Страница:
ВЕРНАДСКИЙ
(1863—1945)
Владимир Иванович Вернадский родился в семье профессора экономики и статистики. Окончил Петербургский университет, работал минералогом, как химик стажировался в Западной Европе.
Под руководством В.В. Докучаева проводил исследования почв в Центральной России, преподавал кристаллографию и минералогию в Московском университете; в 1906 году был избран академиком Петербургской академии наук. Был одним из крупнейших организаторов научных учреждений в России и СССР, плодотворно занимался историей и философией науки. Утверждал, что в духовной жизни общества одинаково важны философия, наука и религия. Основал геохимию и биогеохимию (изучающую глобальную деятельность живого вещества, совокупности организмов). Предполагал, что благодаря научной деятельности и труду человечество преобразует область жизни в ноосферу, где господствует разум. Вершиной его творчества стало учение о биосфере, которое за последние десятилетия активно разрабатывается в экологическом аспекте, но все еще недооценивается философами.
В XX веке в науке окончательно воцарилась узкая специализация. И лишь Владимир Иванович, верный классическим традициям, осуществлял синтез знаний, хотя был и творцом новых идей.
Вспомним: около полувека назад в физике немало споров вызвало предположение, что в мире элементарных частиц существует отличие правого и левого. Один из создателей квантовой механики, нобелевский лауреат (1945), швейцарец В. Паули тогда писал: «Я не верю, что Бог является левшой… и готов побиться об заклад на очень большую сумму, что эксперимент даст симметричный результат». Того же мнения придерживались едва ли не все авторитетные специалисты, например, один из основателей квантовой электродинамики, нобелевский лауреат (1965), американец Р. Фейнман, который, правда, все-таки рекомендовал провести опыт. Вернадский же предвидел возможность различия правого и левого в микромире за 20 лет до того, как физики всерьез поставили эту проблему. Он утверждал: «Пространство-время глубоко неоднородно, и явления симметрии могут в нем проявляться только в ограниченных участках». Что и подтвердилось в 1956 году благодаря работам американских физиков (выходцев из Китая) Ли Цзундао и Янга Чжэньнина (нобелевских лауреатов 1957 года).
Чем объяснить столь замечательную проницательность? Тем, что Владимир Иванович никогда не ограничивал себя узкими рамками одной научной дисциплины, а стремился понимать природу как целое. Поэтому умел и имел смелость выходить мыслью за пределы известных фактов.
Не потому ли он, специалист по наукам о Земле, задолго до Второй мировой войны предупреждал о возможности использования атомной энергии для военных целей? В этой связи он первым – еще в 1910—1911 годах – заговорил о великой ответственности ученых перед обществом.
Предвидя начало «атомной эры», именно Вернадский организовал в 1922 году Радиевый институт (Петроград), затем академические комиссии, благодаря которым у нас развернули разведку радиоактивного сырья, изучали возможности использования нового вида энергии. Это позволило нашим ученым в 1954 году создать первую в мире атомную электростанцию (Обнинск, Калужская область) и быстро ответить на появление в США атомной бомбы.
Очень интересны и поучительны труды Вернадского, посвященные истории и философии науки, преимущественно – естествознания. До сих пор они почти не известны на Западе. Возможно, по этой причине около сорока лет назад произвела сенсацию работа американского ученого Т. Куна «Структура научных революций». А ведь значительно раньше, еще в начале XX века, Владимир Иванович не менее глубоко и более полно исследовал те же проблемы (впрочем, он предпочитал говорить не о революциях, а о вспышках научного творчества, рассматривая их не в узкоспециальном, а в широком, прежде всего в мировоззренческом и отчасти социальном аспектах, в связи с общим развитием духовной и материальной культуры).
В частности, Т. Кун, следуя укоренившейся традиции в физико-математических науках, выделял «установление значительных фактов, сопоставление фактов и теории, разработку теории», считая, будто этим исчерпывается «поле нормальной науки». А Вернадский особо подчеркивал важность для познания природы эмпирических обобщений. Кстати, учение о биосфере явилось именно великим эмпирическим обобщением.
Правда, еще до Вернадского английский океанолог, иностранный член-корреспондент Петербургской АН Дж. Мерей, а также французский географ Ж.Э. Реклю и некоторые другие писали о сфере жизни, но ограничивались общими формулировками. Владимир Иванович окончательно обосновал учение о биосфере во время научной командировки в Париж (1923—1924), где работал в ряде институтов и читал в Сорбонне лекции по геохимии. В книгах «Очерк геохимии» (1927), «Биосфера» (1926) он раскрыл глобальные масштабы, огромное значение живого вещества и человека на планете.
«Живые организмы, с геохимической точки зрения, – подчеркивал ученый, – не являются случайным фактором в химическом механизме земной коры; они образуют его существенную и неотделимую часть. Они неразрывно связаны с косной материей земной коры, с минералами и горными породами». Исходя из этих предпосылок и геологических данных, он обосновал смелую идею о геологической вечности жизни и постоянстве массы живого вещества в истории Земли (точнее было бы сказать, о постоянстве геохимической активности живых организмов). В дальнейшем – до сих пор! – исследователи так и не обнаружили горные породы, существовавшие до появления живого вещества на нашей планете.
Первым о биосфере как особой планетной оболочке, охваченной жизнью, написал в 1875 году австрийский геолог Э. Зюсс. С тех пор это понятие вошло в науку, но только В.И. Вернадский раскрыл планетную и космическую сущность жизни в своем учении. Сначала он писал о «механизме биосферы», затем по отношению к ней стал употреблять определение «организованность», подчеркивая ее подобие организму, а не механической системе. Развивая эти взгляды, можно предположить, что было бы плодотворно изучать биосферу именно как организм, осуществляющий обмен веществ, частично аккумулирующий лучистую солнечную энергию, обладающий системой памяти и накопления информации (земная кора). Данный подход мог бы, помимо всего прочего, расширить наши представления о сущности и формах жизни.
Другая идея Вернадского, заслуживающая серьезного внимания, относится к представлению о человеке – творении биосферы – не только как о телесном, но и духовном, интеллектуальном существе: «…Человек, являясь частью биосферы, только по сравнению с наблюдаемыми на ней явлениями может судить о мироздании». И еще: «До сих пор историки, вообще ученые гуманитарных наук… сознательно не считаются с законами природы биосферы – той земной оболочки, где может только существовать жизнь. Стихийно человек от нее неотделим».
Владимира Ивановича часто называют творцом учения о ноосфере (сфере разума). В действительности ничего подобного он не создавал, а выдвинул гипотезу, согласно которой человек преобразует природу, используя свой интеллект и руководствуясь научной мыслью. Термин «ноосфера» он заимствовал у своих современников, французских философов Э. Леруа и Т. де Шардена. Однако сами они стали разрабатывать концепцию ноосферы под впечатлением сорбоннских лекций Вернадского и последующих бесед с ним…
Впрочем, справедливости ради надо заметить: еще в начале XX века упомянутый Дж Мерей писал: «…В пределах биосферы у человека родилась сфера разума и понимания, и он пытается истолковать и объяснить космос; мы можем дать этому наименование ПСИХОСФЕРЫ». Примерно то же имел в виду Т. де Шарден, говоря о «Духе Земли». В отличие от них, Вернадский исходил прежде всего из глобальной геологической деятельности человека, отчасти в развитие идей американского ученого Г. Марша («Человек и природа, или О влиянии человека на изменение физико-географических условий природы», 1866), немецкой географической школы XIX века (А. Гумбольдт, Ф. Ратцель и др.), а также ряда других исследователей. При этом Владимир Иванович подчеркивал особую роль науки: «Научной мыслью и государственно организованной, ею направляемой техникой, своей жизнью человек создает в биосфере новую биогенную силу».
Ученик Вернадского, замечательный минералог и геохимик академик А.Е. Ферсман называл эту геологическую силу не биогенной, а техногенной, справедливо отмечая принципиально важное значение техники в преобразовании природной среды. Однако Владимир Иванович, оставаясь энтузиастом науки, по-видимому, переоценивал ее роль в жизни людей и природы. Это стало особенно ясно во второй половине XX века, когда остро встали экологические проблемы, связанные с уничтожением многих видов растений и животных, загрязнением природных вод, почв и атмосферы, обеднением ландшафтов, опустыниванием, истощением минеральных и водных ресурсов, дестабилизацией погоды и климата…
Анализ показывает: техногенез действует на биосферу преимущественно разрушительно, вызывает ее деградацию, а вовсе не переход на более высокий уровень сложности и организации. Она превращается в глобальную область господства техники (техносферу), чья деятельность направляется не столько научной мыслью, сколько системой постоянно растущих материальных потребностей, экономическими принципами, борьбой за власть и прибыль, а также другими факторами, в том числе невежеством.
Впрочем, Вернадский сознавал, что человек отчуждается от создавшей его природы. По его словам, «благодаря условностям цивилизации эта неразрываемая и кровная связь всего человечества с остальным живым миром забывается, и человек пытается рассматривать отдельно от живого мира бытие цивилизованного человечества. Но эти попытки искусственны и неизбежно разлетаются, когда мы подходим к изучению человечества в общей связи его со всей Природой». Он не мог представить, что люди будут и впредь рассматривать окружающую природу лишь как средство для удовлетворения своих материальных потребностей, мало заботясь о ее состоянии, используя научные достижения почти исключительно для экстенсивной эксплуатации ее ресурсов.
Ученый думал о ноосфере, надеялся на ее создание уже в XX веке. Действительность опровергла эти мечты. Заблуждение гения? Вряд ли. Только вот достижение того, что он подразумевал под ноосферой, оказалось необычайно трудной задачей. Ее не решить посредством создания более совершенных технических средств, технологий.
Еще древнегреческий философ Аристотель отметил: «Природа дала человеку в руки оружие – интеллектуальную и моральную силу, но он может пользоваться этим оружием и в обратную сторону; поэтому человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым и диким». Следовательно, на пути к ноосфере необходимо духовное обновление человечества, преобразование не столько окружающей среды, сколько внутреннего мира людей. Идея ноосферы обладает эвристическим потенциалом, помогая сопоставлять реальность с тем идеалом, к которому следует стремиться.
Сам Вернадский был, можно сказать, человеком ноосферы. Он старался делать все возможное для развития научных идей и претворения их в жизнь Работал на благо родины, науки и всего человечества, не обращая внимания на то, при какой власти трудится. Еще во времена Российской империи он организовал при Академии наук Радиевую комиссию (1910). Во время Первой мировой войны стал одним из инициаторов создания и председателем академической Комиссии по изучению производительных сил России. Эти организации плодотворно работали и при советской власти. В гражданскую войну (1918—1920) он основал, став первым ее председателем, Украинскую академию наук. В дальнейшем ему довелось организовать ряд академических комиссий, лабораторий, институтов.
Конечно, Владимир Иванович был патриотом России – СССР. Однако отношение ученого к господствовавшей с 1917 года в стране марксистско-ленинской философии было, мягко говоря, неоднозначным. Не случайно официозные круги подвергали резкой и несправедливой критике его философские взгляды. Вернадский не стал отмалчиваться. Он откровенно признался «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система… не может достигнуть той общеобязательности, которую достигает (только в некоторых определенных частях) наука». «Я как философский скептик могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы». Это было сказано в 1932 году.
Преуменьшал ли ученый на самом деле значение философии? Нет. Он писал: «Философская мысль играет огромную, часто плодотворную роль в создании научных гипотез и теорий». Более того, надеялся, что философское осмысление концепции биосферы позволит преодолеть господствующее в науке механистическое мировоззрение, основанное на данных физико-математических и химических наук. По его мнению, разработанные таким образом модели мироздания и Земли демонстрируют механический синтез Космоса: «В сущности, этот мир космоса дает нам совершенно чуждое, нас не трогающее впечатление и, очевидно, представляет схему, далекую от действительности». И верил, что эта формализация будет преодолена: «Есть всегда ученые, которые ярко чувствуют и охватывают живую реальную природу нашей планеты, всю проникнутую вечным биением жизни, и для которых это понимание единой Природы является руководящей нитью всей научной работы».
Увы, и в этом случае он проявил излишний оптимизм. По-прежнему чрезмерно популярны модели мертвой Вселенной, рожденной, нет, взорвавшейся как некая сверхсупербомба (идея, обоснованная с позиций ядерной физики и квантовой механики), а также мертвой Земли, по которой механически перемещаются плиты литосферы (геофизическая теория). Жизнь и разум в подобных моделях остаются частными случайными и ничтожными явлениями в механике Мироздания. А с позиций Вернадского следовало бы говорить о жизни Земли (не только – на земле) и предполагать возможность биосферы Вселенной.
Преобладание материальных ценностей над духовными, укрепление техносферы – тупиковый путь современной цивилизации. Он ведет к деградации области жизни, культуры и человеческой личности, о чем убедительно писал немецко-французский мыслитель, лауреат нобелевской премии (1952) А. Швейцер. Надо стремиться к тому, чтобы homo sapiens был разумным не по самоназванию, а по верности идеалам ноосферы: добра, справедливости, красоты, разума. И как бы ни были замечательны научные и философские идеи Владимира Ивановича Вернадского, не менее важен опыт и пример его творческой счастливой жизни. У него были ограниченные материальные и безграничные духовные потребности. Только при этих условиях на Земле сохранится великолепная биосфера и достойное ее человечество.
Под руководством В.В. Докучаева проводил исследования почв в Центральной России, преподавал кристаллографию и минералогию в Московском университете; в 1906 году был избран академиком Петербургской академии наук. Был одним из крупнейших организаторов научных учреждений в России и СССР, плодотворно занимался историей и философией науки. Утверждал, что в духовной жизни общества одинаково важны философия, наука и религия. Основал геохимию и биогеохимию (изучающую глобальную деятельность живого вещества, совокупности организмов). Предполагал, что благодаря научной деятельности и труду человечество преобразует область жизни в ноосферу, где господствует разум. Вершиной его творчества стало учение о биосфере, которое за последние десятилетия активно разрабатывается в экологическом аспекте, но все еще недооценивается философами.
В XX веке в науке окончательно воцарилась узкая специализация. И лишь Владимир Иванович, верный классическим традициям, осуществлял синтез знаний, хотя был и творцом новых идей.
Вспомним: около полувека назад в физике немало споров вызвало предположение, что в мире элементарных частиц существует отличие правого и левого. Один из создателей квантовой механики, нобелевский лауреат (1945), швейцарец В. Паули тогда писал: «Я не верю, что Бог является левшой… и готов побиться об заклад на очень большую сумму, что эксперимент даст симметричный результат». Того же мнения придерживались едва ли не все авторитетные специалисты, например, один из основателей квантовой электродинамики, нобелевский лауреат (1965), американец Р. Фейнман, который, правда, все-таки рекомендовал провести опыт. Вернадский же предвидел возможность различия правого и левого в микромире за 20 лет до того, как физики всерьез поставили эту проблему. Он утверждал: «Пространство-время глубоко неоднородно, и явления симметрии могут в нем проявляться только в ограниченных участках». Что и подтвердилось в 1956 году благодаря работам американских физиков (выходцев из Китая) Ли Цзундао и Янга Чжэньнина (нобелевских лауреатов 1957 года).
Чем объяснить столь замечательную проницательность? Тем, что Владимир Иванович никогда не ограничивал себя узкими рамками одной научной дисциплины, а стремился понимать природу как целое. Поэтому умел и имел смелость выходить мыслью за пределы известных фактов.
Не потому ли он, специалист по наукам о Земле, задолго до Второй мировой войны предупреждал о возможности использования атомной энергии для военных целей? В этой связи он первым – еще в 1910—1911 годах – заговорил о великой ответственности ученых перед обществом.
Предвидя начало «атомной эры», именно Вернадский организовал в 1922 году Радиевый институт (Петроград), затем академические комиссии, благодаря которым у нас развернули разведку радиоактивного сырья, изучали возможности использования нового вида энергии. Это позволило нашим ученым в 1954 году создать первую в мире атомную электростанцию (Обнинск, Калужская область) и быстро ответить на появление в США атомной бомбы.
Очень интересны и поучительны труды Вернадского, посвященные истории и философии науки, преимущественно – естествознания. До сих пор они почти не известны на Западе. Возможно, по этой причине около сорока лет назад произвела сенсацию работа американского ученого Т. Куна «Структура научных революций». А ведь значительно раньше, еще в начале XX века, Владимир Иванович не менее глубоко и более полно исследовал те же проблемы (впрочем, он предпочитал говорить не о революциях, а о вспышках научного творчества, рассматривая их не в узкоспециальном, а в широком, прежде всего в мировоззренческом и отчасти социальном аспектах, в связи с общим развитием духовной и материальной культуры).
В частности, Т. Кун, следуя укоренившейся традиции в физико-математических науках, выделял «установление значительных фактов, сопоставление фактов и теории, разработку теории», считая, будто этим исчерпывается «поле нормальной науки». А Вернадский особо подчеркивал важность для познания природы эмпирических обобщений. Кстати, учение о биосфере явилось именно великим эмпирическим обобщением.
Правда, еще до Вернадского английский океанолог, иностранный член-корреспондент Петербургской АН Дж. Мерей, а также французский географ Ж.Э. Реклю и некоторые другие писали о сфере жизни, но ограничивались общими формулировками. Владимир Иванович окончательно обосновал учение о биосфере во время научной командировки в Париж (1923—1924), где работал в ряде институтов и читал в Сорбонне лекции по геохимии. В книгах «Очерк геохимии» (1927), «Биосфера» (1926) он раскрыл глобальные масштабы, огромное значение живого вещества и человека на планете.
«Живые организмы, с геохимической точки зрения, – подчеркивал ученый, – не являются случайным фактором в химическом механизме земной коры; они образуют его существенную и неотделимую часть. Они неразрывно связаны с косной материей земной коры, с минералами и горными породами». Исходя из этих предпосылок и геологических данных, он обосновал смелую идею о геологической вечности жизни и постоянстве массы живого вещества в истории Земли (точнее было бы сказать, о постоянстве геохимической активности живых организмов). В дальнейшем – до сих пор! – исследователи так и не обнаружили горные породы, существовавшие до появления живого вещества на нашей планете.
Первым о биосфере как особой планетной оболочке, охваченной жизнью, написал в 1875 году австрийский геолог Э. Зюсс. С тех пор это понятие вошло в науку, но только В.И. Вернадский раскрыл планетную и космическую сущность жизни в своем учении. Сначала он писал о «механизме биосферы», затем по отношению к ней стал употреблять определение «организованность», подчеркивая ее подобие организму, а не механической системе. Развивая эти взгляды, можно предположить, что было бы плодотворно изучать биосферу именно как организм, осуществляющий обмен веществ, частично аккумулирующий лучистую солнечную энергию, обладающий системой памяти и накопления информации (земная кора). Данный подход мог бы, помимо всего прочего, расширить наши представления о сущности и формах жизни.
Другая идея Вернадского, заслуживающая серьезного внимания, относится к представлению о человеке – творении биосферы – не только как о телесном, но и духовном, интеллектуальном существе: «…Человек, являясь частью биосферы, только по сравнению с наблюдаемыми на ней явлениями может судить о мироздании». И еще: «До сих пор историки, вообще ученые гуманитарных наук… сознательно не считаются с законами природы биосферы – той земной оболочки, где может только существовать жизнь. Стихийно человек от нее неотделим».
Владимира Ивановича часто называют творцом учения о ноосфере (сфере разума). В действительности ничего подобного он не создавал, а выдвинул гипотезу, согласно которой человек преобразует природу, используя свой интеллект и руководствуясь научной мыслью. Термин «ноосфера» он заимствовал у своих современников, французских философов Э. Леруа и Т. де Шардена. Однако сами они стали разрабатывать концепцию ноосферы под впечатлением сорбоннских лекций Вернадского и последующих бесед с ним…
Впрочем, справедливости ради надо заметить: еще в начале XX века упомянутый Дж Мерей писал: «…В пределах биосферы у человека родилась сфера разума и понимания, и он пытается истолковать и объяснить космос; мы можем дать этому наименование ПСИХОСФЕРЫ». Примерно то же имел в виду Т. де Шарден, говоря о «Духе Земли». В отличие от них, Вернадский исходил прежде всего из глобальной геологической деятельности человека, отчасти в развитие идей американского ученого Г. Марша («Человек и природа, или О влиянии человека на изменение физико-географических условий природы», 1866), немецкой географической школы XIX века (А. Гумбольдт, Ф. Ратцель и др.), а также ряда других исследователей. При этом Владимир Иванович подчеркивал особую роль науки: «Научной мыслью и государственно организованной, ею направляемой техникой, своей жизнью человек создает в биосфере новую биогенную силу».
Ученик Вернадского, замечательный минералог и геохимик академик А.Е. Ферсман называл эту геологическую силу не биогенной, а техногенной, справедливо отмечая принципиально важное значение техники в преобразовании природной среды. Однако Владимир Иванович, оставаясь энтузиастом науки, по-видимому, переоценивал ее роль в жизни людей и природы. Это стало особенно ясно во второй половине XX века, когда остро встали экологические проблемы, связанные с уничтожением многих видов растений и животных, загрязнением природных вод, почв и атмосферы, обеднением ландшафтов, опустыниванием, истощением минеральных и водных ресурсов, дестабилизацией погоды и климата…
Анализ показывает: техногенез действует на биосферу преимущественно разрушительно, вызывает ее деградацию, а вовсе не переход на более высокий уровень сложности и организации. Она превращается в глобальную область господства техники (техносферу), чья деятельность направляется не столько научной мыслью, сколько системой постоянно растущих материальных потребностей, экономическими принципами, борьбой за власть и прибыль, а также другими факторами, в том числе невежеством.
Впрочем, Вернадский сознавал, что человек отчуждается от создавшей его природы. По его словам, «благодаря условностям цивилизации эта неразрываемая и кровная связь всего человечества с остальным живым миром забывается, и человек пытается рассматривать отдельно от живого мира бытие цивилизованного человечества. Но эти попытки искусственны и неизбежно разлетаются, когда мы подходим к изучению человечества в общей связи его со всей Природой». Он не мог представить, что люди будут и впредь рассматривать окружающую природу лишь как средство для удовлетворения своих материальных потребностей, мало заботясь о ее состоянии, используя научные достижения почти исключительно для экстенсивной эксплуатации ее ресурсов.
Ученый думал о ноосфере, надеялся на ее создание уже в XX веке. Действительность опровергла эти мечты. Заблуждение гения? Вряд ли. Только вот достижение того, что он подразумевал под ноосферой, оказалось необычайно трудной задачей. Ее не решить посредством создания более совершенных технических средств, технологий.
Еще древнегреческий философ Аристотель отметил: «Природа дала человеку в руки оружие – интеллектуальную и моральную силу, но он может пользоваться этим оружием и в обратную сторону; поэтому человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым и диким». Следовательно, на пути к ноосфере необходимо духовное обновление человечества, преобразование не столько окружающей среды, сколько внутреннего мира людей. Идея ноосферы обладает эвристическим потенциалом, помогая сопоставлять реальность с тем идеалом, к которому следует стремиться.
Сам Вернадский был, можно сказать, человеком ноосферы. Он старался делать все возможное для развития научных идей и претворения их в жизнь Работал на благо родины, науки и всего человечества, не обращая внимания на то, при какой власти трудится. Еще во времена Российской империи он организовал при Академии наук Радиевую комиссию (1910). Во время Первой мировой войны стал одним из инициаторов создания и председателем академической Комиссии по изучению производительных сил России. Эти организации плодотворно работали и при советской власти. В гражданскую войну (1918—1920) он основал, став первым ее председателем, Украинскую академию наук. В дальнейшем ему довелось организовать ряд академических комиссий, лабораторий, институтов.
Конечно, Владимир Иванович был патриотом России – СССР. Однако отношение ученого к господствовавшей с 1917 года в стране марксистско-ленинской философии было, мягко говоря, неоднозначным. Не случайно официозные круги подвергали резкой и несправедливой критике его философские взгляды. Вернадский не стал отмалчиваться. Он откровенно признался «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система… не может достигнуть той общеобязательности, которую достигает (только в некоторых определенных частях) наука». «Я как философский скептик могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы». Это было сказано в 1932 году.
Преуменьшал ли ученый на самом деле значение философии? Нет. Он писал: «Философская мысль играет огромную, часто плодотворную роль в создании научных гипотез и теорий». Более того, надеялся, что философское осмысление концепции биосферы позволит преодолеть господствующее в науке механистическое мировоззрение, основанное на данных физико-математических и химических наук. По его мнению, разработанные таким образом модели мироздания и Земли демонстрируют механический синтез Космоса: «В сущности, этот мир космоса дает нам совершенно чуждое, нас не трогающее впечатление и, очевидно, представляет схему, далекую от действительности». И верил, что эта формализация будет преодолена: «Есть всегда ученые, которые ярко чувствуют и охватывают живую реальную природу нашей планеты, всю проникнутую вечным биением жизни, и для которых это понимание единой Природы является руководящей нитью всей научной работы».
Увы, и в этом случае он проявил излишний оптимизм. По-прежнему чрезмерно популярны модели мертвой Вселенной, рожденной, нет, взорвавшейся как некая сверхсупербомба (идея, обоснованная с позиций ядерной физики и квантовой механики), а также мертвой Земли, по которой механически перемещаются плиты литосферы (геофизическая теория). Жизнь и разум в подобных моделях остаются частными случайными и ничтожными явлениями в механике Мироздания. А с позиций Вернадского следовало бы говорить о жизни Земли (не только – на земле) и предполагать возможность биосферы Вселенной.
Преобладание материальных ценностей над духовными, укрепление техносферы – тупиковый путь современной цивилизации. Он ведет к деградации области жизни, культуры и человеческой личности, о чем убедительно писал немецко-французский мыслитель, лауреат нобелевской премии (1952) А. Швейцер. Надо стремиться к тому, чтобы homo sapiens был разумным не по самоназванию, а по верности идеалам ноосферы: добра, справедливости, красоты, разума. И как бы ни были замечательны научные и философские идеи Владимира Ивановича Вернадского, не менее важен опыт и пример его творческой счастливой жизни. У него были ограниченные материальные и безграничные духовные потребности. Только при этих условиях на Земле сохранится великолепная биосфера и достойное ее человечество.
ЭЙНШТЕЙН
(1879—1955)
Во второй половине XX века он стал эталоном научного гения. Это странно. Науки бывают разные; некоторые натуралисты совершили крупные открытия сразу в нескольких из них, создавали новые научные направления. А Эйнштейн был физиком и никакими другими областями знаний, например науками о Земле и жизни, не интересовался. Выдвинутые им теории относятся к явлениям весьма далеким от обыденной жизни. Они дали обильную пищу писателям-фантастам, журналистам. Возможно, это сыграло немалую роль в популяризации не столько даже его идей и личности, сколько имени. О нем слышали все, и портреты его видели, а вот в чем суть теории относительности или за что он был удостоен Нобелевской премии, каким он был человеком, расскажут немногие.
Не нам судить, достоин ли он своей беспрецедентной для ученого славы. Споры о его теории относительности не смолкают по сию пору. Это делает честь оригинальности его мысли, но не позволяет дать ей окончательную оценку, хотя и без нее вклад его в физику велик. Что бесспорно – он был очень симпатичным, честным, добрым и мудрым человеком.
Как писал его биограф, доктор физико-математических наук Б.Г. Кузнецов, «Эйнштейн никогда не думал о своей гениальности и отвечал характерным, необычайно искренним, совершенно детским смехом на каждую попытку присоединить к его имени этот эпитет. Размышления о собственной личности входят в тот комплекс „только личного“, от которого гений освобождается, становясь выразителем „надличного“ процесса».
Свой автобиографический очерк Эйнштейн начал нетривиально: «Вот я здесь сижу и пишу на 68 году жизни что-то вроде собственного некролога…» Но сообщает не о житье-бытье, а о том, как его захватывало познание законов Мироздания, выражаемых математическим языком. И пояснил: «Главное в жизни человека моего склада заключается в том, что он думает, а не в том, что он делает или испытывает. Значит, в некрологе можно в основном ограничиться сообщением тех мыслей, которые играли значительную роль в моих стремлениях».
Конечно же складывалась жизнь его не гладко, бывали и трагические моменты, и сильные переживания, и очень интересные встречи. Но все это было для него не самым главным. По его словам, «радость видеть и понимать есть самый прекрасный дар природы».
Как писал Б.Г. Кузнецов, "Эйнштейн рассказывает в своей автобиографии, как в его сознании все обыденное, преходящее, личное, уступало место всеохватывающему стремлению к познанию реального мира в его единстве…
– …Только человек, никогда не думавший о себе, мог с такой отрешенной от всего личного последовательностью разрабатывать теорию, рвавшею с очевидностью наблюдения, с очевидностью логики, с тысячелетней традицией, теорию, «безумную» в самом высоком и благородном смысле этого слова. В этом смысле душевная чистота Эйнштейна кажется нам неотделимой от титанической силы мышления".
Детские годы Альберта Эйнштейна не предвещали появления научного гения. Родился он в германском городе Ульме, на левобережье Дуная у подножия Швабских Альп, в семье владельца электротехнического магазина. В католической школе, а затем в гимназии он, мягко говоря, не блистал успехами в учебе. С шести лет учился играть на скрипке – тоже без особых успехов. Он хорошо усваивал только то, что его волновало и увлекало. Так, разучивая сонаты Моцарта, он ощутил радость гармонии и вскоре стал играть вполне прилично. Сходным образом на него подействовал… учебник геометрии. Возможно, и здесь его захватило чувство гармонии.
Отличался он замкнутым характером. Писавший о годах его детства А. Мошковский подчеркнул: «Его называли пай-мальчиком за болезненную любовь к правде и справедливости. То, что тогда окружающим казалось болезненным, представляется сейчас выражением исконного, неистребимого инстинкта. Кто знает Эйнштейна как человека и ученого, тому ясно, что эта детская болезнь была лишь предвестницей его несокрушимого морального здоровья».
Учился Эйнштейн в Цюрихском политехническом институте (тоже без особых успехов). Преподаватель математики талантливый ученый Герман Минковский позже, прочтя первые статьи Эйнштейна, был немало удивлен: от этого студента он не ожидал ничего подобного. Хотя ничего удивительного не произошло. Способность учащегося, усваивающего «готовые» знания, очень редко совмещаются с талантом творца, открывателем нового.
После окончания института ему пришлось думать не о научных изысканиях, а о пропитании. Он преподавал в школе и училище, перебивался кое-как, знакомые ему помогали устраиваться на работу. Порой приходилось совсем не сладко. Хотя он не унывал, называя себя «веселым зябликом». Так прошел год, начался 1902-й. И тут ему улыбнулась удача: благодаря протекции друга его приняли экспертом в Бернское патентное бюро.
Начались поистине «звездные годы» в его жизни. После службы он мог свободно заниматься научными исследованиями – без каких-либо экспериментов, чисто теоретически, путем размышлений, сопоставлений фактов и формул он «выпытывал» у природы ее Законы. После первых статей опубликовал в 1905 году три небольших по объему, но необычайно емких по содержанию работы. Создал фотонную концепцию света, объяснив фотоэффект; объяснил броуновское движение; создал специальную теорию относительности (в статье «К электродинамике движущихся тел»).
В одном из писем он так изложил суть своей теории: «Еще в древности было известно, что движение воспринимается только как относительное. В противоположность такому факту физика базировалась на понятии абсолютного движения. В оптике исходят из мысли об особом, отличающемся от других движении. Таким считали движение в световом эфире. К последнему относятся все движения материальных тел. Таким образом, эфир воплотил понятия абсолютного покоя, связанного с пустотой. Если бы неподвижный, заполняющий все пространство световой эфир действительно существовал, к нему можно было бы отнести движение, которое приобрело бы абсолютный смысл. Такое понятие могло быть основой механики. Попытки обнаружить подобное привилегированное движение в гипотетическом эфире были безуспешными. Тогда вернулись к проблеме движения в эфире, и теория относительности сделала это систематически. Она исходит из предположения об отсутствии привилегированных состояний движения в природе и анализирует выводы из этого предположения. Ее метод аналогичен методу термодинамики; последняя является ни чем иным, как систематическим ответом на вопрос: какими должны быть законы природы, чтобы вечный двигатель оказался возможным».
К нему пришло признание. Он становится профессором теоретической физики в Цюрихе, Праге, Берлине, где возглавил физический институт. В эти годы он сформулировал общую теорию относительности, а в 1921 году был удостоен Нобелевской премии «За заслуги в области математической физики и особо за открытие закона фотоэлектрического эффекта». Не пожелав сотрудничать с нацистами, он эмигрировал в США, где работал в Принстонском институте фундаментальных исследований.
Эйнштейн писал: «Идеалами, освещавшими мой путь и сообщившими мне смелость и мужество, были добро, красота и истина. Без чувства солидарности с теми, кто разделяет мои убеждения, без преследования вечно неуловимого объективного в искусстве и науке жизнь показалась бы мне абсолютно пустой».
Это были не просто красивые слова или желание представить себя в светлом ореоле (и то, и другое были Эйнштейну чужды).
Таковы были принципы его жизни. Они неявно отражены в его автобиографии, упомянутой выше (ее очень полезно прочесть каждому, кого интересует путь познания). Он рассказывает в ней о движениях научной мысли, которые определяются трудами и озарениями ученых. О себе он упомянул в числе многих, – не из ложной скромности, а из-за объективности и честности, ясного понимания «соборности» научного творчества. Он относился к познанию как поискам истины и смыслу жизни.
«Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, – вспоминал Эйнштейн, – я живо осознал ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство людей, не давая им отдыха. Скоро я увидел и жестокость этой гонки…» Познание мира «манило как освобождение…». В очерке «Причины научного исследования» он высказался в том же духе: «Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей».
Обратим внимание, как он писал о своих современниках. «Истинное моральное величие его личности было причиной, вызывавшей ярую ненависть многих интеллигентов, скорее всего ограниченных… Я считаю большой удачей для себя то, что знал такого высокообразованного и духовно чистого человека» (о Поле Ланжевене). «Даже в такие времена, как наши, когда политические страсти и грубая сила нависают, как мечи, над головами встревоженных и трусливых людей, знамя идеала нашего поиска истины держится высоко и в чистоте. Этот идеал – вечная связь, объединяющий ученых всех времен и стран, на редкость совершенно отражен в личности Макса Планка». «Сегодня мы с радостью и благодарностью чтим память человека, который больше, чем кто-либо другой, на Западе, способствовал освобождению умов от церковных оков и научных догм… Своими трудами и величием своей личности Коперник призывал людей быть скромными». "Необычайное отсутствие у него человеческих слабостей не действовало унижающе на близких. Каждый чувствовал его превосходство, но оно никого не подавляло, потому что он… всегда проявлял доброжелательность ко всем (о Генрихе Антоне Лоренце).
Наконец, еще одно его суждение, относящееся к Марии Склодовской-Кюри, но, подобно предыдущим характеристикам, помогающее понять, каким был он сам: «Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения. Последнее зависит от величия характера в значительно большей степени, чем это обычно принято считать».
Не нам судить, достоин ли он своей беспрецедентной для ученого славы. Споры о его теории относительности не смолкают по сию пору. Это делает честь оригинальности его мысли, но не позволяет дать ей окончательную оценку, хотя и без нее вклад его в физику велик. Что бесспорно – он был очень симпатичным, честным, добрым и мудрым человеком.
Как писал его биограф, доктор физико-математических наук Б.Г. Кузнецов, «Эйнштейн никогда не думал о своей гениальности и отвечал характерным, необычайно искренним, совершенно детским смехом на каждую попытку присоединить к его имени этот эпитет. Размышления о собственной личности входят в тот комплекс „только личного“, от которого гений освобождается, становясь выразителем „надличного“ процесса».
Свой автобиографический очерк Эйнштейн начал нетривиально: «Вот я здесь сижу и пишу на 68 году жизни что-то вроде собственного некролога…» Но сообщает не о житье-бытье, а о том, как его захватывало познание законов Мироздания, выражаемых математическим языком. И пояснил: «Главное в жизни человека моего склада заключается в том, что он думает, а не в том, что он делает или испытывает. Значит, в некрологе можно в основном ограничиться сообщением тех мыслей, которые играли значительную роль в моих стремлениях».
Конечно же складывалась жизнь его не гладко, бывали и трагические моменты, и сильные переживания, и очень интересные встречи. Но все это было для него не самым главным. По его словам, «радость видеть и понимать есть самый прекрасный дар природы».
Как писал Б.Г. Кузнецов, "Эйнштейн рассказывает в своей автобиографии, как в его сознании все обыденное, преходящее, личное, уступало место всеохватывающему стремлению к познанию реального мира в его единстве…
– …Только человек, никогда не думавший о себе, мог с такой отрешенной от всего личного последовательностью разрабатывать теорию, рвавшею с очевидностью наблюдения, с очевидностью логики, с тысячелетней традицией, теорию, «безумную» в самом высоком и благородном смысле этого слова. В этом смысле душевная чистота Эйнштейна кажется нам неотделимой от титанической силы мышления".
Детские годы Альберта Эйнштейна не предвещали появления научного гения. Родился он в германском городе Ульме, на левобережье Дуная у подножия Швабских Альп, в семье владельца электротехнического магазина. В католической школе, а затем в гимназии он, мягко говоря, не блистал успехами в учебе. С шести лет учился играть на скрипке – тоже без особых успехов. Он хорошо усваивал только то, что его волновало и увлекало. Так, разучивая сонаты Моцарта, он ощутил радость гармонии и вскоре стал играть вполне прилично. Сходным образом на него подействовал… учебник геометрии. Возможно, и здесь его захватило чувство гармонии.
Отличался он замкнутым характером. Писавший о годах его детства А. Мошковский подчеркнул: «Его называли пай-мальчиком за болезненную любовь к правде и справедливости. То, что тогда окружающим казалось болезненным, представляется сейчас выражением исконного, неистребимого инстинкта. Кто знает Эйнштейна как человека и ученого, тому ясно, что эта детская болезнь была лишь предвестницей его несокрушимого морального здоровья».
Учился Эйнштейн в Цюрихском политехническом институте (тоже без особых успехов). Преподаватель математики талантливый ученый Герман Минковский позже, прочтя первые статьи Эйнштейна, был немало удивлен: от этого студента он не ожидал ничего подобного. Хотя ничего удивительного не произошло. Способность учащегося, усваивающего «готовые» знания, очень редко совмещаются с талантом творца, открывателем нового.
После окончания института ему пришлось думать не о научных изысканиях, а о пропитании. Он преподавал в школе и училище, перебивался кое-как, знакомые ему помогали устраиваться на работу. Порой приходилось совсем не сладко. Хотя он не унывал, называя себя «веселым зябликом». Так прошел год, начался 1902-й. И тут ему улыбнулась удача: благодаря протекции друга его приняли экспертом в Бернское патентное бюро.
Начались поистине «звездные годы» в его жизни. После службы он мог свободно заниматься научными исследованиями – без каких-либо экспериментов, чисто теоретически, путем размышлений, сопоставлений фактов и формул он «выпытывал» у природы ее Законы. После первых статей опубликовал в 1905 году три небольших по объему, но необычайно емких по содержанию работы. Создал фотонную концепцию света, объяснив фотоэффект; объяснил броуновское движение; создал специальную теорию относительности (в статье «К электродинамике движущихся тел»).
В одном из писем он так изложил суть своей теории: «Еще в древности было известно, что движение воспринимается только как относительное. В противоположность такому факту физика базировалась на понятии абсолютного движения. В оптике исходят из мысли об особом, отличающемся от других движении. Таким считали движение в световом эфире. К последнему относятся все движения материальных тел. Таким образом, эфир воплотил понятия абсолютного покоя, связанного с пустотой. Если бы неподвижный, заполняющий все пространство световой эфир действительно существовал, к нему можно было бы отнести движение, которое приобрело бы абсолютный смысл. Такое понятие могло быть основой механики. Попытки обнаружить подобное привилегированное движение в гипотетическом эфире были безуспешными. Тогда вернулись к проблеме движения в эфире, и теория относительности сделала это систематически. Она исходит из предположения об отсутствии привилегированных состояний движения в природе и анализирует выводы из этого предположения. Ее метод аналогичен методу термодинамики; последняя является ни чем иным, как систематическим ответом на вопрос: какими должны быть законы природы, чтобы вечный двигатель оказался возможным».
К нему пришло признание. Он становится профессором теоретической физики в Цюрихе, Праге, Берлине, где возглавил физический институт. В эти годы он сформулировал общую теорию относительности, а в 1921 году был удостоен Нобелевской премии «За заслуги в области математической физики и особо за открытие закона фотоэлектрического эффекта». Не пожелав сотрудничать с нацистами, он эмигрировал в США, где работал в Принстонском институте фундаментальных исследований.
Эйнштейн писал: «Идеалами, освещавшими мой путь и сообщившими мне смелость и мужество, были добро, красота и истина. Без чувства солидарности с теми, кто разделяет мои убеждения, без преследования вечно неуловимого объективного в искусстве и науке жизнь показалась бы мне абсолютно пустой».
Это были не просто красивые слова или желание представить себя в светлом ореоле (и то, и другое были Эйнштейну чужды).
Таковы были принципы его жизни. Они неявно отражены в его автобиографии, упомянутой выше (ее очень полезно прочесть каждому, кого интересует путь познания). Он рассказывает в ней о движениях научной мысли, которые определяются трудами и озарениями ученых. О себе он упомянул в числе многих, – не из ложной скромности, а из-за объективности и честности, ясного понимания «соборности» научного творчества. Он относился к познанию как поискам истины и смыслу жизни.
«Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, – вспоминал Эйнштейн, – я живо осознал ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство людей, не давая им отдыха. Скоро я увидел и жестокость этой гонки…» Познание мира «манило как освобождение…». В очерке «Причины научного исследования» он высказался в том же духе: «Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей».
Обратим внимание, как он писал о своих современниках. «Истинное моральное величие его личности было причиной, вызывавшей ярую ненависть многих интеллигентов, скорее всего ограниченных… Я считаю большой удачей для себя то, что знал такого высокообразованного и духовно чистого человека» (о Поле Ланжевене). «Даже в такие времена, как наши, когда политические страсти и грубая сила нависают, как мечи, над головами встревоженных и трусливых людей, знамя идеала нашего поиска истины держится высоко и в чистоте. Этот идеал – вечная связь, объединяющий ученых всех времен и стран, на редкость совершенно отражен в личности Макса Планка». «Сегодня мы с радостью и благодарностью чтим память человека, который больше, чем кто-либо другой, на Западе, способствовал освобождению умов от церковных оков и научных догм… Своими трудами и величием своей личности Коперник призывал людей быть скромными». "Необычайное отсутствие у него человеческих слабостей не действовало унижающе на близких. Каждый чувствовал его превосходство, но оно никого не подавляло, потому что он… всегда проявлял доброжелательность ко всем (о Генрихе Антоне Лоренце).
Наконец, еще одно его суждение, относящееся к Марии Склодовской-Кюри, но, подобно предыдущим характеристикам, помогающее понять, каким был он сам: «Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения. Последнее зависит от величия характера в значительно большей степени, чем это обычно принято считать».
БОР
(1885—1962)
Его личность и творчество вполне подтверждают ту мысль, которая высказана в конце предыдущего очерка: интеллектуальные великие достижения зависят прежде всего от величия характера.