней радости в нем не звучало.
Она шагнула в комнату, дверь за ней закрылась и Катенька смогла оглядеться. В Наташиной спальне ей бывать не приходилось. Комнатка была небольшой, но светлой, в углу стояло большое трюмо в резной раме, напротив него, у окна – кровать, застланная кисейным покрывалом, светлого дерева шкап. Два изящный креслица и низенький столик перед ними занимали центр этой милой, светлой комнатки. Тюлевые занавески, ненавязчивые шпалеры с луговыми цветами, словом, здесь было мило. Хозяйка комнатки сидела за бюро, стоявшем рядом к кроватью по другую сторону окна.
Наташа, как правильно заметила Галина Сергеевна, заметно похудела и подурнела – под глазами залегли тени, личико осунулось, а его цвет неприятно поражал болезненной, восковой какой-то бледностью. На ней было надето простое домашнее темно-серое платье, свободное и лишенное каких бы то ни было украшений, косы были сложены на затылке. Увидев Катеньку, Наташа устало улыбнулась и поднялась ей навстречу.
– Здравствуй, друг мой, – проговорила Катенька, обнимаясь с Наташей.
– Я рада, что вы зашли, – ответила та, впрочем, без особой радости в голосе, как снова отметила про себя Карозина. – Сядем, Катерина Дмитриевна? – и она, взяв Карозину за руку, усадила ее в одно из креслиц. – Тетушку видели?