Нет, отвечал Арсений своим сомнениям. Ни при котором способе смерти носителя сарги невозможно полностью гарантировать, что демонический зародыш не соприкоснется затем еще с каким-либо человеком, ни о чем не подозревающем. Хирурги при операции хотя бы есть весе внимание, а вот человек случайный…
Но, главное, с помощью хирургической операции Веспов надеялся получить возможность применения своего опыта против демона. И опыт ведь был немалый!.. Скальпель хирурга поможет изгоняющему добраться до засевшего в теле его врага, сойтись с ним лицом к лицу. И Веспов постарается тогда уничтожить зародыш демона, попробует не позволить ему созреть и превратиться в жуткий конвейер зла, работающий в иных мирах…
Как посвященный степени Меркнущего Терновника, Арсений владел искусством покидать свое тело . У него был приличный опыт астральных выходов. А препараты анестезиологов, надеялся изгоняющий, будут скорей способствовать, нежели препятствовать отделению тонкого от плотного…
Конечно, в этой ситуации оставалось много заранее неясного. Очень много. И не было никакой возможности исключить появление неприятных сюрпризов. И все-таки Арсений знал, чувствовал, что если у него вообще есть какой-то шанс, то он – вот именно в осуществлении этого его плана. Коль скоро эмбрион сарги окажется извлечен из тела его, и Арсений сам будет в это время пребывать вне тела, – тогда, опираясь на силу Честного и Животворящего Креста Господня…
– Поехали! – произнес Грицко, ассистент, после того как Арсению сделали успокаивающий укол, от которого он не смог уговорить, чтоб его избавили. Сознание Изгоняющего слегка туманилось, когда его укладывали на каталку, но это не волновало: так будет легче покинуть плотное тело перед тем, как подействует наркоз, а в этом и состоял план.
Арсений был раздет и его накрывали зелеными стерильными операционными простынями. Над хирургическим столом сияла бестеневая лампа…
– Все чудненько! – произнес Андреев, доктор медицинских наук, профессор, старший хирург. – Приступаем. Снимите только с больного крест! Цепочка может помешать нам. Анюта будет подавать инструмент и зацепится, или там еще что…
– Ни в коем случае! Нет!
Арсений смог приподнялся чуточку на столе, неимоверным усилием разрывая морок в сознании, продираясь как будто бы из другого мира.
– Пожалуйста! Оставьте на моем теле крест! Это моя последняя надежда! Без этого все бессмысленно! Я прошу вас…
– Спокойнее, брат, спокойнее, – равнодушно бубнил хирург, совершая стандартные приготовления. Андреев давно привык не обращать внимания на истерики, нередкие со стороны больных перед операцией, сосредотачиваясь на предстоящей работе скальпелем. – Не надо быть таким суеверным. Бог ведь всегда с тобой… Бог с нами, все будет хорошо…
Профессор выразительно мигнул, покосившись, анестезиологу: чего медлишь? Коли, мол, ему поскорей по полной, чтоб отключился. Не видишь – нервничает больной, мешает нам всем готовиться.
Арсений почувствовал укол в область позвоночника. Это врачи лишали чувствительности его спинной мозг. И сразу же затем еще – в руку, увеличивающий дозу снотворного… Это был конец! Ведь крест с Арсения обязательно теперь снимут, а без креста он не сможет противостать нечисти, спора которой находится в его теле.
Новокаин отключал нервные корешки позвоночного канала и они гасли, как линия фонарей… Накатывала какая-то бездна снизу, притягивая… Последним усилием гаснущего сознания Изгоняющий отделил, все-таки,
(я должен хотя бы видеть – пусть даже не смогу действовать!)
астральное свое тело.
Разверзшаяся внизу бездна перестала притягивать и она исчезла… Арсений всплыл и завис, бессмысленно созерцая пыль, скопившуюся у несущей консоли бестеневой лампы.
Он видел тело свое, лежащее на операционном столе. Андреева, сосредоточено и уверенно производящего по нему глубокий надрез. Грицко и старшую операционную сестру, внимательно наблюдающих.
– У нас прекра-асно получится, – бормотал профессор. – А на томограф наплевать можете. У нас на компьютерной томографии олух царя небесного сидит. Гнать его надо в шею. А мы сейчас увидим кла-ассическую…
Профессор вздрогнул. Операционная рана начала вдруг стремительно расти, расшириваясь под руками столь быстро, что доктор отшатнулся от стола и уронил скальпель, зазвеневший тонко и долго о плитки пола.
Грицко, стоявший по другую сторону, тоже отступил невольно на шаг и замер, не отрывая от операционного поля округлившихся глаз. Сестра вскрикнула.
Анестезиолог, привлеченный столь странным поведением коллег, оторвался от приборов и, напротив, – приблизился и заглянул в рану. Затем откачнулся мягко и повалился набок, лишившись чувств.
Вот и тебе перепало немного анестезии, – мысленно улыбнулся Веспов, паря над собственным телом. – Не удивительно: представляю, что значит увидать этакое впервой!
Операционная сестра отступала к выходу, пятясь, мелко крестясь…
Андреев произнес грязное ругательство.
Скальпель ассистента Грицко дрожал, отражая трепещущий яркий блик.
Из раны восходил черный лоснящийся пузырь… и в этом пузыре отражались, вздрагивая, огни бестеневой лампы.
Арсений был единственным из присутствующих, кто понимал, что именно происходит. Спора сарги, встревоженная уколом скальпеля, – трансформировалась, приобретая вид некоего гриба, черного гигантского дождевика… и гриб рос, перетекая бугристо внутри себя и напоминая миниатюрный ядерный взрыв, невероятно замедленный.
Гриб выпростался из тела Веспова и повис, и медленно дрейфовал в воздухе, подобный теперь по форме какому-то зловещему монгольфье… Кровь Арсения, скопившаяся на споре, капала на кафель операционной. И это рождало звук, как если бы по ее полу цокали какие-то маленькие копытца.
Спора сарги отплывала от стола наискось, изменяя форму. Она уменьшалась и, кажется, утрачивала постепенно летучесть, приобретая плотность, все более превосходящую таковую воздуха. Ее снижение к полу завершилось падением и к этому времени спора успела уже уменьшиться до размера теннисного мяча. И черный мячик заскакал по стерильным плиткам. Остановился и успокоился, уменьшившись и еще, и сплюснувшись. Спора напоминала теперь широкое ребристое колесо игрушечного автомобиля (возьми меня! поверти в руках…).
Веспов знал, какая именно судьба ожидает этого незадачливого, что подберет «колесико». Арсений запланировал покинуть физическое тело свое в момент операции именно для того, чтобы…
Но и сарга понимал, конечно, что существуют вещи, способные воспрепятствовать беспроблемному вызреванию его споры. Встреча с изгоняющим, например. Поэтому и сарга не преминул выйти из плотного своего тела – то есть из вот этой самой споры – и встал над ней… Приветливый привратник для простаков. Стремительный убийца для всякого, кто попытается помешать… Сарга ждал.
Довольно странное зрелище, надо сказать, представляло собою это недоношенное зло в астральном теле своем. Как будто плотный пульсирующий кокон, витой из колючей проволоки… фасеточные глаза по сторонам раздувающегося верхнего выступа… многосуставные щетинистые лапы, подергивающиеся непрестанно, напоминающие конечности насекомого.
И вот он заметил Веспова. И сразу же безошибочно почувствовал изгоняющего – смертельного своего врага. Наверное, это был какой-то безусловный рефлекс, врожденный инфернальный инстинкт…
Сарга извлек из-за спины изогнутое оружие (ну прямо половина государственного герба приснопамятного Союза Советских… – подумалось почему-то Веспову) и закрутил им над собой в воздухе. Сарга угрожал изгоняющему мечом, напоминающим одновременно и зазубренный крючковатый серп, и уродливый ятаган.
Окно операционной вылетело, задетое острием крутящегося серпа. Взор хирургов, растерянный и вопрошающий, – немедленно приковался, конечно же, к осиротевшей раме. По полу потянул сквозняк… Никто не видел саргу и его оружие, разумеется. Также точно, как не могли они видеть и Веспова в тонком теле, парящего над столом.
Старшая операционная сестра, приостановившаяся было, развернулась и выбежала в дверь с долгим воплем. Ее не остановил и не возвратил гневный возглас профессора Андреева:
– Куда?! Стоять!! Операция!..
Сарга крутил в этот миг уродливое лезвие свистящим винтом, наступая на Изгоняющего, который был… безоружен. Ведь перед операцией с Веспова сняли крест. А только сила надетого на тебе креста принимает форму меча, когда ты выходишь в астральный мир.
Лезвие серпа рассекло консоль – и бестеневая лампа обрушилась, испустив сноп искр, чудом не задев тело, распростертое на столе. Автоматически включилось аварийное освещение и залило тусклым красноватым светом пространство операционной.
Враги застыли, глядя неотрывно каждый в глаза другому, как будто в детской игре «мигни» (мигнуть, впрочем, сарга не смог бы даже и при желании, потому что у твари не было вовсе век)…
Арсений был безоружен … Демон взмахнул мечом – и опрокинулся хромированный столик на колесах, рассыпав по стерильному кафелю инструменты. Веспов успел переместиться в воздухе так, чтобы избежать удара. Демон перекинул меч в левую.
– Полетай!.. Ты обезоружен, я вижу. С тела, которое ты оставил, но которое – пока – все еще твое, сняли крест. Поэтому я теперь достану тебя всегда, как только по-настоящему захочу. Дарю тебе последние несколько минут. В течение их ты можешь насладиться созерцанием вида собственных внутренностей. Они – последнее, что ты видишь здесь . А там – я заверяют тебя – все уже надлежащим образом приготовлено для встречи героя. Все, изгнанные тобою, очень хорошо тебя помнят и они собрались на праздник. О, как они хотят отомстить!..
Вдруг Веспов увидел Дайну. Боковым зрением. Она проступила из воздуха справа от него. Коленопреклоненная. Неподвижная.
На ней был белый плащ изгоняющего. Ее глаза были закрыты и губы у нее шевелились: Дайна совершала молитву. А руки у нее были согнуты в локтях и повернуты ладонями вверх.
И на ладонях у нее лежал меч!
И Арсений вспомнил: она звонила ему, она настойчиво у него выспрашивала – когда, на который именно час назначена операция? Дайна хотела знать. Для того, чтобы молиться за него в этот час. Быть с ним . И она молилась. Она была с Изгоняющим здесь, сейчас… вне тела своего и вдали от любых сомнений… Такая сила в молитве. Такая воля в молитве русского человека, сосредоточенной во единое острие! Душа ее была с Арсением здесь, а на теле Дайны был крест. И сила его преобразовалась в меч. И Дайна принесла этот меч на ладонях Веспову.
Арсений рассмеялся и протянул руку, чтобы взять меч. Едва ли даже он сейчас особенно удивился. Арсению казалось теперь, что ведь он изначально знал, что так все оно и будет. Она же не могла оставить его… нет, она не могла!
Сарга издал дикий вопль досады и гнева. Он распластался в воздухе и нанес удар, пытаясь отрубить Изгоняющему руку, тянущуюся к рукояти меча. Но демон опоздал: зазубрина серповидного клинка снесла лишь половину фаланги безымянного пальца Веспова.
Арсений не уронил меч. И даже не почувствовал, почти, боли. Он перекувырнулся в воздухе и сам теперь изготовился для удара. И демон отскочил прочь и сжался, топорща иглы, переливающиеся тусклым железным блеском. Он стал как будто бы меньше. Сарга излучал поток ненависти, страха и злобы, его трясло…
– Знаешь, бес, – проговорил изгоняющий, улыбнувшись. – Мужу, которого не оставила жена в несчастье… такому мужу, ты знаешь, очень везет в бою .
Сарга ответил на эту реплику серией лихорадочных слепых выпадов. Специалисты меча Востока назвали бы подобный прием, наверное «иглами дикобраза». С Арсением он оказался не особенно эффективен. Изгоняющий уклонялся легко, почти что шутя, или же отбивал, хотя и не без труда, летящий на него тяжкий серп.
Уверенность Арсения крепла. Сейчас – и это хорошо понимал изгоняющий – энергию сарги утраивают его досада, злоба и страх. Но именно они же вскоре заставят его совершить ошибку. (Практика экзорсизма предоставила Веспову возможность весьма хорошо изучить психологию преисподних тварей: у них боевой задор тверд, лишь если на стороне их явное преимущество, или покуда надеются они взять с налету или врасплох.)
Арсений опрокинулся набок, проводя косой рубящий, нацелившись по суставчатым ногам демона. Сарга успел подскочить и воспарил к потолку операционной, напоминая снизу огромного раскорячившегося паука. При этом демон вознес над головой клинок двумя лапами, намереваясь изо всех сил обрушить на Арсения его сверху – прием, известный у средневековых рыцарей как «удар орла». Но изгоняющий вышел из-под него скользящим и непредсказуемой траектории движением падающего листа – пребывание в астральном теле имело и свои преимущества.
Меч этой твари медлителен, – отметил он для себя с удовлетворением. – Не знаю, как в преисподней, где протекает ее основная жизнь, – а здесь и вне плотного тела я точно лучший боец!
И Веспов наносил удар за ударом, и сарга отступал, успевая едва парировать. Внезапно из всего тела демона – словно бы из каждой поры его – заструился дым. Широкая и черная клякса непроницаемого тумана растопырилась перед Весповым и сарга сокрылся за нею весь, как это делает океанская каракатица. Затем дым начал рассеиваться и Арсений увидел, что враг его отплывает в далекий правый верхний угол операционной, пятясь и с опаскою выставив перед собой меч. Сарга был явно измотан и стремился выиграть время, чтобы восстановить силы.
И вдруг Арсений увидел, что меч в руках у демона дрогнул. Сарга весь изогнулся дугою и отчаянно вертел головой. С его фасеточными глазами что-то творилось… что-то такое, что явно ему не нравилось!
И тут Арсений услышал крик Дайны:
– Рази! Скорее! В самое его сердце, если вообще оно есть у этой твари! Пока он тебя не видит…
Арсений понял тогда, что именно произошло. Сарга ретировался в тот самый угол, где в воздухе на коленях стояла Дайна, совершая молитву. Она заметила приближение демона и прянула вперед и впилась ногтями в его глаза, охватив страшную шипастую голову руками сзади. (Ох, Дайна, Дайна… я знаю, ты хотела как лучше!)
А в следующий миг все понял также сарга. Лишаясь нескольких фасеток своих стрекозиных глаз – он обретал вдруг победу, почти уже им упущенную. У порождения преисподней вновь появился шанс – и оно немедленно им воспользовалось. Молниеносный разворот – и демон оказался уже лицом к лицу с Дайной. Сарга приставил меч лезвием к ее горлу. И обернулся к Арсению, косясь и выпуская из щелей четырехчелюстной и беззубой пасти пузырящуюся слюну:
– Бросай меч!
Арсений был опрокинут внутренне. Он впал в какое-то странное оцепенение и он сделался, как будто, тупым… Столь резок был контраст меж ощущением победы, которую предвосхищал только что, и тем, что выпадало ему и Дайне теперь. (Я ничего не умею! Мне никогда не дорасти до Учителя! Я неудачник и те, кто со мной – страдают…)
– Брось меч, я тебе сказал! А то сейчас я перережу ей горло. А это ведь не ее тело – это ее душа, и значит ей грозит… смерть вторая! Об этой смерти сказано в Откровении Иоанна – священная для тебя книга, не так ли? – ты должен верить. Одно скользящее движение моего клинка – и ее душа отправится в такой Лабиринт, из которого вообще нет возврата… но где зато, странствуя, можно повстречать такие кошмары, каких еще не знали рожденные на земле – ни живые, ни мертвые… БРОСАЙ МЕЧ!
И пальцы руки Арсения разжались сами собою.
– Все, что угодно, бес. Я не пожертвую женой своей никогда, потому что мой Бог – Любовь! Ты видишь: я бросил меч.
Клинок Арсения лязгнул о плитки пола. Хирурги не увидали падения меча, разумеется, но они услышали звук. И вздрогнули от него, и одновременно повернули головы в направлении, откуда раздался звон. И Веспову было ясно: стоящие посреди разгромленной операционной чувствовали, что рядом с ними шел бой – противоборство каких-то сил. И пусть они не могли понимать – каких, что именно происходит, но постигали накал сражения тем глубинным инстинктом, который врожден мужчинам.
У изгоняющего вдруг родилась надежда, немыслимая почти. Он только что бросил меч, он выполнил требование врага, но, в сердце своем, конечно, еще не сдался. Он сконцентрировал энергию мысли, стараясь передать ею ассистенту Грицко – как если бы через молнию – посыл к действию.
Арсений уповал при этом на то, что пребывает сейчас вне тела физического, а значит – подобен призраку. Ведь к мысленному приказу призрака, бесплотного духа – обыкновенно бывают люди куда чувствительнее, чем к таковому же от себе подобных!
Грицко вдруг хищно пригнулся. И он перехватил скальпель, который все еще сжимал в пальцах, острием вниз: наподобие того, как вор держит финку. Неузнаваемый теперь ассистент закричал и прыгнул – и скальпель его вонзился в черную спору сарги, лежавшую на полу операционной .
И за единое мгновение тогда произошло многое.
Повылетели стекла в операционном этаже корпуса.
Вдруг лопнула труба теплопровода, что проходил около, и к небу поднялся султан пара.
Сиреневые огненные шары разлетелись в четырех направленьях от того места, где только что на кафельном полу был черный тор споры. И эти молнии продырявили стены комнаты, даже и не обрушив их – такова была сконцентрированная в них сила!
Один из фиолетовых шаров разорвался в воздухе прямо перед фасадом здания, и в свете ослепительной вспышки случайному прохожему показалось, что каменный Пантелеимон усмехнулся и грозно просверкнул взор его пред тем, как снова опустил его святой в свой ларец, полный целебных снадобий…
Арсения отбросило в какую-то бездну и его сознанье там померкло… но перед этим изгоняющий успел видеть: около горла Дайны нет больше клинка сарги.
– Как ваше самочувствие? – произнес Андреев, стараясь сохранять свой обычный вид профессора на обходе, то есть – уверенный, доброжелательный и чуть важный.
– Нор… мально, – еле разлепил губы Веспов. И постарался изобразить пальцами правой знак: все о’кей! И в этот миг обнаружил, что у него не хватает половины фаланги на безымянном.
Невольная гримаса боли не ускользнула от глаз хирурга, и тут же эти глаза вдруг сделались немного растерянными и без вины виноватыми.
– Это… – Андреев кашлянул, – почему-то бестеневая лампа упала во время операции… наверное, она задела, и вот – фаланга вашего безымянного пальца… Проверка крепления оборудования не проводилась уже сто лет… Вы можете, конечно же, подать в суд на клинику…
– Я знаю кое-что о суде, – произнес Арсений. – В Евангелии от Иоанна сказано: «слушающий слово Мое на суд не приходит». И… думается, что речено это обо всех добрых людях, которые исполняют свой долг, не обращая внимания ни на какие помехи. То есть вот о таких, как вы. И как другие работающие здесь, кого я успел узнать.
Тогда из-за спины профессора выступил, вдруг, ассистент Грицко. И он склонился над хитрою металлической койкой, на которой был простерт Веспов, и бережно пожал искалеченную его руку. При этом ординатор и студент-практикант, стоящие чуть поодаль, иронично переглянулись: ведь вот! – чего только отошедший после операции больной не городит!
– Я, знаете ли, формально даже как бы не христианин… – кашлянув, начал задумчиво говорить Андреев, – но, тем не менее…
– Вы – христианин , – с улыбкою произнесла Дайна, входя в палату.
20.10.2005 (редакция 29.12.2007)
Чудовище
Но, главное, с помощью хирургической операции Веспов надеялся получить возможность применения своего опыта против демона. И опыт ведь был немалый!.. Скальпель хирурга поможет изгоняющему добраться до засевшего в теле его врага, сойтись с ним лицом к лицу. И Веспов постарается тогда уничтожить зародыш демона, попробует не позволить ему созреть и превратиться в жуткий конвейер зла, работающий в иных мирах…
Как посвященный степени Меркнущего Терновника, Арсений владел искусством покидать свое тело . У него был приличный опыт астральных выходов. А препараты анестезиологов, надеялся изгоняющий, будут скорей способствовать, нежели препятствовать отделению тонкого от плотного…
Конечно, в этой ситуации оставалось много заранее неясного. Очень много. И не было никакой возможности исключить появление неприятных сюрпризов. И все-таки Арсений знал, чувствовал, что если у него вообще есть какой-то шанс, то он – вот именно в осуществлении этого его плана. Коль скоро эмбрион сарги окажется извлечен из тела его, и Арсений сам будет в это время пребывать вне тела, – тогда, опираясь на силу Честного и Животворящего Креста Господня…
– Поехали! – произнес Грицко, ассистент, после того как Арсению сделали успокаивающий укол, от которого он не смог уговорить, чтоб его избавили. Сознание Изгоняющего слегка туманилось, когда его укладывали на каталку, но это не волновало: так будет легче покинуть плотное тело перед тем, как подействует наркоз, а в этом и состоял план.
Арсений был раздет и его накрывали зелеными стерильными операционными простынями. Над хирургическим столом сияла бестеневая лампа…
– Все чудненько! – произнес Андреев, доктор медицинских наук, профессор, старший хирург. – Приступаем. Снимите только с больного крест! Цепочка может помешать нам. Анюта будет подавать инструмент и зацепится, или там еще что…
– Ни в коем случае! Нет!
Арсений смог приподнялся чуточку на столе, неимоверным усилием разрывая морок в сознании, продираясь как будто бы из другого мира.
– Пожалуйста! Оставьте на моем теле крест! Это моя последняя надежда! Без этого все бессмысленно! Я прошу вас…
– Спокойнее, брат, спокойнее, – равнодушно бубнил хирург, совершая стандартные приготовления. Андреев давно привык не обращать внимания на истерики, нередкие со стороны больных перед операцией, сосредотачиваясь на предстоящей работе скальпелем. – Не надо быть таким суеверным. Бог ведь всегда с тобой… Бог с нами, все будет хорошо…
Профессор выразительно мигнул, покосившись, анестезиологу: чего медлишь? Коли, мол, ему поскорей по полной, чтоб отключился. Не видишь – нервничает больной, мешает нам всем готовиться.
Арсений почувствовал укол в область позвоночника. Это врачи лишали чувствительности его спинной мозг. И сразу же затем еще – в руку, увеличивающий дозу снотворного… Это был конец! Ведь крест с Арсения обязательно теперь снимут, а без креста он не сможет противостать нечисти, спора которой находится в его теле.
Новокаин отключал нервные корешки позвоночного канала и они гасли, как линия фонарей… Накатывала какая-то бездна снизу, притягивая… Последним усилием гаснущего сознания Изгоняющий отделил, все-таки,
(я должен хотя бы видеть – пусть даже не смогу действовать!)
астральное свое тело.
Разверзшаяся внизу бездна перестала притягивать и она исчезла… Арсений всплыл и завис, бессмысленно созерцая пыль, скопившуюся у несущей консоли бестеневой лампы.
Он видел тело свое, лежащее на операционном столе. Андреева, сосредоточено и уверенно производящего по нему глубокий надрез. Грицко и старшую операционную сестру, внимательно наблюдающих.
– У нас прекра-асно получится, – бормотал профессор. – А на томограф наплевать можете. У нас на компьютерной томографии олух царя небесного сидит. Гнать его надо в шею. А мы сейчас увидим кла-ассическую…
Профессор вздрогнул. Операционная рана начала вдруг стремительно расти, расшириваясь под руками столь быстро, что доктор отшатнулся от стола и уронил скальпель, зазвеневший тонко и долго о плитки пола.
Грицко, стоявший по другую сторону, тоже отступил невольно на шаг и замер, не отрывая от операционного поля округлившихся глаз. Сестра вскрикнула.
Анестезиолог, привлеченный столь странным поведением коллег, оторвался от приборов и, напротив, – приблизился и заглянул в рану. Затем откачнулся мягко и повалился набок, лишившись чувств.
Вот и тебе перепало немного анестезии, – мысленно улыбнулся Веспов, паря над собственным телом. – Не удивительно: представляю, что значит увидать этакое впервой!
Операционная сестра отступала к выходу, пятясь, мелко крестясь…
Андреев произнес грязное ругательство.
Скальпель ассистента Грицко дрожал, отражая трепещущий яркий блик.
Из раны восходил черный лоснящийся пузырь… и в этом пузыре отражались, вздрагивая, огни бестеневой лампы.
Арсений был единственным из присутствующих, кто понимал, что именно происходит. Спора сарги, встревоженная уколом скальпеля, – трансформировалась, приобретая вид некоего гриба, черного гигантского дождевика… и гриб рос, перетекая бугристо внутри себя и напоминая миниатюрный ядерный взрыв, невероятно замедленный.
Гриб выпростался из тела Веспова и повис, и медленно дрейфовал в воздухе, подобный теперь по форме какому-то зловещему монгольфье… Кровь Арсения, скопившаяся на споре, капала на кафель операционной. И это рождало звук, как если бы по ее полу цокали какие-то маленькие копытца.
Спора сарги отплывала от стола наискось, изменяя форму. Она уменьшалась и, кажется, утрачивала постепенно летучесть, приобретая плотность, все более превосходящую таковую воздуха. Ее снижение к полу завершилось падением и к этому времени спора успела уже уменьшиться до размера теннисного мяча. И черный мячик заскакал по стерильным плиткам. Остановился и успокоился, уменьшившись и еще, и сплюснувшись. Спора напоминала теперь широкое ребристое колесо игрушечного автомобиля (возьми меня! поверти в руках…).
Веспов знал, какая именно судьба ожидает этого незадачливого, что подберет «колесико». Арсений запланировал покинуть физическое тело свое в момент операции именно для того, чтобы…
Но и сарга понимал, конечно, что существуют вещи, способные воспрепятствовать беспроблемному вызреванию его споры. Встреча с изгоняющим, например. Поэтому и сарга не преминул выйти из плотного своего тела – то есть из вот этой самой споры – и встал над ней… Приветливый привратник для простаков. Стремительный убийца для всякого, кто попытается помешать… Сарга ждал.
Довольно странное зрелище, надо сказать, представляло собою это недоношенное зло в астральном теле своем. Как будто плотный пульсирующий кокон, витой из колючей проволоки… фасеточные глаза по сторонам раздувающегося верхнего выступа… многосуставные щетинистые лапы, подергивающиеся непрестанно, напоминающие конечности насекомого.
И вот он заметил Веспова. И сразу же безошибочно почувствовал изгоняющего – смертельного своего врага. Наверное, это был какой-то безусловный рефлекс, врожденный инфернальный инстинкт…
Сарга извлек из-за спины изогнутое оружие (ну прямо половина государственного герба приснопамятного Союза Советских… – подумалось почему-то Веспову) и закрутил им над собой в воздухе. Сарга угрожал изгоняющему мечом, напоминающим одновременно и зазубренный крючковатый серп, и уродливый ятаган.
Окно операционной вылетело, задетое острием крутящегося серпа. Взор хирургов, растерянный и вопрошающий, – немедленно приковался, конечно же, к осиротевшей раме. По полу потянул сквозняк… Никто не видел саргу и его оружие, разумеется. Также точно, как не могли они видеть и Веспова в тонком теле, парящего над столом.
Старшая операционная сестра, приостановившаяся было, развернулась и выбежала в дверь с долгим воплем. Ее не остановил и не возвратил гневный возглас профессора Андреева:
– Куда?! Стоять!! Операция!..
Сарга крутил в этот миг уродливое лезвие свистящим винтом, наступая на Изгоняющего, который был… безоружен. Ведь перед операцией с Веспова сняли крест. А только сила надетого на тебе креста принимает форму меча, когда ты выходишь в астральный мир.
Лезвие серпа рассекло консоль – и бестеневая лампа обрушилась, испустив сноп искр, чудом не задев тело, распростертое на столе. Автоматически включилось аварийное освещение и залило тусклым красноватым светом пространство операционной.
Враги застыли, глядя неотрывно каждый в глаза другому, как будто в детской игре «мигни» (мигнуть, впрочем, сарга не смог бы даже и при желании, потому что у твари не было вовсе век)…
Арсений был безоружен … Демон взмахнул мечом – и опрокинулся хромированный столик на колесах, рассыпав по стерильному кафелю инструменты. Веспов успел переместиться в воздухе так, чтобы избежать удара. Демон перекинул меч в левую.
– Полетай!.. Ты обезоружен, я вижу. С тела, которое ты оставил, но которое – пока – все еще твое, сняли крест. Поэтому я теперь достану тебя всегда, как только по-настоящему захочу. Дарю тебе последние несколько минут. В течение их ты можешь насладиться созерцанием вида собственных внутренностей. Они – последнее, что ты видишь здесь . А там – я заверяют тебя – все уже надлежащим образом приготовлено для встречи героя. Все, изгнанные тобою, очень хорошо тебя помнят и они собрались на праздник. О, как они хотят отомстить!..
Вдруг Веспов увидел Дайну. Боковым зрением. Она проступила из воздуха справа от него. Коленопреклоненная. Неподвижная.
На ней был белый плащ изгоняющего. Ее глаза были закрыты и губы у нее шевелились: Дайна совершала молитву. А руки у нее были согнуты в локтях и повернуты ладонями вверх.
И на ладонях у нее лежал меч!
И Арсений вспомнил: она звонила ему, она настойчиво у него выспрашивала – когда, на который именно час назначена операция? Дайна хотела знать. Для того, чтобы молиться за него в этот час. Быть с ним . И она молилась. Она была с Изгоняющим здесь, сейчас… вне тела своего и вдали от любых сомнений… Такая сила в молитве. Такая воля в молитве русского человека, сосредоточенной во единое острие! Душа ее была с Арсением здесь, а на теле Дайны был крест. И сила его преобразовалась в меч. И Дайна принесла этот меч на ладонях Веспову.
Арсений рассмеялся и протянул руку, чтобы взять меч. Едва ли даже он сейчас особенно удивился. Арсению казалось теперь, что ведь он изначально знал, что так все оно и будет. Она же не могла оставить его… нет, она не могла!
Сарга издал дикий вопль досады и гнева. Он распластался в воздухе и нанес удар, пытаясь отрубить Изгоняющему руку, тянущуюся к рукояти меча. Но демон опоздал: зазубрина серповидного клинка снесла лишь половину фаланги безымянного пальца Веспова.
Арсений не уронил меч. И даже не почувствовал, почти, боли. Он перекувырнулся в воздухе и сам теперь изготовился для удара. И демон отскочил прочь и сжался, топорща иглы, переливающиеся тусклым железным блеском. Он стал как будто бы меньше. Сарга излучал поток ненависти, страха и злобы, его трясло…
– Знаешь, бес, – проговорил изгоняющий, улыбнувшись. – Мужу, которого не оставила жена в несчастье… такому мужу, ты знаешь, очень везет в бою .
Сарга ответил на эту реплику серией лихорадочных слепых выпадов. Специалисты меча Востока назвали бы подобный прием, наверное «иглами дикобраза». С Арсением он оказался не особенно эффективен. Изгоняющий уклонялся легко, почти что шутя, или же отбивал, хотя и не без труда, летящий на него тяжкий серп.
Уверенность Арсения крепла. Сейчас – и это хорошо понимал изгоняющий – энергию сарги утраивают его досада, злоба и страх. Но именно они же вскоре заставят его совершить ошибку. (Практика экзорсизма предоставила Веспову возможность весьма хорошо изучить психологию преисподних тварей: у них боевой задор тверд, лишь если на стороне их явное преимущество, или покуда надеются они взять с налету или врасплох.)
Арсений опрокинулся набок, проводя косой рубящий, нацелившись по суставчатым ногам демона. Сарга успел подскочить и воспарил к потолку операционной, напоминая снизу огромного раскорячившегося паука. При этом демон вознес над головой клинок двумя лапами, намереваясь изо всех сил обрушить на Арсения его сверху – прием, известный у средневековых рыцарей как «удар орла». Но изгоняющий вышел из-под него скользящим и непредсказуемой траектории движением падающего листа – пребывание в астральном теле имело и свои преимущества.
Меч этой твари медлителен, – отметил он для себя с удовлетворением. – Не знаю, как в преисподней, где протекает ее основная жизнь, – а здесь и вне плотного тела я точно лучший боец!
И Веспов наносил удар за ударом, и сарга отступал, успевая едва парировать. Внезапно из всего тела демона – словно бы из каждой поры его – заструился дым. Широкая и черная клякса непроницаемого тумана растопырилась перед Весповым и сарга сокрылся за нею весь, как это делает океанская каракатица. Затем дым начал рассеиваться и Арсений увидел, что враг его отплывает в далекий правый верхний угол операционной, пятясь и с опаскою выставив перед собой меч. Сарга был явно измотан и стремился выиграть время, чтобы восстановить силы.
И вдруг Арсений увидел, что меч в руках у демона дрогнул. Сарга весь изогнулся дугою и отчаянно вертел головой. С его фасеточными глазами что-то творилось… что-то такое, что явно ему не нравилось!
И тут Арсений услышал крик Дайны:
– Рази! Скорее! В самое его сердце, если вообще оно есть у этой твари! Пока он тебя не видит…
Арсений понял тогда, что именно произошло. Сарга ретировался в тот самый угол, где в воздухе на коленях стояла Дайна, совершая молитву. Она заметила приближение демона и прянула вперед и впилась ногтями в его глаза, охватив страшную шипастую голову руками сзади. (Ох, Дайна, Дайна… я знаю, ты хотела как лучше!)
А в следующий миг все понял также сарга. Лишаясь нескольких фасеток своих стрекозиных глаз – он обретал вдруг победу, почти уже им упущенную. У порождения преисподней вновь появился шанс – и оно немедленно им воспользовалось. Молниеносный разворот – и демон оказался уже лицом к лицу с Дайной. Сарга приставил меч лезвием к ее горлу. И обернулся к Арсению, косясь и выпуская из щелей четырехчелюстной и беззубой пасти пузырящуюся слюну:
– Бросай меч!
Арсений был опрокинут внутренне. Он впал в какое-то странное оцепенение и он сделался, как будто, тупым… Столь резок был контраст меж ощущением победы, которую предвосхищал только что, и тем, что выпадало ему и Дайне теперь. (Я ничего не умею! Мне никогда не дорасти до Учителя! Я неудачник и те, кто со мной – страдают…)
– Брось меч, я тебе сказал! А то сейчас я перережу ей горло. А это ведь не ее тело – это ее душа, и значит ей грозит… смерть вторая! Об этой смерти сказано в Откровении Иоанна – священная для тебя книга, не так ли? – ты должен верить. Одно скользящее движение моего клинка – и ее душа отправится в такой Лабиринт, из которого вообще нет возврата… но где зато, странствуя, можно повстречать такие кошмары, каких еще не знали рожденные на земле – ни живые, ни мертвые… БРОСАЙ МЕЧ!
И пальцы руки Арсения разжались сами собою.
– Все, что угодно, бес. Я не пожертвую женой своей никогда, потому что мой Бог – Любовь! Ты видишь: я бросил меч.
Клинок Арсения лязгнул о плитки пола. Хирурги не увидали падения меча, разумеется, но они услышали звук. И вздрогнули от него, и одновременно повернули головы в направлении, откуда раздался звон. И Веспову было ясно: стоящие посреди разгромленной операционной чувствовали, что рядом с ними шел бой – противоборство каких-то сил. И пусть они не могли понимать – каких, что именно происходит, но постигали накал сражения тем глубинным инстинктом, который врожден мужчинам.
У изгоняющего вдруг родилась надежда, немыслимая почти. Он только что бросил меч, он выполнил требование врага, но, в сердце своем, конечно, еще не сдался. Он сконцентрировал энергию мысли, стараясь передать ею ассистенту Грицко – как если бы через молнию – посыл к действию.
Арсений уповал при этом на то, что пребывает сейчас вне тела физического, а значит – подобен призраку. Ведь к мысленному приказу призрака, бесплотного духа – обыкновенно бывают люди куда чувствительнее, чем к таковому же от себе подобных!
Грицко вдруг хищно пригнулся. И он перехватил скальпель, который все еще сжимал в пальцах, острием вниз: наподобие того, как вор держит финку. Неузнаваемый теперь ассистент закричал и прыгнул – и скальпель его вонзился в черную спору сарги, лежавшую на полу операционной .
И за единое мгновение тогда произошло многое.
Повылетели стекла в операционном этаже корпуса.
Вдруг лопнула труба теплопровода, что проходил около, и к небу поднялся султан пара.
Сиреневые огненные шары разлетелись в четырех направленьях от того места, где только что на кафельном полу был черный тор споры. И эти молнии продырявили стены комнаты, даже и не обрушив их – такова была сконцентрированная в них сила!
Один из фиолетовых шаров разорвался в воздухе прямо перед фасадом здания, и в свете ослепительной вспышки случайному прохожему показалось, что каменный Пантелеимон усмехнулся и грозно просверкнул взор его пред тем, как снова опустил его святой в свой ларец, полный целебных снадобий…
Арсения отбросило в какую-то бездну и его сознанье там померкло… но перед этим изгоняющий успел видеть: около горла Дайны нет больше клинка сарги.
– Как ваше самочувствие? – произнес Андреев, стараясь сохранять свой обычный вид профессора на обходе, то есть – уверенный, доброжелательный и чуть важный.
– Нор… мально, – еле разлепил губы Веспов. И постарался изобразить пальцами правой знак: все о’кей! И в этот миг обнаружил, что у него не хватает половины фаланги на безымянном.
Невольная гримаса боли не ускользнула от глаз хирурга, и тут же эти глаза вдруг сделались немного растерянными и без вины виноватыми.
– Это… – Андреев кашлянул, – почему-то бестеневая лампа упала во время операции… наверное, она задела, и вот – фаланга вашего безымянного пальца… Проверка крепления оборудования не проводилась уже сто лет… Вы можете, конечно же, подать в суд на клинику…
– Я знаю кое-что о суде, – произнес Арсений. – В Евангелии от Иоанна сказано: «слушающий слово Мое на суд не приходит». И… думается, что речено это обо всех добрых людях, которые исполняют свой долг, не обращая внимания ни на какие помехи. То есть вот о таких, как вы. И как другие работающие здесь, кого я успел узнать.
Тогда из-за спины профессора выступил, вдруг, ассистент Грицко. И он склонился над хитрою металлической койкой, на которой был простерт Веспов, и бережно пожал искалеченную его руку. При этом ординатор и студент-практикант, стоящие чуть поодаль, иронично переглянулись: ведь вот! – чего только отошедший после операции больной не городит!
– Я, знаете ли, формально даже как бы не христианин… – кашлянув, начал задумчиво говорить Андреев, – но, тем не менее…
– Вы – христианин , – с улыбкою произнесла Дайна, входя в палату.
20.10.2005 (редакция 29.12.2007)
Чудовище
Изнанку этой истории рассказал мой друг. Ее лицевую сторону освещала пресса, хотя и довольно скупо: явив набор телеграфных штампов, стандартный для нестандартных случаев. Но это было весьма немало для тех времен. Достаточно, чтобы на слуху стало имя человека, о котором пойдет здесь речь.
Талантливый художник, он мог бы обрести славу кистью, а не в результате роли в кровавой драме.
Но та и другая слава, увы, нередко гуляют об руку по этой земле…
Художник этот был родственник моего друга. Не только близкий по крови – друг мой принимал к сердцу все, касающееся его души, его жизни. Поэтому история потрясла его. И до сих пор он перечитывает со слезами на глазах некоторые письма, с ней связанные.
И даже он предпринял самостоятельное расследование, не удовлетворившись результатом официального. Была ли от сего польза? Трудно сказать. Мой друг обнаружил факты, которые ускользнули от внимания государственных органов. Или на которые, может быть, сознательно закрыли глаза. По соображениям незамысловатым и… не делающим особой чести.
Но безусловный вывод оказался все равно лишь один: история не из тех, которые позволяют надеяться объяснить всё .
Впрочем, родилась версия .
Что представляет она собой? Друг мой сопоставил открытые им нюансы – и факты общеизвестные. И у него сложилась концепция… некоторая гипотеза происшедшего. Она мне кажется глубже официальной. И она ближе к истине, вероятно, хотя и обязательно вызовет недоверие лиц, предпочитающих подход сугубо рационалистический.
Написанное ниже есть изложение сей гипотезы. События принадлежат недавнему еще прошлому, и действующим лицам я дал иные имена, чем в действительности. А также опускаю географические названия. История повлекла и так немало переживаний, и не имеет смысла причинять кому-либо дополнительное беспокойство.
Но суть свершившегося, мне думается, не должна быть замолчана.
Хотя бы надежды ради предостеречь людей, чье непомерно доверчивое, или, наоборот, безумно пренебрежительное обращение с Неизвестным готовит и для них итог столь же мрачный.
1
Поселок на берегу холодного моря являл собою, что называется, забытое Богом место. А к середине семидесятых годов ХХ века его практически выпустила из внимания также и советская власть. Единственный представитель закона – участковый инспектор, сержант – посещал удаленное селение хорошо, если раз в три месяца. Что было вполне понятно: добраться без проблем в эту глушь позволял ему, единственно, вертолет. Вот именно этим транспортом и пользовался сержант, подгадывая оказию.
Присутствие живьем власти, впрочем, не особо требовалось. Немногочисленное местное население придерживалось в основном древних, исконных своих обычаев. Не очень хорошо понимая, что, собственно, представляет собой «закон», а значит и не стремясь его особенно нарушать.
Поселок не был отрезан, впрочем, уж вовсе от всякой цивилизации. В нем размещалась школа, и коренные жители этим весьма гордились. Хотя такое их чувство могло существовать лишь при закрытых глазах на то, что в школе ощущалась хроническая нехватка учителей.
И вот однажды недостаток сей был восполнен.
Вдруг в этакую дыру заявился преподавать математику выпускник столичного института.
Деяния подобного рода, вы согласитесь, выглядят весьма странно. Да только он ведь и вообще был особой личностью, этот молодой человек, явивший любовь к тому, что на официальном языке тех времен именовалось энергичным словом периферия .
Он чуть прихрамывал. Глаза у него были небольшие и они жались, будто стыдливо, по сторонам его широкой выпуклой переносицы. Но это было обманчивое впечатление, что стыдливо. В определенные мгновенья згляд этих глаз – немигающих и почти бесцветных – вдруг вспыхивал пронизывающе и цепко. А в следующий миг погасал, оказываясь невыразительным, ускользающим… И даже приходило невольно подмечающему такое сравнение в готическом стиле, слегка тревожащее: зверь прыгнул из засады и сразу скрылся, убегая с добычей…
В глухом поселке чего только не болтали об этом новеньком. Что будто бы преподавательская работа, на самом деле, ему не в радость. Что, будучи еще студентом, он сделал какое-то выдающееся изобретение, да не дали ему хода. И молодой человек обиделся. И не единственная была то его обида: заканчивал новомодный кибернетический факультет – надеялся, что оставят на кафедре… а был распределен в школу. И вроде как тогда и сочинил заявление, что не в столичной школе он желает служить, а героически намерен преподавать в глубинке, где-нибудь в Приполярье. Как будто бы стремился этим доказать что-то. Или же кого-нибудь устыдить… кто поймет? Оригинальное было у него имя: Альфий .
Ученики его недолюбливали. Дразнили и «доставали» всячески, и не так беззлобно, как это обыкновенно подначивают подростки учителей.
Хотя по внешнему виду, впрочем, ничто особенно и не выбивалось за рамки тривиальных подколок.
Но, тем не менее, взгляд преподавателя, когда останавливался на шалуне-обидчике, был серьезен. И словно этот взгляд говорил: я запомню .
Да, к Альфию не пылали симпатией. Но полного единодушия в этом, однако, не наблюдалось. Была одна восьмиклассница… Су э ни. (Надеюсь, это начертание правильно передает местное, непривычное слуху имя.) Когда заходила речь о новом учителе, от нее – единственной – можно было услышать: «он же не виноват, что хромой». И если случалось так, что урок Суэни у Альфия был последним, учитель провожал ее до дому. И они шли под руку. И Альфий преображался. И даже неприятная хромота его становилась размеренной и значительной, словно бы специально подчеркивающей особость его персоны. Преподаватель обретал вид надменный, и получалось, что будто б не Суэни разделяет общество его лишь затем, чтобы он не чувствовал себя вовсе уж одиноко, а все наоборот: это он, Альфий, ей снисходительно позволяет.
Талантливый художник, он мог бы обрести славу кистью, а не в результате роли в кровавой драме.
Но та и другая слава, увы, нередко гуляют об руку по этой земле…
Художник этот был родственник моего друга. Не только близкий по крови – друг мой принимал к сердцу все, касающееся его души, его жизни. Поэтому история потрясла его. И до сих пор он перечитывает со слезами на глазах некоторые письма, с ней связанные.
И даже он предпринял самостоятельное расследование, не удовлетворившись результатом официального. Была ли от сего польза? Трудно сказать. Мой друг обнаружил факты, которые ускользнули от внимания государственных органов. Или на которые, может быть, сознательно закрыли глаза. По соображениям незамысловатым и… не делающим особой чести.
Но безусловный вывод оказался все равно лишь один: история не из тех, которые позволяют надеяться объяснить всё .
Впрочем, родилась версия .
Что представляет она собой? Друг мой сопоставил открытые им нюансы – и факты общеизвестные. И у него сложилась концепция… некоторая гипотеза происшедшего. Она мне кажется глубже официальной. И она ближе к истине, вероятно, хотя и обязательно вызовет недоверие лиц, предпочитающих подход сугубо рационалистический.
Написанное ниже есть изложение сей гипотезы. События принадлежат недавнему еще прошлому, и действующим лицам я дал иные имена, чем в действительности. А также опускаю географические названия. История повлекла и так немало переживаний, и не имеет смысла причинять кому-либо дополнительное беспокойство.
Но суть свершившегося, мне думается, не должна быть замолчана.
Хотя бы надежды ради предостеречь людей, чье непомерно доверчивое, или, наоборот, безумно пренебрежительное обращение с Неизвестным готовит и для них итог столь же мрачный.
1
Поселок на берегу холодного моря являл собою, что называется, забытое Богом место. А к середине семидесятых годов ХХ века его практически выпустила из внимания также и советская власть. Единственный представитель закона – участковый инспектор, сержант – посещал удаленное селение хорошо, если раз в три месяца. Что было вполне понятно: добраться без проблем в эту глушь позволял ему, единственно, вертолет. Вот именно этим транспортом и пользовался сержант, подгадывая оказию.
Присутствие живьем власти, впрочем, не особо требовалось. Немногочисленное местное население придерживалось в основном древних, исконных своих обычаев. Не очень хорошо понимая, что, собственно, представляет собой «закон», а значит и не стремясь его особенно нарушать.
Поселок не был отрезан, впрочем, уж вовсе от всякой цивилизации. В нем размещалась школа, и коренные жители этим весьма гордились. Хотя такое их чувство могло существовать лишь при закрытых глазах на то, что в школе ощущалась хроническая нехватка учителей.
И вот однажды недостаток сей был восполнен.
Вдруг в этакую дыру заявился преподавать математику выпускник столичного института.
Деяния подобного рода, вы согласитесь, выглядят весьма странно. Да только он ведь и вообще был особой личностью, этот молодой человек, явивший любовь к тому, что на официальном языке тех времен именовалось энергичным словом периферия .
Он чуть прихрамывал. Глаза у него были небольшие и они жались, будто стыдливо, по сторонам его широкой выпуклой переносицы. Но это было обманчивое впечатление, что стыдливо. В определенные мгновенья згляд этих глаз – немигающих и почти бесцветных – вдруг вспыхивал пронизывающе и цепко. А в следующий миг погасал, оказываясь невыразительным, ускользающим… И даже приходило невольно подмечающему такое сравнение в готическом стиле, слегка тревожащее: зверь прыгнул из засады и сразу скрылся, убегая с добычей…
В глухом поселке чего только не болтали об этом новеньком. Что будто бы преподавательская работа, на самом деле, ему не в радость. Что, будучи еще студентом, он сделал какое-то выдающееся изобретение, да не дали ему хода. И молодой человек обиделся. И не единственная была то его обида: заканчивал новомодный кибернетический факультет – надеялся, что оставят на кафедре… а был распределен в школу. И вроде как тогда и сочинил заявление, что не в столичной школе он желает служить, а героически намерен преподавать в глубинке, где-нибудь в Приполярье. Как будто бы стремился этим доказать что-то. Или же кого-нибудь устыдить… кто поймет? Оригинальное было у него имя: Альфий .
Ученики его недолюбливали. Дразнили и «доставали» всячески, и не так беззлобно, как это обыкновенно подначивают подростки учителей.
Хотя по внешнему виду, впрочем, ничто особенно и не выбивалось за рамки тривиальных подколок.
Но, тем не менее, взгляд преподавателя, когда останавливался на шалуне-обидчике, был серьезен. И словно этот взгляд говорил: я запомню .
Да, к Альфию не пылали симпатией. Но полного единодушия в этом, однако, не наблюдалось. Была одна восьмиклассница… Су э ни. (Надеюсь, это начертание правильно передает местное, непривычное слуху имя.) Когда заходила речь о новом учителе, от нее – единственной – можно было услышать: «он же не виноват, что хромой». И если случалось так, что урок Суэни у Альфия был последним, учитель провожал ее до дому. И они шли под руку. И Альфий преображался. И даже неприятная хромота его становилась размеренной и значительной, словно бы специально подчеркивающей особость его персоны. Преподаватель обретал вид надменный, и получалось, что будто б не Суэни разделяет общество его лишь затем, чтобы он не чувствовал себя вовсе уж одиноко, а все наоборот: это он, Альфий, ей снисходительно позволяет.