Страница:
Резкие световые контрасты, изломанные линии, удлиненные тела, отсутствие деталировки и ярких красок придают его картинам суровую сосредоточенность (заставляющую вспомнить и экзальтацию святых пустынников, и жестокость инквизиции). В поздние годы он порой смело отходил от канонов реализма внешнего, стремясь наиболее полно передать реальность переживаний. Например, в сцене гибели Лаокоона и его сыновей тревожные бело-голубые сполохи на небе странно гармонируют с причудливыми бликами на телах людей. Единственно устойчивое, непризрачное в этом мире – земля и на ней каменные строения города.
…В XX веке была высказана «медицинская» версия особенностей манеры художника: усиливавшийся с возрастом дефект зрения, искажавший (якобы) пропорции фигур и цветовую гамму. Таков, можно сказать, физиологический подход к творчеству, слишком прямолинейно связывающий телесный, духовный, интеллектуальный миры личности. Если, скажем, Брейгель нередко изображал калек, это еще не значит, что он сам был внешне или внутренне ущербен. Телесный инвалид нередко бывает сильный духом и умом, а физически здоровый человек может оказаться нравственным уродом и умственным калекой. Красота души не столь зрима, как телесная.
Советский русский поэт Николай Заболоцкий, отметив младенческую грацию отзывчивой души у некрасивой девочки, спрашивал:
Присущие Эль Греко эмоциональное напряжение, умение видеть духовным взором и передавать в звучных линиях и красках свое впечатление от увиденного наиболее полно воплотились в полотне «Толедо перед грозой». Быть может, кого-то из современных зрителей оно не поразит: мы уже привыкли к импрессионизму XIX века и экспрессивной манере мастеров XX века. Но никто из них, пожалуй, не был настолько искренним, непосредственным, естественным в своих исканиях, как Эль Греко.
РУБЕНС
РЕМБРАНДТ
БАХ
…В XX веке была высказана «медицинская» версия особенностей манеры художника: усиливавшийся с возрастом дефект зрения, искажавший (якобы) пропорции фигур и цветовую гамму. Таков, можно сказать, физиологический подход к творчеству, слишком прямолинейно связывающий телесный, духовный, интеллектуальный миры личности. Если, скажем, Брейгель нередко изображал калек, это еще не значит, что он сам был внешне или внутренне ущербен. Телесный инвалид нередко бывает сильный духом и умом, а физически здоровый человек может оказаться нравственным уродом и умственным калекой. Красота души не столь зрима, как телесная.
Советский русский поэт Николай Заболоцкий, отметив младенческую грацию отзывчивой души у некрасивой девочки, спрашивал:
Эль Греко имел в виду именно этот незримый огонь, отличающий человека от других земных тварей. Художник передавал устремленность к высшему, полет воображения, неутолимую жажду добра и совершенства. Без всего этого жизнь человеческая теряет смысл и значение.
…А если это так, то что есть красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Присущие Эль Греко эмоциональное напряжение, умение видеть духовным взором и передавать в звучных линиях и красках свое впечатление от увиденного наиболее полно воплотились в полотне «Толедо перед грозой». Быть может, кого-то из современных зрителей оно не поразит: мы уже привыкли к импрессионизму XIX века и экспрессивной манере мастеров XX века. Но никто из них, пожалуй, не был настолько искренним, непосредственным, естественным в своих исканиях, как Эль Греко.
РУБЕНС
(1577—1640)
Ни один из великих художников не был крупным государственным деятелем. Исключение составляет Рубенс. Король Карл I Английский посвятил его в рыцари. Ему приходилось бывать на ответственной дипломатической службе. И в то же время он создал огромное количество картин, обычно крупных по размерам и наполненных мощными фигурами преимущественно богов, богинь и героев.
Родился Питер Пауль Рубенс в Зигене (Германия) в семье юриста, эмигранта из Фландрии. Ребенок получил прекрасное образование. В 1589 году семья переселилась в Антверпен. Возможно, отец видел Питера Пауля процветающим адвокатом или важным вельможей. Для этого были неплохие возможности: мальчик получил пост пажа принцессы Изабеллы. Однако его более всего привлекала живопись. Он стал брать уроки у известных голландских художников.
В 1600 году он переехал в Италию. Став придворным живописцем у герцогов Гонзага в Мантуе, побывал с дипломатической миссией в Испании.
Он совершенствовал мастерство, изучая и копируя лучшие произведения итальянских и испанских живописцев. Как дипломат находился при дворах Франции, Англии, но европейскую славу обрел как художник. В 1609 году его пригласили в Антверпен на службу к герцогу Альберту Габсбургу.
Основав собственную мастерскую, Рубенс привлек учеников и помощников, многие картины только намечал и подправлял «кистью мастера». Одним из талантливейших его учеников был Антонис ван Дейк, прославившийся как портретист и лишь на год переживший своего учителя.
Рубенсу принадлежат портреты («Камеристка», «Елена Фоурмен»), пейзажи, сцены сельской жизни и охот («Кермес», «Крестьянский танец», «Охота на кабана»), картины и мифологические сюжеты («Вакх», «Персей и Андромеда») и религиозные («Воздвижение креста», «Снятие с креста»), исторические и аллегорические полотна (цикл «Жизнь Марии Медичи», «Бедствия войны»). Он умел создавать сложные динамичные композиции, находить неожиданные ракурсы, демонстрировать роскошь человеческого тела и воплощать на полотне красоту и радость жизни.
Может показаться, что в его оптимизме нет ничего необычного. Ведь он был, в сущности, важным вельможей, прекрасно принятым в королевских домах. В Антверпене у него был свой дворец и должность главного придворного живописца Изабеллы Австрийской, правительницы Фландрии, которая, надо отдать ей должное, не ограничивала творческие замыслы художника.
Правда, в 1626 году внезапно умерла его любимая жена Изабелла Брант. Несчастье на некоторое время выбило Рубенса из привычной колеи, он перестает писать картины, уезжает в Испанию. Там он женится на Елене Фоурмент, которая была на четверть века моложе его. Брак был счастливым, так что вряд ли можно говорить о каком-то трагическом периоде. Как тут не радоваться жизни!
Но ведь для него, как для любого талантливого человека, наивысшую радость доставляло творчество. Будь иначе, он не оставил бы такого гигантского объема преимущественно первоклассных работ. Это действительно был результат нелегкого труда и вдохновения.
Да, на его полотнах – пышнотелые красавицы, преобладает радостное или торжественное движение, а то появляется компания весельчаков с пьяным богом вина. (Помнится, при мне перед этой картиной в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве остановился мужчина средних лет, оценил габариты персонажей и настроение и с удовлетворением прочитал надпись: «Пьяный силен»). Таким было его представление о полнокровной красоте и кипении жизни. Только не следует забывать, что его вакханалии – явление искусства, а не личной биографии. Его не привлекали гульбища и пиршества, легкодоступные развеселые женщины, праздное существование. Неужели труд – привлекательнее беззаботного безделья или обеспеченной дипломатической службы?
У Рубенса было именно так. И не только потому, что он был талантлив и умен, а потому не мог опуститься до бездумного состояния. Как обычно бывает в истории, духовный подъем охватил всю страну. Творческие личности появляются не из-за прихотливого и случайного соединения генов, обеспечивая врожденную гениальность. Такое примитивное представление о сущности таланта опровергается сотнями, тысячами примеров. Вот и Рубенс вовсе не имел в своем роду людей с художественными наклонностями. Да и не только он был выдающимся творцом в Нидерландах того времени. Достаточно вспомнить имена великих художников – ван Дейка, Халса, Иорданса, Снейдерса, Рембрандта; переехавших в Нидерланды французского философа и математика Рене Декарта, чешского педагога и мыслителя Яна Амоса Коменского. На одной из своих картин начала XVII века Рубенс изобразил своих соотечественников – гуманиста Юсиа Липсия (под бюстом римского философа-стоика Сенеки) и Гуго Греция, автора трудов по юриспруденции, обсуждающих с третьим ученым какую-то книгу. За ними стоит сам автор картины, прислуживающийся к разговору.
Итак, страна была на подъеме. Тяжелейшая борьба за независимость Нидерландов от испанского владычества завершилась победой (хотя и неполной). Сказались разгром «Непобедимой армады» Испании у британских берегов и общее ослабление этой великой – на то время – державы, процветавшей за счет завоеваний и грабежа государств Нового Света. В отличие от этого Нидерланды жили трудом своих граждан и активностью купцов, предпринимателей. В Амстердаме была основана Ост-Индская компания (1602), которая вела торговлю с восточными странами, и общественная биржа (1609), значительно более надежная, чем частные, а потому пользовавшаяся огромным авторитетом. Как писал известный французский историк Фернан Бродель, «амстердамские биржевые игры достигли такого уровня усложненности и ирреальности, который надолго сделал из этого города исключительное место в Европе – рынок, где не довольствовались покупкой или продажей акций, играя на повышение или на понижение, но где умная игра позволяла вам спекулировать, даже не имея на руках ни акций, ни денег. Именно здесь было раздолье маклерам».
Конечно, подобная лихорадочная активность позже обернется упадком, но поначалу она содействовала расцвету страны, поощряя труд и торговлю. Показательна в этом отношении картина Говерта Флинка (1615—1660), воспроизводящая сюжет времен республиканского Рима: «Марк Курций Дентато отвергает золото врагов, предпочитая блюдо репы». (Как тут не вспомнить слова Пушкина об основе процветания государства: «Не нужно золота ему, / Когда простой продукт имеет».)
О воздействии окружающей общественной среды на творчество убедительно писал, в частности, Ипполит Тэн. По его словам, после бедствий войны и разрухи «…мир кажется раем; человек радуется не потому, что ему очень хорошо, а потому, что настоящее положение лучше, неизмеримо лучше прежнего… Все самые обыденные действия получают особую прелесть и интерес: люди оживают и как будто начинают жить впервые. При подобных обстоятельствах всегда возникают творческая литература и самобытное искусство. Только что испытанное великое потрясение стирает с вещей однообразный налет, которым покрыли их предание и привычки. Открывают человека: видят основные черты его обновленной и преображенной природы; схватывают его сущность, его затаенные инстинкты, могучие силы, отражающие его племенные особенности и направляющие ход его истории; через полстолетия их не будут замечать, потому что они уже приковывали внимание в продолжение полувека; но покамест все свежо, как в первый день творения… Рубенс, будучи ребенком в изгнании, подле заточенного в темницу отца, слышал у себя дома и вокруг отголоски бури и крушения. После деятельного поколения, которое страдает и созидает, является поэтическое поколение, которое пишет, рисует или ваяет. Оно дает яркое и полное выражение энергии и стремлениям мира, основанного его отцами. Вот почему фламандское искусство возвеличит, воплощая в героических типах, чувственные инстинкты, грубую и буйную радость, суровую энергию окружающих душ и обретет Олимп Рубенса…»
Родился Питер Пауль Рубенс в Зигене (Германия) в семье юриста, эмигранта из Фландрии. Ребенок получил прекрасное образование. В 1589 году семья переселилась в Антверпен. Возможно, отец видел Питера Пауля процветающим адвокатом или важным вельможей. Для этого были неплохие возможности: мальчик получил пост пажа принцессы Изабеллы. Однако его более всего привлекала живопись. Он стал брать уроки у известных голландских художников.
В 1600 году он переехал в Италию. Став придворным живописцем у герцогов Гонзага в Мантуе, побывал с дипломатической миссией в Испании.
Он совершенствовал мастерство, изучая и копируя лучшие произведения итальянских и испанских живописцев. Как дипломат находился при дворах Франции, Англии, но европейскую славу обрел как художник. В 1609 году его пригласили в Антверпен на службу к герцогу Альберту Габсбургу.
Основав собственную мастерскую, Рубенс привлек учеников и помощников, многие картины только намечал и подправлял «кистью мастера». Одним из талантливейших его учеников был Антонис ван Дейк, прославившийся как портретист и лишь на год переживший своего учителя.
Рубенсу принадлежат портреты («Камеристка», «Елена Фоурмен»), пейзажи, сцены сельской жизни и охот («Кермес», «Крестьянский танец», «Охота на кабана»), картины и мифологические сюжеты («Вакх», «Персей и Андромеда») и религиозные («Воздвижение креста», «Снятие с креста»), исторические и аллегорические полотна (цикл «Жизнь Марии Медичи», «Бедствия войны»). Он умел создавать сложные динамичные композиции, находить неожиданные ракурсы, демонстрировать роскошь человеческого тела и воплощать на полотне красоту и радость жизни.
Может показаться, что в его оптимизме нет ничего необычного. Ведь он был, в сущности, важным вельможей, прекрасно принятым в королевских домах. В Антверпене у него был свой дворец и должность главного придворного живописца Изабеллы Австрийской, правительницы Фландрии, которая, надо отдать ей должное, не ограничивала творческие замыслы художника.
Правда, в 1626 году внезапно умерла его любимая жена Изабелла Брант. Несчастье на некоторое время выбило Рубенса из привычной колеи, он перестает писать картины, уезжает в Испанию. Там он женится на Елене Фоурмент, которая была на четверть века моложе его. Брак был счастливым, так что вряд ли можно говорить о каком-то трагическом периоде. Как тут не радоваться жизни!
Но ведь для него, как для любого талантливого человека, наивысшую радость доставляло творчество. Будь иначе, он не оставил бы такого гигантского объема преимущественно первоклассных работ. Это действительно был результат нелегкого труда и вдохновения.
Да, на его полотнах – пышнотелые красавицы, преобладает радостное или торжественное движение, а то появляется компания весельчаков с пьяным богом вина. (Помнится, при мне перед этой картиной в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве остановился мужчина средних лет, оценил габариты персонажей и настроение и с удовлетворением прочитал надпись: «Пьяный силен»). Таким было его представление о полнокровной красоте и кипении жизни. Только не следует забывать, что его вакханалии – явление искусства, а не личной биографии. Его не привлекали гульбища и пиршества, легкодоступные развеселые женщины, праздное существование. Неужели труд – привлекательнее беззаботного безделья или обеспеченной дипломатической службы?
У Рубенса было именно так. И не только потому, что он был талантлив и умен, а потому не мог опуститься до бездумного состояния. Как обычно бывает в истории, духовный подъем охватил всю страну. Творческие личности появляются не из-за прихотливого и случайного соединения генов, обеспечивая врожденную гениальность. Такое примитивное представление о сущности таланта опровергается сотнями, тысячами примеров. Вот и Рубенс вовсе не имел в своем роду людей с художественными наклонностями. Да и не только он был выдающимся творцом в Нидерландах того времени. Достаточно вспомнить имена великих художников – ван Дейка, Халса, Иорданса, Снейдерса, Рембрандта; переехавших в Нидерланды французского философа и математика Рене Декарта, чешского педагога и мыслителя Яна Амоса Коменского. На одной из своих картин начала XVII века Рубенс изобразил своих соотечественников – гуманиста Юсиа Липсия (под бюстом римского философа-стоика Сенеки) и Гуго Греция, автора трудов по юриспруденции, обсуждающих с третьим ученым какую-то книгу. За ними стоит сам автор картины, прислуживающийся к разговору.
Итак, страна была на подъеме. Тяжелейшая борьба за независимость Нидерландов от испанского владычества завершилась победой (хотя и неполной). Сказались разгром «Непобедимой армады» Испании у британских берегов и общее ослабление этой великой – на то время – державы, процветавшей за счет завоеваний и грабежа государств Нового Света. В отличие от этого Нидерланды жили трудом своих граждан и активностью купцов, предпринимателей. В Амстердаме была основана Ост-Индская компания (1602), которая вела торговлю с восточными странами, и общественная биржа (1609), значительно более надежная, чем частные, а потому пользовавшаяся огромным авторитетом. Как писал известный французский историк Фернан Бродель, «амстердамские биржевые игры достигли такого уровня усложненности и ирреальности, который надолго сделал из этого города исключительное место в Европе – рынок, где не довольствовались покупкой или продажей акций, играя на повышение или на понижение, но где умная игра позволяла вам спекулировать, даже не имея на руках ни акций, ни денег. Именно здесь было раздолье маклерам».
Конечно, подобная лихорадочная активность позже обернется упадком, но поначалу она содействовала расцвету страны, поощряя труд и торговлю. Показательна в этом отношении картина Говерта Флинка (1615—1660), воспроизводящая сюжет времен республиканского Рима: «Марк Курций Дентато отвергает золото врагов, предпочитая блюдо репы». (Как тут не вспомнить слова Пушкина об основе процветания государства: «Не нужно золота ему, / Когда простой продукт имеет».)
О воздействии окружающей общественной среды на творчество убедительно писал, в частности, Ипполит Тэн. По его словам, после бедствий войны и разрухи «…мир кажется раем; человек радуется не потому, что ему очень хорошо, а потому, что настоящее положение лучше, неизмеримо лучше прежнего… Все самые обыденные действия получают особую прелесть и интерес: люди оживают и как будто начинают жить впервые. При подобных обстоятельствах всегда возникают творческая литература и самобытное искусство. Только что испытанное великое потрясение стирает с вещей однообразный налет, которым покрыли их предание и привычки. Открывают человека: видят основные черты его обновленной и преображенной природы; схватывают его сущность, его затаенные инстинкты, могучие силы, отражающие его племенные особенности и направляющие ход его истории; через полстолетия их не будут замечать, потому что они уже приковывали внимание в продолжение полувека; но покамест все свежо, как в первый день творения… Рубенс, будучи ребенком в изгнании, подле заточенного в темницу отца, слышал у себя дома и вокруг отголоски бури и крушения. После деятельного поколения, которое страдает и созидает, является поэтическое поколение, которое пишет, рисует или ваяет. Оно дает яркое и полное выражение энергии и стремлениям мира, основанного его отцами. Вот почему фламандское искусство возвеличит, воплощая в героических типах, чувственные инстинкты, грубую и буйную радость, суровую энергию окружающих душ и обретет Олимп Рубенса…»
РЕМБРАНДТ
(1606—1669)
Завершив предыдущий очерк высказыванием И. Тэна, придется начать этот с мнения бельгийского поэта Эмиля Верхарна, который считал, что гений Рембрандта проявлялся вне связи с обстоятельствами места и времени:
"Рембрандт мог родиться где угодно и когда угодно. Его искусство осталось бы тем же самым в любое время… Для своего времени он свершил работу Данте (XIII век), работу Шекспира и Микеланджело (XVI век), а иногда он заставляет вспоминать и о пророках. Он стоит на тех высотах, которые господствуют над вершинами, расами и странами. Нельзя сказать, откуда он происходит, так как родина его – весь мир.
Его можно объяснить, только приняв во внимание самопроизвольность и широкую независимость гения. Конечно, ни один художник не может совершенно уберечься от влияния окружающего, но частица собственной души, которую он уступает окружающему, разнообразна до бесконечности.
Такие пламенно закаленные души налагают на действительность печать своей личности, вместо того чтобы испытывать на себе ее влияние. Они дают много больше, чем берут. И если потом, на расстоянии веков, нам кажется, что они лучше всех выражают свое время, то это потому, что они преобразили его, запечатлели не таким, каким оно было, а таким, каким они его сделали… Голландия XVII века была далека от Рембрандта. Она его не поняла, не поддержала и не прославила… На собственном примере он понял, что толпа отдает предпочтение посредственности. Он был слишком необыкновенным, слишком таинственным, слишком великим".
Безусловно, великие гении принадлежат всему миру. И все-таки они всегда «произрастают» на вполне определенной «почве», проходят свой неповторимый жизненный путь.
Харменс ван Рейн Рембрандт родился в семье мельника и с детства был знаком с нелегкой жизнью простого люда. Стремясь получить хорошее образование (в эпоху Просвещения оно стало цениться высоко), он поступил в Лейденский университет. Однако по-настоящему его притягивал мир живописи, а не научные сферы.
Рембрандт стал работать в художественной мастерской. Переехав в 1632 году в Амстердам, быстро приобрел популярность как портретист; картина «Урок анатомии доктора Тулпа» имела особенно большой успех. Художник получил много выгодных заказов. Но один из них – полотно «Ночной дозор» – не удовлетворил заказчиков, желавших видеть свои парадные портреты, а не реалистичные. Рембрандт «вышел из моды», обеднел, даже был вынужден продать имущество с торгов.
Семейная жизнь его также сложилась драматично. Умерла любимая жена Саския ван Эйленборг («Автопортрет с Саскией» получил широкую известность), рано скончалась и вторая жена Хендрике Стоффельс, а также трое из четырех его сыновей. Последние годы жизни художник провел в одиночестве.
Если сравнить, скажем, биографии Рубенса и Рембрандта, то станет очевидна зависимость творчества и отчасти стиля, манеры художника от особенностей и превратностей его жизненного пути. В отличие от Рубенса Рембрандт не интересовался глубоко философией или науками, не был вхож как равный в высшее общество. Верхарн, подчеркивая самобытность художника, приводит пример резко отличавшихся от Рембрандта нидерландских мастеров бытописателей, чаще всего выполнявших по определенному канону портреты важных лиц или воспроизводивших непритязательные жанровые сценки. Но почему бы на этом фоне «середнячков» не появиться гению, глубже и своеобразней понимающему человеческие чувства, стремящемуся проникнуть за пределы очевидности? Русский историк искусства художник Александр Бенуа причислял Рембрандта к мастерам, "творившим произведения ирреальные и фантастические по существу, однако убедительность коих покоится не на чем ином, как на бесподобном знании видимости – на «реализме».
Рембрандт не приукрашивал реальность и не создавал картины на потребу заказчикам. Одно это уже резко отличало его от многих живописцев-современников. Он никогда не терял чувство собственного достоинства.
В первой его крупной работе, написанной в Амстердаме в 1632 году, – «Урок анатомии доктора Тульпа» – видна рука мастера. Четыре внимательных слушателя в разной степени выражают интерес, любознательность; две крайние левые фигуры демонстрируют равнодушие и «самодостаточность»; сзади над всеми возвышается… сам художник, который смотрит прямо на зрителя. Здесь же, за его спиной подпись: «Рембрандт».
На следующий год он пишет «Снятие с креста»: обагренное кровью распятье, безжизненное тело с упавшей на бок головой; спокойно наблюдающий происходящее богатый толстяк, напряженные усилия тех, кто поддерживает Христа. Полнейший реализм ситуации не дает и намека на нечто сверхъестественное и символическое… если бы не золотистое свечение центральной части композиции, показывающее необычайность события, и светящееся полотнище, устремленное в небеса (которые мрачны, что соответствует евангельскому описанию: «От шестого же часа тьма была на всей земле до часа девятого»).
…Если Рембрандт не старался потакать вкусам буржуа или аристократов, то это не означает, будто он существовал вне времени и пространства. Да, многие его картины посвящены библейским преданиям, персонажи облечены в причудливые одеяния, но при этом фантастические образы имеют земные черты. Обнаженные тела Данаи или Вирсавии далеки от идеала, предельно жизненны, но озарены светом взгляда любящего человека. То, что поздний период творчества Рембрандта носит печать трагизма, неудивительно, хотя обрушившиеся несчастья он переносил стоически. В одной из последних его работ – гениальном полотне «Возвращение блудного сына» – коленопреклоненный юноша в рубище и с израненными ступнями припадает к отцу. Не так ли завершается круговорот жизни от надежд и исканий юности к печально умудрейной старости? Но далеко не каждому удается, как Рембрандту, пройти этот путь, не теряя своей индивидуальности, сохраняя чувство достоинства и верность своим идеалам. Хотя именно эти качества присущи едва ли не всем подлинным гениям.
"Рембрандт мог родиться где угодно и когда угодно. Его искусство осталось бы тем же самым в любое время… Для своего времени он свершил работу Данте (XIII век), работу Шекспира и Микеланджело (XVI век), а иногда он заставляет вспоминать и о пророках. Он стоит на тех высотах, которые господствуют над вершинами, расами и странами. Нельзя сказать, откуда он происходит, так как родина его – весь мир.
Его можно объяснить, только приняв во внимание самопроизвольность и широкую независимость гения. Конечно, ни один художник не может совершенно уберечься от влияния окружающего, но частица собственной души, которую он уступает окружающему, разнообразна до бесконечности.
Такие пламенно закаленные души налагают на действительность печать своей личности, вместо того чтобы испытывать на себе ее влияние. Они дают много больше, чем берут. И если потом, на расстоянии веков, нам кажется, что они лучше всех выражают свое время, то это потому, что они преобразили его, запечатлели не таким, каким оно было, а таким, каким они его сделали… Голландия XVII века была далека от Рембрандта. Она его не поняла, не поддержала и не прославила… На собственном примере он понял, что толпа отдает предпочтение посредственности. Он был слишком необыкновенным, слишком таинственным, слишком великим".
Безусловно, великие гении принадлежат всему миру. И все-таки они всегда «произрастают» на вполне определенной «почве», проходят свой неповторимый жизненный путь.
Харменс ван Рейн Рембрандт родился в семье мельника и с детства был знаком с нелегкой жизнью простого люда. Стремясь получить хорошее образование (в эпоху Просвещения оно стало цениться высоко), он поступил в Лейденский университет. Однако по-настоящему его притягивал мир живописи, а не научные сферы.
Рембрандт стал работать в художественной мастерской. Переехав в 1632 году в Амстердам, быстро приобрел популярность как портретист; картина «Урок анатомии доктора Тулпа» имела особенно большой успех. Художник получил много выгодных заказов. Но один из них – полотно «Ночной дозор» – не удовлетворил заказчиков, желавших видеть свои парадные портреты, а не реалистичные. Рембрандт «вышел из моды», обеднел, даже был вынужден продать имущество с торгов.
Семейная жизнь его также сложилась драматично. Умерла любимая жена Саския ван Эйленборг («Автопортрет с Саскией» получил широкую известность), рано скончалась и вторая жена Хендрике Стоффельс, а также трое из четырех его сыновей. Последние годы жизни художник провел в одиночестве.
Если сравнить, скажем, биографии Рубенса и Рембрандта, то станет очевидна зависимость творчества и отчасти стиля, манеры художника от особенностей и превратностей его жизненного пути. В отличие от Рубенса Рембрандт не интересовался глубоко философией или науками, не был вхож как равный в высшее общество. Верхарн, подчеркивая самобытность художника, приводит пример резко отличавшихся от Рембрандта нидерландских мастеров бытописателей, чаще всего выполнявших по определенному канону портреты важных лиц или воспроизводивших непритязательные жанровые сценки. Но почему бы на этом фоне «середнячков» не появиться гению, глубже и своеобразней понимающему человеческие чувства, стремящемуся проникнуть за пределы очевидности? Русский историк искусства художник Александр Бенуа причислял Рембрандта к мастерам, "творившим произведения ирреальные и фантастические по существу, однако убедительность коих покоится не на чем ином, как на бесподобном знании видимости – на «реализме».
Рембрандт не приукрашивал реальность и не создавал картины на потребу заказчикам. Одно это уже резко отличало его от многих живописцев-современников. Он никогда не терял чувство собственного достоинства.
В первой его крупной работе, написанной в Амстердаме в 1632 году, – «Урок анатомии доктора Тульпа» – видна рука мастера. Четыре внимательных слушателя в разной степени выражают интерес, любознательность; две крайние левые фигуры демонстрируют равнодушие и «самодостаточность»; сзади над всеми возвышается… сам художник, который смотрит прямо на зрителя. Здесь же, за его спиной подпись: «Рембрандт».
На следующий год он пишет «Снятие с креста»: обагренное кровью распятье, безжизненное тело с упавшей на бок головой; спокойно наблюдающий происходящее богатый толстяк, напряженные усилия тех, кто поддерживает Христа. Полнейший реализм ситуации не дает и намека на нечто сверхъестественное и символическое… если бы не золотистое свечение центральной части композиции, показывающее необычайность события, и светящееся полотнище, устремленное в небеса (которые мрачны, что соответствует евангельскому описанию: «От шестого же часа тьма была на всей земле до часа девятого»).
…Если Рембрандт не старался потакать вкусам буржуа или аристократов, то это не означает, будто он существовал вне времени и пространства. Да, многие его картины посвящены библейским преданиям, персонажи облечены в причудливые одеяния, но при этом фантастические образы имеют земные черты. Обнаженные тела Данаи или Вирсавии далеки от идеала, предельно жизненны, но озарены светом взгляда любящего человека. То, что поздний период творчества Рембрандта носит печать трагизма, неудивительно, хотя обрушившиеся несчастья он переносил стоически. В одной из последних его работ – гениальном полотне «Возвращение блудного сына» – коленопреклоненный юноша в рубище и с израненными ступнями припадает к отцу. Не так ли завершается круговорот жизни от надежд и исканий юности к печально умудрейной старости? Но далеко не каждому удается, как Рембрандту, пройти этот путь, не теряя своей индивидуальности, сохраняя чувство достоинства и верность своим идеалам. Хотя именно эти качества присущи едва ли не всем подлинным гениям.
БАХ
(1685—1750)
Он открывает ряд величайших композиторов мира. Не потому конечно же, что до него не было талантливых создателей музыкальных произведений. Восхищались только исполнителями, считая авторство делом второстепенным. Да и он при жизни был прославлен главным образом как виртуоз-органист, непревзойденный импровизатор.
Из его двадцати детей (он был дважды женат) четверо стали известными музыкантами, исполнителями: Вильгельм Фридеман, Карл Филипп Эмануэль, Иоганн Кристоф Фридрих, Иоганн Кристиан. Порой кто-то из них становился модным, пользовался большим успехом и вроде бы затмевал славу отца. Но только творения Иоганна Себастьяна выдержали испытание временем и поныне продолжают волновать и вдохновлять людей.
Искусствоведы обычно подчеркивают глубокую религиозность Баха. Например, И.Г. Левашева пишет:
«Человек очень простой и скромный, Бах как-то сказал ученикам, что каждый из них сможет достичь таких же вершин мастерства, если будет трудиться не менее самозабвенно и прилежно. Это не значит, что Бах преуменьшал свое дарование и творческие достижения. Просто композитор не упомянул еще три очевидных для него обстоятельства: истую веру в бога; повседневное следование словам и деяниям Иисуса Христа – особенно заповедям любви и жертвенности; наконец, желание и умение раскрыть всю свою душу навстречу Святому Духу – носителю творческого начала».
Надо сказать, за последние годы в России стало слишком модно (к сожалению, приходится употреблять это слово) ссылаться на Бога и связывать духовную культуру только или преимущественно с религией. Конечно же такой взгляд недопустимо упрощен. По отношению к Иоганну Себастьяну Баху он ничего не объясняет. Начнем с того, что «великим Бахом» называли в протестантской Германии XVIII века Карла Филиппа Эмануэля (1714—1788), а не его отца. Лишь в 1829 году, через 100 лет после создания, были исполнены гениальные «Страсти по Матфею» Иоганна Себастьяна (дирижировал выдающийся композитор Ф. Мендельсон-Бартольди). С этого момента интерес к его произведениям стал расти, а слава распространяться в самых разных странах, включая атеистический Советский Союз. Поэтому, нет нужды ограничивать проявления высокой духовности принадлежностью к какому-либо религиозному направлению.
Рихард Вагнер, к слову, отметил присутствие в творениях Иоганна Себастьяна духа немецкого народа. В отличие от пышной торжественности католической музыки, писал Вагнер, «в старой протестантской церкви господствовал простой хорал, который пела вся община в сопровождении органа. Вот это-то песнопение, чье благородное достоинство и неприкрашенная чистота могли возникнуть лишь в скромных благочестивых сердцах, должно рассматриваться как истинное немецкое достояние. Само построение хорала близко характеру немецкого искусства, в его коротких популярных мелодиях запечатлена любовь народа к песне… Богатые и исполненные силы гармонии, положенные в основу мелодий немецкого хорала, свидетельствуют о глубоком художественном чутье нации. Хорал – одно из примечательнейших явлений в истории искусства – можно смело считать основой всей протестантской церковной музыки; именно на ней воздвигал художник самые великолепные свои здания… Самые выдающиеся образцы этого жанра принадлежат Себастьяну Баху, который вообще является крупнейшим протестантским композитором».
Дело, конечно, не в особенностях протестантской церкви, а в ее простоте и народности, подчеркивающей человечность Иисуса Христа. Нет сомнения, творчество Баха вдохновлялось христианскими идеалами. Вагнер писал: «Музыка страстей, принадлежащая почти исключительно великому Себастьяну Баху, воссоздает мученический путь Спасителя в том виде, как он был описан евангелистами; весь текст Евангелий дословно положен на музыку; кроме того, в отдельных частях повествования в него включены и подходящие к данному эпизоду стихи из церковных песен, а в важных местах даже целые хоралы, которые действительно поются всей общиной. Таким образом, исполнение страстей носит характер большого религиозного празднества, в котором принимают участие и музыканты и община. Какое богатство, какая полнота искусства, какая сила, ясность и наивная чистота заложены в этих единственных в своем роде творениях! В них проявилась вся суть, все внутреннее содержание немецкой нации, эти великолепные творения вышли из самого сердца, из жизни народа».
Последнее замечание наиболее точное, но все-таки требующее дополнения. Возникнув на конкретной национальной почве в определенное время, творчество Баха выразило нечто значительно большее, свойственное природе человека во все времена. Поэтому его произведения не очень благосклонно принимали современники, и соплеменники-протестанты в отличие, скажем, от советских атеистов XX века.
Почему так получилось, помогает понять биография Баха. Не потому, что она изобилует разнообразными событиями и неординарными поступками. Напротив, она совершенно обыденна. Родился он в семье органиста, усердно учился и рано овладел игрой на органе, клавире и скрипке С 1703 года работал самостоятельно в Веймаре придворным скрипачом, затем церковным органистом в Арнштадте и в нескольких немецких городах. С 1723 года до конца жизни в Лейпциге был регентом и органистом в церкви Св. Фомы, преподавал музыку.
Огромное количество сочинений (около тысячи) не принесло ему даже сносного материального достатка. А ведь его трудолюбие было необычайным, создавал он сложнейшие полифонические произведения и был знаменитым музыкантом-исполнителем. Одних только духовных кантат у него более 200, некоторые из них объединены в оратории; много органных прелюдий, фуг и токкат (для них характерен четкий ритм, быстрое движение). Наиболее известны из крупных сочинений «Страсти по Иоанну», «Страсти по Матфею», «Второй бранденбургский концерт».
Каким образом заурядная биография человека, не покидавшего родную Германию, почтенного семьянина с внешностью бюргера могла способствовать великим творческим достижениям? Сказалась особенность данного вида искусства, требующего прежде всего сосредоточенности на своем духовном мире, а не поисков внешних впечатлений. Музыка если и передает мысли, то через эмоции, вызванные сочетанием звуков, ритмов, интонаций, мелодий. Она вызывает сопереживание, а через него и понимание – порой на подсознательном уровне – того, что желает передать композитор.
Музыка – язык, понятный тем, кто способен ее воспринимать и чувствовать. Это хорошо видно на примере сочинений Баха. Предназначенные для протестантских церквей первой половины XVIII века, они до сих пор продолжают глубоко волновать любителей классической музыки. Хотя за последние десятилетия относительное количество подобных меломанов неуклонно сокращается. Началась эра иной музыки, пробуждающей бурные неуправляемые эмоции, лишенные высокой духовности, наркотизирующей сознание. Таковы результаты внедрения электронными средствами массовой «поп-культуры». Как до времен Иоганна Себастьяна колоссальным успехом пользуются исполнители; авторов часто даже не упоминают. И это, к сожалению, оправдано во многих случаях, ибо произведения, сочиняемые на потребу непритязательной публики, обращены не к личности, а к толпе, жаждущей развлечений, отвлечения от жизненных проблем и глубоких переживаний.
Из этого еще не следует, что так называемая легкая светская музыка не имеет права на существование. Ведь Иоганн Себастьян сочинял и ее тоже; есть у него кантаты «Крестьянская» и «Кофейная» (типа комической оперы), «Состязание Феба и Пана» (то есть возвышенная и жанрово-бытовая музыка). Кстати, такое светское направление развивал Иоганн Христиан Бах (1735—1782), младший сын великого композитора.
…С древних времен пение и танец давали выход человеческим эмоциям: радости, печали, беззаботному веселью и глубокому горю. Прошло много веков, были изобретены многочисленные музыкальные инструменты, создана музыкальная грамота. Композиторы получили возможность выражать в музыке свои чувства и, отчасти, мысли, свое отношение к миру и человеку, его предназначению, к смыслу жизни и смерти. Первым, кому удалось сделать это с необычайной силой и выразительностью, был Иоганн Себастьян Бах. Сначала его величие оценили только выдающиеся музыканты, затем его творчество стало находить отклик в сердцах тысяч, миллионов людей. И если во второй половине XX века ситуация стала кардинально меняться, если он становится ценим и понятен только постоянно уменьшающемуся кругу меломанов, а огромные толпы на стадионах и десятки, сотни миллионов потребителей-слушателей предпочитают нечто совершенно иное, зовущее отнюдь не ввысь, значит, глобальная цивилизация перешла в болезненное состояние. Свершится ли возврат к Иоганну Себастьяну Баху?
Из его двадцати детей (он был дважды женат) четверо стали известными музыкантами, исполнителями: Вильгельм Фридеман, Карл Филипп Эмануэль, Иоганн Кристоф Фридрих, Иоганн Кристиан. Порой кто-то из них становился модным, пользовался большим успехом и вроде бы затмевал славу отца. Но только творения Иоганна Себастьяна выдержали испытание временем и поныне продолжают волновать и вдохновлять людей.
Искусствоведы обычно подчеркивают глубокую религиозность Баха. Например, И.Г. Левашева пишет:
«Человек очень простой и скромный, Бах как-то сказал ученикам, что каждый из них сможет достичь таких же вершин мастерства, если будет трудиться не менее самозабвенно и прилежно. Это не значит, что Бах преуменьшал свое дарование и творческие достижения. Просто композитор не упомянул еще три очевидных для него обстоятельства: истую веру в бога; повседневное следование словам и деяниям Иисуса Христа – особенно заповедям любви и жертвенности; наконец, желание и умение раскрыть всю свою душу навстречу Святому Духу – носителю творческого начала».
Надо сказать, за последние годы в России стало слишком модно (к сожалению, приходится употреблять это слово) ссылаться на Бога и связывать духовную культуру только или преимущественно с религией. Конечно же такой взгляд недопустимо упрощен. По отношению к Иоганну Себастьяну Баху он ничего не объясняет. Начнем с того, что «великим Бахом» называли в протестантской Германии XVIII века Карла Филиппа Эмануэля (1714—1788), а не его отца. Лишь в 1829 году, через 100 лет после создания, были исполнены гениальные «Страсти по Матфею» Иоганна Себастьяна (дирижировал выдающийся композитор Ф. Мендельсон-Бартольди). С этого момента интерес к его произведениям стал расти, а слава распространяться в самых разных странах, включая атеистический Советский Союз. Поэтому, нет нужды ограничивать проявления высокой духовности принадлежностью к какому-либо религиозному направлению.
Рихард Вагнер, к слову, отметил присутствие в творениях Иоганна Себастьяна духа немецкого народа. В отличие от пышной торжественности католической музыки, писал Вагнер, «в старой протестантской церкви господствовал простой хорал, который пела вся община в сопровождении органа. Вот это-то песнопение, чье благородное достоинство и неприкрашенная чистота могли возникнуть лишь в скромных благочестивых сердцах, должно рассматриваться как истинное немецкое достояние. Само построение хорала близко характеру немецкого искусства, в его коротких популярных мелодиях запечатлена любовь народа к песне… Богатые и исполненные силы гармонии, положенные в основу мелодий немецкого хорала, свидетельствуют о глубоком художественном чутье нации. Хорал – одно из примечательнейших явлений в истории искусства – можно смело считать основой всей протестантской церковной музыки; именно на ней воздвигал художник самые великолепные свои здания… Самые выдающиеся образцы этого жанра принадлежат Себастьяну Баху, который вообще является крупнейшим протестантским композитором».
Дело, конечно, не в особенностях протестантской церкви, а в ее простоте и народности, подчеркивающей человечность Иисуса Христа. Нет сомнения, творчество Баха вдохновлялось христианскими идеалами. Вагнер писал: «Музыка страстей, принадлежащая почти исключительно великому Себастьяну Баху, воссоздает мученический путь Спасителя в том виде, как он был описан евангелистами; весь текст Евангелий дословно положен на музыку; кроме того, в отдельных частях повествования в него включены и подходящие к данному эпизоду стихи из церковных песен, а в важных местах даже целые хоралы, которые действительно поются всей общиной. Таким образом, исполнение страстей носит характер большого религиозного празднества, в котором принимают участие и музыканты и община. Какое богатство, какая полнота искусства, какая сила, ясность и наивная чистота заложены в этих единственных в своем роде творениях! В них проявилась вся суть, все внутреннее содержание немецкой нации, эти великолепные творения вышли из самого сердца, из жизни народа».
Последнее замечание наиболее точное, но все-таки требующее дополнения. Возникнув на конкретной национальной почве в определенное время, творчество Баха выразило нечто значительно большее, свойственное природе человека во все времена. Поэтому его произведения не очень благосклонно принимали современники, и соплеменники-протестанты в отличие, скажем, от советских атеистов XX века.
Почему так получилось, помогает понять биография Баха. Не потому, что она изобилует разнообразными событиями и неординарными поступками. Напротив, она совершенно обыденна. Родился он в семье органиста, усердно учился и рано овладел игрой на органе, клавире и скрипке С 1703 года работал самостоятельно в Веймаре придворным скрипачом, затем церковным органистом в Арнштадте и в нескольких немецких городах. С 1723 года до конца жизни в Лейпциге был регентом и органистом в церкви Св. Фомы, преподавал музыку.
Огромное количество сочинений (около тысячи) не принесло ему даже сносного материального достатка. А ведь его трудолюбие было необычайным, создавал он сложнейшие полифонические произведения и был знаменитым музыкантом-исполнителем. Одних только духовных кантат у него более 200, некоторые из них объединены в оратории; много органных прелюдий, фуг и токкат (для них характерен четкий ритм, быстрое движение). Наиболее известны из крупных сочинений «Страсти по Иоанну», «Страсти по Матфею», «Второй бранденбургский концерт».
Каким образом заурядная биография человека, не покидавшего родную Германию, почтенного семьянина с внешностью бюргера могла способствовать великим творческим достижениям? Сказалась особенность данного вида искусства, требующего прежде всего сосредоточенности на своем духовном мире, а не поисков внешних впечатлений. Музыка если и передает мысли, то через эмоции, вызванные сочетанием звуков, ритмов, интонаций, мелодий. Она вызывает сопереживание, а через него и понимание – порой на подсознательном уровне – того, что желает передать композитор.
Музыка – язык, понятный тем, кто способен ее воспринимать и чувствовать. Это хорошо видно на примере сочинений Баха. Предназначенные для протестантских церквей первой половины XVIII века, они до сих пор продолжают глубоко волновать любителей классической музыки. Хотя за последние десятилетия относительное количество подобных меломанов неуклонно сокращается. Началась эра иной музыки, пробуждающей бурные неуправляемые эмоции, лишенные высокой духовности, наркотизирующей сознание. Таковы результаты внедрения электронными средствами массовой «поп-культуры». Как до времен Иоганна Себастьяна колоссальным успехом пользуются исполнители; авторов часто даже не упоминают. И это, к сожалению, оправдано во многих случаях, ибо произведения, сочиняемые на потребу непритязательной публики, обращены не к личности, а к толпе, жаждущей развлечений, отвлечения от жизненных проблем и глубоких переживаний.
Из этого еще не следует, что так называемая легкая светская музыка не имеет права на существование. Ведь Иоганн Себастьян сочинял и ее тоже; есть у него кантаты «Крестьянская» и «Кофейная» (типа комической оперы), «Состязание Феба и Пана» (то есть возвышенная и жанрово-бытовая музыка). Кстати, такое светское направление развивал Иоганн Христиан Бах (1735—1782), младший сын великого композитора.
…С древних времен пение и танец давали выход человеческим эмоциям: радости, печали, беззаботному веселью и глубокому горю. Прошло много веков, были изобретены многочисленные музыкальные инструменты, создана музыкальная грамота. Композиторы получили возможность выражать в музыке свои чувства и, отчасти, мысли, свое отношение к миру и человеку, его предназначению, к смыслу жизни и смерти. Первым, кому удалось сделать это с необычайной силой и выразительностью, был Иоганн Себастьян Бах. Сначала его величие оценили только выдающиеся музыканты, затем его творчество стало находить отклик в сердцах тысяч, миллионов людей. И если во второй половине XX века ситуация стала кардинально меняться, если он становится ценим и понятен только постоянно уменьшающемуся кругу меломанов, а огромные толпы на стадионах и десятки, сотни миллионов потребителей-слушателей предпочитают нечто совершенно иное, зовущее отнюдь не ввысь, значит, глобальная цивилизация перешла в болезненное состояние. Свершится ли возврат к Иоганну Себастьяну Баху?