подавил.
-- А как дела у других? -- наконец спросил я.
Ведь такой вопрос ни к чему меня не обязывал, а звучал он достаточно
безопасно.
На минуту я испугался, что сейчас она спросит меня, кого я имею в виду.
Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:
-- Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил
мудрее всех. Мне самой здесь так хорошо. Но как можно забыть все... величие?
Я опустил глаза долу, потому что не был уверен в их выражении, и
сказал:
-- Нельзя. Просто невозможно.
Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое она
нарушила.
-- Ты ненавидишь меня?
-- Что за ерунда, -- ответил я. -- Ведь что там ни говори, как я могу
тебя ненавидеть?
Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке
свой белозубый рот.
-- Хорошо. И спасибо тебе большое. Кем бы ты ни был, но ты настоящий
джентльмен.
Я поклонился и расшаркался.
-- Ты вскружишь мне голову.
-- Ну, что ты там ни говори, а это навряд ли.
И я почувствовал себя неуютно. Моя ненависть и ярость вновь пробудились
во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я
почувствовал, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить ее об этом
в лоб.
-- Что ты думаешь делать? -- спросила она в конце концов, и мне ничего
не оставалось делать, как туманно ответить:
-- Ну, конечно, ты ведь мне не веришь...
-- Как мы можем тебе верить?
Я решил запомнить это "мы".
-- Вот видишь. Так что в настоящее время я просто воспользуюсь твоим
покровительством. Я буду только рад жить здесь, где тебе не составит
никакого труда не выпускать меня из виду.
-- А дальше?
-- Дальше? Там видно будет.
В нашей беседе наступила давольно-таки длинная пауза. Она не выдержала
ее первой и сказала:
-- Умно. Очень умно, и ты ставишь меня в неловкое положение.
< Честно говоря, мне больше некуда было идти, а на деньги, которые я
выудил у доктора, долго не проживешь.>
-- Да, ты, конечно, можешь остаться, но я хочу предупредить тебя, --
тут она поиграла каким-то брелком, висевшим на цепочке на ее шее, -- что это
-- ультразвуковой свисток, специально для собак. У Доннера и Блитцера четыре
брата, каждый из них великолепно выдрессирован, и все они сбегаются на мой
свисток. Так что поостерегись появляться там, где твое присутствие
нежелательно. Если они нападут все вместе, то даже ты не выстоишь долго
против такой атаки. В Ирландии и волков-то не осталось после того, как там
завели эту породу собак.
-- Знаю, -- механически ответил я, и тут же понял, что я действительно
это знаю.
-- Да, -- продолжала она. -- Эрик будет доволен, что ты -- мой гость.
Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь ты именно этого и хочешь, "
Несе-па "?
-- " Уи, мадам ", -- ответил я.
Э р и к ! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то это было очень
важно, что я знал его. Правда, это было давно. Но Эрик, которого я знал, все
еще был для меня очень важен. Почему?
Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел его настолько,
что даже мысль о том, что я могу его убить, была мне не в диковинку.
Возможно, что когда-то я даже пытался это сделать.
И между нами существовала какая-то связь, это я тоже знал. Родственная?
Да, да. Именно это. Причем ни мне, ни ему не нравилось, что мы ...
братья. Я помнил... помнил...
Большой, сильный Эрик -- с его влажной, кудрявой бородой и глазами --
такими же, как у Эвелины! На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в
висках отчаянно пульсировало, лоб покрылся испариной. Но ничего не
отразилось на моем лице, и я медленно затянулся сигаретой и прихлебнул пиво,
одновременно сообразив, что Эвелина действительно была моей сестрой! Только
звали ее не Эвелиной -- это было точно. Что ж, придется вести себя еще
осторожней, -- решил я. -- В конце концов, не так уж трудно вообще не
называть ее по имени до тех пор, пока я не вспомню. А что же я сам? И что,
наконец, все это значит? Эрик, внезапно ощутил я, был как-то связан с той
моей автомобильной катастрофой. Она должна была закончиться моей смертью, но
только я выжил. Не ОН ли и организовал ее? Да, подсказали мне мои ощущения.
Это не мог быть никто другой, только Эрик. А Эвелина помогала ему, платя
Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть
мертвым, но ...
Внезапно я понял, что придя к Эвелине, я попался Эрику прямо в руки,
стал его пленником, на которого можно напасть в любую минуту, если, конечно,
я здесь останусь.
Но она сказала, что если я ее гость, то Эрику придется оставить меня в
покое. Я задумался. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Мне
придется все время быть настороже. Возможно, действительно будет лучше, если
я уйду отсюда, пока моя память полностью ко мне не вернется.
Но в душе моей что-то меня подхлестывало. Почему-то мне казалось, что
жизненно важно узнать, в чем дело, как можно скорее, и действовать, как
только я все узнаю. У меня было чувство, что время дорого. Очень дорого. И
если опасность была ценою за мою память, то быть по сему. Я остаюсь.
-- И я помню... -- сказала Эвелина, -- ...
Тут я понял, что она говорила со мной несколько минут, а я даже не
слушал. Может, потому, что она болтала о пустяках, и я автоматически не
слушал, а может, потому, что меня захлестнула волна моих собственных
воспоминаний.
-- Я помню тот день, когда ты победил Джулиана в его любимых
состязаниях, и он швырнул в тебя стакан с вином и проклял тебя. Но приз
все-таки выиграл ты. И он внезапно испугался, что позволил себе лишнее. Но
ты просто рассмеялся и выпил с ним другой стакан вина. Я думаю, он до сих
пор раскаивается, что не сдержался тогда -- ведь он всегда такой
хладнокровный, и мне кажется, что он здорово завидовал в тот день. Ты
помнишь?! Мне кажется, что с тех пор он почти во всем старается подражать
тебе. Но я ненавижу его по-прежнему и надеюсь, что когда-нибудь он все же
споткнется, теперь-то я думаю, это будет скоро...
Джулиан, Джулиан, Джулиан. Да и нет. Что-то насчет состязания и спора
на приз, и то, что я нарушил его легендарное самообладание. Да, в этом было
что-то знакомое. Нет, я точно не помню, в чем же все-таки было дело.
-- А Каин, как здорово ты высмеял его! Он ненавидит тебя, ты ведь
знаешь...
Насколько я понял, я не пользовался особой популярностью. И Каин тоже
был мне знаком. Эрик, Джулиан, Каин, Корвин. Имена эти плыли в моей голове,
переполняли меня.
-- Это было так давно... -- невольно вырвалось у меня.
-- Корвин, давай перестанем играть в жмурки. Ты хочешь от меня
большего, чем просто безопасность, я это знаю. И у тебя еще хватит сил,
чтобы не остаться в стороне, если ты поведешь себя правильно. Я не могу даже
догадаться, что у тебя на уме, но может быть, мы еще сможем договориться с
Эриком.
Это "мы" прозвучало фальшиво. Она явно пришла к определенным выводам
относительно того, какую пользу я могу ей принести при данных
обстоятельствах, каковы бы они ни были. Было асно, что она почувствовала
возможность урвать для себя лакомый кусочек.
Я слегка улыбнулся.
-- Скажи, ведь ты поэтому и пришел ко мне? -- продолжала она. -- У тебя
есть какието предложения Эрику и ты хочешь, чтобы переговоры вел посредник?
-- Может быть. Только мне еще надо все хорошо обдумать. Ведь я совсем
недавно поправился. И мне хотелось бы быть в удобном надежном месте, если
придется действовать быстро, на тот случай, если я, конечно, решу, что мне
лучше всего вести переговоры с Эриком.
-- Думай, о чем говоришь. Ведь ты знаешь, я доложу о каждом твоем
слове.
-- Ну, конечно, -- сказал я, ничего на самом деле не знающий, и тут же
попробовал перехватить инициативу, -- если, конечно, ты сама не решишь, что
тебе лучше всего иметь дело со мной.
Ее брови сдвинулись и между ними пролегли короткие морщинки.
-- Я не совсем понимаю, что ты мне предлагаешь.
-- Я ничего не предлагаю, пока. Просто я ничего не скрываю и не лгу, а
говорю, что ничего еще точно не знаю. Я не уверен, что хочу поговорить с
Эриком. Ведь, в конце концов ... -- тут я сделал многозначительную паузу,
потому что сказать по существу мне было нечего, хотя я чувствовал, что пауза
эта не совсем убедительна. -- А что, у тебя есть другие предложения?
Внезапно она вскочила, схватившись за свисток.
-- Блейз! Ну конечно же!
-- Сядь и не смеши меня, -- ответил я. -- Неужели я пришел бы к тебе
вот так, запросто, проще говоря, отдался на твою милость, если бы речь шла о
каких бы то ни было предлпжениях Блейза.
Рука, сжимавшая свисток, разжалась, она расслабилась и снова села на
стул.
-- Может быть, ты и прав, -- сказала она после непродолжительного
молчания, -- но ведь я знаю, ты -- игрок в душе, и ты можешь предать. Если
ты пришел сюда, чтобы покончить со мной, то это было бы действительно глупо.
Ведь кто-кто, а ты должен же знать, что сейчас я вовсе не такая важная
птица. Да и кроме того, мне почему-то всегда казалось, что ты хорошо ко мне
относишься.
-- Так оно и есть, -- с готовностью ответил я, -- и тебе не о чем
беспокоиться. Успокойся. Однако странно, что ты заговорила о Блейзе.
Приманка, приманка, приманка! Мне много надо было знать.
-- Почему? Значит, он все-таки связался с тобой?
-- Я предпочитаю промолчать, -- ответил в надежде, что это даст мне
какие-то преимущества, тем более, что судя по разговору, можно было себе
представить, какую позицию занимает Блейз. -- Если бы это было так, я бы
ответил ему то же самое, что и Эрику: " Я подумаю ".
-- Блейз, -- повторила она.
" Блейз, -- сказал я сам себе. -- Блейз, ты мне нравишься. Я забыл
почему, и я знаю, что есть причины, по которым так не должно быть, но ты мне
нравишься. Это я знаю. "
Некоторое время мы сидели молча, и я почувствовал сильную усталость, но
ничем не проявил. Я должен быть сильным. Я знал, что должен быть сильным.
Я сидел совершенно спокойно и, улыбнувшись, сказал:
-- Хорошая у тебя здесь библиотека.
-- Спасибо, -- ответила она. -- Блейз, -- повторила она после очередной
паузы. -- Скажи, ты действительно думаешь, что у него есть хотя бы один
шанс?
-- Кто знает, -- пожал я плечами. -- По крайней мере не я. Может, он и
сам этого не знает.
Вдруг я увидел, что она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
Даже рот у нее чуть приоткрылся. Она была изумлена.
-- Как это не ты? -- сказала она. -- Слушай, ты ведь не собираешься
попытаться сам?
Тогда я рассмеялся, чтобы как-то сгладить ее вспышку. Кончив смеяться,
я сказал:
-- Не болтай глупостей. При чем здесь я?
Но когда она сказала это, что-то я глубине моей души отозвалось,
какая-то струна, и в голове молнией сверкнула мысль: " А почему бы и нет? "
Внезапно я почувствовал страх. Казалось, мой ответ, что бы он ни
значил, все же успокоит ее. Она улыбнулась в ответ и махнула рукой в сторону
встроенного в стену бара, слева от меня.
-- Я бы с удовольствием выпила ирландского.
-- Да и я не откажусь, -- я поднялся и налил нам два стакана.
-- Знаешь, -- сказал я, вновь удобно усевшись на стул, -- все-таки
приятно сидеть с тобой вот так, наедине, хоть, может быть, это и ненадолго.
По крайней мере, у меня возникают приятные воспоминания.
И она улыбнулась и вся засияла.
-- Ты прав, -- она хлебнула виски. -- Вот я сижу сейчас с тобой и мне
так легко представить, что мы оба в Эмбере.
И бокал с виски чуть не выпал из моих рук.
Э М Б Е Р ! От этого слова горячая волна прокатилась по моей спине!
Затем она тихо заплакала, и я поднялся и полуобнял ее за плечи, чуть
прижав к себе.
-- Не плачь, малышка. Не надо. А то мне самому становится что-то не по
себе.
Э М Б Е Р ! В этом слове заключалось что-то жизненно важное,
пульсирующее, живое.
-- Подожди, еще наступят хорошие дни, -- мягко сказал я.
-- Ты действительно веришь в это?
-- Да, -- громко ответил я. -- Да, верю!
-- Ты сумасшедший! Может быть, поэтому ты всегда был моим самым любимым
братом. Я почти верю во все, что ты ни говоришь, хоть я и знаю, что ты
сумасшедший! -- затем она еще немного поплакала, потом успокоилась. --
Корвин, если тебе все же удастся, если каким-то чудом, которое даже Тень не
может предугадать, ты добьешься того, чего хочешь, ты ведь не забудешь своей
маленькой сестрички Флоримель?
-- Да, -- ответил я, внезапно осознавая, что это ее настоящее имя, --
да, я тебя не забуду.
-- Спасибо. Я расскажу Эрику только самое основное, а о Блейзе и о
своих догадках вообще ничего не скажу.
-- Спасибо, Флора.
-- И все же я не доверяю тебе ни на секунду, -- добавила она. -- И,
пожалуйста, не забывай этого.
-- Ты могла бы этого и не говорить.
Потом она снова позвонила своей служанке, которая проводила меня в
спальню, где я умудрился с трудом раздеться, после чего свалился замертво в
постель и проспал 11 часов кряду.
Когда я проснулся на следующее утро, ее в доме не было, записки мне она
тоже не оставила. Служанка накрыла мне завтрак на кухне и ушла по своим
служебным делам. Я отверг естественное желание попытаться выудить у нее все,
что только можно, потому что либо она ничего не знала, либо ничего не
сказала бы о том, что я хотел знать, а о моей попытке расспросить ее
обязательно бы донесла Флоре. И раз так оказалось, что я остался на
настоящий момент полновластным хозяином дома, я решил вернуться в библиотеку
и попытаться разузнать там как можно больше, если, конечно, там было что
узнавать. Да, кроме того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, и я
всегда чувствую себя в полной безопасности за стеной слов, красивых и
мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что в мире осталось еще
что-то, сдерживаюшее в нем все самое плохое.
Доннер, или Блитцер, или один из их родственников появился неизвестно
откуда и пошел за мной на негнущихся ногах, нюхая носом воздух. Я попытался
с ним подружиться, но это было все равно, что кокетничать с регулировщиком
движения, который своим жезлом приказал тебе остановиться у обочины дороги.
По пути в библиотеку я заглянул и в другие двери, но это были самые обычные
комнаты, достаточно невинно выглядевшие.
Когда я вошел в библиотеку, Африка все еще была передо мной. Я закрыл
за собой дверь, чтобы собаки мне не мешали, и прошелся по комнате, читая
названия книг на стеллажах.
Тут было множество книг по истории. Помоему, они составляли основу всей
этой коллекции. Были тут также книги и по искусству, большие и дорогие
издания, и я пролистал некоторые из них. Обычно мне лучше всего думается,
когда я думаю о чем-то совсем постороннем.
Меня немного удивило то, что Флора, очевидно, была богата. Если мы
действительно были братом и сестрой, значило ли это, что я тоже был отнюдь
не нищим? Я стал думать о своем доходе, социальном положении, профессии,
занятии. У меня было ощущение, что денежный вопрос мало меня беспокоил и что
когда мне нужны были деньги, я доставал их без всякого труда. Был ли у меня
тоже дом? Я не мог вспомнить.
Чем я занимался? Я уселся за столом и начал методически выискивать в
себе те знания, которыми я мог о себе располагать. Это очень трудно --
исследовать самого себя, так сказать, со стороны, как человека незнакомого.
Наверно, именно поэтому у меня ничего и не получилось. Что-то твое является
частью тебя, и отделить это невозможно.
Обратиться к врачу? Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривал
некоторые анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Почти рефлекторно я стал
в уме повторять некоторые стадии хирургической операции. Тогда я понял, что
в прошлом оперировал людей.
Но все это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское
образование, оно всего лишь было составной частью чего-то другого. Я знал,
не знаю почему, что я не был практикующим хирургом. Кем же тогда я был? Кем
еще?
Что-то привлекло мое внимание.
Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены, на которой
среди всего прочего висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то
проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.
Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне
захотелось взять в руки масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в
надлежащий вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере,
в рубящем.
С саблей в руке я чувствовал себя удобно и легко. Я отдал салют. Потом
несколько раз провел атаку, сделал пару выпадов и принял оборонительную
позицию. Да, я умел фехтовать.
Так что же у меня было за прошлое? Я оглянулся, пытаясь увидеть еще
что-нибудь, что могло бы прояснить мой ум.
Но больше ничего в голову мне не приходило, так что я повесил саблю на
место и вернулся за стол. Усевшись поудобнее, я решил обследовать его
содержимое.
Я начал со среднего ящика, потом тщательно обследовал ящики с правой и
левой стороны.
Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки
карандашей, резинки -- все, чего и следовало ожидать.
Каждый ящик я вытаскивал полностью и держал на коленях, пока исследовал
его содержимое. Сделал я это не специально. Это было, очевидно, частью той
подготовки, которую я получил в прошлом, и она говорила мне, что у ящика
всегда надо осматривать боковые стороны и днище.
И тем не менее я чуть было не упустил из виду одну деталь, которая
привлекла мое внимание лишь в самую последнюю минуту; задняя стенка правого
нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.
Это говорило о чем-то, и когда я наклонился и заглянул внутрь
пространства, куда вдвигался ящик, я увидел нечто похожее на небольшую
коробочку.
Коробка эта оказалась небольшим потайным ящиком, который был заперт.
Примерно минута ушла у меня на дурацкую возню со скрепками, булавками и,
наконец, металлическим рожком для обуви, который я видел в другом ящике.
Рожок для обуви был именно тем, что нужно.
В ящике лежала колода игральных карт.
И когда я увидел рисунок на обложке пачки, я вздрогнул, меня прошиб
холодный пот и дыхание мое участилось.
Это был рисунок белого единорога на травянистом поле.
И я знал этот рисунок, но не мог вспомнить, что он значит, и мне было
больно.
Я открыл пачку и вынул карты. Это была колода из одних картинок с их
чашами, шпагами, копьями и всеми прочими атрибутами. Обычная укороченная
колода -- но червовая масть была совсем не такой.
Я вставил на место оба ящика, но сделал это достаточно осторожно, чтобы
случайно не закрыть потайного, пока я не исследую колоду до конца.
Червовые картинки выглядели совсем как живые, казалось, они в любую
минуту готовы были сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты
были холодными и мне доставляло удовольствие держать их в руках. Внезапно я
понял, что когда-то и у меня была точно такая колода.
Я начал раскладывать карты на столе перед собой.
На одной из них был нарисован хитрый маленький человечек с острым
носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто,
напоминающее костюм эпохи Ренессанса желтых, красных тонов. На нем был
длинный плащ и обтягивающая короткая кожаная куртка. И я знал его. Его звали
Рэндом.
Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиана. Его
темные волосы свисали ниже плеч, в голубых глазах не отражалось ничего. Он
был полностью покрыт белыми доспехами, именно белыми, а не серебристыми или
с металлическим оттенком, и выглядел так, как будто с ног до головы был
покрыт эмалью. Я знал, однако, что несмотря на кажущуюся легкость, даже на
декоративность, доспехи эти невозможно было пробить, и они смягчали
практически любой удар. Это был тот самый человек, которого я победил в его
излюбленной игре, за что он бросил в меня стакан с вином. Я знал его, и я
его ненавидел.
Затем я увидел смуглого, темноглазого Каина, одетого в черный и зеленый
сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, из которой торчал плюмаж
перьев. Он стоял ко мне в профиль, откинув одну руку в сторону, вывернув
носки сапог, и на поясе его висел кинжал, в рукоять которого был вставлен
большой изумруд. Я не был уверен, как к нему отношусь.
Следующим был Эрик. Красивый по любым стандартам мужчина с волосами
настолько черными, что они даже отливали голубизной. Борода его курчавилась
у всегда улыбающегося рта. Одет он был в простой кожаный камзол, кожаные
чулки, плащ и высокие черные сапоги, на красном поясе висела серебряная
шпага, скрепленная большим рубином, а высокий стоячий воротник и манжеты
тоже были оторочены красным. Руки его, с большими пальцами, заткнутыми за
пояс, выглядели сильными и уверенными. Пара черных перчаток свисала с пояса
у правого бедра. Это он, я был уверен, пытался убить меня в тот день, и это
чуть было ему не удалось. Я смотрел на него и чувствовал, что где-то я его
боюсь.
Затем появился Бенедикт, высокий и суровый, худой телом и лицом, и с
мощным умом. Его цвета были желтые, оранжевые и коричневые и это странным
образом напоминало мне копны душистого летнего сена. У него был сильный
волевой подбородок, карие глаза и каштановые волосы, которые никогда не
вились. Он стоял рядом с гнедым конем, опираясь на копье, увенчанное
гирляндой цветов. Он редко смеялся. Мне он нравился.
Когда я перевернул следующую карту, дыхание мое на секунду
остановилось, и сердце чуть было не выпрыгнуло из груди. Это был я. Я знал
себя и, глядя на карту, у меня возникло ощущение, что я гляжусь в зеркало.
Зеленые глаза, черные волосы, весь в черном и серебряном.
На мне был плащ, и он был слегка подвернут, как бывает от порыва ветра.
На мне были одеты черные сапоги, такие же, как у Эрика, и на боку у меня
тоже висела шпага, только она была тяжелее, хотя и не такая длинная, как у
него. На руках моих были перчатки, черные с серебристым отливом. Застежка
плаща на шее была сделана в форме серебряной розы.
Я -- Корвин.
И высокий, мощный мужчина смотрел на меня со следующей карты. Он был
похож на меня, только подбородок его был тяжелее, и я знал, что он больше
меня, хотя и значительно медленнее. О его силе ходили легенды. Он был одет в
серый с голубым обтягивающий костюм с широким черным поясом посередине, и он
стоял и смеялся. Вокруг его шеи на тяжелой цепи висел серебряный охотничий
рог. У него была коротко подстриженная борода и небольшие усики. В правой
руке он держал кубок с вином. Я почувствовал к нему внезапную привязанность.
Тогда я вспомнил его имя. Жерар.
За ним следовал человек с большой светлой бородой и огненными волосами,
весь разодетый в красные и желтые шелка. В правой руке он держал шпагу, а в
левой -- кубок с вином, и сам дьявол плясал у него в глазах, таких же
голубых, как у Флоры и Эрика. У него был узкий подбородок, но этот
недостаток скрывала борода. Шпага его была выложена золотым орнаментом. Он
носил два больших кольца на правой руке и одно -- на левой: изумруд, рубин и
сапфир соответственно. Это, я знал, был Блейз.
Затем появилась фигура, похожая на Блейза и на меня. Мои черты лица,
хотя и более мелкие, мои глаза, волосы Блейза и без бороды. На нем был
охотничий зеленый костюм и сидел он на белой лошади лицом к правой стороне
карты.
В нем чувствовались одновременно и сила, и слабость, воля и
нерешительность. И я тоже и одобрял, и не одобрял этого человека, относился
к нему хорошо, но не любил его. Звали его Брандт. Я знал его имя, как только
посмотрел на карту. Сразу же.
Да, я знаю их всех, причем хорошо, -- неожиданно понял я, -- помню их
всех со всеми достоинствами и слабостями, знаю, в чем их сила и как можно их
победить.
Потому что они были моими братьями.
Я закурил сигарету из пачки, лежащей на столе, откинулся на спинку
стула и попытался осознать все то, что вспомнил. Они были моими братьями,
эти 8 странных людей, одетых в странные костюмы. И я знал, что это их право
-- одеваться во что они пожелают, и что в этом нет ничего странного, так же
как я имел полное право одеваться в черное с серебром. Затем я ухмыльнулся,
вспомнив, что я купил в той маленькой лавочке в Гринвуде.
На мне были одеты черные брюки, и все три рубашки, которые я выбрал,
были серовато-серебристого оттенка. Куртка моя тоже была черной.
Я вернулся к картам и увидел Флору в наряде зеленом, как море, совсем
такой, как я вспомнил ее в предыдущий вечер; затем черноволосую девушку с
такими же голубыми глазами, причем волосы у нее были густые и длинные, а
одета она была во все черное, с серебряным поясом вокруг талии. Глаза мои
наполнились слезами, сам не знаю почему. Ее звали Дейдра. Затем появилась
Фиона, с волосами такими же, как у Блейза или Брандта, моими глазами и
жемчужной кожей. Я почувствовал ненависть к ней в ту самую секунду, когда
карта ее открылась перед моими глазами. Следующей была Льювилла, с волосами
под цвет ее нефритовых глаз, в переливающемся бледно-зеленом платье, с
печальным мягким выражением на лице.
Почему-то я знал, что она была непохожа на всех нас. Но и она была моей
сестрой.
Я почувствовал ужасное одиночество, отдаленность от всех них. И тем не
менее, мне казалось, что я почти физически ощущаю их присутствие.
Карты были так холодны на ощупь, что я снова сложил их вместе, хотя и с
явной и непонятной мне неохотой, что пришлось с ними расстаться. Но других
картинок в червях не было. Все остальные были самыми обычными картами. И я
почему-то -- ах! опать это "почему-то"! -- знал, что колода была неполна, и
несколько карт в ней недоставало.
Однако я понятия не имел, что должно было быть на отсутствующих картах,
и мне это было до странности печально. Я взял в руки свою сигарету и
задумался. Почему все вспоминалось мне отчетливо, когда я держал карты в
руках -- практически сразу же? Теперь я знал больше, чем раньше, но только
-- А как дела у других? -- наконец спросил я.
Ведь такой вопрос ни к чему меня не обязывал, а звучал он достаточно
безопасно.
На минуту я испугался, что сейчас она спросит меня, кого я имею в виду.
Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:
-- Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил
мудрее всех. Мне самой здесь так хорошо. Но как можно забыть все... величие?
Я опустил глаза долу, потому что не был уверен в их выражении, и
сказал:
-- Нельзя. Просто невозможно.
Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое она
нарушила.
-- Ты ненавидишь меня?
-- Что за ерунда, -- ответил я. -- Ведь что там ни говори, как я могу
тебя ненавидеть?
Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке
свой белозубый рот.
-- Хорошо. И спасибо тебе большое. Кем бы ты ни был, но ты настоящий
джентльмен.
Я поклонился и расшаркался.
-- Ты вскружишь мне голову.
-- Ну, что ты там ни говори, а это навряд ли.
И я почувствовал себя неуютно. Моя ненависть и ярость вновь пробудились
во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я
почувствовал, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить ее об этом
в лоб.
-- Что ты думаешь делать? -- спросила она в конце концов, и мне ничего
не оставалось делать, как туманно ответить:
-- Ну, конечно, ты ведь мне не веришь...
-- Как мы можем тебе верить?
Я решил запомнить это "мы".
-- Вот видишь. Так что в настоящее время я просто воспользуюсь твоим
покровительством. Я буду только рад жить здесь, где тебе не составит
никакого труда не выпускать меня из виду.
-- А дальше?
-- Дальше? Там видно будет.
В нашей беседе наступила давольно-таки длинная пауза. Она не выдержала
ее первой и сказала:
-- Умно. Очень умно, и ты ставишь меня в неловкое положение.
< Честно говоря, мне больше некуда было идти, а на деньги, которые я
выудил у доктора, долго не проживешь.>
-- Да, ты, конечно, можешь остаться, но я хочу предупредить тебя, --
тут она поиграла каким-то брелком, висевшим на цепочке на ее шее, -- что это
-- ультразвуковой свисток, специально для собак. У Доннера и Блитцера четыре
брата, каждый из них великолепно выдрессирован, и все они сбегаются на мой
свисток. Так что поостерегись появляться там, где твое присутствие
нежелательно. Если они нападут все вместе, то даже ты не выстоишь долго
против такой атаки. В Ирландии и волков-то не осталось после того, как там
завели эту породу собак.
-- Знаю, -- механически ответил я, и тут же понял, что я действительно
это знаю.
-- Да, -- продолжала она. -- Эрик будет доволен, что ты -- мой гость.
Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь ты именно этого и хочешь, "
Несе-па "?
-- " Уи, мадам ", -- ответил я.
Э р и к ! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то это было очень
важно, что я знал его. Правда, это было давно. Но Эрик, которого я знал, все
еще был для меня очень важен. Почему?
Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел его настолько,
что даже мысль о том, что я могу его убить, была мне не в диковинку.
Возможно, что когда-то я даже пытался это сделать.
И между нами существовала какая-то связь, это я тоже знал. Родственная?
Да, да. Именно это. Причем ни мне, ни ему не нравилось, что мы ...
братья. Я помнил... помнил...
Большой, сильный Эрик -- с его влажной, кудрявой бородой и глазами --
такими же, как у Эвелины! На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в
висках отчаянно пульсировало, лоб покрылся испариной. Но ничего не
отразилось на моем лице, и я медленно затянулся сигаретой и прихлебнул пиво,
одновременно сообразив, что Эвелина действительно была моей сестрой! Только
звали ее не Эвелиной -- это было точно. Что ж, придется вести себя еще
осторожней, -- решил я. -- В конце концов, не так уж трудно вообще не
называть ее по имени до тех пор, пока я не вспомню. А что же я сам? И что,
наконец, все это значит? Эрик, внезапно ощутил я, был как-то связан с той
моей автомобильной катастрофой. Она должна была закончиться моей смертью, но
только я выжил. Не ОН ли и организовал ее? Да, подсказали мне мои ощущения.
Это не мог быть никто другой, только Эрик. А Эвелина помогала ему, платя
Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть
мертвым, но ...
Внезапно я понял, что придя к Эвелине, я попался Эрику прямо в руки,
стал его пленником, на которого можно напасть в любую минуту, если, конечно,
я здесь останусь.
Но она сказала, что если я ее гость, то Эрику придется оставить меня в
покое. Я задумался. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Мне
придется все время быть настороже. Возможно, действительно будет лучше, если
я уйду отсюда, пока моя память полностью ко мне не вернется.
Но в душе моей что-то меня подхлестывало. Почему-то мне казалось, что
жизненно важно узнать, в чем дело, как можно скорее, и действовать, как
только я все узнаю. У меня было чувство, что время дорого. Очень дорого. И
если опасность была ценою за мою память, то быть по сему. Я остаюсь.
-- И я помню... -- сказала Эвелина, -- ...
Тут я понял, что она говорила со мной несколько минут, а я даже не
слушал. Может, потому, что она болтала о пустяках, и я автоматически не
слушал, а может, потому, что меня захлестнула волна моих собственных
воспоминаний.
-- Я помню тот день, когда ты победил Джулиана в его любимых
состязаниях, и он швырнул в тебя стакан с вином и проклял тебя. Но приз
все-таки выиграл ты. И он внезапно испугался, что позволил себе лишнее. Но
ты просто рассмеялся и выпил с ним другой стакан вина. Я думаю, он до сих
пор раскаивается, что не сдержался тогда -- ведь он всегда такой
хладнокровный, и мне кажется, что он здорово завидовал в тот день. Ты
помнишь?! Мне кажется, что с тех пор он почти во всем старается подражать
тебе. Но я ненавижу его по-прежнему и надеюсь, что когда-нибудь он все же
споткнется, теперь-то я думаю, это будет скоро...
Джулиан, Джулиан, Джулиан. Да и нет. Что-то насчет состязания и спора
на приз, и то, что я нарушил его легендарное самообладание. Да, в этом было
что-то знакомое. Нет, я точно не помню, в чем же все-таки было дело.
-- А Каин, как здорово ты высмеял его! Он ненавидит тебя, ты ведь
знаешь...
Насколько я понял, я не пользовался особой популярностью. И Каин тоже
был мне знаком. Эрик, Джулиан, Каин, Корвин. Имена эти плыли в моей голове,
переполняли меня.
-- Это было так давно... -- невольно вырвалось у меня.
-- Корвин, давай перестанем играть в жмурки. Ты хочешь от меня
большего, чем просто безопасность, я это знаю. И у тебя еще хватит сил,
чтобы не остаться в стороне, если ты поведешь себя правильно. Я не могу даже
догадаться, что у тебя на уме, но может быть, мы еще сможем договориться с
Эриком.
Это "мы" прозвучало фальшиво. Она явно пришла к определенным выводам
относительно того, какую пользу я могу ей принести при данных
обстоятельствах, каковы бы они ни были. Было асно, что она почувствовала
возможность урвать для себя лакомый кусочек.
Я слегка улыбнулся.
-- Скажи, ведь ты поэтому и пришел ко мне? -- продолжала она. -- У тебя
есть какието предложения Эрику и ты хочешь, чтобы переговоры вел посредник?
-- Может быть. Только мне еще надо все хорошо обдумать. Ведь я совсем
недавно поправился. И мне хотелось бы быть в удобном надежном месте, если
придется действовать быстро, на тот случай, если я, конечно, решу, что мне
лучше всего вести переговоры с Эриком.
-- Думай, о чем говоришь. Ведь ты знаешь, я доложу о каждом твоем
слове.
-- Ну, конечно, -- сказал я, ничего на самом деле не знающий, и тут же
попробовал перехватить инициативу, -- если, конечно, ты сама не решишь, что
тебе лучше всего иметь дело со мной.
Ее брови сдвинулись и между ними пролегли короткие морщинки.
-- Я не совсем понимаю, что ты мне предлагаешь.
-- Я ничего не предлагаю, пока. Просто я ничего не скрываю и не лгу, а
говорю, что ничего еще точно не знаю. Я не уверен, что хочу поговорить с
Эриком. Ведь, в конце концов ... -- тут я сделал многозначительную паузу,
потому что сказать по существу мне было нечего, хотя я чувствовал, что пауза
эта не совсем убедительна. -- А что, у тебя есть другие предложения?
Внезапно она вскочила, схватившись за свисток.
-- Блейз! Ну конечно же!
-- Сядь и не смеши меня, -- ответил я. -- Неужели я пришел бы к тебе
вот так, запросто, проще говоря, отдался на твою милость, если бы речь шла о
каких бы то ни было предлпжениях Блейза.
Рука, сжимавшая свисток, разжалась, она расслабилась и снова села на
стул.
-- Может быть, ты и прав, -- сказала она после непродолжительного
молчания, -- но ведь я знаю, ты -- игрок в душе, и ты можешь предать. Если
ты пришел сюда, чтобы покончить со мной, то это было бы действительно глупо.
Ведь кто-кто, а ты должен же знать, что сейчас я вовсе не такая важная
птица. Да и кроме того, мне почему-то всегда казалось, что ты хорошо ко мне
относишься.
-- Так оно и есть, -- с готовностью ответил я, -- и тебе не о чем
беспокоиться. Успокойся. Однако странно, что ты заговорила о Блейзе.
Приманка, приманка, приманка! Мне много надо было знать.
-- Почему? Значит, он все-таки связался с тобой?
-- Я предпочитаю промолчать, -- ответил в надежде, что это даст мне
какие-то преимущества, тем более, что судя по разговору, можно было себе
представить, какую позицию занимает Блейз. -- Если бы это было так, я бы
ответил ему то же самое, что и Эрику: " Я подумаю ".
-- Блейз, -- повторила она.
" Блейз, -- сказал я сам себе. -- Блейз, ты мне нравишься. Я забыл
почему, и я знаю, что есть причины, по которым так не должно быть, но ты мне
нравишься. Это я знаю. "
Некоторое время мы сидели молча, и я почувствовал сильную усталость, но
ничем не проявил. Я должен быть сильным. Я знал, что должен быть сильным.
Я сидел совершенно спокойно и, улыбнувшись, сказал:
-- Хорошая у тебя здесь библиотека.
-- Спасибо, -- ответила она. -- Блейз, -- повторила она после очередной
паузы. -- Скажи, ты действительно думаешь, что у него есть хотя бы один
шанс?
-- Кто знает, -- пожал я плечами. -- По крайней мере не я. Может, он и
сам этого не знает.
Вдруг я увидел, что она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
Даже рот у нее чуть приоткрылся. Она была изумлена.
-- Как это не ты? -- сказала она. -- Слушай, ты ведь не собираешься
попытаться сам?
Тогда я рассмеялся, чтобы как-то сгладить ее вспышку. Кончив смеяться,
я сказал:
-- Не болтай глупостей. При чем здесь я?
Но когда она сказала это, что-то я глубине моей души отозвалось,
какая-то струна, и в голове молнией сверкнула мысль: " А почему бы и нет? "
Внезапно я почувствовал страх. Казалось, мой ответ, что бы он ни
значил, все же успокоит ее. Она улыбнулась в ответ и махнула рукой в сторону
встроенного в стену бара, слева от меня.
-- Я бы с удовольствием выпила ирландского.
-- Да и я не откажусь, -- я поднялся и налил нам два стакана.
-- Знаешь, -- сказал я, вновь удобно усевшись на стул, -- все-таки
приятно сидеть с тобой вот так, наедине, хоть, может быть, это и ненадолго.
По крайней мере, у меня возникают приятные воспоминания.
И она улыбнулась и вся засияла.
-- Ты прав, -- она хлебнула виски. -- Вот я сижу сейчас с тобой и мне
так легко представить, что мы оба в Эмбере.
И бокал с виски чуть не выпал из моих рук.
Э М Б Е Р ! От этого слова горячая волна прокатилась по моей спине!
Затем она тихо заплакала, и я поднялся и полуобнял ее за плечи, чуть
прижав к себе.
-- Не плачь, малышка. Не надо. А то мне самому становится что-то не по
себе.
Э М Б Е Р ! В этом слове заключалось что-то жизненно важное,
пульсирующее, живое.
-- Подожди, еще наступят хорошие дни, -- мягко сказал я.
-- Ты действительно веришь в это?
-- Да, -- громко ответил я. -- Да, верю!
-- Ты сумасшедший! Может быть, поэтому ты всегда был моим самым любимым
братом. Я почти верю во все, что ты ни говоришь, хоть я и знаю, что ты
сумасшедший! -- затем она еще немного поплакала, потом успокоилась. --
Корвин, если тебе все же удастся, если каким-то чудом, которое даже Тень не
может предугадать, ты добьешься того, чего хочешь, ты ведь не забудешь своей
маленькой сестрички Флоримель?
-- Да, -- ответил я, внезапно осознавая, что это ее настоящее имя, --
да, я тебя не забуду.
-- Спасибо. Я расскажу Эрику только самое основное, а о Блейзе и о
своих догадках вообще ничего не скажу.
-- Спасибо, Флора.
-- И все же я не доверяю тебе ни на секунду, -- добавила она. -- И,
пожалуйста, не забывай этого.
-- Ты могла бы этого и не говорить.
Потом она снова позвонила своей служанке, которая проводила меня в
спальню, где я умудрился с трудом раздеться, после чего свалился замертво в
постель и проспал 11 часов кряду.
Когда я проснулся на следующее утро, ее в доме не было, записки мне она
тоже не оставила. Служанка накрыла мне завтрак на кухне и ушла по своим
служебным делам. Я отверг естественное желание попытаться выудить у нее все,
что только можно, потому что либо она ничего не знала, либо ничего не
сказала бы о том, что я хотел знать, а о моей попытке расспросить ее
обязательно бы донесла Флоре. И раз так оказалось, что я остался на
настоящий момент полновластным хозяином дома, я решил вернуться в библиотеку
и попытаться разузнать там как можно больше, если, конечно, там было что
узнавать. Да, кроме того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, и я
всегда чувствую себя в полной безопасности за стеной слов, красивых и
мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что в мире осталось еще
что-то, сдерживаюшее в нем все самое плохое.
Доннер, или Блитцер, или один из их родственников появился неизвестно
откуда и пошел за мной на негнущихся ногах, нюхая носом воздух. Я попытался
с ним подружиться, но это было все равно, что кокетничать с регулировщиком
движения, который своим жезлом приказал тебе остановиться у обочины дороги.
По пути в библиотеку я заглянул и в другие двери, но это были самые обычные
комнаты, достаточно невинно выглядевшие.
Когда я вошел в библиотеку, Африка все еще была передо мной. Я закрыл
за собой дверь, чтобы собаки мне не мешали, и прошелся по комнате, читая
названия книг на стеллажах.
Тут было множество книг по истории. Помоему, они составляли основу всей
этой коллекции. Были тут также книги и по искусству, большие и дорогие
издания, и я пролистал некоторые из них. Обычно мне лучше всего думается,
когда я думаю о чем-то совсем постороннем.
Меня немного удивило то, что Флора, очевидно, была богата. Если мы
действительно были братом и сестрой, значило ли это, что я тоже был отнюдь
не нищим? Я стал думать о своем доходе, социальном положении, профессии,
занятии. У меня было ощущение, что денежный вопрос мало меня беспокоил и что
когда мне нужны были деньги, я доставал их без всякого труда. Был ли у меня
тоже дом? Я не мог вспомнить.
Чем я занимался? Я уселся за столом и начал методически выискивать в
себе те знания, которыми я мог о себе располагать. Это очень трудно --
исследовать самого себя, так сказать, со стороны, как человека незнакомого.
Наверно, именно поэтому у меня ничего и не получилось. Что-то твое является
частью тебя, и отделить это невозможно.
Обратиться к врачу? Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривал
некоторые анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Почти рефлекторно я стал
в уме повторять некоторые стадии хирургической операции. Тогда я понял, что
в прошлом оперировал людей.
Но все это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское
образование, оно всего лишь было составной частью чего-то другого. Я знал,
не знаю почему, что я не был практикующим хирургом. Кем же тогда я был? Кем
еще?
Что-то привлекло мое внимание.
Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены, на которой
среди всего прочего висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то
проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.
Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне
захотелось взять в руки масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в
надлежащий вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере,
в рубящем.
С саблей в руке я чувствовал себя удобно и легко. Я отдал салют. Потом
несколько раз провел атаку, сделал пару выпадов и принял оборонительную
позицию. Да, я умел фехтовать.
Так что же у меня было за прошлое? Я оглянулся, пытаясь увидеть еще
что-нибудь, что могло бы прояснить мой ум.
Но больше ничего в голову мне не приходило, так что я повесил саблю на
место и вернулся за стол. Усевшись поудобнее, я решил обследовать его
содержимое.
Я начал со среднего ящика, потом тщательно обследовал ящики с правой и
левой стороны.
Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки
карандашей, резинки -- все, чего и следовало ожидать.
Каждый ящик я вытаскивал полностью и держал на коленях, пока исследовал
его содержимое. Сделал я это не специально. Это было, очевидно, частью той
подготовки, которую я получил в прошлом, и она говорила мне, что у ящика
всегда надо осматривать боковые стороны и днище.
И тем не менее я чуть было не упустил из виду одну деталь, которая
привлекла мое внимание лишь в самую последнюю минуту; задняя стенка правого
нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.
Это говорило о чем-то, и когда я наклонился и заглянул внутрь
пространства, куда вдвигался ящик, я увидел нечто похожее на небольшую
коробочку.
Коробка эта оказалась небольшим потайным ящиком, который был заперт.
Примерно минута ушла у меня на дурацкую возню со скрепками, булавками и,
наконец, металлическим рожком для обуви, который я видел в другом ящике.
Рожок для обуви был именно тем, что нужно.
В ящике лежала колода игральных карт.
И когда я увидел рисунок на обложке пачки, я вздрогнул, меня прошиб
холодный пот и дыхание мое участилось.
Это был рисунок белого единорога на травянистом поле.
И я знал этот рисунок, но не мог вспомнить, что он значит, и мне было
больно.
Я открыл пачку и вынул карты. Это была колода из одних картинок с их
чашами, шпагами, копьями и всеми прочими атрибутами. Обычная укороченная
колода -- но червовая масть была совсем не такой.
Я вставил на место оба ящика, но сделал это достаточно осторожно, чтобы
случайно не закрыть потайного, пока я не исследую колоду до конца.
Червовые картинки выглядели совсем как живые, казалось, они в любую
минуту готовы были сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты
были холодными и мне доставляло удовольствие держать их в руках. Внезапно я
понял, что когда-то и у меня была точно такая колода.
Я начал раскладывать карты на столе перед собой.
На одной из них был нарисован хитрый маленький человечек с острым
носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто,
напоминающее костюм эпохи Ренессанса желтых, красных тонов. На нем был
длинный плащ и обтягивающая короткая кожаная куртка. И я знал его. Его звали
Рэндом.
Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиана. Его
темные волосы свисали ниже плеч, в голубых глазах не отражалось ничего. Он
был полностью покрыт белыми доспехами, именно белыми, а не серебристыми или
с металлическим оттенком, и выглядел так, как будто с ног до головы был
покрыт эмалью. Я знал, однако, что несмотря на кажущуюся легкость, даже на
декоративность, доспехи эти невозможно было пробить, и они смягчали
практически любой удар. Это был тот самый человек, которого я победил в его
излюбленной игре, за что он бросил в меня стакан с вином. Я знал его, и я
его ненавидел.
Затем я увидел смуглого, темноглазого Каина, одетого в черный и зеленый
сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, из которой торчал плюмаж
перьев. Он стоял ко мне в профиль, откинув одну руку в сторону, вывернув
носки сапог, и на поясе его висел кинжал, в рукоять которого был вставлен
большой изумруд. Я не был уверен, как к нему отношусь.
Следующим был Эрик. Красивый по любым стандартам мужчина с волосами
настолько черными, что они даже отливали голубизной. Борода его курчавилась
у всегда улыбающегося рта. Одет он был в простой кожаный камзол, кожаные
чулки, плащ и высокие черные сапоги, на красном поясе висела серебряная
шпага, скрепленная большим рубином, а высокий стоячий воротник и манжеты
тоже были оторочены красным. Руки его, с большими пальцами, заткнутыми за
пояс, выглядели сильными и уверенными. Пара черных перчаток свисала с пояса
у правого бедра. Это он, я был уверен, пытался убить меня в тот день, и это
чуть было ему не удалось. Я смотрел на него и чувствовал, что где-то я его
боюсь.
Затем появился Бенедикт, высокий и суровый, худой телом и лицом, и с
мощным умом. Его цвета были желтые, оранжевые и коричневые и это странным
образом напоминало мне копны душистого летнего сена. У него был сильный
волевой подбородок, карие глаза и каштановые волосы, которые никогда не
вились. Он стоял рядом с гнедым конем, опираясь на копье, увенчанное
гирляндой цветов. Он редко смеялся. Мне он нравился.
Когда я перевернул следующую карту, дыхание мое на секунду
остановилось, и сердце чуть было не выпрыгнуло из груди. Это был я. Я знал
себя и, глядя на карту, у меня возникло ощущение, что я гляжусь в зеркало.
Зеленые глаза, черные волосы, весь в черном и серебряном.
На мне был плащ, и он был слегка подвернут, как бывает от порыва ветра.
На мне были одеты черные сапоги, такие же, как у Эрика, и на боку у меня
тоже висела шпага, только она была тяжелее, хотя и не такая длинная, как у
него. На руках моих были перчатки, черные с серебристым отливом. Застежка
плаща на шее была сделана в форме серебряной розы.
Я -- Корвин.
И высокий, мощный мужчина смотрел на меня со следующей карты. Он был
похож на меня, только подбородок его был тяжелее, и я знал, что он больше
меня, хотя и значительно медленнее. О его силе ходили легенды. Он был одет в
серый с голубым обтягивающий костюм с широким черным поясом посередине, и он
стоял и смеялся. Вокруг его шеи на тяжелой цепи висел серебряный охотничий
рог. У него была коротко подстриженная борода и небольшие усики. В правой
руке он держал кубок с вином. Я почувствовал к нему внезапную привязанность.
Тогда я вспомнил его имя. Жерар.
За ним следовал человек с большой светлой бородой и огненными волосами,
весь разодетый в красные и желтые шелка. В правой руке он держал шпагу, а в
левой -- кубок с вином, и сам дьявол плясал у него в глазах, таких же
голубых, как у Флоры и Эрика. У него был узкий подбородок, но этот
недостаток скрывала борода. Шпага его была выложена золотым орнаментом. Он
носил два больших кольца на правой руке и одно -- на левой: изумруд, рубин и
сапфир соответственно. Это, я знал, был Блейз.
Затем появилась фигура, похожая на Блейза и на меня. Мои черты лица,
хотя и более мелкие, мои глаза, волосы Блейза и без бороды. На нем был
охотничий зеленый костюм и сидел он на белой лошади лицом к правой стороне
карты.
В нем чувствовались одновременно и сила, и слабость, воля и
нерешительность. И я тоже и одобрял, и не одобрял этого человека, относился
к нему хорошо, но не любил его. Звали его Брандт. Я знал его имя, как только
посмотрел на карту. Сразу же.
Да, я знаю их всех, причем хорошо, -- неожиданно понял я, -- помню их
всех со всеми достоинствами и слабостями, знаю, в чем их сила и как можно их
победить.
Потому что они были моими братьями.
Я закурил сигарету из пачки, лежащей на столе, откинулся на спинку
стула и попытался осознать все то, что вспомнил. Они были моими братьями,
эти 8 странных людей, одетых в странные костюмы. И я знал, что это их право
-- одеваться во что они пожелают, и что в этом нет ничего странного, так же
как я имел полное право одеваться в черное с серебром. Затем я ухмыльнулся,
вспомнив, что я купил в той маленькой лавочке в Гринвуде.
На мне были одеты черные брюки, и все три рубашки, которые я выбрал,
были серовато-серебристого оттенка. Куртка моя тоже была черной.
Я вернулся к картам и увидел Флору в наряде зеленом, как море, совсем
такой, как я вспомнил ее в предыдущий вечер; затем черноволосую девушку с
такими же голубыми глазами, причем волосы у нее были густые и длинные, а
одета она была во все черное, с серебряным поясом вокруг талии. Глаза мои
наполнились слезами, сам не знаю почему. Ее звали Дейдра. Затем появилась
Фиона, с волосами такими же, как у Блейза или Брандта, моими глазами и
жемчужной кожей. Я почувствовал ненависть к ней в ту самую секунду, когда
карта ее открылась перед моими глазами. Следующей была Льювилла, с волосами
под цвет ее нефритовых глаз, в переливающемся бледно-зеленом платье, с
печальным мягким выражением на лице.
Почему-то я знал, что она была непохожа на всех нас. Но и она была моей
сестрой.
Я почувствовал ужасное одиночество, отдаленность от всех них. И тем не
менее, мне казалось, что я почти физически ощущаю их присутствие.
Карты были так холодны на ощупь, что я снова сложил их вместе, хотя и с
явной и непонятной мне неохотой, что пришлось с ними расстаться. Но других
картинок в червях не было. Все остальные были самыми обычными картами. И я
почему-то -- ах! опать это "почему-то"! -- знал, что колода была неполна, и
несколько карт в ней недоставало.
Однако я понятия не имел, что должно было быть на отсутствующих картах,
и мне это было до странности печально. Я взял в руки свою сигарету и
задумался. Почему все вспоминалось мне отчетливо, когда я держал карты в
руках -- практически сразу же? Теперь я знал больше, чем раньше, но только