Айнгорн А.. Огненная лилия

   Она вздохнула. Была ли то ее вина, что она и правда всю жизнь любила только себя, сделали ли ее такой обстоятельства? Есть вещи, известные лишь Провидению.
 
   Прошло два дня. На третий на рассвете Онор разбудил отчаянный визг. Он длился долго, звонкий, на высоких нотах, испуганный женский визг. Не проснувшись толком, Онор выскочила из комнаты.
   — Что такое? — она столкнулась нос к носу с мадам Буатель-Лерак, которая с перекошенным лицом неслась по широкому коридору. Судя по ее лицу, кричала именно она.
   — Индейцы!
   — Где?! — ужаснулась Онор.
   — Окружили форт! Перестреляют нас! Всех убьют! Их так много, так ужасно много! А у нас так мало солдат! Боже! Что же делать?
   Онор выглянула из узкого, похожего на бойницу окна коридора. Часового не было, то есть он был, но его руки и голова свисали вдоль бортиков вышки, а ноги зацепились за что-то внутри. Из-за высоких стен форта ничего не было видно.
   — Я поднимусь на крышу, — сказала Онор, — взгляну, есть ли индейцы.
   — Я пойду с вами.
   Они поднялись по винтовой лестнице вверх. Оттуда вид открывался шикарный, на многие мили вдаль. Вокруг форта все было пестрым, в глазах рябило от красноватых тел, черно-белых орлиных перьев, копий и луков. Онор чуть высунулась, и хотя она была далеко, ее тут же заметили, и лишь чудом стрела не настигла ее. Сразу раздался жуткий боевой клич, и затем звук удара.
   — Хотят выбить ворота! — завопила губернаторша.
   — Уйдем отсюда, не то еще подстрелят, — Онор увлекла ее за собой в безопасное место. — А где губернатор? Что он говорит?
   — Он инструктирует солдат.
   Они нашли его во дворе, он бранил за что-то своих людей, перемежая приказы с руганью.
   — Женщины? — он соизволил заметить их. — Спрячьтесь в доме и не выходите. И не мешайте мне здесь.
   — Выдержат ли ворота? — спросила Онор.
   — Я почем знаю? Прячьтесь, сказано вам!
   Пришлось уйти в дом и прислушиваться к выстрелам оттуда. Солдаты с ружьями забрались на крышу и стреляли по осаждавшим, но меткие индейцы доставали их даже там, попутно продолжая методично таранить ворота. Время от времени через забор перелетали горящие факелы, их едва успевали тушить.
   Загорелся лишь один сарай с провизией, но с пожаром удалось справиться.
   До вечера крепкие ворота так и не поддались под натиском краснокожих, хотя так трещали, что каждую секунду казалось, что они вот-вот падут. Онор вместе с другими женщинами, жившими в форте, сбились в одной комнате, но вместе того, что бы поддержать друг друга, они лишь усиливали панику, припоминая, какие жестокости учинили индейцы в других местах, где, как они слышали, им удалось одержать победу. С наступлением темноты шум немного стих, форт получил временную передышку. Появился бледный губернатор.
   — Мне удалось отправить гонца, — сообщил он. — Даже двух. Может, хоть один сумеет вызвать к нам подкрепление. Но не знаю, вряд ли ему удастся миновать индейцев живым. Но если он выберется, то послезавтра полковник Сорель будет здесь со своими людьми.
   Утром индейцы все-таки выломали ворота. Часть солдат удерживали их натиск, но сражение скоро переместилось во двор форта. Все остальные забаррикадировались в доме, к счастью, выстроенному на совесть. Бой был долгим. К концу дня стало ясно, что форт неминуемо падет, если никто не придет на помощь. Во дворе вовсю хозяйничали индейцы. Подавив сопротивление защитников форта, они занялись дверью, решив протаранить ее бревном, что так успешно подействовало на ворота. Но дверь не поддавалась.
   Уцелевшие солдаты принялись палить из окон, и нападавшие пока оставили дверь в покое. Они разбрелись по двору, совая нос во все пристройки. Кто-то нашел запас виски, и у осажденных вновь появилась надежда на передышку.
   Ночь все провели без сна. Только надежда на подмогу со стороны поддерживала дух французов. Они были заперты в доме без пищи и воды, и впереди их ждала незавидная судьба.
   Звук горна пронзил утреннюю тишину. Узники потянулись к окнам.
   Предрассветная мгла уже начала рассеиваться. И двор был пуст. Неподвижно лежали погибшие, но индейцев нигде не было видно. И вновь весело протрубил горн. К форту подходил полк французских солдат.
   — Где же индейцы? — недоверчиво спрашивал полковник Сорель у губернатора. — Я лично никого не вижу.
   Тот развел руками.
   — Ушли. Должно быть, ночью. Я сам не понимаю.
   — Уж не приняли ли ваши люди за индейский набег десяток воришек, отбившихся от своего племени?
   — Я потерял почти всех своих людей! — возмутился губернатор. — Ваши сомнения оскорбительны!
   — Пардон, я не имел в виду оскорбить вас. Однако ваше поражение унизительно для всей французской нации.
   — Поражение! — воскликнул Буатель-Лерак. — Кто говорит о поражении?!
   Индейцы позорно отступили!
   Полковник приподнял одну бровь.
   — Я поверю, что их часовые предупредили их о нашем наступлении, и они благоразумно спрятались в лесу, но не убеждайте меня, что краснокожие струсили в двух шагах от верной победы.
   Обиженный губернатор фыркнул и ретировался.
   Затишье длилось несколько часов, затем на открытом участке демонстративно появились двое индейцев в высоких головных уборах из перьев и вышитых бисером одеждах. Судя по их поведению, это были парламентеры.
   Полковник бросил свирепый взгляд на губернатора.
   — Заключите какую-угодно сделку, но остановите кровопролитие, — прошипел он. — Вы и так потеряли неоправданно много людей. Сейчас не время мстить.
   — Угу, — пробормотал губернатор, напяливая шляпу и вооружаясь резной тростью. Он, трусливо подрагивая всем телом, вышел к индейцам.
   — Я губернатор Буатель-Лерак! — крикнул он. — Что вам нужно?
   — Когда взойдет и сядет одна луна, вожди всех наших племен будут здесь. Наши вожди желают говорить с вождями бледнолицых. Желает бледнолицый вождь говорить с ними?
   — Переговоры? Отлично! Мы желаем переговоры. Мы согласны, — поспешно согласился Буатель-Лерак.
   — Жди вождей, когда солнце будет у тебя над головой. Они придут. Я сказал.
   Делегация неторопливо удалилась, а губернатор, довольно потирая руки, поспешил рассказать всем, что непосредственная опасность миновала, и краснокожие пошли на переговоры.
 
   Губернатор встречал индейцев в своем самом великолепном камзоле; он был напыщен и чванлив. Должно быть, он мнил себя едва ли не богом, так явно он ожидал, что индейские вожди падут ниц перед его милостью, самим Буатель-Лераком. В зале горело два десятка свечей, создавая величественную и торжественную атмосферу. Онор в изящном платье из светло-абрикосового шелка сидела рядом с губернатором. После ее поступка у нее было право участвовать в переговорах, ведь кто знает, победили бы французы или нет, не стань Онор на их сторону так своевременно. Наконец явились вожди, в расшитых бисером одеждах, с ярко раскрашенными лицами, с выражением глубокого презрения в глазах. Онор-Мари встретилась глазами с Волком. Он был спокоен как всегда, но она сидела, как на иголках. Ей было немного стыдно за предательство, но ведь она была пленницей, и у нее было право бороться за свою жизнь и свободу. Она храбро глядела ему в глаза, и их молчаливый поединок остался без победителя. Никто не отвел взгляда.
   Начались переговоры. Волк, который после старейшин племени, не желавших лично общаться с французами, был самым влиятельным из вождей, сам разговаривал с губернатором. Последний скучал, слушая длинное, как положено по обычаю, вступление. Остальные индейцы, представители более мелких племен, союзничавших с гуронами, молчали, только сверкали их темные глаза, обведенные белой краской. Зрелище было устрашающее, и Онор поежилась, глядя на Волка. Ей не верилось, что этот грозный вождь с надменным лицом еще недавно терпеливо учил ее своему языку. Стороны прекратили долгий, но неизбежный обмен любезностями. Губернатор принялся расписывать прелести Вудвортской долины, где он мечтал основать резервацию для краснокожих. Говорил он долго и витиевато. Волк вежливо слушал.
   — Бледнолицые хотят мира? — наконец спросил он.
   — О да! — Буатель-Лерак верил, что сейчас индейцы пообещают немедленно увести свой народ вглубь континента, оставив плодородные земли французам.
   — Гуроны не хотят войны, но они не уйдут туда, куда ты хочешь. Нет.
   Это наши земли. Пусть бледнолицые дадут обещание не нападать на наши деревни. Гуроны не мешают бледнолицым жить по их обычаям. Пусть же гуронам позволят жить так, как жили их предки долгие годы.
   Губернатор омрачился, но он был недостаточно глуп, чтобы не понимать, что даже такой мир нужен французским колониям, как воздух, как вода. Нужна передышка, а потом…
   — Да, только и ваши отряды пусть не терроризируют мирных жителей.
   — Хорошо. Пока будет мир, никто не тронет ваши поселки. Гуроны подпишут мирный договор. Но пусть нам вернут нашу пленницу.
   — Но вы обещали не брать пленных, — жалобно возразил губернатор.
   — Когда у нас будет договор, гуроны не будут брать пленных. А Тигровая Лилия уже давно наша пленница. Если племя не получит ее назад, не будет мира.
   Ошарашенная Онор-Мари с отвращением отметила, что требование индейца не особенно шокировало губернатора и присутствовавших здесь офицеров, с которыми он стал нервно совещаться. Она осознала, они запросто бы пожертвовали ею, несмотря на все то, что она для них сделала. Только ее присутствие в той же комнате сдерживало их. Им было неловко и стыдно, но мирный договор с индейцами был так нужен, так важен. Губернатор думал о тех неприятностях, что ждут его, если сейчас вновь начнется кровопролитие.
   Переговоры принимали дурной оборот. Губернатор покосился на Онор. Она была для него досадной помехой, не более. Онор опротивел этот фарс.
   — Почему бы вам не сказать честно, что вы до смерти рады? — спросила она. — Вам же наплевать, что будет со мной, не так ли? Да будьте вы прокляты, все вместе взятые, жалкие трусы! Я вас презираю, ясно? Мне противно находиться с вами в одном помещении! Я с радостью покину это гнездо предателей. И я сохраню вам эту «победу». Я ухожу с индейцами!
   Гневно шурша юбками, она подошла к Волку.
   — Я твоя пленница. Это лучше, чем быть гостьей у этих людей, этих низких предателей.
   Никто не вступился за Онор-Мари, никто не отговаривал ее. Она с ненавистью огляделась вокруг, читая на знакомых лицах растерянность, стыд и облегчение. Все они были ей чужие, всем было безумно стыдно, но они боялись индейцев и молчали.
   В Онор-Мари не были и капли героизма. Она была вспыльчива, но не безрассудна, и, пожалуй, в ее неожиданном решении немалую роль сыграли ее более-менее сносные отношения с Волком. Не будь среди этих раскрашенных жутких лиц знакомого лица гурона, потребовался бы отряд солдат, чтоб извлечь Онор из самого тихого уголка в форте. Но к несчастью для нее, а к счастью для губернатора, она хорошо знала Волка, побаивалась его, особенно после ее бегства из плена, но не так сильно, как многие думали. Она признавала за Волком простой и логичный разум человека, не отягощенного достижениями цивилизации. Она чувствовала в нем долю агрессивности, но всерьез не верила, что это может быть угрозой лично для нее.
   Договор был подписан, воцарился напряженный мир, тот мир, что ждет лишь повода затрещать по швам. Онор-Мари, даже не переодевшись в более удобный костюм, ушла вместе с Волком, который теперь возвращался к своим.
   Еготоварищи ускользнули, они представляли соседние племена, расположенные глубже в западных лесах.
   Безумно злая и уже в глубине души раскаивающаяся, Онор брела за Волком, спотыкаясь о выступы корней и бурелом. Ей мешало пышное платье и узкие туфли, которые сдавливали ноги словно тисками, но других она в форте не нашла. Пока она спокойно сидела на месте, все было ничего, но спустя несколько часов ходьбы ей стало казаться, что ее ноги ей не принадлежат и отвалятся, если она не сядет. Волк легко шагал вперед, а она отставала.
   Казалось, он не заметил бы, если б она сбежала, но Онор не в силах была совершить сейчас такой подвиг, и чувство самосохранения заставляло следовать за единственным сильным мужчиной, который мог сейчас ей помочь.
   Волк продолжал не замечать ее. Онор подумала, что если так пойдет и дальше, она останется одна в лесу.
   — Волк! — жалобно воскликнула она и села прямо на траву. Она боялась, что он не отреагирует, но индеец вернулся и с явным неудовольствием оглядел ее.
   — Что такое, скво? Почему ты села?
   — Я не могу больше, — объявила она. — Если уж тебе так важно привести с собой пленницу, то изволь обождать, пока я отдохну.
   Она строптиво поджала губы. Лицо индейца осталось невозмутимым.
   — Отдохни. Но недолго.
   Он оставил ее одну, заявив, что вернется, когда подстрелит какую-нибудь дичь. Онор сердито проводила его взглядом. Как истинная горожанка, она все еще испытывала священный ужас перед лесом. Шло время, и ее ноги совсем отошли, она была свободна как птица, но не представляла, куда ей идти. И Онор тихо сыпала проклятиями, понимая, что вынуждена терпеливо ждать этого индейца, который по крайней мере даст ей поесть.
   Вдруг из кустов донесся шорох, и Онор ощутила, что на нее смотрят. За густой зеленью блестели два желтых глаза. Онор, не решаясь закричать, замерла. «Проклятие! Этот дикарь мог оставить мне хоть нож», — подумала Онор со злобой. Она выжидала, но и зверь выжидал, будто изучая ее. Она не знала, сколько времени прошло, страх сковал ее. Когда, наконец, вернулся индеец с убитой птицей, она дала волю своему гневу. Испуганное животное исчезло, донесся лишь шелест веток.
   — Оно выслеживало меня, — возмущенно говорила Онор, — вон там, из кустов. Это нечестно, ты должен был оставить мне хоть какое-то оружие, раз уж бросил меня одну посреди леса.
   — Лилия, я не дам тебе оружия.
   — Боишься, что я воспользуюсь им против тебя?
   — Скво, ты говоришь, не подумав.
   Спокойствие Волка выводило ее из себя. Лучше бы он накричал на нее.
   — Но здесь опасно. Почему я должна сидеть здесь и дрожать, вдруг оно бросилось бы на меня. Вдруг это волк.
   — Нет.
   — Откуда ты знаешь? Тебя-то здесь не было.
   — Я вижу следы.
   — Но в следующий раз это может быть волк или другой опасный хищник.
   Он явно не понимал ее страхов.
   — Скво, довольно. Вот, возьми.
   Он сунул ей убитого индюка. Онор вздохнула. Пока он разжигал огонь, она мрачно разделывала тушку, содрогаясь от отвращения.
   — И зачем я тебе? — ворчала она. — Жила себе в форте, никому не мешала, так нет, надо было тебе вытащить меня оттуда и загнать обратно в лес. Ну зачем тебе это, хоть объясни.
   — Тигровая Лилия, ты моя пленница, — он был совершенно серьезен. — Ты бежала, и это оскорбление для меня.
   — Дело принципа?
   Он не ответил, только глянул исподлобья ей в лицо. Онор пожала плечами. Были вещи, которые ей трудно было уразуметь.
   — Просто смешно. От меня ни пользы, но денег. Я буду непослушной рабыней, плохой женой, никудышным работником. По-моему, у вас называется гордостью то, что лично я назвала бы упрямством!
   Они продолжили путь. Уже вечерело, а в лесу темнело быстро. Онор-Мари прислушалась к отдаленному волчьему вою. В нем было жуткое величие, которое неожиданно очаровало ее. Она шепотом спросила:
   — О чем он воет?
   Волк напряг слух, словно пытаясь разобрать слова.
   — Это вой волка-одиночки. Он проверяет, не зашел ли чужак на его территорию. Тот отозвался бы ответным воем.
   Онор вслушалась, но никто не ответил на далекий вой. В ней проснулась язвительность.
   — Что ж ты не отвечаешь ему?
   Волк не ответил, и ее сарказм пропал даром.
   — А серьезно, Волк, ничего, что мы оскверняем своим присутствием его лесную резиденцию?
   — Тебе ничего не угрожает, пока ты под моей защитой. Если б ты была одна, не знаю, может, от тебя уже остались бы одни клочья.
   Шах и мат. Онор приуныла.
   — Чудесно… Не хотелось бы стать добычей какого-то дикого злобного серого пса.
   — У волка и собаки не больше общего, чем между нами и бледнолицыми.
   Не называй его псом.
   — Вот ты сам и сказал, что индейцы не люди, — она ждала вспышки, но снова просчиталась. Не будет у нее повода выплеснуть скопившуюся в душе злость.
   — Волк зверь, и собака зверь. И бледнолицые, и краснокожие — люди.
   Нам здесь нечем гордиться.
   Похожие друг на друга лесные пейзажи мелькали перед Онор-Мари, и она отчаялась запомнить дорогу хоть отчасти. Она сделала свой выбор, и уж теперь ей придется следовать за индейцем. Ее мучила мысль, что в конце их пути ее ожидает нескладный дикарь с печальными глазами голодного зверя.
   Паук! Стоило ли кромсать свою жизнь, выходить замуж за старика, переносить обвинения и насмешки, чтобы вот теперь, когда она свободна и богата, стать женой дикаря!
   Вечерело, лес медленно погружался в синеватую тьму. Онор старалась держаться поближе к своему спутнику. Солнце еще не село; окруженное розовым ореолом, оно еще виднелось сквозь частые ряды узкостволых сосен.
   — Волк!
   — Что?
   — Мы что, собираемся идти всю ночь?
   — Нет. Скоро остановимся на ночлег.
   Вот и все. Онор раздраженно вздохнула. Нарастающее беспокойство мог умерить лишь человеческий голос, пусть даже принадлежащий индейцу. Пусть он вел ее навстречу незавидной судьбе, пусть считал ее своей пленницей, все-таки, пока он был ее единственной защитой и опорой, единственным, кто мог разогнать навязчивые тени страха.
   — Волк! — окликнула она его.
   — Что еще? — он остановился и, не глядя на нее, стал разводить огонь в небольшом овраге. Она устало стояла над ним, даже не пытаясь помочь хотя бы насобирать хвороста.
   О чем бы спросить? Она припомнила разговоры, которые ходили среди солдат форта.
   — Я слышала, будто индейцы прячут в горах огромные богатства. Это правда?
   Он напрягся, словно готовый к прыжку зверь.
   — Я думаю, это чепуха. Разве жили бы вы так просто, если бы обладали несметными сокровищами? Разве не так? Но разговоры все же откуда-то пошли… И тут она сообразила, что сделала глупость. Устремленные на нее глаза пылали гневом. Волк вскочил и схватил ее за плечо.
   — Зачем тебе это?!
   Она попыталась отстраниться.
   — Да незачем, конечно. Просто так.
   — Ты лжешь, скво!
   Она растерялась поначалу, не понимая, чем вызвала такой гнев. Он сжал ее плечи так, что ей стало больно.
   — Прекрати, Волк! — закричала она, разозлившись. — Убери руки, черт тебя побери, больно же!
   — Рассказывай все! — он буквально тряс ее, словно ожидая, что из нее посыпятся свидетельства ее предательства.
   — Чего ты хочешь? Оставь меня в покое! — взвизгнула она, вырываясь и норовя ударить его ногой, однако Волк увернулся, и удар прошел вскользь.
   Он яростно швырнул ее на землю.
   — Рассказывай, если хочешь жить!
   — Да нечего мне сказать, Волк! Отстань от меня, ради бога!
   Он выхватил из огня горящую головню и ткнул ей едва ли не в самое лицо. Она вскрикнула и инстинктивно закрылась руками.
   — Говори!
   — Что?
   — Правду! — загремел он.
   — Правду о чем? — крикнула она еще громче него.
   — Зачем тебе знать про наследство наших предков?
   Она приподняла руки в знак, что сдается и готова во всем сознаться.
   Признание она сочинила на ходу.
   — Это все Ривароль, офицер из форта. Он рассказал мне. Он послал меня.
   Обещал помочь мне, если я разузнаю, где то самое место.
   — Помочь?
   — Ну и мою долю, ясное дело. Он идет следом за нами с целым отрядом.
   — Ты лжешь! За нами никто не шел.
   — Это ты так думаешь. Да убери свой дурацкий огонь, не хватало, чтоб на мне загорелись волосы.
   Его надменное лицо выдавали лишь глаза. Презрение, ненависть, горечь, бесконечная, бессильная злость против коварных бледнолицых — все это, сменяя друг друга и перемешиваясь, адскими языками пламени светилось в этих черных глазах.
   — Ты специально пошла за мной? Вы, франки, подстроили все это?
   — Да, — коротко кивнула она. Злость была в ней сильнее страха. Она созналась бы в чем угодно, лишь бы позлить его. Янтарь ее кошачьих глаз тоже источал недобрый огонь, не предвещавший Волку ничего хорошего.
   Волк мрачно оглядел ее и, не найдя следов раскаяния, жестко проговорил.
   — Ты не стоишь того, чтоб быть пленницей Красного Волка. Прощай.
   Она поняла, что зашла слишком далеко. Волк бросил ее и ушел, а впереди ночь. Она в сердце леса, не знает дороги, она безоружна, она совсем одна.
   От чего ей суждено погибнуть — от когтей диких зверей, от голода, от стрелы какого-нибудь краснокожего? Она яростно ударила кулаком по земле.
   Нет уж! Она останется жить! Назло всем! Назло Волку, индейцам, белым, всем! Назло губернатору и офицерам, которые не хотели помочь ей. Назло пиратам, бросившим ее тонуть на гибнущем судне. Назло всем, кто завидовал и ненавидел ее. Назло Генриху д’Арно, который хотел, чтобы она заживо сгорела в свою первую брачную ночь с его жирным старым дядей. Она поднялась на ноги. У ее ног догорал костер. Она вытащила головню потолще, чтоб дольше светила.
   — Куда направился этот краснокожий садист? — пробормотала она. Он скрылся где-то за зарослями папоротников, и Онор пошла следом, на ходу клянясь, что посчитается с ним. Ей недолго пришлось идти. Она нашла Волка на поляне всего в десяти минутах ходьбы от того места, где он оставил ее.
   Он стоял в напряженной позе, как олень, готовый мгновенно метнуться в чащу, если увидит признаки опасности.
   — Пришла? — сказал он.
   — Вернулся? — спросила она одновременно с ним. Он осторожно шагнул к ней. Она развела руками.
   — Я все наврала. Про Ривароля и про деньги.
   Он приблизился вплотную к ней, и его пальцы приподняли ее подбородок так, чтобы видеть глаза. Несколько мгновений они не шевелясь смотрели друг на друга. Затем рука Волка опустилась.
   — Хорошо, — проговорил он. Ее янтарные глаза сузились.
   — Ты мне веришь?
   — Да, — он забрал у нее еще тлевшую головню и разжег костер из мелкого сухого хвороста. Онор присела у огня, хотя и так было тепло после жаркого летнего дня. Она от нечего делать подбирала ветки, скармливая их пламени, наблюдая, как они занимаются, горят и постепенно чернеют.
   — Не бросай в огонь все подряд, — проворчал Волк. — А то будет много дыма, — глупый тетерев, подстреленный Волком, занял свое место над огнем, чтобы вскоре превратиться в аппетитный ужин. Онор прикрыла глаза, ее уже клонило ко сну. Последнее, что она в тот вечер умудрилась сделать, так это поинтересоваться, чуть приподняв голову:
   — Так что, и правда существуют сокровища?
   И тут же возблагодарила бога, что у Волка крепкие нервы. Другой на его месте, наверное, уже задушил бы ее.
 
   Скоро лес остался позади. Весь следующий день они шли по холмистой местности, поросшей лишь травой. Деревья встречались все реже. Здесь нещадно палило солнце, и растительность, несмотря на разгар лета, выглядела слегка пожухшей и выгоревшей. Над головой постоянно парил один и тот же орел, словно выслеживая их, и его огромные крылья были единственным, что на доли секунды дарило тень.
   День прошел достаточно спокойно, по крайней мере, Онор научилась довольствоваться малым: ничего плохого не случилось — а значит, все хорошо. Но вот к вечеру относительный покой испарился, словно Боги, на время позабывшие об Онор, вспомнили о ней и радостно потерли руки. Они с Волком как раз шли по склону, минуя вершину холма, когда чуткий слух индейца уловил чужеродный звук. Он знаком велел Онор обождать, и стал быстро подниматься вверх. Онор подставила лицо ветру, предоставив Волку заботиться о их безопасности, хотя ее глаза невольно не выпускали его из поля зрения. На фоне розового заката его высокая фигура приобрела странный загадочный красноватый оттенок, и Онор отметила про себя, что статности его сильного гибкого тела позавидовал бы любой белый. Тугая кожаная повязка, украшенная пером, подчеркивала стальные мускулы на руке, сжимавшей рукоятку топорика, который мог быть более, чем грозным оружием для того, кто умел им пользоваться, таким же грозным, как ружья солдат.
   Она обернулась и увидела десятки быстрых теней, мелькнувших за грядой. Она подхватила юбку и побежала за индейцем. Он сердито тряхнул головой, увидев, что она спешит за ним, не заботясь о том, чтобы прятаться.
   — Хочешь стрелу в спину? — прошипел он и, схватив ее за плечо, заставил нагнуться.
   — Там индейцы! — она указала рукой направление. — Я их видела. Они нас окружают!
   Он схватил ее за локоть.
   — Идем.
   Они поднялись на вершину холма. С противоположной стороны склон был не гладкий, каменные валуны сплошь беспорядочным покровом скрывали землю.
   Здесь тяжело было идти, но удобно прятаться. Они перебрались через несколько исполинских глыб, и за одной из них Волк остановился и, достав лук, прищурился, ища взглядом врага. Тут же засвистели стрелы. Одну из них Волк поднял.
   — Это воины алгонкинов, — он показал Онор оперение стрелы. — Видишь?
   Это перо ястреба.
   Стрелы сыпались градом. Онор вздрагивала, когда они проносились мимо. Ee защищал валун, да и за спиной у Волка ее вряд ли разыскала бы шальная стрела. В отличие от пуль, они не отскакивали рикошетом. Волк опустился на колени и, осторожно высовываясь из укрытия, делал выстрел за выстрелом.
   Каждый достигал цели, но запас стрел был ограничен, а индейцев было много, и из-за холмов появлялись новые.