Астраханцев Александр. Антимужчина (сборник)

   – Да, конечно, Эдуард Семенович, запишите меня в свою партию!.. – А, едучи потом домой, тихо улыбалась самой себе; внешне Дюжиков не произвел на нее ровно никакого впечатления, однако… Ей уже не терпелось поработать над их учредительными документами, и не только из-за заработка: что-то в этой ситуации ее заинтриговывало!

16

   В те годы мы с моей мамой, как, наверное, и многие наши соотечественники, еще не успевшие оглохнуть от бесконечной политической телеболтовни, от взвизгов эстрадных див, от наглой и назойливой телерекламы и бесконечной череды трагических событий, рьяно и простодушно следили за политической жизнью страны и, естественно, знали о существовании в Москве НДПР. Даже, помнится, «болели» за нее. Почему за нее? Да потому что основатели ее не были ни премьер-министрами, ни просто министрами, не справившимися с работой, а потому вытуренными из правительства и, тем не менее, имеющими непомерные амбиции, ни коммунистами, жаждавшими реванша, ни известными режиссерами и артистами, идущими в политику, чтобы стать еще более известными, ни площадными демагогами, сделавшими себе имя на митингах, клеймя всё, чего ни касался их взгляд. Руководителями НДПР были, как нам казалось, вполне порядочные люди (хотя мир давно и упорно твердит о сомнительной порядочности любого политика). Впрочем, мы с ней судили об НДПР еще и потому, что с этой партией связал себя наш местный политик Воронцов.
   Сам Вячеслав Аркадьевич Воронцов к тому времени уже был личностью, в нашем городе известной. Чем? Ну, во-первых, хотя бы тем, что это человек не без мужского шарма (я бы даже сказала, обаяния), что для женщин обстоятельство не просто немаловажное, а первостепенное: довольно стройный, несмотря на свои «за пятьдесят», мужчина с тонким лицом, открытым взглядом, высоким лбом и густой темной шевелюрой с проседью, и при этом – элегантно всегда одет: превосходный костюм, белоснежная сорочка, подобранный в тон галстук… Он умел свободно и с достоинством держаться и просто, умно и аргументированно говорить.
   Когда Перестройка вытолкнула его на политическую арену, его тотчас приметили и начали баловать своим вниманием журналисты. Точнее – молодые журналистки: не они ли, склонные к нагнетанию нервозности, истерии и собственных фантазий, вместо того чтобы давать реальную информацию, делали ему имя, когда, быстренько разобравшись с его политической физиономией, ловко потом перескакивали на его личность, назойливо выпытывая: уж не носитель ли он небезызвестной графской фамилии – очень заметны в нем повадки породистого человека?.. И он, не отрицая этого предположения совсем, отвечал уклончиво, что скорее «да», чем «нет», но, поскольку доказательств своего происхождения предоставить не в состоянии, предпочитает обходиться собственными возможностями, не взывая к помощи предков.

* * *

   Давным-давно, окончив МГУ с профессией, весьма далекой от политики – «радиофизика», – он приехал в наш город, начав работать в одном из наших НИИ с уклоном в «оборонку», и дела его там шли настолько успешно, что к началу Перестройки он был уже доктором технических наук, заведовал лабораторией, и, кажется, этот статус отнюдь не был для него пределом.
   Однако с начала Перестройки он не без юношеского задора воспринял веяния перемен и, насидевшись в своем слегка протухшем от затхловатой атмосферы НИИ с уклоном в «оборонку», начал проповедовать там весьма скромные демократические принципы выборности институтского руководства, за что был незамедлительно изгнан из завлабов и вообще из института – с военными во все времена шутки плохи… Он жаловался на эту несправедливость в вышестоящие инстанции и судился с дирекцией, но судебные тяжбы – дело изматывающее, требующее бездны времени и терпения.
   Без денег он, разумеется, не сидел, поскольку еще читал лекции в университете и где-то кого-то консультировал, но, оставшись без лаборатории, настолько, видимо, почувствовал эйфорию свободы и так увлекся политикой, что стал хаживать на митинги и даже выступать там, довольно умеренно сетуя на коммунистов и проповедуя демократические нормы жизни.
   Однако коммунисты, еще крепко державшие тогда бразды правления в нашем городе, изгнали его со всех работ, надеясь, видимо, таким путем образумить: чтобы хорошо усвоил, из чьих рук кормится, и не надеялся, что доктору наук все может сойти. Это там, в Москве, им многое дозволено, а здесь свои порядки: здесь хоть лопни – ни до кого из ваших распрозападных защитников не докричишься и, как говаривал господин Гоголь, хоть три года скачи – до границ не доскачешь: кругом только она и она, родимая Русь.
   А он взял тогда и ушел в дворники: из элиты – да что там элиты: из ученой аристократии! – демонстративно подался в пролетарии и этим своим поступком ужасно гордился. А поскольку дворницкая работа исполнялась ранним утром, то остальной день у него был свободен. Тут-то он и увлекся политикой всерьез, на стороне, разумеется, демократических сил, весьма скромных у нас, представлявших тогда собою тесно сбившуюся кучку из нескольких интеллигентов, травимых партийной прессой.
   Он активно защищался сам и защищал других, выступал на митингах, давал скандальные по тем временам интервью в печати и, поскольку умел хорошо говорить – стал, пожалуй, одним из первых в городе демократов. И потому, как только были объявлены свободные выборы в Государственную думу, сразу включился в борьбу за депутатское место как независимый кандидат. Однако кампанию проиграл: оказалось в ходе предвыборной гонки, что у него нет ни четкой программы, ни политического опыта, то бишь умения собирать и сколачивать единомышленников: типичный интеллигент-одиночка, – ни просто опыта длительной борьбы, в которой надо уметь, ни на один день не расслабляясь, медленно, но упорно набирать сторонников – как шахматист набирает очки в матче, расчетливо и терпеливо выигрывая партию за партией. Его обошел единственный серьезный соперник, коммунист, личность куда менее яркая, но энергичная и неутомимая, поддерживаемая к тому же бесчисленным «электоратом» соратников, ветеранов и пенсионеров… Зато, в компенсацию за поражение там, Воронцов, набрав очки в предыдущей предвыборной гонке, сравнительно легко прошел в Областную думу. С той поры он полностью связал свою судьбу с политикой.
   Он, видимо, не потерял надежды добиться депутатства в Госдуме на следующих выборах, но понял, что одиночке в политике делать нечего, а потому, как только обосновался в Областной думе – решил готовить себе основательную базу для будущей предвыборной кампании; этой базой должна была стать политическая партия.
   Он не стал основывать собственную «карманную» партию, а примкнул к уже существующей. Взвесив все «за» и «против» десятка более-менее известных, он выбрал народно-демократическую – самую неприметную.
   На наш провинциальный взгляд, все они отличались лишь названиями да скандально известными именами лидеров; программы их – будто написанные под копирку! – ничем не отличались: достойный уровень жизни трудящихся, поддержка медицины и образования, детства и материнства, ветеранов и пенсионеров. Можно подумать, кто-то из политиков осмелится высказаться против подобной программы!
   Подозреваю, что Воронцов остановил свой выбор на НДПР из простого соображения: все остальные уже имели у нас в городе свои отделения; став основателем нового, он автоматически становился его партийным лидером…
   Ну, а бывший комсомольский функционер Эдик Дюжиков?.. Хоть он и заверил Воронцова, что вышел из компартии по идеологическим мотивам (господи, да «по идеологическим мотивам» из нее выходили тогда миллионами; только непонятно, по каким мотивам они в нее вступали?), сам Воронцов, видимо, прекрасно понимал «мотивы» Дюжикова: молодой человек, цепкий, но безвестный, ищет себе нишу в политической жизни, рвется в борьбу за место под солнцем, однако в рядах местных вождей компартии, согнанных с командных должностей, стало тесно, и у молодого человека там – никаких шансов, а тут Воронцов подвернулся, и молодой человек решает поставить на него, попробовать себя в демократах, пристроившись в кильватер к одинокому политику хоть и с небольшим, но уже – именем. Да будь на месте Воронцова сам дьявол, была бы лишь возможность пробиться вслед за ним – Дюжиков рискнул бы, поставил на дьявола: на этого еще надежней!..
   Так практичный Дюжиков в тот день оказался в университете: с теми денежными крохами, что собрали вскладчину, рассчитывать на классного юриста не приходилось…
   А энергичная Катя заказанную работу сделала всего за три дня. Осталось подписать документы учредителям и утвердить в юридическом управлении. Задержка оказалась за Воронцовым – он был в отъезде, в Москве.

17

   И вот сидим вечером с мамой, ужинаем не спеша, и тут – заливистый, нетерпеливый звонок в дверь. Так звонит только Катя – никак невозможно ее от этих сумасшедших звонков отучить, и чем длиннее трель, тем, значит, больше Катя нагружена впечатлениями и нетерпеливее жаждет общения.
   – Иди, встречай подопечную, – усмехается мама.
   Иду открыть… На пороге – Катя в своих пышных мехах, запорошенная снегом, румяная с холода; в полумраке прихожей возбужденно блестят ее глаза:
   – Можно, Таечка, на минутку? Не помешала?
   – Хватит глупых вопросов! Раздевайся!
   Дважды ее просить не надо: сумку – на пол, шапку, шубу и сапоги – долой, и прямиком на знакомую ей с детства кухню; чмок маму в щеку:
   – Здравствуйте, милая Варвара Никитична!
   – Ой, Катюша, какая ты ледяная! Будешь ужинать?
   – Честно говоря, буду! – признается Катя, бесцеремонно плюхаясь на стул, точно зная, что ее здесь накормят и напоят чаем и что ее здесь любят, независимо от того, злая она или печальная, веселая или колючая.
   Мама, зная ее аппетит, накладывает ей полную тарелку того, чего нам с ней обеим хватает утром на целый завтрак.
   – Ладно, девочки, я пошла, у меня дела, – говорит мама, догадываясь, что Катя – с ворохом горячих новостей, и деликатно оставляя нас вдвоем.
   Катя сидит, полуприкрыв глаза и тихо улыбаясь, внутренне оттаивая в тепле и тишине кухни, и я не мешаю ей – знаю, как ей всегда, с детства, нравится сидеть здесь, даже на том же стуле… А странная улыбка так и не сходит с ее лица. Машинально она берет вилку и начинает торопливо есть, но вдруг отшвыривает ее и разряжается:
   – Слушай, а ведь я влюбилась!.. Втрескалась вдрабадан!
   – В кого опять?
   – Да почему «опять»-то? – возмущается она. – Я, между прочим, в последний раз была влюблена… та-ак, – она на секунду задумалась, – да, тринадцать лет назад! И знаешь, в кого?
   – В Игоря, наверное? – сообразила я, судя по арифметике.
   – Конечно!.. О-ох, что-то будет! Что-то, чувствую, будет!
   – Да в кого хоть – объясни толком?
   – В Воронцова – в кого же еще!
   – М-да-а, – произнесла я нечто бессмысленное и усмехнулась: эка невидаль – да в него влюблены в городе сто тысяч женщин, не меньше, и добавила, чтобы охладить ее: – Ну что ж, будешь сто тысяч первой.
   – И пусть буду! Плевать! – запальчиво отрезала она.
   – Но ведь ему, по-моему, далеко за пятьдесят?
   – Он мужчина без возраста!.. У него такой товарный вид! – выразилась она в полном соответствии со своим рыночным лексиконом.
   – И когда успела? – спросила я, понимая, что не миновать сегодня истории ее страсти, и готовая слушать – мне спешить некуда.
   – Представь себе: не далее как сегодня утром даже не были знакомы! – Выплеснув главное, Катя вспомнила, наконец, о своей тарелке и взялась снова работать вилкой, продолжая отрешенно улыбаться, а затем продолжила, уже спокойнее: – Так пафосно всё было, когда встретились: «Слышал, слышал о вас, Екатерина Васильевна! Очень приятно, весьма признателен!» – А как всмотрелся в меня – глазки заблестели, расчирикался и чуть ли ножкой не шаркнул: «О, да вы хороши! Вы прелестны!» Потом давай бумаги смотреть, которые я составила, а я постаралась: подготовила так, что комар носа не подточит. Прочитал их внимательно, и – ни одного замечания! Даже удивился – решил, видно, что раз я «прелестна», значит, у меня мякина в голове!.. Потом поехали в управление юстиции – утверждать документы; он берет меня с собой: вдруг замечания будут? И там – ни одного замечания! На вопросы отвечала только я – ему и пикнуть не дала. Он не ожидал такого, даже уважением ко мне проникся!.. Потом пошли пешком по городу. И всё говорили, говорили…
   – О чем же вы говорили?
   – Да обо всем… Спрашивал, какое у меня образование, где работала, какие планы… Слушай, Тайка, у тебя японская поэзия есть?
   – Зачем?
   – Прикинь: он японскую поэзию любит – стихи мне читал! Он столько знает!.. Босой, или Басёй – есть такой?
   – Басё. Ну, есть.
   – Ой, дай почитать!.. И всё-всё мне про них расскажешь, а то я дура-дурой рядом с ним!.. У меня такое ощущение, что я всю жизнь его любила!
   – Поздравляю! – рассмеялась я, а сама подумала: ну что ж, и на старуху бывает проруха – так отчего ж этакая любовь не может навалиться на Катю? Да если при этом еще гипноз имени, как у Воронцова!.. Правда, у Кати на этот счет закавыка: столько выдано деклараций о несостоятельности мужского пола – а тут нате вам! Потому я и позволила себе чуточку посмеяться:
   – Думаю, у тебя это пройдет легче, чем насморк. Но рада, что ты втюрилась: оказывается, твое презрение к мужчинам – миф?
   – Я не перестала их презирать! – яростно возразила она. – Как были, так и остались козлами, но Вячеслав Аркадьич – другое дело: это такая лапочка! Мне даже неважно, мужчина он или уже нет?.. – И она принялась описывать мне все его прелести: какая благородная седина у него в волосах да какие печальные и одновременно внимательные, всё понимающие глаза, какое усталое лицо с ямочками на щеках, которые хочется гладить ладонями и целовать, да какой у него бархатный, с необыкновенной гибкостью интонаций хрипловатый голос усталого человека, которому приходится много говорить и убеждать – и в то же время какая в этом человеке твердость, какая страстность; такого можно слушать и слушать, не перебивая, не возражая… Катя не просто рассказывала о нем – она пела гимн человеку, и он у нее оказывался отнюдь не «козлом», не «шлаком», не «дерьмом», а существом иного, небесного порядка. И – только по имени-отчеству, которые звучали в ее устах музыкальным рефреном…
   – Уж не силишься ли ты убедить себя, что влюблена? – смеюсь я.
   – Мне доставляет удовольствие говорить о нем! – возмутилась она мною. – Я его люблю, и вот увидишь – он будет моим!
   – Знаешь что, дорогуша? – говорю ей тогда, уже серьезно. – У тебя муж есть – катись-ка к нему! И у Воронцова, между прочим, есть жена и дети.
   – Не собираюсь я его отбивать – просто затащу в постель и побуду!
   – Да он, поди, уж и не мужчина вовсе…что ты с ним делать будешь?
   – Как что? Отогрею и отпущу: беги к женушке!.. А, может, и способен на что-то – так расшевелю!
   Тут уж я совсем рассердилась:
   – Ох, и пустая ты голова! У самой скоро седина полезет, юрфак надо заканчивать, карьеру делать, муж дома ждет, дочка тебя догоняет – а ты!.. Неужели не понимаешь, что и себе, и Воронцову жизнь испортишь – это же скандал на весь город: слишком он заметная личность! Я думала, ты поумнела…
   Но эту влюбленную дуру разубедить было не в силах:
   – Нет, Тайка, я себя знаю, – с фатальной безнадежностью покачала она головой. – Вот увидишь, Воронцов будет моим! – И мне показалось на секунду, что она страшится собственной решимости.

* * *

   После того вечера ее не было у меня недели три; даже не звонила – будто забыла про меня с этими страстями. И я ей не звонила, успокаивая себя: значит, слава Богу, горячих новостей нет, хвастаться нечем. Хотя и была озабочена этой ее влюбленностью: вечно всё у нее не как у людей – нелепо да навыворот; и не дает ей это счастья – лишь ожесточает.
   Но без ее вестей меня мучило и глупое любопытство: получилось у нее что-нибудь с предметом воздыханий или нет? Ловила себя на том, что это неопределенное «что-то» – чисто в моем духе; сама-то она этой неопределенности не потерпит, ее удовлетворит лишь конкретная цель: затащить предмет воздыханий в постель; тем и кончится – не может быть иначе у этой агрессивной и не ахти какой разборчивой женщины: что ей стоит влюбить в себя занятого и слегка утомленного жизнью и политикой человека? Мне его было даже немного жаль: клюнет ведь, а потом – одним разочарованием больше. И меньше одним доверчивым, добрым человеком… Впрочем, ну вас всех: взрослые люди – разбирайтесь сами!..
   И вот, наконец, заявляется она, и вид у нее – отнюдь не торжествующий. Я, только глянув на нее, сразу поняла: не так, значит, все просто. Видя, что победных реляций не будет, не утерпела – съязвила:
   – Как успехи на любовном фронте?
   Катя молча разделась, прошла на кухню, села на свое место.
   – Или уже разлюбила? – продолжала я подначивать, заваривая чай.
   Катя тянет паузу. И только когда чай заварен и разлит по чашкам и мы сидим одна против другой, сделав по первому глотку и впившись друг в дружку глазами она нарушила молчание торжествующей фразой:
   – Представь себе: он предложил мне работать секретарем-референтом!
   – Что это такое? – не поняла я.
   – Обязанности р-разные, – не очень уверенно ответила она. – Главным образом, помогать составлять юридически выверенные документы, статьи, буклеты для партии. Юридически обосновывать законопроекты, которые он будет вносить в Областную и Государственную думу. Готовить возражения на чужие законопроекты.
   – А как же диплом?
   – Они не будут меня слишком загружать; да и зарплата копеечная; работа – на дому. А там видно будет… Воронцов предлагает подумать о работе у них после защиты.
   – Катя, но это же несерьезно: секретарем, да еще – за копейки!
   – Он обещает, что к тому времени у них будут и деньги, и офис с телефоном. Им нужен толковый штатный работник, и я для этого очень даже подхожу! – с гордостью заявила она.
   – Да-а, любовь действительно двигает горами! – рассмеялась я.
   – Это что, насмешка? – подозрительно всмотрелась она в меня. – Но я не сказала главного! Так вот, оказывается, он женат второй раз! Носитесь с ним, а он – многоженец!
   – Ну, во-первых, не мы, а ты сама с ним носишься, – сурово возразила я. – А, во-вторых, тебе не стыдно собирать сплетни?
   – Я – юрист, – для меня это не сплетни, а информация!
   – И что из того, что женат второй раз?
   – Значит, я имею на него такое же право, как и она!
   – Что, это право в ваших учебниках записано?
   – Не иронизируй!.. Первая жена Богом дана – это классика, и есть повод для развода или нет – а неси кару и не прыгай!.. Нет, я его у нее уведу!
   – Совсем рехнулась баба! У тебя Игорь есть – ведь получается, ты ему тоже Богом дана?
   – Я – женщина, мне можно выбирать! Сколько, в самом деле, мне терпеть это убожество? Пускай другая берет и тащит его на себе!
   – Знаешь что? – заявила я ей. – Если ты вздумаешь разбить семьи, свою и Воронцова, я с тобой больше не дружу!
   – Это что же? Выходит, я должна менять его на тебя? Достойную же ты мену предлагаешь!.. Но учти: для меня мое счастье – дороже!
   – Ну, иди и меняй! Но знай: счастье на чужих несчастьях не строится!
   – И пойду! – Ни секунды не колеблясь, она встала и тотчас ушла, хлопнув дверью. И я не остановила ее. А когда она ушла, произвела тщательный анализ наших с ней отношений и ее стихийных закидонов по отношению ко мне… Может, и глупо получилось: надо было, наверное, на правах старой подруги набраться терпения попробовать ее вразумить? Но она меня уже достала – в конце концов, и у меня есть самолюбие; имею я право в кои веки воспользоваться им, тем более – в мнениях принципиальных?
   А, с другой стороны, я подумала: да ведь там игра идет, и – с крупными ставками: кто – кого? И Катю в игре охватил азарт: доводов не слышит… Заглотит его эта, без царя в голове, не отягощенная моральными правилами мегера, как щука – карася, и не икнется ей оттого, что всё у обоих полетит кувырком: семьи, детские судьбы, карьеры, – заглотит, переварит и… и ведь не успокоится, пока не заглотит: не по ней – сидеть, сложа руки и томно вздыхать! В секретари влезть успела…
   А потом думаю: да ведь уже три недели прошло, как она бросилась исполнять свой план, чуть ли не клянясь, что стоит ей шевельнуть пальцем – и Воронцов в кармане. Три недели!.. А ведь в любовных делах все решается даже не днями – минутами: горячий взгляд, случайное слово, душевный порыв… Хотя кто знает… Я даже заподозрила: уж не сам ли он ведет с ней игру, ловя ее на ее же порыве?.. Так что еще неизвестно, кто там игрок, а кто – жертва! Выстоит наш славный политик – или нет? Во всяком случае, хороший тест на интеллект и стойкость ему предстоит…
   Мне-то бы как подруге подсказать ей, чтоб хоть не кидалась безрассудно: поймают на крючок, как рыбешку, – да только ведь, с моими-то подсказками, это уже не поединок будет, а облава с красными флажками.
   И, потом, мне надо было еще характер выдержать.

18

   Прошел февраль, март, апрель, уже и долгие майские праздники пролетели, а мы с ней так и не встречались, не перезванивались, даже не сталкивались случайно в университете, благо наши факультеты в разных корпусах. Да ей, видно, и некогда было разгуливать по корпусам – слишком много на нее тогда навалилось: дипломная работа, какое-то там секретарство в горячо любимой партии, да еще задача уложить с собой Воронцова.
   Только не слышно, чтобы у него что-то в личной жизни изменилось: уж слухи-то бы, как ни осторожничай, поползли; мимо журналистской братии такой сногсшибательной новости не проскочить – обмусолят…
   Но наше университетское пространство настолько тесно, что, находясь в нем, невозможно хоть время от времени не сталкиваться нос к носу. Так что и мы с Катей однажды – кажется, уже в середине мая – столкнулись в одном из коридоров: не разойтись.
   – Приве-ет! – улыбаясь во весь рот, остановилась она передо мной.
   – Привет, – сдержанно, но отнюдь не холодно, готовая к продолжению диалога, ответила я.
   – Чего не спросишь, как у меня дела? – продолжает она улыбаться.
   – Ну, и как? – спросила я.
   – Поздравь: только что свалила госэкзамен по специальности! На пятерку! – ее распирало от ликования.
   – Поздравляю, – улыбнулась я ей.
   – Через неделю еще один, и всё. А еще через неделю – защита дипломной. Придешь?.. Приходи, Тая, а?
   – Ну что ж, раз зовешь – приду, – пообещала я, продолжая улыбаться – уж больно смешил меня ее задор: вот, мол, я какая – добилась своего, и у меня теперь будет университетский диплом! – и в то же время робость: а вдруг не признаю ее за ровню? – а потому, чтобы уж не дразнить ее, добавила, окончательно рассмеявшись: – Конечно же, обязательно приду за тебя поболеть!
   – Тайка, милая, знала бы ты, как я по тебе соскучилась! – прямо-таки взревела она радостно, дождавшись моего смеха, и не удержалась – порывисто распахнула объятия и с неимоверной силой стиснула меня. – Не дуйся, не сердись – не стоят они наших с тобой отношений!
   – Катька, ну что за телячьи нежности! – совсем как прежде попеняла я ей, бесцеремонно отталкивая от себя. – Ты обедала? Пойдем-ка лучше пообедаем, да расскажешь о своих делах!
   – Да я… в библиотеку: сдать вот, – замялась она, хлопнув по туго набитой сумке. – Ах, ладно, пойдем! – махнула она рукой, зная, куда я ее зову: я иногда приглашала ее обедать в преподавательской столовой, где лучше готовят, чище обслуживают и нет толкучки, и она охотно принимала мои приглашения… И уже когда сидели за столиком, я не преминула спросить ее:
   – Ну, и как поживает господин Воронцов?
   – Да поживает, – ответила Катя, взглянув на меня испытующе, давая понять, что мой вопрос – провокация. – Тебя, видно, интересует, сплю ли я с ним? Успокойся: всё пока на прежних местах.
   – Поня-атно, – удовлетворенно кивнула я головой.
   – Что тебе понятно? – вскинулась она.
   – Понятно, что у разумных людей разум берет верх над чувствами, – успокоила я ее.
   – Ничего тебе непонятно! – все с тем же раздражением продолжила она; однако по мере развития нашего диалога тон ее менялся: место раздражения начинало занимать вдохновение: – Там, Тайка, такая жизнь, такая игра идет, что, в самом деле, некогда заниматься глупостями!..
   – Ты меня интригуешь… Что же это за игра такая?
   – Пока что не могу тебе все сказать… Одним словом, Воронцов вовлек в партию бизнесмена Иваницкого; Роберт Самойлович – слыхала про такого?
   – Не сподобилась.
   – Да ты что! Его весь город знает: это такой крутой миллионер!
   – И что же этот Иваницкий?
   – Он – ученик Воронцов, кандидат наук, работал вместе с ним в оборонке, – зачастила, увлекаясь, Катя. – Только, как началась Перестройка, пошел в бизнес и создал фирму сотовой связи: золотое, в общем, дно! И дает теперь деньги на партию! – Катя перешла на шепот и наклонилась близко ко мне – ей не терпелось выложить свои секретные новости, и ее горячий шепот обжигал мне ухо: – Так что Воронцов, – продолжала она, – уже открыл партийный офис с телефоном и телетайпом и предложил мне там сидеть, причем – с неплохим окладом: он меня ценит!
   – Но ты уже юрист – переросла, думаю, секретаря на побегушках?
   – Ах, ничего ты не понимаешь, или я тебе не все сказала?.. В общем, вижу, что нужна ему, и начала торговаться: нынче ведь всеобщий торг идет, вот и я тоже! Одним словом, секретарем я – по совместительству. А, кроме того, иду юристом в фирму Иваницкого – по рекомендации Воронцова! Как тебе это, а? – Катин голос торжествовал.
   – Н-ну, это уже кое-что, – согласилась я; это и в самом деле было здорово: в наше-то время, когда молодые специалисты рыщут в поисках работы, у нее их – целых две. – А это – не вилами на воде?
   – Да я уже две недели, как у Воронцова сижу! Все делаю: на звонки отвечаю, разъясняю цели партии, даже дискуссии веду по телефону!.. Прикинь, уже всех друзей и подруг вовлекла в партию – у Дюжикова и то столько вовлеченных нет! Ты одна у меня не вовлеченная.
   – Не дождешься.
   – Дождусь! Мне, Тайка, нужно количество вовлеченных, и ты меня должна выручить!.. А к Иваницкому пойду сразу, как защищусь.