Страница:
На Роки, которого Фолсджер привел к тестю, чтобы познакомить, Марон за весь вечер бросил от силы пару мимолетных взглядов. Однако стоило Августу уйти, Герман подозвал к себе зятя и к неописуемому его удивлению заявил:
«Этого субъекта, Бен, я не хочу видеть в своем окружении. Тебе тоже советую держать его на расстоянии».
«С Роки, — ехидно думал Бен, — старый плут дал маху». Ведь в самые трудные минуты Марон вспоминал именно о нем. Просил подключить к делу «того субъекта».
Марон Августа иначе не называл. «Тот субъект» — и баста. И был, по всей видимости, прав.
…Через шесть с половиной часов, когда едва забрезжило, он почувствовал, что засыпает. И как распалившийся «ягуар» не артачился, Бен загнал его в кусты какого-то холма. Наглухо закрыв дверцу, он устало откинулся на сидение и моментально провалился в сон.
II (продолжение)
«Этого субъекта, Бен, я не хочу видеть в своем окружении. Тебе тоже советую держать его на расстоянии».
«С Роки, — ехидно думал Бен, — старый плут дал маху». Ведь в самые трудные минуты Марон вспоминал именно о нем. Просил подключить к делу «того субъекта».
Марон Августа иначе не называл. «Тот субъект» — и баста. И был, по всей видимости, прав.
…Через шесть с половиной часов, когда едва забрезжило, он почувствовал, что засыпает. И как распалившийся «ягуар» не артачился, Бен загнал его в кусты какого-то холма. Наглухо закрыв дверцу, он устало откинулся на сидение и моментально провалился в сон.
II (продолжение)
— Не туда. В обратную сторону. За рефрижератором! — положив ему руку на плечо, приказал Банг.
— Мне туда не нужно.
— Знаю. Но там тебя задержат.
Бен резко вывернул руль «Ягуар» послушно развернулся и, рыкнув, пустился нагонять голубой рефрижератор.
— Да, с чего ты взял, что меня задержат? — дошло вдруг до Бена.
— Я все знаю про тебя. И что было. И что будет… Ты все еще сомневаешься во мне?
«Еще один чудо-тип», — подумал Фолсджер, не лишая себя удовольствия полюбопытствовать по поводу своего недалекого будущего. Банг не стал артачиться.
Фолсджер услышал все то, что вместе с Мароном пережил ровно два года назад.
…Теперь он не думал о Банге, как о патлатом шарлатане. Теперь ему всё представилось в ином свете. Прощальное письмо исчезнувшего Терье, со вложенной в него бумагой-секретом и не менее загадочная его деятельность с обезьянами и туземцами, то и дело напоминали о себе…
После того, как он свернул за рефрижератором, Терье подробно расписал ему сценарий его дальнейших действий. Заставил гнать назад, в Нью-Йорк. Лучше, оказывается, если возьмут его там, а не здесь, на дороге. Посоветовал не скрываться и не осложнять Интерполу процедуры ареста. Чем скорее его задержат, тем лучше. Никакого нонсенса в этом нет. Если он, Банг, сейчас поможет ему скрыться, а это в его силах, то дело повернется плохо для Марона. Одному Марону не выкрутиться. Слишком тяжкие и очевидные улики. Бену же, кроме четырех месяцев тюрьмы, ничего не угрожает. У него там будет шанс облегчить свою участь и участь своего тестя. И наконец последнее. Он, Терье Банг, не умоет руки. Он сумеет наладить с ним связь и в тюрьме.
— Нет таких стен на Земле, какие я не смог бы открыть, — сказал блинолицый.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — после долгого раздумья, взвесив все «за» и «против», согласился Фолсджер.
— Ну и похвально, — сказал Терье и твердо добавил:
— Пока ты будешь отсутствовать, я поселюсь в твоей «норе», что на 30-й улице…
— Откуда ты о ней знаешь?
Терье многозначительно усмехнулся и, не меняя повелительной интонации, продолжал:
— Оставишь мне денег. А главное, сведешь с кем-либо из ученых.
— Сожалею, Терье, но с этой братией я знакомств не вожу, — искренне огорчился Фолсджер. Хотя! — он стукнул себя по лбу, — есть! Доли!.. Учти, она не химик, а психиатр. Заканчивает университет Джона Гопкинса. Знаменитый университет. Кое с кем Доли сможет тебя свести…
С Фолсджером произошло все буковка в буковку по расписанному Бангом сценарию. Почти четыре месяца, точнее 103 дня, его в своих лапах мял Боб Мерфи. Легко сказать 103 дня. Он чувствовал себя измотанным на все 103 года… А для Терье все это время пролетело, казалось, одной секундой. Он встретил его с удивительным спокойствием. Никаких приличествующих случаю эмоций. Словно Бен выходил в соседнюю комнату за какой-то безделицей и, прихватив ее, тотчас же вернулся…
Банг же, по мнению Фолсджера, здорово изменился. Внешне, разумеется. Ухоженный, фатоватый, аккуратный. От прежней неряшливости — ни следа. Разве только в привычках. Их никакая парикмахерская, и никакой портной не изменят.
На диване, телевизоре, журнальном столике и в креслах валяются кучи исписанных бумаг, журналов и книг. К этим журналам и книгам Фолсджер не прикоснулся бы ни при какой погоде. Издания скучнейшие. Ни одной человеческой иллюстрации—красивой женщины, аппетитного тела… Что читать, конечно, дело хозяйское. На вкус и на цвет товарищей нет. Но порядок, элементарный домашний порядок должен быть…
В углу под помутневшей от грязи и прожженной в нескольких местах полиэтиленовой пленкой, стояли и лежали штативы, реторты, мензурки, горелка, мешочки с порошками и прочая утварь химических лабораторий, Из-под этого хлама в разные стороны разбегались застывшие струйки потеков бурой жидкости. Край журнального столика был обуглен. По всей вероятности, горел. Обивка кресел в жирных пятнах. На одном из них лежал видавший виды слесарный молоток.
— Во что ты превратил мою квартиру? — брезгливо сморщился Фолсджер.
Незамедлительно последовавший ответ своей идиотичностью обескуражил чистюлю Бена.
— В лопату, — небрежно бросил Терье.
Фолсджер подумал, что он ослышался.
— В лопату, — лукаво ухмыльнувшись, повторил Терье, которой, как у вас говорят, гребут деньги… Я же должен тебя отблагодарить.
Подняв край драного полиэтилена, прикрывающего склад химической дребедени, Банг извлек оттуда две шестеренки. На вид одинаковые, они имели разный вес. Существенно разный. Кивнув на ту, что тяжелее, Терье сказал:
— Эта стальная. Вес ее 125 граммов… Другая весит всего 22 грамма. Она из пластмассы. Моего замеса.
Потом Терье молча стал отодвигать кресло, на котором валялся молоток…
«Боже! Идиот!» — чуть не вырвалось у Фолсджера. Под креслом на войлочной подстилке стояла наковальня. Небольшая, правда, зато массивная. «Догадливый, — ехидно про себя отметил Бен. — Подстелил-таки…»
Банг положил деталь на наковальню, взял молоток и скошенной его частью со всей силы ударил по ней. На месте удара появилась полоска вмятины. Продемонстрировав это, Банг принялся за зубчатку, сделанную из пластмассы. Следов удара на ней Бен не обнаружил.
— Нужна сила разовой мощностью в 25 лошадиных сил, чтобы на ней возникла вмятина. Причем эта штука, в отличие от подобных ей пластмассовых, не раскалывается, а расплющивается. Моя пластмасса обладает качеством ковкости.
— Сколько атмосфер тебе понадобилось, чтобы выдавить одну такую деталь, — бесцветно спросил Фолсджер.
— Не знаю, — растерянно пролепетал Банг. — Не подсчитывал… Ну, какую долю атмосферы, по-твоему, может составить ручная трамбовка?
— Обычная ручная трамбовка? — задумывается Фолсджер и вдруг, словно опомнившись, тянет: — Что-о-о?!
— Да, да. Примитивная ручная трамбовка.
Банг снова полез в свой склад. На этот раз он вытащил небольшую фарфоровую ступку, покрытую фанерой, на которой лежала сделанная из белой жести формочка шестеренки.
Поставив ступку на стол и постелив рядом с ней порядком запачканную клеенку, он снова принялся шарить под полиэтиленовой пленкой и звякать спрятанными под ней склянками.
«Наверное, пестик ищет», — предположил Фолсджер. И ошибся. Терье выложил на клеенку кисточку и два флакона. Пузырек из темного стекла был наполнен жидкостью по самое горлышко, а из светлого — наполовину. Его-то первым Терье и взял. Вылив содержимое в формочку, он кисточкой тщательно и довольно долго промазывал каждую зазоринку. Отложив ее, Терье потянулся к фарфоровой чашечке ступки.
Фолсджер не без любопытства заглянул в нее. Ничего особенного в ней не было. Желтый комок глинистой массы — и все. Терье ткнул в нее деревянной частью кисточки. Она вошла туда легко, как в масло. Вытягивал же он ее с заметным усилием. Как только он ее оттуда вытянул, масса, словно досадуя, причмокнула. В унисон ей Банг щелкнул языком. Очевидно, так выразил удовлетворение своим замесом. И в это желтое тесто он опрокинул содержимое темного флакона. От соприкосновения с жидкостью, масса вспыхнула ослепительно синими язычками огня и стала расползаться. Подхватив свободной рукой никелированную плоскую железку, которой врачи прижимают язык, чтобы рассмотреть горло пациента, Терье стал усердно размешивать шипящую и брызжущую голубыми искрами, ставшую темно-коричневой массу. В формочку она лилась густым сиропом. Только от этого сиропа одуряюще пахло едкой гарью. Фолсджер и Банг закашлялись. Из глаз горошинами посыпались слезы. Бен отскочил к двери. Терье же с места не сдвинулся. Он продолжал свое дело. Закрыв заполненную формочку крышкой, он несколько раз надавил на нее и впервые за все это время обратился к Фолсджеру:
— Засеки время. Через пять минут вскроем, — тяжело дыша, сказал он.
Бен тоже задыхался. Гортань его словно забило молотым стеклом. От нехватки воздуха глаза вылезали из орбит, сердце вот-вот могло разорваться. Он хотел крикнуть и не смог. Банг потащил его на кухню. И там всучил бутылку из-под пепси-колы.
— Отхлебни и ополосни рот. Станет легче, — спокойно сказал Терье.
Насколько Фолсджер помнит, на полоскание сил у него не хватило. Он тут же выплюнул, чтобы вздохнуть. И… свободно вздохнул. Ощущение того, что глотка забита стеклом, прошло, но внутри по-живому скребли напильником.
— Теперь еще глоток и пополоскай глубже. Раствор безвкусени безвреден. Не бойся.
Фолсджер повиновался. Тем более, что Банг делал то же самое. Гортань приятно обдало холодком. Напильников в горле как не бывало. Воздух на кухне казался таким, каким он бывает после грозы — чистый, насыщенный озоном и свежестью. «Еще бы! — перевел дух Бен. — После такого и параша покажется нектаром».
Потом по совету Терье он самую малость этого чудодейственного напитка, называемого химиком нейтролитом, принял внутрь. Все окончательно вошло в норму.
— Страшно токсичная процедура, — посочувствовал Банг. — Ничего не поделаешь. Надо терпеть, если хочешь лопатой грести доллары. Эта штука принесет тебе громадные доходы.
Бен отмалчивался. Он прекрасно представлял себе перспективы этого нового дела. Кого, собственно, не заинтересуют сверхпрочные, не боящиеся коррозии и в пять раз легче прежних машины, механизмы и устройства любого вида и класса? Пентагон все свои заказы перекинет на их с Мароном предприятия… Но тертый и перетертый миром бизнеса Фолсджер высказываться не торопился.
— Кто у тебя прибирает в квартире? — спросил он.
— В лаборатории, то есть, в гостиной, — поправил себя Банг, — я сам. А здесь и в спальне — Доли.
Занятый своими мыслями, Бен не придал значения последним словам Терье.
— То-то я смотрю на кухне порядок, — отрешенно блуждая взглядом по кухне, оценил он.
Банг посмотрел на часы.
— Пора, — объявил он и кивком головы пригласил Бена следовать за ним.
Зубчатка ничем не отличалась от предыдущей. Ни внешним видом, ни другими качествами. Бен обрушивал на нее удары один сильнее другого. После каждого придирчиво осматривал, отыскивая трещинки или зазубринки.
— Напрасно, — остановил его Терье. — Для нее твои удары, что комариный укус слону. Хотя должен заметить, она еще не прошла специальной обработки.
— Насколько сложна технология изготовления такой пластмассы? — поинтересовался Бен.
— Особой сложности нет. Обычные, известные вам процессы крекинга, адсорбции и так далее. Весь секрет в рецептуре соединений и последующей обработке…
— Не пудри мозги, Терье. Во сколько обойдется мне такое предприятие?
— Стоимость его вместе с очистными сооружениями будет эквивалентна стоимости двух крупных современных химических заводов.
Фолсджер задумался.
— Хорошо, — подводя итог своим размышлениям, сказал он. — Подготовь расчеты. Будем говорить с Мароном. Его это заинтересует.
— Они давно готовы, Бен, — сообщил Терье и вдруг засуетился. — Сейчас прискачет Доли. Она мне запрещает заниматься этой химией дома…
Терье все стал прятать. Открыл форточку. Потом, набрав в рот нейтролита, побрызгал в комнате. Так делают хозяйки, готовясь мести пыльный пол.
— Ты что, боишься ее? — удивился Фолсджер.
— Кого? Доли? — блинолицая физиономия Терье расплылась розовой, радостной улыбкой. — Она прелесть. Я люблю ее, Фолсджер.
Бен театрально плюхнулся в кресло.
— Да ты что?.. Она знает, кто ты?..
— Знает.
— Может, поэтому и любит?
Его глаза затравленными зверьками заметались вокруг Фолсджера. Беспомощные, они ищут поддержки, просят пощады.
— Не дуымаю, — потерянно промямлил он.
— Тебе предстоит сложная работа, а ты нюни распустил, — укоряет его Бен.
— Мне нужна она, Фолсджер. Без нее я пуст. Бессмыслен… Как оборванная на полуслове фраза, струна, тлеющий костер…
— Понимаю, понимаю, — остановил его Бен. — Все мы этим заболеваем. Это не смертельно. Рано или поздно любовь проходит… У тебя же не пройдет никогда… Ты уйдешь к себе и воспоминания о ней будут делать из тебя звонкую струну, пылающий костер, совершенную фразу…
— Как же так? А Доли? — возмутился Банг. — Она же потухнет.
«Вот самомнение!» — ахнул Фолсджер и, поразмыслив, постарался сформулировать ответ в ключе влюбленного Банга.
— Ее утешит отсвет несостоявшейся любви.
— Утешит ли? — засомневался тот. — В общем, Фолсджер, я запросил рассмотреть возможность перемещения Доли в нашу Вселенную. Передал модель ее данных…
Бен ничего не успел сказать ему на это. В дверь позвонили.
Терье сорвался с места.
— О нашем разговоре — ни слова, — предупредил он на бегу.
— Опять алхимией зани… — шутливо-грозный голосок Доли внезапно осекся.
«Терье поцелуем замкнул ей губы», — догадывается Бен.
— Сумасшедший, закрой хоть двери, — счастливо задыхаясь, говорит она и громко спрашивает.:
— А где наш знаменитый узник?
— В комнате, — бурчит Терье.
Дробный стук каблучков и на порог, как на ветку, вспархивает Доли. Фолсджер жмурится. Перед ним стояла все та же и совсем не та девушка.
— Малышка, ты была потрясающей девочкой… — говорит он.
— Что, стала хуже? — встрепенулась Доли.
Фолсджер покачал головой.
— Стала оглушительно потрясающей.
Доли целует его в щеку и, вложив ему в руки цветы, чирикает:
— Со свободой.
Терье тянет Доли к себе.
— Доли! — воздев руки к небу, кричит Бен. — Уйми скандинавца. Я в ревности страшен…
— Ничего у тебя не выйдет, — прижавшись к Терье, принимает она игру. — Нас двое, а ты — один.
— Я смотрю, птички без меня спелись.
Если по правде, он действительно был уязвлен. Что она в нем нашла? В нем же ничего такого, нет. Она — другое дело. С Луны увидишь. Этих баб не поймешь. Хотя он считал, себя их знатоком. И всю их слабую половину делил на три категории. Женщины — жены; женщины — постельные конфетки, благодаря которым жизнь не кажется пресной, и остальные женщины, что безразличны мужчинам, если они, конечно, не на взводе.
Четыре месяца назад Доли ему казалась изумительнейшей из конфеток. А сейчас он ее не узнавал. Конфетка, конечно, но с домовитостью жены. Очаровательное домашнее животное…
— Спелись, — мяукает она, — и давно.
Терье от нее без ума. Сразу видно. А она? Как бы там ни было, он не собирался вставать между ними.
— Кстати, мальчики, — верещит Доли, не выпуская уткнувшегося в нее Терье, — у нас три события. По моим подсчетам, сегодня ровно семьдесят дней, как мы «спелись», — извернувшись, Доли целует Банга в ухо. — Это — первое. Снова с нами знаменитый Бенджамин Фолсджер. Это — второе… И третье… Я получила гонорар 320 долларов. За опубликованную сегодня статью «Психика и Время: есть ли взаимосвязь?»
Терье крикнул «Ура!», подхватил Доли на руки и завертел по комнате.
— Итак, мальчики, подведем итог. Три события плюс 320 долларов… Что из этого следует? — спрашивает Доли.
«Прокутить!» — чуть ли не одновременно орут они.
— Одевайся, мавр! Мы пойдем в тот самый ресторан, откуда ты бежал, Бен, — распоряжается Доли.
— О'кэй, ребятки, — потухшим голосом говорит Банг.
— Вы поезжайте, а я присоединюсь к вам позже. У меня через полчасавстреча с профессором Кавадой.
— Отложи, — просит Доли.
— Не могу, дорогая… Прости… Кавада здесь проездом Нам предстоит обсудить один важный вопрос.
Потом растерянно-виноватое лицо его поворачивается к Фолсджеру.
— Честное слово, Бен, не могу… Я же приду. Только попозже.
— Не понимаю, — без наигрыша, с отчужденной интонацией в голосе говорит Фолсджер. — Пригласи его тоже.
— А можно? — наивно спрашивает Банг.
— Доли, я же сказал: он — мавр.
— Дурачок, конечно можно.
— Тогда я его притащу. Обязательно… Захвати журнал со своей статьей. Он занимается Временем…
Доли радостно засмеялась.
Они сели на то же самое место. Только теперь их разделял стол и отсутствующий Терье Банг. О чем бы между ними не заходил разговор, Доли ухитрялась, скорее всего, бессознательно, увязывать его с Терье. Даже когда речь зашла о его, Бене, темном прошлом и гангстерских связях, о которых, пока он сидел, судачили газеты, она сумела ввернуть точку зрения на все это своего блинолицего альбиноса.
Доли, по всей вероятности, не терпелось из первых рук узнать, что в тех газетных историях было хорошо поджаренными небылицами, а что — правдой. Ведь и то и другое делали его героем континента. Любой, узнай его сейчас, стал бы любопытствовать. Правда, кончилось бы все это для любопытного быстро и печально. Такое любопытство требует либо наглости, либо уверенности в дружеском расположении того, кем интересуешься. Доли имела право на такой вопрос. И совсем не потому, что Бен питал к ней когда-то слабость. Просто он имел случай убедиться в ее порядочности.
— Скажи, Бен, хоть немножко правды есть в том, что писали о тебе? — спросила она.
— Не немножко, — усмехнулся он.
Едва заметная тень, пробежавшая по ее лицу, заставила Фолсджера объясниться обстоятельней. Раз и навсегда поставить все на свои места.
— Слушай, малышка, — твердо произнес Бен, — если бы я не знал тебя, то я мог бы отделаться от тебя фразой: «Это не твоего ума дело. Занимайся тряпками и косметикой… Чем хочешь, только не суй нос в мужские игры…»
Глаза Доли округлились.
— Надо же, — прошептала она. — Но я подумала о другом, Бен Представила себе, в какую историю я могла влипнуть в тот вечер, окажись вместо тебя кто другой. Вот что меня испугало… Тогда, признаться, у меня никакого страха не было. Ты меня сразу успокоил. И я тебе сразу поверила.
Наплывшая на глаза Фолсджера наледь, сменилась улыбкой.
— А я-то думал… — облегченно вздохнул он.
— Что?
— Думал тебе понадобилось выяснить все для того, чтобы определиться в своем отношении ко мне. Насколько, видишь ли, оно нравственно.
— Это я для себя определила давно. Хотя, если по честному, мне и сейчас интересно узнать, откуда этот узел — ты и гангстерство.
— Только-то? Пожалуйста, малышка… Вон сидит респектабельная компания. И вон… Кстати, посмотри как расфанфоронился тот во фраке. Конгрессмен, между прочим. Увидит меня — подбежит. Как чванливы все они и неприступны.
Благообразны, не правда ли? А копнись — сидят джентльмены удачи… Доллары, большие доллары, позволяющие им купить себе такую маску, без крови, предательств и подлости не делаются… И ты, и я, и все-все знают милые сердцу заповеди: «Не укради». «Возлюби ближнего». «Ни убий»… Я грезил ими, Доли. Да, если хочешь, и грежу. Готов их собственной кровью написать, где прикажут, если буду знать, что после этого их будут свято блюсти…
Но люди крадут и губят |друг друга. Никто из них, разумных, не хочет жить в бедности. От нее устают. Как нудно, как скучно и как унизительно быть бедным. Это — серая мгла… А жизнь одна, девочка…
Доли попыталась перебить его, но он властным жестом руки остановил ее. Фолсджер говорил без злобы, без гневного пафоса. Словно рассказывал обыденную забавную историю. Но ее-то обмануть было нельзя. Она видела и чувствовала, как в нем вскипало все так или иначе перегоревшее.
— И ты, и я, и все, кого не спроси, — продолжал Бен, — знают: «Укравший грош, стянет и быка». Однако никто и нигде, разве только дома, — не говорит, кто же является главным вором. К этому каждый рано или поздно приходит сам… Во всяком случае, я не припозднился.
Доли протянула через стол руку и мягко накрыла его ладонь. Благодарный ей за то, что она поняла его, Бен искренне засмеялся.
— Спасибо, малышка. Но это лишнее.
Доли отпивает из фужера.
— Отменное вино, — говорит она.
— Его подают только здесь… Как видишь, я не забыл твоих вкусов. Сухое. Самое лучшее, — похвастал он.
— И Терье тоже крепче сухого ничего не пьет.
— Он у тебя большой оригинал, — иронизирует Фолсджер.
— Не язви. Так оно и есть… Ты знаешь, чем он занимается?
— Химией.
— Вот и нет, — торжествующе заявляет она, — Временем.
— Чем? Чем? — переспрашивает Фолсджер.
Доли повторяет внятней. Озадаченный Фолсджер сосредотченно чешет затылок и с разочарованной миной на лице тянет;
— А я то думал вынашивает план вселенского восстания.
Доли, задетая за живое, хмурит брови.
— Извини, малыш, но я действительно никак не могу врубиться.
— Издеваться легче, чем понять, — горячо говорит она. — Ну ответь мне, что такое по-твоему Время? Как ты его понимаешь?
— Просто. Без всяких заскоков, — пожимает плечами Бен.
— Ну, ну, — подталкивает она его.
— Пожалуйста… Мы здесь вдвоем сколько времени? — Бен смотрит на часы, — 35 минут. Не виделись мы еще больше — четыре месяца… Прошлое мое составляет 36 лет. Это — время? — спрашивает Бен и сам же отвечает: — Время!.. — затем широко улыбнувшись добавляет:
— Будущее какое-никакое, вероятно, все-таки будет у меня. Тоже время… Потом утверждают: время — вечно. По мне же, если я кончусь, это не будет иметь никакого значения. Еще говорят: время летит, бежит, тянется. Однако, как я полагаю, торопимся или медлим мы сами, а время преспокойненько стоит на месте… Выучиться, вырасти, состариться, построить, преодолеть, покрыть расстояние, сделать шаг, одним словом, все требует времени…
— Все погружено во Время. Все находится во Времени, — подхватывает она. — Не так ли?
— Наверное, — соглашается он.
— Мы ощущаем жизнь, пока находимся в пространстве, заполненном Временем, и пока чувствуем его в самих себе. Люди же, так уж повелось, либо совсем не задумываются о его значении в их жизни, либо задумываются постольку поскольку. Весьма упрощенно. Как ты и я до недавних пор. Но каждый из нас жив, пока живо в нем чувство Времени… Лишь со смертью мы теряем это чувство…
— Как и любое другое, — парирует Бен. — Мертвого не мучают никакие ощущения — ни голода, ни холода.
— Да, но все эти понятия из области конкретной физиологии и морали. Они вторичны. Не было бы жизни, не было бы и чувств. Они что-то значат для человека, пока он существует в пространственной среде времени, производящей его на этот свет со своим присущим только ему временем. И всю свою жизнь ход личного времени, заложенного в нем изначально, неразрывно связан с пространством времени, в котором он пребывает… Каждый человек ощущает в себе целый мир. Загляни в себя и ты сможешь сказатъ как сказал один из неизвестных мудрецов: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — бог…»
— Почему неизвестный? — возразил Фолсджер. — Это сказал большой русский поэт Державин.
Доли с удивлением уставилась на него. Хотела что-то спросить, но, махнув рукой, продолжила:
— Может быть. Не знаю… Я о другом. О том, что каждый из нас найдет в себе все — и великое, и ничтожное. Но в необыкновенно просторном промежутке этом люди проявляются по-своему, живут и смотрят на мир тоже по-своему. Время каждого — это в каждом случае свой, неповторимый образ жизни, мыслей, восприятий… Многолико Время в каждом в отдельности, но едино оно в нашей Вселенной…
— Мне туда не нужно.
— Знаю. Но там тебя задержат.
Бен резко вывернул руль «Ягуар» послушно развернулся и, рыкнув, пустился нагонять голубой рефрижератор.
— Да, с чего ты взял, что меня задержат? — дошло вдруг до Бена.
— Я все знаю про тебя. И что было. И что будет… Ты все еще сомневаешься во мне?
«Еще один чудо-тип», — подумал Фолсджер, не лишая себя удовольствия полюбопытствовать по поводу своего недалекого будущего. Банг не стал артачиться.
Фолсджер услышал все то, что вместе с Мароном пережил ровно два года назад.
…Теперь он не думал о Банге, как о патлатом шарлатане. Теперь ему всё представилось в ином свете. Прощальное письмо исчезнувшего Терье, со вложенной в него бумагой-секретом и не менее загадочная его деятельность с обезьянами и туземцами, то и дело напоминали о себе…
После того, как он свернул за рефрижератором, Терье подробно расписал ему сценарий его дальнейших действий. Заставил гнать назад, в Нью-Йорк. Лучше, оказывается, если возьмут его там, а не здесь, на дороге. Посоветовал не скрываться и не осложнять Интерполу процедуры ареста. Чем скорее его задержат, тем лучше. Никакого нонсенса в этом нет. Если он, Банг, сейчас поможет ему скрыться, а это в его силах, то дело повернется плохо для Марона. Одному Марону не выкрутиться. Слишком тяжкие и очевидные улики. Бену же, кроме четырех месяцев тюрьмы, ничего не угрожает. У него там будет шанс облегчить свою участь и участь своего тестя. И наконец последнее. Он, Терье Банг, не умоет руки. Он сумеет наладить с ним связь и в тюрьме.
— Нет таких стен на Земле, какие я не смог бы открыть, — сказал блинолицый.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, — после долгого раздумья, взвесив все «за» и «против», согласился Фолсджер.
— Ну и похвально, — сказал Терье и твердо добавил:
— Пока ты будешь отсутствовать, я поселюсь в твоей «норе», что на 30-й улице…
— Откуда ты о ней знаешь?
Терье многозначительно усмехнулся и, не меняя повелительной интонации, продолжал:
— Оставишь мне денег. А главное, сведешь с кем-либо из ученых.
— Сожалею, Терье, но с этой братией я знакомств не вожу, — искренне огорчился Фолсджер. Хотя! — он стукнул себя по лбу, — есть! Доли!.. Учти, она не химик, а психиатр. Заканчивает университет Джона Гопкинса. Знаменитый университет. Кое с кем Доли сможет тебя свести…
С Фолсджером произошло все буковка в буковку по расписанному Бангом сценарию. Почти четыре месяца, точнее 103 дня, его в своих лапах мял Боб Мерфи. Легко сказать 103 дня. Он чувствовал себя измотанным на все 103 года… А для Терье все это время пролетело, казалось, одной секундой. Он встретил его с удивительным спокойствием. Никаких приличествующих случаю эмоций. Словно Бен выходил в соседнюю комнату за какой-то безделицей и, прихватив ее, тотчас же вернулся…
Банг же, по мнению Фолсджера, здорово изменился. Внешне, разумеется. Ухоженный, фатоватый, аккуратный. От прежней неряшливости — ни следа. Разве только в привычках. Их никакая парикмахерская, и никакой портной не изменят.
На диване, телевизоре, журнальном столике и в креслах валяются кучи исписанных бумаг, журналов и книг. К этим журналам и книгам Фолсджер не прикоснулся бы ни при какой погоде. Издания скучнейшие. Ни одной человеческой иллюстрации—красивой женщины, аппетитного тела… Что читать, конечно, дело хозяйское. На вкус и на цвет товарищей нет. Но порядок, элементарный домашний порядок должен быть…
В углу под помутневшей от грязи и прожженной в нескольких местах полиэтиленовой пленкой, стояли и лежали штативы, реторты, мензурки, горелка, мешочки с порошками и прочая утварь химических лабораторий, Из-под этого хлама в разные стороны разбегались застывшие струйки потеков бурой жидкости. Край журнального столика был обуглен. По всей вероятности, горел. Обивка кресел в жирных пятнах. На одном из них лежал видавший виды слесарный молоток.
— Во что ты превратил мою квартиру? — брезгливо сморщился Фолсджер.
Незамедлительно последовавший ответ своей идиотичностью обескуражил чистюлю Бена.
— В лопату, — небрежно бросил Терье.
Фолсджер подумал, что он ослышался.
— В лопату, — лукаво ухмыльнувшись, повторил Терье, которой, как у вас говорят, гребут деньги… Я же должен тебя отблагодарить.
Подняв край драного полиэтилена, прикрывающего склад химической дребедени, Банг извлек оттуда две шестеренки. На вид одинаковые, они имели разный вес. Существенно разный. Кивнув на ту, что тяжелее, Терье сказал:
— Эта стальная. Вес ее 125 граммов… Другая весит всего 22 грамма. Она из пластмассы. Моего замеса.
Потом Терье молча стал отодвигать кресло, на котором валялся молоток…
«Боже! Идиот!» — чуть не вырвалось у Фолсджера. Под креслом на войлочной подстилке стояла наковальня. Небольшая, правда, зато массивная. «Догадливый, — ехидно про себя отметил Бен. — Подстелил-таки…»
Банг положил деталь на наковальню, взял молоток и скошенной его частью со всей силы ударил по ней. На месте удара появилась полоска вмятины. Продемонстрировав это, Банг принялся за зубчатку, сделанную из пластмассы. Следов удара на ней Бен не обнаружил.
— Нужна сила разовой мощностью в 25 лошадиных сил, чтобы на ней возникла вмятина. Причем эта штука, в отличие от подобных ей пластмассовых, не раскалывается, а расплющивается. Моя пластмасса обладает качеством ковкости.
— Сколько атмосфер тебе понадобилось, чтобы выдавить одну такую деталь, — бесцветно спросил Фолсджер.
— Не знаю, — растерянно пролепетал Банг. — Не подсчитывал… Ну, какую долю атмосферы, по-твоему, может составить ручная трамбовка?
— Обычная ручная трамбовка? — задумывается Фолсджер и вдруг, словно опомнившись, тянет: — Что-о-о?!
— Да, да. Примитивная ручная трамбовка.
Банг снова полез в свой склад. На этот раз он вытащил небольшую фарфоровую ступку, покрытую фанерой, на которой лежала сделанная из белой жести формочка шестеренки.
Поставив ступку на стол и постелив рядом с ней порядком запачканную клеенку, он снова принялся шарить под полиэтиленовой пленкой и звякать спрятанными под ней склянками.
«Наверное, пестик ищет», — предположил Фолсджер. И ошибся. Терье выложил на клеенку кисточку и два флакона. Пузырек из темного стекла был наполнен жидкостью по самое горлышко, а из светлого — наполовину. Его-то первым Терье и взял. Вылив содержимое в формочку, он кисточкой тщательно и довольно долго промазывал каждую зазоринку. Отложив ее, Терье потянулся к фарфоровой чашечке ступки.
Фолсджер не без любопытства заглянул в нее. Ничего особенного в ней не было. Желтый комок глинистой массы — и все. Терье ткнул в нее деревянной частью кисточки. Она вошла туда легко, как в масло. Вытягивал же он ее с заметным усилием. Как только он ее оттуда вытянул, масса, словно досадуя, причмокнула. В унисон ей Банг щелкнул языком. Очевидно, так выразил удовлетворение своим замесом. И в это желтое тесто он опрокинул содержимое темного флакона. От соприкосновения с жидкостью, масса вспыхнула ослепительно синими язычками огня и стала расползаться. Подхватив свободной рукой никелированную плоскую железку, которой врачи прижимают язык, чтобы рассмотреть горло пациента, Терье стал усердно размешивать шипящую и брызжущую голубыми искрами, ставшую темно-коричневой массу. В формочку она лилась густым сиропом. Только от этого сиропа одуряюще пахло едкой гарью. Фолсджер и Банг закашлялись. Из глаз горошинами посыпались слезы. Бен отскочил к двери. Терье же с места не сдвинулся. Он продолжал свое дело. Закрыв заполненную формочку крышкой, он несколько раз надавил на нее и впервые за все это время обратился к Фолсджеру:
— Засеки время. Через пять минут вскроем, — тяжело дыша, сказал он.
Бен тоже задыхался. Гортань его словно забило молотым стеклом. От нехватки воздуха глаза вылезали из орбит, сердце вот-вот могло разорваться. Он хотел крикнуть и не смог. Банг потащил его на кухню. И там всучил бутылку из-под пепси-колы.
— Отхлебни и ополосни рот. Станет легче, — спокойно сказал Терье.
Насколько Фолсджер помнит, на полоскание сил у него не хватило. Он тут же выплюнул, чтобы вздохнуть. И… свободно вздохнул. Ощущение того, что глотка забита стеклом, прошло, но внутри по-живому скребли напильником.
— Теперь еще глоток и пополоскай глубже. Раствор безвкусени безвреден. Не бойся.
Фолсджер повиновался. Тем более, что Банг делал то же самое. Гортань приятно обдало холодком. Напильников в горле как не бывало. Воздух на кухне казался таким, каким он бывает после грозы — чистый, насыщенный озоном и свежестью. «Еще бы! — перевел дух Бен. — После такого и параша покажется нектаром».
Потом по совету Терье он самую малость этого чудодейственного напитка, называемого химиком нейтролитом, принял внутрь. Все окончательно вошло в норму.
— Страшно токсичная процедура, — посочувствовал Банг. — Ничего не поделаешь. Надо терпеть, если хочешь лопатой грести доллары. Эта штука принесет тебе громадные доходы.
Бен отмалчивался. Он прекрасно представлял себе перспективы этого нового дела. Кого, собственно, не заинтересуют сверхпрочные, не боящиеся коррозии и в пять раз легче прежних машины, механизмы и устройства любого вида и класса? Пентагон все свои заказы перекинет на их с Мароном предприятия… Но тертый и перетертый миром бизнеса Фолсджер высказываться не торопился.
— Кто у тебя прибирает в квартире? — спросил он.
— В лаборатории, то есть, в гостиной, — поправил себя Банг, — я сам. А здесь и в спальне — Доли.
Занятый своими мыслями, Бен не придал значения последним словам Терье.
— То-то я смотрю на кухне порядок, — отрешенно блуждая взглядом по кухне, оценил он.
Банг посмотрел на часы.
— Пора, — объявил он и кивком головы пригласил Бена следовать за ним.
Зубчатка ничем не отличалась от предыдущей. Ни внешним видом, ни другими качествами. Бен обрушивал на нее удары один сильнее другого. После каждого придирчиво осматривал, отыскивая трещинки или зазубринки.
— Напрасно, — остановил его Терье. — Для нее твои удары, что комариный укус слону. Хотя должен заметить, она еще не прошла специальной обработки.
— Насколько сложна технология изготовления такой пластмассы? — поинтересовался Бен.
— Особой сложности нет. Обычные, известные вам процессы крекинга, адсорбции и так далее. Весь секрет в рецептуре соединений и последующей обработке…
— Не пудри мозги, Терье. Во сколько обойдется мне такое предприятие?
— Стоимость его вместе с очистными сооружениями будет эквивалентна стоимости двух крупных современных химических заводов.
Фолсджер задумался.
— Хорошо, — подводя итог своим размышлениям, сказал он. — Подготовь расчеты. Будем говорить с Мароном. Его это заинтересует.
— Они давно готовы, Бен, — сообщил Терье и вдруг засуетился. — Сейчас прискачет Доли. Она мне запрещает заниматься этой химией дома…
Терье все стал прятать. Открыл форточку. Потом, набрав в рот нейтролита, побрызгал в комнате. Так делают хозяйки, готовясь мести пыльный пол.
— Ты что, боишься ее? — удивился Фолсджер.
— Кого? Доли? — блинолицая физиономия Терье расплылась розовой, радостной улыбкой. — Она прелесть. Я люблю ее, Фолсджер.
Бен театрально плюхнулся в кресло.
— Да ты что?.. Она знает, кто ты?..
— Знает.
— Может, поэтому и любит?
Его глаза затравленными зверьками заметались вокруг Фолсджера. Беспомощные, они ищут поддержки, просят пощады.
— Не дуымаю, — потерянно промямлил он.
— Тебе предстоит сложная работа, а ты нюни распустил, — укоряет его Бен.
— Мне нужна она, Фолсджер. Без нее я пуст. Бессмыслен… Как оборванная на полуслове фраза, струна, тлеющий костер…
— Понимаю, понимаю, — остановил его Бен. — Все мы этим заболеваем. Это не смертельно. Рано или поздно любовь проходит… У тебя же не пройдет никогда… Ты уйдешь к себе и воспоминания о ней будут делать из тебя звонкую струну, пылающий костер, совершенную фразу…
— Как же так? А Доли? — возмутился Банг. — Она же потухнет.
«Вот самомнение!» — ахнул Фолсджер и, поразмыслив, постарался сформулировать ответ в ключе влюбленного Банга.
— Ее утешит отсвет несостоявшейся любви.
— Утешит ли? — засомневался тот. — В общем, Фолсджер, я запросил рассмотреть возможность перемещения Доли в нашу Вселенную. Передал модель ее данных…
Бен ничего не успел сказать ему на это. В дверь позвонили.
Терье сорвался с места.
— О нашем разговоре — ни слова, — предупредил он на бегу.
— Опять алхимией зани… — шутливо-грозный голосок Доли внезапно осекся.
«Терье поцелуем замкнул ей губы», — догадывается Бен.
— Сумасшедший, закрой хоть двери, — счастливо задыхаясь, говорит она и громко спрашивает.:
— А где наш знаменитый узник?
— В комнате, — бурчит Терье.
Дробный стук каблучков и на порог, как на ветку, вспархивает Доли. Фолсджер жмурится. Перед ним стояла все та же и совсем не та девушка.
— Малышка, ты была потрясающей девочкой… — говорит он.
— Что, стала хуже? — встрепенулась Доли.
Фолсджер покачал головой.
— Стала оглушительно потрясающей.
Доли целует его в щеку и, вложив ему в руки цветы, чирикает:
— Со свободой.
Терье тянет Доли к себе.
— Доли! — воздев руки к небу, кричит Бен. — Уйми скандинавца. Я в ревности страшен…
— Ничего у тебя не выйдет, — прижавшись к Терье, принимает она игру. — Нас двое, а ты — один.
— Я смотрю, птички без меня спелись.
Если по правде, он действительно был уязвлен. Что она в нем нашла? В нем же ничего такого, нет. Она — другое дело. С Луны увидишь. Этих баб не поймешь. Хотя он считал, себя их знатоком. И всю их слабую половину делил на три категории. Женщины — жены; женщины — постельные конфетки, благодаря которым жизнь не кажется пресной, и остальные женщины, что безразличны мужчинам, если они, конечно, не на взводе.
Четыре месяца назад Доли ему казалась изумительнейшей из конфеток. А сейчас он ее не узнавал. Конфетка, конечно, но с домовитостью жены. Очаровательное домашнее животное…
— Спелись, — мяукает она, — и давно.
Терье от нее без ума. Сразу видно. А она? Как бы там ни было, он не собирался вставать между ними.
— Кстати, мальчики, — верещит Доли, не выпуская уткнувшегося в нее Терье, — у нас три события. По моим подсчетам, сегодня ровно семьдесят дней, как мы «спелись», — извернувшись, Доли целует Банга в ухо. — Это — первое. Снова с нами знаменитый Бенджамин Фолсджер. Это — второе… И третье… Я получила гонорар 320 долларов. За опубликованную сегодня статью «Психика и Время: есть ли взаимосвязь?»
Терье крикнул «Ура!», подхватил Доли на руки и завертел по комнате.
— Итак, мальчики, подведем итог. Три события плюс 320 долларов… Что из этого следует? — спрашивает Доли.
«Прокутить!» — чуть ли не одновременно орут они.
— Одевайся, мавр! Мы пойдем в тот самый ресторан, откуда ты бежал, Бен, — распоряжается Доли.
— О'кэй, ребятки, — потухшим голосом говорит Банг.
— Вы поезжайте, а я присоединюсь к вам позже. У меня через полчасавстреча с профессором Кавадой.
— Отложи, — просит Доли.
— Не могу, дорогая… Прости… Кавада здесь проездом Нам предстоит обсудить один важный вопрос.
Потом растерянно-виноватое лицо его поворачивается к Фолсджеру.
— Честное слово, Бен, не могу… Я же приду. Только попозже.
— Не понимаю, — без наигрыша, с отчужденной интонацией в голосе говорит Фолсджер. — Пригласи его тоже.
— А можно? — наивно спрашивает Банг.
— Доли, я же сказал: он — мавр.
— Дурачок, конечно можно.
— Тогда я его притащу. Обязательно… Захвати журнал со своей статьей. Он занимается Временем…
Доли радостно засмеялась.
Они сели на то же самое место. Только теперь их разделял стол и отсутствующий Терье Банг. О чем бы между ними не заходил разговор, Доли ухитрялась, скорее всего, бессознательно, увязывать его с Терье. Даже когда речь зашла о его, Бене, темном прошлом и гангстерских связях, о которых, пока он сидел, судачили газеты, она сумела ввернуть точку зрения на все это своего блинолицего альбиноса.
Доли, по всей вероятности, не терпелось из первых рук узнать, что в тех газетных историях было хорошо поджаренными небылицами, а что — правдой. Ведь и то и другое делали его героем континента. Любой, узнай его сейчас, стал бы любопытствовать. Правда, кончилось бы все это для любопытного быстро и печально. Такое любопытство требует либо наглости, либо уверенности в дружеском расположении того, кем интересуешься. Доли имела право на такой вопрос. И совсем не потому, что Бен питал к ней когда-то слабость. Просто он имел случай убедиться в ее порядочности.
— Скажи, Бен, хоть немножко правды есть в том, что писали о тебе? — спросила она.
— Не немножко, — усмехнулся он.
Едва заметная тень, пробежавшая по ее лицу, заставила Фолсджера объясниться обстоятельней. Раз и навсегда поставить все на свои места.
— Слушай, малышка, — твердо произнес Бен, — если бы я не знал тебя, то я мог бы отделаться от тебя фразой: «Это не твоего ума дело. Занимайся тряпками и косметикой… Чем хочешь, только не суй нос в мужские игры…»
Глаза Доли округлились.
— Надо же, — прошептала она. — Но я подумала о другом, Бен Представила себе, в какую историю я могла влипнуть в тот вечер, окажись вместо тебя кто другой. Вот что меня испугало… Тогда, признаться, у меня никакого страха не было. Ты меня сразу успокоил. И я тебе сразу поверила.
Наплывшая на глаза Фолсджера наледь, сменилась улыбкой.
— А я-то думал… — облегченно вздохнул он.
— Что?
— Думал тебе понадобилось выяснить все для того, чтобы определиться в своем отношении ко мне. Насколько, видишь ли, оно нравственно.
— Это я для себя определила давно. Хотя, если по честному, мне и сейчас интересно узнать, откуда этот узел — ты и гангстерство.
— Только-то? Пожалуйста, малышка… Вон сидит респектабельная компания. И вон… Кстати, посмотри как расфанфоронился тот во фраке. Конгрессмен, между прочим. Увидит меня — подбежит. Как чванливы все они и неприступны.
Благообразны, не правда ли? А копнись — сидят джентльмены удачи… Доллары, большие доллары, позволяющие им купить себе такую маску, без крови, предательств и подлости не делаются… И ты, и я, и все-все знают милые сердцу заповеди: «Не укради». «Возлюби ближнего». «Ни убий»… Я грезил ими, Доли. Да, если хочешь, и грежу. Готов их собственной кровью написать, где прикажут, если буду знать, что после этого их будут свято блюсти…
Но люди крадут и губят |друг друга. Никто из них, разумных, не хочет жить в бедности. От нее устают. Как нудно, как скучно и как унизительно быть бедным. Это — серая мгла… А жизнь одна, девочка…
Доли попыталась перебить его, но он властным жестом руки остановил ее. Фолсджер говорил без злобы, без гневного пафоса. Словно рассказывал обыденную забавную историю. Но ее-то обмануть было нельзя. Она видела и чувствовала, как в нем вскипало все так или иначе перегоревшее.
— И ты, и я, и все, кого не спроси, — продолжал Бен, — знают: «Укравший грош, стянет и быка». Однако никто и нигде, разве только дома, — не говорит, кто же является главным вором. К этому каждый рано или поздно приходит сам… Во всяком случае, я не припозднился.
Доли протянула через стол руку и мягко накрыла его ладонь. Благодарный ей за то, что она поняла его, Бен искренне засмеялся.
— Спасибо, малышка. Но это лишнее.
Доли отпивает из фужера.
— Отменное вино, — говорит она.
— Его подают только здесь… Как видишь, я не забыл твоих вкусов. Сухое. Самое лучшее, — похвастал он.
— И Терье тоже крепче сухого ничего не пьет.
— Он у тебя большой оригинал, — иронизирует Фолсджер.
— Не язви. Так оно и есть… Ты знаешь, чем он занимается?
— Химией.
— Вот и нет, — торжествующе заявляет она, — Временем.
— Чем? Чем? — переспрашивает Фолсджер.
Доли повторяет внятней. Озадаченный Фолсджер сосредотченно чешет затылок и с разочарованной миной на лице тянет;
— А я то думал вынашивает план вселенского восстания.
Доли, задетая за живое, хмурит брови.
— Извини, малыш, но я действительно никак не могу врубиться.
— Издеваться легче, чем понять, — горячо говорит она. — Ну ответь мне, что такое по-твоему Время? Как ты его понимаешь?
— Просто. Без всяких заскоков, — пожимает плечами Бен.
— Ну, ну, — подталкивает она его.
— Пожалуйста… Мы здесь вдвоем сколько времени? — Бен смотрит на часы, — 35 минут. Не виделись мы еще больше — четыре месяца… Прошлое мое составляет 36 лет. Это — время? — спрашивает Бен и сам же отвечает: — Время!.. — затем широко улыбнувшись добавляет:
— Будущее какое-никакое, вероятно, все-таки будет у меня. Тоже время… Потом утверждают: время — вечно. По мне же, если я кончусь, это не будет иметь никакого значения. Еще говорят: время летит, бежит, тянется. Однако, как я полагаю, торопимся или медлим мы сами, а время преспокойненько стоит на месте… Выучиться, вырасти, состариться, построить, преодолеть, покрыть расстояние, сделать шаг, одним словом, все требует времени…
— Все погружено во Время. Все находится во Времени, — подхватывает она. — Не так ли?
— Наверное, — соглашается он.
— Мы ощущаем жизнь, пока находимся в пространстве, заполненном Временем, и пока чувствуем его в самих себе. Люди же, так уж повелось, либо совсем не задумываются о его значении в их жизни, либо задумываются постольку поскольку. Весьма упрощенно. Как ты и я до недавних пор. Но каждый из нас жив, пока живо в нем чувство Времени… Лишь со смертью мы теряем это чувство…
— Как и любое другое, — парирует Бен. — Мертвого не мучают никакие ощущения — ни голода, ни холода.
— Да, но все эти понятия из области конкретной физиологии и морали. Они вторичны. Не было бы жизни, не было бы и чувств. Они что-то значат для человека, пока он существует в пространственной среде времени, производящей его на этот свет со своим присущим только ему временем. И всю свою жизнь ход личного времени, заложенного в нем изначально, неразрывно связан с пространством времени, в котором он пребывает… Каждый человек ощущает в себе целый мир. Загляни в себя и ты сможешь сказатъ как сказал один из неизвестных мудрецов: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — бог…»
— Почему неизвестный? — возразил Фолсджер. — Это сказал большой русский поэт Державин.
Доли с удивлением уставилась на него. Хотела что-то спросить, но, махнув рукой, продолжила:
— Может быть. Не знаю… Я о другом. О том, что каждый из нас найдет в себе все — и великое, и ничтожное. Но в необыкновенно просторном промежутке этом люди проявляются по-своему, живут и смотрят на мир тоже по-своему. Время каждого — это в каждом случае свой, неповторимый образ жизни, мыслей, восприятий… Многолико Время в каждом в отдельности, но едино оно в нашей Вселенной…
Замечание спецредактора
Может быть, это не мое дело, но мне не приходилось в литературе сталкиваться с гангстерами-интеллектуалами. Преступник — он и есть преступник. И надо показывать его черную, низкую душонку, а не идеализировать…
Комментарий Сато Кавады
Как было бы просто, если бы человечество делилось на узколобых со свирепым взглядом — преступников и противоположных, им людей со светлым челом, кротким и мудрым выражением глаз. И даже в таком идеальном случае находятся люди с патологическими признаками. Но патология не правило, а исключение из него…
«…Человек многозначен. Это микромир со своим Пространством-Времени. Человечество никогда не избавится от преступлений и преступников, пока не познает Пространства-Времени — Общее и Индивидуальное, — а познав, не научится воздействовать на него. Себе во благо…»
(Пространство-Время. Сб. статей в 3-х томах. — См.: Артамонцев М. «Земля, Человечество и Пространство-Времени», том I).