Страница:
– У Петефи был боевой штаб. А у нас?
– У нас есть рычаги, способные привести в действие миллионы людей.
– Рычаги? Какие? Интересно! Где они? Дай хоть посмотреть на них.
– Я с тобой серьезно, Лаци. Читал сегодняшнюю «Иродалми Уйшаг»? – Он взял с каминной доски газету, бросил ее на колени радиотехнику. – Вот они, рычаги!
– Дьюла Хорват. Стихи. «Расцвети из нашей крови, расцвети наконец, революция!» Хорошо! – Киш свернул газету, положил ее в карман. – Надеюсь, не возражаешь? Храню все, достойное внимания ее величества истории. Когда-нибудь напишу воспоминания. Процитирую твои гневные строки. Кстати, в моем архиве есть один любопытный документ – двухподвальная статья, напечатанная однажды в «Сабад неп». Знаменитая показуха, как говорят русские. Вся Венгрия о ней трубила и, к сожалению, смеялась. Напомню ее содержание. Из большой поездки по СССР вернулась в Венгрию делегация крестьян-единоличников. Самое бойкое перо «Сабад неп» настрочило от имени делегатов отчет. Рядом с верными данными была «красивая святая ложь», так любимая Ракоши. Вот только один ее сорт. Наших крестьян принимали колхозники Воронежской области. Показывали свое хозяйство, а потом угощали завтраком. Корреспондент, ревностный служитель культа личности, на все лады расписал, что было подано гостям: «Черная и красная икра. Колбасы, домашние и магазинные. Водка и коньяк. Вино и пиво. Браги и боржом. Шампанское и молоко. Квас шипучий и газированная вода. Гуси, утки, куры на любителя: вареные, жареные, запеченные в тесте и томленные на вертеле. Грибы. Баранина и индейка. Малосольная теша и свежая паровая осетрина». В общем, не стол колхозника, а расчудесная скатерть-самобранка. Но и этого корреспонденту показалось мало. Он свидетельствует, ссылаясь на безыменных делегатов, что для колхозников СССР подобный чудо-стол обыкновенное явление. Они каждый день так обильно завтракают… Бедные колхозники, как они спасаются от заворота кишок?.. Мы не только смеялись, читая статью «Сабад неп». К чему приводил такой «святой» обман? Тысячи венгров, приезжая в СССР и сталкиваясь с действительной жизнью советских колхозников, начинали понимать, что аппарат Ракоши занимался бесстыдным очковтирательством, и переставали верить и этому аппарату и самому Ракоши.
Дьюла Хорват с интересом вглядывался в своего обычно не очень откровенного друга.
– Удивительно!
– Что тебе удивительно?
– Не ожидал от тебя, тихони, столь страстной обвинительной речи.
– Ты, брат, копни меня поглубже – такое увидишь!..
– Ловлю на слове! Скажи, Лаци, почему ты именно сегодня стал так разговорчив? Почему вдруг вспомнил и эту статью в «Сабад неп» и кое-что другое, о чем раньше упорно умалчивал?
– Все еще не догадываешься?
– Догадываюсь, но, видно, не обо всем. Пояснишь сам или мне гадать вслух?
– Поясню! – Ласло Киш покосился на дверь, ведущую на половину старого Хорвата, чуть понизил голос: – В первые годы, когда я вернулся из русского плена, я молчал, обдуманно, по плану, составленному еще там, в лагере военнопленных. Даже тебе, самому близкому своему другу, не доверял ни своих затаенных мыслей, ни наблюдений. Дружил с тобой и присматривался, изучал. Ты радовал меня своей эволюцией. А когда ты стал активным деятелем кружка Петефи, когда загремели в Будапеште твои речи, твои стихи, я был просто на седьмом небе. Обрел единомышленника!.. Но и в ту пору я еще выжидал. Да, не скрою, не вполне верил в длительность твоего ожесточения. И только сегодня решил открыться и быть с тобой рядом всегда, готовить условия для расцвета твоей… нашей революции.
Ласло Киш умолк, ждал вопроса. Но его не последовало. Дьюла побоялся дальше и глубже разрабатывать душевные тайники своего друга. На какое-то мгновение его осенило, и он почувствовал стыд и страх. Как отвратительно он говорит о том, что когда-то было для него святым, неприкосновенным! Как быстро пробежал гигантское расстояние от первой дискуссии в клубе Петефи до «революции в народной Венгрии»!
Озарение прошло, голова снова наполнилась совсем не страшными, привычными мыслями, бесследно улетучились и страх и стыд, и Дьюла сказал:
– Посеешь ветер – пожнешь бурю!
Ласло признательным взглядом, крепким клятвенным пожатием руки ответил на высокое доверие друга.
После такого сближения Дьюле уже было легко и просто открыть Кишу свою тайну.
Звонок в передней заставил обоих вздрогнуть. Ждали его каждое мгновение и все-таки были застигнуты врасплох.
Дьюла деланно засмеялся.
– Нет, Лаци, мы с тобой не из храброго десятка. Оказывается, только одна видимость ареста уже действует на наши нервы.
– Не разглагольствуй. Открывай и провозглашай: да здравствуют табачные мундиры!
– Не могу. Уйдем отсюда. Пусть забирают из моей комнаты.
И Дьюла скрылся и потащил за собой Киша. На второй, более настойчивый звонок вышел старый Хорват и открыл дверь. На лестничной площадке стоял тот, кого и ожидал увидеть Шандор. Да, это был Арпад Ковач, будущий муж Жужанны. Но он вовсе не был таким счастливым, каким положено ему быть сейчас. Глаза темные, строгие, лицо хмурое, без намека на радость и улыбку. Мрачный, черный костюм, темно-синий макинтош, широкополая, с начесом, стариковская шляпа. В руках у него не цветы, не свадебный подарок, а увесистый портфель с тремя замками.
– Здравствуйте! – отрывисто бросил Арпад и по-солдатски бесцеремонно прошагал в «Колизей».
– Здравствуй! – Шандор с недоумением вглядывался в озабоченного зятя и гадал, что могло вывести из себя этого всегда уравновешенного, завидно хладнокровного человека.
– Дома Жужа? – спросил Арпад.
– Дома, где же ей быть. Ждет не дождется. Все глаза проглядела. Подходящий денек вы облюбовали для женитьбы.
– Для женитьбы? – Арпад разделся, повесил макинтош в передней, бросил портфель на столик у камина, рядом с телефоном. – Кто вам сказал?
– А разве это не так? – насторожился старый Хорват.
– Так, Шандор бачи, так! Жужа! – позвал Арпад.
Она вихрем ворвалась в «Колизей», подбежала к Арпаду, поцеловала, обняла и не хотела размыкать рук.
– Наконец-то! Почему так долго тебя не было? Почему не позвонил?
Шандор потихоньку, незаметно вышел.
– Почему ты задержался, Арпи?
– Тернистый путь…
Жужанна еще крепче прижалась к нему.
– Я чувствовала, как тебе плохо. Ужасно болело сердце. Что случилось, родной? О каком чрезвычайном событии ты предупреждал?
Арпад осторожно освободился из ее объятий и озабоченно провел ладонью по гладко зачесанным пепельно-седым своим волосам.
– Прежде ты должна ответить на один мой вопрос. Зачем сказала родным, что мы…
– А разве… Арпи, если ты раздумал…
– Перестань! Я спрашиваю, зачем тебе понадобилось сообщать о нашей женитьбе именно сегодня? Только это меня интересует. Ну!
– Понимаешь, я думала…. Арпи, любимый, не сердись и ни в чем не подозревай меня. Я не могла не признаться маме. Может быть, я набралась бы терпения и молчала еще день, неделю, если бы не твой звонок. Сердце разрывалось от боли и страха. Всякие мысли в голову полезли. Подумала, что тебе угрожает… – Жужанна поцеловала Арпада, засмеялась. – Я назвалась твоей женой, чтобы последовать за тобой куда угодно, хоть на край света.
Арпад не ответил на улыбку Жужанны. Серьезно посмотрел на нее, очень серьезно сказал:
– Вовремя это ты сказала! Счастлив слышать такие слова.
– Сомневаюсь! Счастлив, а торжественно-мрачен, как монумент. – Жужанна опять поцеловала Арпада. – И такого люблю. Всякого люблю. Люблю, как ты разговариваешь, как молчишь, как ходишь, как работаешь, как смотришь на людей. Все люблю.
– Так уж все? – переспросил Арпад.
– Решительно все!
– И даже мое активно враждебное отношение к Дьюле?
– И это. Я тоже его ненавижу.
– Ненависть ненависти рознь. Ты ненавидишь его, так сказать, по-домашнему, как неприятного брата, а я… Я считаю Дьюлу Хорвата не только своим личным недругом, но и опасным человеком для народной Венгрии. Вчера он был просто опасен, а сегодня чрезвычайно опасен. Читали в сегодняшнем номере «Иродал ми Уйшаг» откровенно подстрекательские стихи Дьюлы: «Расцвети из нашей крови, расцвети наконец, революция!»? Революция в социалистической Венгрии!..
Жужанна медленно отстранилась от Арпада. Улыбка бесследно покинула ее лицо, оно стало совсем безрадостным, некрасивым.
– Арпи, что ты хочешь сказать?
– К сожалению, я не могу тебе всего сказать, не имею права, но главное ты должна знать. Подтвердились наихудшие предположения дальновидных товарищей. Народная Венгрия в опасности. Определенные элементы подталкивают ее на край пропасти. Ввиду особой обстановки в Будапеште я днем и ночью буду находиться на казарменном положении.
Жужанна внимательно слушала Арпада. В глазах ее, огромных, неподвижных, – темный страх, ожидание чего-то непоправимого.
– Я уже не штатский человек, – говорил Арпад. – Получил назначение в управление государственной безопасности. Это произошло не сегодня и не вчера. Но я решил сказать тебе об этом сейчас.
– Ты уже не ученый, а работник… государственной безопасности? – Слабая улыбка чуть смягчила, оживила ее лицо. – В таких, случаях полагается поздравлять, но я… Пять лет просидеть ни за что в тюрьме АВХ, быть на волосок от смерти – и после всего этого самому стать работником АВХ! Трудно понять такое.
– Вот, даже ты… А что скажут другие? Пусть болтают. Я мобилизован партией и, несмотря ни на что, буду выполнять ее волю. Это тебе не трудно понять?
Жужанна мучительно раздумывала. Хотела что-то сказать, о чем-то спросить, но вдруг все забыла. Постепенно, очень медленно, обрывками, восстанавливала она в памяти потерянное.
– Да, я не ожидала… Ну что ж… Надеюсь, ты пошел туда работать, чтобы никогда не повторилось дело Райка?
– Можешь быть в этом твердо уверена. Ладно. Ну, а теперь приступим к делу. Я пришел сюда не только для того, чтобы встретиться с тобой. Я должен исполнить служебный долг.
– Долг?.. В нашем доме?..
Голос ее оборвался, заглох. Губы шевелились, что-то говорили, но ничего не было слышно.
– Прокуратура выдала ордер на арест Дьюлы Хорвата, – сказал Арпад.
Теперь, когда до конца выговорено все, что Жужанна предчувствовала, чего боялась, как смерти, она обрела голос, силу, острое желание говорить и говорить.
– Какое преступление совершил мой брат?
– Антиправительственная подрывная деятельность.
– Антиправительственная?.. Что это значит?
– Прости, Жужа, но я не могу… не должен оправдывать свои действия даже в твоих глазах. Дьюле Хорвату будет предъявлено обвинение, как положено в таких случаях.
– Что ты говоришь!.. Как ты можешь?.. Забыл, какой сегодня день! Будапешт хоронит оклеветанного, безвинно погибшего Ласло Райка.
Арпад медленно склонил седеющую голову под осуждающим, страдальческим взглядом Жужанны, устало потер виски. Уши его побелели, будто схваченные морозом. Крупный ледяной пот блестел в продольных морщинах высокого смуглого лба.
– Забыл, что сам был оклеветан и брошен в тюрьму?
– Я ничего не забыл, Жужи.
– Так почему же ты… Вспомни слова Маркса, которые так часто, на каждом допросе, говорил следователям: «…кровопусканием не обнаруживается истина… растягивание позвоночника на лестнице для пыток не лишает человека стойкости… судорога боли не есть признание…»
– Хорошо, я все тебе скажу. – Арпад глянул на часы, подвинул Жужанне стул. – Прошу тебя, Жужи, спокойно меня выслушать.
– Попытаюсь. – Она села, положила на колени руки, с мучительной надеждой взглянула на него. – Ну!..
– Я тоже не понимаю, почему понадобился арест Дьюлы Хорвата именно сейчас, в такой день. Можно было бы и повременить.
Жужанна рванулась, хотела что-то сказать, Арпад сжал ее руку, остановил.
– Ты обещала выслушать меня… Да, я знаю, что много было произвола. Но я знаю кое-что и другое. Преступно арестовывать безвинных, но не менее преступно не арестовывать тех, кто покушается на власть народа, на то, что завоевано нами в эти годы.
– Дьюла покушается на власть народа?! – с болью и гневом вырвалось у нее.
– Да, он, Дьюла Хорват, считающий себя коммунистом, стал вольным и невольным сообщником…
– Сообщник? Чей? – перебила Жужанна.
– Потом все узнаешь.
– Критику обанкротившихся руководителей ты считаешь преступной деятельностью? Правда, эта критика с некоторым перехлестом…
– Вот в этом перехлесте все и дело, Жужи! – воскликнул Арпад. – Я больше, чем твой брат, имею право на критику ракошистов… Венгерские прислужники Берия каждый день смертно избивали меня, каждый день пытались выколотить душу… Смерти я не боялся. Одного я боялся: продолжения произвола. Вот какими были мои предсмертные мысли. Слышишь, Жужи?
Жужанна молчала. Ее тонкие бледные пальцы теребили, рвали кожаный поясок нарядного ярко-василькового платья. Странно выглядела она, несчастная, растерянная, раздавленная, в своем праздничном наряде, рассчитанном на счастливую невесту: в белых замшевых туфельках, старательно причесанная, надушенная.
– Ты меня слышишь, Жужи?
Жужанна вскочила, подбежала к окну, кулаком ударила по краю рамы, распахнула ее и, обернувшись к Арпаду, почти закричала, гневно и презрительно:
– А теперь какие у тебя мысли, когда весь Будапешт… – Она не договорила, вернулась к камину, обессиленно упала в кресло и заплакала.
Он стоял около нее, гладил ее волосы твердой холодной рукой.
– Да, если бы не произвол Ракоши, никогда бы не окреп фракционный центр Имре Надя, не появился кружок Петефи – этот новоявленный троянский конь. И хортисты не подняли бы головы. И молодчики оттуда, с Запада, не летели бы в нашу страну, как воронье на падаль. И твой брат не писал бы таких стихов, таких статей, не произносил таких речей. И мы с тобой не оказались бы в таком положении, Жужа! Понимаю, тебе трудно, больно. Должна переболеть, должна понять. Грош нам цена, если мы даже теперь не посмеем взглянуть правде в лицо!.. Жужа, любимая!
Жужанна не отвечала, тихонько всхлипывала.
Арпад оставил ее, подошел к окну. Внизу, по тротуарам, по проезжей части улицы, шли и шли люди, в плащах, с черными тугими зонтами, в капюшонах, со скромными венками и букетиками цветов в руках, печально-молчаливые.
– В тот день, когда Ракоши послал Райка на гибель, он и себе подписал приговор. Опозорились не венгерские коммунисты, а лишь недостойные руководители, поправшие принципы марксизма-ленинизма. Венгерские коммунисты продолжают строить социализм и свято охраняют его. Мы не позволим никому – ни Дьюле Хорвату, ни Ласло Кишу, ни Имре Надю, ни хортистам – вырвать завоевания народа. Вот так, Жужа. Я тебе все сказал. Если и теперь… Ты слышишь?
Она резко подняла голову, укоряющими, полными слез глазами посмотрела на него.
– Что ты со мной делаешь!.. Хочешь вырвать с корнем то, что сам когда-то посадил. Ведь я твоей же ненавистью возненавидела аресты, тюрьмы…
– Я не внушал тебе ненависть к органам безопасности.
Жужанна посмотрела на Арпада нежно и умоляюще, с отчаянной надеждой. Последняя мольба, последняя надежда!
– Подумай, что будет с родными! Мама просто с ума сойдет! Арпи, пусть это сделают другие, если… если это так надо.
– Поручено это сделать мне. Но дело не только в приказе. Я твердо убежден, что Дьюла Хорват и Ласло Киш сегодня, именно сегодня представляют чрезвычайную опасность для нас. Для тебя, для меня. Для большинства венгров. Почему же я должен стоять в стороне? Убеждения коммуниста и мягкотелая уклончивость, малодушие – несовместимы. Жужа, я не верю, что родственные чувства заглушили твою гражданскую совесть. Конечно, тебе трудно сразу согласиться со мной. Время покажет, что нельзя было поступить иначе.
Жужанна молчала. Смотрела поверх головы Арпада, на угрюмую Буду, на свинцовые тучи.
– Кажется, я ничего тебе не доказал, ни в чем не убедил. – Он поднялся, подошел к комнате родителей Жужанны, постучал в дверь. – Шандор бачи, я хочу вас видеть.
– Идем, идем! – сейчас же откликнулся старый Хорват. Он давно ждал приглашения.
Первой вошла Каталин. Она улыбалась и вытирала слезы. Посмотрела на дочь с нежной жалостью, а на Арпада с затаенным укором и открытым доброжелательством.
– Желаю вам счастья, родные мои! – Обняла Жужанну, уткнулась лицом в плечо Арпада.
Он взял ее морщинистую, натруженную руку, поцеловал.
– Только ты без этого… Видишь, какие корявые мои руки.
Каталин засуетилась по «Колизею», загремела посудой, достала из серванта огромную скатерть, накрыла стол, выставила шеренгу праздничных цветных бокалов.
Арпад переглянулся с Жужанной, шепнул ей:
– Прекрати это, скажи ей…
– Не могу. – Ошеломленная, подавленная, Жужанна не в силах была скрыть свое состояние.
– Хорошо, я сам скажу!
Арпад направился к матери, но его остановил насмешливый голос Дьюлы:
– Сэрвус, доктор Ковач! Виват счастливчику!
Дьюла и Киш вошли в «Колизей». Смешны они рядом: один – высокий, поджарый, элегантный, другой – маленький, взъерошенный, навсегда чем-то испуганный.
– Поздравляю, доктор, с незаконным браком, – продолжал издеваться Дьюла. – Стало быть, будем пить и гулять! Подходящий денек! Пир во время…
– Торопитесь с выводами, профессор!
Каталин давно знала, что сын и будущий зять недолюбливали друг друга. Она всегда старалась примирить их. И теперь попыталась соединить несоединимое – огонь и воду.
– Вы, петухи, хватит вам клевать свои гребни. Хоть сегодня покукарекайте весело. Дьюла, тащи вино! Арпад, раздвигай стол! Жужа, помоги отцу на кухне! Лаци, откупоривай бутылки!
Арпад не позволил Жужанне встать и сам не поднялся.
– Мама, зря беспокоитесь. Ни к чему все это. Не пировать я сюда пришел…
Каталин все еще не замечала, как подавлена Жужанна. Не догадывалась, не чувствовала она, какое горе надвигается на семью.
Замахала на Арпада руками, будто отбиваясь от пчел.
– Не тебе судить, что к чему в этом доме. Моя дочь выходит замуж. Моя! Шандор, где же твои деликатесы? Эй!..
Старый Хорват явился на зов жены с бутылками во всех карманах и с огромным подносом в руках. На подносе, украшенном розами, – живописная горка любовно сделанных бутербродов. После датчан венгры непревзойденные мастера бутербродных дел.
– Раскудахталась! Вот твой Шандор.
Дальше тянуть было невозможно. Арпад поднялся и, с болью глядя на стариков, неестественно громко, не своим голосом, сказал:
– Постойте! Никакого праздника не будет. Я пришел сюда… я должен… – Он с отчаянием взглянул на Жужанну, надеясь, что она поможет ему.
Не помогла. Резко отвернулась. Холодная, отчужденная.
В прихожей раздался звонок. Каталин побежала открывать дверь. Вошли два офицера АВХ, управдом и смущенные, растерянные две соседки, живущие в нижнем этаже.
– Господи! Что такое? – оторопело воскликнула Каталин.
Один из офицеров, глядя на Арпада, доложил:
– Товарищ полковник, прибыли! Вот управдом, вот понятые.
– Хорошо. – Арпад достал из портфеля ордера на арест, положил их на стол, объявил Дьюле Хорвату и Ласло Кишу, что они арестованы.
– Я арестован?! – взвизгнул Дьюла. – Так вот кто ты такой! Вполз в дом как жених, а оказался…
– Агентом тайной полиции, – насмешливо подхватил Ласло Киш и поднял над головой руки. – Сдавайся, братишка.
Арпад спокойно взглянул на маленького радиотехника и сдержанно попросил:
– Не скоморошничайте!
Дьюла прочитал ордера и пренебрежительно бросил их на стол.
– Еще цветы на могиле Райка не увяли, еще звучит траурная мелодия, а вы опять…
– Пресвятая дева Мария! – простонала Каталин.
– Замолчи, Катица, – потребовал Шандор и, повернувшись к Арпаду, задыхаясь спросил: – Ты… ты понимаешь, что делаешь?
– Да, Шандор бачи, понимаю!
Дьюла подскочил к сестре.
– Вот, слыхала, ясновидица! Он отлично понимает, что делает! Молчишь, язык отнялся? Сочувствую, но… мы тебя предупреждали, наша совесть чиста. – Подбежал к Арпаду, выбросил перед ним здоровую руку. – Доставай свои кандалы, новоиспеченный палач! Первая и последняя твоя жертва. Не сносить тебе головы за такой произвол.
Шандор извлекает из кармана бутылки – одну, другую, третью… Вдруг останавливается, грузно садится на стул, хватается за горло, хрипит.
Каталин бросается к мужу.
– Шани, миленький!..
– Ничего, Катица, ничего, это я так… Голова закружилась.
В эту минуту и ворвались в «Колизей» Мартон Хорват и Юлия. Оба счастливы. Так счастливы, что не сразу видят офицеров АВХ, понятых.
– Ты еще здесь, Жужа! – Юлия подбежала к подруге, обняла ее. – А мы успели побывать с Мартоном там… на твоей новой квартире. Мы думали…
– Свидетельствую!
Жужанна не ответила ни брату, ни подруге. Не взглянула на них.
Тут только Мартон и Юлия увидели офицеров, и слезы матери, и удрученного отца, и понятых.
– Что с вами? Что здесь происходит?
– Светопреставление! – хрипло откликнулся отец.
Дьюла спокойно, деловито объяснил брату, что происходит в «Колизее».
– Ваш будущий или настоящий зять нанялся работать в органы. Раздобыл ордер на арест профессора Хорвата и вот пришел по мою душу. Арестовывают.
– За что?
– За то, что я венгр. За то, что люблю Венгрию и служу ей.
– Прошу иметь в виду: на меня это не действует. – Арпад взял Мартона под руку. – Иди в свою комнату, Марци. И ты, Юлия!
Юноша с силой отшвырнул руку Арпада.
– Не прикасайтесь!
Каталин испуганно метнулась к нему.
– Не трогай, сынок, не надо. Ради бога! Шани, чего ж ты стоишь?
Шандор обнял сына.
– Пойдем!
Мартон не сопротивлялся. Вслед за ним ушли Юлия, мать и отец. Но через мгновение Мартон и Юлия, схватив друг друга за руки, вернулись в «Колизей». Оба бледные, с гордо вскинутыми головами.
– Прекрасные стихи. Гимн революционеров. Революционеров! Петефи никогда не воспевал отступников, оборотней. – Арпад кивнул офицерам. – Приступайте, товарищи.
В профессорском кабинете начался обыск. Он был прерван телефонным звонком. К аппарату устремился Дьюла Хорват. Но его предупредил Арпад.
– Алло!.. Да, это квартира Хорватов. К сожалению, хозяев нет дома. Позвоните завтра.
Арпад уже готов был окончить разговор, но услыхал свою фамилию. Спустя несколько секунд он узнал по голосу, кто с ним разговаривает. Генерал, руководитель управления, его непосредственный начальник.
– Это вы, полковник Ковач? – строго спросил генерал.
– Да, товарищ генерал.
– Слушайте меня внимательно! Ордер на арест Киша и Хорвата аннулируется. Извинитесь и выезжайте в управление.
– Товарищ генерал, боюсь, что я не понял вас.
– Повторяю: ордер на арест Дьюлы Хорвата аннулируется.
– Аннулируется?.. Но мне всего два часа тому назад было приказано…
– Полковник Ковач, выполняйте последний приказ!
– Я не могу так… по телефону. Прошу распорядиться письменно.
– Это уже сделано. Нарочный, вероятно, подъезжает к дому Хорватов. Все. Выполняйте.
Арпад положил трубку.
Не весь смысл телефонного разговора дошел до присутствующих в «Колизее», но главное они уловили. Дьюла и Киш, еле сдерживая ликование, переглянулись. Офицеры прекратили обыск. Управдом и понятые с нетерпением поглядывали на входную дверь.
Нарочный не заставил себя долго ждать. В кожаной куртке, в кожаных штанах, в длинных шнурованных ботинках, в белом мотоциклетном шлеме, он появился с пакетом в руках.
– Приказано вручить полковнику Ковачу.
Арпад выхватил из рук мотоциклиста пакет, вскрыл его. Да, с подлинным верно: ордера на арест аннулируются.
Арпад положил приказ в портфель, щелкнул замками и, ни на кого не глядя, с трудом проговорил:
– Арест отменяется. Недоразумение… Путаница… Поехали, товарищи!
Дьюла расхохотался. Засмеялся и Киш.
Провожаемые смехом, покинули дом Хорватов полковник Арпад Ковач, офицеры АВХ, мотоциклист, управдом и понятые. Они ушли, их топот слышится на лестнице, а Дьюла и Киш все еще ликуют, хохочут.
Радиотехник приложил ладони к углам рта и, как в трубку, торжественно провозгласил:
– Слушайте, слушайте… Осечка! Аннулирован арест. Кончилась карьера доктора Ковача. Ур-ра!..
Не дали профессору и его другу завершить песню, до конца упиться ею.
Вошел Пал Ваш. Правый глаз подбит, в синей опухоли. Губы рассечены. На лбу горгулины, а на скулах свежие, кровоточащие царапины.
Дьюла Хорват продолжал хохотать, и не только по инерции. Смешной, жалкий вид Ваша придал новые силы его мстительному веселью.
Пал Ваш не обиделся. Не нахмурился. Более хмурым, чем он, уже нельзя стать. Прихрамывая, он подошел к Дьюле.
– Не надо мной смеешься, профессор! Над своей душонкой!
– Пал бачи, не оттуда ветер! Смеюсь над мертвыми, которые пытаются хватать живых.
– Эх ты, смехач! Много я видел сегодня в городе людей с того света, молодчиков из «Скрещенных стрел». Это они молотили меня по башке дубинкой, загоняли в свою веру. И ты вместе с ними!
– У нас есть рычаги, способные привести в действие миллионы людей.
– Рычаги? Какие? Интересно! Где они? Дай хоть посмотреть на них.
– Я с тобой серьезно, Лаци. Читал сегодняшнюю «Иродалми Уйшаг»? – Он взял с каминной доски газету, бросил ее на колени радиотехнику. – Вот они, рычаги!
– Дьюла Хорват. Стихи. «Расцвети из нашей крови, расцвети наконец, революция!» Хорошо! – Киш свернул газету, положил ее в карман. – Надеюсь, не возражаешь? Храню все, достойное внимания ее величества истории. Когда-нибудь напишу воспоминания. Процитирую твои гневные строки. Кстати, в моем архиве есть один любопытный документ – двухподвальная статья, напечатанная однажды в «Сабад неп». Знаменитая показуха, как говорят русские. Вся Венгрия о ней трубила и, к сожалению, смеялась. Напомню ее содержание. Из большой поездки по СССР вернулась в Венгрию делегация крестьян-единоличников. Самое бойкое перо «Сабад неп» настрочило от имени делегатов отчет. Рядом с верными данными была «красивая святая ложь», так любимая Ракоши. Вот только один ее сорт. Наших крестьян принимали колхозники Воронежской области. Показывали свое хозяйство, а потом угощали завтраком. Корреспондент, ревностный служитель культа личности, на все лады расписал, что было подано гостям: «Черная и красная икра. Колбасы, домашние и магазинные. Водка и коньяк. Вино и пиво. Браги и боржом. Шампанское и молоко. Квас шипучий и газированная вода. Гуси, утки, куры на любителя: вареные, жареные, запеченные в тесте и томленные на вертеле. Грибы. Баранина и индейка. Малосольная теша и свежая паровая осетрина». В общем, не стол колхозника, а расчудесная скатерть-самобранка. Но и этого корреспонденту показалось мало. Он свидетельствует, ссылаясь на безыменных делегатов, что для колхозников СССР подобный чудо-стол обыкновенное явление. Они каждый день так обильно завтракают… Бедные колхозники, как они спасаются от заворота кишок?.. Мы не только смеялись, читая статью «Сабад неп». К чему приводил такой «святой» обман? Тысячи венгров, приезжая в СССР и сталкиваясь с действительной жизнью советских колхозников, начинали понимать, что аппарат Ракоши занимался бесстыдным очковтирательством, и переставали верить и этому аппарату и самому Ракоши.
Дьюла Хорват с интересом вглядывался в своего обычно не очень откровенного друга.
– Удивительно!
– Что тебе удивительно?
– Не ожидал от тебя, тихони, столь страстной обвинительной речи.
– Ты, брат, копни меня поглубже – такое увидишь!..
– Ловлю на слове! Скажи, Лаци, почему ты именно сегодня стал так разговорчив? Почему вдруг вспомнил и эту статью в «Сабад неп» и кое-что другое, о чем раньше упорно умалчивал?
– Все еще не догадываешься?
– Догадываюсь, но, видно, не обо всем. Пояснишь сам или мне гадать вслух?
– Поясню! – Ласло Киш покосился на дверь, ведущую на половину старого Хорвата, чуть понизил голос: – В первые годы, когда я вернулся из русского плена, я молчал, обдуманно, по плану, составленному еще там, в лагере военнопленных. Даже тебе, самому близкому своему другу, не доверял ни своих затаенных мыслей, ни наблюдений. Дружил с тобой и присматривался, изучал. Ты радовал меня своей эволюцией. А когда ты стал активным деятелем кружка Петефи, когда загремели в Будапеште твои речи, твои стихи, я был просто на седьмом небе. Обрел единомышленника!.. Но и в ту пору я еще выжидал. Да, не скрою, не вполне верил в длительность твоего ожесточения. И только сегодня решил открыться и быть с тобой рядом всегда, готовить условия для расцвета твоей… нашей революции.
Ласло Киш умолк, ждал вопроса. Но его не последовало. Дьюла побоялся дальше и глубже разрабатывать душевные тайники своего друга. На какое-то мгновение его осенило, и он почувствовал стыд и страх. Как отвратительно он говорит о том, что когда-то было для него святым, неприкосновенным! Как быстро пробежал гигантское расстояние от первой дискуссии в клубе Петефи до «революции в народной Венгрии»!
Озарение прошло, голова снова наполнилась совсем не страшными, привычными мыслями, бесследно улетучились и страх и стыд, и Дьюла сказал:
– Посеешь ветер – пожнешь бурю!
Ласло признательным взглядом, крепким клятвенным пожатием руки ответил на высокое доверие друга.
После такого сближения Дьюле уже было легко и просто открыть Кишу свою тайну.
Звонок в передней заставил обоих вздрогнуть. Ждали его каждое мгновение и все-таки были застигнуты врасплох.
Дьюла деланно засмеялся.
– Нет, Лаци, мы с тобой не из храброго десятка. Оказывается, только одна видимость ареста уже действует на наши нервы.
– Не разглагольствуй. Открывай и провозглашай: да здравствуют табачные мундиры!
– Не могу. Уйдем отсюда. Пусть забирают из моей комнаты.
И Дьюла скрылся и потащил за собой Киша. На второй, более настойчивый звонок вышел старый Хорват и открыл дверь. На лестничной площадке стоял тот, кого и ожидал увидеть Шандор. Да, это был Арпад Ковач, будущий муж Жужанны. Но он вовсе не был таким счастливым, каким положено ему быть сейчас. Глаза темные, строгие, лицо хмурое, без намека на радость и улыбку. Мрачный, черный костюм, темно-синий макинтош, широкополая, с начесом, стариковская шляпа. В руках у него не цветы, не свадебный подарок, а увесистый портфель с тремя замками.
– Здравствуйте! – отрывисто бросил Арпад и по-солдатски бесцеремонно прошагал в «Колизей».
– Здравствуй! – Шандор с недоумением вглядывался в озабоченного зятя и гадал, что могло вывести из себя этого всегда уравновешенного, завидно хладнокровного человека.
– Дома Жужа? – спросил Арпад.
– Дома, где же ей быть. Ждет не дождется. Все глаза проглядела. Подходящий денек вы облюбовали для женитьбы.
– Для женитьбы? – Арпад разделся, повесил макинтош в передней, бросил портфель на столик у камина, рядом с телефоном. – Кто вам сказал?
– А разве это не так? – насторожился старый Хорват.
– Так, Шандор бачи, так! Жужа! – позвал Арпад.
Она вихрем ворвалась в «Колизей», подбежала к Арпаду, поцеловала, обняла и не хотела размыкать рук.
– Наконец-то! Почему так долго тебя не было? Почему не позвонил?
Шандор потихоньку, незаметно вышел.
– Почему ты задержался, Арпи?
– Тернистый путь…
Жужанна еще крепче прижалась к нему.
– Я чувствовала, как тебе плохо. Ужасно болело сердце. Что случилось, родной? О каком чрезвычайном событии ты предупреждал?
Арпад осторожно освободился из ее объятий и озабоченно провел ладонью по гладко зачесанным пепельно-седым своим волосам.
– Прежде ты должна ответить на один мой вопрос. Зачем сказала родным, что мы…
– А разве… Арпи, если ты раздумал…
– Перестань! Я спрашиваю, зачем тебе понадобилось сообщать о нашей женитьбе именно сегодня? Только это меня интересует. Ну!
– Понимаешь, я думала…. Арпи, любимый, не сердись и ни в чем не подозревай меня. Я не могла не признаться маме. Может быть, я набралась бы терпения и молчала еще день, неделю, если бы не твой звонок. Сердце разрывалось от боли и страха. Всякие мысли в голову полезли. Подумала, что тебе угрожает… – Жужанна поцеловала Арпада, засмеялась. – Я назвалась твоей женой, чтобы последовать за тобой куда угодно, хоть на край света.
Арпад не ответил на улыбку Жужанны. Серьезно посмотрел на нее, очень серьезно сказал:
– Вовремя это ты сказала! Счастлив слышать такие слова.
– Сомневаюсь! Счастлив, а торжественно-мрачен, как монумент. – Жужанна опять поцеловала Арпада. – И такого люблю. Всякого люблю. Люблю, как ты разговариваешь, как молчишь, как ходишь, как работаешь, как смотришь на людей. Все люблю.
– Так уж все? – переспросил Арпад.
– Решительно все!
– И даже мое активно враждебное отношение к Дьюле?
– И это. Я тоже его ненавижу.
– Ненависть ненависти рознь. Ты ненавидишь его, так сказать, по-домашнему, как неприятного брата, а я… Я считаю Дьюлу Хорвата не только своим личным недругом, но и опасным человеком для народной Венгрии. Вчера он был просто опасен, а сегодня чрезвычайно опасен. Читали в сегодняшнем номере «Иродал ми Уйшаг» откровенно подстрекательские стихи Дьюлы: «Расцвети из нашей крови, расцвети наконец, революция!»? Революция в социалистической Венгрии!..
Жужанна медленно отстранилась от Арпада. Улыбка бесследно покинула ее лицо, оно стало совсем безрадостным, некрасивым.
– Арпи, что ты хочешь сказать?
– К сожалению, я не могу тебе всего сказать, не имею права, но главное ты должна знать. Подтвердились наихудшие предположения дальновидных товарищей. Народная Венгрия в опасности. Определенные элементы подталкивают ее на край пропасти. Ввиду особой обстановки в Будапеште я днем и ночью буду находиться на казарменном положении.
Жужанна внимательно слушала Арпада. В глазах ее, огромных, неподвижных, – темный страх, ожидание чего-то непоправимого.
– Я уже не штатский человек, – говорил Арпад. – Получил назначение в управление государственной безопасности. Это произошло не сегодня и не вчера. Но я решил сказать тебе об этом сейчас.
– Ты уже не ученый, а работник… государственной безопасности? – Слабая улыбка чуть смягчила, оживила ее лицо. – В таких, случаях полагается поздравлять, но я… Пять лет просидеть ни за что в тюрьме АВХ, быть на волосок от смерти – и после всего этого самому стать работником АВХ! Трудно понять такое.
– Вот, даже ты… А что скажут другие? Пусть болтают. Я мобилизован партией и, несмотря ни на что, буду выполнять ее волю. Это тебе не трудно понять?
Жужанна мучительно раздумывала. Хотела что-то сказать, о чем-то спросить, но вдруг все забыла. Постепенно, очень медленно, обрывками, восстанавливала она в памяти потерянное.
– Да, я не ожидала… Ну что ж… Надеюсь, ты пошел туда работать, чтобы никогда не повторилось дело Райка?
– Можешь быть в этом твердо уверена. Ладно. Ну, а теперь приступим к делу. Я пришел сюда не только для того, чтобы встретиться с тобой. Я должен исполнить служебный долг.
– Долг?.. В нашем доме?..
Голос ее оборвался, заглох. Губы шевелились, что-то говорили, но ничего не было слышно.
– Прокуратура выдала ордер на арест Дьюлы Хорвата, – сказал Арпад.
Теперь, когда до конца выговорено все, что Жужанна предчувствовала, чего боялась, как смерти, она обрела голос, силу, острое желание говорить и говорить.
– Какое преступление совершил мой брат?
– Антиправительственная подрывная деятельность.
– Антиправительственная?.. Что это значит?
– Прости, Жужа, но я не могу… не должен оправдывать свои действия даже в твоих глазах. Дьюле Хорвату будет предъявлено обвинение, как положено в таких случаях.
– Что ты говоришь!.. Как ты можешь?.. Забыл, какой сегодня день! Будапешт хоронит оклеветанного, безвинно погибшего Ласло Райка.
Арпад медленно склонил седеющую голову под осуждающим, страдальческим взглядом Жужанны, устало потер виски. Уши его побелели, будто схваченные морозом. Крупный ледяной пот блестел в продольных морщинах высокого смуглого лба.
– Забыл, что сам был оклеветан и брошен в тюрьму?
– Я ничего не забыл, Жужи.
– Так почему же ты… Вспомни слова Маркса, которые так часто, на каждом допросе, говорил следователям: «…кровопусканием не обнаруживается истина… растягивание позвоночника на лестнице для пыток не лишает человека стойкости… судорога боли не есть признание…»
– Хорошо, я все тебе скажу. – Арпад глянул на часы, подвинул Жужанне стул. – Прошу тебя, Жужи, спокойно меня выслушать.
– Попытаюсь. – Она села, положила на колени руки, с мучительной надеждой взглянула на него. – Ну!..
– Я тоже не понимаю, почему понадобился арест Дьюлы Хорвата именно сейчас, в такой день. Можно было бы и повременить.
Жужанна рванулась, хотела что-то сказать, Арпад сжал ее руку, остановил.
– Ты обещала выслушать меня… Да, я знаю, что много было произвола. Но я знаю кое-что и другое. Преступно арестовывать безвинных, но не менее преступно не арестовывать тех, кто покушается на власть народа, на то, что завоевано нами в эти годы.
– Дьюла покушается на власть народа?! – с болью и гневом вырвалось у нее.
– Да, он, Дьюла Хорват, считающий себя коммунистом, стал вольным и невольным сообщником…
– Сообщник? Чей? – перебила Жужанна.
– Потом все узнаешь.
– Критику обанкротившихся руководителей ты считаешь преступной деятельностью? Правда, эта критика с некоторым перехлестом…
– Вот в этом перехлесте все и дело, Жужи! – воскликнул Арпад. – Я больше, чем твой брат, имею право на критику ракошистов… Венгерские прислужники Берия каждый день смертно избивали меня, каждый день пытались выколотить душу… Смерти я не боялся. Одного я боялся: продолжения произвола. Вот какими были мои предсмертные мысли. Слышишь, Жужи?
Жужанна молчала. Ее тонкие бледные пальцы теребили, рвали кожаный поясок нарядного ярко-василькового платья. Странно выглядела она, несчастная, растерянная, раздавленная, в своем праздничном наряде, рассчитанном на счастливую невесту: в белых замшевых туфельках, старательно причесанная, надушенная.
– Ты меня слышишь, Жужи?
Жужанна вскочила, подбежала к окну, кулаком ударила по краю рамы, распахнула ее и, обернувшись к Арпаду, почти закричала, гневно и презрительно:
– А теперь какие у тебя мысли, когда весь Будапешт… – Она не договорила, вернулась к камину, обессиленно упала в кресло и заплакала.
Он стоял около нее, гладил ее волосы твердой холодной рукой.
– Да, если бы не произвол Ракоши, никогда бы не окреп фракционный центр Имре Надя, не появился кружок Петефи – этот новоявленный троянский конь. И хортисты не подняли бы головы. И молодчики оттуда, с Запада, не летели бы в нашу страну, как воронье на падаль. И твой брат не писал бы таких стихов, таких статей, не произносил таких речей. И мы с тобой не оказались бы в таком положении, Жужа! Понимаю, тебе трудно, больно. Должна переболеть, должна понять. Грош нам цена, если мы даже теперь не посмеем взглянуть правде в лицо!.. Жужа, любимая!
Жужанна не отвечала, тихонько всхлипывала.
Арпад оставил ее, подошел к окну. Внизу, по тротуарам, по проезжей части улицы, шли и шли люди, в плащах, с черными тугими зонтами, в капюшонах, со скромными венками и букетиками цветов в руках, печально-молчаливые.
– В тот день, когда Ракоши послал Райка на гибель, он и себе подписал приговор. Опозорились не венгерские коммунисты, а лишь недостойные руководители, поправшие принципы марксизма-ленинизма. Венгерские коммунисты продолжают строить социализм и свято охраняют его. Мы не позволим никому – ни Дьюле Хорвату, ни Ласло Кишу, ни Имре Надю, ни хортистам – вырвать завоевания народа. Вот так, Жужа. Я тебе все сказал. Если и теперь… Ты слышишь?
Она резко подняла голову, укоряющими, полными слез глазами посмотрела на него.
– Что ты со мной делаешь!.. Хочешь вырвать с корнем то, что сам когда-то посадил. Ведь я твоей же ненавистью возненавидела аресты, тюрьмы…
– Я не внушал тебе ненависть к органам безопасности.
Жужанна посмотрела на Арпада нежно и умоляюще, с отчаянной надеждой. Последняя мольба, последняя надежда!
– Подумай, что будет с родными! Мама просто с ума сойдет! Арпи, пусть это сделают другие, если… если это так надо.
– Поручено это сделать мне. Но дело не только в приказе. Я твердо убежден, что Дьюла Хорват и Ласло Киш сегодня, именно сегодня представляют чрезвычайную опасность для нас. Для тебя, для меня. Для большинства венгров. Почему же я должен стоять в стороне? Убеждения коммуниста и мягкотелая уклончивость, малодушие – несовместимы. Жужа, я не верю, что родственные чувства заглушили твою гражданскую совесть. Конечно, тебе трудно сразу согласиться со мной. Время покажет, что нельзя было поступить иначе.
Жужанна молчала. Смотрела поверх головы Арпада, на угрюмую Буду, на свинцовые тучи.
– Кажется, я ничего тебе не доказал, ни в чем не убедил. – Он поднялся, подошел к комнате родителей Жужанны, постучал в дверь. – Шандор бачи, я хочу вас видеть.
– Идем, идем! – сейчас же откликнулся старый Хорват. Он давно ждал приглашения.
Первой вошла Каталин. Она улыбалась и вытирала слезы. Посмотрела на дочь с нежной жалостью, а на Арпада с затаенным укором и открытым доброжелательством.
– Желаю вам счастья, родные мои! – Обняла Жужанну, уткнулась лицом в плечо Арпада.
Он взял ее морщинистую, натруженную руку, поцеловал.
– Только ты без этого… Видишь, какие корявые мои руки.
Каталин засуетилась по «Колизею», загремела посудой, достала из серванта огромную скатерть, накрыла стол, выставила шеренгу праздничных цветных бокалов.
Арпад переглянулся с Жужанной, шепнул ей:
– Прекрати это, скажи ей…
– Не могу. – Ошеломленная, подавленная, Жужанна не в силах была скрыть свое состояние.
– Хорошо, я сам скажу!
Арпад направился к матери, но его остановил насмешливый голос Дьюлы:
– Сэрвус, доктор Ковач! Виват счастливчику!
Дьюла и Киш вошли в «Колизей». Смешны они рядом: один – высокий, поджарый, элегантный, другой – маленький, взъерошенный, навсегда чем-то испуганный.
– Поздравляю, доктор, с незаконным браком, – продолжал издеваться Дьюла. – Стало быть, будем пить и гулять! Подходящий денек! Пир во время…
– Торопитесь с выводами, профессор!
Каталин давно знала, что сын и будущий зять недолюбливали друг друга. Она всегда старалась примирить их. И теперь попыталась соединить несоединимое – огонь и воду.
– Вы, петухи, хватит вам клевать свои гребни. Хоть сегодня покукарекайте весело. Дьюла, тащи вино! Арпад, раздвигай стол! Жужа, помоги отцу на кухне! Лаци, откупоривай бутылки!
Арпад не позволил Жужанне встать и сам не поднялся.
– Мама, зря беспокоитесь. Ни к чему все это. Не пировать я сюда пришел…
Каталин все еще не замечала, как подавлена Жужанна. Не догадывалась, не чувствовала она, какое горе надвигается на семью.
Замахала на Арпада руками, будто отбиваясь от пчел.
– Не тебе судить, что к чему в этом доме. Моя дочь выходит замуж. Моя! Шандор, где же твои деликатесы? Эй!..
Старый Хорват явился на зов жены с бутылками во всех карманах и с огромным подносом в руках. На подносе, украшенном розами, – живописная горка любовно сделанных бутербродов. После датчан венгры непревзойденные мастера бутербродных дел.
– Раскудахталась! Вот твой Шандор.
Дальше тянуть было невозможно. Арпад поднялся и, с болью глядя на стариков, неестественно громко, не своим голосом, сказал:
– Постойте! Никакого праздника не будет. Я пришел сюда… я должен… – Он с отчаянием взглянул на Жужанну, надеясь, что она поможет ему.
Не помогла. Резко отвернулась. Холодная, отчужденная.
В прихожей раздался звонок. Каталин побежала открывать дверь. Вошли два офицера АВХ, управдом и смущенные, растерянные две соседки, живущие в нижнем этаже.
– Господи! Что такое? – оторопело воскликнула Каталин.
Один из офицеров, глядя на Арпада, доложил:
– Товарищ полковник, прибыли! Вот управдом, вот понятые.
– Хорошо. – Арпад достал из портфеля ордера на арест, положил их на стол, объявил Дьюле Хорвату и Ласло Кишу, что они арестованы.
– Я арестован?! – взвизгнул Дьюла. – Так вот кто ты такой! Вполз в дом как жених, а оказался…
– Агентом тайной полиции, – насмешливо подхватил Ласло Киш и поднял над головой руки. – Сдавайся, братишка.
Арпад спокойно взглянул на маленького радиотехника и сдержанно попросил:
– Не скоморошничайте!
Дьюла прочитал ордера и пренебрежительно бросил их на стол.
– Еще цветы на могиле Райка не увяли, еще звучит траурная мелодия, а вы опять…
– Пресвятая дева Мария! – простонала Каталин.
– Замолчи, Катица, – потребовал Шандор и, повернувшись к Арпаду, задыхаясь спросил: – Ты… ты понимаешь, что делаешь?
– Да, Шандор бачи, понимаю!
Дьюла подскочил к сестре.
– Вот, слыхала, ясновидица! Он отлично понимает, что делает! Молчишь, язык отнялся? Сочувствую, но… мы тебя предупреждали, наша совесть чиста. – Подбежал к Арпаду, выбросил перед ним здоровую руку. – Доставай свои кандалы, новоиспеченный палач! Первая и последняя твоя жертва. Не сносить тебе головы за такой произвол.
Шандор извлекает из кармана бутылки – одну, другую, третью… Вдруг останавливается, грузно садится на стул, хватается за горло, хрипит.
Каталин бросается к мужу.
– Шани, миленький!..
– Ничего, Катица, ничего, это я так… Голова закружилась.
В эту минуту и ворвались в «Колизей» Мартон Хорват и Юлия. Оба счастливы. Так счастливы, что не сразу видят офицеров АВХ, понятых.
– Ты еще здесь, Жужа! – Юлия подбежала к подруге, обняла ее. – А мы успели побывать с Мартоном там… на твоей новой квартире. Мы думали…
– Свидетельствую!
Жужанна не ответила ни брату, ни подруге. Не взглянула на них.
Тут только Мартон и Юлия увидели офицеров, и слезы матери, и удрученного отца, и понятых.
– Что с вами? Что здесь происходит?
– Светопреставление! – хрипло откликнулся отец.
Дьюла спокойно, деловито объяснил брату, что происходит в «Колизее».
– Ваш будущий или настоящий зять нанялся работать в органы. Раздобыл ордер на арест профессора Хорвата и вот пришел по мою душу. Арестовывают.
– За что?
– За то, что я венгр. За то, что люблю Венгрию и служу ей.
– Прошу иметь в виду: на меня это не действует. – Арпад взял Мартона под руку. – Иди в свою комнату, Марци. И ты, Юлия!
Юноша с силой отшвырнул руку Арпада.
– Не прикасайтесь!
Каталин испуганно метнулась к нему.
– Не трогай, сынок, не надо. Ради бога! Шани, чего ж ты стоишь?
Шандор обнял сына.
– Пойдем!
Мартон не сопротивлялся. Вслед за ним ушли Юлия, мать и отец. Но через мгновение Мартон и Юлия, схватив друг друга за руки, вернулись в «Колизей». Оба бледные, с гордо вскинутыми головами.
начал Мартон. Юлия подхватила:
Где умрем, там холм всхолмится,
Внуки будут там молиться, —
К звонким молодым голосам присоединил и свой гневный хриплый голос Дьюла:
Имена наши помянут,
И они святыми станут.
Юлия и Мартон отчеканили:
Богом венгров поклянемся…
Навсегда!
Арпад спокойно отнесся к бурному взрыву чувств Мартона и Юлии.
Никогда не быть рабами.
Никогда!
– Прекрасные стихи. Гимн революционеров. Революционеров! Петефи никогда не воспевал отступников, оборотней. – Арпад кивнул офицерам. – Приступайте, товарищи.
В профессорском кабинете начался обыск. Он был прерван телефонным звонком. К аппарату устремился Дьюла Хорват. Но его предупредил Арпад.
– Алло!.. Да, это квартира Хорватов. К сожалению, хозяев нет дома. Позвоните завтра.
Арпад уже готов был окончить разговор, но услыхал свою фамилию. Спустя несколько секунд он узнал по голосу, кто с ним разговаривает. Генерал, руководитель управления, его непосредственный начальник.
– Это вы, полковник Ковач? – строго спросил генерал.
– Да, товарищ генерал.
– Слушайте меня внимательно! Ордер на арест Киша и Хорвата аннулируется. Извинитесь и выезжайте в управление.
– Товарищ генерал, боюсь, что я не понял вас.
– Повторяю: ордер на арест Дьюлы Хорвата аннулируется.
– Аннулируется?.. Но мне всего два часа тому назад было приказано…
– Полковник Ковач, выполняйте последний приказ!
– Я не могу так… по телефону. Прошу распорядиться письменно.
– Это уже сделано. Нарочный, вероятно, подъезжает к дому Хорватов. Все. Выполняйте.
Арпад положил трубку.
Не весь смысл телефонного разговора дошел до присутствующих в «Колизее», но главное они уловили. Дьюла и Киш, еле сдерживая ликование, переглянулись. Офицеры прекратили обыск. Управдом и понятые с нетерпением поглядывали на входную дверь.
Нарочный не заставил себя долго ждать. В кожаной куртке, в кожаных штанах, в длинных шнурованных ботинках, в белом мотоциклетном шлеме, он появился с пакетом в руках.
– Приказано вручить полковнику Ковачу.
Арпад выхватил из рук мотоциклиста пакет, вскрыл его. Да, с подлинным верно: ордера на арест аннулируются.
Арпад положил приказ в портфель, щелкнул замками и, ни на кого не глядя, с трудом проговорил:
– Арест отменяется. Недоразумение… Путаница… Поехали, товарищи!
Дьюла расхохотался. Засмеялся и Киш.
Провожаемые смехом, покинули дом Хорватов полковник Арпад Ковач, офицеры АВХ, мотоциклист, управдом и понятые. Они ушли, их топот слышится на лестнице, а Дьюла и Киш все еще ликуют, хохочут.
Радиотехник приложил ладони к углам рта и, как в трубку, торжественно провозгласил:
– Слушайте, слушайте… Осечка! Аннулирован арест. Кончилась карьера доктора Ковача. Ур-ра!..
Не дали профессору и его другу завершить песню, до конца упиться ею.
Вошел Пал Ваш. Правый глаз подбит, в синей опухоли. Губы рассечены. На лбу горгулины, а на скулах свежие, кровоточащие царапины.
Дьюла Хорват продолжал хохотать, и не только по инерции. Смешной, жалкий вид Ваша придал новые силы его мстительному веселью.
Пал Ваш не обиделся. Не нахмурился. Более хмурым, чем он, уже нельзя стать. Прихрамывая, он подошел к Дьюле.
– Не надо мной смеешься, профессор! Над своей душонкой!
– Пал бачи, не оттуда ветер! Смеюсь над мертвыми, которые пытаются хватать живых.
– Эх ты, смехач! Много я видел сегодня в городе людей с того света, молодчиков из «Скрещенных стрел». Это они молотили меня по башке дубинкой, загоняли в свою веру. И ты вместе с ними!