Ого-го-го!!"
"Бедняга помешается от счастья", - подумал я, взбегая по лестнице его
квартиры.
Дверь отворил мне сам муж Митя.
- Здравствуй, дружище! Что это у тебя такое рас-терянное лицо?
Можно поздравить?
- Поздравь, - сухо ответил он.
- Жена благополучна? Здорова?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о той жалкой кляче, которая валяется в
спальне? Они еще, видите ли, не пришли в себя... ха-ха!
Я откачнулся от него.
- Послушай... ты в уме? Или от счастья помешался?
Муж Митя сардонически расхохотался:
- Ха-ха! Можешь поздравить... пойдем, покажу.
- Он в колыбельке, конечно?
- В колыбельке - черта с два! В корзине из-под белья!
Ничего не понимая, я пошел за ним и, приблизившись к громадной корзине
из-под белья, с любопытством заглянул в нее.
- Послушай! - закричал я, отскочив в смятении. - Там, кажется, два!
- Два? Кажется, два? Ха-ха! Три, черт меня возьми, три!! Два наверху, а
третий куда-то вниз забился. Я их свалил в корзину и жду, пока эта идиотка
акушерка и воровка нянька не начнут пеленать...
Он утер глаза кулаком. Я был озадачен.
- Черт возьми... Действительно! Как же это случилось?
- А я почем знаю? Разве я хотел? Еще радовался, дурак: большой, толстый
мальчишка!
Он покачал головой.
- Вот тебе и инженер!
Я попробовал утешить его:
- Да не печалься, дружище. Еще не все потеряно...
- Да как же! Теперь я погиб...
- Почему?
- Видишь ли, пока что я лишился всех своих сорочек и простынь, которые
нянька сейчас рвет в кухне на пеленки. У меня забрали все наличные деньги на
покупку еще двух колыбелей и наем двух мамок... Ну... и жизнь моя в будущем
разбита. Я буду разорен. Всю эту тройку негодяев приходится кормить,
одевать, а когда подрастут - учить... Если бы они были разного возраста, то
книги и платья старшего переходили бы к среднему, а потом к младшему...
Теперь же книги нужно покупать всем вместе, в гимназию отдавать сразу, а
когда они подрастут, то папирос будут воровать втрое больше... Пропало...
все пропало... Это жалкое, пошлое творение, когда очнется, попросит показать
ей ребенка, а которого я ей предъявлю? Я думаю всех вместе показать - она от
ужаса протянет ноги... как ты полагаешь?
- Дружище! Что ты говоришь! Еще на днях ты спрашивал у нее: "А чья это
ручка? Чьи ушки?"
- Да... Попались бы мне теперь эти ручки и губки! О, черт возьми! Все
исковеркано, испорчено... Так хорошо началось... Свивальнички, колыбельки...
инженер...
- Чем же она виновата, глупый ты человек? Это закон природы.
- Закон? Беззаконие это! Эй, нянька! Принеси колыбельки для этого
мусора! Вытряхивай их из корзины! Да поставь им на спине чернилами метки,
чтобы при кормлении не путать... О Господи!
Выходя, я натолкнулся в полутемной передней на какую-то громадную
жестяную коробку. Поднявши, прочел: "Детская карамель И. Кукушкина. С
географическими описаниями для самообразования".
Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:
- Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем
тогда вот что... Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу
обратно примете... Что съедим - за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот
гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?
"Чтоб тебе лопнуть, жила!" - подумал хозяин, а вслух сказал:
- Неудобно это как-то... Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве
для вас. Гришка, отвесь!
Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:
- Водочки перед блинами, а? В этом удивительном случае хорошо
очищенную, а? Хе-хе-хе!..
Гость опытным взглядом обвел стол.
- Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку побольше.
Хозяин вздохнул и прошептал:
- Как хотите. На то вы гость.
И налил рюмку, стараясь недолить на полпальца.
- Полненькую, полненькую! - весело закричал гость и, игриво ткнув
Кулакова пальцем в плечо, прибавил: - Люблю полненьких!
- Ну-с... ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки,
селедка, кильки... Кильки, должен я вам сказать, поражающие!
- Те-те-те! - восторженно закричал гость. - Что вижу я! Зернистая икра,
и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
- Да-с, икра... - побелевшими губами прошептал Кулаков. - Конечно,
можно и икры... Пожалуйте вот ложечку.
- Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымай выше. Зернистая икра хороша именно
тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку
коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
- Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел... Дороговизна предметов первой
необходимости, не говоря уже о предметах роскоши... Да так, к слову сказать,
знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился.
- Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен... на хлеб... да
в рот... Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно
воскликнул:
- Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
- Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет - изжогой
наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Блаагороднейшая дама!
- А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей
закуской!
- Так то немцы, - резонно заметил гость. - А мы, батенька, русские.
Широкая натура! А ну, еще... "Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он", -
как сказал какой-то поэт.
- Никакой поэт этого не говорил, - злобно возразил хозяин.
- Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул
гостю ветчину.
- Вы почему-то не кушаете ветчины... Неужели вы стесняетесь?
- Что вы! Я чувствую себя как дома! "Положим, дома ты бы зернистую икру
столовой ложкой не лопал", - хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про
себя, а вслух сказал:
- Вот и блины несут. С маслом и сметаной.
- И с икрой, добавьте, - нравоучительно произнес гость. - Икра - это
Марфа и Онега всего блинного, как говаривал один псаломщик. Понимаете? Это
он вместо Альфы и Омеги говорил... Марфа и Онега! Каково? Хе-хе!
Потом гость тупо посмотрел на стол и удивленно воскликнул:
- Черт возьми! Икра, как живая. Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается
туда... Совершенно незаметно!
- Неужели? - удивился печальный хозяин и прибавил: - А вот мы ее опять
придвинем.
И придвинул грибки.
- Да это грибки, - добродушно сказал гость.
- А вы... чего же хотели?
- Икры. Там еще есть немного к блинам.
- Господи! - проскрежетал Кулаков, злобно смотря на гостя.
- Что такое?
- Кушайте, пожалуйста, кушайте!
- Я и ем.
Зубы хозяина стучали, как в лихорадке.
- Кушайте, кушайте!! Вы мало икры ели, еще кушайте... Кушайте побольше.
- Благодарю вас. Я ее еще с коньячком. Славный коньячишка.
- Славный коньячишка! Вы и коньячишку еще пейте... Может быть, вам
шампанское открыть, ананасов, а? Кушайте!
- Дело! Только вы, дружище, не забегайте вперед... Оставим место и для
шампанского, и для ананасов... Пока я - сию брюнеточку. Кажется, немного еще
осталось?
- Куш... кушайте! - сверкая безумными глазками, взвизгнул хозяин.
- Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы
стесняетесь - кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится
моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте
стулья, комод, зеркало... Деньги нужны? Хватайте бумажник, ешьте меня
самого... Не стесняйтесь, будьте как дома! Ха-ха-ха!!
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван. Выпучив в
ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой
икры недвижно застыла в воздухе.
Мое первое с ним знакомство произошло после того, как он, вылетев из
окна второго этажа, пролетел мимо окна первого этажа, где я в то время жил,
- и упал на мостовую.
Я выглянул из своего окна и участливо спросил неизвестного, потиравшего
ушибленную спину:
- Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным?
- Почему не можете? - добродушно кивнул он головой, в то же время
укоризненно погрозив пальцем по направлению окна второго этажа. - Конечно же
можете.
- Зайдите ко мне в таком случае, - сказал я, отходя от окна.
Он вошел веселый, улыбающийся. Протянул мне руку и сказал:
- Цацкин.
- Очень рад. Не ушиблись ли вы?
- Чтобы сказать вам - да, так - нет! Чистейшей воды пустяки.
- Наверное, из-за какой-нибудь хорошенькой женщины? - подмигивая,
спросил я. - Хе-хе.
- Хе-хе! А вы, вероятно, любитель этих сюжетцев, хе-хе?! Не желаете ли
- могу предложить серию любопытных открыточек? Немецкий жанр! Понимающие
люди считают его выше французского.
- Нет, зачем же, - удивленно возразил я, всматриваясь в него. -
Послушайте... ваше лицо кажется мне знакомым. Это не вас ли вчера какой-то
господин столкнул с трамвая?..
- Ничего подобного! Это было третьего дня. А вчера меня спустили с
черной лестницы по вашей же улице. Но, правду сказать, какая это лестница?
Какие-то семь паршивых ступенек.
Заметив мой недоумевающий взгляд, господин Цацкин потупился и
укоризненно сказал:
- Все это за то, что я хочу застраховать им жизнь. Хороший народ: я
хлопочу об их жизни, а они суетятся о моей смерти.
- Так вы - агент по страхованию жизни? - сухо сказал я. - Чем же я могу
быть вам полезен?
- Вы мне можете быть полезны одним малюсеньким ответиком на вопрос: как
вы хотите у нас застраховаться - на дожитие или с уплатой премии вашим
близким после - дай вам Бог здоровья - вашей смерти?
- Никак я не хочу страховаться, - замотал я головой. - Ни на дожитие,
ни на что другое. А близких у меня нет... Я одинок.
- А супруга?
- Я холост.
- Так вам нужно жениться - очень просто! Могу вам предложить девушку -
пальчики оближете! Двенадцать тысяч приданого, отец две лавки имеет! Хотя
брат шарлатан, но она такая брюнетка, что даже удивительно. Вы завтра
свободны? Можно завтра же и поехать посмотреть. Сюртук, белый жилет. Если
нет - можно купить готовые. Адрес - магазин "Оборот"... Наша фирма...
- Господин Цацкин, - возразил я. - Ей-богу же, я не хочу и не могу
жениться! Я вовсе не создан для семейной жизни...
- Ой! Не созданы? Почему? Может, вы до этого очень шумно жили? Так вы
не бойтесь... Это сущий, поправимый пустяк. Могу предложить вам средство,
которое несет собою радость каждому меланхоличному мужчине. Шесть тысяч книг
бесплатно! Имеем массу благодарностей! Пробный флакончик...
- Оставьте ваши пробные флакончики при себе, - раздражительно сказал я.
- Мне их не надо. Не такая у меня наружность, чтобы внушить к себе любовь.
На голове порядочная лысина, уши оттопырены, морщины, маленький рост...
- Что такое лысина? Если вы помажете ее средством нашей фирмы, которой
я состою представителем, так обрастете волосами, как, извините, кокосовый
орех! А морщины, а уши? Возьмите наш усовершенствованный аппарат, который
можно надевать ночью... Всякие уши как рукой снимет! Рост? Наш
гимнастический прибор через каждые шесть месяцев увеличивает рост на два
вершка. Через два года вам уже можно будет жениться, а через пять лет вас
уже можно будет показывать! А вы мне говорите - рост...
- Ничего мне не нужно! - сказал я, сжимая виски. - Простите, но вы мне
действуете на нервы...
- На нервы? Так он молчит!.. Патентованные холодные души, могущие
складываться и раскладываться! Есть с краном, есть с разбрызгивателем. Вы
человек интеллигентный и очень мне симпатичный... Поэтому могу посоветовать
взять лучше разбрызгиватель. Он дороже, но...
Я схватился за голову.
- Чего вы хватаетесь? Голова болит? Вы только скажите: сколько вам надо
тюбиков нашей пасты "Мигренин" - фирма уж сама доставит вам на дом...
- Извините, - сказал я, закусывая губу, - но прошу оставить меня. Мне
некогда. Я очень устал, а мне предстоит утомительная работа - писать
статью...
- Утомительная? - сочувственно спросил господин Цацкин. - Я вам скажу -
она утомительна потому, что вы до сих пор не приобрели нашего раздвижного
пюпитра для чтения и письма! Нормальное положение, удобный наклон... За две
штуки семь рублей, а за три - десять...
- Пошел вон! - закричал я, дрожа от бешенства. - Или я проломлю тебе
голову этим пресс-папье!!
- Этим пресс-папье? - презрительно сказал господин Цацкин, ощупывая
пресс-папье на моем письменном столе. - Этим пресс-папье... Вы на него
дуньте - оно улетит! Нет, если вы хотите иметь настоящее тяжелое
пресс-папье, так я вам могу предложить целый прибор из малахита...
Я нажал кнопку электрического звонка.
- Вот сейчас придет человек - прикажу ему вывести вас!
Скорбно склонив голову, господин Цацкин сидел и молчал, будто ожидая
исполнения моего обещания. Прошло две минуты. Я позвонил снова.
- Хорошие звонки, нечего сказать, - покачал головой господин Цацкин. -
Разве можно такие безобразные звонки иметь, которые не звонят. Позвольте вам
предложить звонки с установкой и элементами за семь рублей шестьдесят
копеек. Изящные звонки...
Я вскочил, схватил господина Цацкина за рукав и потащил к выходу.
- Идите! Или у меня сейчас будет разрыв сердца...
- Это не дай Бог, но вы не беспокойтесь! Мы вас довольно прилично
похороним по второму разряду. Правда, не будет той пышности, как первый, но
катафалк...
Я захлопнул за господином Цацкиным дверь, повернул в замке ключ и
вернулся к столу. Через минуту я обратил внимание, что дверная ручка
зашевелилась, дверь вздрогнула от осторожного напора и - распахнулась.
Господин Цацкин робко вошел в комнату и, прищурясь, сказал:
- В крайнем случае могу вам доложить, что ваши дверные замки никуда не
годятся... Они отворяются от простого нажима! Хорошие английские замки вы
можете иметь через меня - один прибор два рубля сорок копеек, за три - шесть
рублей пятьдесят копеек, а пять штук...
Я вынул из ящика письменного стола револьвер и, заскрежетав зубами,
закричал:
- Сейчас я буду стрелять в вас!
Господин Цацкин с довольной миной улыбнулся и ответил:
- Я буду очень рад, так как это даст вам возможность убедиться в
превосходном качестве панциря от пуль, который надет на мне для образца и
который могу вам предложить. Одна штука - восемнадцать рублей, две дешевле,
три еще дешевле. Прошу вас убедиться!..
Я отложил револьвер и, схватив господина Цацкина поперек туловища, с
бешеным ревом выбросил в окно. Падая, он успел крикнуть мне:
- У вас очень непрактичные запонки на манжетах! Острые углы, рвущие
платье и оцарапавшие мне щеку. Могу предложить африканского золота с
инкрустацией, пара два рубля, три пары де...
Я захлопнул окно.
I
Когда на Макса Двуутробникова нападал прилив откровенности, он
простодушно признавался:
- Я не какой-нибудь там особенный человек... О нет! Во мне нет ничего
этакого... небесного. Я самый земной человек.
- В каком смысле - земной?
- Я? Реалист-практик. Трезвая голова. Ничего небесного. Только земное и
земное. Но психолог. Но душу человеческую я понимаю.
Однажды, сидя в будуаре Евдокии Сергеевны и глядя на ее распухшие от
слез глаза, Макс пожал плечами и сказал:
- Плакали? От меня ничего не скроется... Я психолог. Не нужно плакать.
От этого нет ни выгоды, ни удовольствия.
- Вам бы только все выгода и удовольствие, - покачала головой Евдокия
Сергеевна, заправляя под наколку прядь полуседых волос.
- Обязательно. Вся жизнь соткана из этого. Конечно, я не какой-нибудь
там небесный человек. Я земной.
- Да? А я вот вдвое старше вас, а не могу разобраться в жизни.
Она призадумалась и вдруг решительно повернула заплаканное лицо к
Максу.
- Скажите, Мастаков - пара для моей Лиды или не пара?
- Мастаков-то? Конечно, не пара.
- Ну вот: то же самое и я ей говорю. А она и слышать не хочет. Влюблена
до невероятности. Я уж, знаете, - грешный человек - пробовала и наговаривать
на него, и отрицательные стороны его выставлять - и ухом не ведет.
- Ну знаете... Это смотря какие стороны выставить... Вы что ей
говорили?
- Да уж будьте покойны - не хорошее говорила: что он и картежник, и
мот, и женщины за ним бегают, и сам он-де к женскому полу неравнодушен...
Так расписала, что другая бы и смотреть не стала.
- Мамаша! Простите, что я называю вас мамашей, но в уме ли вы? Ведь это
нужно в затмении находиться, чтобы такое сказать!! Да знаете ли вы, что
этими вашими наговорами, этими его пороками вы втрое крепче привязали ее
сердце!! Мамаша! Простите, что я вас так называю, но вы поступили
по-сапожнически.
- Да я думала ведь, как лучше.
- Мамаша! Хуже вы это сделали. Все дело испортили. Разве так
наговаривают? Подумаешь - мот, картежник... Да ведь это красиво! В этом есть
какое-то обаяние. И Германн в "Пиковой даме" - картежник, а смотрите, в
каком он ореоле ходит... А отношение женщин... Да ведь она теперь, Лида
ваша, гордится им, Мастаковым этим паршивым: "Вот, дескать, какой покоритель
сердец!.. Ни одна перед ним не устоит, а он мой!" Эх вы! Нет, наговаривать,
порочить, унижать нужно с толком... Вот я наговорю так наговорю! И глядеть
на него не захочет...
- Макс... Милый... Поговорите с ней.
- И поговорю. Друг я вашей семье или не друг? Друг. Ну значит, моя
обязанность позаботиться. Поговорим, поговорим. Она сейчас где?
- У себя. Кажется, письмо ему пишет.
- К черту письмо! Оно не будет послано!.. Мамаша! Вы простите, что я
называю вас мамашей, но мы камня на камне от Мастакова не оставим.
II
- Здравствуйте, Лидия Васильевна! Письмецо строчите? Дело хорошее. А я
зашел к вам поболтать. Давно видели моего друга Мастакова?
- Вы разве друзья?
- Мы-то? Водой не разольешь. Я люблю его больше всего на свете.
- Серьезно?
- А как же. Замечательный человек. Кристальная личность.
- Спасибо, милый Макс. А то ведь его все ругают... И мама, и... все.
Мне это так тяжело.
- Лидочка! Дитя мое... Вы простите, что я вас так называю, но... никому
не верьте! Про Мастакова говорят много нехорошего - все это ложь!
Преотчаянная, зловонная ложь. Я знаю Мастакова, как ни-кто! Редкая личность!
Душа изумительной чистоты!..
- Спасибо вам... Я никогда... не забуду...
- Ну, чего там! Стоит ли. Больше всего меня возмущает, когда говорят:
"Мастаков - мот! Мастаков швыряет деньги куда попало!" Это Мастаков-то мот?
Да он, прежде чем извозчика нанять, полчаса с ним торгуется! Душу из него
вымотает. От извозчика пар идет, от лошади пар идет, и от пролетки пар идет.
А они говорят - мот!.. Раза три отойдет от извозчика, опять вернется, и все
это из-за гривенника. Ха-ха! Хотел бы я быть таким мотом!
- Да разве он такой? А со мной когда едет - никогда не торгуется.
- Ну что вы... Kтo же осмелится при даме торговаться?! Зато потом,
после катанья с вами, придет, бывало, ко мне - и уж он плачет, и уж он
стонет, что извозчику целый лишний полтинник передал. Жалко смотреть, как
убивается. Я его ведь люблю больше брата. Замечательный человек.
Замечательный!
- А я и не думала, что он такой... экономный.
- Он-то? Вы еще не знаете эту кристальную душу! Твоего, говорит, мне не
нужно, но уж ничего и своего, говорит, не упущу. Ему горничная каждый вечер
счет расходов подает, так он копеечки не упустит. "Как, говорит, ты спички
поставила 25 копеек пачка, а на прошлой неделе они 23 стоили? Куда две
копейки дела, признавайся!" Право, иногда, глядя на него, просто зависть
берет.
- Однако он мне несколько раз подносил цветы... Вон и сейчас стоит
букет - белые розы и мимоза - чудесное сочетание.
- Знаю! Говорил он мне. Розы четыре двадцать, мимоза два сорок. В
разных магазинах покупал.
- Почему же в разных?
- В другом магазине мимоза на четвертак дешевле. Да еще выторговал
пятнадцать копеек. О, это настоящий американец! Воротнички у него, например,
гуттаперчевые. Каждый вечер резинкой чистит. Стану я, говорит, прачек
обогащать. И верно - с какой стати? Иногда я гляжу на него и думаю: "Вот это
будет муж, вот это отец семейства!" Да... счастлива будет та девушка,
которая...
- Постойте... Но ведь он получает большое жалованье! Зачем же ему...
- Что? Быть таким экономным? А вы думаете, пока он вас не полюбил, ему
женщины мало стоили?
- Ка-ак? Неужели он платил женщинам? Какая гадость!
- Ничего не гадость. Человек он молодой, сердце не камень, а женщины
вообще, Лидочка (простите, что я называю вас Лидочкой), - страшные дуры.
- Ну уж и дуры.
- Дуры! - стукнул кулаком по столу разгорячившийся Макс. -
Спрашивается: чем им Мастаков не мужчина? Так нет! Всякая нос воротит. "Он,
говорит она, неопрятный. У него всегда руки грязные". Так что ж, что
грязные? Велика важность! Зато душа хорошая. Зато человек кристальный! Эта
вот, например, изволите знать?.. Марья Кондратьевна Ноздрякова - изволите
знать?
- Нет, не знаю.
- Я тоже, положим, не знаю. Но это не важно. Так вот, она вдруг
заявляет: "Никогда я больше не поцелую вашего Мастакова - противно". - "Это
почему же-с, скажите на милость, противно? Кристальная, чудесная душа, а вы
говорите - противно?.." - "Да я, говорит, сижу вчера около него, а у него по
воротнику насекомое ползет..." - "Сударыня! Да ведь это случай! Может,
как-нибудь нечаянно с кровати заползло", - и слышать не хочет глупая баба!
"У него, говорит, и шея грязная". Тоже, подумаешь, несчастье, катастрофа!
Вот, говорю, уговорю его сходить в баню, помыться, и все будет в порядке!
"Нет, говорит! И за сто рублей его не поцелую". За сто не поцелуешь, а за
двести небось поцелуешь. Все они хороши, женщины ваши.
- Макс... Все-таки это неприятно, то, что вы говорите...
- Почему? А по-моему, у Мастакова ярко выраженная индивидуальность...
Протест какой-то красивый. Не хочу чистить ногти, не хочу быть как все.
Анархист. В этом есть какой-то благородный протест.
- А я не замечала, чтобы у него были ногти грязные...
- Обкусывает. Все великие люди обкусывали ногти. Наполеон там, Спиноза,
что ли. Я в календаре читал. Макс, взволнованный, помолчал.
- Нет, Мастакова я люблю и глотку за него всякому готов перервать. Вы
знаете, такого мужества, такого терпеливого перенесения страданий я не
встречал. Настоящий Муций Сцевола, который руку на сковороде изжарил.
- Страдание? Разве Мастаков страдает?!
- Да. Мозоли. Я ему несколько раз говорил: почему не срежешь? "Бог с
ними, не хочу возиться". Чудесная детская хрустальная душа...
III
Дверь скрипнула. Евдокия Сергеевна заглянула в комнату и сказала с
затаенным вздохом:
- Мастаков твой звонит. Тебя к телефону просит...
- Почему это мой? - нервно повернулась в кресле Лидочка. - Почему вы
все мне его навязываете?! Скажите, что не могу подойти... Что газету читаю.
Пусть позвонит послезавтра... или в среду - не суть важно.
- Лидочка, - укоризненно сказал Двуутробников, - не будьте так с ним
жестоки. Зачем обижать этого чудесного человека, эту большую, ароматную
душу!
- Отстаньте вы все от меня! - закричала Лидочка, падая лицом на
диванную подушку. - Никого мне, ничего мне не нужно!!! Двуутробников
укоризненно и сокрушенно покачал головой. Вышел вслед за Евдокией Сергеевной
и, деликатно взяв ее под руку, шепнул:
- Видал-миндал?
- Послушайте... Да ведь вы чудо сделали!! Да ведь я теперь век за вас
молиться буду.
- Мамаша! Сокровище мое. Я самый обыкновенный земной человек. Мне
небесного не нужно. Зачем молиться? Завтра срок моему векселю на полтораста
рублей. А у меня всего восемьдесят в кармане. Если вы...
- Да Господи! Да хоть все полтораста!.. И, подумав с минуту, сказал
Двуутробников снисходитeльно:
- Ну ладно, что уж с вами делать. Полтораста так полтораста. Давайте!
Недавно один петроградский профессор - забыл после операции в прямой
кишке больного В. трубку (дренаж) в пол-аршина длиной. В операционной кипит
работа.
- Зашивайте, - командует профессор. - А где ланцет? Только сейчас тут
был.
- Не знаю. Нет ли под столом?
- Нет. Послушайте, не остался ли он там?..
- Где?
- Да там же. Где всегда.
- Ну где же?!!
- Да в полости желудка.
- Здравствуйте! Больного уже зашили, так он тогда только вспомнил. О
чем вы раньше думали?!
- Придется расшить.
- Только нам и дела, что зашивать да расшивать. Впереди еще шесть
операций. Несите его.
- А ланцет-то?
- Бог с ним, новый купим. Он недорогой.
- Я не к тому. Я к тому, что в желудке остался.
- Рассосется. Следующего! Первый раз оперируетесь, больная?
- Нет, господин профессор, я раньше у Дубинина оперировалась.
- Aгa!.. Ложитесь. Накладывайте ей маску. Считайте! Ну? Держите тут,
растягивайте. Что за странность! Прощупайте-ка, коллега... Странное
затвердение. А ну-ка... Ну вот! Так я и думал... Пенсне! Оригинал этот
Дубинин. Отошлите ему, скажите - нашлось.
- А жаль, что не ланцет. Мы бы им вместо пропавшего воспользовались...
Зашивайте!
- А где марля? Я катушки что-то не вижу. Куда она закатилась?
- Куда, куда! Старая история. И что это у вас за мания - оставлять у
больных внутри всякую дрянь.
- Хорошая дрянь! Марля, батенька, денег стоит.
- Расшивать?
- Ну, из-за катушки... стоит ли?
- А к тому, что марля... в животе...
- Рассосется. Я один раз губку в желудок зашил, и то ничего.
- Рассосалась?
- Нет, но оперированный горчайшим пьяницей сделался.
- Да что вы!
- Натурально! Выпивал он потом, представьте, целую бутылку водки - и
ничего. Все губка впитывала. Но как только живот поясом потуже стянет - так
сразу как сапожник пьян.
- Чудеса!
- Чудесного ничего. Научный факт. В гостях, где выпивка была
бесплатная, он выпивал невероятное количество водки и вина и уходил домой
совершенно трезвый. Потом, дома уже - потрет руки, скажет: "Ну-ка, рюмочку
выпить, что ли!" И даванет себя кулаком в живот. Рюмку из губки выдавит,
закусит огурцом, походит - опять: "Ну-ка, говорит, давнем еще рюмочку!.."
"Бедняга помешается от счастья", - подумал я, взбегая по лестнице его
квартиры.
Дверь отворил мне сам муж Митя.
- Здравствуй, дружище! Что это у тебя такое рас-терянное лицо?
Можно поздравить?
- Поздравь, - сухо ответил он.
- Жена благополучна? Здорова?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о той жалкой кляче, которая валяется в
спальне? Они еще, видите ли, не пришли в себя... ха-ха!
Я откачнулся от него.
- Послушай... ты в уме? Или от счастья помешался?
Муж Митя сардонически расхохотался:
- Ха-ха! Можешь поздравить... пойдем, покажу.
- Он в колыбельке, конечно?
- В колыбельке - черта с два! В корзине из-под белья!
Ничего не понимая, я пошел за ним и, приблизившись к громадной корзине
из-под белья, с любопытством заглянул в нее.
- Послушай! - закричал я, отскочив в смятении. - Там, кажется, два!
- Два? Кажется, два? Ха-ха! Три, черт меня возьми, три!! Два наверху, а
третий куда-то вниз забился. Я их свалил в корзину и жду, пока эта идиотка
акушерка и воровка нянька не начнут пеленать...
Он утер глаза кулаком. Я был озадачен.
- Черт возьми... Действительно! Как же это случилось?
- А я почем знаю? Разве я хотел? Еще радовался, дурак: большой, толстый
мальчишка!
Он покачал головой.
- Вот тебе и инженер!
Я попробовал утешить его:
- Да не печалься, дружище. Еще не все потеряно...
- Да как же! Теперь я погиб...
- Почему?
- Видишь ли, пока что я лишился всех своих сорочек и простынь, которые
нянька сейчас рвет в кухне на пеленки. У меня забрали все наличные деньги на
покупку еще двух колыбелей и наем двух мамок... Ну... и жизнь моя в будущем
разбита. Я буду разорен. Всю эту тройку негодяев приходится кормить,
одевать, а когда подрастут - учить... Если бы они были разного возраста, то
книги и платья старшего переходили бы к среднему, а потом к младшему...
Теперь же книги нужно покупать всем вместе, в гимназию отдавать сразу, а
когда они подрастут, то папирос будут воровать втрое больше... Пропало...
все пропало... Это жалкое, пошлое творение, когда очнется, попросит показать
ей ребенка, а которого я ей предъявлю? Я думаю всех вместе показать - она от
ужаса протянет ноги... как ты полагаешь?
- Дружище! Что ты говоришь! Еще на днях ты спрашивал у нее: "А чья это
ручка? Чьи ушки?"
- Да... Попались бы мне теперь эти ручки и губки! О, черт возьми! Все
исковеркано, испорчено... Так хорошо началось... Свивальнички, колыбельки...
инженер...
- Чем же она виновата, глупый ты человек? Это закон природы.
- Закон? Беззаконие это! Эй, нянька! Принеси колыбельки для этого
мусора! Вытряхивай их из корзины! Да поставь им на спине чернилами метки,
чтобы при кормлении не путать... О Господи!
Выходя, я натолкнулся в полутемной передней на какую-то громадную
жестяную коробку. Поднявши, прочел: "Детская карамель И. Кукушкина. С
географическими описаниями для самообразования".
Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:
- Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем
тогда вот что... Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу
обратно примете... Что съедим - за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот
гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?
"Чтоб тебе лопнуть, жила!" - подумал хозяин, а вслух сказал:
- Неудобно это как-то... Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве
для вас. Гришка, отвесь!
Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:
- Водочки перед блинами, а? В этом удивительном случае хорошо
очищенную, а? Хе-хе-хе!..
Гость опытным взглядом обвел стол.
- Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку побольше.
Хозяин вздохнул и прошептал:
- Как хотите. На то вы гость.
И налил рюмку, стараясь недолить на полпальца.
- Полненькую, полненькую! - весело закричал гость и, игриво ткнув
Кулакова пальцем в плечо, прибавил: - Люблю полненьких!
- Ну-с... ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки,
селедка, кильки... Кильки, должен я вам сказать, поражающие!
- Те-те-те! - восторженно закричал гость. - Что вижу я! Зернистая икра,
и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
- Да-с, икра... - побелевшими губами прошептал Кулаков. - Конечно,
можно и икры... Пожалуйте вот ложечку.
- Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымай выше. Зернистая икра хороша именно
тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку
коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
- Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел... Дороговизна предметов первой
необходимости, не говоря уже о предметах роскоши... Да так, к слову сказать,
знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился.
- Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен... на хлеб... да
в рот... Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно
воскликнул:
- Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
- Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет - изжогой
наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Блаагороднейшая дама!
- А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей
закуской!
- Так то немцы, - резонно заметил гость. - А мы, батенька, русские.
Широкая натура! А ну, еще... "Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он", -
как сказал какой-то поэт.
- Никакой поэт этого не говорил, - злобно возразил хозяин.
- Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул
гостю ветчину.
- Вы почему-то не кушаете ветчины... Неужели вы стесняетесь?
- Что вы! Я чувствую себя как дома! "Положим, дома ты бы зернистую икру
столовой ложкой не лопал", - хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про
себя, а вслух сказал:
- Вот и блины несут. С маслом и сметаной.
- И с икрой, добавьте, - нравоучительно произнес гость. - Икра - это
Марфа и Онега всего блинного, как говаривал один псаломщик. Понимаете? Это
он вместо Альфы и Омеги говорил... Марфа и Онега! Каково? Хе-хе!
Потом гость тупо посмотрел на стол и удивленно воскликнул:
- Черт возьми! Икра, как живая. Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается
туда... Совершенно незаметно!
- Неужели? - удивился печальный хозяин и прибавил: - А вот мы ее опять
придвинем.
И придвинул грибки.
- Да это грибки, - добродушно сказал гость.
- А вы... чего же хотели?
- Икры. Там еще есть немного к блинам.
- Господи! - проскрежетал Кулаков, злобно смотря на гостя.
- Что такое?
- Кушайте, пожалуйста, кушайте!
- Я и ем.
Зубы хозяина стучали, как в лихорадке.
- Кушайте, кушайте!! Вы мало икры ели, еще кушайте... Кушайте побольше.
- Благодарю вас. Я ее еще с коньячком. Славный коньячишка.
- Славный коньячишка! Вы и коньячишку еще пейте... Может быть, вам
шампанское открыть, ананасов, а? Кушайте!
- Дело! Только вы, дружище, не забегайте вперед... Оставим место и для
шампанского, и для ананасов... Пока я - сию брюнеточку. Кажется, немного еще
осталось?
- Куш... кушайте! - сверкая безумными глазками, взвизгнул хозяин.
- Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы
стесняетесь - кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится
моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте
стулья, комод, зеркало... Деньги нужны? Хватайте бумажник, ешьте меня
самого... Не стесняйтесь, будьте как дома! Ха-ха-ха!!
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван. Выпучив в
ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой
икры недвижно застыла в воздухе.
Мое первое с ним знакомство произошло после того, как он, вылетев из
окна второго этажа, пролетел мимо окна первого этажа, где я в то время жил,
- и упал на мостовую.
Я выглянул из своего окна и участливо спросил неизвестного, потиравшего
ушибленную спину:
- Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным?
- Почему не можете? - добродушно кивнул он головой, в то же время
укоризненно погрозив пальцем по направлению окна второго этажа. - Конечно же
можете.
- Зайдите ко мне в таком случае, - сказал я, отходя от окна.
Он вошел веселый, улыбающийся. Протянул мне руку и сказал:
- Цацкин.
- Очень рад. Не ушиблись ли вы?
- Чтобы сказать вам - да, так - нет! Чистейшей воды пустяки.
- Наверное, из-за какой-нибудь хорошенькой женщины? - подмигивая,
спросил я. - Хе-хе.
- Хе-хе! А вы, вероятно, любитель этих сюжетцев, хе-хе?! Не желаете ли
- могу предложить серию любопытных открыточек? Немецкий жанр! Понимающие
люди считают его выше французского.
- Нет, зачем же, - удивленно возразил я, всматриваясь в него. -
Послушайте... ваше лицо кажется мне знакомым. Это не вас ли вчера какой-то
господин столкнул с трамвая?..
- Ничего подобного! Это было третьего дня. А вчера меня спустили с
черной лестницы по вашей же улице. Но, правду сказать, какая это лестница?
Какие-то семь паршивых ступенек.
Заметив мой недоумевающий взгляд, господин Цацкин потупился и
укоризненно сказал:
- Все это за то, что я хочу застраховать им жизнь. Хороший народ: я
хлопочу об их жизни, а они суетятся о моей смерти.
- Так вы - агент по страхованию жизни? - сухо сказал я. - Чем же я могу
быть вам полезен?
- Вы мне можете быть полезны одним малюсеньким ответиком на вопрос: как
вы хотите у нас застраховаться - на дожитие или с уплатой премии вашим
близким после - дай вам Бог здоровья - вашей смерти?
- Никак я не хочу страховаться, - замотал я головой. - Ни на дожитие,
ни на что другое. А близких у меня нет... Я одинок.
- А супруга?
- Я холост.
- Так вам нужно жениться - очень просто! Могу вам предложить девушку -
пальчики оближете! Двенадцать тысяч приданого, отец две лавки имеет! Хотя
брат шарлатан, но она такая брюнетка, что даже удивительно. Вы завтра
свободны? Можно завтра же и поехать посмотреть. Сюртук, белый жилет. Если
нет - можно купить готовые. Адрес - магазин "Оборот"... Наша фирма...
- Господин Цацкин, - возразил я. - Ей-богу же, я не хочу и не могу
жениться! Я вовсе не создан для семейной жизни...
- Ой! Не созданы? Почему? Может, вы до этого очень шумно жили? Так вы
не бойтесь... Это сущий, поправимый пустяк. Могу предложить вам средство,
которое несет собою радость каждому меланхоличному мужчине. Шесть тысяч книг
бесплатно! Имеем массу благодарностей! Пробный флакончик...
- Оставьте ваши пробные флакончики при себе, - раздражительно сказал я.
- Мне их не надо. Не такая у меня наружность, чтобы внушить к себе любовь.
На голове порядочная лысина, уши оттопырены, морщины, маленький рост...
- Что такое лысина? Если вы помажете ее средством нашей фирмы, которой
я состою представителем, так обрастете волосами, как, извините, кокосовый
орех! А морщины, а уши? Возьмите наш усовершенствованный аппарат, который
можно надевать ночью... Всякие уши как рукой снимет! Рост? Наш
гимнастический прибор через каждые шесть месяцев увеличивает рост на два
вершка. Через два года вам уже можно будет жениться, а через пять лет вас
уже можно будет показывать! А вы мне говорите - рост...
- Ничего мне не нужно! - сказал я, сжимая виски. - Простите, но вы мне
действуете на нервы...
- На нервы? Так он молчит!.. Патентованные холодные души, могущие
складываться и раскладываться! Есть с краном, есть с разбрызгивателем. Вы
человек интеллигентный и очень мне симпатичный... Поэтому могу посоветовать
взять лучше разбрызгиватель. Он дороже, но...
Я схватился за голову.
- Чего вы хватаетесь? Голова болит? Вы только скажите: сколько вам надо
тюбиков нашей пасты "Мигренин" - фирма уж сама доставит вам на дом...
- Извините, - сказал я, закусывая губу, - но прошу оставить меня. Мне
некогда. Я очень устал, а мне предстоит утомительная работа - писать
статью...
- Утомительная? - сочувственно спросил господин Цацкин. - Я вам скажу -
она утомительна потому, что вы до сих пор не приобрели нашего раздвижного
пюпитра для чтения и письма! Нормальное положение, удобный наклон... За две
штуки семь рублей, а за три - десять...
- Пошел вон! - закричал я, дрожа от бешенства. - Или я проломлю тебе
голову этим пресс-папье!!
- Этим пресс-папье? - презрительно сказал господин Цацкин, ощупывая
пресс-папье на моем письменном столе. - Этим пресс-папье... Вы на него
дуньте - оно улетит! Нет, если вы хотите иметь настоящее тяжелое
пресс-папье, так я вам могу предложить целый прибор из малахита...
Я нажал кнопку электрического звонка.
- Вот сейчас придет человек - прикажу ему вывести вас!
Скорбно склонив голову, господин Цацкин сидел и молчал, будто ожидая
исполнения моего обещания. Прошло две минуты. Я позвонил снова.
- Хорошие звонки, нечего сказать, - покачал головой господин Цацкин. -
Разве можно такие безобразные звонки иметь, которые не звонят. Позвольте вам
предложить звонки с установкой и элементами за семь рублей шестьдесят
копеек. Изящные звонки...
Я вскочил, схватил господина Цацкина за рукав и потащил к выходу.
- Идите! Или у меня сейчас будет разрыв сердца...
- Это не дай Бог, но вы не беспокойтесь! Мы вас довольно прилично
похороним по второму разряду. Правда, не будет той пышности, как первый, но
катафалк...
Я захлопнул за господином Цацкиным дверь, повернул в замке ключ и
вернулся к столу. Через минуту я обратил внимание, что дверная ручка
зашевелилась, дверь вздрогнула от осторожного напора и - распахнулась.
Господин Цацкин робко вошел в комнату и, прищурясь, сказал:
- В крайнем случае могу вам доложить, что ваши дверные замки никуда не
годятся... Они отворяются от простого нажима! Хорошие английские замки вы
можете иметь через меня - один прибор два рубля сорок копеек, за три - шесть
рублей пятьдесят копеек, а пять штук...
Я вынул из ящика письменного стола револьвер и, заскрежетав зубами,
закричал:
- Сейчас я буду стрелять в вас!
Господин Цацкин с довольной миной улыбнулся и ответил:
- Я буду очень рад, так как это даст вам возможность убедиться в
превосходном качестве панциря от пуль, который надет на мне для образца и
который могу вам предложить. Одна штука - восемнадцать рублей, две дешевле,
три еще дешевле. Прошу вас убедиться!..
Я отложил револьвер и, схватив господина Цацкина поперек туловища, с
бешеным ревом выбросил в окно. Падая, он успел крикнуть мне:
- У вас очень непрактичные запонки на манжетах! Острые углы, рвущие
платье и оцарапавшие мне щеку. Могу предложить африканского золота с
инкрустацией, пара два рубля, три пары де...
Я захлопнул окно.
I
Когда на Макса Двуутробникова нападал прилив откровенности, он
простодушно признавался:
- Я не какой-нибудь там особенный человек... О нет! Во мне нет ничего
этакого... небесного. Я самый земной человек.
- В каком смысле - земной?
- Я? Реалист-практик. Трезвая голова. Ничего небесного. Только земное и
земное. Но психолог. Но душу человеческую я понимаю.
Однажды, сидя в будуаре Евдокии Сергеевны и глядя на ее распухшие от
слез глаза, Макс пожал плечами и сказал:
- Плакали? От меня ничего не скроется... Я психолог. Не нужно плакать.
От этого нет ни выгоды, ни удовольствия.
- Вам бы только все выгода и удовольствие, - покачала головой Евдокия
Сергеевна, заправляя под наколку прядь полуседых волос.
- Обязательно. Вся жизнь соткана из этого. Конечно, я не какой-нибудь
там небесный человек. Я земной.
- Да? А я вот вдвое старше вас, а не могу разобраться в жизни.
Она призадумалась и вдруг решительно повернула заплаканное лицо к
Максу.
- Скажите, Мастаков - пара для моей Лиды или не пара?
- Мастаков-то? Конечно, не пара.
- Ну вот: то же самое и я ей говорю. А она и слышать не хочет. Влюблена
до невероятности. Я уж, знаете, - грешный человек - пробовала и наговаривать
на него, и отрицательные стороны его выставлять - и ухом не ведет.
- Ну знаете... Это смотря какие стороны выставить... Вы что ей
говорили?
- Да уж будьте покойны - не хорошее говорила: что он и картежник, и
мот, и женщины за ним бегают, и сам он-де к женскому полу неравнодушен...
Так расписала, что другая бы и смотреть не стала.
- Мамаша! Простите, что я называю вас мамашей, но в уме ли вы? Ведь это
нужно в затмении находиться, чтобы такое сказать!! Да знаете ли вы, что
этими вашими наговорами, этими его пороками вы втрое крепче привязали ее
сердце!! Мамаша! Простите, что я вас так называю, но вы поступили
по-сапожнически.
- Да я думала ведь, как лучше.
- Мамаша! Хуже вы это сделали. Все дело испортили. Разве так
наговаривают? Подумаешь - мот, картежник... Да ведь это красиво! В этом есть
какое-то обаяние. И Германн в "Пиковой даме" - картежник, а смотрите, в
каком он ореоле ходит... А отношение женщин... Да ведь она теперь, Лида
ваша, гордится им, Мастаковым этим паршивым: "Вот, дескать, какой покоритель
сердец!.. Ни одна перед ним не устоит, а он мой!" Эх вы! Нет, наговаривать,
порочить, унижать нужно с толком... Вот я наговорю так наговорю! И глядеть
на него не захочет...
- Макс... Милый... Поговорите с ней.
- И поговорю. Друг я вашей семье или не друг? Друг. Ну значит, моя
обязанность позаботиться. Поговорим, поговорим. Она сейчас где?
- У себя. Кажется, письмо ему пишет.
- К черту письмо! Оно не будет послано!.. Мамаша! Вы простите, что я
называю вас мамашей, но мы камня на камне от Мастакова не оставим.
II
- Здравствуйте, Лидия Васильевна! Письмецо строчите? Дело хорошее. А я
зашел к вам поболтать. Давно видели моего друга Мастакова?
- Вы разве друзья?
- Мы-то? Водой не разольешь. Я люблю его больше всего на свете.
- Серьезно?
- А как же. Замечательный человек. Кристальная личность.
- Спасибо, милый Макс. А то ведь его все ругают... И мама, и... все.
Мне это так тяжело.
- Лидочка! Дитя мое... Вы простите, что я вас так называю, но... никому
не верьте! Про Мастакова говорят много нехорошего - все это ложь!
Преотчаянная, зловонная ложь. Я знаю Мастакова, как ни-кто! Редкая личность!
Душа изумительной чистоты!..
- Спасибо вам... Я никогда... не забуду...
- Ну, чего там! Стоит ли. Больше всего меня возмущает, когда говорят:
"Мастаков - мот! Мастаков швыряет деньги куда попало!" Это Мастаков-то мот?
Да он, прежде чем извозчика нанять, полчаса с ним торгуется! Душу из него
вымотает. От извозчика пар идет, от лошади пар идет, и от пролетки пар идет.
А они говорят - мот!.. Раза три отойдет от извозчика, опять вернется, и все
это из-за гривенника. Ха-ха! Хотел бы я быть таким мотом!
- Да разве он такой? А со мной когда едет - никогда не торгуется.
- Ну что вы... Kтo же осмелится при даме торговаться?! Зато потом,
после катанья с вами, придет, бывало, ко мне - и уж он плачет, и уж он
стонет, что извозчику целый лишний полтинник передал. Жалко смотреть, как
убивается. Я его ведь люблю больше брата. Замечательный человек.
Замечательный!
- А я и не думала, что он такой... экономный.
- Он-то? Вы еще не знаете эту кристальную душу! Твоего, говорит, мне не
нужно, но уж ничего и своего, говорит, не упущу. Ему горничная каждый вечер
счет расходов подает, так он копеечки не упустит. "Как, говорит, ты спички
поставила 25 копеек пачка, а на прошлой неделе они 23 стоили? Куда две
копейки дела, признавайся!" Право, иногда, глядя на него, просто зависть
берет.
- Однако он мне несколько раз подносил цветы... Вон и сейчас стоит
букет - белые розы и мимоза - чудесное сочетание.
- Знаю! Говорил он мне. Розы четыре двадцать, мимоза два сорок. В
разных магазинах покупал.
- Почему же в разных?
- В другом магазине мимоза на четвертак дешевле. Да еще выторговал
пятнадцать копеек. О, это настоящий американец! Воротнички у него, например,
гуттаперчевые. Каждый вечер резинкой чистит. Стану я, говорит, прачек
обогащать. И верно - с какой стати? Иногда я гляжу на него и думаю: "Вот это
будет муж, вот это отец семейства!" Да... счастлива будет та девушка,
которая...
- Постойте... Но ведь он получает большое жалованье! Зачем же ему...
- Что? Быть таким экономным? А вы думаете, пока он вас не полюбил, ему
женщины мало стоили?
- Ка-ак? Неужели он платил женщинам? Какая гадость!
- Ничего не гадость. Человек он молодой, сердце не камень, а женщины
вообще, Лидочка (простите, что я называю вас Лидочкой), - страшные дуры.
- Ну уж и дуры.
- Дуры! - стукнул кулаком по столу разгорячившийся Макс. -
Спрашивается: чем им Мастаков не мужчина? Так нет! Всякая нос воротит. "Он,
говорит она, неопрятный. У него всегда руки грязные". Так что ж, что
грязные? Велика важность! Зато душа хорошая. Зато человек кристальный! Эта
вот, например, изволите знать?.. Марья Кондратьевна Ноздрякова - изволите
знать?
- Нет, не знаю.
- Я тоже, положим, не знаю. Но это не важно. Так вот, она вдруг
заявляет: "Никогда я больше не поцелую вашего Мастакова - противно". - "Это
почему же-с, скажите на милость, противно? Кристальная, чудесная душа, а вы
говорите - противно?.." - "Да я, говорит, сижу вчера около него, а у него по
воротнику насекомое ползет..." - "Сударыня! Да ведь это случай! Может,
как-нибудь нечаянно с кровати заползло", - и слышать не хочет глупая баба!
"У него, говорит, и шея грязная". Тоже, подумаешь, несчастье, катастрофа!
Вот, говорю, уговорю его сходить в баню, помыться, и все будет в порядке!
"Нет, говорит! И за сто рублей его не поцелую". За сто не поцелуешь, а за
двести небось поцелуешь. Все они хороши, женщины ваши.
- Макс... Все-таки это неприятно, то, что вы говорите...
- Почему? А по-моему, у Мастакова ярко выраженная индивидуальность...
Протест какой-то красивый. Не хочу чистить ногти, не хочу быть как все.
Анархист. В этом есть какой-то благородный протест.
- А я не замечала, чтобы у него были ногти грязные...
- Обкусывает. Все великие люди обкусывали ногти. Наполеон там, Спиноза,
что ли. Я в календаре читал. Макс, взволнованный, помолчал.
- Нет, Мастакова я люблю и глотку за него всякому готов перервать. Вы
знаете, такого мужества, такого терпеливого перенесения страданий я не
встречал. Настоящий Муций Сцевола, который руку на сковороде изжарил.
- Страдание? Разве Мастаков страдает?!
- Да. Мозоли. Я ему несколько раз говорил: почему не срежешь? "Бог с
ними, не хочу возиться". Чудесная детская хрустальная душа...
III
Дверь скрипнула. Евдокия Сергеевна заглянула в комнату и сказала с
затаенным вздохом:
- Мастаков твой звонит. Тебя к телефону просит...
- Почему это мой? - нервно повернулась в кресле Лидочка. - Почему вы
все мне его навязываете?! Скажите, что не могу подойти... Что газету читаю.
Пусть позвонит послезавтра... или в среду - не суть важно.
- Лидочка, - укоризненно сказал Двуутробников, - не будьте так с ним
жестоки. Зачем обижать этого чудесного человека, эту большую, ароматную
душу!
- Отстаньте вы все от меня! - закричала Лидочка, падая лицом на
диванную подушку. - Никого мне, ничего мне не нужно!!! Двуутробников
укоризненно и сокрушенно покачал головой. Вышел вслед за Евдокией Сергеевной
и, деликатно взяв ее под руку, шепнул:
- Видал-миндал?
- Послушайте... Да ведь вы чудо сделали!! Да ведь я теперь век за вас
молиться буду.
- Мамаша! Сокровище мое. Я самый обыкновенный земной человек. Мне
небесного не нужно. Зачем молиться? Завтра срок моему векселю на полтораста
рублей. А у меня всего восемьдесят в кармане. Если вы...
- Да Господи! Да хоть все полтораста!.. И, подумав с минуту, сказал
Двуутробников снисходитeльно:
- Ну ладно, что уж с вами делать. Полтораста так полтораста. Давайте!
Недавно один петроградский профессор - забыл после операции в прямой
кишке больного В. трубку (дренаж) в пол-аршина длиной. В операционной кипит
работа.
- Зашивайте, - командует профессор. - А где ланцет? Только сейчас тут
был.
- Не знаю. Нет ли под столом?
- Нет. Послушайте, не остался ли он там?..
- Где?
- Да там же. Где всегда.
- Ну где же?!!
- Да в полости желудка.
- Здравствуйте! Больного уже зашили, так он тогда только вспомнил. О
чем вы раньше думали?!
- Придется расшить.
- Только нам и дела, что зашивать да расшивать. Впереди еще шесть
операций. Несите его.
- А ланцет-то?
- Бог с ним, новый купим. Он недорогой.
- Я не к тому. Я к тому, что в желудке остался.
- Рассосется. Следующего! Первый раз оперируетесь, больная?
- Нет, господин профессор, я раньше у Дубинина оперировалась.
- Aгa!.. Ложитесь. Накладывайте ей маску. Считайте! Ну? Держите тут,
растягивайте. Что за странность! Прощупайте-ка, коллега... Странное
затвердение. А ну-ка... Ну вот! Так я и думал... Пенсне! Оригинал этот
Дубинин. Отошлите ему, скажите - нашлось.
- А жаль, что не ланцет. Мы бы им вместо пропавшего воспользовались...
Зашивайте!
- А где марля? Я катушки что-то не вижу. Куда она закатилась?
- Куда, куда! Старая история. И что это у вас за мания - оставлять у
больных внутри всякую дрянь.
- Хорошая дрянь! Марля, батенька, денег стоит.
- Расшивать?
- Ну, из-за катушки... стоит ли?
- А к тому, что марля... в животе...
- Рассосется. Я один раз губку в желудок зашил, и то ничего.
- Рассосалась?
- Нет, но оперированный горчайшим пьяницей сделался.
- Да что вы!
- Натурально! Выпивал он потом, представьте, целую бутылку водки - и
ничего. Все губка впитывала. Но как только живот поясом потуже стянет - так
сразу как сапожник пьян.
- Чудеса!
- Чудесного ничего. Научный факт. В гостях, где выпивка была
бесплатная, он выпивал невероятное количество водки и вина и уходил домой
совершенно трезвый. Потом, дома уже - потрет руки, скажет: "Ну-ка, рюмочку
выпить, что ли!" И даванет себя кулаком в живот. Рюмку из губки выдавит,
закусит огурцом, походит - опять: "Ну-ка, говорит, давнем еще рюмочку!.."