Страница:
Он кое-как снял рубашку, попробовал разорвать ее на ленты. В темноте сделать это было непросто, к тому же рубашка плохо поддавалась. Сначала оторвал один рукав, потом второй, разорвал каждый вдоль, связал их, то же самое проделал с остатками рубашки. Коротко. Добавил поясной ремень. Потом взглянул вверх. Над головой было чуть светлее, чем вокруг. Какова глубина колодца? Метра четыре-пять, а может, глубже? Хватит ли веревки? Если нет, можно попробовать разорвать джинсы. Вряд ли это удастся. Штаны сработаны на совесть, не в отечественном «текстильшвее». Ну, допустим, он сделает канат подходящей длины, но крючок? Из ключа он вряд ли выдержит… Да и как согнуть ключ без инструмента? Он на ощупь нашел в стене колодца дырку, вставил в нее ключ, попробовал согнуть. Ключ долго не поддавался, потом хрустнул и сломался. «Ах, ты…» — выругался Осипов и от бессилия чуть не заплакал. Он сел на дно колодца, прислонился к стене. Камни больно впились в спину, он нашарил куртку, натянул ее на плечи.
Теперь затея с самодельным канатом представлялась очевидной глупостью. Проще сидеть и ждать. Но так еще медленнее ползет время, а тьма, кажется, проникает в мозг, забивается в самые укромные уголки и душит, душит, словно тяжелый угар. Интересно, кто тут сидел до него? Он небось тоже обдумывал план бегства, пытался изготовить веревку, отсюда и истлевшие тряпки на дне. Бесполезно. Он находится в колодце всего несколько часов, а отчаяние охватывает его все сильнее. Даже в подвале школы не было так страшно, как здесь. Хуже всего темнота. Как люди томились десятилетиями в каменных мешках подземных тюрем? Очевидно, привыкали.
Он фыркнул, представил себя с седой бородой до колен, облаченного в лохмотья. И сразу стало полегче. Ирония — лучшее лекарство от всех напастей. Стоит ли думать о кошмарных вещах — накручивать самого себя? Нужно отвлечься. И он стал мысленно перечислять европейские столицы: Рейкьявик, Осло, Стокгольм, Копенгаген…
Когда он заканчивал с Западной Европой, наверху раздался шум.
Он поднял голову. Луч света метался по стенам подземного хода, потом упал в колодец. На краю его высился темный силуэт.
— Ой, кто-то попался в нашу мышеловку, — проворковал знакомый голос.
«Да это Джордж! — изумился Осипов. — А он что здесь делает?»
— Знакомые все лица, — продолжал фотограф, — никак, товарищ корреспондент? Вот не ожидал… Просто даже удивительно, какие иной раз бывают странные грызуны. Мышка, мышка, где твоя улыбка…
— …полная задора и огня, — закончил Осипов. — Извлеките меня отсюда, товарищ Юрий Иванович.
— Извлечь? Ну конечно, конечно. Очень скоро извлеку. Чуть позже. Сначала нужно разобраться, как вы здесь оказались.
— А вы?
— Что я?
— Вы-то как сами оказались?
— Да очень просто. Пришел в гости к своему приятелю Комову. Может, слыхали? Известный, между прочим, кинорежиссер. «Пастушка и танкист» — третья премия на кинофестивале в Монтевидео. Не хухры-мухры! Гордость отечественной кинематографии. А я вот к такому человеку прихожу запросто.
— Но почему же в подвал?
— В подвале может быть весьма интересно. Встречаются знакомые лица, вот вы, например.
«Ах, ты так! — со злостью подумал Осипов. — Ну, ладно, сейчас я тебе сообщу нечто интересное».
— А знаете, Юрий Иванович, ведь я не первый раз в этом доме.
— Охотно верю.
— Можете себе представить, где-то в июне меня привезли сюда глухой ночью на автомобиле.
— Как пикантно!
— И я имел со здешним хозяином занимательную беседу касательно убийства Валентина Сокольского. Он назвал мне имя предполагаемого убийцы. Ваше имя!
— Ой, как любопытно! Но хочу вас огорчить. Валентина убил не я, а он. Кстати, получили мой маленький сувенир? Голову литературоведа Ванина. Вот этого действительно замочил я. Но по приказу опять же здешнего хозяина. Лично я против Ванина ничего не имел. Я даже люблю литературоведов. И журналистов я люблю. Но, боюсь, вас ждет та же участь.
— Но почему?! В чем я виновен?
— Не знаю. Возможно, вам разъяснит кинорежиссер, а может, и нет. Не уверен. А зачем это вы рубашечку разорвали? Никак веревочку соорудить хотели? Выбраться отсюда? Напрасно. К чему лишние усилия? Поверьте. Долго вы тут не пробудете. Извлечем вас, будьте уверены. За ушко да на солнышко. Так, помнится, в детстве говорили.
— Зачем я вам нужен?
— Узнаете в свое время. Недолго осталось пребывать в неведении. Я вам хочу кое-что поведать насчет убийств этих. Ну и прочего. Понимаете, мой интерес к потустороннему, к разного рода загробным тайнам требовал реализации. Конечно, любопытно раскапывать старые могилы, ощупывать ладонью древние черепа, представляя, что некогда под этой холодной оболочкой сверкали россыпи ума, бурлили неведомые страсти, рождались странные желания, гнездились жуткие пороки.
Кстати, вы знаете, когда в 1931 году прах Николая Васильевича Гоголя переносили из Данилова монастыря на новое место, то при вскрытии могилы черепа писателя не обнаружили. Странно, не правда ли? Куда девалась голова Гоголя? Полнейшая загадка! Но ведь кому-то понадобилась. Я всегда мечтал разыскать череп гения, но не удалось, а ведь хранится где-то. Но черепа черепами, а вплотную столкнуться со смертью, ощутить ее рядом — это кайф. Вот и приходилось…
Нет ничего более захватывающего, чем смотреть в глаза умирающему. Еще полминуты назад они были наполнены ужасом неведения, и вдруг вспыхивает в них огонь не ведомого живым знания. Душа уже на краю вечности… Что там, за гранью? Вот главная из загадок! И вглядываешься, вглядываешься… Пока глаза не начинают мутнеть. Все!
— Чудовищно, — не удержался Осипов.
— Чудовищно? Да почему же? Я, знаете ли, очень люблю леса, часто бываю в них, наблюдаю, снимаю… И там, в дикой природе, жизнь и смерть постоянно идут рука об руку. Их не разделяют условности, предрассудки, доморощенная мораль, которую столь любят люди. Там все просто и понятно: хочешь выжить — убей другого.
— Но в природе никто не убивает ради прихоти или забавы, — возразил Осипов из ямы.
— Наверное. Но не убивай человек, как вы выразились, «из прихоти или забавы», может, он и человеком бы не стал.
— Теперь настала моя очередь?
— Погодите, не суетитесь. Вам уготована несколько иная участь. Сейчас придет хозяин… А вот и он.
На краю ямы выросла новая фигура.
— Здравствуйте, Иван Григорьевич, — услышал Осипов смутно знакомый голос. — Надеюсь, вы не очень ушиблись? Сейчас мы вас оттуда достанем. Сами вылезти сумеете?
В глубину колодца спустилась тонкая металлическая лестница.
— Поднимайтесь, пожалуйста.
Осипов ухватился за нижнюю перекладину и сделал первый шаг навстречу неизвестности.
Глава десятая
1
2
Теперь затея с самодельным канатом представлялась очевидной глупостью. Проще сидеть и ждать. Но так еще медленнее ползет время, а тьма, кажется, проникает в мозг, забивается в самые укромные уголки и душит, душит, словно тяжелый угар. Интересно, кто тут сидел до него? Он небось тоже обдумывал план бегства, пытался изготовить веревку, отсюда и истлевшие тряпки на дне. Бесполезно. Он находится в колодце всего несколько часов, а отчаяние охватывает его все сильнее. Даже в подвале школы не было так страшно, как здесь. Хуже всего темнота. Как люди томились десятилетиями в каменных мешках подземных тюрем? Очевидно, привыкали.
Он фыркнул, представил себя с седой бородой до колен, облаченного в лохмотья. И сразу стало полегче. Ирония — лучшее лекарство от всех напастей. Стоит ли думать о кошмарных вещах — накручивать самого себя? Нужно отвлечься. И он стал мысленно перечислять европейские столицы: Рейкьявик, Осло, Стокгольм, Копенгаген…
Когда он заканчивал с Западной Европой, наверху раздался шум.
Он поднял голову. Луч света метался по стенам подземного хода, потом упал в колодец. На краю его высился темный силуэт.
— Ой, кто-то попался в нашу мышеловку, — проворковал знакомый голос.
«Да это Джордж! — изумился Осипов. — А он что здесь делает?»
— Знакомые все лица, — продолжал фотограф, — никак, товарищ корреспондент? Вот не ожидал… Просто даже удивительно, какие иной раз бывают странные грызуны. Мышка, мышка, где твоя улыбка…
— …полная задора и огня, — закончил Осипов. — Извлеките меня отсюда, товарищ Юрий Иванович.
— Извлечь? Ну конечно, конечно. Очень скоро извлеку. Чуть позже. Сначала нужно разобраться, как вы здесь оказались.
— А вы?
— Что я?
— Вы-то как сами оказались?
— Да очень просто. Пришел в гости к своему приятелю Комову. Может, слыхали? Известный, между прочим, кинорежиссер. «Пастушка и танкист» — третья премия на кинофестивале в Монтевидео. Не хухры-мухры! Гордость отечественной кинематографии. А я вот к такому человеку прихожу запросто.
— Но почему же в подвал?
— В подвале может быть весьма интересно. Встречаются знакомые лица, вот вы, например.
«Ах, ты так! — со злостью подумал Осипов. — Ну, ладно, сейчас я тебе сообщу нечто интересное».
— А знаете, Юрий Иванович, ведь я не первый раз в этом доме.
— Охотно верю.
— Можете себе представить, где-то в июне меня привезли сюда глухой ночью на автомобиле.
— Как пикантно!
— И я имел со здешним хозяином занимательную беседу касательно убийства Валентина Сокольского. Он назвал мне имя предполагаемого убийцы. Ваше имя!
— Ой, как любопытно! Но хочу вас огорчить. Валентина убил не я, а он. Кстати, получили мой маленький сувенир? Голову литературоведа Ванина. Вот этого действительно замочил я. Но по приказу опять же здешнего хозяина. Лично я против Ванина ничего не имел. Я даже люблю литературоведов. И журналистов я люблю. Но, боюсь, вас ждет та же участь.
— Но почему?! В чем я виновен?
— Не знаю. Возможно, вам разъяснит кинорежиссер, а может, и нет. Не уверен. А зачем это вы рубашечку разорвали? Никак веревочку соорудить хотели? Выбраться отсюда? Напрасно. К чему лишние усилия? Поверьте. Долго вы тут не пробудете. Извлечем вас, будьте уверены. За ушко да на солнышко. Так, помнится, в детстве говорили.
— Зачем я вам нужен?
— Узнаете в свое время. Недолго осталось пребывать в неведении. Я вам хочу кое-что поведать насчет убийств этих. Ну и прочего. Понимаете, мой интерес к потустороннему, к разного рода загробным тайнам требовал реализации. Конечно, любопытно раскапывать старые могилы, ощупывать ладонью древние черепа, представляя, что некогда под этой холодной оболочкой сверкали россыпи ума, бурлили неведомые страсти, рождались странные желания, гнездились жуткие пороки.
Кстати, вы знаете, когда в 1931 году прах Николая Васильевича Гоголя переносили из Данилова монастыря на новое место, то при вскрытии могилы черепа писателя не обнаружили. Странно, не правда ли? Куда девалась голова Гоголя? Полнейшая загадка! Но ведь кому-то понадобилась. Я всегда мечтал разыскать череп гения, но не удалось, а ведь хранится где-то. Но черепа черепами, а вплотную столкнуться со смертью, ощутить ее рядом — это кайф. Вот и приходилось…
Нет ничего более захватывающего, чем смотреть в глаза умирающему. Еще полминуты назад они были наполнены ужасом неведения, и вдруг вспыхивает в них огонь не ведомого живым знания. Душа уже на краю вечности… Что там, за гранью? Вот главная из загадок! И вглядываешься, вглядываешься… Пока глаза не начинают мутнеть. Все!
— Чудовищно, — не удержался Осипов.
— Чудовищно? Да почему же? Я, знаете ли, очень люблю леса, часто бываю в них, наблюдаю, снимаю… И там, в дикой природе, жизнь и смерть постоянно идут рука об руку. Их не разделяют условности, предрассудки, доморощенная мораль, которую столь любят люди. Там все просто и понятно: хочешь выжить — убей другого.
— Но в природе никто не убивает ради прихоти или забавы, — возразил Осипов из ямы.
— Наверное. Но не убивай человек, как вы выразились, «из прихоти или забавы», может, он и человеком бы не стал.
— Теперь настала моя очередь?
— Погодите, не суетитесь. Вам уготована несколько иная участь. Сейчас придет хозяин… А вот и он.
На краю ямы выросла новая фигура.
— Здравствуйте, Иван Григорьевич, — услышал Осипов смутно знакомый голос. — Надеюсь, вы не очень ушиблись? Сейчас мы вас оттуда достанем. Сами вылезти сумеете?
В глубину колодца спустилась тонкая металлическая лестница.
— Поднимайтесь, пожалуйста.
Осипов ухватился за нижнюю перекладину и сделал первый шаг навстречу неизвестности.
Глава десятая
1
1971 год, август. Москва
Вечером того же дня, когда бесстрашный журналист томился в таинственном подземелье, его преданнейший друг и ближайший соратник Илья Безменов позвонил Осипову домой. Никто, естественно, не ответил. Решив, что Иван просто не берет трубку, Илья сел в свой «жигуленок» и через двадцать минут был у подъезда друга. Он несколько раз настойчиво стучал в дверь, но скоро понял, что старается напрасно.
Старушка, сидевшая на лавочке возле подъезда, подтвердила: журналист домой не возвращался. Зная, что приятель частенько засиживается на работе допоздна, Безменов отправился в редакцию.
В редакции было почти пусто, но «читающий редактор» Корзюков, которого Илья немного знал, сообщил, что Осипов ушел прямо с летучки и после этого его не видели.
— Что за спешность такая? — удивился Илья. — Ведь с летучки обычно не отпускают.
— Пришла очень важная дама, — обронил Корзюков, — сказала, что очень срочное дело.
— Кто такая?
— Некто Сокольская.
— Это та, у которой весной сына убили?
— Вот-вот, она самая.
— Они вместе покинули редакцию?
— Видимо, да. Я, честно говоря, не следил за ними. А в чем, собственно, дело?
— Мне его нужно срочно отыскать, а дома никого нет.
— Ничего удивительного, — осклабился Корзюков. — Сокольская еще достаточно знойная дама, к тому же генеральша… вдова. Возможно, ваш приятель навестил ее.
Безменов в сомнении пожевал губами, но промолчал.
Телефон генеральши тоже не отвечал.
Слегка встревожившись, Безменов снова позвонил Осипову. С минуту послушав длинные гудки, он в раздражении бросил трубку и взглянул на часы. Было почти одиннадцать.
Куда же делся этот идиот? Может быть, узнал что-то интересное и решил действовать самостоятельно? Но ведь они же договаривались сообщать друг другу о каждом шаге, связанном с расследованием. А если он попал в ловушку?
Снова набрал номер генеральши и опять без всякого успеха.
Илья чертыхался, звонил то по одному номеру, то по другому примерно до половины первого ночи, наконец плюнул и лег спать.
Придя на следующее утро на работу, он первым делом выяснил адрес Сокольской. Это оказалось совсем несложно, но потом внезапно навалились неотложные дела. Сначала пришлось выезжать на место преступления. В зоопарке в пруду был обнаружен труп молодой женщины со следами, как пишется в протоколах, насильственной смерти. Безменов стоял на топком берегу пруда, равнодушно смотрел, как из воды извлекают распухшее синее тело.
Еще одной несчастной помогли расстаться с этим миром. Над прудом носились потревоженные утки, и их неистовое кряканье почему-то напоминало о наступавшей осени. Где же Иван? Илью все больше охватывала уверенность, что с ним случилась беда. Сразу после обеда позвонил Хохотва и попросил о встрече.
— Приезжайте, — бросил Безменов, а про себя подумал: «Опять предстоит услышать какие-нибудь псевдоисторические бредни». Он в который раз набрал номер редакционного телефона Осипова, потом номер его квартиры и, наконец, номер квартиры генеральши. Безрезультатно.
Часа в четыре появился Хохотва.
— У меня есть новости, — с порога сообщил он.
— Ну?
— Разыскал среди архивных залежей несколько документов, которые вроде бы свидетельствуют о реальном существовании у вогулов культа оборотничества. Документы еще дореволюционные…
— Погодите с вашими оборотнями, — раздраженно перебил его Илья, — извините за резкость, но пропал Осипов. Второй день не могу его разыскать. Побывал и дома и на работе: исчез человек. Я думаю, он скорее всего наткнулся на что-то интересное и решил сам в одиночку продолжить расследование. Удалось выяснить, что к нему в редакцию приходила генеральша Сокольская, с которой, собственно, все и началось. Помните, ее сына — студента МГИМО убили в конце апреля? Именно по ее просьбе Осипов ударился в частный сыск.
— Надо ее разыскать, — сказал Хохотва.
— Я понимаю, но и ее телефон не отвечает второй день.
— А домой съездить не пробовали?
— Собирался прямо с утра, но, сами понимаете, служба… То да се… Короче, не успел.
— Так поедемте вместе. Если, конечно, можно. Дорогой я вам расскажу подробности моих изысканий.
— Не возражаю, вы можете пригодиться. Сейчас главное найти Ивана.
«Жигуленок» рванулся с места и ввинтился в уличный поток.
— Где живет генеральша Сокольская? — поинтересовался Хохотва.
— Вестимо где: на улице Горького. Так чего вы там накопали?
— Донесение в канцелярию городской управы Югорска. Докладывает урядник… фамилия вылетела из головы. Датировано 1883 годом. Там описываются случаи массового помешательства в стойбище вогулов. Причиной якобы явился оборотень, которого предали самосуду. В принципе там описывается нечто похожее на рассказ этого Ванина, якобы один из людей племени неожиданно стал медведем и его пришлось убить, но в ходе репрессий пострадало еще несколько человек. Словом, кровавая расправа…
— Ванин! — хлопнул себя по лбу Илья, отчего на секунду выпустил руль и чуть не врезался в шедшую рядом «Скорую помощь». — Точно, Ванин! Именно к нему и надо идти за адресом этого пресловутого оборотня!
— Но он же, по-моему, убит?
— Да, конечно. Но коли он преследовал этого человека или кого уж там не один десяток лет, то наверняка родные, жена, скажем, в курсе дела. Хоть что-нибудь же он ей рассказывал. Итак, если мы не застанем генеральшу, тут же отправляемся к Ванину. Адрес у меня есть.
В огромном парадном на стульчике у лифта сидела сухопарая пожилая женщина и вязала. Она вскинула на вошедших острые глазки, поинтересовалась:
— Вы к кому, товарищи?
— К Сокольской.
— А по какому делу?
— А тебе какая разница, старая грымза? — сердито спросил Безменов, нажимая кнопку лифта.
— Вы что это себе позволяете?! — завопила сухопарая, — А ну пошел отсюда, хулиган, а то сейчас милицию вызову!
— Старший следователь уголовного розыска, — насупившись, бросил ей в лицо Безменов и сунул под нос удостоверение.
— Ай, батюшки, не признала, — залебезила бабка, — что-то не похожи вы на милиционеров.
— Поговорите у меня! — заорал Безменов.
— Вижу, вижу — свои, — совсем стушевалась сухопарая, — только нет ее дома, второй день нет.
— А где она?
— Укатила в Сочи.
— В Сочи?
— Так она сказала. Меня, говорит, не будет дней десять, уезжаю на юг. Мужчина при ней какой-то имелся.
— Как он выглядел?
— Да невидный такой. Мелковат. В кожаной куртке, штаны еще американские…
— Возраст?
— Лет тридцать пять. Она с ним сначала поднялась наверх. Потом через часок спустилась. Вся какая-то взъерошенная…
— Довольная?
— Да не то что вы думаете… Скорее напуганная.
— Бывают у нее мужчины? Вы этого, в кожаной куртке, раньше видели?
— Нет, первый раз с ней пришел, К ней обычно заходят такие вальяжные. Все один артист ходил… Прямо барин. Ну, брат еще ее бывает, иной раз заскакивает.
— У нее есть брат?
— Как же, на «Мосфильме» большой начальник, говорят, ну и мальчишечки разные наподобие покойного сыночка бывали. Но те больше к Валентину ходили. Последнее время их не видать.
— А как фамилия ее брата?
— Чего не знаю, того не знаю. Только помню, величают его Сергеем Васильевичем.
— Когда она уехала?
— Позавчера, часа в три. Я еще удивилась: на юг едет, а без вещей. Хотя для них, богатых, все уже на месте припасено. Не чета нам, серости.
— Вот черт, еще какой-то брат появился! — в сердцах произнес Илья, заводя машину. — Она, несомненно, уехала с Осиповым, все сходится: кожаная куртка, джинсы, сам плюгавый… Но вот куда они подались? Ладно, едем к Ванину.
Они колесили по Москве не меньше часа. Покойный литконсультант проживал аж в Теплом Стане. Долго не открывали, и наконец из-за двери послышался ломкий голос:
— Кто там?
— Из милиции, — сказал Илья, — открывайте.
Дверь отворилась, придерживаемая цепочкой, в образовавшейся щели показалось лицо подростка лет пятнадцати.
— Документы покажите!
Он долго разглядывал удостоверение, потом, видимо, успокоившись, звякнул цепочкой и пропустил визитеров в квартиру.
— Приходили же от вас! — произнес он с хмурым недоумением.
— Приходили, да не те, — стараясь не напугать мальчишку, весело сказал Илья. — А мать где?
— На работе, где ж еще.
— Тебя как зовут?
— Фома.
— Редкое имя. Это в честь деда, что ли?
— Да вы проходите, — не вдаваясь в подробности относительно своего имени, пригласил мальчик. Илья и Хохотва вошли в комнату, видимо, парадную, и уселись на диван-кровать. «Довольно скромно, — отметил про себя Илья, оглядывая обстановку, — а теперь им придется жить еще скромнее. Конечно, литконсультант не ахти какая птица, но все же кормилец». Он взглянул на худого высокого мальчишку и неожиданно для себя проникся к нему жалостью.
— Так почему тебя Фомой назвали? — поддерживая шутливый тон, продолжил он.
— Далось вам мое имя. Каждому приходится объяснять, зачем да почему… Назвал отец так, и все.
— Ты не сердись, — неожиданно сказал Хохотва, — я понимаю, редкое имя иногда кажется непривычным для уха, вызывает шутки… Я по себе это знаю.
— А вас как зовут? — спросил мальчик.
— Марком, но не в имени дело. Фамилия у меня смешная: Хохотва. Натерпелся в детстве. Да и сейчас иногда подначивают. Если, говорят, ты Хохотва, то почему никогда не смеешься? Потому и не смеюсь.
Мальчик слабо улыбнулся.
— Мы пришли по делу, — переменил тему Илья. — Убийцы твоего отца пока не найдены, а найти их нужно обязательно. И похоже, мы вышли на след. Ждать твою мать у нас нет времени, может быть, ты нам можешь помочь? Мы разговаривали с Ионой Фомичом незадолго до его неожиданной смерти. И он нам рассказал, что… — Илья запнулся, не зная, как объяснить мальчику, чем занимался его отец.
— Проще говоря, — спросил Хохотва, — были у твоего отца враги?
— Враги? — парень приоткрыл рот и уставился в потолок. — Даже не знаю. Наверное, были.
— А фамилий он не называл?
— Лучше у мамы спросите.
— Нам некогда ждать маму. Дело в том, что в опасности находится другой человек, и его может постигнуть участь твоего отца.
— Я ничего не знаю. Отец был очень скрытный, в свои дела меня не посвящал. Даже если к нему приезжали родственники из Югорска, он обычно отсылал из дома и меня и маму.
— А часто приезжали из Югорска? — поинтересовался Безменов.
— Да нет, раз в год, а то и реже. Последний их приезд, по-моему, случился в июне, отец, помню, долго ходил мрачный.
— Что это были за люди?
— Старики-то? Заскорузлые. От них всегда пахло. Рыбой, что ли, или салом каким-то. И запах потом долго держался в квартире. Мама по этому поводу ругалась. Напустили, кричала, блох. Хотя никаких блох не было.
— А как он объяснял их появление?
— Говорил, с родины приехали. Кровные братья.
— Так зачем все же они приезжали?
— Не знаю. Может, проведать. Но мне казалось, что они от отца чего-то требовали. И он их явно боялся.
— Так, может, они и убили его?
— Нет, вряд ли. Они были очень старые. Обычно их приезжало трое, а в последний раз только двое, и когда я спросил, где третий, отец сказал: умер.
— А как их звали? — спросил Хохотва.
— Одного, кажется, Артемий, второго не помню.
— Но чего, чего требовали? — повысил голос Безменов.
Мальчик молчал, видимо, раздумывая.
— Когда они последний раз появились, отец приказал мне сходить погулять, а сам закрыл дверь. Я стал одеваться в коридоре… Ну, недалеко от двери… Я не подслушивал специально, просто так получилось. Слышно из-за двери плохо, я разобрал только отдельные слова. Они вроде требовали от него закончить дела какие-то, если, говорили, не выполнишь — убьем.
— Так и сказали?!
— Вроде… Отец тут к двери подошел, и я испарился. Но, я думаю, не они вовсе его убили. Где Югорск — и где Магадан! И к тому же они требовали закончить дело не позже ноября.
— И все-таки он кого-то боялся?
— Да нет… Явного страха он не выражал. О своих рабочих делах говорил немного. Он вообще был какой-то…
— Какой?
— Не любил никого. Про всех говорил «дураки, дураки…». Все у него дураки были. Я, честно говоря, всегда думал: как же так, если он самый умный, почему мы бедно живем, даже машины у нас нет, да и квартирка… Сами видите. Мать вечно пилил. То не так, это не эдак.
Мальчик раскраснелся, глаза у него блестели, он явно старался выговориться.
— Я его, конечно, любил, но… — он запнулся, — он иногда казался мне деревянным, словно из березы его вырезали. Скучный, равнодушный. Оживлялся только, когда говорил о родине, о Югорске. Мне представлялось, он страшно жалеет, что уехал оттуда. Про завод рассказывал, про рыбалку, про своего отца, то есть моего деда. Мы, говорил, охотники из рода Охотников. Охотник тоже, даже ружья у него не было! Я ему раз сказал, мол, давай, папа, сходим на охоту.
Он, помню, аж побелел. Посмотрел на меня как на врага народа, но не ударил. Помолчал, потом говорит: «Я охочусь на очень крупного зверя… Таких в Москве, почитай, один будет».
— А что за зверь, не сказал? — подался вперед Безменов.
— Нет. А другой раз было. Сидим мы с ним, смотрим телевизор. Помню, какой-то праздник был. Седьмое ноября, что ли… Перед фильмом выступали его создатели, режиссер, актеры. Когда режиссер заговорил, папа прямо весь к экрану подскочил, смотрит во все глаза. А ведь очки не носил… зоркий. Чего, спрашиваю, ты там интересного увидел, ведь еще не кино, так… болтовня? Вот он, мой зверь, говорит, и пальцем тычет в экран, в этого режиссера. Я засмеялся, а он дал мне затрещину, до сих пор не знаю за что.
— А как фамилия режиссера?
— Не помню.
— Ну а фильм как назывался?
— Фильм? — мальчик наморщил лоб. — Надо подумать. Про войну. Как же… как же… Его потом еще раза два показывали. А! Вот! «Пастушка и танкист».
Безменов и Хохотва переглянулись.
— А еще что-нибудь ты помнишь? — спросил Безменов.
Мальчик пожал плечами.
— Может, мама знает, она придет через час, далеко добираться. А может, на кладбище поехала. Она часто туда ездит. На Востряковское. Тогда вообще появится к ночи. Помню, они все время ругались, а вот теперь…
Он не закончил, судорожно сглотнул, и из глаз его закапали слезы.
— Пойдем, — потянул Илью за рукав Хохотва.
— Может, у отца записки какие были, дневник? — не отставал Безменов.
Мальчик продолжал беззвучно плакать, не обращая внимания на вопрос.
Безменов и Хохотва, стараясь не шуметь, поднялись с дивана и вышли из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Кажется, зацепка? — спросил Хохотва.
— Кинорежиссер? Возможно. Фамилию узнать — один момент по названию фильма. — Он взглянул на часы. — Сейчас уже шесть. Все разошлись по домам, а завтра суббота, но действовать нужно сегодня, не теряя ни минуты: чую, промедлим, и парню — труба. Версия с кинорежиссером, на мой взгляд, довольно сомнительна. Но это хоть что-то. Как же его фамилия? Я помню эту картину. Очередной вздор. Пленный танкист, немецкая девушка… Что-то вроде этого. Любовь на фоне альпийского пейзажа. Замки, ледники… Он потом вступает в единоборство с целой дивизией «СС». Ересь, но как же его фамилия?
— Жаль, нет в живых Марьи Ивановны Шранк, — задумчиво произнес Хохотва.
— А это еще кто?!
— Смотрительница нашего музея, которую убили, помните, еще когда первый раз кости хотели похитить. Она раньше на «Мосфильме» работала гримершей. Всех там знала. Бывало, как начнет рассказывать разные сплетни про актеров, хоть уши затыкай. Матерщинница страшная.
— Она на «Мосфильме» работала? Слушай, и брат этой генеральши тоже. Помнишь, лифтерша сказала: «Начальник на „Мосфильме“, звали его Сергей Васильевич». Интересное кино получается. Давай, дорогой товарищ Хохотва Марк Акимович, я тебя сейчас завезу домой, потом в управление. Постараюсь узнать, кто снял замечательный фильм «Пастушка и танкист». Покойный Иона тоже говорил, что оборотень — большой человек, его просто так не ухватишь.
— А можно, я с вами поеду?
— Я, в общем, не возражаю, но что скажет твоя жена? Моя хоть привыкла.
— Я не женат, в разводе.
— Ах, так! Ну ладно, тогда перекусим — и в управление.
Вечером того же дня, когда бесстрашный журналист томился в таинственном подземелье, его преданнейший друг и ближайший соратник Илья Безменов позвонил Осипову домой. Никто, естественно, не ответил. Решив, что Иван просто не берет трубку, Илья сел в свой «жигуленок» и через двадцать минут был у подъезда друга. Он несколько раз настойчиво стучал в дверь, но скоро понял, что старается напрасно.
Старушка, сидевшая на лавочке возле подъезда, подтвердила: журналист домой не возвращался. Зная, что приятель частенько засиживается на работе допоздна, Безменов отправился в редакцию.
В редакции было почти пусто, но «читающий редактор» Корзюков, которого Илья немного знал, сообщил, что Осипов ушел прямо с летучки и после этого его не видели.
— Что за спешность такая? — удивился Илья. — Ведь с летучки обычно не отпускают.
— Пришла очень важная дама, — обронил Корзюков, — сказала, что очень срочное дело.
— Кто такая?
— Некто Сокольская.
— Это та, у которой весной сына убили?
— Вот-вот, она самая.
— Они вместе покинули редакцию?
— Видимо, да. Я, честно говоря, не следил за ними. А в чем, собственно, дело?
— Мне его нужно срочно отыскать, а дома никого нет.
— Ничего удивительного, — осклабился Корзюков. — Сокольская еще достаточно знойная дама, к тому же генеральша… вдова. Возможно, ваш приятель навестил ее.
Безменов в сомнении пожевал губами, но промолчал.
Телефон генеральши тоже не отвечал.
Слегка встревожившись, Безменов снова позвонил Осипову. С минуту послушав длинные гудки, он в раздражении бросил трубку и взглянул на часы. Было почти одиннадцать.
Куда же делся этот идиот? Может быть, узнал что-то интересное и решил действовать самостоятельно? Но ведь они же договаривались сообщать друг другу о каждом шаге, связанном с расследованием. А если он попал в ловушку?
Снова набрал номер генеральши и опять без всякого успеха.
Илья чертыхался, звонил то по одному номеру, то по другому примерно до половины первого ночи, наконец плюнул и лег спать.
Придя на следующее утро на работу, он первым делом выяснил адрес Сокольской. Это оказалось совсем несложно, но потом внезапно навалились неотложные дела. Сначала пришлось выезжать на место преступления. В зоопарке в пруду был обнаружен труп молодой женщины со следами, как пишется в протоколах, насильственной смерти. Безменов стоял на топком берегу пруда, равнодушно смотрел, как из воды извлекают распухшее синее тело.
Еще одной несчастной помогли расстаться с этим миром. Над прудом носились потревоженные утки, и их неистовое кряканье почему-то напоминало о наступавшей осени. Где же Иван? Илью все больше охватывала уверенность, что с ним случилась беда. Сразу после обеда позвонил Хохотва и попросил о встрече.
— Приезжайте, — бросил Безменов, а про себя подумал: «Опять предстоит услышать какие-нибудь псевдоисторические бредни». Он в который раз набрал номер редакционного телефона Осипова, потом номер его квартиры и, наконец, номер квартиры генеральши. Безрезультатно.
Часа в четыре появился Хохотва.
— У меня есть новости, — с порога сообщил он.
— Ну?
— Разыскал среди архивных залежей несколько документов, которые вроде бы свидетельствуют о реальном существовании у вогулов культа оборотничества. Документы еще дореволюционные…
— Погодите с вашими оборотнями, — раздраженно перебил его Илья, — извините за резкость, но пропал Осипов. Второй день не могу его разыскать. Побывал и дома и на работе: исчез человек. Я думаю, он скорее всего наткнулся на что-то интересное и решил сам в одиночку продолжить расследование. Удалось выяснить, что к нему в редакцию приходила генеральша Сокольская, с которой, собственно, все и началось. Помните, ее сына — студента МГИМО убили в конце апреля? Именно по ее просьбе Осипов ударился в частный сыск.
— Надо ее разыскать, — сказал Хохотва.
— Я понимаю, но и ее телефон не отвечает второй день.
— А домой съездить не пробовали?
— Собирался прямо с утра, но, сами понимаете, служба… То да се… Короче, не успел.
— Так поедемте вместе. Если, конечно, можно. Дорогой я вам расскажу подробности моих изысканий.
— Не возражаю, вы можете пригодиться. Сейчас главное найти Ивана.
«Жигуленок» рванулся с места и ввинтился в уличный поток.
— Где живет генеральша Сокольская? — поинтересовался Хохотва.
— Вестимо где: на улице Горького. Так чего вы там накопали?
— Донесение в канцелярию городской управы Югорска. Докладывает урядник… фамилия вылетела из головы. Датировано 1883 годом. Там описываются случаи массового помешательства в стойбище вогулов. Причиной якобы явился оборотень, которого предали самосуду. В принципе там описывается нечто похожее на рассказ этого Ванина, якобы один из людей племени неожиданно стал медведем и его пришлось убить, но в ходе репрессий пострадало еще несколько человек. Словом, кровавая расправа…
— Ванин! — хлопнул себя по лбу Илья, отчего на секунду выпустил руль и чуть не врезался в шедшую рядом «Скорую помощь». — Точно, Ванин! Именно к нему и надо идти за адресом этого пресловутого оборотня!
— Но он же, по-моему, убит?
— Да, конечно. Но коли он преследовал этого человека или кого уж там не один десяток лет, то наверняка родные, жена, скажем, в курсе дела. Хоть что-нибудь же он ей рассказывал. Итак, если мы не застанем генеральшу, тут же отправляемся к Ванину. Адрес у меня есть.
В огромном парадном на стульчике у лифта сидела сухопарая пожилая женщина и вязала. Она вскинула на вошедших острые глазки, поинтересовалась:
— Вы к кому, товарищи?
— К Сокольской.
— А по какому делу?
— А тебе какая разница, старая грымза? — сердито спросил Безменов, нажимая кнопку лифта.
— Вы что это себе позволяете?! — завопила сухопарая, — А ну пошел отсюда, хулиган, а то сейчас милицию вызову!
— Старший следователь уголовного розыска, — насупившись, бросил ей в лицо Безменов и сунул под нос удостоверение.
— Ай, батюшки, не признала, — залебезила бабка, — что-то не похожи вы на милиционеров.
— Поговорите у меня! — заорал Безменов.
— Вижу, вижу — свои, — совсем стушевалась сухопарая, — только нет ее дома, второй день нет.
— А где она?
— Укатила в Сочи.
— В Сочи?
— Так она сказала. Меня, говорит, не будет дней десять, уезжаю на юг. Мужчина при ней какой-то имелся.
— Как он выглядел?
— Да невидный такой. Мелковат. В кожаной куртке, штаны еще американские…
— Возраст?
— Лет тридцать пять. Она с ним сначала поднялась наверх. Потом через часок спустилась. Вся какая-то взъерошенная…
— Довольная?
— Да не то что вы думаете… Скорее напуганная.
— Бывают у нее мужчины? Вы этого, в кожаной куртке, раньше видели?
— Нет, первый раз с ней пришел, К ней обычно заходят такие вальяжные. Все один артист ходил… Прямо барин. Ну, брат еще ее бывает, иной раз заскакивает.
— У нее есть брат?
— Как же, на «Мосфильме» большой начальник, говорят, ну и мальчишечки разные наподобие покойного сыночка бывали. Но те больше к Валентину ходили. Последнее время их не видать.
— А как фамилия ее брата?
— Чего не знаю, того не знаю. Только помню, величают его Сергеем Васильевичем.
— Когда она уехала?
— Позавчера, часа в три. Я еще удивилась: на юг едет, а без вещей. Хотя для них, богатых, все уже на месте припасено. Не чета нам, серости.
— Вот черт, еще какой-то брат появился! — в сердцах произнес Илья, заводя машину. — Она, несомненно, уехала с Осиповым, все сходится: кожаная куртка, джинсы, сам плюгавый… Но вот куда они подались? Ладно, едем к Ванину.
Они колесили по Москве не меньше часа. Покойный литконсультант проживал аж в Теплом Стане. Долго не открывали, и наконец из-за двери послышался ломкий голос:
— Кто там?
— Из милиции, — сказал Илья, — открывайте.
Дверь отворилась, придерживаемая цепочкой, в образовавшейся щели показалось лицо подростка лет пятнадцати.
— Документы покажите!
Он долго разглядывал удостоверение, потом, видимо, успокоившись, звякнул цепочкой и пропустил визитеров в квартиру.
— Приходили же от вас! — произнес он с хмурым недоумением.
— Приходили, да не те, — стараясь не напугать мальчишку, весело сказал Илья. — А мать где?
— На работе, где ж еще.
— Тебя как зовут?
— Фома.
— Редкое имя. Это в честь деда, что ли?
— Да вы проходите, — не вдаваясь в подробности относительно своего имени, пригласил мальчик. Илья и Хохотва вошли в комнату, видимо, парадную, и уселись на диван-кровать. «Довольно скромно, — отметил про себя Илья, оглядывая обстановку, — а теперь им придется жить еще скромнее. Конечно, литконсультант не ахти какая птица, но все же кормилец». Он взглянул на худого высокого мальчишку и неожиданно для себя проникся к нему жалостью.
— Так почему тебя Фомой назвали? — поддерживая шутливый тон, продолжил он.
— Далось вам мое имя. Каждому приходится объяснять, зачем да почему… Назвал отец так, и все.
— Ты не сердись, — неожиданно сказал Хохотва, — я понимаю, редкое имя иногда кажется непривычным для уха, вызывает шутки… Я по себе это знаю.
— А вас как зовут? — спросил мальчик.
— Марком, но не в имени дело. Фамилия у меня смешная: Хохотва. Натерпелся в детстве. Да и сейчас иногда подначивают. Если, говорят, ты Хохотва, то почему никогда не смеешься? Потому и не смеюсь.
Мальчик слабо улыбнулся.
— Мы пришли по делу, — переменил тему Илья. — Убийцы твоего отца пока не найдены, а найти их нужно обязательно. И похоже, мы вышли на след. Ждать твою мать у нас нет времени, может быть, ты нам можешь помочь? Мы разговаривали с Ионой Фомичом незадолго до его неожиданной смерти. И он нам рассказал, что… — Илья запнулся, не зная, как объяснить мальчику, чем занимался его отец.
— Проще говоря, — спросил Хохотва, — были у твоего отца враги?
— Враги? — парень приоткрыл рот и уставился в потолок. — Даже не знаю. Наверное, были.
— А фамилий он не называл?
— Лучше у мамы спросите.
— Нам некогда ждать маму. Дело в том, что в опасности находится другой человек, и его может постигнуть участь твоего отца.
— Я ничего не знаю. Отец был очень скрытный, в свои дела меня не посвящал. Даже если к нему приезжали родственники из Югорска, он обычно отсылал из дома и меня и маму.
— А часто приезжали из Югорска? — поинтересовался Безменов.
— Да нет, раз в год, а то и реже. Последний их приезд, по-моему, случился в июне, отец, помню, долго ходил мрачный.
— Что это были за люди?
— Старики-то? Заскорузлые. От них всегда пахло. Рыбой, что ли, или салом каким-то. И запах потом долго держался в квартире. Мама по этому поводу ругалась. Напустили, кричала, блох. Хотя никаких блох не было.
— А как он объяснял их появление?
— Говорил, с родины приехали. Кровные братья.
— Так зачем все же они приезжали?
— Не знаю. Может, проведать. Но мне казалось, что они от отца чего-то требовали. И он их явно боялся.
— Так, может, они и убили его?
— Нет, вряд ли. Они были очень старые. Обычно их приезжало трое, а в последний раз только двое, и когда я спросил, где третий, отец сказал: умер.
— А как их звали? — спросил Хохотва.
— Одного, кажется, Артемий, второго не помню.
— Но чего, чего требовали? — повысил голос Безменов.
Мальчик молчал, видимо, раздумывая.
— Когда они последний раз появились, отец приказал мне сходить погулять, а сам закрыл дверь. Я стал одеваться в коридоре… Ну, недалеко от двери… Я не подслушивал специально, просто так получилось. Слышно из-за двери плохо, я разобрал только отдельные слова. Они вроде требовали от него закончить дела какие-то, если, говорили, не выполнишь — убьем.
— Так и сказали?!
— Вроде… Отец тут к двери подошел, и я испарился. Но, я думаю, не они вовсе его убили. Где Югорск — и где Магадан! И к тому же они требовали закончить дело не позже ноября.
— И все-таки он кого-то боялся?
— Да нет… Явного страха он не выражал. О своих рабочих делах говорил немного. Он вообще был какой-то…
— Какой?
— Не любил никого. Про всех говорил «дураки, дураки…». Все у него дураки были. Я, честно говоря, всегда думал: как же так, если он самый умный, почему мы бедно живем, даже машины у нас нет, да и квартирка… Сами видите. Мать вечно пилил. То не так, это не эдак.
Мальчик раскраснелся, глаза у него блестели, он явно старался выговориться.
— Я его, конечно, любил, но… — он запнулся, — он иногда казался мне деревянным, словно из березы его вырезали. Скучный, равнодушный. Оживлялся только, когда говорил о родине, о Югорске. Мне представлялось, он страшно жалеет, что уехал оттуда. Про завод рассказывал, про рыбалку, про своего отца, то есть моего деда. Мы, говорил, охотники из рода Охотников. Охотник тоже, даже ружья у него не было! Я ему раз сказал, мол, давай, папа, сходим на охоту.
Он, помню, аж побелел. Посмотрел на меня как на врага народа, но не ударил. Помолчал, потом говорит: «Я охочусь на очень крупного зверя… Таких в Москве, почитай, один будет».
— А что за зверь, не сказал? — подался вперед Безменов.
— Нет. А другой раз было. Сидим мы с ним, смотрим телевизор. Помню, какой-то праздник был. Седьмое ноября, что ли… Перед фильмом выступали его создатели, режиссер, актеры. Когда режиссер заговорил, папа прямо весь к экрану подскочил, смотрит во все глаза. А ведь очки не носил… зоркий. Чего, спрашиваю, ты там интересного увидел, ведь еще не кино, так… болтовня? Вот он, мой зверь, говорит, и пальцем тычет в экран, в этого режиссера. Я засмеялся, а он дал мне затрещину, до сих пор не знаю за что.
— А как фамилия режиссера?
— Не помню.
— Ну а фильм как назывался?
— Фильм? — мальчик наморщил лоб. — Надо подумать. Про войну. Как же… как же… Его потом еще раза два показывали. А! Вот! «Пастушка и танкист».
Безменов и Хохотва переглянулись.
— А еще что-нибудь ты помнишь? — спросил Безменов.
Мальчик пожал плечами.
— Может, мама знает, она придет через час, далеко добираться. А может, на кладбище поехала. Она часто туда ездит. На Востряковское. Тогда вообще появится к ночи. Помню, они все время ругались, а вот теперь…
Он не закончил, судорожно сглотнул, и из глаз его закапали слезы.
— Пойдем, — потянул Илью за рукав Хохотва.
— Может, у отца записки какие были, дневник? — не отставал Безменов.
Мальчик продолжал беззвучно плакать, не обращая внимания на вопрос.
Безменов и Хохотва, стараясь не шуметь, поднялись с дивана и вышли из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Кажется, зацепка? — спросил Хохотва.
— Кинорежиссер? Возможно. Фамилию узнать — один момент по названию фильма. — Он взглянул на часы. — Сейчас уже шесть. Все разошлись по домам, а завтра суббота, но действовать нужно сегодня, не теряя ни минуты: чую, промедлим, и парню — труба. Версия с кинорежиссером, на мой взгляд, довольно сомнительна. Но это хоть что-то. Как же его фамилия? Я помню эту картину. Очередной вздор. Пленный танкист, немецкая девушка… Что-то вроде этого. Любовь на фоне альпийского пейзажа. Замки, ледники… Он потом вступает в единоборство с целой дивизией «СС». Ересь, но как же его фамилия?
— Жаль, нет в живых Марьи Ивановны Шранк, — задумчиво произнес Хохотва.
— А это еще кто?!
— Смотрительница нашего музея, которую убили, помните, еще когда первый раз кости хотели похитить. Она раньше на «Мосфильме» работала гримершей. Всех там знала. Бывало, как начнет рассказывать разные сплетни про актеров, хоть уши затыкай. Матерщинница страшная.
— Она на «Мосфильме» работала? Слушай, и брат этой генеральши тоже. Помнишь, лифтерша сказала: «Начальник на „Мосфильме“, звали его Сергей Васильевич». Интересное кино получается. Давай, дорогой товарищ Хохотва Марк Акимович, я тебя сейчас завезу домой, потом в управление. Постараюсь узнать, кто снял замечательный фильм «Пастушка и танкист». Покойный Иона тоже говорил, что оборотень — большой человек, его просто так не ухватишь.
— А можно, я с вами поеду?
— Я, в общем, не возражаю, но что скажет твоя жена? Моя хоть привыкла.
— Я не женат, в разводе.
— Ах, так! Ну ладно, тогда перекусим — и в управление.
2
В управлении они появились в половине восьмого.
— Звоню на «Мосфильм», — заявил Илья, снимая трубку.
— Никто не отвечает, — через пару минут удрученно сказал он, — следующий номер…
Но и по этому номеру никто не ответил.
— Вымерли они там, что ли?
— Ну кто же томится на работе летом в пятницу вечером?
— Мы.
— Мы — это другое дело. Позвольте, Илья Ильич, трубочку, есть у меня одна знакомая киноманка, уж она-то наверняка знает.
— Звоните, ученый!
— Танечка, — вкрадчиво произнес Хохотва, и Безменов даже удивился непривычно ласковым ноткам в его голосе, — добрый вечер. Как поживаешь? Замечательно. Почему не звоню? Долгий разговор. Послушай, нужна твоя консультация. Ты не помнишь такой фильм — «Пастушка и танкист»? Помнишь? Замечательно! А кто его снимал? Ну постарайся, напряги память. Ну-ну. Очень нужно, мы тут кроссворд отгадываем… Сколько букв? Да не то чтобы кроссворд. Ну, вспомни! Если вспомнишь, с меня коробка конфет. Как, как? Комов? Говоришь, очень известный? А как его имя, отчество? Посмотри, пожалуйста.
— Сейчас она выяснит, — сказал он Безменову. Тот поднял большой палец вверх.
— Ага, слушаю. Сергей Васильевич? Ну, спасибо. Конфеты с меня. Целую.
Итак, его зовут Сергей Васильевич Комов, очевидно, это брат генеральши Сокольской.
— Похоже, в точку попали, — потирал руки Илья, — неужели это и есть предполагаемый оборотень? Так просто, ведь мы могли сразу навестить семейство Ванина и все выяснить. Даже странно, что не пришло в голову. Теперь нужно разузнать адрес этого кинорежиссера, и вперед.
Известный деятель кино, как оказалось, жил на Кутузовском. Машина снова понеслась по московским улицам. Дом, в котором обитал предполагаемый оборотень был в отличие от генеральского и видом пониже, и чином пониже. Правда, ненамного. Главная разница — отсутствие в парадном надзирательницы.
Но и тут их ждала неудача. Они долго звонили в дверь, потом принялись молотить кулаками.
— Вам, товарищи, чего тут надо? — неодобрительно спросила немолодая женщина в шелковом халате, выглянувшая на шум.
— Сергея Васильевича, — холодно сказал Безменов.
— Сергей Васильевич на даче.
— Звоню на «Мосфильм», — заявил Илья, снимая трубку.
— Никто не отвечает, — через пару минут удрученно сказал он, — следующий номер…
Но и по этому номеру никто не ответил.
— Вымерли они там, что ли?
— Ну кто же томится на работе летом в пятницу вечером?
— Мы.
— Мы — это другое дело. Позвольте, Илья Ильич, трубочку, есть у меня одна знакомая киноманка, уж она-то наверняка знает.
— Звоните, ученый!
— Танечка, — вкрадчиво произнес Хохотва, и Безменов даже удивился непривычно ласковым ноткам в его голосе, — добрый вечер. Как поживаешь? Замечательно. Почему не звоню? Долгий разговор. Послушай, нужна твоя консультация. Ты не помнишь такой фильм — «Пастушка и танкист»? Помнишь? Замечательно! А кто его снимал? Ну постарайся, напряги память. Ну-ну. Очень нужно, мы тут кроссворд отгадываем… Сколько букв? Да не то чтобы кроссворд. Ну, вспомни! Если вспомнишь, с меня коробка конфет. Как, как? Комов? Говоришь, очень известный? А как его имя, отчество? Посмотри, пожалуйста.
— Сейчас она выяснит, — сказал он Безменову. Тот поднял большой палец вверх.
— Ага, слушаю. Сергей Васильевич? Ну, спасибо. Конфеты с меня. Целую.
Итак, его зовут Сергей Васильевич Комов, очевидно, это брат генеральши Сокольской.
— Похоже, в точку попали, — потирал руки Илья, — неужели это и есть предполагаемый оборотень? Так просто, ведь мы могли сразу навестить семейство Ванина и все выяснить. Даже странно, что не пришло в голову. Теперь нужно разузнать адрес этого кинорежиссера, и вперед.
Известный деятель кино, как оказалось, жил на Кутузовском. Машина снова понеслась по московским улицам. Дом, в котором обитал предполагаемый оборотень был в отличие от генеральского и видом пониже, и чином пониже. Правда, ненамного. Главная разница — отсутствие в парадном надзирательницы.
Но и тут их ждала неудача. Они долго звонили в дверь, потом принялись молотить кулаками.
— Вам, товарищи, чего тут надо? — неодобрительно спросила немолодая женщина в шелковом халате, выглянувшая на шум.
— Сергея Васильевича, — холодно сказал Безменов.
— Сергей Васильевич на даче.