может управлять Отражениями.
Моя борода выросла до груди и волосы тоже стали длинными. Сначала я все
время был голоден, но вскоре аппетит у меня пропал. Иногда я вставал слишком
резко, и у меня кружилась голова. Я все еще мог видеть, но только в своих
кошмарных снах, и тем мне становилось горше, когда я просыпался. Однако,
позже, я почти начал забывать события, которые привели к моей слепоте. Я
смотрел на них со стороны, как будто они произошли не со мной, а с
посторонним мне человеком.
Я очень много потерял в весе. Я мог представить сам себя, изможденного
и худого. Я не мог даже плакать, хотя я чувствовал несколько раз, что мне
хочется это сделать. Что-то было не в порядке с моими слезными протоками.
Это было страшно -- что человека можно довести до такого состояния.
Затем, однажды, в дверь тихо-тихо поскреблись. Я не обратил на это
никакого внимания. Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.
Затем я услышал, как мое имя прошептали вопросительным тоном. Я пересек
камеру.
-- Да? -- ответил я.
-- Это я, Рейн, -- ответили за дверью. -- Как вы там?
На это я рассмеялся.
-- Прекрасно! Ох, лучше не придумаешь. Бифштексы с шампанским каждую
ночь и куча девушек! Боже! Ну и вопросы ты задаешь!
-- Простите, что я ничего не могу сделать для вас, -- ответил он, и я
почувствовал боль в его голосе.
-- Знаю, -- ответил я.
-- Если бы я мог, а бы сделал все.
-- И это я знаю.
-- Я тут кое-что принес. Возьмите.
Маленькое окошко внизу двери скрипнуло, открываясь.
-- Что здесь?
-- Чистая одежда, еда, две бутылки вина, сигареты и много коробков
спичек.
Голос мой сел от волнения, в горле пересохло.
-- Спасибо, добрый Рейн. Как тебе удалось все это?
-- Я знаю стражника, который стоит на часах в эту смену. Он будет
молчать. Он слишком многим мне обязан.
-- Смотри, как бы ему не пришло в голову заплатить все долги сразу
простым доносом, -- предостерег я. -- Так что, хотя я и очень тебе
благодарен, лучше больше так не делай. Можно не говорить, что все, могущее
тебя выдать, я уничтожу.
-- Как бы я хотел, чтобы все случилось наоборот, Корвин.
-- Присоединяюсь к этому мнению. Спасибо, что подумал обо мне, когда
это запрещено было делать.
-- Ну, это как раз было легко.
-- Сколько времени я пробыл здесь?
-- Четыре месяца и десять дней.
-- Что нового в Эмбере?
-- Эрик правит, вот и все.
-- Где Джулиан?
-- Отослан обратно с войсками в Арденнский Лес.
-- Почему?
-- Что-то странное проникает к нам из Отражений все последнее время.
-- Вот как? Понятно. А что Каин?
-- Он все еще в Эмбере, ублажает себя как может. В основном пьет и
развлекается с женщинами.
-- А Жерер?
-- Он -- адмирал всего флота.
Я вздохнул в некотором роде с облегчением. Признаться, я боялся, что
то, что он ушел во время битвы в южные воды, навлечет на него немилость
Эрика.
-- А что стало с Рэндомом?
-- Он пленник, но в собственных апартаментах.
-- Что? Его взяли в плен?
-- Да. Из Лабиринта в Рэмбе он появился с арбалетом прямо здесь и успел
ранить Эрика прежде, чем его схватили. Его не убили, так как он женат на
дворянке из Рэмбы, а Эрик хочет сделать предложение Мойре стать его
королевой. Это слухи, конечно. Вы ведь ей очень нравились, это правда?
-- В какой-то степени. Откуда ты знаешь?
-- Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось
поговорить с ним несколько минут. Леди Виаль, которая заявила, что она его
жена, попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не
уверен, что ей на это ответить.
Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился
всему происходящему.
-- Как давно это все случилось?
-- Тридцать четыре дня тому назад. И именно тогда появился Рэндом.
Неделей позже Виаль подала прошение.
-- Она, должно быть, странная женщина, если любит Рэндома.
-- Я тоже так считаю. Никогда даже представить себе не мог более
неподходящей пары.
-- Если увидишь его снова, передай ему мой привет и мои сожаления.
-- Хорошо.
-- Как поживают мои сестры?
-- Дейдра и Льювилла остались в Рэмбе. Леди Флоримель наслаждается
милостями Эрика и одна из первых дам нашего двора. Я не знаю, где Фиона.
-- А что-нибудь было слышно о Блейзе? Хотя я уверен, что он погиб.
-- Наверное, погиб. Хотя тело его так и никогда и не было обнаружено.
-- А Бенедикт?
-- О нем так ничего и не было слышно.
-- Брандт?
-- Тоже ничего.
-- Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всех родственниках. А
ты написал новые баллады?
-- Нет. Я все еще работаю над "Осадой Эмбера", но в любом случае это
будет подпольная литература, даже если мне удастся ее написать.
Я протянул руку через крошечное отверстие внизу двери.
-- Я хочу пожать тебе руку, -- сказал я и почувствовал, как его рука
коснулась моей. -- Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо.
Глупо рисковать гневом Эрика.
Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.
Я нашел его пакет с пищей и набил желудок мясом -- самой сытной пищей,
которая там была. Мясо я заедал огромными количествами хлеба, и только тут
понял, что почти забыл, какой вкусной может быть пища. Затем меня стало
клонить в сон, и я уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и, проснувшись,
я открыл бутылку вина.
В моем ослабленном состоянии мне много не надо было, чтобы захмелеть. Я
закурил сигарету, уселся на матрац, облокотился о стену и расслабился.
Я помнил Рейна совсем мальчиком. К тому времени я был уже взрослым, а
он был кандидатом на место придворного шута. Тощий умный паренек. Люди
издевались над ним слишком много, включая и меня. Но я писал музыку, сочинял
баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы
уже пели на два голоса, и спустя совсем немного времени я полюбил его, и мы
стали работать вместе, создавая произведения искусства. Он был неуклюж,
почти бездарен, но я чувствовал в глубине души раскаяние за то, как
обращался с ним раньше, поэтому я фальшиво хвалил его, когда только мог, да
и к тому же научил его владеть шпагой. Я никогда не жалел об этом, да и он,
по-моему, тоже. Через некоторое время он стал придворным менестрелем Эмбера.
Все это время я называл его своим пажом, и, когда началась война против
Темных Сил из Отражения Вейрмонкен, я сделал его своим сквайром, и мы
воевали вместе. Я посвятил его в рыцари на поле сражения при Джонс Фолс, и
он заслужил это посвящение. После этого он продолжал писать и сочинять
музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет его одежд был малиновый, а слова
-- золотыми. Я любил его как двух-трех своих друзей в Эмбере. Правда, я
никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня.
Я сделал еще несколько глотков вина и закурил вторую сигарету в его
честь, чтобы отпраздновать это событие. Он был хорошим человеком. Я подумал,
долго ли он продержится при этом дворе?
Окурки (и через некоторое время пустые бутылки) я выкинул в дыру
уборной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь случайно увидел, что я "развлекаюсь",
если вдруг неожиданно нагрянет обыск. Я с'ел все, что он мне принес, и я
почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я
оставил последнюю бутылку вина про запас, на тот случай, когда мне захочется
напиться и все позабыть хоть на время.
После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять
втянулся в круг своих прежних действий. Я надеялся, что Эрик просто не может
измерить тех сил, которыми мы все обладали. Он был королем в Эмбере, это
верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня
был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой
ничтожный и все же существующий, что он не позволил мне сойти с ума тогда,
когда весь я был одно сплошное отчаяние.
Хотя, может быть, я сошел с ума на некоторое время, не знаю. Многие те
дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог
знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом
думать.
Бедные доктора, не существует ни одного из вас, который мог бы лечить
нашу семью.
Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал
очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысинных лапок по соломе,
отдаленные стоны других узников, эхо от шагов стражников, приносящих пищу.
По таким звукам я научился с точностью распознавать расстояние и
направление. Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но об этом я
старался не думать.
Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры, здесь
был еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я
задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы с
тех пор, как мою бы смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой
уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет на ум
проверить, жив ли еще узник? Ответ на этот вопрос мог быть для меня очень
важен.
Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь
попытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.
Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивляясь искушению так долго,
как мог, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет. Я вскрыл ее и
закурил. У меня был блок Салема, и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести
двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, сколько уходит на одну сигарету,
и у меня получилось семь минут. Значит, в общей сложности получалось 1540
минут чистого курения, или 25 часов 40 минут. Я был уверен, что перерыв
между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее полтора. Скажем,
полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходит от шести до восьми часов в
день. Значит, 16-18 часов я бодрствовал, и, значит, за день я выкуривал
10-12 сигарет. А значит, со времени визита Рейна прошло около трех недель.
Он сказал мне, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, и,
следовательно, уже будет пять месяцев.
Я берег свою последнюю пачку, как мать ребенка, наслаждаясь каждой
сигаретой, как любовью женщины. Когда сигареты кончились, у меня даже
наступила депрессия. Затем опять прошло очень много времени. Я все время
думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем?
Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не
спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня
действительно забудут в Эмбере, хотя и по королевскому велению? Никогда,
решил я.
А как другие мои братья? Почему ни один из них не установил со мной
связь? Ведь так легко было вытащить мою карту и прервать приговор Эрика.
Однако этого никто не сделал.
Я долгое время думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что
она делала? Думала ли обо мне? Наверно нет. Может, она была сейчас
любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним когда-нибудь обо
мне? Тоже, наверное, нет. А как мои сестры? Забудь их. Все они ведьмы.
Я уже был слепым раньше. И случилось это при вспышке пороха на
Отражении Земли. Но это продолжалось всего месяц, и потом мое зрение
вернулось ко мне. Эрик же, когда отдавал свой приказ, имел в виду постоянную
слепоту. Я все еще потел и дрожал, и иногда просыпался с криком, когда
вспоминал картину раскаленного железа, спускающегося ко мне, висящего перед
моими глазами, дотрагивающегося до них!... Я застонал и продолжал мерить
свою камеру шагами.
Я абсолютно ничего не мог сделать. И это было самое ужасное из всего,
что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как человеческий зародыш в
утробе матери. Родиться вновь с прежним зрением и возможностью удовлетворить
свою ярость -- за это я бы продал душу. Даже если бы зрение вернулось ко мне
на час, но чтобы у меня в руке вновь была шпага для решительной дуэли с моим
братом.
Я лег на матрац и заснул. Когда я проснулся, у двери стояла пища, и я
поел, а потом вновь принялся мерить камеру шагами. Мои ногти на руках и
ногах отросли до безобразия. Борода опустилась ниже пояса, а волосы все
время попадали в глаза. Я чувствовал себя грязным, и все мое тело чесалось
непрерывно. Я не знал даже, бегают ли по мне вши.
То, что принца Эмбера возможно было довести до такого состояния,
вызвало в моей душе ужасную бурю гнева. Я привык о нас думать, как о
несокрушимых и вечных созданиях, чистых, холодных, жестких, как
отшлифованный бриллиант, таких как были наши изображения на картах. Как
выяснилось, это было не так. По крайней мере, мы были такими же, как и
остальные люди, разве что с большим запасом прочности.
Я играл сам с собой в уме, я рассказывал сам себе всевозможные истории,
я вспоминал самые приятные минуты своей жизни, а их было немало. Я вспоминал
волю: ветер, дождь, снег, летнее тепло и холодные весенние ветерки. На
Отражении Земли у меня был свой небольшой самолет, и я наслаждался чувством
полета. Я вспоминал сверкающую панораму цвета и расстояния, кажущиеся сверху
миниатюрными города, широкий голубой разлет неба. Я вспоминал женщин,
которых любил, вечеринки, военные учения и битвы, и когда все мои
воспоминания подобного рода кончались и мне не о чем было больше думать,
только тогда начинал я вновь думать об Эмбере.
Однажды, когда я думал о нем, мои слезные протоки неожиданно начали
вновь функционировать, и я заплакал. После непередаваемого количества
ушедшего времени, заполненного провалами, темнотой и сном, я услышал шаги,
замершие у двери моей камеры, и я услышал, как в замке поворачивается ключ.
Прошло так много времени с последнего визита ко мне Рейна, что я уже
забыл и вкус сигарет, и запах вина. Я не мог точно знать, сколько времени
прошло, но чувствовал, что очень много.
В коридоре было двое людей. Я мог слышать это по их шагам даже до того,
как услышал их голоса.
Один голос я узнал. Дверь распахнулась, и Джулиан произнес мое имя. Я
не ответил ему сразу, и он повторил:
-- Корвин? Поди сюда.
Так как особого выбора у меня не было, я выпрямился и подошел к нему. Я
остановился, поняв, что нахожусь совсем рядом.
-- Чего ты хочешь? -- спросил я.
-- Пойдем со мной, -- и он взял меня за руку.
Мы пошли по коридору, и он шел молча, и будь я проклят, если бы
заговорил первым или задал бы ему какой-нибудь вопрос.
Судя по звукам наших шагов, мы вошли в большой зал. Вскоре после этого
он повел меня наверх по лестнице. Все вверх и вверх, и в конечном итоге мы
оказались в самом дворце.
Меня привели в комнату и усадили на стул. Парикмахер залязгал
ножницами, подрезая мою бороду и волосы. Я не узнал его голоса, когда он
спросил, предпочитаю я просто подстричь бороду или побриться.
-- Брей, -- ответил я, а маникюрша принялась работать над моими ногтями
на руках и ногах.
Затем меня вымыли и, после ванной, помогли облачиться в свежие одежды.
Они свободно висели на мне. Я ведь здорово похудел, но совершенно забыл об
этом. Зтем меня провели в другое помещение, в котором звучала музыка, вкусно
пахло, слышались звуки голосов и веселый смех. Я узнал эту комнату: столовая
замка.
Голоса стали звучать как будто тише, когда Джулиан ввел и усадил меня.
Я сидел, когда прозвучали звуки труб, при которых меня силой заставили
подняться. Я услышал, как был провозглашен тост:
-- За Эрика Первого, короля Эмбера! Долго живи, король!
Я не стал за это пить, но этого, казалось, никто не заметил. Тост
произнес голос Каина, откуда-то из глубины зала.
Я ел столько, сколько в меня могло вместиться, потому что это была
лучшая трапеза, которую мне предложили с того самого дня Коронации. Из
застольных бесед я понял, что сегодня как раз исполняется годовщина того
дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.
Никто не разговаривал со мной, и я ни к кому не обращался. Я
присутствовал всего лишь как дух. Чтобы унизить меня, чтобы показать пример
моим братьям, вот для чего, несомненно, был приведен я сюда. И каждому было
велено забыть меня.
Пиршинство продолжалось далеко за полночь. Кто-то все время подливал
мне вина, чтобы было по крайней мере утешительно, и я сидел, чуть развалясь,
и слушал музыку, под которую танцевали.
К этому времени столы убрали, а меня усадили в уголок.
Я напился как сапожник, и наутро меня полутащили, полунесли обратно до
камеры, когда все уже закончилось и помещение начали убирать. Единственное,
о чем я жалел, что напился все же не до такой степени, чтобы вытошнить на
пол или на чей-нибудь нарядный костюм.
Так закончился для меня первый год тьмы.
Я не наскучу вам ненужными повторами. Второй год моего заточения был
таким же, как и первый, и с тем же финалом. В этот второй год Рейн ходил ко
мне дважды, принося по полной корзине вкусной еды и целые ворохи новостей.
Оба раза я запрещал ему приходить ко мне снова. В третий год он спускался ко
мне шесть раз, через каждый месяц, и каждый раз я говорил ему, чтобы он
этого больше не делал, с'едал все, что он приносил, и выслушивал новости.
Что-то плохое происходило в Эмбере. Странные ЧУДОВИЩА шли из Отражений,
устраивали над всеми насилия, пытались проникнуть дальше. Их, конечно,
уничтожали. Эрик все еще пытался понять, почему все так могло произойти. Я
не упомянул своего проклятия, хотя значительно позже убедился, что был прав
в своем предположении.
Рэндом, как и я, все еще был пленником. Его жена ВСЕ-ТАКИ
присоединилась к нему. Положение остальных моих братьев и сестер осталось
неизменным. С этим подошел я к третьей годовщине коронации, и это заставило
меня вновь начать жить. Это...
Это! Однажды мне показалось, что это произошло, и такие чувства
вспыхнули у меня в груди, что я немедленно открыл бутылку вина, принесенного
Рейном, и распечатал последнюю пачку сигарет, которые хранил про запас.
Я курил сигареты, прихлебывал вино и наслаждался чувством, что все-таки
я победил Эрика. Если бы он обнаружил, что произошло, я уверен, это было бы
для меня смертельно. Но я знал, что он ничего даже не подозревает.
Поэтому я радовался, курил, пил и веселился в свете того, что
произошло.
Да, в СВЕТЕ. Справа от себя я обнаружил какие-то полосы света.
Попробуйте вспомнить: я проснулся в госпитале и узнал, что оправился
слишком быстро. Ясно?
Я вылечиваюсь быстрее, чем другие. Все лорды и леди Эмбера имеют это
свойство в большей или меньшей степени. Я выжил в чуму, я выжил в походе на
Москву...
Я регенерирую быстрее и лучше, чем кто бы то ни был из всех, кого я
знал. Наполеон когда-то обратил на это свое внимание. Так же, как и генерал
Мак-Артур. С нервными тканями это заняло у меня немного больше, вот и все.
Зрение возвращалось ко мне -- вот что это значило -- это чудесное пятно
справа от меня.
Я вырастил себе новые глаза -- сказали мне мои пальцы. У меня заняло
это более двух лет, но я сделал это. Это был тот самый один шанс из
миллиона, о котором я упоминал раньше, та самая способность, которой хорошо
не владел даже Эрик, потому что силы членов семьи проявляются разными
путями. Я был полностью парализован в результате перелома позвоночника во
время франко-прусской войны. Через два года все прошло. У меня была надежда
-- дикая, я это признаю, -- что у меня получится то, что получилось, что мне
удастся вырастить новые глаза, не смотря на то, что глазные орбиты были
выжжены. И я оказался прав. Зрение медленно возвращалось ко мне, глаза
казались нетронутыми.
Сколько же времени осталось до следующей годовщины коронации Эрика? Я
перестал мерить камеру шагами, и сердце мое забилось сильнее. Как только
кто-нибудь заметит, что у меня вновь есть глаза, я тут же лишусь их вновь.
Следовательно, мне надо убежать из тюрьмы, пока не минет трех лет. Как?
До сих пор я не придавал большого значения побегу и не думал о нем,
потому что если бы я и нашел способ выбраться из камеры, мне никогда не
удалось бы уйти из Эмбера и даже из дворца -- без глаз, без помощи, которой
мне не от кого ожидать. Теперь же...
Дверь в мою камеру была большой, тяжелой и обита медью, с крохотным
зарешеченным квадратом на уровне пяти футов для того, чтобы можно было
смотреть, жив я или умер, если , конечно, кому-нибудь было до этого дело.
Если бы даже удалось высадить эту решетку, сразу было видно, что я не мог
высунуть руку настолько, чтобы добраться до замка. В нижнем же конце двери
были маленькие воротца, через которые подавалась пища. Больше в этой двери
ничего не было. Петли были либо снаружи, либо между дверью и косяком, в этом
я не был уверен. В любом случае, я не мог до них добраться. Ни окон, ни
других дверей не было.
Я был все еще как слепой, потому что слабый свет проникал ко мне только
через это зарешеченное оконце. К тому же я знал, что зрение еще не вернулось
ко мне полностью. До этого еще было далеко. Да и с полным зрением в моей
камере было непроницаемо темно. Я знал это, так как хорошо знал темницы
Эмбера.
Я закурил сигарету и вновь стал ходить по камере, думая о тех вещах,
которые имелись в моем распоряжении, с точки зрения приспособления для
побега. У меня была своя одежда, спальный матрац и сколько угодно мокрой,
затхлой соломы. У меня также были спички, но я быстро отверг мысль о поджоге
соломы и устройстве пожара. Я сомневался, и не без основания, что если я это
сделаю, кто-нибудь придет спасать меня. Скорее всего, стражник подойдет к
двери и посмеется, если вообще соизволит подойти. У меня также была ложка,
которую я украл на прошлом банкете. Я хотел сначала стянуть нож, но Джулиан
поймал меня на месте преступления и выхватил его из моих рук. Он, однако, не
знал, что это была уже моя вторая попытка. У меня в ботинок уже была
запихнута ложка. Так на что она могла мне пригодиться? Я слышал рассказы об
узниках, которые прокапывали себе подземные ходы из камер самыми нелепыми
предметами, такими, как, например, поясная пряжка, которой я не имел, и тому
подобное. Но у меня не было времени на подвиги графа Монте-Кристо. Я должен
был убежать в течение нескольких месяцев, иначе мои новые глаза мне были не
нужны.
Дверь в основном была сделана из дуба. Она была обтянута четырьмя
металлическими полосами. Одна полоса шла по самому верху, другая -- по низу,
над воротцами, в которые просовывали пищу, а две остальные шли
перпендикулярно сверху вниз, проходя по обе стороны зарешеченного квадрата
-- оконца в фут размером. Дверь открывалась наружу, это я знал, и замок ее
был слева от меня. Память услужливо подсказала мне, что толщина ее была два
дюйма, и я помнил, в каком месте находится замок, что я подтвердил опытным
путем, налегая на дверь и чувствуя ее напряжение в нужном месте. Я знал, что
дверь эта была также задвинута на крепкие засовы снаружи, но об этом можно
было подумать и позже. Может быть, мне удастся выдвинуть засов, просунув
ручку ложки вверх, между краем двери и косяком.
Я придвинул матрац и встал на него на колени, ручкой ложки очертив
квадрат в том месте, где находился замок. Я работал до тех пор, пока рука у
меня не стала отваливаться от усталости, наверное, несколько часов. Затем я
потрогал пальцами поверхность дерева. Я добился немногого, но ведь это было
только начало. Я взял ложку в левую руку и продолжал работать, пока только
мог.
Я все время жил надеждой, что скоро появится Рейн, я был уверен, что
мне удастся уговорить его отдать мне кинжал, если я буду достаточно
настойчив. Однако он все не появлялся. Я работал день за днем, не покладая
рук, пока не вгрызся в дерево на полдюйма. Каждый раз, когда я слышал шаги
стражника, я убирал матрац на прежнее место в дальний угол и ложился на него
к двери спиной. Когда он проходил, я возобновлял работу. Затем мне пришлось
прервать работу, как мне не хотелось этого делать. Хоть я и заворачивал руки
в разорванную ткань одежды, они все равно покрылись пузырями, которые
полопались, и в конце концов я стер их до крови. Пришлось сделать перерыв,
пока раны не зажили. Я решил посвятить это время отдыха составлению планов
на будущее, после того, как мне удастся мой побег.
Когда я прорублю дверь, я подниму засов. Шум от его падения, конечно,
привлечет стражников. Но к тому времени меня не будет в камере. Пара хороших
ударов, и тот квадрат, который я выпиливал, упадет наружу вместе с замком --
пусть он там остается. Тогда дверь откроется, и я буду лицом к лицу со
стражником. Он будет вооружен, а я буду безоружен. Мне придется его убить.
Может, он будет очень самонадеян, зная, что я слеп. С другой стороны,
он будет немного бояться, вспоминая ту битву, когда я вошел в Эмбер. В любом
случае он умрет. И тогда я буду вооружен. Я схватил себя левой рукой за
правый бицепс и напряг мускулы. Боже! Я весь высох! Как бы там ни было, во
мне текла кровь принцев Эмбера, и я чувствовал, что даже в таком состоянии я
могу убить любого обычного человека. Может быть, я и тешил самого себя, но
мне придется испытать это на деле.
Затем, если мне это удастся, то ничто не остановит меня со шпагой в
руке от того, чтобы добраться до Лабиринта. Я пройду Лабиринт, а добравшись
до центра, перемещусь в любое Отражение, которое найду нужным. Там я залечу
раны и соберусь с силами, и в следующий раз не поступлю так опрометчиво и не
буду торопиться. Если это даже займет у меня сто лет, я все подготовлю как
следует, на сто процентов, прежде чем напасть на Эмбер снова. Ведь, в конце
концов, формально я был здесь королем. Разве я не короновал сам себя в
присутствии всех, прежде чем это успел сделать Эрик? Этой линии я и буду
держаться, идя в бой за трон! Если бы только не было невозможным уйти в
Отражение прямо из Эмбера! Тогда мне не пришлось бы возиться с Лабиринтом.
Но мой Эмбер -- центр всего, и из него не так-то просто уйти.
Моя борода выросла до груди и волосы тоже стали длинными. Сначала я все
время был голоден, но вскоре аппетит у меня пропал. Иногда я вставал слишком
резко, и у меня кружилась голова. Я все еще мог видеть, но только в своих
кошмарных снах, и тем мне становилось горше, когда я просыпался. Однако,
позже, я почти начал забывать события, которые привели к моей слепоте. Я
смотрел на них со стороны, как будто они произошли не со мной, а с
посторонним мне человеком.
Я очень много потерял в весе. Я мог представить сам себя, изможденного
и худого. Я не мог даже плакать, хотя я чувствовал несколько раз, что мне
хочется это сделать. Что-то было не в порядке с моими слезными протоками.
Это было страшно -- что человека можно довести до такого состояния.
Затем, однажды, в дверь тихо-тихо поскреблись. Я не обратил на это
никакого внимания. Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.
Затем я услышал, как мое имя прошептали вопросительным тоном. Я пересек
камеру.
-- Да? -- ответил я.
-- Это я, Рейн, -- ответили за дверью. -- Как вы там?
На это я рассмеялся.
-- Прекрасно! Ох, лучше не придумаешь. Бифштексы с шампанским каждую
ночь и куча девушек! Боже! Ну и вопросы ты задаешь!
-- Простите, что я ничего не могу сделать для вас, -- ответил он, и я
почувствовал боль в его голосе.
-- Знаю, -- ответил я.
-- Если бы я мог, а бы сделал все.
-- И это я знаю.
-- Я тут кое-что принес. Возьмите.
Маленькое окошко внизу двери скрипнуло, открываясь.
-- Что здесь?
-- Чистая одежда, еда, две бутылки вина, сигареты и много коробков
спичек.
Голос мой сел от волнения, в горле пересохло.
-- Спасибо, добрый Рейн. Как тебе удалось все это?
-- Я знаю стражника, который стоит на часах в эту смену. Он будет
молчать. Он слишком многим мне обязан.
-- Смотри, как бы ему не пришло в голову заплатить все долги сразу
простым доносом, -- предостерег я. -- Так что, хотя я и очень тебе
благодарен, лучше больше так не делай. Можно не говорить, что все, могущее
тебя выдать, я уничтожу.
-- Как бы я хотел, чтобы все случилось наоборот, Корвин.
-- Присоединяюсь к этому мнению. Спасибо, что подумал обо мне, когда
это запрещено было делать.
-- Ну, это как раз было легко.
-- Сколько времени я пробыл здесь?
-- Четыре месяца и десять дней.
-- Что нового в Эмбере?
-- Эрик правит, вот и все.
-- Где Джулиан?
-- Отослан обратно с войсками в Арденнский Лес.
-- Почему?
-- Что-то странное проникает к нам из Отражений все последнее время.
-- Вот как? Понятно. А что Каин?
-- Он все еще в Эмбере, ублажает себя как может. В основном пьет и
развлекается с женщинами.
-- А Жерер?
-- Он -- адмирал всего флота.
Я вздохнул в некотором роде с облегчением. Признаться, я боялся, что
то, что он ушел во время битвы в южные воды, навлечет на него немилость
Эрика.
-- А что стало с Рэндомом?
-- Он пленник, но в собственных апартаментах.
-- Что? Его взяли в плен?
-- Да. Из Лабиринта в Рэмбе он появился с арбалетом прямо здесь и успел
ранить Эрика прежде, чем его схватили. Его не убили, так как он женат на
дворянке из Рэмбы, а Эрик хочет сделать предложение Мойре стать его
королевой. Это слухи, конечно. Вы ведь ей очень нравились, это правда?
-- В какой-то степени. Откуда ты знаешь?
-- Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось
поговорить с ним несколько минут. Леди Виаль, которая заявила, что она его
жена, попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не
уверен, что ей на это ответить.
Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился
всему происходящему.
-- Как давно это все случилось?
-- Тридцать четыре дня тому назад. И именно тогда появился Рэндом.
Неделей позже Виаль подала прошение.
-- Она, должно быть, странная женщина, если любит Рэндома.
-- Я тоже так считаю. Никогда даже представить себе не мог более
неподходящей пары.
-- Если увидишь его снова, передай ему мой привет и мои сожаления.
-- Хорошо.
-- Как поживают мои сестры?
-- Дейдра и Льювилла остались в Рэмбе. Леди Флоримель наслаждается
милостями Эрика и одна из первых дам нашего двора. Я не знаю, где Фиона.
-- А что-нибудь было слышно о Блейзе? Хотя я уверен, что он погиб.
-- Наверное, погиб. Хотя тело его так и никогда и не было обнаружено.
-- А Бенедикт?
-- О нем так ничего и не было слышно.
-- Брандт?
-- Тоже ничего.
-- Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всех родственниках. А
ты написал новые баллады?
-- Нет. Я все еще работаю над "Осадой Эмбера", но в любом случае это
будет подпольная литература, даже если мне удастся ее написать.
Я протянул руку через крошечное отверстие внизу двери.
-- Я хочу пожать тебе руку, -- сказал я и почувствовал, как его рука
коснулась моей. -- Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо.
Глупо рисковать гневом Эрика.
Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.
Я нашел его пакет с пищей и набил желудок мясом -- самой сытной пищей,
которая там была. Мясо я заедал огромными количествами хлеба, и только тут
понял, что почти забыл, какой вкусной может быть пища. Затем меня стало
клонить в сон, и я уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и, проснувшись,
я открыл бутылку вина.
В моем ослабленном состоянии мне много не надо было, чтобы захмелеть. Я
закурил сигарету, уселся на матрац, облокотился о стену и расслабился.
Я помнил Рейна совсем мальчиком. К тому времени я был уже взрослым, а
он был кандидатом на место придворного шута. Тощий умный паренек. Люди
издевались над ним слишком много, включая и меня. Но я писал музыку, сочинял
баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы
уже пели на два голоса, и спустя совсем немного времени я полюбил его, и мы
стали работать вместе, создавая произведения искусства. Он был неуклюж,
почти бездарен, но я чувствовал в глубине души раскаяние за то, как
обращался с ним раньше, поэтому я фальшиво хвалил его, когда только мог, да
и к тому же научил его владеть шпагой. Я никогда не жалел об этом, да и он,
по-моему, тоже. Через некоторое время он стал придворным менестрелем Эмбера.
Все это время я называл его своим пажом, и, когда началась война против
Темных Сил из Отражения Вейрмонкен, я сделал его своим сквайром, и мы
воевали вместе. Я посвятил его в рыцари на поле сражения при Джонс Фолс, и
он заслужил это посвящение. После этого он продолжал писать и сочинять
музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет его одежд был малиновый, а слова
-- золотыми. Я любил его как двух-трех своих друзей в Эмбере. Правда, я
никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня.
Я сделал еще несколько глотков вина и закурил вторую сигарету в его
честь, чтобы отпраздновать это событие. Он был хорошим человеком. Я подумал,
долго ли он продержится при этом дворе?
Окурки (и через некоторое время пустые бутылки) я выкинул в дыру
уборной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь случайно увидел, что я "развлекаюсь",
если вдруг неожиданно нагрянет обыск. Я с'ел все, что он мне принес, и я
почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я
оставил последнюю бутылку вина про запас, на тот случай, когда мне захочется
напиться и все позабыть хоть на время.
После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять
втянулся в круг своих прежних действий. Я надеялся, что Эрик просто не может
измерить тех сил, которыми мы все обладали. Он был королем в Эмбере, это
верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня
был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой
ничтожный и все же существующий, что он не позволил мне сойти с ума тогда,
когда весь я был одно сплошное отчаяние.
Хотя, может быть, я сошел с ума на некоторое время, не знаю. Многие те
дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог
знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом
думать.
Бедные доктора, не существует ни одного из вас, который мог бы лечить
нашу семью.
Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал
очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысинных лапок по соломе,
отдаленные стоны других узников, эхо от шагов стражников, приносящих пищу.
По таким звукам я научился с точностью распознавать расстояние и
направление. Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но об этом я
старался не думать.
Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры, здесь
был еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я
задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы с
тех пор, как мою бы смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой
уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет на ум
проверить, жив ли еще узник? Ответ на этот вопрос мог быть для меня очень
важен.
Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь
попытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.
Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивляясь искушению так долго,
как мог, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет. Я вскрыл ее и
закурил. У меня был блок Салема, и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести
двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, сколько уходит на одну сигарету,
и у меня получилось семь минут. Значит, в общей сложности получалось 1540
минут чистого курения, или 25 часов 40 минут. Я был уверен, что перерыв
между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее полтора. Скажем,
полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходит от шести до восьми часов в
день. Значит, 16-18 часов я бодрствовал, и, значит, за день я выкуривал
10-12 сигарет. А значит, со времени визита Рейна прошло около трех недель.
Он сказал мне, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, и,
следовательно, уже будет пять месяцев.
Я берег свою последнюю пачку, как мать ребенка, наслаждаясь каждой
сигаретой, как любовью женщины. Когда сигареты кончились, у меня даже
наступила депрессия. Затем опять прошло очень много времени. Я все время
думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем?
Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не
спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня
действительно забудут в Эмбере, хотя и по королевскому велению? Никогда,
решил я.
А как другие мои братья? Почему ни один из них не установил со мной
связь? Ведь так легко было вытащить мою карту и прервать приговор Эрика.
Однако этого никто не сделал.
Я долгое время думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что
она делала? Думала ли обо мне? Наверно нет. Может, она была сейчас
любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним когда-нибудь обо
мне? Тоже, наверное, нет. А как мои сестры? Забудь их. Все они ведьмы.
Я уже был слепым раньше. И случилось это при вспышке пороха на
Отражении Земли. Но это продолжалось всего месяц, и потом мое зрение
вернулось ко мне. Эрик же, когда отдавал свой приказ, имел в виду постоянную
слепоту. Я все еще потел и дрожал, и иногда просыпался с криком, когда
вспоминал картину раскаленного железа, спускающегося ко мне, висящего перед
моими глазами, дотрагивающегося до них!... Я застонал и продолжал мерить
свою камеру шагами.
Я абсолютно ничего не мог сделать. И это было самое ужасное из всего,
что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как человеческий зародыш в
утробе матери. Родиться вновь с прежним зрением и возможностью удовлетворить
свою ярость -- за это я бы продал душу. Даже если бы зрение вернулось ко мне
на час, но чтобы у меня в руке вновь была шпага для решительной дуэли с моим
братом.
Я лег на матрац и заснул. Когда я проснулся, у двери стояла пища, и я
поел, а потом вновь принялся мерить камеру шагами. Мои ногти на руках и
ногах отросли до безобразия. Борода опустилась ниже пояса, а волосы все
время попадали в глаза. Я чувствовал себя грязным, и все мое тело чесалось
непрерывно. Я не знал даже, бегают ли по мне вши.
То, что принца Эмбера возможно было довести до такого состояния,
вызвало в моей душе ужасную бурю гнева. Я привык о нас думать, как о
несокрушимых и вечных созданиях, чистых, холодных, жестких, как
отшлифованный бриллиант, таких как были наши изображения на картах. Как
выяснилось, это было не так. По крайней мере, мы были такими же, как и
остальные люди, разве что с большим запасом прочности.
Я играл сам с собой в уме, я рассказывал сам себе всевозможные истории,
я вспоминал самые приятные минуты своей жизни, а их было немало. Я вспоминал
волю: ветер, дождь, снег, летнее тепло и холодные весенние ветерки. На
Отражении Земли у меня был свой небольшой самолет, и я наслаждался чувством
полета. Я вспоминал сверкающую панораму цвета и расстояния, кажущиеся сверху
миниатюрными города, широкий голубой разлет неба. Я вспоминал женщин,
которых любил, вечеринки, военные учения и битвы, и когда все мои
воспоминания подобного рода кончались и мне не о чем было больше думать,
только тогда начинал я вновь думать об Эмбере.
Однажды, когда я думал о нем, мои слезные протоки неожиданно начали
вновь функционировать, и я заплакал. После непередаваемого количества
ушедшего времени, заполненного провалами, темнотой и сном, я услышал шаги,
замершие у двери моей камеры, и я услышал, как в замке поворачивается ключ.
Прошло так много времени с последнего визита ко мне Рейна, что я уже
забыл и вкус сигарет, и запах вина. Я не мог точно знать, сколько времени
прошло, но чувствовал, что очень много.
В коридоре было двое людей. Я мог слышать это по их шагам даже до того,
как услышал их голоса.
Один голос я узнал. Дверь распахнулась, и Джулиан произнес мое имя. Я
не ответил ему сразу, и он повторил:
-- Корвин? Поди сюда.
Так как особого выбора у меня не было, я выпрямился и подошел к нему. Я
остановился, поняв, что нахожусь совсем рядом.
-- Чего ты хочешь? -- спросил я.
-- Пойдем со мной, -- и он взял меня за руку.
Мы пошли по коридору, и он шел молча, и будь я проклят, если бы
заговорил первым или задал бы ему какой-нибудь вопрос.
Судя по звукам наших шагов, мы вошли в большой зал. Вскоре после этого
он повел меня наверх по лестнице. Все вверх и вверх, и в конечном итоге мы
оказались в самом дворце.
Меня привели в комнату и усадили на стул. Парикмахер залязгал
ножницами, подрезая мою бороду и волосы. Я не узнал его голоса, когда он
спросил, предпочитаю я просто подстричь бороду или побриться.
-- Брей, -- ответил я, а маникюрша принялась работать над моими ногтями
на руках и ногах.
Затем меня вымыли и, после ванной, помогли облачиться в свежие одежды.
Они свободно висели на мне. Я ведь здорово похудел, но совершенно забыл об
этом. Зтем меня провели в другое помещение, в котором звучала музыка, вкусно
пахло, слышались звуки голосов и веселый смех. Я узнал эту комнату: столовая
замка.
Голоса стали звучать как будто тише, когда Джулиан ввел и усадил меня.
Я сидел, когда прозвучали звуки труб, при которых меня силой заставили
подняться. Я услышал, как был провозглашен тост:
-- За Эрика Первого, короля Эмбера! Долго живи, король!
Я не стал за это пить, но этого, казалось, никто не заметил. Тост
произнес голос Каина, откуда-то из глубины зала.
Я ел столько, сколько в меня могло вместиться, потому что это была
лучшая трапеза, которую мне предложили с того самого дня Коронации. Из
застольных бесед я понял, что сегодня как раз исполняется годовщина того
дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.
Никто не разговаривал со мной, и я ни к кому не обращался. Я
присутствовал всего лишь как дух. Чтобы унизить меня, чтобы показать пример
моим братьям, вот для чего, несомненно, был приведен я сюда. И каждому было
велено забыть меня.
Пиршинство продолжалось далеко за полночь. Кто-то все время подливал
мне вина, чтобы было по крайней мере утешительно, и я сидел, чуть развалясь,
и слушал музыку, под которую танцевали.
К этому времени столы убрали, а меня усадили в уголок.
Я напился как сапожник, и наутро меня полутащили, полунесли обратно до
камеры, когда все уже закончилось и помещение начали убирать. Единственное,
о чем я жалел, что напился все же не до такой степени, чтобы вытошнить на
пол или на чей-нибудь нарядный костюм.
Так закончился для меня первый год тьмы.
Я не наскучу вам ненужными повторами. Второй год моего заточения был
таким же, как и первый, и с тем же финалом. В этот второй год Рейн ходил ко
мне дважды, принося по полной корзине вкусной еды и целые ворохи новостей.
Оба раза я запрещал ему приходить ко мне снова. В третий год он спускался ко
мне шесть раз, через каждый месяц, и каждый раз я говорил ему, чтобы он
этого больше не делал, с'едал все, что он приносил, и выслушивал новости.
Что-то плохое происходило в Эмбере. Странные ЧУДОВИЩА шли из Отражений,
устраивали над всеми насилия, пытались проникнуть дальше. Их, конечно,
уничтожали. Эрик все еще пытался понять, почему все так могло произойти. Я
не упомянул своего проклятия, хотя значительно позже убедился, что был прав
в своем предположении.
Рэндом, как и я, все еще был пленником. Его жена ВСЕ-ТАКИ
присоединилась к нему. Положение остальных моих братьев и сестер осталось
неизменным. С этим подошел я к третьей годовщине коронации, и это заставило
меня вновь начать жить. Это...
Это! Однажды мне показалось, что это произошло, и такие чувства
вспыхнули у меня в груди, что я немедленно открыл бутылку вина, принесенного
Рейном, и распечатал последнюю пачку сигарет, которые хранил про запас.
Я курил сигареты, прихлебывал вино и наслаждался чувством, что все-таки
я победил Эрика. Если бы он обнаружил, что произошло, я уверен, это было бы
для меня смертельно. Но я знал, что он ничего даже не подозревает.
Поэтому я радовался, курил, пил и веселился в свете того, что
произошло.
Да, в СВЕТЕ. Справа от себя я обнаружил какие-то полосы света.
Попробуйте вспомнить: я проснулся в госпитале и узнал, что оправился
слишком быстро. Ясно?
Я вылечиваюсь быстрее, чем другие. Все лорды и леди Эмбера имеют это
свойство в большей или меньшей степени. Я выжил в чуму, я выжил в походе на
Москву...
Я регенерирую быстрее и лучше, чем кто бы то ни был из всех, кого я
знал. Наполеон когда-то обратил на это свое внимание. Так же, как и генерал
Мак-Артур. С нервными тканями это заняло у меня немного больше, вот и все.
Зрение возвращалось ко мне -- вот что это значило -- это чудесное пятно
справа от меня.
Я вырастил себе новые глаза -- сказали мне мои пальцы. У меня заняло
это более двух лет, но я сделал это. Это был тот самый один шанс из
миллиона, о котором я упоминал раньше, та самая способность, которой хорошо
не владел даже Эрик, потому что силы членов семьи проявляются разными
путями. Я был полностью парализован в результате перелома позвоночника во
время франко-прусской войны. Через два года все прошло. У меня была надежда
-- дикая, я это признаю, -- что у меня получится то, что получилось, что мне
удастся вырастить новые глаза, не смотря на то, что глазные орбиты были
выжжены. И я оказался прав. Зрение медленно возвращалось ко мне, глаза
казались нетронутыми.
Сколько же времени осталось до следующей годовщины коронации Эрика? Я
перестал мерить камеру шагами, и сердце мое забилось сильнее. Как только
кто-нибудь заметит, что у меня вновь есть глаза, я тут же лишусь их вновь.
Следовательно, мне надо убежать из тюрьмы, пока не минет трех лет. Как?
До сих пор я не придавал большого значения побегу и не думал о нем,
потому что если бы я и нашел способ выбраться из камеры, мне никогда не
удалось бы уйти из Эмбера и даже из дворца -- без глаз, без помощи, которой
мне не от кого ожидать. Теперь же...
Дверь в мою камеру была большой, тяжелой и обита медью, с крохотным
зарешеченным квадратом на уровне пяти футов для того, чтобы можно было
смотреть, жив я или умер, если , конечно, кому-нибудь было до этого дело.
Если бы даже удалось высадить эту решетку, сразу было видно, что я не мог
высунуть руку настолько, чтобы добраться до замка. В нижнем же конце двери
были маленькие воротца, через которые подавалась пища. Больше в этой двери
ничего не было. Петли были либо снаружи, либо между дверью и косяком, в этом
я не был уверен. В любом случае, я не мог до них добраться. Ни окон, ни
других дверей не было.
Я был все еще как слепой, потому что слабый свет проникал ко мне только
через это зарешеченное оконце. К тому же я знал, что зрение еще не вернулось
ко мне полностью. До этого еще было далеко. Да и с полным зрением в моей
камере было непроницаемо темно. Я знал это, так как хорошо знал темницы
Эмбера.
Я закурил сигарету и вновь стал ходить по камере, думая о тех вещах,
которые имелись в моем распоряжении, с точки зрения приспособления для
побега. У меня была своя одежда, спальный матрац и сколько угодно мокрой,
затхлой соломы. У меня также были спички, но я быстро отверг мысль о поджоге
соломы и устройстве пожара. Я сомневался, и не без основания, что если я это
сделаю, кто-нибудь придет спасать меня. Скорее всего, стражник подойдет к
двери и посмеется, если вообще соизволит подойти. У меня также была ложка,
которую я украл на прошлом банкете. Я хотел сначала стянуть нож, но Джулиан
поймал меня на месте преступления и выхватил его из моих рук. Он, однако, не
знал, что это была уже моя вторая попытка. У меня в ботинок уже была
запихнута ложка. Так на что она могла мне пригодиться? Я слышал рассказы об
узниках, которые прокапывали себе подземные ходы из камер самыми нелепыми
предметами, такими, как, например, поясная пряжка, которой я не имел, и тому
подобное. Но у меня не было времени на подвиги графа Монте-Кристо. Я должен
был убежать в течение нескольких месяцев, иначе мои новые глаза мне были не
нужны.
Дверь в основном была сделана из дуба. Она была обтянута четырьмя
металлическими полосами. Одна полоса шла по самому верху, другая -- по низу,
над воротцами, в которые просовывали пищу, а две остальные шли
перпендикулярно сверху вниз, проходя по обе стороны зарешеченного квадрата
-- оконца в фут размером. Дверь открывалась наружу, это я знал, и замок ее
был слева от меня. Память услужливо подсказала мне, что толщина ее была два
дюйма, и я помнил, в каком месте находится замок, что я подтвердил опытным
путем, налегая на дверь и чувствуя ее напряжение в нужном месте. Я знал, что
дверь эта была также задвинута на крепкие засовы снаружи, но об этом можно
было подумать и позже. Может быть, мне удастся выдвинуть засов, просунув
ручку ложки вверх, между краем двери и косяком.
Я придвинул матрац и встал на него на колени, ручкой ложки очертив
квадрат в том месте, где находился замок. Я работал до тех пор, пока рука у
меня не стала отваливаться от усталости, наверное, несколько часов. Затем я
потрогал пальцами поверхность дерева. Я добился немногого, но ведь это было
только начало. Я взял ложку в левую руку и продолжал работать, пока только
мог.
Я все время жил надеждой, что скоро появится Рейн, я был уверен, что
мне удастся уговорить его отдать мне кинжал, если я буду достаточно
настойчив. Однако он все не появлялся. Я работал день за днем, не покладая
рук, пока не вгрызся в дерево на полдюйма. Каждый раз, когда я слышал шаги
стражника, я убирал матрац на прежнее место в дальний угол и ложился на него
к двери спиной. Когда он проходил, я возобновлял работу. Затем мне пришлось
прервать работу, как мне не хотелось этого делать. Хоть я и заворачивал руки
в разорванную ткань одежды, они все равно покрылись пузырями, которые
полопались, и в конце концов я стер их до крови. Пришлось сделать перерыв,
пока раны не зажили. Я решил посвятить это время отдыха составлению планов
на будущее, после того, как мне удастся мой побег.
Когда я прорублю дверь, я подниму засов. Шум от его падения, конечно,
привлечет стражников. Но к тому времени меня не будет в камере. Пара хороших
ударов, и тот квадрат, который я выпиливал, упадет наружу вместе с замком --
пусть он там остается. Тогда дверь откроется, и я буду лицом к лицу со
стражником. Он будет вооружен, а я буду безоружен. Мне придется его убить.
Может, он будет очень самонадеян, зная, что я слеп. С другой стороны,
он будет немного бояться, вспоминая ту битву, когда я вошел в Эмбер. В любом
случае он умрет. И тогда я буду вооружен. Я схватил себя левой рукой за
правый бицепс и напряг мускулы. Боже! Я весь высох! Как бы там ни было, во
мне текла кровь принцев Эмбера, и я чувствовал, что даже в таком состоянии я
могу убить любого обычного человека. Может быть, я и тешил самого себя, но
мне придется испытать это на деле.
Затем, если мне это удастся, то ничто не остановит меня со шпагой в
руке от того, чтобы добраться до Лабиринта. Я пройду Лабиринт, а добравшись
до центра, перемещусь в любое Отражение, которое найду нужным. Там я залечу
раны и соберусь с силами, и в следующий раз не поступлю так опрометчиво и не
буду торопиться. Если это даже займет у меня сто лет, я все подготовлю как
следует, на сто процентов, прежде чем напасть на Эмбер снова. Ведь, в конце
концов, формально я был здесь королем. Разве я не короновал сам себя в
присутствии всех, прежде чем это успел сделать Эрик? Этой линии я и буду
держаться, идя в бой за трон! Если бы только не было невозможным уйти в
Отражение прямо из Эмбера! Тогда мне не пришлось бы возиться с Лабиринтом.
Но мой Эмбер -- центр всего, и из него не так-то просто уйти.