рыбой, как от рыночной селедочницы.
- Знаете что... - нерешительно сказал я, подходя к ней... - Не лучше ли
вам на реку обратно... а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее.
- Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет - ухи
оборву!
- Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик. Ну...
довольно-с!
Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки,
потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в
последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не
видел.
История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и
стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин.
- А вы куда? - спросил он поэта Пеликанова. - На реку?
- Пожалуй, я пойду домой, - нерешительно сказал поэт. - Нынче что-то
сыровато...
Посвящается А. Я. Садовской
I
Королевский сад в эту пору дня был открыт, и молодой писатель Ave
беспрепятственно вошел туда. Побродив немного по песчаным дорожкам, он
лениво опустился на скамью, на которой уже сидел пожилой господин с
приветливым лицом.
Пожилой приветливый господин обернулся к Ave и после некоторого
колебания спросил:
- Кто вы такой?
- Я? Ave. Писатель.
- Хорошая профессия, - одобрительно улыбнулся незнакомец. - Интересная
и почетная.
- А вы кто? - спросил простодушный Ave.
- Я-то? Да король.
- Этой страны?
- Конечно. А то какой же...
В свою очередь Ave сказал не менее благожелательно:
- Тоже хорошая профессия. Интересная и почетная.
- Ох, и не говорите, - вздохнул король. - Почетная-то она почетная, но
интересного в ней ничего нет. Нужно вам сказать, молодой человек,
королевствование не такой мед, как многие думают.
Ave всплеснул руками и изумленно вскричал:
- Это даже удивительно! Я не встречал ни одного человека, который был
бы доволен своей судьбой.
- А вы довольны? - иронически прищурился король.
- Не совсем. Иногда какой-нибудь критик так выругает, что плакать
хочется.
- Вот видите! Для вас существует не более десятка-другого критиков, а у
меня критиков миллионы.
- Я бы на вашем месте не боялся никакой критики, - возразил задумчиво
Ave и, качнув головой, добавил с осанкой видавшего виды опытного короля, -
вся штука в том, чтобы сочинять хорошие законы.
Король махнул рукой.
- Ничего нe выйдет! Все равно никакого толку.
- Пробовали?
- Пробовал.
- Я бы на вашем месте...
- Э, на моем месте! - нервно вскричал старый король. - Я знал многих
королей, которые были сносными писателями, но я не знаю ни одного писателя,
который был хотя бы третьесортным, последнего разряда, королем. На моем
месте... Посадил бы я вас на недельку, посмотрел бы, что из вас выйдет...
- Куда... посадили бы? - осторожно спросил обстоятельный Ave.
- На свое место!
- А! На свое место... Разве это возможно?
- Отчего же! Хотя бы для того это нужно сделать, чтобы нам, королям,
поменьше завидовали... чтобы поменьше и потолковее критиковали нас, королей!
Ave скромно сказал:
- Ну, что ж... Я, пожалуй, попробую. Только должен предупредить: мне
это случается делать впервые, и если я с непривычки покажусь вам немного...
гм... смешным - не осуждайте меня.
- Ничего, - добродушно улыбнулся король. - Не думаю, чтобы за неделю вы
наделали особенно много глупостей... Итак - хотите?
- Попробую. Кстати, у меня есть в голове один небольшой, но очень
симпатичный закон. Сегодня бы его можно и обнародовать.
- С Богом! - кивнул головой король. - Пойдемте во дворец. А для меня,
кстати, это будет неделькой отдыха. Какой же это закон? Не секрет?
- Сегодня, проходя по улице, я видел слепого старика... Он шел,
ощупывая руками и палкой дома, и ежеминутно рисковал попасть под колеса
экипажей. И никому не было до него дела... Я хотел бы издать закон, по
которому в слепых прохожих должна принимать участие городская полиция.
Полисмен, заметив идущего слепца, обязан взять его за руки и заботливо
проводить до дому, охраняя от экипажей, ям и рытвин. Нравится вам мой закон?
- Вы добрый парень, - устало улыбнулся король. - Да поможет вам Бог. А
я пойду спать. - И, уходя, загадочно добавил: - Бедные слепцы...
II
Уже три дня королевствовал скромный писатель Ave. Нужно отдать ему
справедливость - он не пользовался своей властью и преимуществом своего
положения. Всякий другой человек на его месте засадил бы критиков и других
писателей в тюрьму, а народонаселение обязал бы читать только свои книги - и
не менее одной книги в день, на каждую душу, вместо утренних булок.
Ave поборол соблазн издать такой закон. Дебютировал он, как и обещал
королю, "законом о провожании полисменами слепцов и об охранении сих
последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади,
ямы и проч.".
Однажды (это было на четвертый день утром) Ave стоял в своем
королевском кабинете у окна и рассеянно смотрел на улицу. Неожиданно
внимание его было привлечено страшным зрелищем: два полисмена тащили за
шиворот прохожего, а третий пинками ноги подгонял его сзади.
С юношеским проворством выбежал Ave из кабинета, слетел с лестницы и
через минуту очутился на улице.
- Куда вы его тащите? За что бьете? Что сделал этот человек? Скольких
человек он убил?
- Ничего он не сделал, - отвечал полисмен.
- За что же вы его и куда гоните?
- Да ведь он, ваша милость, слепой. Мы его по закону в участок и
волокем.
- По за-ко-ну? Неужели есть такой закон?
- А как же! Три дня тому назад обнародован и вступил в силу. Ave,
потрясенный, схватился за голову и взвизгнул:
- Мой закон?!
Сзади какой-то солидный прохожий пробормотал проклятие и сказал:
- Ну и законы нынче издаются! О чем они только думают? Чего хотят?
- Да уж, - поддержал другой голос, - умный закончик: "Всякого
замеченного на улице слепца хватать за шиворот и тащить в участок, награждая
по дороге пинками и колотушками". Очень умно! Чрезвычайно добросердечно!!
Изумительная заботливость!!
Как вихрь, влетел Ave в свой королевский кабинет и крикнул:
- Министра сюда! Разыщите его и сейчас же пригласите в кабинет!! Я
должен сам расследовать дело!
III
По расследовании, загадочный случай с законом "Об охране слепцов от
внешних сил" разъяснился.
Дело обстояло так.
В первый день своего королевствования Ave призвал министра и сказал
ему:
- Нужно издать закон "о заботливом отношении полисменов к прохожим
слепцам, о провожании их домой и об охране сих последних от разрушительного
действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.".
Министр поклонился и вышел. Сейчас же вызвал к себе начальника города и
сказал ему:
- Объявите закон: не допускать слепцов ходить по улицам без провожатых,
а если таковых нет, то заменять их полисменами, на обязанности которых
должна лежать доставка по месту назначения. Выйдя от министра, начальник
города пригласил к себе начальника полиции и распорядился:
- Там слепцы по городу, говорят, ходят без провожатых. Этого не
допускать! Пусть ваши полисмены берут одиноких слепцов за руку и ведут куда
надо.
- Слушаю-с.
Начальник полиции созвал в тот же день начальников частей и сказал им:
- Вот что, господа. Нам сообщили о новом законе, по которому всякий
слепец, замеченный в шатании по улице без провожатого, задерживался полицией
и доставляется куда следует. Поняли?
- Так точно, господин начальник!
Начальники частей разъехались по своим местам и, созвав полицейских
сержантов, сказали:
- Господа! Разъясните полисменам новый закон: "Всякого слепца, который
шатается без толку по улице, мешая экипажному и пешему движению, - хватать и
тащить куда следует".
- Что значит "куда следует"? - спрашивали потом сержанты друг у друга.
- Вероятно, в участок. На высидку... Куда ж еще...
- Наверно, так.
- Ребята! - говорили сержанты, обходя полисменов. - Если вами будут
замечены слепцы, бродящие по улицам, хватайте этих каналий за шиворот и
волоките в участок!
- А если они не захотят идти в участок?
- Как не захотят? Пара хороших подзатыльников, затрещина, крепкий пинок
сзади - небось побегут!..
Выяснив дело "Об охране слепцов от внешних влияний", Ave сел за свой
роскошный королевский стол и заплакал.
Чья-то рука ласково легла ему на голову.
- Ну, что? Не сказал ли я, узнав впервые о законе "охранения слепцов" -
"бедные слепцы!". Видите! Во всей этой истории бедные слепцы проиграли, а я
выиграл.
- Что вы выиграли? - спросил Ave, отыскивая свою шапку.
- Да как же? Одним моим критиком меньше. Прощайте, милый. Если еще
вздумаете провести какую-нибудь реформу - заходите.
"Дожидайся!" - подумал Ave и, перепрыгивая через десять ступенек
роскошной королевской лестницы, убежал.
РОМАН В ОДНОЙ КНИГЕ
I
Недавно, часов в двенадцать утра, моя горничная сообщила, что меня
спрашивает по делу горничная господина Зверюгина. Василий Николаевич
Зверюгин считался моим приятелем, но, как всегда случается в этом нелепом
Петербурге, с самыми лучшими приятелями не встречаешься года по два.
Зверюгина не видел я очень давно, и поэтому не-ожиданное получение
весточки о нем, да еще через горничную, очень удивило меня.
Я вышел в переднюю и спросил:
- А что, милая, как поживает ваш барин? Здоров?
- Спасибо, они здоровы, - сверкнув черными глазами, ответила
молоденькая, очень недурной наружности, горничная.
- Так, так... Это хорошо, что он здоров. Здоровье прежде всего.
- Да уж здоровье такая вещь, что действительно.
- Без здоровья никак не проживешь, - вставила свое слово и моя
горничная, вежливо кашлянув в руку.
- Больной человек уж не то, что здоровый, - благосклонно ответила моей
горничной горничная Зверюгина.
- Где уж!
Выяснив всесторонне с этими двумя разговорчивыми девушками вопрос о
преимуществе человеческого здоровья над болезнями, я, наконец, спросил
пришлую горничную:
- А зачем барин вас прислал ко мне?
- Как же, как же! Они записку вам прислали. Oтвета просили.
Я вскрыл конверт и прочел следующее странное послание:
- "Прости, дорогой Аркадий, что я долго не отвечал тебе. Дело в том,
что когда мы в прошлом году встретились случайно в театре Корша, ты спросил
у меня, не могу ли я тебе одолжить сто рублей, так как ты, по твоим словам,
не мог получить из банка по случаю праздника денег. К сожалению, у меня
тогда не было таких денег, а теперь есть, и, если тебе надо, я могу
прислать. Я знаю, ты аккуратен в денежных делах. Так вот, напиши мне ответ.
Пиши побольше, не стесняйся. Моя горничная подождет. Твой Василиск".
"Судя по письму, - подумал я, - этот Василиск или сейчас пьян, или у
него начинается прогрессивный паралич".
Я написал ему вежливый ответ с благодарностью за такую неожиданную
заботливость о моих делах и, передавая письмо горничной, спросил:
- Ваш барин, наверное, тут же живет, на Троицкой?
- Нет-с. Мы живем на двадцать первой линии Васильевского острова.
- Совершенно невероятно! Ведь это, кажется, у черта на куличках.
- Да-с, - вздохнула горничная. - Очень далеко. Прощайте, барин! Мне еще
в два места заехать надо.
II
На третий день после этого визита горничная около часу дня снова
доложила мне:
- Вас спрашивает горничная господина Зверюгина.
- Опять?! Что ей надо?
- Письмо от ихнего барина.
- Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, как дела у вашего барина?
- Дела ничего, спасибо. Дела хорошие. Да уж плохие дела - это не дай
Господь.
Моя горничная тоже согласилась с нею:
- Хорошие дела когда, так лучше и хотеть не надо.
Отдав дань этикету, мы помолчали.
- Письмо? Ну, давайте.
- "Радуюсь за тебя, дорогой Аркадий, что деньги тебе сейчас не нужны.
Между прочим: когда ты был весной прошлого года у меня, то забыл на
подзеркальнике пачку газет ("Нов. Время", "Речь" и др.), а также проспект
фирмы кроватей "Санитас". Это все у меня случайно сохранилось. Если тебе
нужно, напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, как вообще? Пиши побольше. У тебя
такой чудесный стиль, что приятно читать. Любящий Василиск".
Я ответил ему:
- "Три года тому назад однажды в ресторане "Малоярославец" ты спросил
меня: который час? К сожалению, у меня тогда часы стояли. Теперь я имею
возможность ответить тебе на твой вопрос. Сейчас четверть второго. Не стоит
благодарности. Что же касается газет, то, конечно, я хожу без них сам не
свой, но из дружбы к тебе могу ими пожертвовать. Именно - передай их своей
горничной. Пусть она обернет тебя ими и подожжет в тот самый момент, когда
ты ее снова погонишь за не менее важным делом. Спи только на кроватях фирмы
"Санитас"!"
- Скажите, милая, - спросил я, передавая горничной письмо, - вы только
ко мне ездите или еще к кому?
- Нет, что вы, барин! У меня теперь очень много дела. Мне еще нужно
съездить сегодня на Безбородкинский проспект, а потом в Химический переулок.
Это где-то на Петергофском шоссе.
- Черт знает что! А в Химический переулок нужно не к Бройдесу ли?
- Да-с, к господину Бройдесу.
- Aга! Так этот Бройдес через час будет у меня. Оставьте ему письмо, я
передам.
- Премного благодарю. А то это действительно... Отсюда часа полтора...
III
Приехал Бройдес.
- Данила, - сказал я. - Вот тебе письмо от Зверюгина.
- Ты знаешь, этот Зверюгин - он с ума сошел, - пожал плечами Бройдес. -
Его вдруг обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и
аккуратность. Он буквально заваливает меня письмами. Я бы на месте его
горничной давно сбежал.
- Он и тебе тоже пишет?
- А разве и тебе? Представь себе, третьего дня я получил письмо с
запросом: не знаю ли я, где находится главное управление по делам местного
хозяйства, - справку, которую можно навести в любой телефонной книге, у
любого городового. А вчера присылает мне рубль восемьдесят копеек, с
письмом, в котором сообщает, что вспомнил, как мы с ним в прошлом году
ездили на скачки в Коломяги и я якобы платил за мотор три рубля шестьдесят
копеек. Я уверен, что с ним делается что-то нехорошее...
- Посмотри-ка, что он тебе сегодня пишет.
Бройдес прочел:
- "Дорогой Данила! У меня к тебе большая просьба: не знаешь ли ты адрес
Аркадия Аверченко - никак не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, как
поживаешь. Не стесняйся писать побольше (у тебя замечательный стиль), а
горничная подождет".
Мы взглянули друг на друга.
- Тут дело нечисто. Человек пишет мне почти каждый день письма,
получает на них ответы и в то же время справляется, где я живу! Данила! Этот
человек или очень болен, или здесь кроется какой-нибудь ужас.
Бройдес встал.
- Ты прав. Едем сейчас же к нему. Вызови таксомотор - он живет черт
знает где!
IV
Мы звонили у парадного минут десять - из квартиры Зверюгина не было
никакого ответа.
Наконец, когда я энергично постучал в дверь кулаком и крикнул, что иду
в полицию, дверь приотворилась и в щель просунулась растрепанная голова
полураздетого Зверюгина. Он был встревожен, но, увидя нас, успокоился.
- Ах, это вы! Я думал - горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и
разденьтесь. В те комнаты нельзя.
- Почему?! - в один голос спросили мы.
- Там... дама!
Я бросил косой взгляд на Бройдеса.
- Ты понимаешь, Данила, в чем дело?
- Да уж теперь ясно как день. Только послушай, Вася... Как тебе не
стыдно гонять бедную девушку по всему Петербургу от одного края до другого?
Неужели ты не мог бы запирать ее на это время в кухне?!
- Да, попробуй-ка, - жалобно захныкал Василиск Зверюгин. - Это такая
бешеная ревнивица, что сразу поймет, в чем дело, и разнесет кухню в куски.
- Вот... оно... что! - с расстановкой сказал Бройдес. - Бедная девушка!
Вот все вы такие, мужчины, подлецы: обольстите нас, бедных женщин,
совратите, опутаете сладкими цепями, а потом гоняете с Химического переулка
на Троицкую, проводя это время в объятиях разлучницы. Так, что ли?
- Так, - бледной улыбкой усмехнулся Зверюгин.
Я уселся без приглашения на стул и спросил:
- Скажи, у тебя нет еще каких-нибудь друзей, кроме нас?
Он понял.
- Есть-то есть, да они или близко живут, или уже я все у них узнал и
все им возвратил, что было возможно. Вы не можете представить, какой я стал
аккуратный: за эти нужные мне три часа в день я возвратил по принадлежности
все когда-то взятые и зачитанные мною книги, я ответил на все письма, на
которые не отвечал по три года, я возвращал долги, вспоминая все до
последней копейки! Я просто даже справлялся о здоровье моих милых, моих
дорогих, моих чудесных друзей! И я теперь обращаюсь к вам: придумайте
что-нибудь для моей горничной... Что-нибудь на три часа! Моя фантазия
иссякла.
Я подошел к столу, взял какую-то книгу и сказал:
- Ладно! Это какая книга? Мопассан? Том третий? Завтра же пришли мне
эту книжку... Слышишь? Мне она очень нужна. Через час я ее верну тебе. Это
ничего, что горничная подождет? И ничего, что ты мне пришлешь эту книгу
также и послезавтра?
- О, пожалуйста, - засмеялся он. - Она все равно полуграмотная, моя
Катя, и в этих делах ничего не понимает. Скажи ей, что это корректура, что
ли. Ей ведь все равно.
V
Каждый день аккуратно бедная Катя привозила мне том третий Мопассана.
- Ну, как погода? - спрашивал я.
- Ничего, барин. Погода теплая, солнышко.
- Чудесно! Терпеть не могу, когда холодно и идет дождь.
- Что уж тут хорошего. Одна неприятность.
А моя горничная добавляла:
- В дождь-то совсем нехорошо. Одна грязь чего стоит.
- А как же! Кому такое приятно?
Я брал Мопассана и уходил в кабинет читать газеты или просматривать
редакционные письма.
Часа через полтора выходил в кухню и снова возвращал Мопассана.
- Готово. Поблагодарите барина и кланяйтесь ему. Скажите, чтобы завтра
обязательно прислал - это, брат, очень нужная вещь!
- Хорошо-с. Передам.
Мопассан за три недели порядочно поистрепался. Обрез книги засалился, и
обложка потемнела.
Через три недели книжка не появлялась у меня подряд четыре дня, потом,
появившись однажды, исчезла на целую неделю, потом ее не было десять дней...
Самый длительный срок был полтора месяца.
Катя принесла мне ее в этот раз, будучи в очень веселом настроении,
сияющая, оживленная:
- Барин просили меня сейчас же возвращаться, не дожидаясь. Книжку я
оставлю; когда-нибудь зайду.
Да так и не зашла.
Это было, очевидно, там последнее - самое краткое свидание.
Это была ликвидация.
Счастливица ты, Катя! Бедная ты - та, другая!
Желтеет и коробится обложка Мопассана. Лежит эта книга на шкапу, уже
ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тления, это смерть.
- Посмотрим, посмотрим... Признаться, не верю я этим французам.
- Почему?
- Так как-то... Кричат: "Искусство, искусство!" А что такое искусство,
почему искусство? - никто не знает.
- Я вас немного не понимаю, - что вы хотите сказать словами - почему
искусство?
- Да так: я вот вас спрашиваю - почему искусство?
- То есть как - почему?
- Да так! Вот небось и вы даже не ответите, а то французские какие-то
живописцы. Наверное, все больше из декадентов.
- Почему же уж так сразу и декаденты? Ведь декаденты недавно появились,
а эта выставка за сто лет.
- Ну, половина, значит, декадентов. Вы думаете что! Им же все равно.
- Давайте лучше рассматривать картины.
- Ну, давайте. Вы рассматривайте ту, желтую, а я эту.
- Что ж тут особенного рассматривать - вот я уже и рассмотрел.
- Нельзя же так скоро. Вы еще посмотрите на нее.
- Да куда ж еще смотреть?! Все видно как на ладони: стол, на столе
яблоки, апельсины, какая-то овощь. Интересно, как она называется?
- А какой номер?
- Сто двадцать седьмой.
- Сейчас... Гм! Что за черт! В каталоге эта картина называется "Лесная
тишина". Как это вам понравится?! У этих людей все с вывертом... Он не может
прямо и ясно написать: "Стол с яблоками" или "Плоды". Нет, ему, видите ли,
нужно что-нибудь этакое почуднее придумать! Лесная тишина! Где она тут? А
потом возьмет он, нарисует лесную тишину и подпишет: "Стол с апельсином". А
я вам скажу прямо: такому молодцу не на выставке место, а в сумасшедшем
доме!
- Ну, может быть, это ошибка. Мало ли что бывает: типографщик напился
пьяный и допустил ошибку.
- Допустим. Пойдем дальше. А это что за картина? Ну... голая женщина -
это еще ничего. Искусство там, натура, как вообще... Какая-нибудь этакая
Далила или Семирамида. Какой номер? Двести восемнадцать? Посмотрим. Вот
тебе! Я ж говорю, что у этих людей вместо головы коробка от шляпы! И это
называется "новым искусством"! Новыми путями! Может, скажете - опять
типографская ошибка? Нарисована голая женщина, а в каталоге ее называют:
"Вид с обрыва"! Нет-с, это не типографская ошибка, а тенденция! Как бы
почудней, как бы позабористее на голову стать. Эх вы! Просвещенные
мореплаватели!
- Это не англичане, а французы.
- Я и говорю. И я уверен, что вся выставка в стиле "О, закрой свои
голубые ноги". Это что? Четыреста одиннадцатый? Лошадки на лугу пасутся. Как
оно там? Ну конечно! Они это называют "Заседание педагогического совета"!
- А знаете - это мне нравится. Тут есть какая-то сатира... Гм!
Ненормальная постановка дела высшего образования в России. Проект Кассо...
- Нет! Нет! Вы посмотрите! Тут нормальному человеку можно с ума сойти!
Я бы за это новое искусство в Сибирь ссылал! Вы видите? Нарисован
здоровенный мужчинище с бородой, а под этим номером творец сего увража в
каталоге пишет: "Моя мать"... Его мать! Да я б его... Нет, не могу больше! Я
им сейчас покажу, как публику обманывать. Ты, милый мой, хоть и декадент, а
тюрьма и для декадентов, и для недекадентов одинаковая! Эй, кто тут! Вы
капельдинер? Билеты отбираете? За что? Может, и у вас новое течение?
Посмотрите вашими бесстыдными глазами, - кто это может допустить?! Это какой
номер? Девяносто пятый? Мужчина с бородой? А в каталоге что? Девяносто пятый
- "Моя мать"? Мать с бородой? Или зарвавшаяся наглость изломанных идиотов,
которым все прощается? Я вас спрашиваю! Что вы мне на это скажете?
- Что я скажу? Позвольте ваш каталог... Вы сейчас откуда?
- Мы, миленький мой, сейчас из такого места, которое не вам чета! Там
художники хранят святые старые традиции! Одним словом - с академической
выставки, которая...
- Вы бы, господин, если так экономите, то уж не кричали бы, - ведь у
вас каталог-то не нашей, а чужой выставки.
Бухгалтер Казанлыков говорил жене:
- Мне его так жаль... Он всегда одинок, на него почти никто не обращает
внимания, с ним не разговаривают... Человек же он с виду вполне корректный,
приличный, и в конце концов не помешает же он нам! Он такой же банковский
чиновник, как и я. Ты ничего не имеешь против? Я пригласил его к нам на
сегодняшний вечер.
- Пожалуйста! - полуудивленно отвечала жена. - Я очень рада.
Гости собрались в десять часов. Пили чай, поздравляли хозяина с днем
ангела и весело подшучивали над молодой парочкой: сестрой бухгалтера
Казанлыкова и ее женихом, студентом Аничкиным.
В десять часов явился тот самый вполне приличный господин, о котором
Казанлыков беседовал с женой... Был он высок, прям, как громоотвод, имел
редкие, крепкие, как стальная щетка, волосы и густые черные удивленные
брови. Одет был в черный сюртук, наглухо застегнутый, делавший похожим его
стан на валик от оттоманки, говорил тихо и вежливо, но внушительно,
заставляя себя выслушивать.
Чай пил с ромом.
Выпив два стакана, от третьего отказался и, посмотрев благосклонно на
хозяина, спросил:
- Деточки есть у вас?
- Ожидаю! - улыбнулся Казанлыков, указав широким, будто извиняющимся
жестом на жену, которая сейчас же вспыхнула и сделала такое движение,
которое свойственно полным людям, когда они хотят уменьшить живот.
Одинокий господин солидно посмотрел на живот хозяйки.
- Ожидаете? Да... Гм... Опасное дело это - рождение детей.
- Почему? - спросил Казанлыков.
- Мало ли? Эти вещи часто кончаются смертельным исходом. Родильная
горячка или еще какая-нибудь болезнь. И - капут!
Казанлыков бледно улыбнулся.
- Ну, будем надеяться, что все завершится благополучно. Будем иметь
большого такого, толстого мальчугана... Хе-хе!
Одинокий господин раздумчиво пригладил мокрой ладонью черную и очень
редкую проволоку на своей голове.
- Мальчугана... Гм... Да, мальчуганы тоже, знаете... Часто мертвенькими
рождаются.
Хозяин пожал плечами.
- Это очень редкие случаи.
- Редкие? - подхватил гость. - Нет, не редкие. Некоторые женщины
совершенно не могут иметь детей... Есть такие организмы. Да вот вы,
сударыня... Боюсь, что появление на свет ребенка будет грозить вам самыми
серьезными опасностями, могущими окончиться печально...
- Ну, что вы завели, господа, такие разговоры, - сказала жена чиновника
Фитилева. - Ничего дурного не будет. Вы же, - обратилась она к одинокому
господину, - и на крестинах еще гулять будете!
Одинокий господин скорбно покачал головой.
- Дай-то Бог. Только ведь бывают и такие случаи, что ребенок ростет
благополучно, а умирает потом. Детский организм очень хрупкий, нежный...
Ветерком подуло, пылиночку какую на него нанесло, и - конец. По статистике
детской смертности...
Жена Казанлыкова, бледная, с искаженным страхом лицом, слушала тихую,
вежливую речь гостя.
- Ну, что там ваша статистика! У меня трое детей, и все живехоньки, -
перебила жена Фитилева.
Гость ласково и снисходительно улыбнулся.
- Пока, сударыня, пока. Слышали вы, между прочим, что в городе появился
дифтерит? Ребеночек гуляет себе, резвится и вдруг - начинает покашливать...
В горле маленькая краснота... Как будто бы ничего особенного...
Жена Фитилева вздрогнула и широко открыла глаза.
- Позвольте! А ведь мой Сережик вчера действительно вечером кашлянул
- Знаете что... - нерешительно сказал я, подходя к ней... - Не лучше ли
вам на реку обратно... а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее.
- Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет - ухи
оборву!
- Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик. Ну...
довольно-с!
Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки,
потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в
последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не
видел.
История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и
стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин.
- А вы куда? - спросил он поэта Пеликанова. - На реку?
- Пожалуй, я пойду домой, - нерешительно сказал поэт. - Нынче что-то
сыровато...
Посвящается А. Я. Садовской
I
Королевский сад в эту пору дня был открыт, и молодой писатель Ave
беспрепятственно вошел туда. Побродив немного по песчаным дорожкам, он
лениво опустился на скамью, на которой уже сидел пожилой господин с
приветливым лицом.
Пожилой приветливый господин обернулся к Ave и после некоторого
колебания спросил:
- Кто вы такой?
- Я? Ave. Писатель.
- Хорошая профессия, - одобрительно улыбнулся незнакомец. - Интересная
и почетная.
- А вы кто? - спросил простодушный Ave.
- Я-то? Да король.
- Этой страны?
- Конечно. А то какой же...
В свою очередь Ave сказал не менее благожелательно:
- Тоже хорошая профессия. Интересная и почетная.
- Ох, и не говорите, - вздохнул король. - Почетная-то она почетная, но
интересного в ней ничего нет. Нужно вам сказать, молодой человек,
королевствование не такой мед, как многие думают.
Ave всплеснул руками и изумленно вскричал:
- Это даже удивительно! Я не встречал ни одного человека, который был
бы доволен своей судьбой.
- А вы довольны? - иронически прищурился король.
- Не совсем. Иногда какой-нибудь критик так выругает, что плакать
хочется.
- Вот видите! Для вас существует не более десятка-другого критиков, а у
меня критиков миллионы.
- Я бы на вашем месте не боялся никакой критики, - возразил задумчиво
Ave и, качнув головой, добавил с осанкой видавшего виды опытного короля, -
вся штука в том, чтобы сочинять хорошие законы.
Король махнул рукой.
- Ничего нe выйдет! Все равно никакого толку.
- Пробовали?
- Пробовал.
- Я бы на вашем месте...
- Э, на моем месте! - нервно вскричал старый король. - Я знал многих
королей, которые были сносными писателями, но я не знаю ни одного писателя,
который был хотя бы третьесортным, последнего разряда, королем. На моем
месте... Посадил бы я вас на недельку, посмотрел бы, что из вас выйдет...
- Куда... посадили бы? - осторожно спросил обстоятельный Ave.
- На свое место!
- А! На свое место... Разве это возможно?
- Отчего же! Хотя бы для того это нужно сделать, чтобы нам, королям,
поменьше завидовали... чтобы поменьше и потолковее критиковали нас, королей!
Ave скромно сказал:
- Ну, что ж... Я, пожалуй, попробую. Только должен предупредить: мне
это случается делать впервые, и если я с непривычки покажусь вам немного...
гм... смешным - не осуждайте меня.
- Ничего, - добродушно улыбнулся король. - Не думаю, чтобы за неделю вы
наделали особенно много глупостей... Итак - хотите?
- Попробую. Кстати, у меня есть в голове один небольшой, но очень
симпатичный закон. Сегодня бы его можно и обнародовать.
- С Богом! - кивнул головой король. - Пойдемте во дворец. А для меня,
кстати, это будет неделькой отдыха. Какой же это закон? Не секрет?
- Сегодня, проходя по улице, я видел слепого старика... Он шел,
ощупывая руками и палкой дома, и ежеминутно рисковал попасть под колеса
экипажей. И никому не было до него дела... Я хотел бы издать закон, по
которому в слепых прохожих должна принимать участие городская полиция.
Полисмен, заметив идущего слепца, обязан взять его за руки и заботливо
проводить до дому, охраняя от экипажей, ям и рытвин. Нравится вам мой закон?
- Вы добрый парень, - устало улыбнулся король. - Да поможет вам Бог. А
я пойду спать. - И, уходя, загадочно добавил: - Бедные слепцы...
II
Уже три дня королевствовал скромный писатель Ave. Нужно отдать ему
справедливость - он не пользовался своей властью и преимуществом своего
положения. Всякий другой человек на его месте засадил бы критиков и других
писателей в тюрьму, а народонаселение обязал бы читать только свои книги - и
не менее одной книги в день, на каждую душу, вместо утренних булок.
Ave поборол соблазн издать такой закон. Дебютировал он, как и обещал
королю, "законом о провожании полисменами слепцов и об охранении сих
последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади,
ямы и проч.".
Однажды (это было на четвертый день утром) Ave стоял в своем
королевском кабинете у окна и рассеянно смотрел на улицу. Неожиданно
внимание его было привлечено страшным зрелищем: два полисмена тащили за
шиворот прохожего, а третий пинками ноги подгонял его сзади.
С юношеским проворством выбежал Ave из кабинета, слетел с лестницы и
через минуту очутился на улице.
- Куда вы его тащите? За что бьете? Что сделал этот человек? Скольких
человек он убил?
- Ничего он не сделал, - отвечал полисмен.
- За что же вы его и куда гоните?
- Да ведь он, ваша милость, слепой. Мы его по закону в участок и
волокем.
- По за-ко-ну? Неужели есть такой закон?
- А как же! Три дня тому назад обнародован и вступил в силу. Ave,
потрясенный, схватился за голову и взвизгнул:
- Мой закон?!
Сзади какой-то солидный прохожий пробормотал проклятие и сказал:
- Ну и законы нынче издаются! О чем они только думают? Чего хотят?
- Да уж, - поддержал другой голос, - умный закончик: "Всякого
замеченного на улице слепца хватать за шиворот и тащить в участок, награждая
по дороге пинками и колотушками". Очень умно! Чрезвычайно добросердечно!!
Изумительная заботливость!!
Как вихрь, влетел Ave в свой королевский кабинет и крикнул:
- Министра сюда! Разыщите его и сейчас же пригласите в кабинет!! Я
должен сам расследовать дело!
III
По расследовании, загадочный случай с законом "Об охране слепцов от
внешних сил" разъяснился.
Дело обстояло так.
В первый день своего королевствования Ave призвал министра и сказал
ему:
- Нужно издать закон "о заботливом отношении полисменов к прохожим
слепцам, о провожании их домой и об охране сих последних от разрушительного
действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.".
Министр поклонился и вышел. Сейчас же вызвал к себе начальника города и
сказал ему:
- Объявите закон: не допускать слепцов ходить по улицам без провожатых,
а если таковых нет, то заменять их полисменами, на обязанности которых
должна лежать доставка по месту назначения. Выйдя от министра, начальник
города пригласил к себе начальника полиции и распорядился:
- Там слепцы по городу, говорят, ходят без провожатых. Этого не
допускать! Пусть ваши полисмены берут одиноких слепцов за руку и ведут куда
надо.
- Слушаю-с.
Начальник полиции созвал в тот же день начальников частей и сказал им:
- Вот что, господа. Нам сообщили о новом законе, по которому всякий
слепец, замеченный в шатании по улице без провожатого, задерживался полицией
и доставляется куда следует. Поняли?
- Так точно, господин начальник!
Начальники частей разъехались по своим местам и, созвав полицейских
сержантов, сказали:
- Господа! Разъясните полисменам новый закон: "Всякого слепца, который
шатается без толку по улице, мешая экипажному и пешему движению, - хватать и
тащить куда следует".
- Что значит "куда следует"? - спрашивали потом сержанты друг у друга.
- Вероятно, в участок. На высидку... Куда ж еще...
- Наверно, так.
- Ребята! - говорили сержанты, обходя полисменов. - Если вами будут
замечены слепцы, бродящие по улицам, хватайте этих каналий за шиворот и
волоките в участок!
- А если они не захотят идти в участок?
- Как не захотят? Пара хороших подзатыльников, затрещина, крепкий пинок
сзади - небось побегут!..
Выяснив дело "Об охране слепцов от внешних влияний", Ave сел за свой
роскошный королевский стол и заплакал.
Чья-то рука ласково легла ему на голову.
- Ну, что? Не сказал ли я, узнав впервые о законе "охранения слепцов" -
"бедные слепцы!". Видите! Во всей этой истории бедные слепцы проиграли, а я
выиграл.
- Что вы выиграли? - спросил Ave, отыскивая свою шапку.
- Да как же? Одним моим критиком меньше. Прощайте, милый. Если еще
вздумаете провести какую-нибудь реформу - заходите.
"Дожидайся!" - подумал Ave и, перепрыгивая через десять ступенек
роскошной королевской лестницы, убежал.
РОМАН В ОДНОЙ КНИГЕ
I
Недавно, часов в двенадцать утра, моя горничная сообщила, что меня
спрашивает по делу горничная господина Зверюгина. Василий Николаевич
Зверюгин считался моим приятелем, но, как всегда случается в этом нелепом
Петербурге, с самыми лучшими приятелями не встречаешься года по два.
Зверюгина не видел я очень давно, и поэтому не-ожиданное получение
весточки о нем, да еще через горничную, очень удивило меня.
Я вышел в переднюю и спросил:
- А что, милая, как поживает ваш барин? Здоров?
- Спасибо, они здоровы, - сверкнув черными глазами, ответила
молоденькая, очень недурной наружности, горничная.
- Так, так... Это хорошо, что он здоров. Здоровье прежде всего.
- Да уж здоровье такая вещь, что действительно.
- Без здоровья никак не проживешь, - вставила свое слово и моя
горничная, вежливо кашлянув в руку.
- Больной человек уж не то, что здоровый, - благосклонно ответила моей
горничной горничная Зверюгина.
- Где уж!
Выяснив всесторонне с этими двумя разговорчивыми девушками вопрос о
преимуществе человеческого здоровья над болезнями, я, наконец, спросил
пришлую горничную:
- А зачем барин вас прислал ко мне?
- Как же, как же! Они записку вам прислали. Oтвета просили.
Я вскрыл конверт и прочел следующее странное послание:
- "Прости, дорогой Аркадий, что я долго не отвечал тебе. Дело в том,
что когда мы в прошлом году встретились случайно в театре Корша, ты спросил
у меня, не могу ли я тебе одолжить сто рублей, так как ты, по твоим словам,
не мог получить из банка по случаю праздника денег. К сожалению, у меня
тогда не было таких денег, а теперь есть, и, если тебе надо, я могу
прислать. Я знаю, ты аккуратен в денежных делах. Так вот, напиши мне ответ.
Пиши побольше, не стесняйся. Моя горничная подождет. Твой Василиск".
"Судя по письму, - подумал я, - этот Василиск или сейчас пьян, или у
него начинается прогрессивный паралич".
Я написал ему вежливый ответ с благодарностью за такую неожиданную
заботливость о моих делах и, передавая письмо горничной, спросил:
- Ваш барин, наверное, тут же живет, на Троицкой?
- Нет-с. Мы живем на двадцать первой линии Васильевского острова.
- Совершенно невероятно! Ведь это, кажется, у черта на куличках.
- Да-с, - вздохнула горничная. - Очень далеко. Прощайте, барин! Мне еще
в два места заехать надо.
II
На третий день после этого визита горничная около часу дня снова
доложила мне:
- Вас спрашивает горничная господина Зверюгина.
- Опять?! Что ей надо?
- Письмо от ихнего барина.
- Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, как дела у вашего барина?
- Дела ничего, спасибо. Дела хорошие. Да уж плохие дела - это не дай
Господь.
Моя горничная тоже согласилась с нею:
- Хорошие дела когда, так лучше и хотеть не надо.
Отдав дань этикету, мы помолчали.
- Письмо? Ну, давайте.
- "Радуюсь за тебя, дорогой Аркадий, что деньги тебе сейчас не нужны.
Между прочим: когда ты был весной прошлого года у меня, то забыл на
подзеркальнике пачку газет ("Нов. Время", "Речь" и др.), а также проспект
фирмы кроватей "Санитас". Это все у меня случайно сохранилось. Если тебе
нужно, напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, как вообще? Пиши побольше. У тебя
такой чудесный стиль, что приятно читать. Любящий Василиск".
Я ответил ему:
- "Три года тому назад однажды в ресторане "Малоярославец" ты спросил
меня: который час? К сожалению, у меня тогда часы стояли. Теперь я имею
возможность ответить тебе на твой вопрос. Сейчас четверть второго. Не стоит
благодарности. Что же касается газет, то, конечно, я хожу без них сам не
свой, но из дружбы к тебе могу ими пожертвовать. Именно - передай их своей
горничной. Пусть она обернет тебя ими и подожжет в тот самый момент, когда
ты ее снова погонишь за не менее важным делом. Спи только на кроватях фирмы
"Санитас"!"
- Скажите, милая, - спросил я, передавая горничной письмо, - вы только
ко мне ездите или еще к кому?
- Нет, что вы, барин! У меня теперь очень много дела. Мне еще нужно
съездить сегодня на Безбородкинский проспект, а потом в Химический переулок.
Это где-то на Петергофском шоссе.
- Черт знает что! А в Химический переулок нужно не к Бройдесу ли?
- Да-с, к господину Бройдесу.
- Aга! Так этот Бройдес через час будет у меня. Оставьте ему письмо, я
передам.
- Премного благодарю. А то это действительно... Отсюда часа полтора...
III
Приехал Бройдес.
- Данила, - сказал я. - Вот тебе письмо от Зверюгина.
- Ты знаешь, этот Зверюгин - он с ума сошел, - пожал плечами Бройдес. -
Его вдруг обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и
аккуратность. Он буквально заваливает меня письмами. Я бы на месте его
горничной давно сбежал.
- Он и тебе тоже пишет?
- А разве и тебе? Представь себе, третьего дня я получил письмо с
запросом: не знаю ли я, где находится главное управление по делам местного
хозяйства, - справку, которую можно навести в любой телефонной книге, у
любого городового. А вчера присылает мне рубль восемьдесят копеек, с
письмом, в котором сообщает, что вспомнил, как мы с ним в прошлом году
ездили на скачки в Коломяги и я якобы платил за мотор три рубля шестьдесят
копеек. Я уверен, что с ним делается что-то нехорошее...
- Посмотри-ка, что он тебе сегодня пишет.
Бройдес прочел:
- "Дорогой Данила! У меня к тебе большая просьба: не знаешь ли ты адрес
Аркадия Аверченко - никак не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, как
поживаешь. Не стесняйся писать побольше (у тебя замечательный стиль), а
горничная подождет".
Мы взглянули друг на друга.
- Тут дело нечисто. Человек пишет мне почти каждый день письма,
получает на них ответы и в то же время справляется, где я живу! Данила! Этот
человек или очень болен, или здесь кроется какой-нибудь ужас.
Бройдес встал.
- Ты прав. Едем сейчас же к нему. Вызови таксомотор - он живет черт
знает где!
IV
Мы звонили у парадного минут десять - из квартиры Зверюгина не было
никакого ответа.
Наконец, когда я энергично постучал в дверь кулаком и крикнул, что иду
в полицию, дверь приотворилась и в щель просунулась растрепанная голова
полураздетого Зверюгина. Он был встревожен, но, увидя нас, успокоился.
- Ах, это вы! Я думал - горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и
разденьтесь. В те комнаты нельзя.
- Почему?! - в один голос спросили мы.
- Там... дама!
Я бросил косой взгляд на Бройдеса.
- Ты понимаешь, Данила, в чем дело?
- Да уж теперь ясно как день. Только послушай, Вася... Как тебе не
стыдно гонять бедную девушку по всему Петербургу от одного края до другого?
Неужели ты не мог бы запирать ее на это время в кухне?!
- Да, попробуй-ка, - жалобно захныкал Василиск Зверюгин. - Это такая
бешеная ревнивица, что сразу поймет, в чем дело, и разнесет кухню в куски.
- Вот... оно... что! - с расстановкой сказал Бройдес. - Бедная девушка!
Вот все вы такие, мужчины, подлецы: обольстите нас, бедных женщин,
совратите, опутаете сладкими цепями, а потом гоняете с Химического переулка
на Троицкую, проводя это время в объятиях разлучницы. Так, что ли?
- Так, - бледной улыбкой усмехнулся Зверюгин.
Я уселся без приглашения на стул и спросил:
- Скажи, у тебя нет еще каких-нибудь друзей, кроме нас?
Он понял.
- Есть-то есть, да они или близко живут, или уже я все у них узнал и
все им возвратил, что было возможно. Вы не можете представить, какой я стал
аккуратный: за эти нужные мне три часа в день я возвратил по принадлежности
все когда-то взятые и зачитанные мною книги, я ответил на все письма, на
которые не отвечал по три года, я возвращал долги, вспоминая все до
последней копейки! Я просто даже справлялся о здоровье моих милых, моих
дорогих, моих чудесных друзей! И я теперь обращаюсь к вам: придумайте
что-нибудь для моей горничной... Что-нибудь на три часа! Моя фантазия
иссякла.
Я подошел к столу, взял какую-то книгу и сказал:
- Ладно! Это какая книга? Мопассан? Том третий? Завтра же пришли мне
эту книжку... Слышишь? Мне она очень нужна. Через час я ее верну тебе. Это
ничего, что горничная подождет? И ничего, что ты мне пришлешь эту книгу
также и послезавтра?
- О, пожалуйста, - засмеялся он. - Она все равно полуграмотная, моя
Катя, и в этих делах ничего не понимает. Скажи ей, что это корректура, что
ли. Ей ведь все равно.
V
Каждый день аккуратно бедная Катя привозила мне том третий Мопассана.
- Ну, как погода? - спрашивал я.
- Ничего, барин. Погода теплая, солнышко.
- Чудесно! Терпеть не могу, когда холодно и идет дождь.
- Что уж тут хорошего. Одна неприятность.
А моя горничная добавляла:
- В дождь-то совсем нехорошо. Одна грязь чего стоит.
- А как же! Кому такое приятно?
Я брал Мопассана и уходил в кабинет читать газеты или просматривать
редакционные письма.
Часа через полтора выходил в кухню и снова возвращал Мопассана.
- Готово. Поблагодарите барина и кланяйтесь ему. Скажите, чтобы завтра
обязательно прислал - это, брат, очень нужная вещь!
- Хорошо-с. Передам.
Мопассан за три недели порядочно поистрепался. Обрез книги засалился, и
обложка потемнела.
Через три недели книжка не появлялась у меня подряд четыре дня, потом,
появившись однажды, исчезла на целую неделю, потом ее не было десять дней...
Самый длительный срок был полтора месяца.
Катя принесла мне ее в этот раз, будучи в очень веселом настроении,
сияющая, оживленная:
- Барин просили меня сейчас же возвращаться, не дожидаясь. Книжку я
оставлю; когда-нибудь зайду.
Да так и не зашла.
Это было, очевидно, там последнее - самое краткое свидание.
Это была ликвидация.
Счастливица ты, Катя! Бедная ты - та, другая!
Желтеет и коробится обложка Мопассана. Лежит эта книга на шкапу, уже
ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тления, это смерть.
- Посмотрим, посмотрим... Признаться, не верю я этим французам.
- Почему?
- Так как-то... Кричат: "Искусство, искусство!" А что такое искусство,
почему искусство? - никто не знает.
- Я вас немного не понимаю, - что вы хотите сказать словами - почему
искусство?
- Да так: я вот вас спрашиваю - почему искусство?
- То есть как - почему?
- Да так! Вот небось и вы даже не ответите, а то французские какие-то
живописцы. Наверное, все больше из декадентов.
- Почему же уж так сразу и декаденты? Ведь декаденты недавно появились,
а эта выставка за сто лет.
- Ну, половина, значит, декадентов. Вы думаете что! Им же все равно.
- Давайте лучше рассматривать картины.
- Ну, давайте. Вы рассматривайте ту, желтую, а я эту.
- Что ж тут особенного рассматривать - вот я уже и рассмотрел.
- Нельзя же так скоро. Вы еще посмотрите на нее.
- Да куда ж еще смотреть?! Все видно как на ладони: стол, на столе
яблоки, апельсины, какая-то овощь. Интересно, как она называется?
- А какой номер?
- Сто двадцать седьмой.
- Сейчас... Гм! Что за черт! В каталоге эта картина называется "Лесная
тишина". Как это вам понравится?! У этих людей все с вывертом... Он не может
прямо и ясно написать: "Стол с яблоками" или "Плоды". Нет, ему, видите ли,
нужно что-нибудь этакое почуднее придумать! Лесная тишина! Где она тут? А
потом возьмет он, нарисует лесную тишину и подпишет: "Стол с апельсином". А
я вам скажу прямо: такому молодцу не на выставке место, а в сумасшедшем
доме!
- Ну, может быть, это ошибка. Мало ли что бывает: типографщик напился
пьяный и допустил ошибку.
- Допустим. Пойдем дальше. А это что за картина? Ну... голая женщина -
это еще ничего. Искусство там, натура, как вообще... Какая-нибудь этакая
Далила или Семирамида. Какой номер? Двести восемнадцать? Посмотрим. Вот
тебе! Я ж говорю, что у этих людей вместо головы коробка от шляпы! И это
называется "новым искусством"! Новыми путями! Может, скажете - опять
типографская ошибка? Нарисована голая женщина, а в каталоге ее называют:
"Вид с обрыва"! Нет-с, это не типографская ошибка, а тенденция! Как бы
почудней, как бы позабористее на голову стать. Эх вы! Просвещенные
мореплаватели!
- Это не англичане, а французы.
- Я и говорю. И я уверен, что вся выставка в стиле "О, закрой свои
голубые ноги". Это что? Четыреста одиннадцатый? Лошадки на лугу пасутся. Как
оно там? Ну конечно! Они это называют "Заседание педагогического совета"!
- А знаете - это мне нравится. Тут есть какая-то сатира... Гм!
Ненормальная постановка дела высшего образования в России. Проект Кассо...
- Нет! Нет! Вы посмотрите! Тут нормальному человеку можно с ума сойти!
Я бы за это новое искусство в Сибирь ссылал! Вы видите? Нарисован
здоровенный мужчинище с бородой, а под этим номером творец сего увража в
каталоге пишет: "Моя мать"... Его мать! Да я б его... Нет, не могу больше! Я
им сейчас покажу, как публику обманывать. Ты, милый мой, хоть и декадент, а
тюрьма и для декадентов, и для недекадентов одинаковая! Эй, кто тут! Вы
капельдинер? Билеты отбираете? За что? Может, и у вас новое течение?
Посмотрите вашими бесстыдными глазами, - кто это может допустить?! Это какой
номер? Девяносто пятый? Мужчина с бородой? А в каталоге что? Девяносто пятый
- "Моя мать"? Мать с бородой? Или зарвавшаяся наглость изломанных идиотов,
которым все прощается? Я вас спрашиваю! Что вы мне на это скажете?
- Что я скажу? Позвольте ваш каталог... Вы сейчас откуда?
- Мы, миленький мой, сейчас из такого места, которое не вам чета! Там
художники хранят святые старые традиции! Одним словом - с академической
выставки, которая...
- Вы бы, господин, если так экономите, то уж не кричали бы, - ведь у
вас каталог-то не нашей, а чужой выставки.
Бухгалтер Казанлыков говорил жене:
- Мне его так жаль... Он всегда одинок, на него почти никто не обращает
внимания, с ним не разговаривают... Человек же он с виду вполне корректный,
приличный, и в конце концов не помешает же он нам! Он такой же банковский
чиновник, как и я. Ты ничего не имеешь против? Я пригласил его к нам на
сегодняшний вечер.
- Пожалуйста! - полуудивленно отвечала жена. - Я очень рада.
Гости собрались в десять часов. Пили чай, поздравляли хозяина с днем
ангела и весело подшучивали над молодой парочкой: сестрой бухгалтера
Казанлыкова и ее женихом, студентом Аничкиным.
В десять часов явился тот самый вполне приличный господин, о котором
Казанлыков беседовал с женой... Был он высок, прям, как громоотвод, имел
редкие, крепкие, как стальная щетка, волосы и густые черные удивленные
брови. Одет был в черный сюртук, наглухо застегнутый, делавший похожим его
стан на валик от оттоманки, говорил тихо и вежливо, но внушительно,
заставляя себя выслушивать.
Чай пил с ромом.
Выпив два стакана, от третьего отказался и, посмотрев благосклонно на
хозяина, спросил:
- Деточки есть у вас?
- Ожидаю! - улыбнулся Казанлыков, указав широким, будто извиняющимся
жестом на жену, которая сейчас же вспыхнула и сделала такое движение,
которое свойственно полным людям, когда они хотят уменьшить живот.
Одинокий господин солидно посмотрел на живот хозяйки.
- Ожидаете? Да... Гм... Опасное дело это - рождение детей.
- Почему? - спросил Казанлыков.
- Мало ли? Эти вещи часто кончаются смертельным исходом. Родильная
горячка или еще какая-нибудь болезнь. И - капут!
Казанлыков бледно улыбнулся.
- Ну, будем надеяться, что все завершится благополучно. Будем иметь
большого такого, толстого мальчугана... Хе-хе!
Одинокий господин раздумчиво пригладил мокрой ладонью черную и очень
редкую проволоку на своей голове.
- Мальчугана... Гм... Да, мальчуганы тоже, знаете... Часто мертвенькими
рождаются.
Хозяин пожал плечами.
- Это очень редкие случаи.
- Редкие? - подхватил гость. - Нет, не редкие. Некоторые женщины
совершенно не могут иметь детей... Есть такие организмы. Да вот вы,
сударыня... Боюсь, что появление на свет ребенка будет грозить вам самыми
серьезными опасностями, могущими окончиться печально...
- Ну, что вы завели, господа, такие разговоры, - сказала жена чиновника
Фитилева. - Ничего дурного не будет. Вы же, - обратилась она к одинокому
господину, - и на крестинах еще гулять будете!
Одинокий господин скорбно покачал головой.
- Дай-то Бог. Только ведь бывают и такие случаи, что ребенок ростет
благополучно, а умирает потом. Детский организм очень хрупкий, нежный...
Ветерком подуло, пылиночку какую на него нанесло, и - конец. По статистике
детской смертности...
Жена Казанлыкова, бледная, с искаженным страхом лицом, слушала тихую,
вежливую речь гостя.
- Ну, что там ваша статистика! У меня трое детей, и все живехоньки, -
перебила жена Фитилева.
Гость ласково и снисходительно улыбнулся.
- Пока, сударыня, пока. Слышали вы, между прочим, что в городе появился
дифтерит? Ребеночек гуляет себе, резвится и вдруг - начинает покашливать...
В горле маленькая краснота... Как будто бы ничего особенного...
Жена Фитилева вздрогнула и широко открыла глаза.
- Позвольте! А ведь мой Сережик вчера действительно вечером кашлянул