раза два...
- Ну, вот, - кивнул головой гость. - Весьма возможно, что у вашего
милого мальчика дифтерит. Должен вас, впрочем, успокоить, что это, может
быть, не дифтерит. Может быть, это скарлатина. Вы говорите - вчера
покашливал? Гм... Если он не изолирован, то легко может заразить других
детей...
Бледная, как бумага, жена Фитилева открывала и закрывала рот, не находя
в себе силы вымолвить ни одного слова.
- Особенно вы не волнуйтесь, - благожелательно сказал гость. -
Скарлатина не всегда кончается смертельным исходом. Иногда она просто
отражается на ушном аппарате, кончается глухотой или - что, конечно, опаснее
- отзывается на легких.
- Куда вы? - с беспокойством спросила жена Казанлыкова, видя, что
госпожа Фитилева надевает дрожащими руками шляпу и, стиснув губы, колет себе
пальцы шляпной булавкой.
- Вы меня извините, дорогая, но... я страшно беспокоюсь. Вдруг...
это... с Сережей... что-нибудь неладное.
Забыв даже попрощаться, она хлопнула выходной дверью и исчезла.
Гость прихлебывал маленькими глотками чай с ромом и изредка посматривал
на сидевших против него студента Аничкина и его невесту.
- На каком вы факультете? - спросил он, ласково прищуривая левый глаз.
- На юридическом.
- Ага! Так, так... Я сам когда-то был в университете. Люблю молодежь.
Только юридический факультет - это невыгодная штука, извините меня за
откровенность.
- Почему?
- Да вот я вам скажу: учитесь вы, учитесь - целых четыре года. Кончили
(хорошо, если еще удастся кончить!)... И что же вы? Помощник присяжного
поверенного - без практики, или поступаете в управление железных дорог без
жалованья, в ожидании далекой ваканции на сорок рублей! Конечно, вы не
сделаете такой оплошности, чтобы жениться, но...
Студент сделал виноватое лицо и улыбнулся.
- Как раз я и женюсь. Вот - позвольте вам представить - моя невеста.
- Же-ни-тесь, - протянул одинокий господин грустно и многозначительно.
- Вот как! Ну, что же, сударыня... Желаю вам счастья и привольной богатой
жизни. Впрочем, мне случалось наблюдать, как живут женившиеся студенты:
комната в шестом этаже, больной ребенок за ширмой (обязательно больной - это
заметьте!), рано подурневшая от плохой жизни, худая, печальная жена,
посиневший от голодухи и неудач супруг... Конечно, есть счастливые
исключения в этих случаях: ребенок может помереть, а жена - сбежит с
каким-нибудь смазливым соседом, но это - увы! - бывает редко... Большей
частью муж однажды усылает жену в ломбард - якобы для того, чтобы заложить
последнее пальто, а сам прикрепит к крюку от зеркала ремень, да и тово...
В комнате было тихо.
Жених, съежившись, ушел в свой стул, а невеста упорно глядела на клетку
с птицей, и на ее глазах дрожали две неожиданные случайные слезинки, которые
порой быстро скатывались на волнующуюся грудь и сейчас же заменялись
новыми...
- Что вы, право, такое говорите, - криво усмехнулся бухгалтер
Казанлыков. - Поговорим о чем-нибудь веселом.
- В самом деле, - сказал акцизный чиновник Тюляпин. - Вы слишком мрачно
и односторонне смотрите на жизнь. Вот взять хотя бы меня - я женился по
любви и совершенно счастлив с женой. Положение у нас обеспеченное, и с женой
мы живем душа в душу... Она меня ни в чем не стесняет... Вот сегодня - у нее
болела голова, она не могла сюда прийти поздравить дорогого хозяина - и
все-таки настояла, чтобы я пошел...
Одинокий господин с сомнением качнул головой:
- Может быть... может быть... Но только я чтой-то счастливых браков не
видел. Верные, любящие жены - это такая редкость, которую нужно показывать в
музеумах... И что ужаснее всего, - обратился он к угрюмо потупившемуся
студенту, - что чем ласковее, предупредительнее жена, тем, значит, большую
гадость она мужу готовит.
- Моя жена не такая! - мрачно проворчал акцизный чиновник.
- Верю, - вежливо поклонился гость. - Я говорю вообще. Я на своем веку
знал мужей, которые говорили о женах, захлебываясь, со слезами на глазах, и
говорили тем самым людям, которые всего несколько часов назад держали их жен
в объятиях.
- Бог знает что вы такое говорите! - встревоженно воскликнул акцизный
Тюляпин.
- Уверяю вас! Однажды я снимал комнату в одной адвокатской семье. Жена
каждый день ласково уговаривала мужа пойти в клуб развлечься, так как,
говорила она, ей нездоровится и она ляжет поспать. А он, мол, заработался. И
при этом целовала его и говорила, что он свет ее жизни. А когда глупый муж
уходил в клуб или еще куда-нибудь, из комода выползал любовник (они их всюду
прячут), и они начинали целоваться самым настоящим образом. Я все это из-за
стены и слышал.
Акцизный Тюляпин сидел бледный, порывисто дыша... Он вспомнил, что жена
как раз сегодня назвала его светом ее жизни и уже несколько раз жалела его,
что он заработался. Он хотел сейчас же встать и побежать домой, но было
неловко.
Из столовой вышла, с заплаканными глазами, расстроенная жена
Казанлыкова и сказала, что ужин подан.
Унылое настроение немного рассеялось. Все встали и повеселевшей толпой
отправились в столовую.
Когда рюмки были налиты, одинокий господин встал и сказал:
- Позвольте предложить выпить за здоровье многоуважаемого именинника.
Дай Бог ему прожить еще лет десять - двенадцать и иметь кучу детей!
Тост особенного успеха не имел, но все выпили.
- Вторую рюмку, - торжественно заявил одинокий господин, - поднимаю за
вашего будущего первенца!
Будущая мать расцвела и бросила на одинокого господина такой взгляд,
который говорил, что за это она готова простить ему все предыдущее.
- Пью за вашего будущего сына! Правда, дети не всегда бывают
удачненькие. Я знал одного мальчика, который уже девяти лет воровал у отца
деньги и водку, и мне однажды показывали другого четырнадцатилетнего юнца,
который распорол вынянчившей его старухе живот и потом, когда его
арестовали, убил из револьвера двух городовых... Но все же...
- Закусите лучше, - посоветовал хозяин, нахмурившись. - Вот прелестная
семга, вот нежинские огурчики...
Гость, вежливо поблагодарив, придвинул невесте студента семгу и сказал:
- На днях одни мои знакомые отравились рыбным ядом. Купили тоже вот так
семги, поели...
- Я не хочу семги, - сказала девушка. - Дайте мне лучше колбасы.
- Пожалуйста, - почтительно придвинул гость колбасу. - Заражение
трихинами бывает гораздо реже, чем рыбным ядом. На днях, я читал, привозят
одну старуху в больницу, думали - туберкулез, а когда разрезали ее, увидели
клубок свиных трихин...
Акцизный чиновник, попрощавшись, вышел от Казанлыковых в тот момент,
когда одинокий господин тоже раскланялся, вежливо поблагодарил хозяев за
гостеприимство и теперь спускался по темной, еле освещенной парадной
лестнице.
Акцизный Тюляпин пил за ужином много, с какой-то странной, ужасной
методичностью. Теперь он до-гнал одинокого господина, схватил его за плечо
и, пошатываясь, сказал:
- Вы чего, черти вас разорви, каркали там насчет жен... Вот я сейчас
тресну вас этой палкой по черепу - будете вы знать, как такие разговоры
разговаривать.
Одинокий господин обернулся к нему и, съежившись, равнодушно сказал:
- У вас палка толстая, железная... Если вы ударите ею меня по голове,
то убьете. Мне-то ничего - я буду мертвый, - а вас схватят и сошлют в
Сибирь. Жена ваша обнищает и пойдет по миру, а вы не выдержите тяжелых
условий каторги и получите чахотку... Дети ваши разбредутся по свету,
сделаются жуликами, а когда о вашем преступлении узнает ваша мать, с ней
сделается разрыв сердца... Aга!
Ровно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего
подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за 9 часов работы - всего
два с полтиной!!! "Ну, что я с этой дрянью сделаю?.. - горько подумал
Пантелей, разглядывая на ладони два серебряных рубля и полтину медью... - И
жрать хочется, и выпить охота, и подметки к сапогам нужно подбросить, старые
- одна, вишь, дыра... Эх, ты жизнь наша раскаторжная!!" Зашел к знакомому
сапожнику: тот содрал полтора рубля за пару подметок.
- Есть ли на тебе крест-то? - саркастически осведомился Пантелей.
Крест, к удивлению ограбленного Пантелея, оказался на своем месте, под
блузой, на волосатой груди сапожника. "Ну, вот остался у меня рупь-целковый,
- со вздохом подумал Пантелей. - А что на него сделаешь? Эх!.." Пошел и
купил на целковый этот полфунта ветчины, коробочку шпрот, булку французскую,
полбутылки водки, бутылку пива и десяток папирос, - так разошелся, что от
всех капиталов только четыре копейки и осталось. И когда уселся бедняга
Пантелей за свой убогий ужин - так ему тяжко сделалось, так обидно, что чуть
не заплакал.
- За что же, за что... - шептали его дрожащие губы. - Почему богачи и
эксплуататоры пьют шампанское, ликеры, едят рябчиков и ананасы, а я, кроме
простой очищенной, да консервов, да ветчины - света Божьего не вижу... О,
если бы только мы, рабочий класс, завоевали себе свободу!.. То-то мы бы
пожили по-человечески!..
Однажды, весной 1920 года рабочий Пантелей Грымзин получил свою
поденную плату за вторник: всего 2700 рублей. "Что ж я с ними сделаю", -
горько подумал Пантелей, шевеля на ладони разноцветные бумажки. - И подметки
к сапогам нужно подбросить, и жрать, и выпить чего-нибудь - смерть хочется!"
Зашел Пантелей к сапожнику, сторговался за две тысячи триста и вышел на
улицу с четырьмя сиротливыми сторублевками. Купил фунт полубелого хлеба,
бутылку ситро, осталось 14 целковых... Приценился к десятку папирос, плюнул
и отошел. Дома нарезал хлеба, откупорил ситро, уселся за стол ужинать... и
так горько ему сделалось, что чуть не заплакал.
- Почему же, - шептали его дрожащие губы, - почему богачам все, а нам
ничего... Почему богач ест нежную розовую ветчину, объедается шпротами и
белыми булками, заливает себе горло настоящей водкой, пенистым пивом, курит
папиросы, а я, как пес какой, должен жевать черствый хлеб и тянуть
тошнотворное пойло на сахарине!.. Почему одним все, другим - ничего?.. Эх,
Пантелей, Пантелей... Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!.....
- Ну, вот, - кивнул головой гость. - Весьма возможно, что у вашего
милого мальчика дифтерит. Должен вас, впрочем, успокоить, что это, может
быть, не дифтерит. Может быть, это скарлатина. Вы говорите - вчера
покашливал? Гм... Если он не изолирован, то легко может заразить других
детей...
Бледная, как бумага, жена Фитилева открывала и закрывала рот, не находя
в себе силы вымолвить ни одного слова.
- Особенно вы не волнуйтесь, - благожелательно сказал гость. -
Скарлатина не всегда кончается смертельным исходом. Иногда она просто
отражается на ушном аппарате, кончается глухотой или - что, конечно, опаснее
- отзывается на легких.
- Куда вы? - с беспокойством спросила жена Казанлыкова, видя, что
госпожа Фитилева надевает дрожащими руками шляпу и, стиснув губы, колет себе
пальцы шляпной булавкой.
- Вы меня извините, дорогая, но... я страшно беспокоюсь. Вдруг...
это... с Сережей... что-нибудь неладное.
Забыв даже попрощаться, она хлопнула выходной дверью и исчезла.
Гость прихлебывал маленькими глотками чай с ромом и изредка посматривал
на сидевших против него студента Аничкина и его невесту.
- На каком вы факультете? - спросил он, ласково прищуривая левый глаз.
- На юридическом.
- Ага! Так, так... Я сам когда-то был в университете. Люблю молодежь.
Только юридический факультет - это невыгодная штука, извините меня за
откровенность.
- Почему?
- Да вот я вам скажу: учитесь вы, учитесь - целых четыре года. Кончили
(хорошо, если еще удастся кончить!)... И что же вы? Помощник присяжного
поверенного - без практики, или поступаете в управление железных дорог без
жалованья, в ожидании далекой ваканции на сорок рублей! Конечно, вы не
сделаете такой оплошности, чтобы жениться, но...
Студент сделал виноватое лицо и улыбнулся.
- Как раз я и женюсь. Вот - позвольте вам представить - моя невеста.
- Же-ни-тесь, - протянул одинокий господин грустно и многозначительно.
- Вот как! Ну, что же, сударыня... Желаю вам счастья и привольной богатой
жизни. Впрочем, мне случалось наблюдать, как живут женившиеся студенты:
комната в шестом этаже, больной ребенок за ширмой (обязательно больной - это
заметьте!), рано подурневшая от плохой жизни, худая, печальная жена,
посиневший от голодухи и неудач супруг... Конечно, есть счастливые
исключения в этих случаях: ребенок может помереть, а жена - сбежит с
каким-нибудь смазливым соседом, но это - увы! - бывает редко... Большей
частью муж однажды усылает жену в ломбард - якобы для того, чтобы заложить
последнее пальто, а сам прикрепит к крюку от зеркала ремень, да и тово...
В комнате было тихо.
Жених, съежившись, ушел в свой стул, а невеста упорно глядела на клетку
с птицей, и на ее глазах дрожали две неожиданные случайные слезинки, которые
порой быстро скатывались на волнующуюся грудь и сейчас же заменялись
новыми...
- Что вы, право, такое говорите, - криво усмехнулся бухгалтер
Казанлыков. - Поговорим о чем-нибудь веселом.
- В самом деле, - сказал акцизный чиновник Тюляпин. - Вы слишком мрачно
и односторонне смотрите на жизнь. Вот взять хотя бы меня - я женился по
любви и совершенно счастлив с женой. Положение у нас обеспеченное, и с женой
мы живем душа в душу... Она меня ни в чем не стесняет... Вот сегодня - у нее
болела голова, она не могла сюда прийти поздравить дорогого хозяина - и
все-таки настояла, чтобы я пошел...
Одинокий господин с сомнением качнул головой:
- Может быть... может быть... Но только я чтой-то счастливых браков не
видел. Верные, любящие жены - это такая редкость, которую нужно показывать в
музеумах... И что ужаснее всего, - обратился он к угрюмо потупившемуся
студенту, - что чем ласковее, предупредительнее жена, тем, значит, большую
гадость она мужу готовит.
- Моя жена не такая! - мрачно проворчал акцизный чиновник.
- Верю, - вежливо поклонился гость. - Я говорю вообще. Я на своем веку
знал мужей, которые говорили о женах, захлебываясь, со слезами на глазах, и
говорили тем самым людям, которые всего несколько часов назад держали их жен
в объятиях.
- Бог знает что вы такое говорите! - встревоженно воскликнул акцизный
Тюляпин.
- Уверяю вас! Однажды я снимал комнату в одной адвокатской семье. Жена
каждый день ласково уговаривала мужа пойти в клуб развлечься, так как,
говорила она, ей нездоровится и она ляжет поспать. А он, мол, заработался. И
при этом целовала его и говорила, что он свет ее жизни. А когда глупый муж
уходил в клуб или еще куда-нибудь, из комода выползал любовник (они их всюду
прячут), и они начинали целоваться самым настоящим образом. Я все это из-за
стены и слышал.
Акцизный Тюляпин сидел бледный, порывисто дыша... Он вспомнил, что жена
как раз сегодня назвала его светом ее жизни и уже несколько раз жалела его,
что он заработался. Он хотел сейчас же встать и побежать домой, но было
неловко.
Из столовой вышла, с заплаканными глазами, расстроенная жена
Казанлыкова и сказала, что ужин подан.
Унылое настроение немного рассеялось. Все встали и повеселевшей толпой
отправились в столовую.
Когда рюмки были налиты, одинокий господин встал и сказал:
- Позвольте предложить выпить за здоровье многоуважаемого именинника.
Дай Бог ему прожить еще лет десять - двенадцать и иметь кучу детей!
Тост особенного успеха не имел, но все выпили.
- Вторую рюмку, - торжественно заявил одинокий господин, - поднимаю за
вашего будущего первенца!
Будущая мать расцвела и бросила на одинокого господина такой взгляд,
который говорил, что за это она готова простить ему все предыдущее.
- Пью за вашего будущего сына! Правда, дети не всегда бывают
удачненькие. Я знал одного мальчика, который уже девяти лет воровал у отца
деньги и водку, и мне однажды показывали другого четырнадцатилетнего юнца,
который распорол вынянчившей его старухе живот и потом, когда его
арестовали, убил из револьвера двух городовых... Но все же...
- Закусите лучше, - посоветовал хозяин, нахмурившись. - Вот прелестная
семга, вот нежинские огурчики...
Гость, вежливо поблагодарив, придвинул невесте студента семгу и сказал:
- На днях одни мои знакомые отравились рыбным ядом. Купили тоже вот так
семги, поели...
- Я не хочу семги, - сказала девушка. - Дайте мне лучше колбасы.
- Пожалуйста, - почтительно придвинул гость колбасу. - Заражение
трихинами бывает гораздо реже, чем рыбным ядом. На днях, я читал, привозят
одну старуху в больницу, думали - туберкулез, а когда разрезали ее, увидели
клубок свиных трихин...
Акцизный чиновник, попрощавшись, вышел от Казанлыковых в тот момент,
когда одинокий господин тоже раскланялся, вежливо поблагодарил хозяев за
гостеприимство и теперь спускался по темной, еле освещенной парадной
лестнице.
Акцизный Тюляпин пил за ужином много, с какой-то странной, ужасной
методичностью. Теперь он до-гнал одинокого господина, схватил его за плечо
и, пошатываясь, сказал:
- Вы чего, черти вас разорви, каркали там насчет жен... Вот я сейчас
тресну вас этой палкой по черепу - будете вы знать, как такие разговоры
разговаривать.
Одинокий господин обернулся к нему и, съежившись, равнодушно сказал:
- У вас палка толстая, железная... Если вы ударите ею меня по голове,
то убьете. Мне-то ничего - я буду мертвый, - а вас схватят и сошлют в
Сибирь. Жена ваша обнищает и пойдет по миру, а вы не выдержите тяжелых
условий каторги и получите чахотку... Дети ваши разбредутся по свету,
сделаются жуликами, а когда о вашем преступлении узнает ваша мать, с ней
сделается разрыв сердца... Aга!
Ровно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего
подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за 9 часов работы - всего
два с полтиной!!! "Ну, что я с этой дрянью сделаю?.. - горько подумал
Пантелей, разглядывая на ладони два серебряных рубля и полтину медью... - И
жрать хочется, и выпить охота, и подметки к сапогам нужно подбросить, старые
- одна, вишь, дыра... Эх, ты жизнь наша раскаторжная!!" Зашел к знакомому
сапожнику: тот содрал полтора рубля за пару подметок.
- Есть ли на тебе крест-то? - саркастически осведомился Пантелей.
Крест, к удивлению ограбленного Пантелея, оказался на своем месте, под
блузой, на волосатой груди сапожника. "Ну, вот остался у меня рупь-целковый,
- со вздохом подумал Пантелей. - А что на него сделаешь? Эх!.." Пошел и
купил на целковый этот полфунта ветчины, коробочку шпрот, булку французскую,
полбутылки водки, бутылку пива и десяток папирос, - так разошелся, что от
всех капиталов только четыре копейки и осталось. И когда уселся бедняга
Пантелей за свой убогий ужин - так ему тяжко сделалось, так обидно, что чуть
не заплакал.
- За что же, за что... - шептали его дрожащие губы. - Почему богачи и
эксплуататоры пьют шампанское, ликеры, едят рябчиков и ананасы, а я, кроме
простой очищенной, да консервов, да ветчины - света Божьего не вижу... О,
если бы только мы, рабочий класс, завоевали себе свободу!.. То-то мы бы
пожили по-человечески!..
Однажды, весной 1920 года рабочий Пантелей Грымзин получил свою
поденную плату за вторник: всего 2700 рублей. "Что ж я с ними сделаю", -
горько подумал Пантелей, шевеля на ладони разноцветные бумажки. - И подметки
к сапогам нужно подбросить, и жрать, и выпить чего-нибудь - смерть хочется!"
Зашел Пантелей к сапожнику, сторговался за две тысячи триста и вышел на
улицу с четырьмя сиротливыми сторублевками. Купил фунт полубелого хлеба,
бутылку ситро, осталось 14 целковых... Приценился к десятку папирос, плюнул
и отошел. Дома нарезал хлеба, откупорил ситро, уселся за стол ужинать... и
так горько ему сделалось, что чуть не заплакал.
- Почему же, - шептали его дрожащие губы, - почему богачам все, а нам
ничего... Почему богач ест нежную розовую ветчину, объедается шпротами и
белыми булками, заливает себе горло настоящей водкой, пенистым пивом, курит
папиросы, а я, как пес какой, должен жевать черствый хлеб и тянуть
тошнотворное пойло на сахарине!.. Почему одним все, другим - ничего?.. Эх,
Пантелей, Пантелей... Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!.....