– Я думаю, что это был Мохов, – проговорила я, сама не понимая, зачем выкладываю перед Бушковым все свои карты. – Ведь он так странно исчез прямо перед самой охотой, а накануне рассказывал нам какие-то жуткие истории о несчастных случаях, нередко происходящих во время травли животных.
– Господи, до чего же наивны все-таки женщины! – воскликнул князь. Да Мохов даже мухи никогда не смог бы убить, не то что человека, – он засмеялся, да так неестественно и громко, что я уже было подумала, что у моего собеседника начинается истерика.
Однако закончился смех так же внезапно, как и начался. Бушков закашлялся и схватился рукой за грудь, где болели еще не зажившие раны. Затем он несколько минут лежал молча, устремив глаза в потолок, как будто что-то тщательно обдумывал. Затем, собравшись с мыслями, он обратился ко мне.
– Катерина Алексеевна, а почему вы не хотите меня спросить, откуда взялось мое ранение? – проговорил он.
А ведь и в самом деле, увлекшись собственными переживаниями и эмоциями, я совершенно забыла о том, что больше всего хотела узнать еще до того, как попала в комнату Бушкова.
– Каким же образом вы оказались раненым и ползли по лесу столько времени, пока Тихон вас не нашел?
Глаза молодого князя при этих слова округлились от удивления.
– Так вы и об этом знаете? – с изумлением протянул он. – Снимаю шляпу перед вашими способностями. Но перейдем к делу.
Бушков поведал обо всех своих приключениях. Теперь я изложу их читателю. А случилось с молодым князем вот что.
После того как Волевский, бросив Софью Федоровну с еще не родившимся ребенком на произвол судьбы, уехал, Артемий Бушков почти сразу сделал брошенной девушке предложение, и та приняла его.
Однако счастье молодых людей продолжалось совсем недолго. Вскоре в свое имение вернулся князь Волевский и решил навестить старого приятеля Артемия Бушкова. В это время в Бухатовку приехали Алексей и Федор Долинские, чтобы обсудить скорую свадьбу.
– Я довольно тепло принял Волевского, – рассказывал мне Артемий Валерьевич, тщательно подбирая каждое слово. – Правда, перед самым отъездом мы крепко повздорили из-за Сони, но это не помешало быть с ним вежливым и гостеприимным. Нам подали ужин, за которым Владимир начал выспрашивать о последних событиях, происходивших в его отсутствие. Естественно, я не счел нужным скрывать от него нашу помолвку с Софьей Федоровной. Его это известие моментально привело в бешенство. Я вполне могу объяснить это. Владимир всегда был крайне честолюбивым человеком, поэтому, когда он узнал о том, что любившая его женщина отдала свое сердце другому, он не смог спокойно перенести подобное обстоятельство. Я могу понять и то, что он бросил Соню. Ему нужны были деньги, чтобы выкупить свое имение и вернуть долги, ведь он был должен многим помещикам. У Долинских, к сожалению, денег нет, а это никак не устраивало князя Волевского.
Бушков замолчал, потом перевел дух и снова продолжил:
– По его просьбе мы удалились в мой кабинет, так как присутствие на обеде Долинских создавало весьма напряженную обстановку в доме. Оба родственника моей невесты весь обед едва сдерживали себя, чтобы не нагрубить Волевскому. То ли в запальчивости, то ли от обиды он принялся отговаривать меня жениться на Соне. Однако я как можно вежливее объяснил ему, что давно люблю Соню и, в отличие от него, намерен спасти несчастную девушку от позора и жениться на ней. Его же время уже ушло. Такое замечание разозлило князя, он принялся оскорблять Софью Федоровну, называя ее неприличными именами. Вот этого я уже никак не мог стерпеть. Я вызвал его на честную дуэль. Федор Долинский согласился быть секундантом с моей стороны, а Алексей Долинский – со стороны моего обидчика. Дуэль назначили на следующее утро.
Вот и еще один узелок в этой истории был распутан. Теперь мне стали известны и те самые загадочные секунданты, о которых я хотела узнать. Значит, Долинские все знали и ни о чем не говорили. Но с другой стороны, правила чести не позволили бы им признаться в том, что они были свидетелями убийства, пусть даже это убийство произошло на дуэли.
– На следующий день, еще затемно, мы все вчетвером собрались в назначенном месте, то есть на самом берегу Терешки, на небольшой поляне. Решили тянуть жребий. Мне достался первый выстрел.
– Как – первый? – удивилась я, так как совершенно не ожидала услышать подобное.
– Первый, и я выстрелил, – продолжал Артемий Валерьевич. – Волевский упал, и тут раздался хлопок, я почувствовал нестерпимую боль в груди. Последнее, что я помню, – так это мое падение на землю. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Вся одежда моя была в крови. Я был ранен. Я поискал глазами свою лошадь, но ее нигде не было. Долинские тоже бесследно исчезли. Мне ничего больше не оставалось, как двигаться, чтобы добраться хоть до какого-нибудь жилища человека. Однако подняться я не мог, боль тут же пронзала меня насквозь. Тогда я пополз. Полз я очень долго, и вскоре почувствовал, что начинаю снова терять сознание. В следующий раз я очнулся уже в избе знахаря. Он выхаживал меня, словно младенца. Мало-помалу, я начал выздоравливать. По мере того, как раны мои затягивались, я начал вспоминать все, что произошло на той злополучной дуэли. Чем больше я об этом думал, тем больше приходил к выводам, что ранил меня кто-то из Долинских, но зачем это было сделано, я так и не мог объяснить. Имя свое Тихону я не хотел выдавать. Когда я почувствовал, что могу передвигаться самостоятельно, я узнал у знахаря, где находится моя деревня, и в один из дней, когда Тихон отправился в лес, я ушел из его дома.
Однако я слишком понадеялся на свои еще не окрепшие силы. К тому же я перепутал дорогу и пошел совсем в другом направлении тому, о котором говорил мне Тихон. Два дня я бродил по полям, питаясь тем, что попадалось мне под руку, в основном это были ягоды и простая вода из попадавшихся мне на пути ручьев. Но вот я, наконец, обнаружил знакомую мне дорогу. Радости моей не было предела. И тут на пути мне попался очень крутой склон. Я принялся спускаться по нему, но поскользнулся и кубарем полетел вниз. Судя по всему, раны мои снова открылись, и я впал в беспамятство. Теперь я вспоминаю все происшедшее со мною, словно дикий ужасающий сон. Бабушка уже, наверное, поведала вам, что нашли меня наши крестьяне и принесли сюда. Вот и все, что со мной было за эти долгие мучительные недели.
Я сидела совершенно ошарашенная, не зная, что и сказать. Да, как я и предполагала, Бушков действительно застрелил Волевского на дуэли. Однако то, что произошло потом, абсолютно не вязалось со всеми моими домыслами. Бушков и не думал скрываться, наоборот, он оказался такой же жертвой и игрушкой в чьих-то руках, как и убитый им князь.
– Но зачем кому-то из Долинских нужно было убивать вас, ведь вы же были женихом Софьи Федоровны? – я была озадачена.
– Я этого тоже не могу понять, – кивнул Бушков. – К тому же мой брак с Сонечкой принес бы немало выгоды почти разорившемуся семейству Долинских.
– Выгоды? – задумчиво протянула я, все еще находясь во власти своих собственных мыслей.
И тут меня осенило. Какая выгода, если у Сони теперь денег столько, что Бушкову такое количество даже и не снилось?
– Господи, ну и дурочкой же я была, – воскликнула я так неожиданно, что Бушков на постели невольно вздрогнул.
– Что с вами, Катерина Алексеевна? – он с тревогой взглянул на меня.
– Ничего, – я горько усмехнулась. – Интересно, что вы скажете, если я сообщу вам совершенно сногсшибательную новость о вашей невесте.
– К-какую новость? – в волнении проговорил молодой князь.
– Недавно, когда я была в Воскресенском, сразу после смерти Федора Степановича, Алексей Долинский отправился в Саратов по приглашению, а вернулся он уже с нотариусом, – принялась объяснять я. – Именно тот человек и привез известие о завещании какой-то старой недавно умершей тетки Алексея и Софьи. Тетка эта была необычайно богатой особой и оставила своим родственникам все свое имущество, причем состояние должно было быть поделенным между Федором Степановичем и Алексеем Долинским. Однако ввиду того, что Федор Степанович умер, то его половина наследства, естественно, перешла к Софье как прямой наследнице своего отца. Так что Софья Федоровна теперь – очень богатая и состоятельная дама.
Бушков молчал, мое известие повергло его в полное изумление. Наконец, немного оправившись от испытанного шока, он посмотрел на меня.
– Я рад за Соню, только до сих пор не могу понять, зачем Долинским понадобилось убивать меня? – вернулся к началу разговора Артемий Валерьевич.
– Боже мой, – всплеснула я руками. – Ведь все ясно, как день. Я думаю, что о завещании Долинские узнали гораздо раньше, чем прибыл нотариус. И узнал об этом не кто иной, как именно Алексей Долинский. Каким образом ему стало это известно, я не знаю, но знаю, что Алексей не появлялся в Воскресенском вот уже десять лет. И как раз в то время, когда он неожиданно приезжает, начинают происходить все эти трагедии. Вам не кажется это странным? – я в упор посмотрела на собеседника.
– Так вы предполагаете, что и к моему ранению, и к смерти Федора Долинского причастен именно Алексей Долинский? – вопросительно проговорил Артемий Валерьевич.
– Я ничего не предполагаю, потому как у меня нет ни одного доказательства, – отвечала я.
– Неужели Соня тоже знала о завещании, и все это время молчала? Не могу в это поверить, – на лице молодого князя отразилось страдание.
– Успокойтесь, Артемий Валерьевич, – мягко проговорила я. – Мужчины Долинские, скорее всего, не посвящали Софью Федоровну в свои дела. Так что будьте уверены, ваша невеста всегда была честна с вами. Как бы то ни было, мне немедленно нужно отправляться обратно в Воскресенское.
– Вы не можете ехать без меня, – решительно проговорил Бушков.
– Позвольте, но вы же еще очень больны. Я не уверена, что ваш неокрепший организм выдержит столь долгое путешествие, – с беспокойством отвечала я.
– Еще хотя бы два дня покоя, и я смогу встать на ноги, – настаивал на своем собеседник. – Умоляю вас, не езжайте без меня.
Немного подумав, я все-таки решила пойти на уступку Бушкову и дождаться его выздоровления. Хотя это нельзя назвать уступкой, так как у меня были собственные, признаю честно, корыстные причины, чтобы не ехать в Воскресенское в одиночку. А причины эти были вот какие. Во-первых, в том, случае, если бы Алексей Долинский действительно оказался убийцей своего дяди, то Артемий Валерьевич Бушков должен был выступить в качестве главного свидетеля. Во-вторых, как была бы рада Софья Федоровна, если бы привезли ей жениха, которого она так долго ждет.
В общем, как бы то ни было, но несколько дней все равно ничего серьезного не смогли бы изменить.
На этой ноте я и перехожу к следующей главе моего романа.
Глава одиннадцатая
– Господи, до чего же наивны все-таки женщины! – воскликнул князь. Да Мохов даже мухи никогда не смог бы убить, не то что человека, – он засмеялся, да так неестественно и громко, что я уже было подумала, что у моего собеседника начинается истерика.
Однако закончился смех так же внезапно, как и начался. Бушков закашлялся и схватился рукой за грудь, где болели еще не зажившие раны. Затем он несколько минут лежал молча, устремив глаза в потолок, как будто что-то тщательно обдумывал. Затем, собравшись с мыслями, он обратился ко мне.
– Катерина Алексеевна, а почему вы не хотите меня спросить, откуда взялось мое ранение? – проговорил он.
А ведь и в самом деле, увлекшись собственными переживаниями и эмоциями, я совершенно забыла о том, что больше всего хотела узнать еще до того, как попала в комнату Бушкова.
– Каким же образом вы оказались раненым и ползли по лесу столько времени, пока Тихон вас не нашел?
Глаза молодого князя при этих слова округлились от удивления.
– Так вы и об этом знаете? – с изумлением протянул он. – Снимаю шляпу перед вашими способностями. Но перейдем к делу.
Бушков поведал обо всех своих приключениях. Теперь я изложу их читателю. А случилось с молодым князем вот что.
После того как Волевский, бросив Софью Федоровну с еще не родившимся ребенком на произвол судьбы, уехал, Артемий Бушков почти сразу сделал брошенной девушке предложение, и та приняла его.
Однако счастье молодых людей продолжалось совсем недолго. Вскоре в свое имение вернулся князь Волевский и решил навестить старого приятеля Артемия Бушкова. В это время в Бухатовку приехали Алексей и Федор Долинские, чтобы обсудить скорую свадьбу.
– Я довольно тепло принял Волевского, – рассказывал мне Артемий Валерьевич, тщательно подбирая каждое слово. – Правда, перед самым отъездом мы крепко повздорили из-за Сони, но это не помешало быть с ним вежливым и гостеприимным. Нам подали ужин, за которым Владимир начал выспрашивать о последних событиях, происходивших в его отсутствие. Естественно, я не счел нужным скрывать от него нашу помолвку с Софьей Федоровной. Его это известие моментально привело в бешенство. Я вполне могу объяснить это. Владимир всегда был крайне честолюбивым человеком, поэтому, когда он узнал о том, что любившая его женщина отдала свое сердце другому, он не смог спокойно перенести подобное обстоятельство. Я могу понять и то, что он бросил Соню. Ему нужны были деньги, чтобы выкупить свое имение и вернуть долги, ведь он был должен многим помещикам. У Долинских, к сожалению, денег нет, а это никак не устраивало князя Волевского.
Бушков замолчал, потом перевел дух и снова продолжил:
– По его просьбе мы удалились в мой кабинет, так как присутствие на обеде Долинских создавало весьма напряженную обстановку в доме. Оба родственника моей невесты весь обед едва сдерживали себя, чтобы не нагрубить Волевскому. То ли в запальчивости, то ли от обиды он принялся отговаривать меня жениться на Соне. Однако я как можно вежливее объяснил ему, что давно люблю Соню и, в отличие от него, намерен спасти несчастную девушку от позора и жениться на ней. Его же время уже ушло. Такое замечание разозлило князя, он принялся оскорблять Софью Федоровну, называя ее неприличными именами. Вот этого я уже никак не мог стерпеть. Я вызвал его на честную дуэль. Федор Долинский согласился быть секундантом с моей стороны, а Алексей Долинский – со стороны моего обидчика. Дуэль назначили на следующее утро.
Вот и еще один узелок в этой истории был распутан. Теперь мне стали известны и те самые загадочные секунданты, о которых я хотела узнать. Значит, Долинские все знали и ни о чем не говорили. Но с другой стороны, правила чести не позволили бы им признаться в том, что они были свидетелями убийства, пусть даже это убийство произошло на дуэли.
– На следующий день, еще затемно, мы все вчетвером собрались в назначенном месте, то есть на самом берегу Терешки, на небольшой поляне. Решили тянуть жребий. Мне достался первый выстрел.
– Как – первый? – удивилась я, так как совершенно не ожидала услышать подобное.
– Первый, и я выстрелил, – продолжал Артемий Валерьевич. – Волевский упал, и тут раздался хлопок, я почувствовал нестерпимую боль в груди. Последнее, что я помню, – так это мое падение на землю. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Вся одежда моя была в крови. Я был ранен. Я поискал глазами свою лошадь, но ее нигде не было. Долинские тоже бесследно исчезли. Мне ничего больше не оставалось, как двигаться, чтобы добраться хоть до какого-нибудь жилища человека. Однако подняться я не мог, боль тут же пронзала меня насквозь. Тогда я пополз. Полз я очень долго, и вскоре почувствовал, что начинаю снова терять сознание. В следующий раз я очнулся уже в избе знахаря. Он выхаживал меня, словно младенца. Мало-помалу, я начал выздоравливать. По мере того, как раны мои затягивались, я начал вспоминать все, что произошло на той злополучной дуэли. Чем больше я об этом думал, тем больше приходил к выводам, что ранил меня кто-то из Долинских, но зачем это было сделано, я так и не мог объяснить. Имя свое Тихону я не хотел выдавать. Когда я почувствовал, что могу передвигаться самостоятельно, я узнал у знахаря, где находится моя деревня, и в один из дней, когда Тихон отправился в лес, я ушел из его дома.
Однако я слишком понадеялся на свои еще не окрепшие силы. К тому же я перепутал дорогу и пошел совсем в другом направлении тому, о котором говорил мне Тихон. Два дня я бродил по полям, питаясь тем, что попадалось мне под руку, в основном это были ягоды и простая вода из попадавшихся мне на пути ручьев. Но вот я, наконец, обнаружил знакомую мне дорогу. Радости моей не было предела. И тут на пути мне попался очень крутой склон. Я принялся спускаться по нему, но поскользнулся и кубарем полетел вниз. Судя по всему, раны мои снова открылись, и я впал в беспамятство. Теперь я вспоминаю все происшедшее со мною, словно дикий ужасающий сон. Бабушка уже, наверное, поведала вам, что нашли меня наши крестьяне и принесли сюда. Вот и все, что со мной было за эти долгие мучительные недели.
Я сидела совершенно ошарашенная, не зная, что и сказать. Да, как я и предполагала, Бушков действительно застрелил Волевского на дуэли. Однако то, что произошло потом, абсолютно не вязалось со всеми моими домыслами. Бушков и не думал скрываться, наоборот, он оказался такой же жертвой и игрушкой в чьих-то руках, как и убитый им князь.
– Но зачем кому-то из Долинских нужно было убивать вас, ведь вы же были женихом Софьи Федоровны? – я была озадачена.
– Я этого тоже не могу понять, – кивнул Бушков. – К тому же мой брак с Сонечкой принес бы немало выгоды почти разорившемуся семейству Долинских.
– Выгоды? – задумчиво протянула я, все еще находясь во власти своих собственных мыслей.
И тут меня осенило. Какая выгода, если у Сони теперь денег столько, что Бушкову такое количество даже и не снилось?
– Господи, ну и дурочкой же я была, – воскликнула я так неожиданно, что Бушков на постели невольно вздрогнул.
– Что с вами, Катерина Алексеевна? – он с тревогой взглянул на меня.
– Ничего, – я горько усмехнулась. – Интересно, что вы скажете, если я сообщу вам совершенно сногсшибательную новость о вашей невесте.
– К-какую новость? – в волнении проговорил молодой князь.
– Недавно, когда я была в Воскресенском, сразу после смерти Федора Степановича, Алексей Долинский отправился в Саратов по приглашению, а вернулся он уже с нотариусом, – принялась объяснять я. – Именно тот человек и привез известие о завещании какой-то старой недавно умершей тетки Алексея и Софьи. Тетка эта была необычайно богатой особой и оставила своим родственникам все свое имущество, причем состояние должно было быть поделенным между Федором Степановичем и Алексеем Долинским. Однако ввиду того, что Федор Степанович умер, то его половина наследства, естественно, перешла к Софье как прямой наследнице своего отца. Так что Софья Федоровна теперь – очень богатая и состоятельная дама.
Бушков молчал, мое известие повергло его в полное изумление. Наконец, немного оправившись от испытанного шока, он посмотрел на меня.
– Я рад за Соню, только до сих пор не могу понять, зачем Долинским понадобилось убивать меня? – вернулся к началу разговора Артемий Валерьевич.
– Боже мой, – всплеснула я руками. – Ведь все ясно, как день. Я думаю, что о завещании Долинские узнали гораздо раньше, чем прибыл нотариус. И узнал об этом не кто иной, как именно Алексей Долинский. Каким образом ему стало это известно, я не знаю, но знаю, что Алексей не появлялся в Воскресенском вот уже десять лет. И как раз в то время, когда он неожиданно приезжает, начинают происходить все эти трагедии. Вам не кажется это странным? – я в упор посмотрела на собеседника.
– Так вы предполагаете, что и к моему ранению, и к смерти Федора Долинского причастен именно Алексей Долинский? – вопросительно проговорил Артемий Валерьевич.
– Я ничего не предполагаю, потому как у меня нет ни одного доказательства, – отвечала я.
– Неужели Соня тоже знала о завещании, и все это время молчала? Не могу в это поверить, – на лице молодого князя отразилось страдание.
– Успокойтесь, Артемий Валерьевич, – мягко проговорила я. – Мужчины Долинские, скорее всего, не посвящали Софью Федоровну в свои дела. Так что будьте уверены, ваша невеста всегда была честна с вами. Как бы то ни было, мне немедленно нужно отправляться обратно в Воскресенское.
– Вы не можете ехать без меня, – решительно проговорил Бушков.
– Позвольте, но вы же еще очень больны. Я не уверена, что ваш неокрепший организм выдержит столь долгое путешествие, – с беспокойством отвечала я.
– Еще хотя бы два дня покоя, и я смогу встать на ноги, – настаивал на своем собеседник. – Умоляю вас, не езжайте без меня.
Немного подумав, я все-таки решила пойти на уступку Бушкову и дождаться его выздоровления. Хотя это нельзя назвать уступкой, так как у меня были собственные, признаю честно, корыстные причины, чтобы не ехать в Воскресенское в одиночку. А причины эти были вот какие. Во-первых, в том, случае, если бы Алексей Долинский действительно оказался убийцей своего дяди, то Артемий Валерьевич Бушков должен был выступить в качестве главного свидетеля. Во-вторых, как была бы рада Софья Федоровна, если бы привезли ей жениха, которого она так долго ждет.
В общем, как бы то ни было, но несколько дней все равно ничего серьезного не смогли бы изменить.
На этой ноте я и перехожу к следующей главе моего романа.
Глава одиннадцатая
Шурочка и Мария Леопольдовна вернулись только к вечеру и действительно привезли с собой снадобье, которое, если верить словам Тихона, должно было поднять больного на ноги за одну ночь. К тому же когда знахарь узнал, что его подопечный являлся не кем иным, как князем Бушковым, он очень обрадовался, приветливо принял княгиню и Сашеньку, вручил им лекарство, да еще и дал подробнейшие рекомендации по его применению.
Старая княгиня по возвращении справилась о здоровье своего внука и, узнав о том, что Артемию Валерьевичу стало намного лучше, несказанно обрадовалась и поспешила к нему в комнату.
Я же, оставшись наедине с Шурочкой, принялась рассказывать обо всем, что услышала от Бушкова.
– Значит, это все-таки он убил Волевского? – спросила меня подруга.
– Он, но теперь вряд ли его можно считать убийцей, ведь дуэль происходила по всем правилам, – откликнулась я. – К тому же Волевский сам напросился на этот поединок. Бушков, поверь мне, Сашенька, настоящий мужчина. Он человек чести, и, естественно, не мог позволить, чтобы оскорбление его невесты прошло безнаказанно.
– Я надеюсь, что мы не будем об этом докладывать полиции, – с надеждой обратилась ко мне подруга.
– Нет, конечно, нет, – мягко проговорила я. – Кого и нужно теперь отдавать под арест, так это Алексея Долинского.
Однако сначала нужно доказать его причастность к ранению Бушкова и убийству своего дяди.
– Совершенно немыслимая история, – вздохнула Сашенька. – Все это так запутано. Единственный способ разобраться в этом – ехать в Воскресенское.
– Именно это я хочу сделать. Но прежде нужно дождаться выздоровления Артемия Валерьевича.
– Зачем? – удивилась Сашенька.
– А затем, что он является главным свидетелем, – принялась объяснять я.
Не буду приводить те фразы и выражения, которыми я описывала Шурочке все нюансы этого сложного и, как верно заметила моя подруга, запутанного дела. Но сразу сообщу, что Сашенька без всяких возражений приняла мой план. Мало того, она безумно заинтересовалась поимкой настоящего преступника.
Хочу заметить читателю, что, как известно, Сашенька была довольно умной и сообразительной девушкой. Однако в то время она воспринимала все события, происходившие с нами, как некое приключение, опасное, но в то же время безумно интересное.
Мне же было все равно, как Шурочка ко всему относится, лишь бы она ненароком невольным вмешательством не спутала мне мои планы. Я и решила положиться на старую пословицу, которая гласит: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Шурочка знала о мои расследованиях, и это знание уже занимало ее, а следовательно, ничего более ей и не нужно было, чтобы хоть чем-то развлечь себя в глубинке.
Так прошло еще два дня абсолютно бездеятельного пребывания нашего в Бухатовке. Но это для нас дни проходили совершенно безрезультатно, что ни в коей мере не относилось к молодому князю Бушкову. Он медленно, но верно шел на поправку.
Вечером второго дня мы Сашенькой сидели в гостевой. Подруга от скуки музицировала, я же тихо думала о чем-то своем. Как раз в этот благодушный момент появилась Мария Лопольдовна, возвращавшаяся из спальни внука. Позвав меня к себе, она сообщила, что Артемий Валерьевич желает поговорить со мною.
Однако меня несколько насторожило выражение лица княгини.
– Мария Леопольдовна, что-то случилось? – обратилась я к ней.
– Случилось? – как будто удивилась старуха. – Ничего не случилось. Ну же, Катенька, ступайте к Темочке.
Я развернулась и, ни слова больше не сказав, молча начала подниматься на второй этаж.
– Постойте, – окликнула меня княгиня.
Я повернулась и возвратилась к ней.
– Я все знаю, – проговорила она и, заметив, что я хочу что-то сказать, жестом остановила меня и продолжила: – Темочка поведал мне обо всем. Единственное, о чем я хотела вас попросить, когда поедете в Воскресенское, – постарайтесь не подвергать внука риску для его здоровья.
Я посмотрела прямо в глаза старой женщины. В тот момент на лице ее не было той лживости или лицемерия, которое я привыкла в ней видеть. Теперь ее глаза выражали огромную, искреннюю любовь к единственному внуку.
– Хорошо, Мария Леопольдовна, я обещаю сделать то, что вы просите, – проговорила я.
– Ну, ступайте, ступайте, – княгиня легонько подтолкнула меня к лестнице.
Артемий Валерьевич сидел у окна. В тех пор как князь пришел в себя, он заметно поправился. Если бы не мертвенная бледность на лице, то можно бы было сказать, что он вполне здоровый молодой человек. При звуке открывающейся двери Бушков оглянулся.
– Катерина Алексеевна, – он хотел подняться, схватился рукой за грудь, лицо его при этом скривилось от боли.
Однако, по всей видимости, Артемий Валерьевич никак не хотел показывать своего недомогания, поэтому тут же улыбнулся и пригласил меня сесть в кресло. Я сделала вид, что ничего не заметила, и уселась на указанное место.
– Мария Леопольдовна сказала, что вы хотели меня видеть, – обратилась я к князю.
– Да, – кивнул Бушков. – Я готов ехать в Воскресенское, – выпалил он.
– Вы уверены в том, что сможете выдержать долгую дорогу? – засомневалась я, вспомнив искаженное недавно судорогой боли лицо собеседника.
– Готов, – твердо проговорил он. – Завтра же мы выезжаем.
Я уже попросил бабушку, чтобы она приказала заложить карету.
– В том нет необходимости, – тут же поспешила я вмешаться. – Мы поедем в моей карете, и с моим кучером.
После недолгих пререканий Бушков все-таки уступил моему желанию отправляться в путь вместе со Степаном. Попрощавшись с Артемием Валерьевичем, я спустилась вниз и сообщила Сашеньке о нашем отъезде, чем несказанно ее обрадовала.
Выехали мы на следующее же утро. Артемий Валерьевич, хотя еще раны его и не полностью зажили, тем не менее, крепился и старался никак не показывать одолевавшей боли. Мы же с Сашенькой, чтобы не смущать молодого человека, старались делать вид, что не замечаем его неудобства, ведь для любого мужчины нет ничего хуже, чем обнаружить перед женщиной собственную слабость.
Да, уважаемый читатель, не могу не согласиться со своей глубокоуважаемой родственницей. Такие уж были времена, при которых мужчина действительно мог терпеть поистине невыносимую боль, только бы не показывать слабости души и тела женщине. Остается только отдать должное мужеству и терпению Артемия Валерьевича Бушкова.
А я продолжаю.
Итак, мы ехали в Воскресенское. Начался дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, как будто осень пыталась наверстать упущенное и отомстить за теплые деньки. Уже буквально через каких-то полчаса передвижения под бесконечными потоками воды, льющейся с небес, наша карета, наскочив на какую-то кочку, мгновенно съехала в огромную яму, да там и застряла.
Сидя в карете, мы слышали, как чертыхнулся Степан, слезая с козел и начиная на чем свет стоит ругать наши российские дороги. Я решила сама разузнать, в чем дело, и принялась выбираться из кареты.
– Что там, Степан? – крикнула я кучеру.
– Да вот, барыня, карета наша в низине застряла, чтоб ее черти взяли, – ругался мужик. – Лезли б вы, Катерина Лексеевна, обратно, сыро тут, я сам как-нибудь справлюсь.
Однако я продолжала стоять рядом с каретой, хотя и сама не понимала, зачем это делаю. Дождь бы настолько холодным и сырым, что хоть самой берись да вытаскивай эту колымагу из грязи. Сашенька тоже выбралась под дождь, а за ней показался и Бушков.
– Идите в карету, – тут же воспротивилась я.
– Пускай Степан попробует вытащить ее из грязи, а я ему помогу, – предложил Артемий Валерьевич.
– Вы уж звиняйте меня, барин, – отвечал кучер. – Но я уж сам попробую, нельзя вам в этаком состоянии за колеса браться, – он понимающе посмотрел на его руку, который молодой князь держался за раненую грудь.
Схватившись за одно колесо, Степан поднатужился и немного приподнял колесо, но и только. Карета даже не сдвинулась, мало того, другое колесо еще больше утонуло в серой жиже лужи.
– Вот что, Степан, бери-ка одну лошадь да скачи на ближайший постоялый двор, привези кого-нибудь на подмогу, – решительно проговорила я.
Кучер нерешительно взглянул на лошадей, затем на меня.
– Эх, – махнул он огромной рукой. – Видать, делать-то действительно нечего, – проговорил он и принялся распрягать лошадь.
Вскоре он уже сидел верхом.
– Я уж постараюсь побыстрее управиться, барыня, – пообещал Степан и, стегнув лошадь кнутом по крутому боку, пустился вскачь.
Мы же втроем снова забрались в карету и принялись ждать.
Дождь продолжал стучать в оконца и навевал грустные и тоскливые мысли. Сначала мы вели неспешную беседу, но потом, когда говорить стало не о чем, всех нас начала охватывать легкая дрема…
Внезапно сквозь шум дождя до меня донесся бешеный стук копыт. Сашенька тоже его услышала и открыла глаза.
– Степан возвращается, – обрадовано проговорила она.
– Сейчас посмотрим, – отвечала я, открывая дверь кареты.
По дороге в нашем направлении действительно несся всадник. Однако это был не Степан. Вместо рубашки на худом теле его болтались какие-то лохмотья. На изможденном лице его лихорадочно горели огромные глаза, и все лицо было покрыто давней щетиной.
Мне трудно словами описать собственное изумление, когда в этом, на первый взгляд, сумасшедшем всаднике я узнала Евгения Александровича Мохова. Завидев нашу карету, он принялся что-то неистово кричать, размахивая над головой одной рукой. Сначала я не могла разобрать ни одного слова, настолько неразборчивыми были эти вопли.
Тем временем всадник был все ближе и ближе.
– Люди, спасите! – вопил Мохов. – Люди!
Вскоре он доскакал до нашей кареты, да так стремительно, что я испуганно шарахнулась от него к грязному колесу, тут же испачкав юбку серой мокрой глиной.
Однако успевшая вылезти из кареты Шурочка, к моему удивлению, нисколько не растерялась. Наоборот, моя смелая подруга кинулась к взмыленному коню, пытаясь схватить его за уздечку. Я в ужасе закрыла глаза, казалось, взбесившееся животное вот-вот раздавит хрупкую фигурку Сашеньки. Но не тут-то было. Шурочке все-таки удался виртуозный трюк, она сумела схватить лошадь.
– Стой, скотина! – что есть сил завопила она.
Когда я сейчас вспоминаю тот момент, то на ум мне приходят слова нашего поэта Николая Алексеевича Некрасова, как нельзя более точно описавшие характер русской женщины: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Правда, эти строки были написаны гораздо позже рассказываемых мною событий, но они изумительно подходят к той ситуации.
Вот это и есть тот момент, о котором я предупреждал уважаемого читателя. А именно, читая эти строки, я невольно усмехнулся бабушкиной фантазии. Без слов понятно, что моя родственница не только приукрасила события, но и сделала свою подругу просто героиней. Возможно, на самом деле Шурочка и умудрилась остановить взмыленную лошадь, однако вряд ли она делала это, когда лошадь неслась во весь опор. Но как происходило все на самом деле, мы уже никогда не сможем узнать. Об этом мы можем только догадываться. Прошу простить, я снова отвлекся, хотя и меня греет слащавая мысль, что читатель уже привык к моим вмешательствам.
Сашенька полностью оправдала слова поэта и показала себя истинной русской женщиной.
Как только лошадь остановилась, Мохов буквально повалился с нее в грязь, тяжело дыша и размахивая руками. Я все еще стояла с широко раскрытыми глазами, всеми силами стараясь оправиться от шока, который произошел со мной после всего увиденного. Я даже не заметила, как на мой крик под дождь вылез Артемий Валерьевич и бросился к Шурочке и Мохову.
В чувство меня привел крик Сашеньки.
– Катя! – закричала мне подруга. – Ну что же ты стоишь? Помоги нам поднять его.
Я стремительно кинулась к ним. С большим трудом нам удалось несколько упокоить Мохова, который все еще продолжал что-то кричать и закрывать лицо испачканными грязью руками. Мы изо всех сил старались объяснить ему, что здесь никакой опасности нет.
– Не надо, – причитал Евгений Александрович. – Не трогайте, отпустите.
– Евгений Александрович, – серьезно, но медленно и по слогам произнесла Сашенька. – Никто вас не тронет. Вы в безопасности. Вы меня понимаете? – она посмотрела в безумные глаза помещика.
Мохов внезапно замолчал, посмотрел на Шурочку, потом перевел испуганный взгляд на меня. Наконец, во взоре его промелькнул слабый проблеск сознания. Он узнал нас.
– Катерина Алексеевна? – он с недоверием таращился на меня. – Вы ли это?
– Слава богу, узнал, – всплеснула руками Шурочка. – Это она, Евгений Александрович, а я ее подруга.
– А вы, стало быть, Сашенька? – проговорил Мохов.
– Сашенька, Сашенька, – радостно закивала головой Шурочка, а затем окинула Мохова изучающим взглядом. – Боже, да вы откуда в таком виде?
Мохов даже не ответил на вопрос. Казалось, он вообще не осознает происходящего вокруг себя. Глаза его бегали из стороны в сторону, как у затравленного погоней зверя.
– Боже мой, да не молчите же вы, – тем временем дергала его Сашенька.
Однако Мохов снова промолчал, не замечая лепетания трясущей его девушки. Затем он дернулся, огляделся и, наконец, повернулся ко мне.
– Пить, – сипло пробормотал он, после чего начал медленно опускаться в грязь.
Бушков подхватил его, я бросилась помогать. Но уже в следующий момент я поняла, что помощь моя стала бы излишней, так как тело помещика оказалось практически невесомым, настолько истощено оно было.
Сашенька тем временем залезла в карету, отыскала в глубине ее флягу с водой и вернулась к нам.
– Надо его напоить, – проговорила подруга, открывая крышку фляжки и прикладывая горлышко ко рту Евгения Александровича. – Подними ему голову.
После того как к губам Мохова поднесли воду, он сделал глоток, другой и медленно открыл глаза.
– Ну, вот и замечательно, – радостно произнесла Сашенька. – Нужно отнести его в карету.
Бушков попытался было поднять Мохова на руки, но тут же лицо его болезненно скривилось, и он снова опустился на землю вместе со своей ношей.
– Артемий Валерьевич, – обратилась я к молодому князю. – Не надо геройствовать, ваша самоотверженность ничем не может помочь нам в этой ситуации. Лучше мы с Сашенькой сами перенесем его.
Пока мы с подругой, схватив Мохова за руки и за ноги, тащили его в карету, Бушков все еще продолжал ворчать. Однако ворчание его было скорее напускным.
Мы перенесли Мохова в карету и уложили его на сиденье. Через некоторое время, напившись еще воды и немного согревшись, Евгений Александрович, наконец, смог говорить без дроби на зубах.
Старая княгиня по возвращении справилась о здоровье своего внука и, узнав о том, что Артемию Валерьевичу стало намного лучше, несказанно обрадовалась и поспешила к нему в комнату.
Я же, оставшись наедине с Шурочкой, принялась рассказывать обо всем, что услышала от Бушкова.
– Значит, это все-таки он убил Волевского? – спросила меня подруга.
– Он, но теперь вряд ли его можно считать убийцей, ведь дуэль происходила по всем правилам, – откликнулась я. – К тому же Волевский сам напросился на этот поединок. Бушков, поверь мне, Сашенька, настоящий мужчина. Он человек чести, и, естественно, не мог позволить, чтобы оскорбление его невесты прошло безнаказанно.
– Я надеюсь, что мы не будем об этом докладывать полиции, – с надеждой обратилась ко мне подруга.
– Нет, конечно, нет, – мягко проговорила я. – Кого и нужно теперь отдавать под арест, так это Алексея Долинского.
Однако сначала нужно доказать его причастность к ранению Бушкова и убийству своего дяди.
– Совершенно немыслимая история, – вздохнула Сашенька. – Все это так запутано. Единственный способ разобраться в этом – ехать в Воскресенское.
– Именно это я хочу сделать. Но прежде нужно дождаться выздоровления Артемия Валерьевича.
– Зачем? – удивилась Сашенька.
– А затем, что он является главным свидетелем, – принялась объяснять я.
Не буду приводить те фразы и выражения, которыми я описывала Шурочке все нюансы этого сложного и, как верно заметила моя подруга, запутанного дела. Но сразу сообщу, что Сашенька без всяких возражений приняла мой план. Мало того, она безумно заинтересовалась поимкой настоящего преступника.
Хочу заметить читателю, что, как известно, Сашенька была довольно умной и сообразительной девушкой. Однако в то время она воспринимала все события, происходившие с нами, как некое приключение, опасное, но в то же время безумно интересное.
Мне же было все равно, как Шурочка ко всему относится, лишь бы она ненароком невольным вмешательством не спутала мне мои планы. Я и решила положиться на старую пословицу, которая гласит: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Шурочка знала о мои расследованиях, и это знание уже занимало ее, а следовательно, ничего более ей и не нужно было, чтобы хоть чем-то развлечь себя в глубинке.
Так прошло еще два дня абсолютно бездеятельного пребывания нашего в Бухатовке. Но это для нас дни проходили совершенно безрезультатно, что ни в коей мере не относилось к молодому князю Бушкову. Он медленно, но верно шел на поправку.
Вечером второго дня мы Сашенькой сидели в гостевой. Подруга от скуки музицировала, я же тихо думала о чем-то своем. Как раз в этот благодушный момент появилась Мария Лопольдовна, возвращавшаяся из спальни внука. Позвав меня к себе, она сообщила, что Артемий Валерьевич желает поговорить со мною.
Однако меня несколько насторожило выражение лица княгини.
– Мария Леопольдовна, что-то случилось? – обратилась я к ней.
– Случилось? – как будто удивилась старуха. – Ничего не случилось. Ну же, Катенька, ступайте к Темочке.
Я развернулась и, ни слова больше не сказав, молча начала подниматься на второй этаж.
– Постойте, – окликнула меня княгиня.
Я повернулась и возвратилась к ней.
– Я все знаю, – проговорила она и, заметив, что я хочу что-то сказать, жестом остановила меня и продолжила: – Темочка поведал мне обо всем. Единственное, о чем я хотела вас попросить, когда поедете в Воскресенское, – постарайтесь не подвергать внука риску для его здоровья.
Я посмотрела прямо в глаза старой женщины. В тот момент на лице ее не было той лживости или лицемерия, которое я привыкла в ней видеть. Теперь ее глаза выражали огромную, искреннюю любовь к единственному внуку.
– Хорошо, Мария Леопольдовна, я обещаю сделать то, что вы просите, – проговорила я.
– Ну, ступайте, ступайте, – княгиня легонько подтолкнула меня к лестнице.
Артемий Валерьевич сидел у окна. В тех пор как князь пришел в себя, он заметно поправился. Если бы не мертвенная бледность на лице, то можно бы было сказать, что он вполне здоровый молодой человек. При звуке открывающейся двери Бушков оглянулся.
– Катерина Алексеевна, – он хотел подняться, схватился рукой за грудь, лицо его при этом скривилось от боли.
Однако, по всей видимости, Артемий Валерьевич никак не хотел показывать своего недомогания, поэтому тут же улыбнулся и пригласил меня сесть в кресло. Я сделала вид, что ничего не заметила, и уселась на указанное место.
– Мария Леопольдовна сказала, что вы хотели меня видеть, – обратилась я к князю.
– Да, – кивнул Бушков. – Я готов ехать в Воскресенское, – выпалил он.
– Вы уверены в том, что сможете выдержать долгую дорогу? – засомневалась я, вспомнив искаженное недавно судорогой боли лицо собеседника.
– Готов, – твердо проговорил он. – Завтра же мы выезжаем.
Я уже попросил бабушку, чтобы она приказала заложить карету.
– В том нет необходимости, – тут же поспешила я вмешаться. – Мы поедем в моей карете, и с моим кучером.
После недолгих пререканий Бушков все-таки уступил моему желанию отправляться в путь вместе со Степаном. Попрощавшись с Артемием Валерьевичем, я спустилась вниз и сообщила Сашеньке о нашем отъезде, чем несказанно ее обрадовала.
Выехали мы на следующее же утро. Артемий Валерьевич, хотя еще раны его и не полностью зажили, тем не менее, крепился и старался никак не показывать одолевавшей боли. Мы же с Сашенькой, чтобы не смущать молодого человека, старались делать вид, что не замечаем его неудобства, ведь для любого мужчины нет ничего хуже, чем обнаружить перед женщиной собственную слабость.
Да, уважаемый читатель, не могу не согласиться со своей глубокоуважаемой родственницей. Такие уж были времена, при которых мужчина действительно мог терпеть поистине невыносимую боль, только бы не показывать слабости души и тела женщине. Остается только отдать должное мужеству и терпению Артемия Валерьевича Бушкова.
А я продолжаю.
Итак, мы ехали в Воскресенское. Начался дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, как будто осень пыталась наверстать упущенное и отомстить за теплые деньки. Уже буквально через каких-то полчаса передвижения под бесконечными потоками воды, льющейся с небес, наша карета, наскочив на какую-то кочку, мгновенно съехала в огромную яму, да там и застряла.
Сидя в карете, мы слышали, как чертыхнулся Степан, слезая с козел и начиная на чем свет стоит ругать наши российские дороги. Я решила сама разузнать, в чем дело, и принялась выбираться из кареты.
– Что там, Степан? – крикнула я кучеру.
– Да вот, барыня, карета наша в низине застряла, чтоб ее черти взяли, – ругался мужик. – Лезли б вы, Катерина Лексеевна, обратно, сыро тут, я сам как-нибудь справлюсь.
Однако я продолжала стоять рядом с каретой, хотя и сама не понимала, зачем это делаю. Дождь бы настолько холодным и сырым, что хоть самой берись да вытаскивай эту колымагу из грязи. Сашенька тоже выбралась под дождь, а за ней показался и Бушков.
– Идите в карету, – тут же воспротивилась я.
– Пускай Степан попробует вытащить ее из грязи, а я ему помогу, – предложил Артемий Валерьевич.
– Вы уж звиняйте меня, барин, – отвечал кучер. – Но я уж сам попробую, нельзя вам в этаком состоянии за колеса браться, – он понимающе посмотрел на его руку, который молодой князь держался за раненую грудь.
Схватившись за одно колесо, Степан поднатужился и немного приподнял колесо, но и только. Карета даже не сдвинулась, мало того, другое колесо еще больше утонуло в серой жиже лужи.
– Вот что, Степан, бери-ка одну лошадь да скачи на ближайший постоялый двор, привези кого-нибудь на подмогу, – решительно проговорила я.
Кучер нерешительно взглянул на лошадей, затем на меня.
– Эх, – махнул он огромной рукой. – Видать, делать-то действительно нечего, – проговорил он и принялся распрягать лошадь.
Вскоре он уже сидел верхом.
– Я уж постараюсь побыстрее управиться, барыня, – пообещал Степан и, стегнув лошадь кнутом по крутому боку, пустился вскачь.
Мы же втроем снова забрались в карету и принялись ждать.
Дождь продолжал стучать в оконца и навевал грустные и тоскливые мысли. Сначала мы вели неспешную беседу, но потом, когда говорить стало не о чем, всех нас начала охватывать легкая дрема…
Внезапно сквозь шум дождя до меня донесся бешеный стук копыт. Сашенька тоже его услышала и открыла глаза.
– Степан возвращается, – обрадовано проговорила она.
– Сейчас посмотрим, – отвечала я, открывая дверь кареты.
По дороге в нашем направлении действительно несся всадник. Однако это был не Степан. Вместо рубашки на худом теле его болтались какие-то лохмотья. На изможденном лице его лихорадочно горели огромные глаза, и все лицо было покрыто давней щетиной.
Мне трудно словами описать собственное изумление, когда в этом, на первый взгляд, сумасшедшем всаднике я узнала Евгения Александровича Мохова. Завидев нашу карету, он принялся что-то неистово кричать, размахивая над головой одной рукой. Сначала я не могла разобрать ни одного слова, настолько неразборчивыми были эти вопли.
Тем временем всадник был все ближе и ближе.
– Люди, спасите! – вопил Мохов. – Люди!
Вскоре он доскакал до нашей кареты, да так стремительно, что я испуганно шарахнулась от него к грязному колесу, тут же испачкав юбку серой мокрой глиной.
Однако успевшая вылезти из кареты Шурочка, к моему удивлению, нисколько не растерялась. Наоборот, моя смелая подруга кинулась к взмыленному коню, пытаясь схватить его за уздечку. Я в ужасе закрыла глаза, казалось, взбесившееся животное вот-вот раздавит хрупкую фигурку Сашеньки. Но не тут-то было. Шурочке все-таки удался виртуозный трюк, она сумела схватить лошадь.
– Стой, скотина! – что есть сил завопила она.
Когда я сейчас вспоминаю тот момент, то на ум мне приходят слова нашего поэта Николая Алексеевича Некрасова, как нельзя более точно описавшие характер русской женщины: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Правда, эти строки были написаны гораздо позже рассказываемых мною событий, но они изумительно подходят к той ситуации.
Вот это и есть тот момент, о котором я предупреждал уважаемого читателя. А именно, читая эти строки, я невольно усмехнулся бабушкиной фантазии. Без слов понятно, что моя родственница не только приукрасила события, но и сделала свою подругу просто героиней. Возможно, на самом деле Шурочка и умудрилась остановить взмыленную лошадь, однако вряд ли она делала это, когда лошадь неслась во весь опор. Но как происходило все на самом деле, мы уже никогда не сможем узнать. Об этом мы можем только догадываться. Прошу простить, я снова отвлекся, хотя и меня греет слащавая мысль, что читатель уже привык к моим вмешательствам.
Сашенька полностью оправдала слова поэта и показала себя истинной русской женщиной.
Как только лошадь остановилась, Мохов буквально повалился с нее в грязь, тяжело дыша и размахивая руками. Я все еще стояла с широко раскрытыми глазами, всеми силами стараясь оправиться от шока, который произошел со мной после всего увиденного. Я даже не заметила, как на мой крик под дождь вылез Артемий Валерьевич и бросился к Шурочке и Мохову.
В чувство меня привел крик Сашеньки.
– Катя! – закричала мне подруга. – Ну что же ты стоишь? Помоги нам поднять его.
Я стремительно кинулась к ним. С большим трудом нам удалось несколько упокоить Мохова, который все еще продолжал что-то кричать и закрывать лицо испачканными грязью руками. Мы изо всех сил старались объяснить ему, что здесь никакой опасности нет.
– Не надо, – причитал Евгений Александрович. – Не трогайте, отпустите.
– Евгений Александрович, – серьезно, но медленно и по слогам произнесла Сашенька. – Никто вас не тронет. Вы в безопасности. Вы меня понимаете? – она посмотрела в безумные глаза помещика.
Мохов внезапно замолчал, посмотрел на Шурочку, потом перевел испуганный взгляд на меня. Наконец, во взоре его промелькнул слабый проблеск сознания. Он узнал нас.
– Катерина Алексеевна? – он с недоверием таращился на меня. – Вы ли это?
– Слава богу, узнал, – всплеснула руками Шурочка. – Это она, Евгений Александрович, а я ее подруга.
– А вы, стало быть, Сашенька? – проговорил Мохов.
– Сашенька, Сашенька, – радостно закивала головой Шурочка, а затем окинула Мохова изучающим взглядом. – Боже, да вы откуда в таком виде?
Мохов даже не ответил на вопрос. Казалось, он вообще не осознает происходящего вокруг себя. Глаза его бегали из стороны в сторону, как у затравленного погоней зверя.
– Боже мой, да не молчите же вы, – тем временем дергала его Сашенька.
Однако Мохов снова промолчал, не замечая лепетания трясущей его девушки. Затем он дернулся, огляделся и, наконец, повернулся ко мне.
– Пить, – сипло пробормотал он, после чего начал медленно опускаться в грязь.
Бушков подхватил его, я бросилась помогать. Но уже в следующий момент я поняла, что помощь моя стала бы излишней, так как тело помещика оказалось практически невесомым, настолько истощено оно было.
Сашенька тем временем залезла в карету, отыскала в глубине ее флягу с водой и вернулась к нам.
– Надо его напоить, – проговорила подруга, открывая крышку фляжки и прикладывая горлышко ко рту Евгения Александровича. – Подними ему голову.
После того как к губам Мохова поднесли воду, он сделал глоток, другой и медленно открыл глаза.
– Ну, вот и замечательно, – радостно произнесла Сашенька. – Нужно отнести его в карету.
Бушков попытался было поднять Мохова на руки, но тут же лицо его болезненно скривилось, и он снова опустился на землю вместе со своей ношей.
– Артемий Валерьевич, – обратилась я к молодому князю. – Не надо геройствовать, ваша самоотверженность ничем не может помочь нам в этой ситуации. Лучше мы с Сашенькой сами перенесем его.
Пока мы с подругой, схватив Мохова за руки и за ноги, тащили его в карету, Бушков все еще продолжал ворчать. Однако ворчание его было скорее напускным.
Мы перенесли Мохова в карету и уложили его на сиденье. Через некоторое время, напившись еще воды и немного согревшись, Евгений Александрович, наконец, смог говорить без дроби на зубах.