Страница:
Я слушала ее, а сама озиралась: ожидались гости, а стол не готов: не в ее это правилах. Предложила ей свою помощь, но она меня одернула:
– Сядь и не дергайся! Имею я право в кои веки с тобой поболтать? Сейчас придет Игорь и все сделает!
На моем лице, видимо, появилось недоумение, потому что она начала оправдываться:
– Не смотри на меня как на преступницу – он мне постоянно помогает, а сегодня вообще наказал ничего не делать!.. Поверь: он любит готовку и хорошо это умеет – чего я буду ему мешать? У него и книжки по кулинарии есть, он их изучает! Да я ему там все подготовила!..
Ну и ладно; я ведь гостья: что скажут, то и делаю, где посадят, там и сижу… А Кате выговориться надо, вот и не отпускала ни на шаг…
Во-первых, она принялась жаловаться мне: когда ее начальник участка уходил на повышение, на его место прочили ее, она готовилась к этому, ждала, надеялась, а когда поняли, что беременна – нашли другого. Мне-то это понятно: какой начальник из беременной женщины? Но Катина натура мириться с этим не желала; ей было нестерпимо обидно, что ее обошел какой-то молодой хлыщ и колебались ее глобальные жизненные планы.
Во-вторых, у нее давно прошел восторг по поводу своей комнаты; вдвоем уже тесно, а каково будет втроем? Да, им, когда женились, обещали квартиру – правда, туманно, а когда коснулось дела, то, оказывается, нигде это обещание не записано, и теперь поди доказывай, кто и что обещал!.. А очередь, в которой она состоит, не движется – без конца лезут какие-то внеочередники «с лохматой рукой», а на Игоря – никакой надежды: не боец!
Я вступилась за него: ей бы радоваться, что Игорь – такой мягкий, интеллигентный человек; горлохватов и без него хватает!
– Но мне, знаешь, от этого не легче! – с явной горечью возразила Катя. – По мне, так поменьше бы мягкости, а побольше горлохватства!
– Горлохватству тоже, наверное, надо учиться, – в свою очередь, возразила я. – Радуйся, что не обучен – еще научат! Вместо того чтоб ворчать, взяла бы да сама сходила к кому надо: чем не довод – твой живот?
– А я принципиально не иду! Он муж, мужчина – вот и пускай ходит и добивается! Да, в конце концов, ему ближе к начальству: только с этажа на этаж спуститься!
– Катя, ты что, уже разлюбила его? – всмотрелась я в нее внимательнее.
– Вовсе нет! С чего ты взяла? Все равно он – милый…
И только успели мы обменяться репликами – пришел Игорь. С букетом роз пришел и с большой, битком набитой хозяйственной сумкой. Бросил сумку; Катя поднялась ему навстречу, и они принялись миловаться: «мой коток-воркоток» и «солнышко» называла она его, а он ее, соответственно – «лапушкой»; правда, его смущало мое присутствие: если б не я, уж он бы, наверное, дал себе воли – так соскучился по ней за день. Катя, заметив его смущение передо мной, стала его уверять, что я «своя» и стесняться нечего… А меня поразила в ней молниеносная смена отношения к нему – в его отсутствие и при нем: в этом было что-то от лицедейства, в ней просыпалась актриса. Впрочем, просыпалась ли – или не засыпала никогда?..
Правда, долго расслабляться Игорю она не дала: «Имей в виду, Игореша: скоро – гости!» И он скинул пиджак, засучил рукава и пошел за перегородку, в кухоньку.
– Я там все для тебя заготовила! – крикнула ему вслед Катя. А когда он ушел и начал там орудовать, оставив дверь полуоткрытой, чтобы слышать воркование «лапушки», она заговорила со мной о нем, причем громче, чем нужно – чтобы слышал он:
– Представляешь? Он у меня такой молодец: за что ни возьмется – все у него в руках горит! Я ужасно ему благодарна: он так мне помогает!..
А я сидела как на иголках, все порываясь пойти помочь Игорю и подвигнуть на это Катю; казалось, сейчас нагрянут гости, а у него там ни у шубы рукав!.. Катя, заметив мое беспокойство, шепотом начала меня успокаивать:
– Не волнуйся, пускай пошевелится!
– Ну, ты его и муштруешь! – удивленно качала я головой. – Ты его так в раба превратишь!
– Ну и что? – спокойно ответила она. – Муж и должен быть рабом.
– Катя, да как же так можно? – У меня глаза на лоб полезли.
– Не «можно», а – нужно, и не вздумай его жалеть! – уже сердитым шепотом выговаривала она мне. – Заведи своего и жалей, а моего – не надо: мой раб – что хочу, то и делаю! – А потом, снова громко: – Ты знаешь, какой он молодец? Приду домой разбитая, в выходной утром голову поднять не могу, а надо и уборку делать, и стирать – смотрю, Игорь сам убирает! Я просто расплакаться готова от счастья!.. Уберет – стиральную машину включает. «Ты отдыхай, – говорит. – Только скажи, сколько порошка сыпать – я сам все сделаю!» Да с таким мужем никакие передряги не страшны!.. – И снова, уже шепотом: – Только вот нешустрый. В голове одни расчеты, балки, прогоны, а о квартире похлопотать – нет у меня мужа. Ему скажут: «Вот вы просите, а у нас люди ждут квартир десятилетиями», он и уходит ни с чем. Еще и меня успокаивает: «Поживем здесь, ничего страшного»… Если б ему еще пробивной силы – цены бы ему не было!
– Так ведь если б шустрый – в фартуке на кухне не стоял бы! – возразила я, тоже перейдя на дурацкий шепот.
– Да, ты, наверное, как всегда, права, – согласилась она. – Я уж, грешным делом, грызть его начала: чтоб бросал, к черту, свое конструкторское бюро да шел бы тоже в прорабы – хоть бы характер закалил, лаяться научился!..
А между тем улыбающийся Игорь появился в проеме:
– Лапушка, можешь быть спокойна: салаты готовы, тушу жаркое!
– Какой ты у меня молодчина, солнышко мое ненаглядное! – не забыла похвалить его Катя, не двигаясь с места. – Да уж, котик мой, пора и стол раздвигать – вот-вот гости нагрянут! Они же знают: у меня всегда – к семи!
Игорь вошел в комнату, сноровисто переставил на середину комнаты и широко раздвинул раздвижной стол, расставил вокруг стулья.
Тут, наконец, и мы с Катей встали.
– Спасибо, милый! Что бы я без твоих золотых рук делала? – В знак благодарности она расцеловала его и обратилась ко мне как к свидетелю: – Ты же знаешь, Тая, я все умею, а вот так, как у него, у меня никогда не получится… Ну, ладно, ты пока пойди, переоденься, – великодушно отпустила она его, и Игорь ушел в туалет переодеться, а мы с ней начали накрывать стол.
И только успели накрыть его и сервировать, пошли один за другим – с цветами, с подарками – гости. Стало шумно; Катя оказалась в центре внимания: гости улыбались, шутили, ахали по поводу Катиного живота. Тут и Игорь появился, свежий, причесанный, неотразимо красивый в белоснежной рубашке с золотистым галстуком, – и с ним тоже балагурили, шутили по поводу Катиного живота и хлопали по плечу, а он что-то отвечал и улыбался, однако заметен он был в компании лишь рядом с Катей – как отражение ее света; будучи один, он как-то сразу тушевался, замолкал и становился неприметен. Ну, да ведь сегодня ее праздник, тем более что она – на седьмом месяце; это же что-нибудь да значит?..
За столом гости и гостьи – а нас, помнится, набралось семеро, не считая хозяев – не забывали предлагать тосты, добросовестно пили вино и водочку и прилежно при этом закусывали; ну, да эта прилежность и понятна: середина недели, пришли после работы, голодные, поужинать не успели, и потому, когда дело дошло до закусок, посыпались дружные похвалы, может, даже и дежурные, в адрес именинницы: какая она прекрасная хозяйка да какие у нее вкусные салаты и роскошное жаркое! – И нашей имениннице пришлось скромно признаться, что все здесь приготовлено руками Игоря – такой вот самый большой подарок он ей преподнес ко дню рождения. Естественно, все, кто был за столом, особенно женщины, разом переключили свое внимание на хозяина, и бедный Игорь, розовея от смущения, стал оправдываться:
– Да, приготовил я, но под Катиным чутким руководством! Что бы я без нее? Она сама прекрасно готовит!..
Катя, соперничая с ним во взаимных похвалах, подхватила их и развила:
– Девочки, не слушайте его, мне и не снилось так готовить! Борщ сварит – что-то невероятное, блинчики зафарширует – пальчики оближешь, рыбный пирог испечет – объедение! А у меня или подгорит, или не допечется!..
Одна из женщин уже укоряла своего благоверного:
– Смотри, учись! Вот это настоящий муж!..
Кто-то из гостей поднял тост:
– Что же это мы всё за именинницу, а давайте-ка за мужа именинницы: пусть он и дальше развивает свои таланты под ее мудрым руководством! – и все дружно, от души веселясь, поддержали тост, и Игорь чокался, пил и пьянел со всеми вместе, и радовался похвалам. А мне было немного жаль этого большого ребенка; ведь опасалась я, что хитренькая Катюша подомнет его под себя – так и выходило…
Мне хотелось как-то приободрить его и намекнуть, чтоб хоть чуточку научился противостоять Катиному диктату: улучила минутку поговорить наедине и первым делом спросила: читает ли он по-прежнему стихи?
– Нет, – помотал он головой, безо всякой, впрочем, грусти и сожаления, а, скорее, равнодушно: – Ты знаешь: семейная жизнь забирает столько времени – на чтение просто не хватает!..
Что мне было делать, как к нему относиться? Я продолжала его любить, но он слегка потускнел для меня и даже чуть-чуть уменьшился в размерах… И было ужасно досадно – как если бы на моих глазах поймали лесного оленя, впрягли в оглобли и заставили тащить телегу… Славный милый Игорь!
8
9
– Сядь и не дергайся! Имею я право в кои веки с тобой поболтать? Сейчас придет Игорь и все сделает!
На моем лице, видимо, появилось недоумение, потому что она начала оправдываться:
– Не смотри на меня как на преступницу – он мне постоянно помогает, а сегодня вообще наказал ничего не делать!.. Поверь: он любит готовку и хорошо это умеет – чего я буду ему мешать? У него и книжки по кулинарии есть, он их изучает! Да я ему там все подготовила!..
Ну и ладно; я ведь гостья: что скажут, то и делаю, где посадят, там и сижу… А Кате выговориться надо, вот и не отпускала ни на шаг…
Во-первых, она принялась жаловаться мне: когда ее начальник участка уходил на повышение, на его место прочили ее, она готовилась к этому, ждала, надеялась, а когда поняли, что беременна – нашли другого. Мне-то это понятно: какой начальник из беременной женщины? Но Катина натура мириться с этим не желала; ей было нестерпимо обидно, что ее обошел какой-то молодой хлыщ и колебались ее глобальные жизненные планы.
Во-вторых, у нее давно прошел восторг по поводу своей комнаты; вдвоем уже тесно, а каково будет втроем? Да, им, когда женились, обещали квартиру – правда, туманно, а когда коснулось дела, то, оказывается, нигде это обещание не записано, и теперь поди доказывай, кто и что обещал!.. А очередь, в которой она состоит, не движется – без конца лезут какие-то внеочередники «с лохматой рукой», а на Игоря – никакой надежды: не боец!
Я вступилась за него: ей бы радоваться, что Игорь – такой мягкий, интеллигентный человек; горлохватов и без него хватает!
– Но мне, знаешь, от этого не легче! – с явной горечью возразила Катя. – По мне, так поменьше бы мягкости, а побольше горлохватства!
– Горлохватству тоже, наверное, надо учиться, – в свою очередь, возразила я. – Радуйся, что не обучен – еще научат! Вместо того чтоб ворчать, взяла бы да сама сходила к кому надо: чем не довод – твой живот?
– А я принципиально не иду! Он муж, мужчина – вот и пускай ходит и добивается! Да, в конце концов, ему ближе к начальству: только с этажа на этаж спуститься!
– Катя, ты что, уже разлюбила его? – всмотрелась я в нее внимательнее.
– Вовсе нет! С чего ты взяла? Все равно он – милый…
И только успели мы обменяться репликами – пришел Игорь. С букетом роз пришел и с большой, битком набитой хозяйственной сумкой. Бросил сумку; Катя поднялась ему навстречу, и они принялись миловаться: «мой коток-воркоток» и «солнышко» называла она его, а он ее, соответственно – «лапушкой»; правда, его смущало мое присутствие: если б не я, уж он бы, наверное, дал себе воли – так соскучился по ней за день. Катя, заметив его смущение передо мной, стала его уверять, что я «своя» и стесняться нечего… А меня поразила в ней молниеносная смена отношения к нему – в его отсутствие и при нем: в этом было что-то от лицедейства, в ней просыпалась актриса. Впрочем, просыпалась ли – или не засыпала никогда?..
Правда, долго расслабляться Игорю она не дала: «Имей в виду, Игореша: скоро – гости!» И он скинул пиджак, засучил рукава и пошел за перегородку, в кухоньку.
– Я там все для тебя заготовила! – крикнула ему вслед Катя. А когда он ушел и начал там орудовать, оставив дверь полуоткрытой, чтобы слышать воркование «лапушки», она заговорила со мной о нем, причем громче, чем нужно – чтобы слышал он:
– Представляешь? Он у меня такой молодец: за что ни возьмется – все у него в руках горит! Я ужасно ему благодарна: он так мне помогает!..
А я сидела как на иголках, все порываясь пойти помочь Игорю и подвигнуть на это Катю; казалось, сейчас нагрянут гости, а у него там ни у шубы рукав!.. Катя, заметив мое беспокойство, шепотом начала меня успокаивать:
– Не волнуйся, пускай пошевелится!
– Ну, ты его и муштруешь! – удивленно качала я головой. – Ты его так в раба превратишь!
– Ну и что? – спокойно ответила она. – Муж и должен быть рабом.
– Катя, да как же так можно? – У меня глаза на лоб полезли.
– Не «можно», а – нужно, и не вздумай его жалеть! – уже сердитым шепотом выговаривала она мне. – Заведи своего и жалей, а моего – не надо: мой раб – что хочу, то и делаю! – А потом, снова громко: – Ты знаешь, какой он молодец? Приду домой разбитая, в выходной утром голову поднять не могу, а надо и уборку делать, и стирать – смотрю, Игорь сам убирает! Я просто расплакаться готова от счастья!.. Уберет – стиральную машину включает. «Ты отдыхай, – говорит. – Только скажи, сколько порошка сыпать – я сам все сделаю!» Да с таким мужем никакие передряги не страшны!.. – И снова, уже шепотом: – Только вот нешустрый. В голове одни расчеты, балки, прогоны, а о квартире похлопотать – нет у меня мужа. Ему скажут: «Вот вы просите, а у нас люди ждут квартир десятилетиями», он и уходит ни с чем. Еще и меня успокаивает: «Поживем здесь, ничего страшного»… Если б ему еще пробивной силы – цены бы ему не было!
– Так ведь если б шустрый – в фартуке на кухне не стоял бы! – возразила я, тоже перейдя на дурацкий шепот.
– Да, ты, наверное, как всегда, права, – согласилась она. – Я уж, грешным делом, грызть его начала: чтоб бросал, к черту, свое конструкторское бюро да шел бы тоже в прорабы – хоть бы характер закалил, лаяться научился!..
А между тем улыбающийся Игорь появился в проеме:
– Лапушка, можешь быть спокойна: салаты готовы, тушу жаркое!
– Какой ты у меня молодчина, солнышко мое ненаглядное! – не забыла похвалить его Катя, не двигаясь с места. – Да уж, котик мой, пора и стол раздвигать – вот-вот гости нагрянут! Они же знают: у меня всегда – к семи!
Игорь вошел в комнату, сноровисто переставил на середину комнаты и широко раздвинул раздвижной стол, расставил вокруг стулья.
Тут, наконец, и мы с Катей встали.
– Спасибо, милый! Что бы я без твоих золотых рук делала? – В знак благодарности она расцеловала его и обратилась ко мне как к свидетелю: – Ты же знаешь, Тая, я все умею, а вот так, как у него, у меня никогда не получится… Ну, ладно, ты пока пойди, переоденься, – великодушно отпустила она его, и Игорь ушел в туалет переодеться, а мы с ней начали накрывать стол.
И только успели накрыть его и сервировать, пошли один за другим – с цветами, с подарками – гости. Стало шумно; Катя оказалась в центре внимания: гости улыбались, шутили, ахали по поводу Катиного живота. Тут и Игорь появился, свежий, причесанный, неотразимо красивый в белоснежной рубашке с золотистым галстуком, – и с ним тоже балагурили, шутили по поводу Катиного живота и хлопали по плечу, а он что-то отвечал и улыбался, однако заметен он был в компании лишь рядом с Катей – как отражение ее света; будучи один, он как-то сразу тушевался, замолкал и становился неприметен. Ну, да ведь сегодня ее праздник, тем более что она – на седьмом месяце; это же что-нибудь да значит?..
За столом гости и гостьи – а нас, помнится, набралось семеро, не считая хозяев – не забывали предлагать тосты, добросовестно пили вино и водочку и прилежно при этом закусывали; ну, да эта прилежность и понятна: середина недели, пришли после работы, голодные, поужинать не успели, и потому, когда дело дошло до закусок, посыпались дружные похвалы, может, даже и дежурные, в адрес именинницы: какая она прекрасная хозяйка да какие у нее вкусные салаты и роскошное жаркое! – И нашей имениннице пришлось скромно признаться, что все здесь приготовлено руками Игоря – такой вот самый большой подарок он ей преподнес ко дню рождения. Естественно, все, кто был за столом, особенно женщины, разом переключили свое внимание на хозяина, и бедный Игорь, розовея от смущения, стал оправдываться:
– Да, приготовил я, но под Катиным чутким руководством! Что бы я без нее? Она сама прекрасно готовит!..
Катя, соперничая с ним во взаимных похвалах, подхватила их и развила:
– Девочки, не слушайте его, мне и не снилось так готовить! Борщ сварит – что-то невероятное, блинчики зафарширует – пальчики оближешь, рыбный пирог испечет – объедение! А у меня или подгорит, или не допечется!..
Одна из женщин уже укоряла своего благоверного:
– Смотри, учись! Вот это настоящий муж!..
Кто-то из гостей поднял тост:
– Что же это мы всё за именинницу, а давайте-ка за мужа именинницы: пусть он и дальше развивает свои таланты под ее мудрым руководством! – и все дружно, от души веселясь, поддержали тост, и Игорь чокался, пил и пьянел со всеми вместе, и радовался похвалам. А мне было немного жаль этого большого ребенка; ведь опасалась я, что хитренькая Катюша подомнет его под себя – так и выходило…
Мне хотелось как-то приободрить его и намекнуть, чтоб хоть чуточку научился противостоять Катиному диктату: улучила минутку поговорить наедине и первым делом спросила: читает ли он по-прежнему стихи?
– Нет, – помотал он головой, безо всякой, впрочем, грусти и сожаления, а, скорее, равнодушно: – Ты знаешь: семейная жизнь забирает столько времени – на чтение просто не хватает!..
Что мне было делать, как к нему относиться? Я продолжала его любить, но он слегка потускнел для меня и даже чуть-чуть уменьшился в размерах… И было ужасно досадно – как если бы на моих глазах поймали лесного оленя, впрягли в оглобли и заставили тащить телегу… Славный милый Игорь!
8
В июле у меня начался очередной отпуск, а у Кати – декретный. Поехать куда-то далеко мне не позволяли финансы; друзья пригласили в автомобильную поездку дикими туристами на дальние озера, и я конечно же согласилась. Перед отъездом я навестила мою подопечную и наказала Игорю, чтобы непременно гулял с ней, а ей – чтоб не ленилась ходить. Чтобы она не скучала без нашего с ней трепа, принесла ей кучу книг и журналов и подарила – а достать всё тогда было ой как трудно! – две самые нужные книги: одна – о материнстве, а другая – сборник русского фольклора, а в нем – большой раздел с текстами колыбельных песен, детских потешек, считалок, загадок, прибауток, велела ей выучить раздел наизусть и со спокойной совестью отправилась в путь: кажется, сделала для нее все, что могла.
Турпоездка получилась чудесной: накупалась, загорела, привезла воз впечатлений… А, вернувшись – у меня еще оставалось полно отпускного времени, тотчас помчалась к Кате: рассказать о впечатлениях и порасспросить: «Ну, как ты?..» И мы с ней снова гуляли и болтали – даже на концерт однажды выбрались и на целых два гастрольных спектакля, что привез театр из соседней области, только чтобы Катя не чувствовала себя заброшенной.
А там и лето пробежало. В конце августа вышла я на работу, и чуть ли не на третий день, как вышла, звонит с утра Игорь: Катя вчера родила!
– Да ты что! Кого? – завопила я.
– Дочку. Здоровенная: четыре сто!
– Поздравляю, Игореша! Теперь тебя и рукой не достать: солидный человек, отец семейства! Какие вы молодцы! Как назвали?
– Думаем еще.
– Где она, в каком роддоме?
– В нашем, районном, – он подробно рассказал, как туда ехать.
И после работы я, с букетищем цветов и набив пакет фруктами и соками – благо конец лета, всего навалом, – помчалась навестить роженицу. Нашла тот старенький двухэтажный роддом, передала в приемном покое передачу с записочкой, в коей миллион поздравлений, и мне приходит ответная записка: «Подойди к окну: оно на втором этаже, третье справа по фасаду».
Я метнулась туда. Прибегаю, гляжу наверх, жду; вдруг створки окна с треском – Катин почерк! – распахнулись, и в проеме нарисовалась она сама, необыкновенно светлая на темном фоне проема, побледневшая, в белой больничной рубахе и – с младенчиком, замотанным в беленькую пеленку, которого она бережно держала в руках; улыбается во все лицо и кричит, поворачивая младенца красным сморщенным личиком ко мне:
– Смотри, какое чудо! Кормить принесли! Ты бы видела, как она чавкает, когда сосет – сдохнуть можно от смеха!
– На кого похожа? – кричу ей.
– На меня, конечно, на кого же еще! – пожимает она плечами.
Но вот за ее спиной послышалась женская брань.
– Подожди немного, тут нянечка шумит!
Катя отошла от окна; на ее месте появилась сердитая пожилая тетка в белом халате и с грохотом захлопнула окно.
Кати не было минут пять. Потом снова появилась, уже одна. На этот раз осторожно распахнула всего одну створку, чтобы только просунуть голову, и говорила она теперь почти шепотом:
– Увезли мою радость, до следующей кормежки не увижу… Ругаются, что мы окна открываем: заразы боятся, а в палате душно. Хорошо хоть, моя кровать тут, возле окна. Меня ругают, что я прыгаю, не лежу… Кстати, фруктами меня Игореша завалил, не надо, раздаю, а вот за цветы спасибо!.. Рожала вечером, орала, говорят, так, что роддом трясся – а ничего не помню! Тут такой персонал, что их ничем не напугать, – она рассмеялась. И говорила, и смеялась она хоть и утомленно, но удивительно спокойно, тоном человека, который сделал доброе, хорошее дело, доволен им и знает, что имеет полное право теперь расслабиться и отдохнуть. Я смотрела на нее и тихо за нее радовалась. И даже не спрашивала ни о чем – она сама рассказывала:
– Представляешь, нас тут, в послеродовой палате, десять женщин! Такого наслушаешься – ввек столько не слыхала! А мужикам как тут достается, знала бы ты!.. А ты знаешь, как я назвала дочуру? Угадай!
– Игорь сказал, что вы еще в раздумьях.
– Это он в раздумьях, а я – нет! Она будет носить твое имя: Таисья! Хочу, чтобы она была такой же умной и доброй, как ты! Ты согласна?
Конечно же я расплылась в улыбке:
– Спасибо, Катюша! – Но спросила на всякий случай: – А Игорь согласен? Ты помнишь, что мне обещала?
– Жить в согласии? А мы так и живем! Думаю, он все равно согласится! Ему втемяшилось назвать дочуру именем любимой бабушки – так хотят его родители! Но я же не обещала жить в согласии с его родителями!.. – Тут Катина голова исчезла, потом появилась снова. – Извини, Таечка, врачиха пришла – опять меня ругают! Ладно, беги, спасибо тебе! Думаю, через неделю выпишусь – у меня все в порядке! Приезжай через неделю, уже домой! – Она махнула мне на прощание рукой, и окно захлопнулось, теперь – насовсем…
Маленькой Таиской Катя просто привязала меня к себе: теперь я чуть не ежедневно бывала у них, покупала подарочки своей крестнице: погремушки, младенческие тряпички, предметы туалета, и возилась с нею: купала, пеленала и только что не кормила грудью. Подарок лучше этого для меня трудно было и придумать. А, с другой-то стороны, как скрасил нам всем этот подарок судьбы то ужасное перестроечное время, которое вспоминается теперь как сплошной многолетний кошмар.
Турпоездка получилась чудесной: накупалась, загорела, привезла воз впечатлений… А, вернувшись – у меня еще оставалось полно отпускного времени, тотчас помчалась к Кате: рассказать о впечатлениях и порасспросить: «Ну, как ты?..» И мы с ней снова гуляли и болтали – даже на концерт однажды выбрались и на целых два гастрольных спектакля, что привез театр из соседней области, только чтобы Катя не чувствовала себя заброшенной.
А там и лето пробежало. В конце августа вышла я на работу, и чуть ли не на третий день, как вышла, звонит с утра Игорь: Катя вчера родила!
– Да ты что! Кого? – завопила я.
– Дочку. Здоровенная: четыре сто!
– Поздравляю, Игореша! Теперь тебя и рукой не достать: солидный человек, отец семейства! Какие вы молодцы! Как назвали?
– Думаем еще.
– Где она, в каком роддоме?
– В нашем, районном, – он подробно рассказал, как туда ехать.
И после работы я, с букетищем цветов и набив пакет фруктами и соками – благо конец лета, всего навалом, – помчалась навестить роженицу. Нашла тот старенький двухэтажный роддом, передала в приемном покое передачу с записочкой, в коей миллион поздравлений, и мне приходит ответная записка: «Подойди к окну: оно на втором этаже, третье справа по фасаду».
Я метнулась туда. Прибегаю, гляжу наверх, жду; вдруг створки окна с треском – Катин почерк! – распахнулись, и в проеме нарисовалась она сама, необыкновенно светлая на темном фоне проема, побледневшая, в белой больничной рубахе и – с младенчиком, замотанным в беленькую пеленку, которого она бережно держала в руках; улыбается во все лицо и кричит, поворачивая младенца красным сморщенным личиком ко мне:
– Смотри, какое чудо! Кормить принесли! Ты бы видела, как она чавкает, когда сосет – сдохнуть можно от смеха!
– На кого похожа? – кричу ей.
– На меня, конечно, на кого же еще! – пожимает она плечами.
Но вот за ее спиной послышалась женская брань.
– Подожди немного, тут нянечка шумит!
Катя отошла от окна; на ее месте появилась сердитая пожилая тетка в белом халате и с грохотом захлопнула окно.
Кати не было минут пять. Потом снова появилась, уже одна. На этот раз осторожно распахнула всего одну створку, чтобы только просунуть голову, и говорила она теперь почти шепотом:
– Увезли мою радость, до следующей кормежки не увижу… Ругаются, что мы окна открываем: заразы боятся, а в палате душно. Хорошо хоть, моя кровать тут, возле окна. Меня ругают, что я прыгаю, не лежу… Кстати, фруктами меня Игореша завалил, не надо, раздаю, а вот за цветы спасибо!.. Рожала вечером, орала, говорят, так, что роддом трясся – а ничего не помню! Тут такой персонал, что их ничем не напугать, – она рассмеялась. И говорила, и смеялась она хоть и утомленно, но удивительно спокойно, тоном человека, который сделал доброе, хорошее дело, доволен им и знает, что имеет полное право теперь расслабиться и отдохнуть. Я смотрела на нее и тихо за нее радовалась. И даже не спрашивала ни о чем – она сама рассказывала:
– Представляешь, нас тут, в послеродовой палате, десять женщин! Такого наслушаешься – ввек столько не слыхала! А мужикам как тут достается, знала бы ты!.. А ты знаешь, как я назвала дочуру? Угадай!
– Игорь сказал, что вы еще в раздумьях.
– Это он в раздумьях, а я – нет! Она будет носить твое имя: Таисья! Хочу, чтобы она была такой же умной и доброй, как ты! Ты согласна?
Конечно же я расплылась в улыбке:
– Спасибо, Катюша! – Но спросила на всякий случай: – А Игорь согласен? Ты помнишь, что мне обещала?
– Жить в согласии? А мы так и живем! Думаю, он все равно согласится! Ему втемяшилось назвать дочуру именем любимой бабушки – так хотят его родители! Но я же не обещала жить в согласии с его родителями!.. – Тут Катина голова исчезла, потом появилась снова. – Извини, Таечка, врачиха пришла – опять меня ругают! Ладно, беги, спасибо тебе! Думаю, через неделю выпишусь – у меня все в порядке! Приезжай через неделю, уже домой! – Она махнула мне на прощание рукой, и окно захлопнулось, теперь – насовсем…
* * *
И действительно, через неделю я смогла если и не трогать (поначалу я просто боялась прикоснуться к этому крохотному нежнейшему тельцу – мои руки казались слишком грубы для этого), то уж, во всяком случае, лицезреть – и слышать тоже! – нашу кроху уже в их комнате. Это был прелестный ребенок, вобравший в себя, кажется, все лучшее от обоих родителей; это проявлялось в нем потом все явственней.Маленькой Таиской Катя просто привязала меня к себе: теперь я чуть не ежедневно бывала у них, покупала подарочки своей крестнице: погремушки, младенческие тряпички, предметы туалета, и возилась с нею: купала, пеленала и только что не кормила грудью. Подарок лучше этого для меня трудно было и придумать. А, с другой-то стороны, как скрасил нам всем этот подарок судьбы то ужасное перестроечное время, которое вспоминается теперь как сплошной многолетний кошмар.
9
Однако это время еще не было пиком кризиса, окончившегося потом полным развалом экономики, общества, целой страны, но все уже полным ходом шло к этому, все рушилось. Особенно чувствительной была бесконечная девальвация рубля и рост цен до космических размеров: в десятки, в сотни, тысячи раз… Заводы останавливались; зарплаты не платили. Государственные предприятия приватизировали или, попросту, тихонько, под шумок, присваивали и разворовывали. Частные предприятия, магазины, банки посреди этой вакханалии росли как грибы после дождя, чтобы через короткое время снять пенки и обанкротить. Законопослушные люди теряли сбережения и нищали, а вороватые, наглые и предприимчивые – становились миллионерами. Большинство людей было растеряно и не знало как дальше жить, что делать? Большинством овладевало чувство катастрофы: не на кого опереться, каждый лишь за себя, все кругом распадалось и рассыпалось в прах.
Уму непостижимо, как мы с мамой пережили то время? Мы и раньше-то не шиковали, а теперь на наши зарплаты можно было прожить не больше недели. Питались мы перловой кашей или рожками с постным маслом и запивали чаем. Мое терпение пребывало порой на грани отчаяния; хотелось бросить филологию и заняться чем угодно: мыть полы, торговать мороженым или сигаретами вразнос, только бы купить себе новые туфли или сапоги взамен стоптанных, или новую тряпчонку вместо заношенной до постыдного состояния. Не знаю, кого как, а меня спасала мама.
– Да разве это трудности? – говорила она мне. – Пока есть настоящий чай, да с сахаром – это еще не голодуха!..
Впервые за всю жизнь мы с ней необыкновенно сдружились: ни она меня не шпыняла, ни я ее не подкалывала, – и жалели одна другую, и боялись друг за дружку. Людей, имеющих выдержку и терпение, бедность и в самом деле сплачивает. Ей, пережившей в детстве военное лихолетье (впрочем, этих лихолетий у ее поколения не счесть; кажется, вся их жизнь была сплошным лихолетьем), перестроечные трудности казались такими пустяшными! Зато она с удовольствием читала теперь газеты и журналы, не отлипала от телевизора, не скрывала своего торжества при каждом новом разоблачении КПСС, КГБ, партийных вождей и начальников и радовалась робко нарождающейся возможности свободно судить обо всем и читать, о чем хочешь. Я удивлялась этому ее прямо-таки молодому энтузиазму, а она мне говаривала:
– Милая моя, не жила ты при Сталине, и хрущевские времена для тебя – уже история, а я и не чаяла, что доживу до такого! Для меня это пока фантастика: до сих пор не могу поверить, что всё – наяву.
А ведь мы с мамой были «бюджетницы»: как ни плохо нам платили, а платили. У моих друзей-строителей между тем дела шли еще хуже, скатываясь до полного нуля. В тресте, где работали Катя с Игорем, резко уменьшились объемы работ; начались сокращения. И вот – с полгода уже прошло, как Катя родила и сидела с малышкой дома, зима в разгаре, вечера долгие, на улице холодно и метельно, так что уже с неделю их не навещала, звонит вечером Катя, и голос у нее – чуть не плачущий:
– Умоляю, Таечка, приди, а?
– Прямо сейчас, что ли? – буркнула я, содрогнувшись. – Зачем?
– Долго объяснять; я тут, у телефона, не одна.
– Что за конспирация? – проворчала я. Ну нисколько мне не хотелось тащиться, на ночь глядя, черт-те куда по метели: это был уже перебор в бесцеремонном использовании меня по какому-то наверняка ничтожному поводу.
– Н-ну, в общем… – помялась Катя, – надо провести с Игорем срочную беседу. Тебя он послушает, а то я уже срываюсь, боюсь, до рукопашной дойдет. Распрягся совсем, третий день не просыхает!
– Игорь? – удивилась я, кажется, этого раньше за ним не водилось. – Да ты что! Какие-то у него нелады? Что случилось?
– Сократили весь отдел, и – без копейки!
– Но почему – без копейки?
– Денег в тресте нет, и когда будут, неизвестно. Я боюсь за него! Ты ж почти член нашей семьи – скоро мы тебя в постель третьей класть будем! – Не удержалась, съязвила она. – Ради Бога приди, умоляю!..
Да, миссия не из легких, но раз Катя зовет в полном отчаянии – бросила всё, оделась и поехала. И нашла Игоря совсем не в таком уж безнадежном состоянии, как расписала в панике Катя. Ее сознание вечно все преувеличивает до чрезмерности, – хотя и в самом деле: день рабочий, середина недели, а винцом от Игоря и вправду попахивало, и довольно крепко. Безобразие, конечно, однако ж был он вполне восприимчив ко всему, что ему говорят… А, с другой-то стороны, разве не имеет он права выпить с товарищами, если они в передряге? Такое им и в страшном сне не могло присниться – им-то всегда казалось, что тихая жизнь конструктора, отгороженная кульманами от остального мира, будет длиться вечно, за них будут держаться только потому, что они милые, толковые ребята…
Что мне было делать с ним, полупьяным, как вразумлять?
Чтобы не обострять отношений с обоими дорогими мне людьми, пожурила его: нехорошо, мол, это, не выход из положения для серьезного человека. Почему надо раскисать при первой неудаче? Вон он какой рослый да сильный – на его месте надо уметь принимать удары стоя…
– Это и все, что ты можешь? – уныло сделала мне Катя выговор, прямо при нем. – Такое и я ему говорила – толку-то! Ты хочешь, чтобы он у меня алкашом заделался?
Ну, уж это слишком! Ей, наверное, мерещатся лавры ее мамочки, вечно шпынявшей дядь-Васю? Как силен этот древний матриархальный менталитет, это неистребимое желание, пользуясь слабостями мужчины, ущучить его, пригнуть и унизить! Нет, милая, я в этих играх тебе не пособница!
– Знаете что, дорогие мои, – взбеленилась я, собираясь прочистить мозги обоим, как, наверное, сделала бы моя мама, я, кажется, становилась ее достойной ученицей: – Не желаю я ни слушать ваши дрязги, ни участвовать в них! Чего оба распускаете себя, чего паникуете? Еще не конец света! Возьмите себя в руки и становитесь, наконец, взрослыми! Чем ссориться – давайте лучше подумаем: что делать?..
Кажется, встряхнула их: Игорь, расслабленно сидевший в кресле, раскидав ноги и тупо глядя в бормочущий телевизор, выключил его, подобрал, наконец, ноги и настроил свое внимание на меня; Катя, сидевшая у плетеной из камыша детской кроватки, укачивая малышку, притихла и тоже подобралась. И начали мы спокойный серьезный разговор.
В общем, решили мы на том «семейном» совете так: Игорь, с сентября, когда родилась малявка, устроившийся еще подрабатывать на вечернем отделении в техникуме, будет продолжать там работать, а днем – сидеть с ребенком, а Кате надо выйти на работу, иначе ее тоже уволят: вот уж тогда они точно сядут на мель. А там видно будет… Мы в то время надеялись, что передряги скоро кончатся и жизнь снова станет безоблачной и спокойной; нашей наивности и простодушию не было предела.
И вот с месяц спустя после того нашего «семейного» разговора заявляется она ко мне. Я сразу обратила внимание на ее лицо: оно будто потемнело и посуровело; глаза – жесткие, без всякого подобия улыбки, а уголки губ, имевших раньше безупречный рисунок, опущены не то в иронической, не то в усталой гримасе; я еще подумала: как быстро кончилась у нее светлая пора материнства, снова на ней серый, цементный какой-то прорабский налет…
Но в целом выглядела она еще эффектнее, чем прежде; на одежде ее перестроечные передряги пока не отражались – одеть ей, слава Богу, было что: тряпья и обуви накопила за пору девичества на пять лет вперед, будто чуяла: сгодятся, – и неважно, что никакие катаклизмы женскую моду не держат – любое старье на ней сидит, будто не далее как вчера купленное или сшитое. А телом стала еще пышнее, – так на нее подействовали роды и материнство.
Явилась она с таким видом, будто желает сказать мне нечто такое, что не в состоянии не сказать: уж я изучила ее, знаю, что попусту ноги бить не будет. А потому – прямо у порога ей:
– Катя, что случилось?
– Можешь поздравить: получила квартиру. – При этом она хмыкнула так пренебрежительно, будто не мечту своей жизни воплотила, а потеряла кошелек с монетками. – Двухкомнатную. Ордер на руках, – она достала из сумки бумажку и показала – будто без бумажки я ей не поверю.
– Катька, какие вы молодцы – в такое-то время! – обрадовалась я, кинувшись ее обнять.
– Да погоди ты! – досадливо отпихнула она меня. – Между прочим, опять будем рядом: дом – в двух кварталах отсюда. Ходила вот смотреть квартиру.
– Раздевайся, я как раз ужинаю, расскажешь все по порядку!
– Некогда, – отказалась было она.
– Катя, ради Бога – ты же целую вечность у нас не была!..
Уговорила: помогла раздеться, провела на кухню, сели за чай, а я все продолжала восхищаться, какие они с Игорем молодцы, да как я за них рада, да как здорово, что снова будем рядом.
– Между прочим, Игорь тут ни при чем. Получила квартиру я, – с какой-то не то обидой, не то досадой перебила она меня.
– Да понимаю, что – ты, и хорошо справилась с репертуаром, – щебетала я, сбитая с толку: зачем считаться, кто именно из двоих взял бумажку?
– Да уж, мой репертуар оказался просто блестящим, – и опять какая-то не то досада, не то усмешка.
– Катя, да что такое? – насторожилась я.
– Я заработала эту квартиру! – с какой-то ужасно горькой интонацией произнесла она.
– Конечно, заработала – столько лет на стройке! – поддержала я.
– Да не на стройке заработала. – Она встала и плотно прикрыла дверь.
– Я не пойму: о чем ты. А где тогда?
– В кабинете на диване заработала, вот где! – зло выкрикнула она.
– Катя, да ты что! – растерялась я.
– А что? Нехорошо, да? – с яростной издевкой начала она на меня вдруг кричать. – А я плевала на все – трест последний дом достраивает, больше нового жилья не будет! Что мне делать прикажешь?
– А как же… Игорь? – Почему-то за Игоря мне стало обидней всего.
– Перетопчется твой Игорь!
– Почему мой-то?.. Катька!
– Да, вот такая я, все могу, и – плевать! – продолжала она кричать, будто я обвиняла ее в чем-то. – Что он мне сделает? Прибьет? Не сдохну! Зато – с квартирой!.. Да я и сдачи могу дать – он это знает!
– Не будет он ничего – повернется и уйдет.
– И скатертью дорожка: роль самца выполнил, и – с приветом!
– Катька-Катька! – удрученно качала я головой.
Уму непостижимо, как мы с мамой пережили то время? Мы и раньше-то не шиковали, а теперь на наши зарплаты можно было прожить не больше недели. Питались мы перловой кашей или рожками с постным маслом и запивали чаем. Мое терпение пребывало порой на грани отчаяния; хотелось бросить филологию и заняться чем угодно: мыть полы, торговать мороженым или сигаретами вразнос, только бы купить себе новые туфли или сапоги взамен стоптанных, или новую тряпчонку вместо заношенной до постыдного состояния. Не знаю, кого как, а меня спасала мама.
– Да разве это трудности? – говорила она мне. – Пока есть настоящий чай, да с сахаром – это еще не голодуха!..
Впервые за всю жизнь мы с ней необыкновенно сдружились: ни она меня не шпыняла, ни я ее не подкалывала, – и жалели одна другую, и боялись друг за дружку. Людей, имеющих выдержку и терпение, бедность и в самом деле сплачивает. Ей, пережившей в детстве военное лихолетье (впрочем, этих лихолетий у ее поколения не счесть; кажется, вся их жизнь была сплошным лихолетьем), перестроечные трудности казались такими пустяшными! Зато она с удовольствием читала теперь газеты и журналы, не отлипала от телевизора, не скрывала своего торжества при каждом новом разоблачении КПСС, КГБ, партийных вождей и начальников и радовалась робко нарождающейся возможности свободно судить обо всем и читать, о чем хочешь. Я удивлялась этому ее прямо-таки молодому энтузиазму, а она мне говаривала:
– Милая моя, не жила ты при Сталине, и хрущевские времена для тебя – уже история, а я и не чаяла, что доживу до такого! Для меня это пока фантастика: до сих пор не могу поверить, что всё – наяву.
А ведь мы с мамой были «бюджетницы»: как ни плохо нам платили, а платили. У моих друзей-строителей между тем дела шли еще хуже, скатываясь до полного нуля. В тресте, где работали Катя с Игорем, резко уменьшились объемы работ; начались сокращения. И вот – с полгода уже прошло, как Катя родила и сидела с малышкой дома, зима в разгаре, вечера долгие, на улице холодно и метельно, так что уже с неделю их не навещала, звонит вечером Катя, и голос у нее – чуть не плачущий:
– Умоляю, Таечка, приди, а?
– Прямо сейчас, что ли? – буркнула я, содрогнувшись. – Зачем?
– Долго объяснять; я тут, у телефона, не одна.
– Что за конспирация? – проворчала я. Ну нисколько мне не хотелось тащиться, на ночь глядя, черт-те куда по метели: это был уже перебор в бесцеремонном использовании меня по какому-то наверняка ничтожному поводу.
– Н-ну, в общем… – помялась Катя, – надо провести с Игорем срочную беседу. Тебя он послушает, а то я уже срываюсь, боюсь, до рукопашной дойдет. Распрягся совсем, третий день не просыхает!
– Игорь? – удивилась я, кажется, этого раньше за ним не водилось. – Да ты что! Какие-то у него нелады? Что случилось?
– Сократили весь отдел, и – без копейки!
– Но почему – без копейки?
– Денег в тресте нет, и когда будут, неизвестно. Я боюсь за него! Ты ж почти член нашей семьи – скоро мы тебя в постель третьей класть будем! – Не удержалась, съязвила она. – Ради Бога приди, умоляю!..
Да, миссия не из легких, но раз Катя зовет в полном отчаянии – бросила всё, оделась и поехала. И нашла Игоря совсем не в таком уж безнадежном состоянии, как расписала в панике Катя. Ее сознание вечно все преувеличивает до чрезмерности, – хотя и в самом деле: день рабочий, середина недели, а винцом от Игоря и вправду попахивало, и довольно крепко. Безобразие, конечно, однако ж был он вполне восприимчив ко всему, что ему говорят… А, с другой-то стороны, разве не имеет он права выпить с товарищами, если они в передряге? Такое им и в страшном сне не могло присниться – им-то всегда казалось, что тихая жизнь конструктора, отгороженная кульманами от остального мира, будет длиться вечно, за них будут держаться только потому, что они милые, толковые ребята…
Что мне было делать с ним, полупьяным, как вразумлять?
Чтобы не обострять отношений с обоими дорогими мне людьми, пожурила его: нехорошо, мол, это, не выход из положения для серьезного человека. Почему надо раскисать при первой неудаче? Вон он какой рослый да сильный – на его месте надо уметь принимать удары стоя…
– Это и все, что ты можешь? – уныло сделала мне Катя выговор, прямо при нем. – Такое и я ему говорила – толку-то! Ты хочешь, чтобы он у меня алкашом заделался?
Ну, уж это слишком! Ей, наверное, мерещатся лавры ее мамочки, вечно шпынявшей дядь-Васю? Как силен этот древний матриархальный менталитет, это неистребимое желание, пользуясь слабостями мужчины, ущучить его, пригнуть и унизить! Нет, милая, я в этих играх тебе не пособница!
– Знаете что, дорогие мои, – взбеленилась я, собираясь прочистить мозги обоим, как, наверное, сделала бы моя мама, я, кажется, становилась ее достойной ученицей: – Не желаю я ни слушать ваши дрязги, ни участвовать в них! Чего оба распускаете себя, чего паникуете? Еще не конец света! Возьмите себя в руки и становитесь, наконец, взрослыми! Чем ссориться – давайте лучше подумаем: что делать?..
Кажется, встряхнула их: Игорь, расслабленно сидевший в кресле, раскидав ноги и тупо глядя в бормочущий телевизор, выключил его, подобрал, наконец, ноги и настроил свое внимание на меня; Катя, сидевшая у плетеной из камыша детской кроватки, укачивая малышку, притихла и тоже подобралась. И начали мы спокойный серьезный разговор.
В общем, решили мы на том «семейном» совете так: Игорь, с сентября, когда родилась малявка, устроившийся еще подрабатывать на вечернем отделении в техникуме, будет продолжать там работать, а днем – сидеть с ребенком, а Кате надо выйти на работу, иначе ее тоже уволят: вот уж тогда они точно сядут на мель. А там видно будет… Мы в то время надеялись, что передряги скоро кончатся и жизнь снова станет безоблачной и спокойной; нашей наивности и простодушию не было предела.
* * *
Катя вышла на работу – ее как молодую мать пока что защищал закон. Но и у нее на работе все дышало на ладан: достраивали последние дома, некоторые вообще бросали недостроенными; а дальше – неизвестность.И вот с месяц спустя после того нашего «семейного» разговора заявляется она ко мне. Я сразу обратила внимание на ее лицо: оно будто потемнело и посуровело; глаза – жесткие, без всякого подобия улыбки, а уголки губ, имевших раньше безупречный рисунок, опущены не то в иронической, не то в усталой гримасе; я еще подумала: как быстро кончилась у нее светлая пора материнства, снова на ней серый, цементный какой-то прорабский налет…
Но в целом выглядела она еще эффектнее, чем прежде; на одежде ее перестроечные передряги пока не отражались – одеть ей, слава Богу, было что: тряпья и обуви накопила за пору девичества на пять лет вперед, будто чуяла: сгодятся, – и неважно, что никакие катаклизмы женскую моду не держат – любое старье на ней сидит, будто не далее как вчера купленное или сшитое. А телом стала еще пышнее, – так на нее подействовали роды и материнство.
Явилась она с таким видом, будто желает сказать мне нечто такое, что не в состоянии не сказать: уж я изучила ее, знаю, что попусту ноги бить не будет. А потому – прямо у порога ей:
– Катя, что случилось?
– Можешь поздравить: получила квартиру. – При этом она хмыкнула так пренебрежительно, будто не мечту своей жизни воплотила, а потеряла кошелек с монетками. – Двухкомнатную. Ордер на руках, – она достала из сумки бумажку и показала – будто без бумажки я ей не поверю.
– Катька, какие вы молодцы – в такое-то время! – обрадовалась я, кинувшись ее обнять.
– Да погоди ты! – досадливо отпихнула она меня. – Между прочим, опять будем рядом: дом – в двух кварталах отсюда. Ходила вот смотреть квартиру.
– Раздевайся, я как раз ужинаю, расскажешь все по порядку!
– Некогда, – отказалась было она.
– Катя, ради Бога – ты же целую вечность у нас не была!..
Уговорила: помогла раздеться, провела на кухню, сели за чай, а я все продолжала восхищаться, какие они с Игорем молодцы, да как я за них рада, да как здорово, что снова будем рядом.
– Между прочим, Игорь тут ни при чем. Получила квартиру я, – с какой-то не то обидой, не то досадой перебила она меня.
– Да понимаю, что – ты, и хорошо справилась с репертуаром, – щебетала я, сбитая с толку: зачем считаться, кто именно из двоих взял бумажку?
– Да уж, мой репертуар оказался просто блестящим, – и опять какая-то не то досада, не то усмешка.
– Катя, да что такое? – насторожилась я.
– Я заработала эту квартиру! – с какой-то ужасно горькой интонацией произнесла она.
– Конечно, заработала – столько лет на стройке! – поддержала я.
– Да не на стройке заработала. – Она встала и плотно прикрыла дверь.
– Я не пойму: о чем ты. А где тогда?
– В кабинете на диване заработала, вот где! – зло выкрикнула она.
– Катя, да ты что! – растерялась я.
– А что? Нехорошо, да? – с яростной издевкой начала она на меня вдруг кричать. – А я плевала на все – трест последний дом достраивает, больше нового жилья не будет! Что мне делать прикажешь?
– А как же… Игорь? – Почему-то за Игоря мне стало обидней всего.
– Перетопчется твой Игорь!
– Почему мой-то?.. Катька!
– Да, вот такая я, все могу, и – плевать! – продолжала она кричать, будто я обвиняла ее в чем-то. – Что он мне сделает? Прибьет? Не сдохну! Зато – с квартирой!.. Да я и сдачи могу дать – он это знает!
– Не будет он ничего – повернется и уйдет.
– И скатертью дорожка: роль самца выполнил, и – с приветом!
– Катька-Катька! – удрученно качала я головой.