Страница:
И всюду графиня Беатриса Сеченьи информировала о позиции Запада, всюду и всем советовала, куда должна идти и что должна делать Венгрия.
Титулованные и нетитулованные информаторы и советники стаями и в одиночку рыскали по Венгрии.
Замаскированный западногерманским и швейцарским Красным Крестом, действовал в Будапеште и Xубертус фон Лёвенштейн, герцог, рыцарь Мальтийского ордена, депутат западногерманского парламента, близкий друг доктора Аденауэра, совладелец крупнейших заводов, миллионер, состоящий в родстве с аристократическим родом Габсбургов по линии эрцгерцога Йожефа, и родственник Мартенов, немецких «королей металла», доверенное лицо концерна «Тиссен», один из директоров, которого женат на венгерской аристократке графине Зичи.
Хубертус фон Лёвенштейн информировал и советовал только в высших сферах: в кабинетах заместителя премьер-министра Тильди Золтана, председателя «Венгерского революционного комитета» Йожефа Дудаша, Иштвана Б. Сабо, посланника США Уэйлеса, атташе Англии полковника Каули и во многих других местах, в частности в радиостудии Будапешта. Он сказал там – его слова транслировались по всей Венгрии – и такое: «Нам в Германии, в Германской Федеративной Республике, нельзя забывать, что Венгрия воевала за нас».
И дальше он недвусмысленно, ясно намекнул, что и теперь Венгрия воюет за них, и заверил, что ей обеспечена со стороны ФРГ и политическая и моральная поддержка.
Единокровный брат герцога Лёвенштейна, владелец большого электрозавода капиталист герр Сименс – пятый или шестой, а может быть, и седьмой – в это же самое время объявил рабочим и служащим своего завода, что они до сего дня были самозванными хозяевами и отныне становятся тем, чем были до 1945 года.
Господин Кертес, фабрикант, примчался в город Дьер и обосновался со своим штабом на ткацко-прядильной фабрике, которой он владел когда-то, и «посоветовал» рабочим вернуть ему предприятие.
Помещик Петерди ворвался с вооруженным отрядом в бывшие свои владения, в село Герьен, и «посоветовал» членам кооператива имени Ракоци, добывающим хлеб на «его» земле, убраться, если они хотят остаться в живых.
Явилось в Будапешт и воинство, ударная гвардия папы римского Пия XII. Как же! Ни одно черное мирового масштаба дело не делается без участия святых отцов.
С благословения Ватикана, под его нажимом в Венгрии, где сильна католическая церковь, восторжествовала в 1919 году контрреволюция, и впервые на берегах Дуная, впервые в Европе и в мире разразилась человеконенавистническая эпидемия. Родился фашизм, и в числе его повивальных бабок были венгерские и другие «путешествующие» иностранные святые отцы. Повивальной бабкой фашизма они были и в других странах – Италии, Португалии, Испании, Латинской Америке. Муссолини, Франко и Салазар вспоены молоком обновленной «римской волчицы» – тайной канцелярии Ватикана. И сам фюрер Гитлер, хотя он и не был католиком, – молочный брат Хорти. Муссолини, Франко, Салазар, Адольф Гитлер пришли к власти с помощью партий и магнатов, состоящих в духовном родстве с Ватиканом, исповедующих его философию и политику, с лютой силой ненавидящих революцию и все, что она творит после своего утверждения.
На эти партии и на этих магнатов в течение двенадцати лет влиял папский нунций в Берлине, сиятельный кардинал. Когда он был простым смертным, его звали Евгений Пачелли. С 1917 по 1929 год он вдалбливал в головы заправил Германии: «Немецкие коммунисты придут к власти, если вы не остановите их железной стеной национал-социализма, беспощадной рукой Адольфа Гитлера и его коричневой гвардии». С 1929 по 1939 год бывший папский нунций в Берлине подвизался в Риме в должности статс-секретаря Ватикана. В качестве министра иностранных дел вкусил он плоды бурной многолетней деятельности, поздравлял с восшествием на престол своих крестных сыновей: ефрейтора Гитлера, генерала Франко и фюреров пониже рангом, пришедших к власти в разных уголках земного шара.
В 1939 году бело-черно-коричнево-желтый кардинал (не в пример «серому кардиналу» Ришелье) стал папой римским Пием XII. Ничего не изменилось в этот день, кроме масштаба деятельности тайной канцелярии Ватикана. Она стала важным мировым ведомством, где вынашивались и созревали планы всяческих войн против всех настоящих революций, против всех настоящих коммунистов. Планы эти в виде советов и информационных материалов чаще всего подсовывались правительствам, имеющим вермахт, королевскую армию. Некоторые планы осуществлялись и собственными силами, на свой страх и риск. Были и такие, которые претворялись смешанной компанией: святыми отцами из тайной канцелярии Ватикана и сотрудниками «Отдела тайных операций» Си-Ай-Эй.
В Будапеште в высших церковных сферах «информировали» и «советовали» таинственный монсеньер Роден, монсеньер Загон, ректор папского венгерского института. Оба они тайно проникли в Венгрию, и не в сутанах, конечно.
Был еще и третий «информатор и советник» Ватикана – патер Вечери.
Американцы любят клички. Даже своего президента они называют Айком. Патер Вечери в «Отделе тайных операций» был окрещен Черным Султаном. Обычно его называли Султан или еще более фамильярно – Сул.
Радиоцентр «Свободная Европа», один из главнейших отделов американской разведки, подчиненный непосредственно Аллену Даллесу и его наместнику в Европе генералу Артуру Крапсу, привольно, на правах города в городе, обосновался на духовной родине Гитлера, в бывшей столице коричневых рубах – в Мюнхене.
Среди многих тысяч сотрудников радиостанции был один особо приметный – венгр в черной сутане, патер Вечери, работник венгерской редакции. На протяжении последних лет Вечери призывал венгерских католиков всюду, где только можно, оказывать сопротивление богонеугодным властям, отмеченным «клеймом сатаны» – красной звездой.
В свое время Вечери окончил Ватиканский университет, высшую академию религиозного мракобесия, отменно был вышколен иезуитами. За свою долгую жизнь он прошел все закоулки ватиканской преисподней. Работал в личных апартаментах папы, в «Священной канцелярии», в застенках, где творились дела инквизиции, в «Священной римской роте», где чинилась расправа над провинившимися пастырями. Сотрудничал в ежедневной ватиканской газете «Оссерваторе Романо». Трудился и у статс-секретаря, ведающего политическими делами, и в конгрегации по религиозным делам и священным ритуалам, в конгрегации по пропаганде веры. Был какое-то время и в дипломатической свите папского нунция в одной из католических стран Европы.
При папе Пие XII патер Вечери выполнял на первый взгляд более скромную роль, чем при его предшественнике. На самом же деле он поменял шкуру. Вечери стал мюнхенским легатом, представителем папы, не имеющим официальных дипломатических функций, но фактически наделенным особыми полномочиями, известными только верхушке католической церкви.
Черный Султан рьяно выполнял священные приказы, исходившие из тайной канцелярии статс-секретаря. Теперь он столь же рьяно проводил в жизнь все советы испытанных друзей Ватикана, хозяйничающих в радиоцентре «Свободная Европа».
Как только определился успех операции «Черные колокола», деятели из «Отдела тайных операций» бросили в Венгрию второй ударный эшелон своей армии. Черный Султан оказался в первых ее колоннах. Направился он в пылающий Будапешт с особой миссией: осуществить то, что богом и его верными слугами подготовлено, – воскресить заживо похороненного в венгерской тюрьме кардинала, одного из семидесяти высших сановников римской церкви, назначенных папой, обязанных выполнять его волю.
Программа деятельности патера Вечери на территории Венгрии была не расплывчатой. В нескольких пунктах точно было сформулировано все, что ему надлежало сделать в самое короткое время: добиться полной реабилитации кардинала Йожефа Миндсенти, осужденного высшим судом Венгерской Народной Республики на пожизненное тюремное заключение, добиться освобождения воинствующего «апостола правды», организовать его возвращение в Будапешт, придав этому событию пышную окраску национального торжества. Новый Наполеон, призванный «раскаявшейся Венгрией», должен возвращаться с «острова Эльбы» – замка в Фелшепетене.
Все это должно было привлечь к Миндсенти, к этой знаменитой на Западе фигуре, теперь уже почти преданной забвению, новый, как никогда живой интерес со стороны Вашингтона, Рима, Бонна, Лондона, Парижа, Мадрида, Лиссабона и южноамериканских католиков, поставить кардинала в центре венгерской бури, сделать его политическим барометром и той личностью, которая способна пастырским словом и мановением святой руки высечь гранитное русло для венгерской контрреволюции.
Большие эти задачи оказались бы не по плечу патеру Вечери, будь он хоть семи пядей во лбу, королем среди высокооплачиваемых агентов Си-Ай-Эй, если бы он решал их в одиночку или даже при солидной помощи себе подобных.
Давно прошли времена, когда князья католической церкви всякую работу, и благородную и черную, выполняли своими руками. В новую эпоху крестоносных войн, беспрестанно бушевавших во имя Христа и девы Марии в Европе, Азии, Африке и на Ближнем Востоке, ватиканский штаб действовал, сам оставаясь в тени. Он орудовал главным образом чужими руками, изрядно позолоченными приношениями католиков, и в тесном сотрудничестве со своими боголюбивыми союзниками.
Прибыв в Будапешт, патер Вечери через негласных друзей радиоцентра «Свободная Европа» без особого труда добился выполнения первого пункта своей программы.
Премьер-министр Имре Надь собственноручно облачил кардинала-заговорщика в белоснежные ризы невинного агнца, одним росчерком пера отмел гору неопровержимых доказательств и свидетельских показаний, уличавших преступника Миндсенти. Вот документ, подписанный Большим Имре в одну из самых мрачных ночей мрачной венгерской недели:
«Венгерское национальное правительство констатирует, что процесс, начатый против кардинала Йожефа Миндсенти в 1948 году, не имел никаких законных оснований, обвинения, предъявленные ему тогдашним строем, были несостоятельными. На основании этого Венгерское национальное правительство объявляет все меры по лишению прав кардинала Йожефа Миндсенти не имеющими законной силы, вследствие чего кардинал может неограниченно пользоваться всеми гражданскими и церковными правами[13].
Премьер-министр
Имре Надь».
Патер Вечери радовался первой победе. Премьер-министр, называвший себя коммунистом, безоговорочно реабилитировал кардинала, а заодно отрекся от социалистического строя. Главное сделано. Завоевано предмостное укрепление, создан великолепный плацдарм, откуда можно наступать дальше.
Читта дель Ватикано, видимое людям, занимает только склоны холма на берегу Тибра, почти в центре Рима, вокруг собора Святого Петра. Всего лишь сорок четыре гектара собственной территории. По официальным данным, население этого государства исчисляется немногим больше тысячи человек, но не все являются поддаными Читта дель Ватикано.
Невидимый же простор ватиканской империи простирается куда дальше. До Западной Германии, до кабинета доктора Аденауэра. До канцелярии государственного секретаря, рьяного католика Фостера Даллеса. До резиденции кардинала Спеллмана в Нью-Йорке, до многих правительственных дворцов и католических монастырей Латинской Америки, до фашистского трона Франко.
Папским гласным и негласным указам, его иезуитскому кодексу подвластны и те его подданные, что живут непосредственно на Ватиканском холме, и те, что находятся далеко за его пределами, скажем, в маленьком городке Ретшаг, на севере Венгрии, по соседству с Чехословакией, в области Ноград.
МИНДСЕНТИ
Титулованные и нетитулованные информаторы и советники стаями и в одиночку рыскали по Венгрии.
Замаскированный западногерманским и швейцарским Красным Крестом, действовал в Будапеште и Xубертус фон Лёвенштейн, герцог, рыцарь Мальтийского ордена, депутат западногерманского парламента, близкий друг доктора Аденауэра, совладелец крупнейших заводов, миллионер, состоящий в родстве с аристократическим родом Габсбургов по линии эрцгерцога Йожефа, и родственник Мартенов, немецких «королей металла», доверенное лицо концерна «Тиссен», один из директоров, которого женат на венгерской аристократке графине Зичи.
Хубертус фон Лёвенштейн информировал и советовал только в высших сферах: в кабинетах заместителя премьер-министра Тильди Золтана, председателя «Венгерского революционного комитета» Йожефа Дудаша, Иштвана Б. Сабо, посланника США Уэйлеса, атташе Англии полковника Каули и во многих других местах, в частности в радиостудии Будапешта. Он сказал там – его слова транслировались по всей Венгрии – и такое: «Нам в Германии, в Германской Федеративной Республике, нельзя забывать, что Венгрия воевала за нас».
И дальше он недвусмысленно, ясно намекнул, что и теперь Венгрия воюет за них, и заверил, что ей обеспечена со стороны ФРГ и политическая и моральная поддержка.
Единокровный брат герцога Лёвенштейна, владелец большого электрозавода капиталист герр Сименс – пятый или шестой, а может быть, и седьмой – в это же самое время объявил рабочим и служащим своего завода, что они до сего дня были самозванными хозяевами и отныне становятся тем, чем были до 1945 года.
Господин Кертес, фабрикант, примчался в город Дьер и обосновался со своим штабом на ткацко-прядильной фабрике, которой он владел когда-то, и «посоветовал» рабочим вернуть ему предприятие.
Помещик Петерди ворвался с вооруженным отрядом в бывшие свои владения, в село Герьен, и «посоветовал» членам кооператива имени Ракоци, добывающим хлеб на «его» земле, убраться, если они хотят остаться в живых.
Явилось в Будапешт и воинство, ударная гвардия папы римского Пия XII. Как же! Ни одно черное мирового масштаба дело не делается без участия святых отцов.
С благословения Ватикана, под его нажимом в Венгрии, где сильна католическая церковь, восторжествовала в 1919 году контрреволюция, и впервые на берегах Дуная, впервые в Европе и в мире разразилась человеконенавистническая эпидемия. Родился фашизм, и в числе его повивальных бабок были венгерские и другие «путешествующие» иностранные святые отцы. Повивальной бабкой фашизма они были и в других странах – Италии, Португалии, Испании, Латинской Америке. Муссолини, Франко и Салазар вспоены молоком обновленной «римской волчицы» – тайной канцелярии Ватикана. И сам фюрер Гитлер, хотя он и не был католиком, – молочный брат Хорти. Муссолини, Франко, Салазар, Адольф Гитлер пришли к власти с помощью партий и магнатов, состоящих в духовном родстве с Ватиканом, исповедующих его философию и политику, с лютой силой ненавидящих революцию и все, что она творит после своего утверждения.
На эти партии и на этих магнатов в течение двенадцати лет влиял папский нунций в Берлине, сиятельный кардинал. Когда он был простым смертным, его звали Евгений Пачелли. С 1917 по 1929 год он вдалбливал в головы заправил Германии: «Немецкие коммунисты придут к власти, если вы не остановите их железной стеной национал-социализма, беспощадной рукой Адольфа Гитлера и его коричневой гвардии». С 1929 по 1939 год бывший папский нунций в Берлине подвизался в Риме в должности статс-секретаря Ватикана. В качестве министра иностранных дел вкусил он плоды бурной многолетней деятельности, поздравлял с восшествием на престол своих крестных сыновей: ефрейтора Гитлера, генерала Франко и фюреров пониже рангом, пришедших к власти в разных уголках земного шара.
В 1939 году бело-черно-коричнево-желтый кардинал (не в пример «серому кардиналу» Ришелье) стал папой римским Пием XII. Ничего не изменилось в этот день, кроме масштаба деятельности тайной канцелярии Ватикана. Она стала важным мировым ведомством, где вынашивались и созревали планы всяческих войн против всех настоящих революций, против всех настоящих коммунистов. Планы эти в виде советов и информационных материалов чаще всего подсовывались правительствам, имеющим вермахт, королевскую армию. Некоторые планы осуществлялись и собственными силами, на свой страх и риск. Были и такие, которые претворялись смешанной компанией: святыми отцами из тайной канцелярии Ватикана и сотрудниками «Отдела тайных операций» Си-Ай-Эй.
В Будапеште в высших церковных сферах «информировали» и «советовали» таинственный монсеньер Роден, монсеньер Загон, ректор папского венгерского института. Оба они тайно проникли в Венгрию, и не в сутанах, конечно.
Был еще и третий «информатор и советник» Ватикана – патер Вечери.
Американцы любят клички. Даже своего президента они называют Айком. Патер Вечери в «Отделе тайных операций» был окрещен Черным Султаном. Обычно его называли Султан или еще более фамильярно – Сул.
Радиоцентр «Свободная Европа», один из главнейших отделов американской разведки, подчиненный непосредственно Аллену Даллесу и его наместнику в Европе генералу Артуру Крапсу, привольно, на правах города в городе, обосновался на духовной родине Гитлера, в бывшей столице коричневых рубах – в Мюнхене.
Среди многих тысяч сотрудников радиостанции был один особо приметный – венгр в черной сутане, патер Вечери, работник венгерской редакции. На протяжении последних лет Вечери призывал венгерских католиков всюду, где только можно, оказывать сопротивление богонеугодным властям, отмеченным «клеймом сатаны» – красной звездой.
В свое время Вечери окончил Ватиканский университет, высшую академию религиозного мракобесия, отменно был вышколен иезуитами. За свою долгую жизнь он прошел все закоулки ватиканской преисподней. Работал в личных апартаментах папы, в «Священной канцелярии», в застенках, где творились дела инквизиции, в «Священной римской роте», где чинилась расправа над провинившимися пастырями. Сотрудничал в ежедневной ватиканской газете «Оссерваторе Романо». Трудился и у статс-секретаря, ведающего политическими делами, и в конгрегации по религиозным делам и священным ритуалам, в конгрегации по пропаганде веры. Был какое-то время и в дипломатической свите папского нунция в одной из католических стран Европы.
При папе Пие XII патер Вечери выполнял на первый взгляд более скромную роль, чем при его предшественнике. На самом же деле он поменял шкуру. Вечери стал мюнхенским легатом, представителем папы, не имеющим официальных дипломатических функций, но фактически наделенным особыми полномочиями, известными только верхушке католической церкви.
Черный Султан рьяно выполнял священные приказы, исходившие из тайной канцелярии статс-секретаря. Теперь он столь же рьяно проводил в жизнь все советы испытанных друзей Ватикана, хозяйничающих в радиоцентре «Свободная Европа».
Как только определился успех операции «Черные колокола», деятели из «Отдела тайных операций» бросили в Венгрию второй ударный эшелон своей армии. Черный Султан оказался в первых ее колоннах. Направился он в пылающий Будапешт с особой миссией: осуществить то, что богом и его верными слугами подготовлено, – воскресить заживо похороненного в венгерской тюрьме кардинала, одного из семидесяти высших сановников римской церкви, назначенных папой, обязанных выполнять его волю.
Программа деятельности патера Вечери на территории Венгрии была не расплывчатой. В нескольких пунктах точно было сформулировано все, что ему надлежало сделать в самое короткое время: добиться полной реабилитации кардинала Йожефа Миндсенти, осужденного высшим судом Венгерской Народной Республики на пожизненное тюремное заключение, добиться освобождения воинствующего «апостола правды», организовать его возвращение в Будапешт, придав этому событию пышную окраску национального торжества. Новый Наполеон, призванный «раскаявшейся Венгрией», должен возвращаться с «острова Эльбы» – замка в Фелшепетене.
Все это должно было привлечь к Миндсенти, к этой знаменитой на Западе фигуре, теперь уже почти преданной забвению, новый, как никогда живой интерес со стороны Вашингтона, Рима, Бонна, Лондона, Парижа, Мадрида, Лиссабона и южноамериканских католиков, поставить кардинала в центре венгерской бури, сделать его политическим барометром и той личностью, которая способна пастырским словом и мановением святой руки высечь гранитное русло для венгерской контрреволюции.
Большие эти задачи оказались бы не по плечу патеру Вечери, будь он хоть семи пядей во лбу, королем среди высокооплачиваемых агентов Си-Ай-Эй, если бы он решал их в одиночку или даже при солидной помощи себе подобных.
Давно прошли времена, когда князья католической церкви всякую работу, и благородную и черную, выполняли своими руками. В новую эпоху крестоносных войн, беспрестанно бушевавших во имя Христа и девы Марии в Европе, Азии, Африке и на Ближнем Востоке, ватиканский штаб действовал, сам оставаясь в тени. Он орудовал главным образом чужими руками, изрядно позолоченными приношениями католиков, и в тесном сотрудничестве со своими боголюбивыми союзниками.
Прибыв в Будапешт, патер Вечери через негласных друзей радиоцентра «Свободная Европа» без особого труда добился выполнения первого пункта своей программы.
Премьер-министр Имре Надь собственноручно облачил кардинала-заговорщика в белоснежные ризы невинного агнца, одним росчерком пера отмел гору неопровержимых доказательств и свидетельских показаний, уличавших преступника Миндсенти. Вот документ, подписанный Большим Имре в одну из самых мрачных ночей мрачной венгерской недели:
«Венгерское национальное правительство констатирует, что процесс, начатый против кардинала Йожефа Миндсенти в 1948 году, не имел никаких законных оснований, обвинения, предъявленные ему тогдашним строем, были несостоятельными. На основании этого Венгерское национальное правительство объявляет все меры по лишению прав кардинала Йожефа Миндсенти не имеющими законной силы, вследствие чего кардинал может неограниченно пользоваться всеми гражданскими и церковными правами[13].
Премьер-министр
Имре Надь».
Патер Вечери радовался первой победе. Премьер-министр, называвший себя коммунистом, безоговорочно реабилитировал кардинала, а заодно отрекся от социалистического строя. Главное сделано. Завоевано предмостное укрепление, создан великолепный плацдарм, откуда можно наступать дальше.
Читта дель Ватикано, видимое людям, занимает только склоны холма на берегу Тибра, почти в центре Рима, вокруг собора Святого Петра. Всего лишь сорок четыре гектара собственной территории. По официальным данным, население этого государства исчисляется немногим больше тысячи человек, но не все являются поддаными Читта дель Ватикано.
Невидимый же простор ватиканской империи простирается куда дальше. До Западной Германии, до кабинета доктора Аденауэра. До канцелярии государственного секретаря, рьяного католика Фостера Даллеса. До резиденции кардинала Спеллмана в Нью-Йорке, до многих правительственных дворцов и католических монастырей Латинской Америки, до фашистского трона Франко.
Папским гласным и негласным указам, его иезуитскому кодексу подвластны и те его подданные, что живут непосредственно на Ватиканском холме, и те, что находятся далеко за его пределами, скажем, в маленьком городке Ретшаг, на севере Венгрии, по соседству с Чехословакией, в области Ноград.
МИНДСЕНТИ
До 30 октября 1956 года Ретшаг был захолустным, безвестным городишком, а 31 октября он прогремел на весь мир.
Патер Вечери и его спутник прибыли сюда, чтобы освободить кардинала Миндсенти, рассказать ему, что происходит в мире, и дать ряд жизненно необходимых советов его преосвященству.
Черный Султан сразу же вошел в контакт с влиятельными католиками, одетыми в форму танкистов венгерской армии, и вместе с ними выработал план действий.
Главным лицом, с которым совещался патер, был Палинкаш. Десять лет назад у Антала Палинкаша была другая фамилия, ненавистная многим венграм. Он был родным сыном маркграфа Паллавичи, одного из фюреров белой Венгрии 1919 года, верховного палача контрреволюции. Отец превосходно, в своем духе воспитал сына: Антал окончил военную академию Людовика. Первую свою пулю хортист Антал Паллавичи, офицер венгерских войск, выпустил в советских коммунистов, защищавших границу в Карпатах. Около трех лет маркграфский отпрыск сражался за дело Гитлера. В 1943 году венгерская армия и ее немецкий сосед, армия Паулюса, были разгромлены на Дону и на Волге.
В числе пленных венгров оказался и Антал Паллавичи. Годы, проведенные в России, в лагере военнопленных, еще больше ожесточили его против коммунистов. Ему каждое мгновение хотелось броситься на часового с красной звездой. Но он не делал этого. Сдерживался. Не победил, не насытил свою ненависть в годы войны, в рядах армии Гитлера – Хорти, разве удовлетворит ее теперь пленный, безоружный, одинокий? Один в поле не воин. Надо приспосабливаться к условиям.
Антал Паллавичи затаил ненависть, непримиримость закоренелого хортиста, надменность аристократа и стал улыбающимся, виноватым, раскаявшимся венгерским офицером, рядовым венгром, проклинающим Гитлера. Аристократ по происхождению, предавал анафеме своего отца – маркграфа, называл его эксплуататором, кровопийцей.
В такой сенсационно живописной маске он вернулся домой, в Венгрию, и официально, под гул одобрения любителей сенсаций, порвал связи с живыми и мертвыми аристократами Паллавичи и с ведома властей присвоил себе новую, демократическую, истинно рабоче-крестьянскую фамилию – Палинкаш.
Антал Палинкаш постепенно, изо дня в день, терпеливо завоевывал доверие новых своих «родителей», клялся им в любви и верности, пытался доказать эту любовъ всюду, куда его ни посылали.
Продвигался он медленно, но упорно. В 1956 году бывший маркграф стал начальником штаба танкового полка, майором народной армии. При помощи тайных покровителей из генерального штаба получил назначение в северную Венгрию, в город Ретшаг, неподалеку от которого на холме в графском замке Фелшепетень, окруженном огромным парком, томился знаменитый узник, шестидесятичетырехлетний примас католической церкви Венгрии.
С благословения патера Вечери католики, одетые в военные мундиры, ворвались в замок и разоружили стражу.
Пока «национал-гвардейцы» окунали кардинала в «святую купель свободы», патер Вечери отдыхал в парке под вековой серебристой елью. Он не хотел своей персоной отвлекать внимание примаса от военных католиков. Пусть выдаст им полностью то, чего они заслуживают.
Вечери любовался живописной словацкой деревушкой, привольно разбросанной в низине, у подножия замкового холма, и восстанавливал в памяти многочисленные заслуги Миндсенти перед святым престолом и Западом. Сразу же после войны кардинал ожесточенно выступал против конфискации церковных земель. 500 тысяч хольдов великолепных пахотных земель давали, возможность высшим сановникам чувствовать себя государством в государстве, обеспечивали княжеский уровень жизни. Миндсенти выступил и против провозглашения Венгрии республикой. «Это находится в противоречии с тысячелетней венгерской конституцией», – писал он. Князь церкви открыто высказался за королевскую власть. В 1948 году он демонстративно не послал от имени церкви, нарушив протокол, новогоднее поздравление президенту республики. В своих пастырских письмах он бесцеремонно выступал против коммунистов. Категорически отверг предложение правительства урегулировать отношения между церковью и государством. В том же году яростно сопротивлялся национализации церковно-приходских школ, которых в Венгрии было больше четырех тысяч – 65 процентов всех начальных школ. По призыву самого непреклонного прелата Венгрии около трех тысяч священников и монахов в знак протеста покинули секуляризованные школы. Начались открытые военные действия между католической церковью и правительством.
На второй день рождества в 1948 году Миндсенти был арестован. На суде он вел себя куда менее храбро, чем на воле. Может, потому, что был ярко освещен кинопрожекторами, может быть, и потому, что был психологически надломлен. Не мог толково, убедительно защитить себя. Не попытался даже утверждать, что немыслимо сосуществование католической церкви и коммунистического государства. Вынужден был чистосердечно признаться, что спекулировал на возможности войны за освобождение Венгрии между Западом и СССР. «В этой связи, – говорил он на суде, – я предвидел возможность эвакуации советских войск из страны, что привело бы к образованию „вакуум юрис“, и тогда бы по примеру магистра Дамаскиноса в Афинах я смог бы взять в свои руки руководство государственными делами». Святой престол и Запад были глубоко разочарованы. Рассчитывали, что примас торжественно провозгласит незаконным тогдашнее венгерское правительство, будет упрямо, вдохновенно твердить о чистоте своих намерений, а он, поникший, с застывшим взглядом, надтреснутым голосом заверял суд о том, что сожалеет о своей деятельности, и молитвенно просил бога даровать его церкви мир. Народный суд приговорил его к пожизненному тюремному заключению.
Выждав положенное время, необходимое Палинкашу-Паллавичи для того, чтобы он пожал лавры освободителя, патер Вечери поднялся и направился в замок. Седой, сухощавый, стройный, похожий в своем темно-сером пиджаке, сшитом у лучшего портного Германии, на юношу-спортсмена, шутки ради натянувшего на голову парик старца, он неторопливо поднялся на второй этаж, торжественно вошел в покои своего старого друга.
Слуги божьи старательно, чувствуя вокруг себя внимательных, жадных зрителей и око истории, выполнили ритуал счастливой, богом определенной встречи, благословили друг друга, облобызались, прослезились.
И только уж потом пошло все земное, обыденное. Патер Вечери спросил, каково самочувствие его преосвященства, и не удивился, услышав ответ:
– Слава богу, хорошо!
Он давно знал, что Йожеф Миндсенти чувствует себя прекрасно в этом замке, на пороге свободы, в преддверии великой деятельности.
Не удивили патера и «тюремные» покои кардинала. Кабинет, полный книг. Спальная с отличным гардеробом, от которой не отказалась бы и кинозвезда. Столовая с белоснежным бельем, серебром и баккара. Всюду дорогой и редкий фарфор. На кухне и в кладовой полное изобилие: битая птица, бруски масла, виноград, яблоки, овощи, сыр, вино. Одна из комнат приспособлена под капеллу, домашнюю церковь.
В одном кардиналу было отказано: читать газеты, слушать радио и принимать посетителей. Имел право на свидание только с престарелой матерью.
Днем кардинал, осужденный на пожизненное тюремное заключение, прогуливался по пустынному парку. Ночью замок окружал вооруженный отряд, бдительно охраняющий чуткий, нервный сон его преосвященства.
Фелшепетеньский узник остался почти таким же, каким его знал патер Вечери восемь лет назад, когда тот отправлялся из зала суда на пожизненное заключение. Такой же высокий, поджарый, с властным, исполненным экзальтированного величия лицом, с гибкими выхоленными руками, привыкшими, чтобы к ним прикладывались губы многочисленных поклонников. Глаза излучают сияние, совсем как на картинах мастеров эпохи Возрождения. В голосе неотразимая сила, испытанная в многочисленных аудиториях.
И одет и обут он так же, как восемь лет назад. Плотная черная сутана, широкий лиловый атласный пояс, мягкие черные ботинки.
Пока Миндсенти переодевался, упаковывал свое добро в чемоданы, патер Вечери успел подумать о многом: о том, как поделикатнее внушить кардиналу быть немногословным, сдержанным в своих выступлениях перед верующими венграми, особенно перед иностранными корреспондентами, как хотя бы временно охладить его мстительный пыл, заставить высказывать вслух только сотую долю своих мыслей, а девяносто девять – чужих, взятых напрокат у либералов, прогрессистов, умеренных, у всех тех, кто ловко и успешно, на протяжении многих десятилетий, жонглирует такими понятиями, как «единый независимый народ», «всеобщее благополучие», «развитие всех народов в одном направлении», «национальное чувство должно быть фундаментом правды».
Появился Миндсенти. Серебро волос, румянец, апостольское сияние очей… Вот теперь он настоящий примас католической церкви Венгрии, епископ Эстергомский, кардинал, член кардинальской коллегии святого престола, великий мученик, олицетворение возмездия, гроза для безбожных коммунистов.
Патер ничего не сказал, о чем подумал, только улыбался, только с умилением смотрел на кардинала.
Тот все понял, оценил. Тогда и осмелился высокий посол кое-что посоветовать кардиналу.
Немецкий язык, к сожалению, не такой гибкий и легкий, как французский, он не позволяет говорить о серьезных вещах весело, иронически, не до конца высказываться, но все сказать. Однако и на немецком патер Вечери сумел без грубоватой прямоты, не в лоб, произнести все самое существенное.
Миндсенти хорошо понял его. Так, во всяком случае, показалось патеру. Примас католической церкви Венгрии разбирался во всех тонкостях немецкого лучше, чем французского и даже венгерского. Он не был настоящим венгром, всего лишь венгерский шваб, Йожеф Пем. В свое время он поменял неблагозвучное «Пем» на благородное – Миндсенти.
За час до полуночи кардинал и сопровождающие его лица, как говорится в дипломатической хронике, отбыли из фелшепетеньского замка в городок Ретшаг. Воскресший из мертвых знал, что его сутана видна сейчас всему миру, что каждый его шаг по земле Венгрии станет самой приметной вехой его биографии, славным достоянием истории отцов католической веры. И потому он действовал только возвышенно, ни на мгновение не роняя своего величия.
Прибыв в Ретшаг, он сразу же, не упиваясь ликующей, с зажженными факелами в руках толпой ретшагцев, приветствовавших его, сурово раскланялся и направился в церковь. Целых двадцать минут молился богу, ласково беседовал с горожанами, благословлял их.
Тут, в Ретшаге, отвечая на приветствие, кардинал произнес слова, которые через несколько дней, распространенные иностранными корреспондентами, облетели весь мир:
– Дети мои, я буду продолжать то, на чем мне пришлось остановиться восемь лет назад.
Патер Вечери был доволен первыми шагами, первым лепетом кардинала. Рывок энергичный, речь короткая, крылатая. Умный и догадливый, кому она по существу и адресуется, поймет ее, воспримет как сигнал к действию. Тугодум не почувствует в ней ничего опасного. Дурак подумает, что кардинал будет продолжать пастырским своим словом служить богу и людям. А те, кто еще упорно поддерживают агонизирующий режим, оценят кардинальское выступление в Ретшаге как нейтральное, чисто христианское. И русские не будут иметь предлога очернить кардинала, объявить его реакционером. В общем, все опасности обойдены. Так думал патер Вечери.
Кардинал и его информатор и советник провели ночь в казармах венгерского танкового полка, в личном кабинете начальника штаба, любезно предоставленном Палинкашем-Паллавичи. Для Миндсенти раздобыли кровать. Патер Вечери провел ночь в кресле.
Не спали до рассвета. Оруженосцам святейшего престола о многом надо было поговорить. Больше говорил патер Вечери. Он подробно информировал кардинала о политической ситуации в Европе и во всем мире, сложившейся после военной акции Англии, Франции и Израиля в зоне Суэцкого канала. Рассказал, что произошло в Венгрии за прошедшую неделю, какая обстановка сложилась в Будапеште, Дебрецене, Пече, Ваце, Дьере и других областных центрах.
Кардинала особенно заинтересовала позиция русских. Он спросил, действительно ли похоже на то, что советское командование выполнит неукоснительно соглашение, заключенное с Имре Надем, и выведет свои войска из Будапешта.
– Да, ваше преосвященство, выполнит. Советские танки уже покинули столицу.
– Вы это видели своими глазами? – Миндсенти приподнялся на постели. Он был очень бледен, очень серьезен.
– Видел, ваше преосвященство! Правда, сквозь слезы радости, но достаточно ясно. Уходят!
Кардинал закрыл глаза, боком, словно теряя сознание, свалился на постель и зашлепал губами, вознося богу благодарственную молитву.
При скупом свете ночника на суровом фоне солдатской постели лицо примаса показалось патеру Вечери не только величественным, как в замке, но и таинственно-прекрасным. Нет, это не просто лицо человека. Один из тех бессмертных источников, из которых Рембрандт черпал свое вдохновение. Свет и тени. Густая темнота и ослепительный поток золотого света. Коричнево-пепельный тревожный мрак и победно-радостная солнечная вспышка.
Патер Вечери с умилением смотрел на примаса. Этого человека он когда-то презирал! И не только презирал, – завидовал ему, считал выскочкой. Тщательно коллекционировал все плохое, что о нем сочиняли на Ватиканском холме, где в ту пору обитал Йожеф Пем в роли личного адъютанта у влиятельного кардинала Евгения Пачелли, папского нунция в Германии с 1917 по 1929 год, статс-секретаря Читта дель Ватикано – с 1930, а позже, с 1939 года, ставшего папой римским, Пием XII.
Патер Вечери и его спутник прибыли сюда, чтобы освободить кардинала Миндсенти, рассказать ему, что происходит в мире, и дать ряд жизненно необходимых советов его преосвященству.
Черный Султан сразу же вошел в контакт с влиятельными католиками, одетыми в форму танкистов венгерской армии, и вместе с ними выработал план действий.
Главным лицом, с которым совещался патер, был Палинкаш. Десять лет назад у Антала Палинкаша была другая фамилия, ненавистная многим венграм. Он был родным сыном маркграфа Паллавичи, одного из фюреров белой Венгрии 1919 года, верховного палача контрреволюции. Отец превосходно, в своем духе воспитал сына: Антал окончил военную академию Людовика. Первую свою пулю хортист Антал Паллавичи, офицер венгерских войск, выпустил в советских коммунистов, защищавших границу в Карпатах. Около трех лет маркграфский отпрыск сражался за дело Гитлера. В 1943 году венгерская армия и ее немецкий сосед, армия Паулюса, были разгромлены на Дону и на Волге.
В числе пленных венгров оказался и Антал Паллавичи. Годы, проведенные в России, в лагере военнопленных, еще больше ожесточили его против коммунистов. Ему каждое мгновение хотелось броситься на часового с красной звездой. Но он не делал этого. Сдерживался. Не победил, не насытил свою ненависть в годы войны, в рядах армии Гитлера – Хорти, разве удовлетворит ее теперь пленный, безоружный, одинокий? Один в поле не воин. Надо приспосабливаться к условиям.
Антал Паллавичи затаил ненависть, непримиримость закоренелого хортиста, надменность аристократа и стал улыбающимся, виноватым, раскаявшимся венгерским офицером, рядовым венгром, проклинающим Гитлера. Аристократ по происхождению, предавал анафеме своего отца – маркграфа, называл его эксплуататором, кровопийцей.
В такой сенсационно живописной маске он вернулся домой, в Венгрию, и официально, под гул одобрения любителей сенсаций, порвал связи с живыми и мертвыми аристократами Паллавичи и с ведома властей присвоил себе новую, демократическую, истинно рабоче-крестьянскую фамилию – Палинкаш.
Антал Палинкаш постепенно, изо дня в день, терпеливо завоевывал доверие новых своих «родителей», клялся им в любви и верности, пытался доказать эту любовъ всюду, куда его ни посылали.
Продвигался он медленно, но упорно. В 1956 году бывший маркграф стал начальником штаба танкового полка, майором народной армии. При помощи тайных покровителей из генерального штаба получил назначение в северную Венгрию, в город Ретшаг, неподалеку от которого на холме в графском замке Фелшепетень, окруженном огромным парком, томился знаменитый узник, шестидесятичетырехлетний примас католической церкви Венгрии.
С благословения патера Вечери католики, одетые в военные мундиры, ворвались в замок и разоружили стражу.
Пока «национал-гвардейцы» окунали кардинала в «святую купель свободы», патер Вечери отдыхал в парке под вековой серебристой елью. Он не хотел своей персоной отвлекать внимание примаса от военных католиков. Пусть выдаст им полностью то, чего они заслуживают.
Вечери любовался живописной словацкой деревушкой, привольно разбросанной в низине, у подножия замкового холма, и восстанавливал в памяти многочисленные заслуги Миндсенти перед святым престолом и Западом. Сразу же после войны кардинал ожесточенно выступал против конфискации церковных земель. 500 тысяч хольдов великолепных пахотных земель давали, возможность высшим сановникам чувствовать себя государством в государстве, обеспечивали княжеский уровень жизни. Миндсенти выступил и против провозглашения Венгрии республикой. «Это находится в противоречии с тысячелетней венгерской конституцией», – писал он. Князь церкви открыто высказался за королевскую власть. В 1948 году он демонстративно не послал от имени церкви, нарушив протокол, новогоднее поздравление президенту республики. В своих пастырских письмах он бесцеремонно выступал против коммунистов. Категорически отверг предложение правительства урегулировать отношения между церковью и государством. В том же году яростно сопротивлялся национализации церковно-приходских школ, которых в Венгрии было больше четырех тысяч – 65 процентов всех начальных школ. По призыву самого непреклонного прелата Венгрии около трех тысяч священников и монахов в знак протеста покинули секуляризованные школы. Начались открытые военные действия между католической церковью и правительством.
На второй день рождества в 1948 году Миндсенти был арестован. На суде он вел себя куда менее храбро, чем на воле. Может, потому, что был ярко освещен кинопрожекторами, может быть, и потому, что был психологически надломлен. Не мог толково, убедительно защитить себя. Не попытался даже утверждать, что немыслимо сосуществование католической церкви и коммунистического государства. Вынужден был чистосердечно признаться, что спекулировал на возможности войны за освобождение Венгрии между Западом и СССР. «В этой связи, – говорил он на суде, – я предвидел возможность эвакуации советских войск из страны, что привело бы к образованию „вакуум юрис“, и тогда бы по примеру магистра Дамаскиноса в Афинах я смог бы взять в свои руки руководство государственными делами». Святой престол и Запад были глубоко разочарованы. Рассчитывали, что примас торжественно провозгласит незаконным тогдашнее венгерское правительство, будет упрямо, вдохновенно твердить о чистоте своих намерений, а он, поникший, с застывшим взглядом, надтреснутым голосом заверял суд о том, что сожалеет о своей деятельности, и молитвенно просил бога даровать его церкви мир. Народный суд приговорил его к пожизненному тюремному заключению.
Выждав положенное время, необходимое Палинкашу-Паллавичи для того, чтобы он пожал лавры освободителя, патер Вечери поднялся и направился в замок. Седой, сухощавый, стройный, похожий в своем темно-сером пиджаке, сшитом у лучшего портного Германии, на юношу-спортсмена, шутки ради натянувшего на голову парик старца, он неторопливо поднялся на второй этаж, торжественно вошел в покои своего старого друга.
Слуги божьи старательно, чувствуя вокруг себя внимательных, жадных зрителей и око истории, выполнили ритуал счастливой, богом определенной встречи, благословили друг друга, облобызались, прослезились.
И только уж потом пошло все земное, обыденное. Патер Вечери спросил, каково самочувствие его преосвященства, и не удивился, услышав ответ:
– Слава богу, хорошо!
Он давно знал, что Йожеф Миндсенти чувствует себя прекрасно в этом замке, на пороге свободы, в преддверии великой деятельности.
Не удивили патера и «тюремные» покои кардинала. Кабинет, полный книг. Спальная с отличным гардеробом, от которой не отказалась бы и кинозвезда. Столовая с белоснежным бельем, серебром и баккара. Всюду дорогой и редкий фарфор. На кухне и в кладовой полное изобилие: битая птица, бруски масла, виноград, яблоки, овощи, сыр, вино. Одна из комнат приспособлена под капеллу, домашнюю церковь.
В одном кардиналу было отказано: читать газеты, слушать радио и принимать посетителей. Имел право на свидание только с престарелой матерью.
Днем кардинал, осужденный на пожизненное тюремное заключение, прогуливался по пустынному парку. Ночью замок окружал вооруженный отряд, бдительно охраняющий чуткий, нервный сон его преосвященства.
Фелшепетеньский узник остался почти таким же, каким его знал патер Вечери восемь лет назад, когда тот отправлялся из зала суда на пожизненное заключение. Такой же высокий, поджарый, с властным, исполненным экзальтированного величия лицом, с гибкими выхоленными руками, привыкшими, чтобы к ним прикладывались губы многочисленных поклонников. Глаза излучают сияние, совсем как на картинах мастеров эпохи Возрождения. В голосе неотразимая сила, испытанная в многочисленных аудиториях.
И одет и обут он так же, как восемь лет назад. Плотная черная сутана, широкий лиловый атласный пояс, мягкие черные ботинки.
Пока Миндсенти переодевался, упаковывал свое добро в чемоданы, патер Вечери успел подумать о многом: о том, как поделикатнее внушить кардиналу быть немногословным, сдержанным в своих выступлениях перед верующими венграми, особенно перед иностранными корреспондентами, как хотя бы временно охладить его мстительный пыл, заставить высказывать вслух только сотую долю своих мыслей, а девяносто девять – чужих, взятых напрокат у либералов, прогрессистов, умеренных, у всех тех, кто ловко и успешно, на протяжении многих десятилетий, жонглирует такими понятиями, как «единый независимый народ», «всеобщее благополучие», «развитие всех народов в одном направлении», «национальное чувство должно быть фундаментом правды».
Появился Миндсенти. Серебро волос, румянец, апостольское сияние очей… Вот теперь он настоящий примас католической церкви Венгрии, епископ Эстергомский, кардинал, член кардинальской коллегии святого престола, великий мученик, олицетворение возмездия, гроза для безбожных коммунистов.
Патер ничего не сказал, о чем подумал, только улыбался, только с умилением смотрел на кардинала.
Тот все понял, оценил. Тогда и осмелился высокий посол кое-что посоветовать кардиналу.
Немецкий язык, к сожалению, не такой гибкий и легкий, как французский, он не позволяет говорить о серьезных вещах весело, иронически, не до конца высказываться, но все сказать. Однако и на немецком патер Вечери сумел без грубоватой прямоты, не в лоб, произнести все самое существенное.
Миндсенти хорошо понял его. Так, во всяком случае, показалось патеру. Примас католической церкви Венгрии разбирался во всех тонкостях немецкого лучше, чем французского и даже венгерского. Он не был настоящим венгром, всего лишь венгерский шваб, Йожеф Пем. В свое время он поменял неблагозвучное «Пем» на благородное – Миндсенти.
За час до полуночи кардинал и сопровождающие его лица, как говорится в дипломатической хронике, отбыли из фелшепетеньского замка в городок Ретшаг. Воскресший из мертвых знал, что его сутана видна сейчас всему миру, что каждый его шаг по земле Венгрии станет самой приметной вехой его биографии, славным достоянием истории отцов католической веры. И потому он действовал только возвышенно, ни на мгновение не роняя своего величия.
Прибыв в Ретшаг, он сразу же, не упиваясь ликующей, с зажженными факелами в руках толпой ретшагцев, приветствовавших его, сурово раскланялся и направился в церковь. Целых двадцать минут молился богу, ласково беседовал с горожанами, благословлял их.
Тут, в Ретшаге, отвечая на приветствие, кардинал произнес слова, которые через несколько дней, распространенные иностранными корреспондентами, облетели весь мир:
– Дети мои, я буду продолжать то, на чем мне пришлось остановиться восемь лет назад.
Патер Вечери был доволен первыми шагами, первым лепетом кардинала. Рывок энергичный, речь короткая, крылатая. Умный и догадливый, кому она по существу и адресуется, поймет ее, воспримет как сигнал к действию. Тугодум не почувствует в ней ничего опасного. Дурак подумает, что кардинал будет продолжать пастырским своим словом служить богу и людям. А те, кто еще упорно поддерживают агонизирующий режим, оценят кардинальское выступление в Ретшаге как нейтральное, чисто христианское. И русские не будут иметь предлога очернить кардинала, объявить его реакционером. В общем, все опасности обойдены. Так думал патер Вечери.
Кардинал и его информатор и советник провели ночь в казармах венгерского танкового полка, в личном кабинете начальника штаба, любезно предоставленном Палинкашем-Паллавичи. Для Миндсенти раздобыли кровать. Патер Вечери провел ночь в кресле.
Не спали до рассвета. Оруженосцам святейшего престола о многом надо было поговорить. Больше говорил патер Вечери. Он подробно информировал кардинала о политической ситуации в Европе и во всем мире, сложившейся после военной акции Англии, Франции и Израиля в зоне Суэцкого канала. Рассказал, что произошло в Венгрии за прошедшую неделю, какая обстановка сложилась в Будапеште, Дебрецене, Пече, Ваце, Дьере и других областных центрах.
Кардинала особенно заинтересовала позиция русских. Он спросил, действительно ли похоже на то, что советское командование выполнит неукоснительно соглашение, заключенное с Имре Надем, и выведет свои войска из Будапешта.
– Да, ваше преосвященство, выполнит. Советские танки уже покинули столицу.
– Вы это видели своими глазами? – Миндсенти приподнялся на постели. Он был очень бледен, очень серьезен.
– Видел, ваше преосвященство! Правда, сквозь слезы радости, но достаточно ясно. Уходят!
Кардинал закрыл глаза, боком, словно теряя сознание, свалился на постель и зашлепал губами, вознося богу благодарственную молитву.
При скупом свете ночника на суровом фоне солдатской постели лицо примаса показалось патеру Вечери не только величественным, как в замке, но и таинственно-прекрасным. Нет, это не просто лицо человека. Один из тех бессмертных источников, из которых Рембрандт черпал свое вдохновение. Свет и тени. Густая темнота и ослепительный поток золотого света. Коричнево-пепельный тревожный мрак и победно-радостная солнечная вспышка.
Патер Вечери с умилением смотрел на примаса. Этого человека он когда-то презирал! И не только презирал, – завидовал ему, считал выскочкой. Тщательно коллекционировал все плохое, что о нем сочиняли на Ватиканском холме, где в ту пору обитал Йожеф Пем в роли личного адъютанта у влиятельного кардинала Евгения Пачелли, папского нунция в Германии с 1917 по 1929 год, статс-секретаря Читта дель Ватикано – с 1930, а позже, с 1939 года, ставшего папой римским, Пием XII.