Страница:
Герман глубоко вздохнул. Таких вопросов Скарлатти задаст ему с десяток. И он не сможет на них вразумительно ответить. А на днях в Пентагоне ему заявили, чтобы Криста он в это дело не впутывал. В довершение ко всему сегодня Бен привез еще худшее известие. Исчез Терье Банг. Ведь он сто раз предупреждал не спускать с изобретателя глаз…
«Упустил, подонок!» — скомкав в руках Конвенцию, снова взъярился Марон, повернувшись к поверженному Фолсджеру.
«Курица!» — зло подумал он о дочери, встревоженной квочкой прыгающей возле мужа. Ловко убрала повисший хомутом на его шее стул, помогла встать на ноги и, что-то кудахча, совала под нос пузырек.
Марон вплотную подошел к стоявшему спиной Бену.
— Все собрала, курица? — спросил он дочь.
— Что все, папа? — сбитая с толку его вопросом, пролепетала она.
— Его шарики. У него их и так не хватает. Может, какой закатился под шкаф?..
Окончательно придя в себя, Фолсджер тряхнул головой и вдруг сильно, не глядя, локтем, что есть силы двинул тестя в живот. Резкая боль и осекшееся дыхание сложили Марона пополам, но не лишили чувств. Он видел, как Бен проводил удар ему в лицо снизу вверх. Удар был сильным, но не таким, чтобы мог свалить с ног. Поднаторевший в более жестоких потасовках, Рыжий Пума ждал его и по опыту знал, что противник, уверенный в своем превосходстве, сейчас беззащитен. Он открыт. И в этих случаях дыхания ждать не следует, оно должно прийти по ходу. Тяжелое тело Марона рыжей молнией метнулось в сторону Бена…
Дочь дико закричала. Её Бен, словно поднятый на холку могучим, свирепым быком, какую-то долю секунды смотрел почти с потолка, с безвольно отвислым ртом и лицом, искаженным жутким удивлением, а потом вместе со столом и стульями полетел в другой конец комнаты. Придавленный столом, Фолсджер лежал без малейших признаков жизни.
Тяжело дыша, Марон посмотрел на дочь. Бледная, с вытаращенными от страха глазами, она, чтобы не кричать, обеими ладонями зажала рот.
— Все обойдется, Паола, — тяжело дыша сказал он. — Приведешь его в порядок и через полчаса пусть придет ко мне…
Потом, повернувшись к своему телохранителю, все это время стоявшему здесь с каменным лицом, приказал:
— Помоги ей. А потом приведешь его. Разговор у нас не кончен.
Телохранитель кивнул и бросился раскидывать мебельный завал, под которым лежал Фолсджер… За несколько лет своей службы он не раз был свидетелем жестоких драк между зятем и тестем. Однажды телохранитель попытался вмешаться, но едва за это не поплатился жизнью. Если бы не Фолсджер, Марон его пристрелил бы. С тех пор он не вмешивался в семейные раздоры, которые в конце концов завершались сценкой трогательной идиллии, зять с тестем за бутылкой русской водки уже спокойно продолжали говорить о деле и со смехом обсуждали, кто как дрался. Рыжий боров всегда выходил победителем. Драться он был горазд. Бился неграмотно, но умело. Главное — с душой.
За водкой они сидели скучными. Она в таких случаях их не брала… Рассуждали мрачно, вслух. Один другого выслушивал внимательно, трезво.
Позволить себе опьянеть могут люди не отягощенные заботами, а им надо было спасаться. Сообща, обдуманно и решительно. На кон была поставлена их свобода, если не жизнь, да и львиная доля состояния. Так сказал юрист Марона. Новые статьи Международного права предусматривают и смертную казнь. За особо тяжкое преступление против человечества. Их случай, хочешь не хочешь, подпадает. Квалифицируют массовое истребление и баста!..
Подумаешь, четыре сотни никому ненужных черномазых. Скажут: тоже ведь люди. Со своей жизнью, печалями, радостями…
— Нельзя сбрасывать со счетов и другое, — с раздумчивой тревогой рокочет Марон. — Боб поднимет дело Рока. Повесит на нас самолет… Сколько там было?
— Сто двадцать не то сто тридцать человек, — глухо роняет Бен.
— Сто сорок пять, Скользкий! Сто сорок пять! — называя зятя блатной кличкой, все так же, не повышая голоса, уточняет Рыжий Пума. — Так писали газеты. Прибавь их к черномазым. И не забудь Векселя… Не будь забывчивым.
— Мало что они мажут там на своих страницах! — возражает Фолсджер. — Разве не они сообщали о беспрецедентном массовом самоубийстве в Тонго. На первых страницах метровыми буквами писали: «Сенсация! Племя Тонголезских дикарей покончило с собой по непонятным религиозным мотивам…» Вроде этого, — демонстрируя свою памятливость, цитировал Скользкий.
— Писали, — согласился тесть. — Что с того? Могут запросто похерить. Такое бывало. И накроются полтора миллиона долларов, заплаченных мной за эту сенсацию.
Залпом опрокинув содержимое рюмки, Фолсджер прикрыл глаза.
— Тебе охота заниматься бухгалтерией, тестюшка? — криво усмехнулся он.
— Неохота, Бен… Я хочу, чтобы ты проникся…
— Напрасно. Мы с тобой по уши прониклись. Надо тихо ускользать.
— Это верно, — налив себе водки, произнес Марон. — Только тихо не получится.
— Говори как?
— Вот это разговор… Слушай. Всех ребят — «В ружье!» Отыщи мне Банга. Хоть из-под земли. Лучше, конечно, живым. Пусть гаденыш толком объяснит, что он такое изобрел. В смысле, из чего начинка его тюбиков. Можно ли ее применять в широких масштабах? В чем ее токсичность? Попробую с ней выйти на ЦРУ. Они менее трусливы. Под их защитой будет легче. Это — первое… Второе — найдите и заткните глотку взрывнику… И третье. Заберите у Макарона, ну у этого итальяшки Скарлатти, кажется, все, что он собрал. Если понадобится, кончайте со всей его командой… И четвертое. Оно касается меня. Попробую найти ключи к Мерфи.
Фолсджер тяжело поднялся. Обычно после такого инструктажа он, молча кивнув, уходил. И папаша Герман мог спать спокойно. Ему оставалась одна забота — просматривать утренние и вечерние выпуски газет. Но Фолсджер не уходил. Опершись руками о спинку кресла, он громко сказал:
— Есть трудность.
Марон по-кошачьи легко и мягко вскочил с места. Такого от Бена он еще не слышал.
— Банга искать поздно, — повернулся он навстречу тестю.
— Он у Макарона?! Ты что-нибудь знаешь? — вскинулся Марон.
— Нет, не у него. Я точно знаю. Дело в другом.
Рыжий Пума облегченно вздохнул. Бен не врал. Он бы не был так спокоен. Марон задумался и, словно о чем-то догадавшись, широко улыбнулся:
— Ах, ты вот о чем! — и по-отечески похлопав зятя по щеке, не ехидства спросил:
— Ты все еще веришь в то, что он с Того Света? Бен отвел глаза.
— Насмешил, право… — собираясь с мыслями, Марон выдержал паузу, а потом уверенным, назидательным тоном продолжил:
— Мой мальчик, все эти летающие кастрюльки, то есть тарелки, всех этих гонцов с Того Света, то бишь пришельцев, придумали для дурачков. А твой Банг полоумный гений. Причем непризнанный… Да, он не бесталанный. Инженер, каких поискать. Кроме того, он, несомненно, обладает экстрасенсовскими способностями Но, согласись, Бен, ему до Векселя, как до небес. А послушаешь его — болван болваном. Такое мне наплел о Времени, что я подумал — не младенец ли недоразвитый передо мной? Послушай, как он объясняется! Он же не говорит, а заговаривается. Разве ты не заметил?
— Не заметил. Ты, да и многие его не понимают, — в сердцах выпалил Бен.
— Многие не понимают, а ты понимаешь? Значит, ты тоже с Того Света? — заглядывая в лицо насупившемуся парню, с вкрадчивой мягкостью спрашивал Марон. — Ведь так выходит. Если по идее, по логике?
Фолсджер нервным движением руки вынул из кармана вчетверо сложенный лист и как козырного туза бросил на стол. Марон взял его в руки.
— Банг написал мне это перед тем, как исчезнуть, — объяснил Фолсджер.
Марон стал читать вслух…
«Дорогой Фолсджер!»… — Браво!!! Два разумных слова. Их мог слепить самый обычный человечишко…
— Не юродствуй, Герман. И без комментариев.
— Пожалуйста, — согласился Марон, начиная читать сызнова.
— Читаю, что написано, — с достоинством возражает Марон. — На, прочти.
Фолсджер выхватывает листок. Строчки, прочитанной тестем, нет и в помине. И хотя он знал это письмо наизусть, до самой последней точки, Бен снова пробежал его глазами.
— Нет такого предложения, — бурчит Бен.
— Что?! — рявкает Марон. — Мальчишка! Читай третью строчку.
«Не ищи — дело бесполезное», — читает Бен.
— Мошенник, что до нее читай, — требует Герман.
— «Я ухожу к себе…»
Взбешенный Марон притягивает к себе Фолсджера.
— Ты из меня шута варишь? — убедившись в своей правоте, по-блатному шипит он.
— Я действительно не вижу этой строчки, — напуганный искренним гневом тестя, пробормотал Бен.
— Что с тобой? Ослеп что ли? Да вот же! — кричит Марон, в запальчивости проводя пальцем между прочитанными Беном второй и третьей строчками.
Бен готов был поклясться, что только что между ними иикакого интервала не было… И вот тебе на! Предыдущая строчка словно отодвинулась и там, где Герман водил пальцем, появилось новое, не увиденное предложение. Хотя записку Банга он знал наизусть…
Марон убрал палец и запись опять исчезла. Заметив обалдевшую физиономию зятя, Герман с торжествующей усмешкой вторично, в том же месте, повел пальцем. «Рыжий Пума заставит тебя заняться моими поисками», — читал Бен цепочку фраз, писанных характерным почерком Терье Банга.
— Откуда это? Какая Пума? — растерянно не то себя, не то тестя спрашивает он.
— Это обо мне. Меня раньше… — воодушевленно было начал Марон, но тут же запнулся.
Откуда ему, Бангу, стало известно его прозвище? Он сам почти забыл о нем. В доме, кроме покойной жены, никто не знал. Да и она никогда его так не называла. Даже шутя… Рыжий Пума… Подумать только. Это же надо?!. Марон не слышал о нем лет сорок. Близкие друзья обзывали его «Ржавым», «Желтым Хряком…» Им и невдомек было, что некогда на восточном побережье Штатов отьявленные головорезы-грузчики дали Герману кличку, которая, если начистоту, ему нравилась. Только там еще и помнят о Рыжем Пуме. Два-три человека — не больше. Откуда было знать об этом Бангу? Ведь в Штатах он жил всего четыре месяца. В основном в Нью-Йорке и всего недельки две в Хьюстоне. Верней, под Хьюстоном. На его, мароновской, даче. Потом он отправил его в Тонго. На химическое предприятие, к Феликсу Краузе.
Пока он размышлял об этом, Бен думал о своем. Ему, конечно, было интересно узнать, что папашу Германа в далекой молодости называли Рыжим Пумой. Она, эта информация, как капсула по пневмопочте ушла в запасник памяти. Если понадобится, Бен к ней еще вернется. Сейчас она его не интересовала. Сейчас он был озадачен этим фокусом с пальцем. Марон никогда иллюзионистом не был. Для иллюзиона нужны реквизиты. В конце концов нужна подготовка… Все-таки надо бы проверить.
— Читай дальше. Вслух, — попросил Фолсджер.
Внутренне напрягшись, Бен старался не пропустить ни единого даже мимолетнего штриха в мимике и в жестах своего хитрющего рыжего тестя. И бровью не повел, когда Марон после слов «….Вокруг и в вас»прочел: «Полагаю, папаша Герман, оно убедило бы даже таких как ты неисправимых скептиков…»
— Извини, Герман, не понял.
Не придавая особого значения любопытству Бена, Марон не без интереса для себя повторил слово в слово.
Фолсджер знал на тысячу процентов — такого там не было. Выдернув из рук тестя письмо, он посмотрел на то место, где было вставлено услышанное им предложение и… не увидел его.
Бена ожёг брошенный исподлобья взгляд тестя.
— Ты что… того? Опять не веришь? Это уже становится странным, — глухо проурчал Марон.
— Извини, Герман, покажи, где ты это прочел?
Тот механически, тыльной стороной руки, ткнул на многоточие, отделяющее одно предложение от другого. Ладонь еще не коснулась листа, а на нем возникла строчка, которую Фолсджер раньше тамне видел.
— Убери руку, — попросил Бен.
«Для меня, — подумал Фолсджер, — новые строчки пропали, а он продолжает их видеть. Когда его ладонь касается текста, они опять появляются. И та, и другая. Тут не фокус папаши Германа. Что-то другое тут…»
Разбубнившийся Марон мешал ему сосредоточиться. Он уже порядком надоел Бену. И, поднявшись, Фолсджер решительно направился к двери. Уже переступая порог, он, что-то, вспомнив, обернулся.
— Все-таки ты не прав, Герман, — крикнул он. — Банг не прощелыга и не аферист. Он с Того Света.
— Ну и черт с ним!
II (начало)
«Упустил, подонок!» — скомкав в руках Конвенцию, снова взъярился Марон, повернувшись к поверженному Фолсджеру.
«Курица!» — зло подумал он о дочери, встревоженной квочкой прыгающей возле мужа. Ловко убрала повисший хомутом на его шее стул, помогла встать на ноги и, что-то кудахча, совала под нос пузырек.
Марон вплотную подошел к стоявшему спиной Бену.
— Все собрала, курица? — спросил он дочь.
— Что все, папа? — сбитая с толку его вопросом, пролепетала она.
— Его шарики. У него их и так не хватает. Может, какой закатился под шкаф?..
Окончательно придя в себя, Фолсджер тряхнул головой и вдруг сильно, не глядя, локтем, что есть силы двинул тестя в живот. Резкая боль и осекшееся дыхание сложили Марона пополам, но не лишили чувств. Он видел, как Бен проводил удар ему в лицо снизу вверх. Удар был сильным, но не таким, чтобы мог свалить с ног. Поднаторевший в более жестоких потасовках, Рыжий Пума ждал его и по опыту знал, что противник, уверенный в своем превосходстве, сейчас беззащитен. Он открыт. И в этих случаях дыхания ждать не следует, оно должно прийти по ходу. Тяжелое тело Марона рыжей молнией метнулось в сторону Бена…
Дочь дико закричала. Её Бен, словно поднятый на холку могучим, свирепым быком, какую-то долю секунды смотрел почти с потолка, с безвольно отвислым ртом и лицом, искаженным жутким удивлением, а потом вместе со столом и стульями полетел в другой конец комнаты. Придавленный столом, Фолсджер лежал без малейших признаков жизни.
Тяжело дыша, Марон посмотрел на дочь. Бледная, с вытаращенными от страха глазами, она, чтобы не кричать, обеими ладонями зажала рот.
— Все обойдется, Паола, — тяжело дыша сказал он. — Приведешь его в порядок и через полчаса пусть придет ко мне…
Потом, повернувшись к своему телохранителю, все это время стоявшему здесь с каменным лицом, приказал:
— Помоги ей. А потом приведешь его. Разговор у нас не кончен.
Телохранитель кивнул и бросился раскидывать мебельный завал, под которым лежал Фолсджер… За несколько лет своей службы он не раз был свидетелем жестоких драк между зятем и тестем. Однажды телохранитель попытался вмешаться, но едва за это не поплатился жизнью. Если бы не Фолсджер, Марон его пристрелил бы. С тех пор он не вмешивался в семейные раздоры, которые в конце концов завершались сценкой трогательной идиллии, зять с тестем за бутылкой русской водки уже спокойно продолжали говорить о деле и со смехом обсуждали, кто как дрался. Рыжий боров всегда выходил победителем. Драться он был горазд. Бился неграмотно, но умело. Главное — с душой.
За водкой они сидели скучными. Она в таких случаях их не брала… Рассуждали мрачно, вслух. Один другого выслушивал внимательно, трезво.
Позволить себе опьянеть могут люди не отягощенные заботами, а им надо было спасаться. Сообща, обдуманно и решительно. На кон была поставлена их свобода, если не жизнь, да и львиная доля состояния. Так сказал юрист Марона. Новые статьи Международного права предусматривают и смертную казнь. За особо тяжкое преступление против человечества. Их случай, хочешь не хочешь, подпадает. Квалифицируют массовое истребление и баста!..
Подумаешь, четыре сотни никому ненужных черномазых. Скажут: тоже ведь люди. Со своей жизнью, печалями, радостями…
— Нельзя сбрасывать со счетов и другое, — с раздумчивой тревогой рокочет Марон. — Боб поднимет дело Рока. Повесит на нас самолет… Сколько там было?
— Сто двадцать не то сто тридцать человек, — глухо роняет Бен.
— Сто сорок пять, Скользкий! Сто сорок пять! — называя зятя блатной кличкой, все так же, не повышая голоса, уточняет Рыжий Пума. — Так писали газеты. Прибавь их к черномазым. И не забудь Векселя… Не будь забывчивым.
— Мало что они мажут там на своих страницах! — возражает Фолсджер. — Разве не они сообщали о беспрецедентном массовом самоубийстве в Тонго. На первых страницах метровыми буквами писали: «Сенсация! Племя Тонголезских дикарей покончило с собой по непонятным религиозным мотивам…» Вроде этого, — демонстрируя свою памятливость, цитировал Скользкий.
— Писали, — согласился тесть. — Что с того? Могут запросто похерить. Такое бывало. И накроются полтора миллиона долларов, заплаченных мной за эту сенсацию.
Залпом опрокинув содержимое рюмки, Фолсджер прикрыл глаза.
— Тебе охота заниматься бухгалтерией, тестюшка? — криво усмехнулся он.
— Неохота, Бен… Я хочу, чтобы ты проникся…
— Напрасно. Мы с тобой по уши прониклись. Надо тихо ускользать.
— Это верно, — налив себе водки, произнес Марон. — Только тихо не получится.
— Говори как?
— Вот это разговор… Слушай. Всех ребят — «В ружье!» Отыщи мне Банга. Хоть из-под земли. Лучше, конечно, живым. Пусть гаденыш толком объяснит, что он такое изобрел. В смысле, из чего начинка его тюбиков. Можно ли ее применять в широких масштабах? В чем ее токсичность? Попробую с ней выйти на ЦРУ. Они менее трусливы. Под их защитой будет легче. Это — первое… Второе — найдите и заткните глотку взрывнику… И третье. Заберите у Макарона, ну у этого итальяшки Скарлатти, кажется, все, что он собрал. Если понадобится, кончайте со всей его командой… И четвертое. Оно касается меня. Попробую найти ключи к Мерфи.
Фолсджер тяжело поднялся. Обычно после такого инструктажа он, молча кивнув, уходил. И папаша Герман мог спать спокойно. Ему оставалась одна забота — просматривать утренние и вечерние выпуски газет. Но Фолсджер не уходил. Опершись руками о спинку кресла, он громко сказал:
— Есть трудность.
Марон по-кошачьи легко и мягко вскочил с места. Такого от Бена он еще не слышал.
— Банга искать поздно, — повернулся он навстречу тестю.
— Он у Макарона?! Ты что-нибудь знаешь? — вскинулся Марон.
— Нет, не у него. Я точно знаю. Дело в другом.
Рыжий Пума облегченно вздохнул. Бен не врал. Он бы не был так спокоен. Марон задумался и, словно о чем-то догадавшись, широко улыбнулся:
— Ах, ты вот о чем! — и по-отечески похлопав зятя по щеке, не ехидства спросил:
— Ты все еще веришь в то, что он с Того Света? Бен отвел глаза.
— Насмешил, право… — собираясь с мыслями, Марон выдержал паузу, а потом уверенным, назидательным тоном продолжил:
— Мой мальчик, все эти летающие кастрюльки, то есть тарелки, всех этих гонцов с Того Света, то бишь пришельцев, придумали для дурачков. А твой Банг полоумный гений. Причем непризнанный… Да, он не бесталанный. Инженер, каких поискать. Кроме того, он, несомненно, обладает экстрасенсовскими способностями Но, согласись, Бен, ему до Векселя, как до небес. А послушаешь его — болван болваном. Такое мне наплел о Времени, что я подумал — не младенец ли недоразвитый передо мной? Послушай, как он объясняется! Он же не говорит, а заговаривается. Разве ты не заметил?
— Не заметил. Ты, да и многие его не понимают, — в сердцах выпалил Бен.
— Многие не понимают, а ты понимаешь? Значит, ты тоже с Того Света? — заглядывая в лицо насупившемуся парню, с вкрадчивой мягкостью спрашивал Марон. — Ведь так выходит. Если по идее, по логике?
Фолсджер нервным движением руки вынул из кармана вчетверо сложенный лист и как козырного туза бросил на стол. Марон взял его в руки.
— Банг написал мне это перед тем, как исчезнуть, — объяснил Фолсджер.
Марон стал читать вслух…
«Дорогой Фолсджер!»… — Браво!!! Два разумных слова. Их мог слепить самый обычный человечишко…
— Не юродствуй, Герман. И без комментариев.
— Пожалуйста, — согласился Марон, начиная читать сызнова.
«Дорогой Фолсджер! Я ухожу к себе. Рыжий Пума заставит тебя заняться моими поисками. Не ищи — дело бесполезное…»— Не надо отсебятины, — раздраженно перебивает Фолсджер.
— Читаю, что написано, — с достоинством возражает Марон. — На, прочти.
Фолсджер выхватывает листок. Строчки, прочитанной тестем, нет и в помине. И хотя он знал это письмо наизусть, до самой последней точки, Бен снова пробежал его глазами.
«Дорогой Фолсджер! Я ухожу к себе. Не ищи — дело бесполезное. Я знаю, Бен, ты мучаешься содеянным. Но как бы тяжки не были твои страдания, они несоизмеримы с тяжестью твоего проступка. Ни тебе, ни тем беднягам я ничем помочь не мог. Привести их в чувство или как у вас говорят воскресить — мне не разрешили. Запретили Оттуда.— Ну как? — усаживаясь на подлокотник фолсджеровского кресла, миролюбиво спросил Марон.
Что касается эксперимента с обезьянами — он входил в программу моего пребывания на Земле. Нам нужно было, чтобы земляне наконец всерьёз задумались и обратили свои взоры на то Главное в их бытие, которым они меньше всего занимаются. Вас гипнотизирует небо, а истина у вас под носом. Вокруг и в вас.
Я приходил сюда, чтобы намекнуть, в каком направлении следует работать землянам. Чтобы каждый из людей стал лучше, а стало быть, и жизнь их.
Прощай. Терье Банг»
— Нет такого предложения, — бурчит Бен.
— Что?! — рявкает Марон. — Мальчишка! Читай третью строчку.
«Не ищи — дело бесполезное», — читает Бен.
— Мошенник, что до нее читай, — требует Герман.
— «Я ухожу к себе…»
Взбешенный Марон притягивает к себе Фолсджера.
— Ты из меня шута варишь? — убедившись в своей правоте, по-блатному шипит он.
— Я действительно не вижу этой строчки, — напуганный искренним гневом тестя, пробормотал Бен.
— Что с тобой? Ослеп что ли? Да вот же! — кричит Марон, в запальчивости проводя пальцем между прочитанными Беном второй и третьей строчками.
Бен готов был поклясться, что только что между ними иикакого интервала не было… И вот тебе на! Предыдущая строчка словно отодвинулась и там, где Герман водил пальцем, появилось новое, не увиденное предложение. Хотя записку Банга он знал наизусть…
Марон убрал палец и запись опять исчезла. Заметив обалдевшую физиономию зятя, Герман с торжествующей усмешкой вторично, в том же месте, повел пальцем. «Рыжий Пума заставит тебя заняться моими поисками», — читал Бен цепочку фраз, писанных характерным почерком Терье Банга.
— Откуда это? Какая Пума? — растерянно не то себя, не то тестя спрашивает он.
— Это обо мне. Меня раньше… — воодушевленно было начал Марон, но тут же запнулся.
Откуда ему, Бангу, стало известно его прозвище? Он сам почти забыл о нем. В доме, кроме покойной жены, никто не знал. Да и она никогда его так не называла. Даже шутя… Рыжий Пума… Подумать только. Это же надо?!. Марон не слышал о нем лет сорок. Близкие друзья обзывали его «Ржавым», «Желтым Хряком…» Им и невдомек было, что некогда на восточном побережье Штатов отьявленные головорезы-грузчики дали Герману кличку, которая, если начистоту, ему нравилась. Только там еще и помнят о Рыжем Пуме. Два-три человека — не больше. Откуда было знать об этом Бангу? Ведь в Штатах он жил всего четыре месяца. В основном в Нью-Йорке и всего недельки две в Хьюстоне. Верней, под Хьюстоном. На его, мароновской, даче. Потом он отправил его в Тонго. На химическое предприятие, к Феликсу Краузе.
Пока он размышлял об этом, Бен думал о своем. Ему, конечно, было интересно узнать, что папашу Германа в далекой молодости называли Рыжим Пумой. Она, эта информация, как капсула по пневмопочте ушла в запасник памяти. Если понадобится, Бен к ней еще вернется. Сейчас она его не интересовала. Сейчас он был озадачен этим фокусом с пальцем. Марон никогда иллюзионистом не был. Для иллюзиона нужны реквизиты. В конце концов нужна подготовка… Все-таки надо бы проверить.
— Читай дальше. Вслух, — попросил Фолсджер.
Внутренне напрягшись, Бен старался не пропустить ни единого даже мимолетнего штриха в мимике и в жестах своего хитрющего рыжего тестя. И бровью не повел, когда Марон после слов «….Вокруг и в вас»прочел: «Полагаю, папаша Герман, оно убедило бы даже таких как ты неисправимых скептиков…»
— Извини, Герман, не понял.
Не придавая особого значения любопытству Бена, Марон не без интереса для себя повторил слово в слово.
Фолсджер знал на тысячу процентов — такого там не было. Выдернув из рук тестя письмо, он посмотрел на то место, где было вставлено услышанное им предложение и… не увидел его.
Бена ожёг брошенный исподлобья взгляд тестя.
— Ты что… того? Опять не веришь? Это уже становится странным, — глухо проурчал Марон.
— Извини, Герман, покажи, где ты это прочел?
Тот механически, тыльной стороной руки, ткнул на многоточие, отделяющее одно предложение от другого. Ладонь еще не коснулась листа, а на нем возникла строчка, которую Фолсджер раньше тамне видел.
— Убери руку, — попросил Бен.
«Для меня, — подумал Фолсджер, — новые строчки пропали, а он продолжает их видеть. Когда его ладонь касается текста, они опять появляются. И та, и другая. Тут не фокус папаши Германа. Что-то другое тут…»
Разбубнившийся Марон мешал ему сосредоточиться. Он уже порядком надоел Бену. И, поднявшись, Фолсджер решительно направился к двери. Уже переступая порог, он, что-то, вспомнив, обернулся.
— Все-таки ты не прав, Герман, — крикнул он. — Банг не прощелыга и не аферист. Он с Того Света.
— Ну и черт с ним!
II (начало)
Всю дорогу до аэропорта Фолсджер думал о странностях, происходивших с письмом Банга. О трюке тут и речи не могло быть. Ни один фокусних не изобразит такое. Разгладив на дипломате листок, он с придирчивой внимательностью стал изучать текст… Строка к строке. Зазор между предложениями самый обычный. Вписать туда можно было бы разве одну буковку. Ничего не дало и то, что он смотрел на написанное, то и дело меняя ракурс и угол зрения.
Лупа тоже не обнаружила никакого подвоха. Пару любопытных признаков, правда, он нашел. Они таились в самом листе. Казалось бы, прозрачный и белый, он не пропускал сквозь себя солнечных лучей. В такой смело можно было бы заворачивать фотопленку. И еще бумага обладала редкой прочностью. Чтобы оторвать от нее уголок, Бену пришлось изрядно помучиться… Но это нисколько не проливало свет на таинственность появления и исчезновения в нем невидимых Фолсджером строчек.
Молча следивший за манипуляциями Фолсджера, шофер неожиданно ляпнул:
— Какой приятный салатный цвет у этой бумаги.
Фолсджер с недоумением повертел ее перед собой. Напротив, она была белой, с явно розоватым отливом.
— Салатный? — переспросил Бен.
Водитель кивнул. И тут Фолсджера осенило.
— Останови машину! — приказал он.
Съехав на обочину, автомобиль замер. Неподвижно глядя перед собой, застыл и шофер. Бен протянул ему письмо Банга.
— Читай вслух!
— Сэр, мне это не нужно… Я не заглядывал в него, — отшатнулся водитель.
— Мне это нужно!.. И не бойся. В нем никакого секрета… Только вслух.
— Слушаюсь, сэр.
Бен был оглушен. Нет, даже не то. Его будто контузило. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Подняв наконец отяжелевшие руки, он с силой потер виски. Придвинувшись к водителю и сглотнув застрявшую в горле слюну, выдавил:
— Снова читай. Только по строчкам води пальцем.
Дрожащий от страха голос шофера заполнил салон машины. «Уважаемый!..» «Дорогой Фолсджер»,— упущено, — отметил он.
А дальше… Дальше перед глазами выплывали титры совершенно иного содержания, но написанные тем же знакомым Бену почерком.
— Вы очень набожны, наверное? — после долгого молчания поинтересовался он у водителя.
— Да, сэр, ведь верить больше некому и не в кого.
«То-то я смотрю от письма запахло ладаном», — подумал Бен, грустно глядя на дорогу.
Он кое о чем начинал догадываться. Терье ему что-то говорил о такой штуке. Но тогда Фолсджер и чихать не хотел на заумные разглагольствования своего нового приятеля. Наверное потому, что многое не понимал, а если по правде, то вдаваться в бредни, какие тот нес, было недосуг… «У всек глаза, но взгляд с изъяном. Лишь единицы видят мир таким, какой он есть на самом деле», —повторил Фолсджер и чуть было вслух не вскрикнул: «Так вот где собака зарыта!»
И секрет весь в бумаге, которую Банг покрыл придуманной им эмульсией. Она так въелась в фактуру листа, что сквозь него не пробивается свет и его трудно надорвать Но не для этого, конеч-но, Терье готовил эмульсию. Секрет её похитрей. Она возбуждает-ся от того самого «взгляда с изъяном», о котором пишет Терье.
Кто-кто, а Фолсджер знал, что имел в виду Банг под «изъяном во взгляде». Это не взгляд кривого на один глаз. Это то, как человек видит и понимает окружающее. И наконец его личное время. Не свободное, а то, в котором он живет. Сам Терье не раз расска зывал ему об этом. И доказывал тоже.
Первая их встреча, как, впрочем, и разговор между ними состоялась при весьма странных обстоятельствах. Внешне они странными не были. Ну что, собственно, необычного в том, что в остановившейся машине мирно беседуют два молодых человека? И всё-таки до сих пор, хотя прошло уже немало времени, для Фолсджера осталось загадкой, как этот блинолицый, с маленькими серыми глазками и жёлтыми свалявшимися патлами появился у него в машине. От удивления Фолсджер аж подпрыгнул, больно ударившись коленом о руль.
— Ты откуда? — потирая ушибленную кость, прошипел Бен.
Незнакомец молчал. Тоже, видимо, соображал: откуда он здесь взялся? Фолсджер внимательно осмотрел салон. Двери «ягуара» — на замке. Без отмычки в него не забраться. Сработала бы сигнализация. Но Фолсджера разбудила не сирена. Что-то извне, но не сирена… Какой-то странный сон…
…Вроде он не в машине, а на своей яхте и её ни с того ни с сего тряхнуло так, что он чудом не свалился за борт. Потом донёсся всплеск воды, чье-то хлюпающее барахтание и будто отчаянный зов захлебывающегося человека… Фолсджер одним броском попытался выпрыгнуть из каюты на палубу, как это всегда делал на своей яхте, но не рассчитал и сильно ударился. Ударился о ступеньку. Глаза открыл от резкой боли в колене. Ни яхты, ни моря, Все та же поросшая по краям густым высоким кустарником проселочная дорога на склоне горы, куда часа три назад вбежал «ягуар», чтобы отдохнуть самому и немного дать соснуть своему неистовому ездоку… Все то же, да не то.
Никаких ступенек взбегающих вверх на палубу перед ни не было. Перед ним — баранка руля его «ягуара». Об нее то он и ударился коленом…
— Откуда, я тебя спрашиваю? — снова рычит он в блинообразное лицо незнакомца, выхватив из-под сидения пистолет.
По лицу незнакомца маслом расползлась простодушная улыбка. Она успокоила Бена. Бен небрежно откидывает пистолет на соседнее сидение, но глаз с блинолицего не спускает. Незнакомец поднимает большой палец к потолку и негромко произносит;
— Оттуда… — И все так же тихо объясняет. — Меня можно поздравить с удачным приземлением… Теперь я — Терье Банг, норвежец, уроженец города Ларвик, 37 лет, одинок, безработный инженер-химик…
Немного помолчав, добавил:
— Минуту назад по своему желанию расставшийся с жизнью. Разогнал машину и с обрывистого берега — в фьорд. Неподалеку от города Глом-фиорд, где искал работу.
Бен со смешанным чувством изумления и гнева уставился на благодушное блинолицее существо.
— Кто покойный? — машинально спрашивает Фолсджер.
— Тот, кто утонул в студеном фьорде, — грустно отзывается Терье.
«Мои извилины мотает», — решил про себя Бен и, изогнувшись, с возгласом: «Сейчас сам станешь покойником!» — протянул руки к горлу неизвестно как и откуда свалившегося ему в машину норвежца.
— Мистер Фолсджер, я вам не морочу голову, — не двигаясь, произносит норвежец. — Успокойтесь… Все очень просто. Впрочем, для вас не совсем. То есть, совсем не просто… Однако, извольте…
И Терье Банг стал рассказывать о себе. Выходило, что он никакой ни Терье и не какой-то там скандинавец, а совершенно из другого мира, где и зовут его иначе и выглядит он вовсе не так. Прибыл он сюда весьма странным способом. Их средства передвижения не похожи на наши. Вернее, не средства, а средство. Одно. Они манипулируют временем. Ездят на его загривке…
Оказывается, мироздание представляет из себя концентрические круги разных видов времени. Только в поясе этих кругов можно обнаружить разумную жизнь… Судя по объяснениям Терье, население одного вида Времени не может воспринимать братьев по разуму, живущих в среде иных структур времен. Они видят и понимают все сообразно своему времени, как впрочем и себя самих и все окружающее в собственной обители. Внепространственные контакты между разумными существами возможны. Но их решение не в преодолении расстояний, а в преодолении стены Времени…
Люди же Земли, по мнению Банга, исключают этот основополагающий фактор Времени и признают в нем только физическое свойство, с которым борются. Стремятся, например, придержать его, чтобы продлить жизнь или, наоборот, опередить, работая над технологией своих летательных аппаратов, и так далее. В этом заблуждение землян.
Не верящий ни в бога ни в черта Фолсджер не раз подумывал о том, что этот милейший бардак, называемый жизнью, всего лишь временное пристанище людей, жалкая пародия на настоящую жизнь разумных людей, а смерть, какой бы страшной она не казалась — путь к ней. И люди в представлении Фолсджера, здесь, на земном шарике, как в предвариловке ошалело пучатся и пыжатся от непонимания того, почему и как они здесь оказались. Откуда они вообще? Что было до этого и было ли оно? И что ждет их… Не видя выхода, да и особо не утруждая себя поиском его, они, охваченные стадным психозом, теряют разум. Устраиваются, кто как может. Плевать им на ближнего. Плевать на всех и вся. Лишь бы был «Я». Лишь бы выжить, да пожить от души. А крест-то один. Один на всех. Сегодня некто тебе подобный, изнывая, тянет его тяжелую часть, а завтра под ней окажешься либо сам, либо плоть от плоти твоей — сын или дочь твои. От сумы и тюрьмы никто не застрахован.
И вообще, где тяжело, а где легко под крестом? Может ли кто сказать об этом что-нибудь вразумительное? Под ним все относительно.
Лупа тоже не обнаружила никакого подвоха. Пару любопытных признаков, правда, он нашел. Они таились в самом листе. Казалось бы, прозрачный и белый, он не пропускал сквозь себя солнечных лучей. В такой смело можно было бы заворачивать фотопленку. И еще бумага обладала редкой прочностью. Чтобы оторвать от нее уголок, Бену пришлось изрядно помучиться… Но это нисколько не проливало свет на таинственность появления и исчезновения в нем невидимых Фолсджером строчек.
Молча следивший за манипуляциями Фолсджера, шофер неожиданно ляпнул:
— Какой приятный салатный цвет у этой бумаги.
Фолсджер с недоумением повертел ее перед собой. Напротив, она была белой, с явно розоватым отливом.
— Салатный? — переспросил Бен.
Водитель кивнул. И тут Фолсджера осенило.
— Останови машину! — приказал он.
Съехав на обочину, автомобиль замер. Неподвижно глядя перед собой, застыл и шофер. Бен протянул ему письмо Банга.
— Читай вслух!
— Сэр, мне это не нужно… Я не заглядывал в него, — отшатнулся водитель.
— Мне это нужно!.. И не бойся. В нем никакого секрета… Только вслух.
— Слушаюсь, сэр.
Бен был оглушен. Нет, даже не то. Его будто контузило. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Подняв наконец отяжелевшие руки, он с силой потер виски. Придвинувшись к водителю и сглотнув застрявшую в горле слюну, выдавил:
— Снова читай. Только по строчкам води пальцем.
Дрожащий от страха голос шофера заполнил салон машины. «Уважаемый!..» «Дорогой Фолсджер»,— упущено, — отметил он.
А дальше… Дальше перед глазами выплывали титры совершенно иного содержания, но написанные тем же знакомым Бену почерком.
«Уважаемый! Наши мгновения здесь длятся годы. Прошло всего ничего, немногим более трех лет, но я ими пресытился, Каково же вам?!. Такая жизнь, впрочем, иных измерений и не достойнаа… Тут вдоволь разума, но нет Разумности. Есть доброта, но нет Добра. Встречал я мудрецов, но Мудрости — увы! У всех глаза, но взгляд с изъяном. Лишь единицы видят мир таким, какой он есть на самом деле.Фолсджер выхватил у шофера письмо, надеясь успеть прочитать самому. Но на листе стоял прежний, хорошо знакомый ему текст.
Все это от того, что вы, люди, не владеете Временем. Я имею в виду не то его свойство, которое увеличивает или сокращает жизнь человеческую, а то, которое должно делать ваше существование действительно Человеческим.
Видит бог, я хотел заставить людей задуматься и обратить внимание на главное: откуда начало начал их греховного несовершенства. Но меня не услышали, не увидели и не поняли.
Я приходил во благо. Веруй в него.
Прощай».
— Вы очень набожны, наверное? — после долгого молчания поинтересовался он у водителя.
— Да, сэр, ведь верить больше некому и не в кого.
«То-то я смотрю от письма запахло ладаном», — подумал Бен, грустно глядя на дорогу.
Он кое о чем начинал догадываться. Терье ему что-то говорил о такой штуке. Но тогда Фолсджер и чихать не хотел на заумные разглагольствования своего нового приятеля. Наверное потому, что многое не понимал, а если по правде, то вдаваться в бредни, какие тот нес, было недосуг… «У всек глаза, но взгляд с изъяном. Лишь единицы видят мир таким, какой он есть на самом деле», —повторил Фолсджер и чуть было вслух не вскрикнул: «Так вот где собака зарыта!»
Любой, кому быон не дал, лежащий у него сейчас в кармане листок с написанным Терье текстом, прочтёт его по-своему — в зависимости от того, как видит мир, ощущает себя в жизни и жизнь в себе, как относится к людям и они к нему…Комментарий Сато Кавады
Письмо, о котором идет речь, наверное, и по сей день хранится в МАГе. Результаты исследований этого документа, проведенных мной и моим коллегой Мурсалом Атешоглы, публиковались в научном сборнике, ежегодно издаваемом МАГом. Для массового читателя наша статья может показаться чрезмерно специфичной и потому я не собираюсь приводить ее здесь.
Однако читателю будет интересно познакомиться с мнением известнейшего эксперта, которого я просил дать заключение о химических ,физических и прочих особенностях бумаги, оставленной Терье Бангом. К присланному Акту экспертизы он приложил адресованное мне письмо. Перепечатку из него мне и хотелось бы предложить вниманию читателя.
«Дорогой Сато!.. Переданная тобой бумага с текстом, написанным неким Бангом, явно изготавливалась не на наших предприятиях. Не корпел над ней и кустарь, фабрикующий реквизит к цирковому номеру. Кустарю такое не под силу…»
Заключение эксперта и проведенное нами исследование позволили нам прийти к выводу, что лист Банга является миниулавливателем индивидуального поля Времени человека, преобразующим его, это поле, в понятный людям физический образ (в нашем случае — письменный) и воспроизводящим его. А ниточки ткани, состав-ляющей бумагу, носят функцию антенн, настроенных на многожильную Спираль Общего Времени. Скорее всего, не на каждую из жилок в отдельности, а на их типы.
Лист, очевидно, благодаря этим нитям и фактуре листа неизвестного происхождения становится вроде лакмусовой бумаги, которая не только реагирует и воспринимает внешний сигнал (каким бы он слабым не был), идущий от каждого человека, но и преобразовывает его в зрительный образ — в текстовку.
И секрет весь в бумаге, которую Банг покрыл придуманной им эмульсией. Она так въелась в фактуру листа, что сквозь него не пробивается свет и его трудно надорвать Но не для этого, конеч-но, Терье готовил эмульсию. Секрет её похитрей. Она возбуждает-ся от того самого «взгляда с изъяном», о котором пишет Терье.
Кто-кто, а Фолсджер знал, что имел в виду Банг под «изъяном во взгляде». Это не взгляд кривого на один глаз. Это то, как человек видит и понимает окружающее. И наконец его личное время. Не свободное, а то, в котором он живет. Сам Терье не раз расска зывал ему об этом. И доказывал тоже.
Первая их встреча, как, впрочем, и разговор между ними состоялась при весьма странных обстоятельствах. Внешне они странными не были. Ну что, собственно, необычного в том, что в остановившейся машине мирно беседуют два молодых человека? И всё-таки до сих пор, хотя прошло уже немало времени, для Фолсджера осталось загадкой, как этот блинолицый, с маленькими серыми глазками и жёлтыми свалявшимися патлами появился у него в машине. От удивления Фолсджер аж подпрыгнул, больно ударившись коленом о руль.
— Ты откуда? — потирая ушибленную кость, прошипел Бен.
Незнакомец молчал. Тоже, видимо, соображал: откуда он здесь взялся? Фолсджер внимательно осмотрел салон. Двери «ягуара» — на замке. Без отмычки в него не забраться. Сработала бы сигнализация. Но Фолсджера разбудила не сирена. Что-то извне, но не сирена… Какой-то странный сон…
…Вроде он не в машине, а на своей яхте и её ни с того ни с сего тряхнуло так, что он чудом не свалился за борт. Потом донёсся всплеск воды, чье-то хлюпающее барахтание и будто отчаянный зов захлебывающегося человека… Фолсджер одним броском попытался выпрыгнуть из каюты на палубу, как это всегда делал на своей яхте, но не рассчитал и сильно ударился. Ударился о ступеньку. Глаза открыл от резкой боли в колене. Ни яхты, ни моря, Все та же поросшая по краям густым высоким кустарником проселочная дорога на склоне горы, куда часа три назад вбежал «ягуар», чтобы отдохнуть самому и немного дать соснуть своему неистовому ездоку… Все то же, да не то.
Никаких ступенек взбегающих вверх на палубу перед ни не было. Перед ним — баранка руля его «ягуара». Об нее то он и ударился коленом…
— Откуда, я тебя спрашиваю? — снова рычит он в блинообразное лицо незнакомца, выхватив из-под сидения пистолет.
По лицу незнакомца маслом расползлась простодушная улыбка. Она успокоила Бена. Бен небрежно откидывает пистолет на соседнее сидение, но глаз с блинолицего не спускает. Незнакомец поднимает большой палец к потолку и негромко произносит;
— Оттуда… — И все так же тихо объясняет. — Меня можно поздравить с удачным приземлением… Теперь я — Терье Банг, норвежец, уроженец города Ларвик, 37 лет, одинок, безработный инженер-химик…
Немного помолчав, добавил:
— Минуту назад по своему желанию расставшийся с жизнью. Разогнал машину и с обрывистого берега — в фьорд. Неподалеку от города Глом-фиорд, где искал работу.
Бен со смешанным чувством изумления и гнева уставился на благодушное блинолицее существо.
— Кто покойный? — машинально спрашивает Фолсджер.
— Тот, кто утонул в студеном фьорде, — грустно отзывается Терье.
«Мои извилины мотает», — решил про себя Бен и, изогнувшись, с возгласом: «Сейчас сам станешь покойником!» — протянул руки к горлу неизвестно как и откуда свалившегося ему в машину норвежца.
— Мистер Фолсджер, я вам не морочу голову, — не двигаясь, произносит норвежец. — Успокойтесь… Все очень просто. Впрочем, для вас не совсем. То есть, совсем не просто… Однако, извольте…
И Терье Банг стал рассказывать о себе. Выходило, что он никакой ни Терье и не какой-то там скандинавец, а совершенно из другого мира, где и зовут его иначе и выглядит он вовсе не так. Прибыл он сюда весьма странным способом. Их средства передвижения не похожи на наши. Вернее, не средства, а средство. Одно. Они манипулируют временем. Ездят на его загривке…
Оказывается, мироздание представляет из себя концентрические круги разных видов времени. Только в поясе этих кругов можно обнаружить разумную жизнь… Судя по объяснениям Терье, население одного вида Времени не может воспринимать братьев по разуму, живущих в среде иных структур времен. Они видят и понимают все сообразно своему времени, как впрочем и себя самих и все окружающее в собственной обители. Внепространственные контакты между разумными существами возможны. Но их решение не в преодолении расстояний, а в преодолении стены Времени…
Люди же Земли, по мнению Банга, исключают этот основополагающий фактор Времени и признают в нем только физическое свойство, с которым борются. Стремятся, например, придержать его, чтобы продлить жизнь или, наоборот, опередить, работая над технологией своих летательных аппаратов, и так далее. В этом заблуждение землян.
Не верящий ни в бога ни в черта Фолсджер не раз подумывал о том, что этот милейший бардак, называемый жизнью, всего лишь временное пристанище людей, жалкая пародия на настоящую жизнь разумных людей, а смерть, какой бы страшной она не казалась — путь к ней. И люди в представлении Фолсджера, здесь, на земном шарике, как в предвариловке ошалело пучатся и пыжатся от непонимания того, почему и как они здесь оказались. Откуда они вообще? Что было до этого и было ли оно? И что ждет их… Не видя выхода, да и особо не утруждая себя поиском его, они, охваченные стадным психозом, теряют разум. Устраиваются, кто как может. Плевать им на ближнего. Плевать на всех и вся. Лишь бы был «Я». Лишь бы выжить, да пожить от души. А крест-то один. Один на всех. Сегодня некто тебе подобный, изнывая, тянет его тяжелую часть, а завтра под ней окажешься либо сам, либо плоть от плоти твоей — сын или дочь твои. От сумы и тюрьмы никто не застрахован.
И вообще, где тяжело, а где легко под крестом? Может ли кто сказать об этом что-нибудь вразумительное? Под ним все относительно.