Страница:
Мерфи с неподдельным недоумением смотрел на своего собеседника. Мол, к чему все это он говорит. Министр же, как позже понял шеф Интерпола, не без раздражения, очевидно, обзывал его «пройдохой», «облезлым лисом» и «комедиантом». В общем, о чем в тот момент думал глава боннских ищеек, можно было только догадываться. Во всяком случае, он уверен был, что Мерфи ломает перед ним шута.
Если бы министр знал, как искренен шеф Интерпола, он, наверное, иначе построил свою беседу. А Мерфи ни черта не мог понять. Он, конечно, знал, что Скарлатти с группой своих парней находится в Тонго, но ему и в голову не приходило увязать с ними Феликса Краузе с его предприятиями, которые являлись частью известного на весь мир суперконцерна американца Германа Марона. С последним Мерфи, конечно, был знаком и причислял его к тем немногим паукам, что плетут ту самую паутину, какую он давно мечтал потрясти…
— Скарлатти слишком далеко заходит, — донеслось до него.
Эта глуховато прозвучавшая в салоне автомобиля фраза своей неожиданностью и резкостью походила на удар. Мерфи ощутил аж головокружение. «Нокдаун. Нокдаун, черт возьми!» — сказал он самому себе, откинувшись на спинку сидения, поспешно собираясь с мыслями. Мерфи прокручивал в памяти события последнего месяца, связанные с работой нового отдела.
Что он в принципе знал об их работе? Ничего. Скарлатти несколько раз порывался доложить ему о каком-то интересном деле, какое они принялись раскручивать, но Мерфи неизменно отмахивался от него. «Не до тебя. Потом… Действуй самостоятельно. Опыт у тебя есть…» Всегда в таком ключе. А дня три назад Скарлатти из Тонго настойчиво пытался связаться с ним. Мерфи слышал по селектору его густой, раздумчивый голос.
— Это Скарлатти, Пит, соедини меня с босом.
Мерфи покачал головой.
— Он занят. У него представители ООН, — не моргнув глазом, соврал помощник.
— Тем лучше. Пусть послушают и они. Соединяйте! — потребовал он.
— Не могу. Он запретил его тревожить.
— Зайдите к нему и скажите, что Скарлатти срочно нуждается, в его совете. Вы меня поняли?!
— Минутку, — промямлил помощник, вопросительно глянув на шефа. Мерфи поморщился:
— Передай, шеф считает, что Скарлатти достаточно умен и может обойтись без меня… В течение дня я постараюсь с ним связаться…
Пит оттарабанил все слово в слово и, сделав паузу, от себя добавил: «Боб передал также, что вы со своими осами сможете все…»
— Проинформируй его, — перебил Сильвио, — а впрочем, не надо! До свидания!
В Тонго бросили трубку.
— Пит, почему «осы», а не «асы»? — полюбопытствовал Мерфи.
— Потому что «О» и два «С» — ОССЫ…
Мерфи благосклонно улыбнулся…
…На прозвучавший от немца упрек в адрес своего сотрудника шеф Интерпола осторожно сказал:
— Сильвио разумный парень.
— Вы так полагаете?! — оживился министр.
Мерфи развел руками. Мол, и сомнений быть не может.
— Вот и отлично! — воскликнул немец.
Потом, по-дружески сжав руку Мерфи, немец многозначительно добавил:
— Вашу разумность, — «вашу» министр произнес с особым акцентом, — Краузе оценит по достоинству.
Мерфи чуть было не подскочил. Чтобы шефу Интерпола предлагать взятку, да при таком посредничестве?! Такого за 16 лет, какие он сидел в этом кресле, — не случалось. Нет, такого пока не бывало. Что же касается его сотрудников, — их прельщали и не раз выходили с заманчивыми предложениями. Такими заманчивыми, что будь он победнее и послабее — сломался бы наверняка. Нуждающемуся устоять всегда трудно.
Мерфи тоже не купался в деньгах. Оставшиеся от родителей акции приносили ему почти 25 тысяч долларов в год. Неплохое подспорье к жалованию. И тем не менее иногда приходилось оказываться в цейтноте.
Деньги каверзная штука. Их всегда мало. Но при имеющемся минимуме — продавать свою независимость он никогда бы не стал. Взявшему — диктуют. А этого Мерфи терпеть не мог. Лучше иметь мало, но иметь независимость. То есть подчиняться как можно меньшему кругу людей и уж ни в коем случае не зависеть от подонков.
Боб ненавидел своего первого начальника только за одну чванливо брошенную им фразу: «Ты получаешь деньги за то, чтобы выполнять все, что я скажу тебе». Действительно, если хорошенько подумать, зарплата та же взятка. Только от государства. Оно, государство, тебя за нее покупает. И, добиваясь должностей, человек, по существу, стремится к тому, чтобы на нем стоял ценник подороже. Придя в свое время к столь необычному выводу, Боб подчиненным любил говорить: «Я признаю одну взятку — от государства. В виде оклада. Других взяток у нас быть не может». Хотя прекрасно знал, как трудно устоять перед искушением. Поэтому, когда к нему на стол ложились секретные донесения о том, кто из его сотрудников, где и как не устоял, — с плеча не рубил, а разбирался. Выяснял что побудило. Жадность, слабость, бедность?..
Ненавистнее всех ему были те, кто продавался по своей жадности. Они, как правило, становятся вымогателями. К ним Мерфи был беспощаден. Нет, публично не позорил, не изобличал. Наказывал по-своему. Жестоко. Подводил дело так, что их убирали с дороги те, кто им платил.
Слабого он понимал. Но не прощал. Для склейки сломанных Мерфи пользовался одним верным рецептом. Он пропускал их через жернова служебного судилища, стараясь, однако, до тюремного заключения не доводить. Мерфи не вступал в игру до тех пор, пока у виновного не оставалось никаких надежд и ужас дальнейшего сводил его с ума. Насмерть перепуганного, Боб гнал прочь, Пережитое раз и навсегда отбивало в человеке охоту быть нечестным.
Более всего Мерфи жалел продавшихся по бедности. Таких он, пропуская через все круги ада, не прогонял…
Из них получались ревностные и преданные служаки. Одного из них, Питера Хсйка, он поднял даже нодолжности помощника.
III (Начало)
IV
Если бы министр знал, как искренен шеф Интерпола, он, наверное, иначе построил свою беседу. А Мерфи ни черта не мог понять. Он, конечно, знал, что Скарлатти с группой своих парней находится в Тонго, но ему и в голову не приходило увязать с ними Феликса Краузе с его предприятиями, которые являлись частью известного на весь мир суперконцерна американца Германа Марона. С последним Мерфи, конечно, был знаком и причислял его к тем немногим паукам, что плетут ту самую паутину, какую он давно мечтал потрясти…
— Скарлатти слишком далеко заходит, — донеслось до него.
Эта глуховато прозвучавшая в салоне автомобиля фраза своей неожиданностью и резкостью походила на удар. Мерфи ощутил аж головокружение. «Нокдаун. Нокдаун, черт возьми!» — сказал он самому себе, откинувшись на спинку сидения, поспешно собираясь с мыслями. Мерфи прокручивал в памяти события последнего месяца, связанные с работой нового отдела.
Что он в принципе знал об их работе? Ничего. Скарлатти несколько раз порывался доложить ему о каком-то интересном деле, какое они принялись раскручивать, но Мерфи неизменно отмахивался от него. «Не до тебя. Потом… Действуй самостоятельно. Опыт у тебя есть…» Всегда в таком ключе. А дня три назад Скарлатти из Тонго настойчиво пытался связаться с ним. Мерфи слышал по селектору его густой, раздумчивый голос.
— Это Скарлатти, Пит, соедини меня с босом.
Мерфи покачал головой.
— Он занят. У него представители ООН, — не моргнув глазом, соврал помощник.
— Тем лучше. Пусть послушают и они. Соединяйте! — потребовал он.
— Не могу. Он запретил его тревожить.
— Зайдите к нему и скажите, что Скарлатти срочно нуждается, в его совете. Вы меня поняли?!
— Минутку, — промямлил помощник, вопросительно глянув на шефа. Мерфи поморщился:
— Передай, шеф считает, что Скарлатти достаточно умен и может обойтись без меня… В течение дня я постараюсь с ним связаться…
Пит оттарабанил все слово в слово и, сделав паузу, от себя добавил: «Боб передал также, что вы со своими осами сможете все…»
— Проинформируй его, — перебил Сильвио, — а впрочем, не надо! До свидания!
В Тонго бросили трубку.
— Пит, почему «осы», а не «асы»? — полюбопытствовал Мерфи.
— Потому что «О» и два «С» — ОССЫ…
Мерфи благосклонно улыбнулся…
…На прозвучавший от немца упрек в адрес своего сотрудника шеф Интерпола осторожно сказал:
— Сильвио разумный парень.
— Вы так полагаете?! — оживился министр.
Мерфи развел руками. Мол, и сомнений быть не может.
— Вот и отлично! — воскликнул немец.
Потом, по-дружески сжав руку Мерфи, немец многозначительно добавил:
— Вашу разумность, — «вашу» министр произнес с особым акцентом, — Краузе оценит по достоинству.
Мерфи чуть было не подскочил. Чтобы шефу Интерпола предлагать взятку, да при таком посредничестве?! Такого за 16 лет, какие он сидел в этом кресле, — не случалось. Нет, такого пока не бывало. Что же касается его сотрудников, — их прельщали и не раз выходили с заманчивыми предложениями. Такими заманчивыми, что будь он победнее и послабее — сломался бы наверняка. Нуждающемуся устоять всегда трудно.
Мерфи тоже не купался в деньгах. Оставшиеся от родителей акции приносили ему почти 25 тысяч долларов в год. Неплохое подспорье к жалованию. И тем не менее иногда приходилось оказываться в цейтноте.
Деньги каверзная штука. Их всегда мало. Но при имеющемся минимуме — продавать свою независимость он никогда бы не стал. Взявшему — диктуют. А этого Мерфи терпеть не мог. Лучше иметь мало, но иметь независимость. То есть подчиняться как можно меньшему кругу людей и уж ни в коем случае не зависеть от подонков.
Боб ненавидел своего первого начальника только за одну чванливо брошенную им фразу: «Ты получаешь деньги за то, чтобы выполнять все, что я скажу тебе». Действительно, если хорошенько подумать, зарплата та же взятка. Только от государства. Оно, государство, тебя за нее покупает. И, добиваясь должностей, человек, по существу, стремится к тому, чтобы на нем стоял ценник подороже. Придя в свое время к столь необычному выводу, Боб подчиненным любил говорить: «Я признаю одну взятку — от государства. В виде оклада. Других взяток у нас быть не может». Хотя прекрасно знал, как трудно устоять перед искушением. Поэтому, когда к нему на стол ложились секретные донесения о том, кто из его сотрудников, где и как не устоял, — с плеча не рубил, а разбирался. Выяснял что побудило. Жадность, слабость, бедность?..
Ненавистнее всех ему были те, кто продавался по своей жадности. Они, как правило, становятся вымогателями. К ним Мерфи был беспощаден. Нет, публично не позорил, не изобличал. Наказывал по-своему. Жестоко. Подводил дело так, что их убирали с дороги те, кто им платил.
Слабого он понимал. Но не прощал. Для склейки сломанных Мерфи пользовался одним верным рецептом. Он пропускал их через жернова служебного судилища, стараясь, однако, до тюремного заключения не доводить. Мерфи не вступал в игру до тех пор, пока у виновного не оставалось никаких надежд и ужас дальнейшего сводил его с ума. Насмерть перепуганного, Боб гнал прочь, Пережитое раз и навсегда отбивало в человеке охоту быть нечестным.
Более всего Мерфи жалел продавшихся по бедности. Таких он, пропуская через все круги ада, не прогонял…
Из них получались ревностные и преданные служаки. Одного из них, Питера Хсйка, он поднял даже нодолжности помощника.
III (Начало)
…На Хэйка компрометирующих данных не было. Он пришел к Мерфи сам. Поставив на стол кейс, объявил: «Сэр, в нем взятка… 50 тысяч долларов».
Мерфи опешил.
— Мне? — спросил он.
— Да… То есть, нет… Ее получил я. От торговцев наркотиками… В общем… Отдаю себя на ваш суд…
— Лучше отдайте тому, у кого взяли.
— Пытался. Отказались. А чтобы припугнуть прокрутили заснятую ими ленту. На ней все четко.
Поначалу Мерфи мысленно занес его во второй столбец своей таблицы о взяточниках. В графу слабых характером.
Мафиози, как всегда, действовали прямолинейно, по довольно известной схеме: дал — взял — выиграл. На этот раз схема дала сбой. Подвела прямолинейность—переборщили с лентой. Не сделали поправку на психологию. Излишне перепугали.
Перетрусивший, впадает в отчаяние. Перед ним — неразрешимая дилемма. Либо — пуля в лоб, либо — на колени. Хейк выбрал последнее.
Так размышляя, Боб скорчил неприязненную гримасу. Хотя, признаться, разглядывая стоявшего перед ним с обреченным видом нескладною, длинного парня, никакой неприязни к нему не чувствовал. Кто-то однажды его убеждал, что высокие люди — с невысоким умом. Сам выше среднего роста Мерфи возражал. У коротышек, парировал он, как свидетельствуют факты и история, нравственный порог, в отличие от высоких людей, или катастрофически низок, или отсутствует вовсе. Потому-то они добиваются большего. И потому слывут за умных.
Все то время, пока Мерфи рассуждал сам с собой, Хэйк стоял, как изваяние, пусто глядя в пространство и ни разу не переступил с ноги на ногу.
— Та-а-к, — наконец протянул Мерфи, — Ответьте мне на пару вопросов. Почему вы пошли на это и что заставило вас прийти ко мне?..
— Мне позарез нужны были деньги Поэтому пошел на это.
Мерфи кивнул. «Тут, мой милый, — думал он, — с тобой трудно не согласиться. Людям за работу, а тем более такую, какую выполняете вы, надо хорошо платить. Но что поделаешь…»
— Это первое, — продолжал Хэйк, — Меня к вам привел не страх быть разоблаченным. А, как это…
— Ну-ну, — ободрил Боб.
Хэик, вероятно, подбирал подходящее слово. Наконец нашел.
— Сознание что-ли… Да, именно сознание того, что я продал свою независимость. Я стану у них мальчиком на побегушках. Они будут мной помыкать…
Мерфи был страшно удивлен. Этот долговязый повторял его потаенные мысли. Самые сокровенные, которыми он никогда ни с кем не делился… Кто он? Кто его родители? В какую графу таблицы теперь занести его? Нет, жизнь в таблицы не уложишь.
Мерфи порывисто встал и вплотную подошел к окаменело замершему парню. Хэйк напрягся. Сжал крепко зубы. Зажмурился. Словно ожидал пощечины. А когда открыл глаза, увидел шефа у противоположной стены. Стоя спиной к нему. Боб нажимал на вделанный в стену белый клавиш. Хэйк глянул на люстру. Сейчас вспыхнет свет. Много света. И шеф сзовет к себе всех аппаратчиков. Но свет не загорался. Вместо этого стена дрогнула и заскользила за книжный шкаф. Обнажился черный прямоугольник, похожий на проем двери. «Одиночная камера шефа, — догадался Хэйк. — Вот она где…»
— Пройдите, — холодно пригласил Мерфи.
Когда Пит поравнялся с ним, он потребовал сдать оружие.
— У меня его нет.
— И все-таки!.. Руки!..
Хэйк вздернул руки вверх. Мерфи, профессионально ощупав его, сказал:
— Ее, — кивнул он в сторону одиночки, — не выдерживали люди и покрепче тебя. — Да, — спохватившись, остановил он Хэйка. — Кто тебя обрабатывал?
— Тип, которого зовут Билл-крыса. Я его часто видел в окружении Бена Фолсджера.
Дождавшись, когда стена займет прежнее положение, Мерфи поспешил к столу. Почти не глядя, стукнул пальцем по панели селектора, на котором было написано «Начальник инспекции:». Селектор отозвался тотчас же.
— Слушаю, босс.
— Старина, у нас есть такой Питер Хэйк. Мне нужно о нем все. Вплоть до сегодняшнего дня… Даю десять минут. Жду!
Также не глядя, он надавил на кнопку «Отбой».
Он знал, что, стоя там, Хэйк ничего не слышит. Если здесь поднимется даже ружейная пальба, к нему ни один звук не проникнет. И весь фокус, как ни странно, заключался не в хорошей изоляции стен камеры, а в месте, где она была устроена. Это место, как убедился Мерфи, таило в себе одну из странных и непонятных загадок природы. Он много читгл о чудесах. И об НЛО, и о снежном человеке, и о космодроме пришельцев в Перу. Но относился к ним с изрядной долей скептичности. И вот, на тебе, чудо не где-нибудь, а в его кабинете.
Ему на него открыл глаза и посоветовал устроить в нем камеру человек, работавший опять-таки в области, далекой от реальности, — мистической. Одним словом, экстрасенс хорошо известный под кличкой «Вексель». Имел он и подлинную фамилию, созвучную с кличкой — Векслер.
Мерфи опешил.
— Мне? — спросил он.
— Да… То есть, нет… Ее получил я. От торговцев наркотиками… В общем… Отдаю себя на ваш суд…
— Лучше отдайте тому, у кого взяли.
— Пытался. Отказались. А чтобы припугнуть прокрутили заснятую ими ленту. На ней все четко.
Поначалу Мерфи мысленно занес его во второй столбец своей таблицы о взяточниках. В графу слабых характером.
Мафиози, как всегда, действовали прямолинейно, по довольно известной схеме: дал — взял — выиграл. На этот раз схема дала сбой. Подвела прямолинейность—переборщили с лентой. Не сделали поправку на психологию. Излишне перепугали.
Перетрусивший, впадает в отчаяние. Перед ним — неразрешимая дилемма. Либо — пуля в лоб, либо — на колени. Хейк выбрал последнее.
Так размышляя, Боб скорчил неприязненную гримасу. Хотя, признаться, разглядывая стоявшего перед ним с обреченным видом нескладною, длинного парня, никакой неприязни к нему не чувствовал. Кто-то однажды его убеждал, что высокие люди — с невысоким умом. Сам выше среднего роста Мерфи возражал. У коротышек, парировал он, как свидетельствуют факты и история, нравственный порог, в отличие от высоких людей, или катастрофически низок, или отсутствует вовсе. Потому-то они добиваются большего. И потому слывут за умных.
Все то время, пока Мерфи рассуждал сам с собой, Хэйк стоял, как изваяние, пусто глядя в пространство и ни разу не переступил с ноги на ногу.
— Та-а-к, — наконец протянул Мерфи, — Ответьте мне на пару вопросов. Почему вы пошли на это и что заставило вас прийти ко мне?..
— Мне позарез нужны были деньги Поэтому пошел на это.
Мерфи кивнул. «Тут, мой милый, — думал он, — с тобой трудно не согласиться. Людям за работу, а тем более такую, какую выполняете вы, надо хорошо платить. Но что поделаешь…»
— Это первое, — продолжал Хэйк, — Меня к вам привел не страх быть разоблаченным. А, как это…
— Ну-ну, — ободрил Боб.
Хэик, вероятно, подбирал подходящее слово. Наконец нашел.
— Сознание что-ли… Да, именно сознание того, что я продал свою независимость. Я стану у них мальчиком на побегушках. Они будут мной помыкать…
Мерфи был страшно удивлен. Этот долговязый повторял его потаенные мысли. Самые сокровенные, которыми он никогда ни с кем не делился… Кто он? Кто его родители? В какую графу таблицы теперь занести его? Нет, жизнь в таблицы не уложишь.
Мерфи порывисто встал и вплотную подошел к окаменело замершему парню. Хэйк напрягся. Сжал крепко зубы. Зажмурился. Словно ожидал пощечины. А когда открыл глаза, увидел шефа у противоположной стены. Стоя спиной к нему. Боб нажимал на вделанный в стену белый клавиш. Хэйк глянул на люстру. Сейчас вспыхнет свет. Много света. И шеф сзовет к себе всех аппаратчиков. Но свет не загорался. Вместо этого стена дрогнула и заскользила за книжный шкаф. Обнажился черный прямоугольник, похожий на проем двери. «Одиночная камера шефа, — догадался Хэйк. — Вот она где…»
— Пройдите, — холодно пригласил Мерфи.
Когда Пит поравнялся с ним, он потребовал сдать оружие.
— У меня его нет.
— И все-таки!.. Руки!..
Хэйк вздернул руки вверх. Мерфи, профессионально ощупав его, сказал:
— Ее, — кивнул он в сторону одиночки, — не выдерживали люди и покрепче тебя. — Да, — спохватившись, остановил он Хэйка. — Кто тебя обрабатывал?
— Тип, которого зовут Билл-крыса. Я его часто видел в окружении Бена Фолсджера.
Дождавшись, когда стена займет прежнее положение, Мерфи поспешил к столу. Почти не глядя, стукнул пальцем по панели селектора, на котором было написано «Начальник инспекции:». Селектор отозвался тотчас же.
— Слушаю, босс.
— Старина, у нас есть такой Питер Хэйк. Мне нужно о нем все. Вплоть до сегодняшнего дня… Даю десять минут. Жду!
Также не глядя, он надавил на кнопку «Отбой».
Он знал, что, стоя там, Хэйк ничего не слышит. Если здесь поднимется даже ружейная пальба, к нему ни один звук не проникнет. И весь фокус, как ни странно, заключался не в хорошей изоляции стен камеры, а в месте, где она была устроена. Это место, как убедился Мерфи, таило в себе одну из странных и непонятных загадок природы. Он много читгл о чудесах. И об НЛО, и о снежном человеке, и о космодроме пришельцев в Перу. Но относился к ним с изрядной долей скептичности. И вот, на тебе, чудо не где-нибудь, а в его кабинете.
Ему на него открыл глаза и посоветовал устроить в нем камеру человек, работавший опять-таки в области, далекой от реальности, — мистической. Одним словом, экстрасенс хорошо известный под кличкой «Вексель». Имел он и подлинную фамилию, созвучную с кличкой — Векслер.
IV
Векселя от случая к случаю приглашали в Интерпол в качестве консультанта. Способность этого человека в донельзя запутанном клубке найти главную нить, точно назвать грабителя, убийцу, указать место преступления и рассказать о происшедшем с деталями очевидца — неизменно поражала Мерфи. Векселю всего лишь излагали фабулу дела и приводили к нему задержанных, которые, по мнению следователей, были причастны к случившемуся. Что самое удивительное, Вексель требовал, чтобы подозреваемых к нему вводили не по одному, а всех разом.
Боб пару раз наблюдал за ним. Неряшливо одетый, сутулый, и щуплый, он походил на облезлого охотничьего пса, которого долго держали взаперти и вдруг привезли в дикое, лесное урочище. Одуревший от пьянящих запахов леса, дичи и ополоумевший от моря звуков, пес от удовольствия и страха трепещет до самого кончика хвоста. Беспрестанно крутит головой. Ноздри его, точно стетоскоп бегло, быстро и точно ощупывают полное живности урочище. Вот задние ноги напряглись и, как у сексомана, задрожал живот. Он — в стойке. Он сейчас ринется в бой. И это уже не плюгавенький песик, а могучий, сильный охотник…
Все это точь-в-точь происходило с экстрасенсом. Ошалело бегая среди подозреваемых, он изредка останавливался возле кого-нибудь, как бы принюхиваясь, наклонял голову, закрывал глаза, прикасался дрожащими руками, а затем оглядывал его безумно горящим взглядом.
Тут следовало быть начеку. В бессвязном бормотании экстрасенса нужно было уловить подаваемую им команду. Она звучала хотя и невнятно, но погромче и, по существу, решала судьбу задержанного.
Например: «Непричастен. Убрать», — означало, что человека взяли напрасно и его следует освободить.
«Вывести! Мешает!» — значило двоякое. Либо он имеет косвенное отношение к расследуемому, либо повинен в каком-то другом преступлении, думая о котором, он мешает экстрасенсу…
Присутствующие сотрудники ждали, когда он устало пробормочет: «По векселю — должен этот».
Потом дело раскручивалось быстро.
После одного из таких сеансов, Мерфи велел своим сотрудникам привести экстрасенса к себе в кабинет. Векслер здесь выглядел особенно нелепо.
На пороге ёрзала нечесанная, порядком вывалявшаяся где-то уличная шавка. Так, очевидно, казалось Мерфи издали, со своего места. От двери он тоже, наверное, смотрелся не внушительно. Ведь кабинет его был велик размерами. Метров 20 в длину и 12 — в ширину.
Сделав несколько шагов, Векслер остановился, неуклюже подергался и задумчиво почесал в затылке. Это почесывание вызвало у Боба усмешку. Поднявшись из-за стола, он крикнул:
— Проходите к журнальному столику. Располагайтесь. Нам сейчас принесут кофе.
Журнальный столик с четырьмя глубокими креслами и баром стоял неподалеку от входа, у правой стены. Векслер рассеянно кивнул.
— Сеттер! — Неожиданно выпалил он.
— Что, сеттер?! — Опешил Мерфи.
— Я вам напомнил. Вы — мучаетесь. Никак не можете вспомнить породу охотничьей собаки, на которую я больше всего похож, — просто и без тени обиды ответил экстрасенс.
Мерфи смутился и с полуоткрытым ртом застыл на месте.
Векслер был прав. Он, действительно, лихорадочно перебирал в памяти собачьи породы, чтобы точнее сравнить их с этим странным существом. Теперь Боб старательно размышлял, как ему быть. Подыскивал варианты того, как выбраться из создавшейся ситуации. И… рассмеялся.
Векслер пожал плечами и прошел к указанному креслу. Когда Мерфи подошел к нему, на том не было лица. Вернее, лицо его было бледно, настороженно и искажено страхом. Глаза бессмысленно блуждали вокруг. Пальцы рук судорожно теребили мягкий ворс перил кресла. Боб хотел было спросить: «Что с вами?», но тот сам, вслух, не то себе, не то хозяину кабинета, сбивчиво, хотя и довольно членораздельно говорил:
— Это у вас всегда так?.. Да. Всегда. Здесь так должно быть… На моем месте умер ваш предшественник… Конечно, именно в этом кресле… Он часто в нем отдыхал и всегда чувствовал себя плохо. У него кружилась голова. Кровь по жилам бежала быстрее обычного. Подскакивало давление. Тошнило… Когда он сел сюда в последний раз, он опять не придал значения изменившемуся самочувствию. Он взял чашку кофе. Рука не удержала ее. Чашка с кипятком упала на колени. Он вскочил… И тут же рухнул… Умер… Сердечная недостаточность. Недавно… Вчера… Нет, два дня назад здесь случился обморок с иностранцем… На этом месте все чувствуют себя плохо…
Векслер встал. Вытянув ладонями вперед руки он, как лунатик, пошел по кабинету. Ошеломленный услышанным, Боб с любопытством следил за манипуляциями экстрасенса. При других обстоятельствах он, наверное, остановил бы Векслера. Назвал бы фигляром…
Но все рассказанное им было правдой. Во всяком случае 40-летнему могучему атлету Вильямсону из Скотланд-Ярда, приехавшему к нему по делам позавчера, здесь, на месте, где только что сидел экстрасенс, стало неожиданно плохо. Врачи диагностировали переутомление и посоветовали гостю не торопиться с отъездом, а отдохнуть.
И вообще этот внешне уютный гостевой уголок явно имел странную особенность. Каждый, оказавшийся в нем, испытывал дискомфорт. Мерфи знал это по себе. Словно кто невидимый играючи и грубо трепал всю человеческую психику, приводя в смятение инстинкты самосохранения. Здесь явственно чувствуешь, как некая чудовищная сила подхватывает тебя и, крутя, несет со сверхъестественной скоростью. А сидишь ты на месте.
Тебя охватывает ощущение тягостного, животного страха. Голоса собеседников, сидящих напротив и рядом, звучат не четко. До слуха они доносятся размазанными, обрывистыми. Сознание затуманивается. Сидящие рядом с тобой этого не чувствуют. Но и им не по себе. Их что-то сковывает. От хорошего настроения, с которым они только что рассаживались, не остается и следа. Веселые, жизнерадостные люди как бы замыкаются в себе. Становятся холодными, отчужденными.
Мерфи и в голову не могло прийти, что все эти гадости проистекают от злосчастного места.
— От него… От него, — вновь прочитав его мысли, подтвердил Векслер. Он успел обследовать весь кабинет и теперь стоял, тупо вперившись в гостиничный уголок.
— Тяжелое место, — продолжал бубнить экстрасенс. — Однако уникальное. Редчайшая аномалия. Похожее видел. Встречалось. Но такое… С такой мощной концентрацией… Недавно у одного русского читал о возможности выходов подобных очагов. Он ихназывает узлами времени. И утверждает, что на нашей планете отнюдь немного подобных выходов столь мощной концентрации. Первый, на его взгляд, обнаружен давно. Это—печально известный миру Бермудский треугольник… Этот русский рассматривает все эти явления и процессы через призму таких философских понятий, как Время и Пространство. Он полагает, что для активизации биополя живого существа, то есть, для того, чтобы оно «заговорило», необходимо возбудить индивидуальное время этого существа…
— Разложите все там, — он показал на свой стол.
Женщина повернулась на его голос. Но Мерфи уже не смотрел на нее. Он стоял, развернувшись спиной, размышляя обо всем только что услышанном. «Стало быть биополе… Время, пространство…. Враки все это… Пока будем пить кофе надо попросить, чтобы он подробнее рассказал об этих „зверях“».
…Шеф Интерпола тогда не мог и подумать, что в скором времени «этот русский», о ком жызописал Векслер, будет работать в его «конторе», станет одним из его любимчиков. Более того, «этот русский» по случайно сложившимся обстоятельствам испытает на себе действие камеры, устроенной на месте гостиничного уголка. Выйдя из нее, он гневно бросит: «Ты фашист, Боб!» — и, хлопнув дверью, выйдет вон. Но часа через два русский вернется. Верх над эмоциями возьмет исследовательский интерес…
— Боб, вы хотели, чтобы я вам растолковал, что такое биополе? — спросил Векслер, когда за секретаршей закрылась дверь.
Отпив глоток кофе, Мерфи кивнул.
— Итак, биополе… В своем объяснении я пойду от конкретного. Так будет понятней… Минуту назад в вашем кабинете находилась женщина. Вы говорили с ней официально, внешне были холодны… Ее зовут Розита. Между вами существует глубокая, давняя связь. Вас влечет друг к другу.
Мерфи молчал. Он готов был разорвать сидящего перед ним плюгавого барбоса, вторгшегося в святая-святых — в его личную жизнь…
Векслер усмехнулся.
— Мне обо всем рассказали ваши биополя. Между ними пролегли, знакомые мне в сложной гамме спектра, которые излучает человек, цветные нити. Странно не то, что я их заметил, а другое. Я их вижу, а вы—нет. Каждая из сильных страстей человеческих — ненависть, испуг, страх, гнев имеет в излучении свой цвет. Чтобы увидеть все это, надо обладать восприимчивостью своего биополя и, естественно, быть настроенным. То есть, чтобы твоя биологическая эмульсия была возбуждена. А я ещё не отошёл от воздействия вашего гостинного уголка… Чтобы узнать подробности, мне пришлось незаметно пропассировать Розиту и вас. И вы оба поделились своими переживаниями…
Наличие биополя чувствуют все. На самом простом уровне — симпатичен мне этот человек или напротив. Животные и растения распознают, чего ждать от существа, приблизившегося к ним, — добра или зла.
Мерфи слушал, не перебивая. И чем больше экстрасенс говорил, тем больше поначалу возникшее в нем восхищение необычными способностями Векслера сменялось глухим раздражением.
Мерфи медленно убрал со лба ладонь. В глазах его стоял жесткий холод.
— Если я вас верно понял, то так называемое биополе дает, — он усмехнулся, — чудесную возможность подглядывать за человеком… Насколько это порядочно, господин Векслер?
Экстрасенс дернул плечом и, как от жгучего удара плетью, съежился.
Векслер о порядочности рассуждать не стал. А сказать ему было что. Ведь когда он работал с преступниками, Мерфи не считал его непорядочным. Об этом человеческом качестве он вспомнил, оказавшись перед экстрасенсом сам, в чем мама родила.
Конечно, одно дело снять одежды с тела, совсем другое — оголить совесть. Совесть самая больная штука у человека. У всех она болит. И, вероятно, более непорядочен тот, у кого она саднит в меньшей степени, поскольку толще корка грязи… Так теперь думал Мерфи, прокручивая в памяти тот давний эпизод. Тогда же он вел себя по-ханжески, высокомерно. И оставил на своей совести пятно…
Вексель глубоко вздохнул.
— Не подглядывать, Боб, а знать человека. И биополе ли мне помогает—не знаю. Тут все в совокупности. Что именно, это я толком объяснить не могу. Я, да и многие подобные мне, идут по наитию. Как бог на душу положил.
Экстрасенс задумался и энергично потер висок.
— Это нечто важное вокруг человека, что обволакивает его, то же естество, как и его внутренности, чувства, мысли. Только оно менее осязаемо, не физиологично. Но оно имеет свои функции. И именно в нем хранится информация того, что было с человеком, есть и будет. Да, похоже на присказку гадалок…
На какой-то миг глаза Векселя снова вспыхнули светом.
— Вы, Боб, не далее как завтра с дочерью и Розитой будете ужинать в «Мистрале». В вашем с Розитой любимом ресторане… Больше я вам ничего не скажу.
Глаза его налились свинцовой наледью. Взявшись обеими руками за виски, экстрасенс встал.
— Голова. Очень болит голова, — простонал он. — После сеансов у меня всегда так. Ничего, пройдет. С полмесяца проваляюсь в постели и приду в норму. — Вексель выдавил из себя подобие улыбки, а потом, кивнув в сторону журнального столика с креслами, добавил:
— Мне туда нельзя было садиться. Жуткое место. Такого ужаса я больше нигде не испытывал. Вместо применяемых вами в дознании специальных методов обработки преступников, я бы посоветовал на этом месте сделать одиночную камеру. Она будет гораздо эффективнее. Я побыл там минуту с небольшим, а показалось, прожил год. Меня словно пронесло по остатку моей жизни. Я видел себя в сценах, которые, думаю, еще должны произойти со мной… Мне мало осталось, Боб.
Боб пару раз наблюдал за ним. Неряшливо одетый, сутулый, и щуплый, он походил на облезлого охотничьего пса, которого долго держали взаперти и вдруг привезли в дикое, лесное урочище. Одуревший от пьянящих запахов леса, дичи и ополоумевший от моря звуков, пес от удовольствия и страха трепещет до самого кончика хвоста. Беспрестанно крутит головой. Ноздри его, точно стетоскоп бегло, быстро и точно ощупывают полное живности урочище. Вот задние ноги напряглись и, как у сексомана, задрожал живот. Он — в стойке. Он сейчас ринется в бой. И это уже не плюгавенький песик, а могучий, сильный охотник…
Все это точь-в-точь происходило с экстрасенсом. Ошалело бегая среди подозреваемых, он изредка останавливался возле кого-нибудь, как бы принюхиваясь, наклонял голову, закрывал глаза, прикасался дрожащими руками, а затем оглядывал его безумно горящим взглядом.
Тут следовало быть начеку. В бессвязном бормотании экстрасенса нужно было уловить подаваемую им команду. Она звучала хотя и невнятно, но погромче и, по существу, решала судьбу задержанного.
Например: «Непричастен. Убрать», — означало, что человека взяли напрасно и его следует освободить.
«Вывести! Мешает!» — значило двоякое. Либо он имеет косвенное отношение к расследуемому, либо повинен в каком-то другом преступлении, думая о котором, он мешает экстрасенсу…
Присутствующие сотрудники ждали, когда он устало пробормочет: «По векселю — должен этот».
Потом дело раскручивалось быстро.
После одного из таких сеансов, Мерфи велел своим сотрудникам привести экстрасенса к себе в кабинет. Векслер здесь выглядел особенно нелепо.
На пороге ёрзала нечесанная, порядком вывалявшаяся где-то уличная шавка. Так, очевидно, казалось Мерфи издали, со своего места. От двери он тоже, наверное, смотрелся не внушительно. Ведь кабинет его был велик размерами. Метров 20 в длину и 12 — в ширину.
Сделав несколько шагов, Векслер остановился, неуклюже подергался и задумчиво почесал в затылке. Это почесывание вызвало у Боба усмешку. Поднявшись из-за стола, он крикнул:
— Проходите к журнальному столику. Располагайтесь. Нам сейчас принесут кофе.
Журнальный столик с четырьмя глубокими креслами и баром стоял неподалеку от входа, у правой стены. Векслер рассеянно кивнул.
— Сеттер! — Неожиданно выпалил он.
— Что, сеттер?! — Опешил Мерфи.
— Я вам напомнил. Вы — мучаетесь. Никак не можете вспомнить породу охотничьей собаки, на которую я больше всего похож, — просто и без тени обиды ответил экстрасенс.
Мерфи смутился и с полуоткрытым ртом застыл на месте.
Векслер был прав. Он, действительно, лихорадочно перебирал в памяти собачьи породы, чтобы точнее сравнить их с этим странным существом. Теперь Боб старательно размышлял, как ему быть. Подыскивал варианты того, как выбраться из создавшейся ситуации. И… рассмеялся.
Векслер пожал плечами и прошел к указанному креслу. Когда Мерфи подошел к нему, на том не было лица. Вернее, лицо его было бледно, настороженно и искажено страхом. Глаза бессмысленно блуждали вокруг. Пальцы рук судорожно теребили мягкий ворс перил кресла. Боб хотел было спросить: «Что с вами?», но тот сам, вслух, не то себе, не то хозяину кабинета, сбивчиво, хотя и довольно членораздельно говорил:
— Это у вас всегда так?.. Да. Всегда. Здесь так должно быть… На моем месте умер ваш предшественник… Конечно, именно в этом кресле… Он часто в нем отдыхал и всегда чувствовал себя плохо. У него кружилась голова. Кровь по жилам бежала быстрее обычного. Подскакивало давление. Тошнило… Когда он сел сюда в последний раз, он опять не придал значения изменившемуся самочувствию. Он взял чашку кофе. Рука не удержала ее. Чашка с кипятком упала на колени. Он вскочил… И тут же рухнул… Умер… Сердечная недостаточность. Недавно… Вчера… Нет, два дня назад здесь случился обморок с иностранцем… На этом месте все чувствуют себя плохо…
Векслер встал. Вытянув ладонями вперед руки он, как лунатик, пошел по кабинету. Ошеломленный услышанным, Боб с любопытством следил за манипуляциями экстрасенса. При других обстоятельствах он, наверное, остановил бы Векслера. Назвал бы фигляром…
Но все рассказанное им было правдой. Во всяком случае 40-летнему могучему атлету Вильямсону из Скотланд-Ярда, приехавшему к нему по делам позавчера, здесь, на месте, где только что сидел экстрасенс, стало неожиданно плохо. Врачи диагностировали переутомление и посоветовали гостю не торопиться с отъездом, а отдохнуть.
И вообще этот внешне уютный гостевой уголок явно имел странную особенность. Каждый, оказавшийся в нем, испытывал дискомфорт. Мерфи знал это по себе. Словно кто невидимый играючи и грубо трепал всю человеческую психику, приводя в смятение инстинкты самосохранения. Здесь явственно чувствуешь, как некая чудовищная сила подхватывает тебя и, крутя, несет со сверхъестественной скоростью. А сидишь ты на месте.
Тебя охватывает ощущение тягостного, животного страха. Голоса собеседников, сидящих напротив и рядом, звучат не четко. До слуха они доносятся размазанными, обрывистыми. Сознание затуманивается. Сидящие рядом с тобой этого не чувствуют. Но и им не по себе. Их что-то сковывает. От хорошего настроения, с которым они только что рассаживались, не остается и следа. Веселые, жизнерадостные люди как бы замыкаются в себе. Становятся холодными, отчужденными.
Мерфи и в голову не могло прийти, что все эти гадости проистекают от злосчастного места.
— От него… От него, — вновь прочитав его мысли, подтвердил Векслер. Он успел обследовать весь кабинет и теперь стоял, тупо вперившись в гостиничный уголок.
— Тяжелое место, — продолжал бубнить экстрасенс. — Однако уникальное. Редчайшая аномалия. Похожее видел. Встречалось. Но такое… С такой мощной концентрацией… Недавно у одного русского читал о возможности выходов подобных очагов. Он ихназывает узлами времени. И утверждает, что на нашей планете отнюдь немного подобных выходов столь мощной концентрации. Первый, на его взгляд, обнаружен давно. Это—печально известный миру Бермудский треугольник… Этот русский рассматривает все эти явления и процессы через призму таких философских понятий, как Время и Пространство. Он полагает, что для активизации биополя живого существа, то есть, для того, чтобы оно «заговорило», необходимо возбудить индивидуальное время этого существа…
Замечание спецредактора
Подчеркиваю слово «биополе». Такого понятия наука не знает, ибо нельзя знать того, чего в природе не существует!
Дверь в кабинет открылась. За тележкой, груженной кофейником, чашками и сладостями, вплыла секретарша шефа. Женщина лет тридцати. Потрясающей красавицей она не была. Потрясающие обычно вызывают острые сексуальные желания, а от этой симпатичной и стройной женщины веяло сдержанностью, домовитостью. Рассеянно улыбаясь, она толкала тележку к журнальному столику. Заметив это, Мерфи резко остановил ее.Комментарий Сато Кавады
Я ничего не стану доказывать и опровергать сам. Приведу лишь выдержки из работ того самого русского, которые ныне в числе ряда других вошли в изданный монографический трехтомник статей под общим заголовком «Пространство-Время», являющихся неотъемлемой частью принципиально нового направления науки о Человеке, Человечестве и окружающем мире.
«…Разумное существо окружено весьма чувствительной биофизической эмульсией (так назовем ее для начала), выполняющей роль мембраны, которая находится в неразрывной взаимосвязи со Спиралью Пространства-Времени, и которая при известном возбуждении может выдать информацию о прошлом, настоящем и будущем того или иного индивидуального поля времени…
…Следует уточнить понятие „Поле Времени человека“, а котором говорилось в предыдущей главе. Многие называют его биополем. Считать так по отношению человека было бы несправедливым. Значит отказывать ему в другой грани, которая делает это поле гораздо богаче и активнее. Представляется, его следует назвать бихроново поле—производным от двух слов „биология“ и „хронос“. Так будет точнее, объемнее и правильнее. И тогда многие экстрасенсовские чудеса станут понятней. Механизм их действия прост и заключается в способности одного, сильного бихронова поля возбуждать и проникать в бихроновы поля других.
Чувство одиночества человека и его нездешняя тоска — тоже атрибутика „своего поля времени“, оторванного от других.
А феномен гениев и вундеркиндов? Загадка их в уникальной аномалии бихронова поля, обладающего редчайшей особенностью — не до конца утраченной памятью других Времен-Пространств. Моцарт не лукавил что музыку он не сочиняет, а наигрывает услышанное им в себе. Не преувеличивал и Пушкин, которому, по его словам, достаточно было взмахнуть рукой, чтобы заговорить стихами…
И скорость движения времени внутренних хронометров гениев тоже необычна. Она не соответствует фактическому времени. Те же самые Моцарт и Пушкин прожили соответственно 35 и 37 лет, в которых, судя по делам и невероятной плодовитости, спрессовались все 70 лет…
…Итак, каждый человек — носитель своего времени, он окружен своим бихроновымполем и представляет из себя микробихро-мир».
(Пространство-Время. Сб. статей в 3-х, томах. — См.: М. Артамонцев, «Узлы Времени», том I).
— Разложите все там, — он показал на свой стол.
Женщина повернулась на его голос. Но Мерфи уже не смотрел на нее. Он стоял, развернувшись спиной, размышляя обо всем только что услышанном. «Стало быть биополе… Время, пространство…. Враки все это… Пока будем пить кофе надо попросить, чтобы он подробнее рассказал об этих „зверях“».
…Шеф Интерпола тогда не мог и подумать, что в скором времени «этот русский», о ком жызописал Векслер, будет работать в его «конторе», станет одним из его любимчиков. Более того, «этот русский» по случайно сложившимся обстоятельствам испытает на себе действие камеры, устроенной на месте гостиничного уголка. Выйдя из нее, он гневно бросит: «Ты фашист, Боб!» — и, хлопнув дверью, выйдет вон. Но часа через два русский вернется. Верх над эмоциями возьмет исследовательский интерес…
— Боб, вы хотели, чтобы я вам растолковал, что такое биополе? — спросил Векслер, когда за секретаршей закрылась дверь.
Отпив глоток кофе, Мерфи кивнул.
— Итак, биополе… В своем объяснении я пойду от конкретного. Так будет понятней… Минуту назад в вашем кабинете находилась женщина. Вы говорили с ней официально, внешне были холодны… Ее зовут Розита. Между вами существует глубокая, давняя связь. Вас влечет друг к другу.
Мерфи молчал. Он готов был разорвать сидящего перед ним плюгавого барбоса, вторгшегося в святая-святых — в его личную жизнь…
Векслер усмехнулся.
— Мне обо всем рассказали ваши биополя. Между ними пролегли, знакомые мне в сложной гамме спектра, которые излучает человек, цветные нити. Странно не то, что я их заметил, а другое. Я их вижу, а вы—нет. Каждая из сильных страстей человеческих — ненависть, испуг, страх, гнев имеет в излучении свой цвет. Чтобы увидеть все это, надо обладать восприимчивостью своего биополя и, естественно, быть настроенным. То есть, чтобы твоя биологическая эмульсия была возбуждена. А я ещё не отошёл от воздействия вашего гостинного уголка… Чтобы узнать подробности, мне пришлось незаметно пропассировать Розиту и вас. И вы оба поделились своими переживаниями…
Наличие биополя чувствуют все. На самом простом уровне — симпатичен мне этот человек или напротив. Животные и растения распознают, чего ждать от существа, приблизившегося к ним, — добра или зла.
Мерфи слушал, не перебивая. И чем больше экстрасенс говорил, тем больше поначалу возникшее в нем восхищение необычными способностями Векслера сменялось глухим раздражением.
Мерфи медленно убрал со лба ладонь. В глазах его стоял жесткий холод.
— Если я вас верно понял, то так называемое биополе дает, — он усмехнулся, — чудесную возможность подглядывать за человеком… Насколько это порядочно, господин Векслер?
Экстрасенс дернул плечом и, как от жгучего удара плетью, съежился.
Векслер о порядочности рассуждать не стал. А сказать ему было что. Ведь когда он работал с преступниками, Мерфи не считал его непорядочным. Об этом человеческом качестве он вспомнил, оказавшись перед экстрасенсом сам, в чем мама родила.
Конечно, одно дело снять одежды с тела, совсем другое — оголить совесть. Совесть самая больная штука у человека. У всех она болит. И, вероятно, более непорядочен тот, у кого она саднит в меньшей степени, поскольку толще корка грязи… Так теперь думал Мерфи, прокручивая в памяти тот давний эпизод. Тогда же он вел себя по-ханжески, высокомерно. И оставил на своей совести пятно…
Вексель глубоко вздохнул.
— Не подглядывать, Боб, а знать человека. И биополе ли мне помогает—не знаю. Тут все в совокупности. Что именно, это я толком объяснить не могу. Я, да и многие подобные мне, идут по наитию. Как бог на душу положил.
Экстрасенс задумался и энергично потер висок.
— Это нечто важное вокруг человека, что обволакивает его, то же естество, как и его внутренности, чувства, мысли. Только оно менее осязаемо, не физиологично. Но оно имеет свои функции. И именно в нем хранится информация того, что было с человеком, есть и будет. Да, похоже на присказку гадалок…
На какой-то миг глаза Векселя снова вспыхнули светом.
— Вы, Боб, не далее как завтра с дочерью и Розитой будете ужинать в «Мистрале». В вашем с Розитой любимом ресторане… Больше я вам ничего не скажу.
Глаза его налились свинцовой наледью. Взявшись обеими руками за виски, экстрасенс встал.
— Голова. Очень болит голова, — простонал он. — После сеансов у меня всегда так. Ничего, пройдет. С полмесяца проваляюсь в постели и приду в норму. — Вексель выдавил из себя подобие улыбки, а потом, кивнув в сторону журнального столика с креслами, добавил:
— Мне туда нельзя было садиться. Жуткое место. Такого ужаса я больше нигде не испытывал. Вместо применяемых вами в дознании специальных методов обработки преступников, я бы посоветовал на этом месте сделать одиночную камеру. Она будет гораздо эффективнее. Я побыл там минуту с небольшим, а показалось, прожил год. Меня словно пронесло по остатку моей жизни. Я видел себя в сценах, которые, думаю, еще должны произойти со мной… Мне мало осталось, Боб.