Страница:
Так и не успел Николай Николаевич осуществить свою заветную мечту, которой он еще в конце 1914 г. делился со штабными офицерами: «Буде Григорий Ефимович мелькнет в Ставке или хотя бы где-нибудь во фронтовой полосе, повесить его на первом же суку с последующим извинением перед царской четой за недоразумение, объяснимое условиями военного времени»[179].
В истории самоназначения на пост Верховного главнокомандующего сыграли роли и собственные счеты царя с дядей. Царь не вполне доверял личной лояльности Николая Николаевича, с подозрением поглядывал на честолюбивые замашки этого крутого характером родственника – военного, профессионала, который, держа в волевых руках 12-15-миллионную армию, обращал в свое личное прославление малейший ее успех. Затем, не без толчка со стороны дворцовых интриганов и шептунов, царь начал подозревать Николая Николаевича в тайных замыслах захвата трона. Враги великого князя, распутницы наушничали во дворце о такой опасности для царя. К весне 1915 г. они особенно усердно распространяли слухи о «грядущей диктатуре Николая Николаевича, а может быть, о его восшествии на престол!» – пишет Александр Михайлович[180].
Решение о самоназначении принято было Николаем II не без некоторых колебаний (царь покраснел, когда впервые заговорил в узком кругу о своем намерении). Единодушного «за» не было даже среди приверженцев Распутина. Таковым считался, например, Фредерикс, но «когда царь сказал ему о своем решении (принять главнокомандование), граф сразу запротестовал». И другие тоже предостерегали его против опасного шага. Мотивы были:
а) трудность совмещения управления страной и командованием армией;
б) риск ответственности за армию в столь тяжелые для нее времена.
И еще был страх, что «недостаток знаний и опыта у нового Верховного еще более осложнит положение на фронтах и в стране»[181].
И в самом деле, все знали неподготовленность Государя, достигшего на военной службе лишь скромного положения полковника одного из гвардейских полков. Естественно, что его самоназначение было встречено, как утверждали современники, «недоверием и унынием», и главным тут было то, что «весь его внутренний облик мало соответствовал грандиозному масштабу этой войны»[182].
Тем не менее смена Верховного состоялась. 20 августа 1915 г. Николай II приказал Ставке перебраться из Барановичей в Могилев, а вскоре выехал туда и сам. 23 августа императорский поезд подошел к могилевскому перрону. За станицей раскинулся сравнительно небольшой город, где до сей поры на положении провинциального сатрапа распоряжался губернатор Пильц. Начальником штаба Ставки Николай II назначил генерала М. В. Алексеева, в недавнем прошлом командовавшего Северо-Западным фронтом[183].
Здесь, в Могилеве, последний самодержец и будет с помощью Алексеева полтора года упражняться в высшей военно-стратегической деятельности, пока ее не подорвет февраль 1917 г.
Мы не случайно столь подробно рассматривали эту ситуацию с отставкой Николая Николаевича и назначением на его должность Николая II. Можно сказать, что назначение Николая II на пост главнокомандующего полностью развязало руки Распутину и императрице. Распутин, интригуя против Николая Николаевича, знал свою цель, видел, куда метит. С августа 1915 г. начинаются сдвиги не только в аппарате военного руководства, но и в системе общей администрации. Смещаются центры тяжести в механизме управления страной. Александр Михайлович констатировал: «Принятие на себя Государем должности Верховного главнокомандующего вызывало во мне двоякую реакцию. Хотя и можно было сомневаться в полезности длительности его отсутствия в столице для нашей внутренней политики, все же принятие им на себя этого ответственного поста было в отношении армии совершенно правильным. К сожалению, однако, произошло как раз обратное. Государь оставался вдали от Царского Села на слишком продолжительные сроки, а тем временем сторонники Распутина приобретали все большее влияние»[184].
Суть перемены отметил довольно точно А. А. Блок: «Став Верховым главнокомандующим, император тем самым утратил свое центральное положение, и верховная власть окончательно распылилась в руках Александры Федоровны и тех, кто за ней стоял»[185].
Милюков отмечал, что после отставки Николая Николаевича царь вообще перестал принимать какие-либо самостоятельные решения. Он писал: "С отъездом в Ставку, в уединении Могилева личность царя как бы стушевалась. Никакой он не стратег, он не мог, конечно, руководить военными действиями. Его рабочий день сложился однообразно и спокойно. В 10 часов он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до 11 часов. После семи часов он получал почту от императрицы, которая давала советы и диктовала решения. За счет царя с этого времени на первый план выдвинулась царица. Единственная «мущина в штанах», она принимала министерские доклады и все более уверенно входила во вкус государственного управления. Распутин льстил ей сравнением с Екатериной II. Разумеется, в государственных делах она понимала еще меньше, нежели император в военных. Ее «управление» свелось к личным предпочтениям одних лиц другим, смотря по тому, были ли это друзья или враги «нашего друга».
Двор замыкался в пределы апартаментов царицы и «маленького домика» верной, но глупой подруги царицы, Анны Вырубовой. Над ними двумя царил Распутин, а около этого центрального светила группировались кружки проходимцев и аферистов, боровшихся за влияние Распутина. Был кружок Бардукова, уцелевший от князя Мещерского, кружок князя Андронникова, кружок Манасевича-Мануйлова, афериста высшей марки, связанного с банками и тайной полицией, кружок доктора Бадмаева, специалиста по тибетской медицине и оккультным знаниям"[186].
Как говорится, добавить к вышесказанному нечего. Милюков предельно точно обрисовывает сложившееся положение в российских верхах. Впрочем, только высшими назначениями дело не ограничивалось. Мелкие дельцы делали мелкие дела, назначали на должности, освобождали от воинской повинности, от судебного преследования и т. д. за соответствующую таксу. Квартира Распутина на улице Гороховой, 64, покрывала сделки, а его рекомендательные письма с бланковой формулой: «Милай, помоги» – фабриковались пачками.
Все это, согласно Милюкову, «таксировалось, причем на долю Распутина приходились обычно пустяки, обеспечивающие ему его дешевый разгул и трактирные подвиги»[187].
По мере того как страна узнавала, кто в действительности ею правит, все более падал престиж самой верховной власти. Вместо традиционного уважения к престолу распространялось негодование и презрение к кучке людей, действительно ответственных за сложившееся положение. От них, а не от правительственных чиновников, менявшихся в министерской «чехарде», по меткому выражению Пуришкевича, страна теперь должна была требовать непосредственного ответа за происходящее.
Неопровержимые факты свидетельствуют, что Распутин ездил в Царское Село как главный государственный консультант, как великий визирь, как член негласного императорского триумвирата. Эту роль он играл на протяжении многих лет, и особенно в период Первой мировой войны, о чем свидетельствуют письма царицы к супругу в Могилев, в Ставку. Они пересыпаны рекомендациями и фактическими указаниями, которые обычно впрямую обозначены как исходящие от старца. Об этом и говорит, кстати, Милюков (см. выше). Свидания же со «старцем» императрица устраивает в царскосельском особняке Вырубовой – в том самом домике, который министр внутренних дел однажды назвал «папертью власти».
Если сопоставить даты царских писем, содержащих наставления Распутина, с датами императорских указов тех дней, можно увидеть, каким обширным было влияние старца на ход государственных дел. Распутин провел назначение на пост военного министра В. А. Сухомлинова (прослужил с 1909 по 1915) а когда последнего сменил более честный и дельный А. А. Поливанов (прослужил с 19 июня 1915 по 13 марта 1916 г.), Распутин добился его устранения с этого поста. Им было инспирировано назначение на пост министра внутренних дел А. Н. Хвостова (1915 г.). По его настоянию та же должность была дана А. Д. Протопопову (занимал ее с сентября 1916 по февраль 1917 г.)[188].
По его рекомендации Председателем Совета министров был назначен И. Л. Горемыкин (состоял в этой должности с января 1914 по январь 1916 г.), затем Б. В. Штюрмер (январь-ноябрь 1916 г.), и уже после смерти Распутина, но рекомендованный им Н. О. Голицын (декабрь 1916 – февраль 1917 г.). Его ставленниками на министерских и иных ответственных постах были Л. А. Кассо, И. Г. Щегловитов, Г. Ю. Тизенгаузен, С. В. Рухлов, П. Г. Барк, И. Л. Татищев, В. Н. Воейков, А. А. Риттих, Н. А. Добровольский, С. П. Белецкий и многие другие[189].
Все они и им подобные государственные мужи возвысились лишь после того, как обязались перед Распутиным подчиняться ему и выполнять его требования. Главный показатель пригодности того или иного протеже к государственной деятельности – степень преклонения перед достопочтенным Григорием. Если министр ему покорен – годится; если не благоговеет перед ним – подозрителен, лучше от него избавиться. Как только обнаруживалось, что протежируемый министр нарушил свое обязательство личной исполнительности перед покровителем, он лишался поддержки Распутина и вслед за тем – почти автоматически – доверия царя.
На основе таких взаимоотношений только в годы войны было назначено и смещено около 20 министров и несколько председателей Совета министров. Среди них образчиком скоростного восхождения на самый верх и не менее стремительного падения можно считать Б. В. Штюрмера – предпоследнего царского премьер-министра, одного из самых усердных клевретов Распутина.
Милюков так вспоминал об этом назначении: «За несколько дней до приезда царя в Царское (18 января 1916 г.) к Родзянко приехал митрополит Питирим и сообщил ему по секрету, что уже решено встать в дружественные отношения к Думе, ликвидировать при этом непримиримого Горемыкина и назначить на его место… Штюрмера! За ним стоял все тот же Распутин, называвший своего кандидата „старичком на веревочке“. Сметливый мужичок изрек в ноябре свое решение: „Если будет победа, Думу не надо созывать, если же нет, то надо“. Победы не было. Понадобилась смена. Штюрмер проявлял все признаки старчества и мог ходить „на веревочке“. Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли и принужден был записывать для своих выступлений несколько слов или фраз на бумажке. В серьезных вопросах он предпочитал таинственно молчать, как бы скрывать свое решение. Зато он очень хорошо умел соблюдать при всех назначениях собственные интересы»[190].
Связующим звеном между Распутиным и Штюрмером был И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Он являлся сотрудником газеты «Новое время» и тайным агентом полиции, секретарем и правой рукой Штюрмера, «своим человеком» у Распутина, редкостным авантюристом. По определению французского посла в России М. Ж. Палеолога, Манасевич-Мануйлов был одновременно «и шпион, и сыщик, и пройдоха, и жулик, и шулер, и подделыватель, и развратник – странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Роберта Макэра и Видока»[191].
В бытность Штюрмера премьер-министром Манусевич-Мануйлов возил его к Распутину на доклады о ходе дел.
Одно время Распутин весьма благоволит Штюрмеру, хотя отзывался о нем не без презрения. Окружающим говорил: "С горя я этого немца поставил. Не по душе он мне. Больно плутоват. Одним хорош, что от меня не уйдет. Я ему так и сказал: «Правь, да так, чтоб мои глаза видели не только то, что делаешь, но и то, над чем думаешь»[192].
Называл Штюрмера «старикашкой». За правительство премьер платил услужливостью, граничившей с раболепием: принимал к беспрекословному исполнению пожеланий старца о назначениях, награждениях, выдачах субсидий из казны и концессий, помилованиях, освобождении от воинского призыва. Он проводил в Совете министров рекомендованные им (в интересах стоящих за ним «клиентов») постановления. Вступив в должность, Штюрмер, прежде всего, приказал департаменту полиции обеспечить личную охрану Распутина наравне с членами императорского дома. Распутина оберегали (независимо одна от другой) четыре службы: «охранка», полиция, придворная полиция, а также особая частная охрана, организованная группой банкиров во главе с Д. Л. Рубинштейном[193].
Опьяненный властью, Штюрмер, однако, потерял осторожность в обращении со своим благодетелем и однажды в чем-то ему не угодил. На квартире у митрополита Питирима, куда Манасевич-Мануйлов доставил провинившегося, разыгралась сцена. Когда Распутин и премьер уединились, в соседней комнате послышался крик: «Ты не смеешь идти против меня! Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе крышка!»[194]
Милюков вспоминает и такой случай, свидетельствующий о полном подчинении царя воле Распутина. В феврале 1916 г. состоялся беспрецедентный приезд царя в Государственную думу. До этого он ни разу не посещал ее, отрицательно относясь к ней. Так вот, Милюков пишет: "Это, очевидно, было еще одно средство повлиять на Думу, – и оно исходило от той же клики. По крайней мере, известно, что Распутин хвалился перед своими охранниками: «Сказано мне: подумать, как быть с Государственной думой. Я совершенно не знаю. А знаешь что? Я его (царя) пошлю самого в Думу; пусть поедет, откроет, и никто ничего не посмеет сказать…»[195]
Другим министром, назначенным Распутиным, являлся А. Н. Хвостов. Его назначили на пост министра внутренних дел, который занимал до него «скучный» Щербатов. Хвостов был молодой и шутливый человек, энергичный и предприимчивый, но только не в государственной деятельности. Когда Николай II, по воспоминаниям Александра Михайловича, спросил министра юстиции об А. Н. Хвостове, какого он мнения о кандидате, то получил такой ответ: «Безусловно, несведущ в деле, по характеру совершенно не подходящий, весьма не глупый, но не умеющий критиковать собственные побуждения и мысли, не чужд… интриг. Вся его служебная деятельность будет посвящена не делу, а чуждым делу соображениям». И, однако, кандидат был назначен.
Николай делал вид, что очень интересуется думскими речами А. Н. Хвостова о немецком насилии. На самом деле это был обязательный кандидат, поставленный Распутиным, который еще раньше, по поручению из Царского Села, «прощупывал» душу Хвостова (тогда нижегородского губернатора) и нашел его «несозревшим». Теперь же он признавал, что на Хвостове «почиет бог, что-то ему недостает», – и все же вернул благоволение императрицы к своему ставленнику[196].
В общем, положение в стране было критическим. Все понимали, что нужно что-то делать. Милюков охарактеризовал 1916 – предреволюционный год – словами: «Паралич власти». Он писал: "Чтобы сразу подчеркнуть контраст, я прибегну к цитате: сжатому резюме положения, сделанному для чрезвычайной комиссии не кем иным, как А. О. Протопоповым, бывшим министром внутренних дел. "Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставки и министерства) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион), оставили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы.
Общий урожай в России превышал потребность войска и населения: между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная, – реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало. Таксы развили продажу «из-под полы», получилось «мародерство». Армия устала, недостаток всего подминал ее дух, а это не ведет к победе"[197].
В стране назревала необходимость перемен. Невыносимость ситуации, которая сложилась в верхах, понималась всеми здравомыслящими людьми. Все чувствовали, что в стране грядет революция. Это ощущали даже члены царской фамилии. Александр Михайлович так описывал это время в 1916 г.: "Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Государя тем или иным способом встряхнуться. Если Государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надежному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Никки казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще кого-либо другого.
Восторг по поводу успехов Брусилова мало-помалу потухал, а взамен на фронт приходили из столицы все более и более неутешительные вести. Верховный главнокомандующий пятнадцатимиллионной армии сидел бледный и молчаливый в своей Ставке. Докладывая Государю об успехах нашей авиации и наших возможностях бороться с налетами немцев, я замечал, что он только и думал о том, чтобы я, наконец, окончил мою речь и оставил его в покое. Когда я переменил тему разговора и затронул политическую жизнь Санкт-Петербурга, в его глазах появились недоверие и холодность"[198].
Из этого воспоминания Александра Михайловича мы можем понять, что во внутренние силы и способности царя не верили даже самые близкие люди. Династия подходила к краху, и в поисках спасения от него искались различные варианты. В том числе активно в те дни муссировалась мысль о диктаторе, о чем и говорит в своих воспоминаниях Александр Михайлович. Вопрос о возможной диктатуре был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым в интересах военного ведомства. Дело снабжения армии продовольствием и прочим необходимым страдало от несогласованности мер и разгильдяйством на транспорте, и Алексеев считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице – «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был стать военный[199].
Если в царских кругах возможным спасением от грядущей революции считалось возложение на кого-либо диктаторских полномочий (начальник штаба Ставки генерал Алексеев предполагал себя на этой должности), то в думских кулуарах давно зрела идея создания правительства «народного доверия». Еще в августе 1915 г., сразу после отставки Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, в стенах Госдумы был создан «прогрессивный блок». Это было объединение буржуазно-помещичьих фракций 4-й Госдумы и Госсовета («прогрессисты», октябристы, кадеты и др.)[200].
Он был образован как ответ на поражение в войне, для достижения победы в ней и предотвращения назревавшей революции. «Прогрессивный блок» требовал включения своих представителей в правительство и проведения реформ. П. Н. Милюков, лидер кадетов и один из инициаторов создания блока, приводит содержание программы блока: "Программа исходила из двух основных положений:
1. Создание однородного правительства, созванного из лиц, пользующихся доверием страны и решивших в кратчайший срок провести программу, соглашенную между палатами.
2. Радикальное изменение приемов управления, основанных на недоверии ко всякой независимой политической деятельности; в частности, строгое соблюдение законности администрацией, невмешательство гражданских и военных властей в вопросы, не касающиеся конкретно военных операций; обновление местного состава администраций и установление разумной и последовательной политики, способной сохранить внутренний мир и избежать столкновения между социальными классами и различными национальностями.
Программа блока указывала затем ряд мер для осуществления перечисленных задач. В частности, это ряд законодательных мер, в том числе уравнение крестьян в правах с другими классами, создание волостного земства, реформа городских и земских учреждений. Конечно, для существовавшего правительства эта программа не годилась: она была не в шутку, а всерьез рассчитана на «министерство доверия»[201].
Таким образом мы видим, что, помимо радикальных преобразований, готовящихся снизу, в верхах тоже понимали, что в существовавшей системе необходимо что-либо менять. Тем временем кризис в обществе достиг своего апогея. В первую очередь, конечно, присутствие Распутина в верхах и его влияние на кадровые перестановки в правительстве было уже невыносимым. И то, чего все ждали, может быть, и в другой форме, свершилось – Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. Причем убит он был приближенными царя – Феликсом Юсуповым, великим князем Дмитрием Павловичем, а также непосредственным убийцей Распутина князем Пуришкевичем[202].
После этого убийства уже никто не сомневался, что разложившаяся верховная власть доживает свои последние дни, ибо Распутин настолько проник в государственное управление, что без него «Никки» уже не мог управлять страной. Все чаще заходил разговор о предоставлении больших прав Думе. Сам Александр Михайлович в разговоре с царем в эти дни убеждал его: «Я объяснял, что каким бы я ни был врагом парламентских форм правления в России, я был убежден, что, если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Никки и облегчил его задачу»[203].
Но царь не слушал никого, кроме своей Аликс. А она говорила: «Народ по-прежнему предан царю. Только предатели в думе и в петроградском обществе мои и его враги. Никки – самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?»[204].
Возможно, у царя был шанс спастись, если бы он слушал своего дядю и тех людей из его окружения, которые придерживались того же мнения – мнения о создании в России конституционной монархии. Но, к несчастью, он слушал далеко не умные советы сначала Распутина и Аликс, а потом только Аликс.
После смерти Распутина власть самодержца – Николая II – просуществовала всего два месяца. В феврале 1917 г. он был вынужден отречься от престола. Так бесславно закончилось 23-летнее правление последнего русского царя.
Прозвище «Кровавый» Николай II получил после Ходынской трагедии, омрачившей торжества по случаю его восшествия на престол. Тогда в страшной давке на Ходынском поле погибло свыше 1 300 человек. Это стало как бы предзнаменованием всего последующего трагического пути Николая II, на который выпало три революции и две войны.
Анализируя воспоминания современников, мы видим, что Николай II многое мог сделать, чтобы предотвратить свой крах. Вместо этого он отдал свои властные полномочия на откуп Гришке Распутину и своей жене. Вместе с последним царем деградировала сама монархическая форма правления.
В данном реферате мы попытались охарактеризовать последние годы правления Николая II, годы политического кризиса. Годы неурядиц и смут в обществе всегда интересны с исторической точки зрения, ибо в эти годы на историческую арену выходят всевозможные аферисты, самозванцы и мошенники. В XVII в. это были Гришка Отрепьев и Стенька Разин, в XX – Гришка Распутин.
В истории самоназначения на пост Верховного главнокомандующего сыграли роли и собственные счеты царя с дядей. Царь не вполне доверял личной лояльности Николая Николаевича, с подозрением поглядывал на честолюбивые замашки этого крутого характером родственника – военного, профессионала, который, держа в волевых руках 12-15-миллионную армию, обращал в свое личное прославление малейший ее успех. Затем, не без толчка со стороны дворцовых интриганов и шептунов, царь начал подозревать Николая Николаевича в тайных замыслах захвата трона. Враги великого князя, распутницы наушничали во дворце о такой опасности для царя. К весне 1915 г. они особенно усердно распространяли слухи о «грядущей диктатуре Николая Николаевича, а может быть, о его восшествии на престол!» – пишет Александр Михайлович[180].
Решение о самоназначении принято было Николаем II не без некоторых колебаний (царь покраснел, когда впервые заговорил в узком кругу о своем намерении). Единодушного «за» не было даже среди приверженцев Распутина. Таковым считался, например, Фредерикс, но «когда царь сказал ему о своем решении (принять главнокомандование), граф сразу запротестовал». И другие тоже предостерегали его против опасного шага. Мотивы были:
а) трудность совмещения управления страной и командованием армией;
б) риск ответственности за армию в столь тяжелые для нее времена.
И еще был страх, что «недостаток знаний и опыта у нового Верховного еще более осложнит положение на фронтах и в стране»[181].
И в самом деле, все знали неподготовленность Государя, достигшего на военной службе лишь скромного положения полковника одного из гвардейских полков. Естественно, что его самоназначение было встречено, как утверждали современники, «недоверием и унынием», и главным тут было то, что «весь его внутренний облик мало соответствовал грандиозному масштабу этой войны»[182].
Тем не менее смена Верховного состоялась. 20 августа 1915 г. Николай II приказал Ставке перебраться из Барановичей в Могилев, а вскоре выехал туда и сам. 23 августа императорский поезд подошел к могилевскому перрону. За станицей раскинулся сравнительно небольшой город, где до сей поры на положении провинциального сатрапа распоряжался губернатор Пильц. Начальником штаба Ставки Николай II назначил генерала М. В. Алексеева, в недавнем прошлом командовавшего Северо-Западным фронтом[183].
Здесь, в Могилеве, последний самодержец и будет с помощью Алексеева полтора года упражняться в высшей военно-стратегической деятельности, пока ее не подорвет февраль 1917 г.
Мы не случайно столь подробно рассматривали эту ситуацию с отставкой Николая Николаевича и назначением на его должность Николая II. Можно сказать, что назначение Николая II на пост главнокомандующего полностью развязало руки Распутину и императрице. Распутин, интригуя против Николая Николаевича, знал свою цель, видел, куда метит. С августа 1915 г. начинаются сдвиги не только в аппарате военного руководства, но и в системе общей администрации. Смещаются центры тяжести в механизме управления страной. Александр Михайлович констатировал: «Принятие на себя Государем должности Верховного главнокомандующего вызывало во мне двоякую реакцию. Хотя и можно было сомневаться в полезности длительности его отсутствия в столице для нашей внутренней политики, все же принятие им на себя этого ответственного поста было в отношении армии совершенно правильным. К сожалению, однако, произошло как раз обратное. Государь оставался вдали от Царского Села на слишком продолжительные сроки, а тем временем сторонники Распутина приобретали все большее влияние»[184].
Суть перемены отметил довольно точно А. А. Блок: «Став Верховым главнокомандующим, император тем самым утратил свое центральное положение, и верховная власть окончательно распылилась в руках Александры Федоровны и тех, кто за ней стоял»[185].
Милюков отмечал, что после отставки Николая Николаевича царь вообще перестал принимать какие-либо самостоятельные решения. Он писал: "С отъездом в Ставку, в уединении Могилева личность царя как бы стушевалась. Никакой он не стратег, он не мог, конечно, руководить военными действиями. Его рабочий день сложился однообразно и спокойно. В 10 часов он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до 11 часов. После семи часов он получал почту от императрицы, которая давала советы и диктовала решения. За счет царя с этого времени на первый план выдвинулась царица. Единственная «мущина в штанах», она принимала министерские доклады и все более уверенно входила во вкус государственного управления. Распутин льстил ей сравнением с Екатериной II. Разумеется, в государственных делах она понимала еще меньше, нежели император в военных. Ее «управление» свелось к личным предпочтениям одних лиц другим, смотря по тому, были ли это друзья или враги «нашего друга».
Двор замыкался в пределы апартаментов царицы и «маленького домика» верной, но глупой подруги царицы, Анны Вырубовой. Над ними двумя царил Распутин, а около этого центрального светила группировались кружки проходимцев и аферистов, боровшихся за влияние Распутина. Был кружок Бардукова, уцелевший от князя Мещерского, кружок князя Андронникова, кружок Манасевича-Мануйлова, афериста высшей марки, связанного с банками и тайной полицией, кружок доктора Бадмаева, специалиста по тибетской медицине и оккультным знаниям"[186].
Как говорится, добавить к вышесказанному нечего. Милюков предельно точно обрисовывает сложившееся положение в российских верхах. Впрочем, только высшими назначениями дело не ограничивалось. Мелкие дельцы делали мелкие дела, назначали на должности, освобождали от воинской повинности, от судебного преследования и т. д. за соответствующую таксу. Квартира Распутина на улице Гороховой, 64, покрывала сделки, а его рекомендательные письма с бланковой формулой: «Милай, помоги» – фабриковались пачками.
Все это, согласно Милюкову, «таксировалось, причем на долю Распутина приходились обычно пустяки, обеспечивающие ему его дешевый разгул и трактирные подвиги»[187].
По мере того как страна узнавала, кто в действительности ею правит, все более падал престиж самой верховной власти. Вместо традиционного уважения к престолу распространялось негодование и презрение к кучке людей, действительно ответственных за сложившееся положение. От них, а не от правительственных чиновников, менявшихся в министерской «чехарде», по меткому выражению Пуришкевича, страна теперь должна была требовать непосредственного ответа за происходящее.
Неопровержимые факты свидетельствуют, что Распутин ездил в Царское Село как главный государственный консультант, как великий визирь, как член негласного императорского триумвирата. Эту роль он играл на протяжении многих лет, и особенно в период Первой мировой войны, о чем свидетельствуют письма царицы к супругу в Могилев, в Ставку. Они пересыпаны рекомендациями и фактическими указаниями, которые обычно впрямую обозначены как исходящие от старца. Об этом и говорит, кстати, Милюков (см. выше). Свидания же со «старцем» императрица устраивает в царскосельском особняке Вырубовой – в том самом домике, который министр внутренних дел однажды назвал «папертью власти».
Если сопоставить даты царских писем, содержащих наставления Распутина, с датами императорских указов тех дней, можно увидеть, каким обширным было влияние старца на ход государственных дел. Распутин провел назначение на пост военного министра В. А. Сухомлинова (прослужил с 1909 по 1915) а когда последнего сменил более честный и дельный А. А. Поливанов (прослужил с 19 июня 1915 по 13 марта 1916 г.), Распутин добился его устранения с этого поста. Им было инспирировано назначение на пост министра внутренних дел А. Н. Хвостова (1915 г.). По его настоянию та же должность была дана А. Д. Протопопову (занимал ее с сентября 1916 по февраль 1917 г.)[188].
По его рекомендации Председателем Совета министров был назначен И. Л. Горемыкин (состоял в этой должности с января 1914 по январь 1916 г.), затем Б. В. Штюрмер (январь-ноябрь 1916 г.), и уже после смерти Распутина, но рекомендованный им Н. О. Голицын (декабрь 1916 – февраль 1917 г.). Его ставленниками на министерских и иных ответственных постах были Л. А. Кассо, И. Г. Щегловитов, Г. Ю. Тизенгаузен, С. В. Рухлов, П. Г. Барк, И. Л. Татищев, В. Н. Воейков, А. А. Риттих, Н. А. Добровольский, С. П. Белецкий и многие другие[189].
Все они и им подобные государственные мужи возвысились лишь после того, как обязались перед Распутиным подчиняться ему и выполнять его требования. Главный показатель пригодности того или иного протеже к государственной деятельности – степень преклонения перед достопочтенным Григорием. Если министр ему покорен – годится; если не благоговеет перед ним – подозрителен, лучше от него избавиться. Как только обнаруживалось, что протежируемый министр нарушил свое обязательство личной исполнительности перед покровителем, он лишался поддержки Распутина и вслед за тем – почти автоматически – доверия царя.
На основе таких взаимоотношений только в годы войны было назначено и смещено около 20 министров и несколько председателей Совета министров. Среди них образчиком скоростного восхождения на самый верх и не менее стремительного падения можно считать Б. В. Штюрмера – предпоследнего царского премьер-министра, одного из самых усердных клевретов Распутина.
Милюков так вспоминал об этом назначении: «За несколько дней до приезда царя в Царское (18 января 1916 г.) к Родзянко приехал митрополит Питирим и сообщил ему по секрету, что уже решено встать в дружественные отношения к Думе, ликвидировать при этом непримиримого Горемыкина и назначить на его место… Штюрмера! За ним стоял все тот же Распутин, называвший своего кандидата „старичком на веревочке“. Сметливый мужичок изрек в ноябре свое решение: „Если будет победа, Думу не надо созывать, если же нет, то надо“. Победы не было. Понадобилась смена. Штюрмер проявлял все признаки старчества и мог ходить „на веревочке“. Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли и принужден был записывать для своих выступлений несколько слов или фраз на бумажке. В серьезных вопросах он предпочитал таинственно молчать, как бы скрывать свое решение. Зато он очень хорошо умел соблюдать при всех назначениях собственные интересы»[190].
Связующим звеном между Распутиным и Штюрмером был И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Он являлся сотрудником газеты «Новое время» и тайным агентом полиции, секретарем и правой рукой Штюрмера, «своим человеком» у Распутина, редкостным авантюристом. По определению французского посла в России М. Ж. Палеолога, Манасевич-Мануйлов был одновременно «и шпион, и сыщик, и пройдоха, и жулик, и шулер, и подделыватель, и развратник – странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Роберта Макэра и Видока»[191].
В бытность Штюрмера премьер-министром Манусевич-Мануйлов возил его к Распутину на доклады о ходе дел.
Одно время Распутин весьма благоволит Штюрмеру, хотя отзывался о нем не без презрения. Окружающим говорил: "С горя я этого немца поставил. Не по душе он мне. Больно плутоват. Одним хорош, что от меня не уйдет. Я ему так и сказал: «Правь, да так, чтоб мои глаза видели не только то, что делаешь, но и то, над чем думаешь»[192].
Называл Штюрмера «старикашкой». За правительство премьер платил услужливостью, граничившей с раболепием: принимал к беспрекословному исполнению пожеланий старца о назначениях, награждениях, выдачах субсидий из казны и концессий, помилованиях, освобождении от воинского призыва. Он проводил в Совете министров рекомендованные им (в интересах стоящих за ним «клиентов») постановления. Вступив в должность, Штюрмер, прежде всего, приказал департаменту полиции обеспечить личную охрану Распутина наравне с членами императорского дома. Распутина оберегали (независимо одна от другой) четыре службы: «охранка», полиция, придворная полиция, а также особая частная охрана, организованная группой банкиров во главе с Д. Л. Рубинштейном[193].
Опьяненный властью, Штюрмер, однако, потерял осторожность в обращении со своим благодетелем и однажды в чем-то ему не угодил. На квартире у митрополита Питирима, куда Манасевич-Мануйлов доставил провинившегося, разыгралась сцена. Когда Распутин и премьер уединились, в соседней комнате послышался крик: «Ты не смеешь идти против меня! Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе крышка!»[194]
Милюков вспоминает и такой случай, свидетельствующий о полном подчинении царя воле Распутина. В феврале 1916 г. состоялся беспрецедентный приезд царя в Государственную думу. До этого он ни разу не посещал ее, отрицательно относясь к ней. Так вот, Милюков пишет: "Это, очевидно, было еще одно средство повлиять на Думу, – и оно исходило от той же клики. По крайней мере, известно, что Распутин хвалился перед своими охранниками: «Сказано мне: подумать, как быть с Государственной думой. Я совершенно не знаю. А знаешь что? Я его (царя) пошлю самого в Думу; пусть поедет, откроет, и никто ничего не посмеет сказать…»[195]
Другим министром, назначенным Распутиным, являлся А. Н. Хвостов. Его назначили на пост министра внутренних дел, который занимал до него «скучный» Щербатов. Хвостов был молодой и шутливый человек, энергичный и предприимчивый, но только не в государственной деятельности. Когда Николай II, по воспоминаниям Александра Михайловича, спросил министра юстиции об А. Н. Хвостове, какого он мнения о кандидате, то получил такой ответ: «Безусловно, несведущ в деле, по характеру совершенно не подходящий, весьма не глупый, но не умеющий критиковать собственные побуждения и мысли, не чужд… интриг. Вся его служебная деятельность будет посвящена не делу, а чуждым делу соображениям». И, однако, кандидат был назначен.
Николай делал вид, что очень интересуется думскими речами А. Н. Хвостова о немецком насилии. На самом деле это был обязательный кандидат, поставленный Распутиным, который еще раньше, по поручению из Царского Села, «прощупывал» душу Хвостова (тогда нижегородского губернатора) и нашел его «несозревшим». Теперь же он признавал, что на Хвостове «почиет бог, что-то ему недостает», – и все же вернул благоволение императрицы к своему ставленнику[196].
В общем, положение в стране было критическим. Все понимали, что нужно что-то делать. Милюков охарактеризовал 1916 – предреволюционный год – словами: «Паралич власти». Он писал: "Чтобы сразу подчеркнуть контраст, я прибегну к цитате: сжатому резюме положения, сделанному для чрезвычайной комиссии не кем иным, как А. О. Протопоповым, бывшим министром внутренних дел. "Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставки и министерства) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион), оставили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы.
Общий урожай в России превышал потребность войска и населения: между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная, – реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало. Таксы развили продажу «из-под полы», получилось «мародерство». Армия устала, недостаток всего подминал ее дух, а это не ведет к победе"[197].
В стране назревала необходимость перемен. Невыносимость ситуации, которая сложилась в верхах, понималась всеми здравомыслящими людьми. Все чувствовали, что в стране грядет революция. Это ощущали даже члены царской фамилии. Александр Михайлович так описывал это время в 1916 г.: "Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Государя тем или иным способом встряхнуться. Если Государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надежному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Никки казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще кого-либо другого.
Восторг по поводу успехов Брусилова мало-помалу потухал, а взамен на фронт приходили из столицы все более и более неутешительные вести. Верховный главнокомандующий пятнадцатимиллионной армии сидел бледный и молчаливый в своей Ставке. Докладывая Государю об успехах нашей авиации и наших возможностях бороться с налетами немцев, я замечал, что он только и думал о том, чтобы я, наконец, окончил мою речь и оставил его в покое. Когда я переменил тему разговора и затронул политическую жизнь Санкт-Петербурга, в его глазах появились недоверие и холодность"[198].
Из этого воспоминания Александра Михайловича мы можем понять, что во внутренние силы и способности царя не верили даже самые близкие люди. Династия подходила к краху, и в поисках спасения от него искались различные варианты. В том числе активно в те дни муссировалась мысль о диктаторе, о чем и говорит в своих воспоминаниях Александр Михайлович. Вопрос о возможной диктатуре был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым в интересах военного ведомства. Дело снабжения армии продовольствием и прочим необходимым страдало от несогласованности мер и разгильдяйством на транспорте, и Алексеев считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице – «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был стать военный[199].
Если в царских кругах возможным спасением от грядущей революции считалось возложение на кого-либо диктаторских полномочий (начальник штаба Ставки генерал Алексеев предполагал себя на этой должности), то в думских кулуарах давно зрела идея создания правительства «народного доверия». Еще в августе 1915 г., сразу после отставки Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, в стенах Госдумы был создан «прогрессивный блок». Это было объединение буржуазно-помещичьих фракций 4-й Госдумы и Госсовета («прогрессисты», октябристы, кадеты и др.)[200].
Он был образован как ответ на поражение в войне, для достижения победы в ней и предотвращения назревавшей революции. «Прогрессивный блок» требовал включения своих представителей в правительство и проведения реформ. П. Н. Милюков, лидер кадетов и один из инициаторов создания блока, приводит содержание программы блока: "Программа исходила из двух основных положений:
1. Создание однородного правительства, созванного из лиц, пользующихся доверием страны и решивших в кратчайший срок провести программу, соглашенную между палатами.
2. Радикальное изменение приемов управления, основанных на недоверии ко всякой независимой политической деятельности; в частности, строгое соблюдение законности администрацией, невмешательство гражданских и военных властей в вопросы, не касающиеся конкретно военных операций; обновление местного состава администраций и установление разумной и последовательной политики, способной сохранить внутренний мир и избежать столкновения между социальными классами и различными национальностями.
Программа блока указывала затем ряд мер для осуществления перечисленных задач. В частности, это ряд законодательных мер, в том числе уравнение крестьян в правах с другими классами, создание волостного земства, реформа городских и земских учреждений. Конечно, для существовавшего правительства эта программа не годилась: она была не в шутку, а всерьез рассчитана на «министерство доверия»[201].
Таким образом мы видим, что, помимо радикальных преобразований, готовящихся снизу, в верхах тоже понимали, что в существовавшей системе необходимо что-либо менять. Тем временем кризис в обществе достиг своего апогея. В первую очередь, конечно, присутствие Распутина в верхах и его влияние на кадровые перестановки в правительстве было уже невыносимым. И то, чего все ждали, может быть, и в другой форме, свершилось – Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. Причем убит он был приближенными царя – Феликсом Юсуповым, великим князем Дмитрием Павловичем, а также непосредственным убийцей Распутина князем Пуришкевичем[202].
После этого убийства уже никто не сомневался, что разложившаяся верховная власть доживает свои последние дни, ибо Распутин настолько проник в государственное управление, что без него «Никки» уже не мог управлять страной. Все чаще заходил разговор о предоставлении больших прав Думе. Сам Александр Михайлович в разговоре с царем в эти дни убеждал его: «Я объяснял, что каким бы я ни был врагом парламентских форм правления в России, я был убежден, что, если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Никки и облегчил его задачу»[203].
Но царь не слушал никого, кроме своей Аликс. А она говорила: «Народ по-прежнему предан царю. Только предатели в думе и в петроградском обществе мои и его враги. Никки – самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?»[204].
Возможно, у царя был шанс спастись, если бы он слушал своего дядю и тех людей из его окружения, которые придерживались того же мнения – мнения о создании в России конституционной монархии. Но, к несчастью, он слушал далеко не умные советы сначала Распутина и Аликс, а потом только Аликс.
После смерти Распутина власть самодержца – Николая II – просуществовала всего два месяца. В феврале 1917 г. он был вынужден отречься от престола. Так бесславно закончилось 23-летнее правление последнего русского царя.
4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Триста четыре года правила в России династия Романовых. Знавала династия и дни торжества, и дни затруднений. Сверкали вмонтированные в ее корону бриллианты. Извилисто протянулся ее путь от Ипатьевского монастыря под Костромой до Ипатьевского особняка на Екатеринбургском косогоре. Зато прямолинейным был путь последнего царя Николая Кровавого до положенного ему судьбой предела.Прозвище «Кровавый» Николай II получил после Ходынской трагедии, омрачившей торжества по случаю его восшествия на престол. Тогда в страшной давке на Ходынском поле погибло свыше 1 300 человек. Это стало как бы предзнаменованием всего последующего трагического пути Николая II, на который выпало три революции и две войны.
Анализируя воспоминания современников, мы видим, что Николай II многое мог сделать, чтобы предотвратить свой крах. Вместо этого он отдал свои властные полномочия на откуп Гришке Распутину и своей жене. Вместе с последним царем деградировала сама монархическая форма правления.
В данном реферате мы попытались охарактеризовать последние годы правления Николая II, годы политического кризиса. Годы неурядиц и смут в обществе всегда интересны с исторической точки зрения, ибо в эти годы на историческую арену выходят всевозможные аферисты, самозванцы и мошенники. В XVII в. это были Гришка Отрепьев и Стенька Разин, в XX – Гришка Распутин.