Страница:
Все было бы хорошо, но не везло Григорию Ивановичу в делах семейных: хотел он иметь потомство, да не дал ему Бог детей. Так и жил он с бесплодной женой, пока та не умерла. Было вдовцу в ту пору под пятьдесят, но бурлила в нем кровь Орловых, и бесшабашная удаль не оставляла старика, не оставляла его и надежда родить и взрастить детей. И в 1733 году он женился на шестнадцатилетней красавице Лукерье Ивановне Зиновьевой, и она за восемь лет родила ему шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира.
Только один из них, Михаил, умер во младенчестве, остальные же выросли красавцами и богатырями.
Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но вскоре вновь призвали на службу, на сей раз – статскую, предложив пост Новгородского губернатора. Он умер в этой должности в 1746 году, на шестьдесят втором году жизни. В то время его старшему сыну, Ивану, было 13 лет, а младшему, Владимиру – три года. Оставшись одна, Лукерья Ивановна не смогла дать своим сыновьям хорошего домашнего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
Хорошо понимая, что будущее ее сыновей в Петербурге, молодая вдова отправила туда четырех сыновей, оставив при себе лишь самого младшего – Владимира. Первым уехал старший – Иван. Окончив Сухопутный шляхетский кадетский корпус, он поступил в гвардию унтер-офицером.
В 1749 году в корпус привезли и четырнадцатилетнего Григория, проявившего незаурядные способности к языкам и за короткое время овладевшего немецким и французским. Учился Григорий Орлов всего один год, а затем поступил на службу рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, но через семь лет, в 1757 году, был переведен в армию офицером и сразу же принял участие в Семилетней войне. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом Григорий Орлов был трижды ранен, проявив отменную храбрость и хладнокровие, отчего стал очень популярен в офицерской среде. Григорию, отлично знавшему языки, был препоручен взятый в плен под Цорндорфом адъютант Фридриха II граф Шверин. После Цорндорфа Орлова вместе со Шверином отправили на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда по приказанию Елизаветы Петровны оба они приехали в Петербург. Здесь Орлов не мог не обратить на себя внимания двора. Петр Шувалов, на беду себе, взял Григория Григорьевича в адъютанты, и в двадцатипятилетнего красавца-адъютанта тут же влюбилась светская львица, княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Шувалова. Граф не потерпел этого и перевел Орлова в фузелерный гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову – он по-прежнему оставался в чести во всех полках гвардии и при «малом» дворе, где ему особенно благоволил Петр Федорович. И, конечно же, не могла не обратить на Григория благосклонного внимания и Екатерина Алексеевна, симпатизировавшая и третьему Орлову – Алексею.
Теперь вкратце и о нем.
Алексей Орлов в Кадетский корпус не пошел. Четырнадцати лет он поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал признанным коноводом гвардейской молодежи, прежде всего потому, что был самым сильным человеком в полку.
Алексей Орлов, не будучи тучным, весил около 150 килограммов. Одним сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не составляло труда раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять Екатерину с коляской, в которой она сидела. Вместе с тем, он был очень умен, хитер и необычайно храбр.
Четвертый из братьев – Федор – вначале повторил путь Григория, поступив в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, а затем – в Семеновский полк. Так же, как и Григорий, Федор вскоре перешел в армию офицером и шестнадцати лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце 50-х годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу отменного драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
Иначе сложилась судьба младшего из Орловых – Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел юность в деревне, ведя жизнь, совершенно противоположную братьям. Владимир более всего любил чтение и ученые занятия, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех и здесь тоже стоял особняком, прослыв среди братьев «красной девицей».
Особенно прославились своими подвигами два брата Орловых – Алексей и Федор. Громкую известность получило их неугасающее соперничество с самым сильным человеком в Петербурге – Александром Мартыновичем Шванвичем. Здесь уместно будет познакомиться с ним поближе.
Александр Шванвич – правильное написание этой немецкой фамилии «Шванвиц» – был сыном преподавателя Академической гимназии, переводчика с немецкого и латинского языков, Мартина Шванвица, натурализовавшегося в России в последние годы царствования Петра I. Поскольку сын Александра был введен в русскую литературу под фамилией «Шванвич» самим Пушкиным, то и в этой книге сохраним его фамилию в таком же написании.
В 1727 году у него родился второй сын – Александр, крестной матерью которого стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Александр был отдан в Академическую гимназию, где и проучился с 1735 по 1740 год. По окончании гимназии Шванвича зачислили в артиллерию, а через восемь лет – 21 ноября 1748 года – он стал гренадером поручьичьего ранга лейб-компании. А. М. Шванвич был таким же пьяницей, повесой и задирой, как и братья Орловы, и потому справедливо считать их всех одного поля ягодами.
Около 1752 года произошло событие, которое заставило говорить об Алексее и Федоре Орловых и Шванвиче весь светский Петербург.
Дело было в том, что бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, и возникавшие в связи с этим столь же бесконечные драки заставили наконец и Шванвича, и Орловых найти мирный выход из создавшейся нелепой и опасной ситуации. Было постановлено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двоих Орловых вместе, тогда он должен будет во всем повиноваться им. Однажды Шванвич зашел в трактир, где сидел Федор Орлов. Шванвич приказал Федору отойти от бильярда и отдать ему кий. Затем он велел ему же уступить место за столом, отдав вино и понравившуюся ему девицу. Федор, выполняя условия соглашения, повиновался, как вдруг в трактир вошел Алексей Орлов, и ситуация сразу же переменилась: теперь братья потребовали вернуть им все – бильярд, вино и девицу. Шванвич заартачился, но Орловы вытолкали его за дверь.
Шванвич затаился и, спрятавшись за воротами, стал поджидать братьев. Первым вышел Алексей, и Шванвич нанес ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась не смертельной. (Впоследствии, когда Алексей Орлов вошел в историю как победитель турецкого флота в бухте Чесма и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст и запечатлел этот огромный шрам, идущий через всю щеку.)
Братья Орловы не стали мстить Шванвичу, и он не был наказан за бесчестный поступок.
(Чтобы распрощаться с Александром Шванвичем, скажем только, что потом служил он на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в этом же чине через 27 лет командиром батальона в Кронштадте.)
Итак, Григорий появился в Петербурге с пленным адъютантом прусского короля графом Шверином. Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшем рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре поняла, что беременна.
Однако из-за того, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своею женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей лиц.
Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребенка и родить его, чем бы ей это ни грозило. Первые пять месяцев – до конца 1761 года – скрывать беременность было не очень трудно, тем более что Екатерина не находилась в центре внимания, так как и «большой», и «малый» дворы более всего волновало все ухудшающееся состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с этим вопрос о престолонаследии.
Болезни и смерть Елизаветы Петровны
Вступление Петра III на трон и его первые мероприятия
Пожар
Только один из них, Михаил, умер во младенчестве, остальные же выросли красавцами и богатырями.
Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но вскоре вновь призвали на службу, на сей раз – статскую, предложив пост Новгородского губернатора. Он умер в этой должности в 1746 году, на шестьдесят втором году жизни. В то время его старшему сыну, Ивану, было 13 лет, а младшему, Владимиру – три года. Оставшись одна, Лукерья Ивановна не смогла дать своим сыновьям хорошего домашнего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
Хорошо понимая, что будущее ее сыновей в Петербурге, молодая вдова отправила туда четырех сыновей, оставив при себе лишь самого младшего – Владимира. Первым уехал старший – Иван. Окончив Сухопутный шляхетский кадетский корпус, он поступил в гвардию унтер-офицером.
В 1749 году в корпус привезли и четырнадцатилетнего Григория, проявившего незаурядные способности к языкам и за короткое время овладевшего немецким и французским. Учился Григорий Орлов всего один год, а затем поступил на службу рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, но через семь лет, в 1757 году, был переведен в армию офицером и сразу же принял участие в Семилетней войне. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом Григорий Орлов был трижды ранен, проявив отменную храбрость и хладнокровие, отчего стал очень популярен в офицерской среде. Григорию, отлично знавшему языки, был препоручен взятый в плен под Цорндорфом адъютант Фридриха II граф Шверин. После Цорндорфа Орлова вместе со Шверином отправили на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда по приказанию Елизаветы Петровны оба они приехали в Петербург. Здесь Орлов не мог не обратить на себя внимания двора. Петр Шувалов, на беду себе, взял Григория Григорьевича в адъютанты, и в двадцатипятилетнего красавца-адъютанта тут же влюбилась светская львица, княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Шувалова. Граф не потерпел этого и перевел Орлова в фузелерный гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову – он по-прежнему оставался в чести во всех полках гвардии и при «малом» дворе, где ему особенно благоволил Петр Федорович. И, конечно же, не могла не обратить на Григория благосклонного внимания и Екатерина Алексеевна, симпатизировавшая и третьему Орлову – Алексею.
Теперь вкратце и о нем.
Алексей Орлов в Кадетский корпус не пошел. Четырнадцати лет он поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал признанным коноводом гвардейской молодежи, прежде всего потому, что был самым сильным человеком в полку.
Алексей Орлов, не будучи тучным, весил около 150 килограммов. Одним сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не составляло труда раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять Екатерину с коляской, в которой она сидела. Вместе с тем, он был очень умен, хитер и необычайно храбр.
Четвертый из братьев – Федор – вначале повторил путь Григория, поступив в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, а затем – в Семеновский полк. Так же, как и Григорий, Федор вскоре перешел в армию офицером и шестнадцати лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце 50-х годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу отменного драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
Иначе сложилась судьба младшего из Орловых – Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел юность в деревне, ведя жизнь, совершенно противоположную братьям. Владимир более всего любил чтение и ученые занятия, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех и здесь тоже стоял особняком, прослыв среди братьев «красной девицей».
Особенно прославились своими подвигами два брата Орловых – Алексей и Федор. Громкую известность получило их неугасающее соперничество с самым сильным человеком в Петербурге – Александром Мартыновичем Шванвичем. Здесь уместно будет познакомиться с ним поближе.
Александр Шванвич – правильное написание этой немецкой фамилии «Шванвиц» – был сыном преподавателя Академической гимназии, переводчика с немецкого и латинского языков, Мартина Шванвица, натурализовавшегося в России в последние годы царствования Петра I. Поскольку сын Александра был введен в русскую литературу под фамилией «Шванвич» самим Пушкиным, то и в этой книге сохраним его фамилию в таком же написании.
В 1727 году у него родился второй сын – Александр, крестной матерью которого стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Александр был отдан в Академическую гимназию, где и проучился с 1735 по 1740 год. По окончании гимназии Шванвича зачислили в артиллерию, а через восемь лет – 21 ноября 1748 года – он стал гренадером поручьичьего ранга лейб-компании. А. М. Шванвич был таким же пьяницей, повесой и задирой, как и братья Орловы, и потому справедливо считать их всех одного поля ягодами.
Около 1752 года произошло событие, которое заставило говорить об Алексее и Федоре Орловых и Шванвиче весь светский Петербург.
Дело было в том, что бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, и возникавшие в связи с этим столь же бесконечные драки заставили наконец и Шванвича, и Орловых найти мирный выход из создавшейся нелепой и опасной ситуации. Было постановлено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двоих Орловых вместе, тогда он должен будет во всем повиноваться им. Однажды Шванвич зашел в трактир, где сидел Федор Орлов. Шванвич приказал Федору отойти от бильярда и отдать ему кий. Затем он велел ему же уступить место за столом, отдав вино и понравившуюся ему девицу. Федор, выполняя условия соглашения, повиновался, как вдруг в трактир вошел Алексей Орлов, и ситуация сразу же переменилась: теперь братья потребовали вернуть им все – бильярд, вино и девицу. Шванвич заартачился, но Орловы вытолкали его за дверь.
Шванвич затаился и, спрятавшись за воротами, стал поджидать братьев. Первым вышел Алексей, и Шванвич нанес ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась не смертельной. (Впоследствии, когда Алексей Орлов вошел в историю как победитель турецкого флота в бухте Чесма и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст и запечатлел этот огромный шрам, идущий через всю щеку.)
Братья Орловы не стали мстить Шванвичу, и он не был наказан за бесчестный поступок.
(Чтобы распрощаться с Александром Шванвичем, скажем только, что потом служил он на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в этом же чине через 27 лет командиром батальона в Кронштадте.)
* * *
Главным героем дальнейшего повествования станет теперь второй из братьев Орловых – Григорий.Итак, Григорий появился в Петербурге с пленным адъютантом прусского короля графом Шверином. Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшем рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре поняла, что беременна.
Однако из-за того, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своею женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей лиц.
Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребенка и родить его, чем бы ей это ни грозило. Первые пять месяцев – до конца 1761 года – скрывать беременность было не очень трудно, тем более что Екатерина не находилась в центре внимания, так как и «большой», и «малый» дворы более всего волновало все ухудшающееся состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с этим вопрос о престолонаследии.
Болезни и смерть Елизаветы Петровны
При дворе в этом вопросе не было единодушия. Одни склонялись к тому, чтобы трон наследовал Петр III; другие считали, что императором должен быть объявлен Павел Петрович, а соправителями при нем оба его родителя; третьи хотели видеть Екатерину регентшей, а ее мужа отправить в Голштинию. Были и сторонники того, чтобы только Екатерине принадлежал российский престол, ибо ее качества правительницы государства были очевидны и бесспорно предпочтительнее качеств Петра Федоровича.
Тем временем здоровье Елизаветы Петровны все более ухудшалось. Врачи давали ей лекарства, и она их принимала, но когда те же врачи давали ей благие советы, требуя воздержания в пище и питье, она отмахивалась от целителей, как от надоедливых мух, и продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. Затем вдруг впала в другую крайность – перестала употреблять скоромную пищу. В марте 1760 года ее врач Пуассонье приходил в отчаяние потому, что Елизавета Петровна, ссылаясь на Великий пост, отказывалась выпить бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отека легких.
Первый серьезный случай, заставивший многих задуматься над тем, долго ли осталось жить императрице, произошел 8 сентября 1758 года в Царском Селе на праздник Рождества Богородицы: Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не оказалось никого из ее свиты, а простые люди, собравшись вокруг нее, не смели подойти к царице. Когда наконец появились врачи, больная, едва придя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: «Где я?»
Несколько дней после этого Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.
А с конца пятидесятых годов Елизавета Петровна стала часто и подолгу болеть. Нередко случались у нее истерические припадки. Из-за невоздержанности в еде и всяческого отсутствия режима постоянно шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760—1761 года она участвовала только в одном празднике, все время проводя в своей спальне, где принимала и портных, и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно стали утомлять больную императрицу, недавно перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица «Бабий век – сорок лет» в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было совершенно иным восприятие возрастных реалий – двадцатилетняя девушка считалась уже старой девой, а сорокалетняя женщина – старухой.
И хотя Елизавета Петровна всеми силами старалась казаться молодой, прибегая к услугам парикмахеров и гримеров, здоровья у нее от этого не прибавлялось. Внешне она была все еще хороша, даже привлекательна, но внутренне организм ее представлял руину, а она сама была подобна развалине, искусно задекорированной умелым художником.
До поры до времени только самые близкие знали об истинном положении вещей, – случай, произошедший 8 сентября 1758 года, был редким исключением, но уже 1761 год – последний год ее жизни – Елизавета Петровна почти весь пролежала в постели. В ноябре болезнь резко усилилась, а с середины декабря медики уже не верили в выздоровление императрицы, ибо приступы жестокого кашля и сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью в конце концов привели больную к смерти. Уже на смертном одре Елизавета, мостя собственной душе дорогу в царствие небесное, амнистировала 13 000 контрабандистов и 25 000 несостоятельных должников, чьи долги были менее пятисот рублей.
Соборовавшись и причастившись, но еще находясь в сознании, Елизавета Петровна передала безутешно плакавшему И. И. Шувалову, не покидавшему ее ни на минуту, ключ от шкатулки, где хранились золото и драгоценности стоимостью в триста тысяч рублей. Шувалов часто и прежде видел эту шкатулку и знал, что в ней хранится. После смерти Елизаветы он передал все ему подаренное в государственную казну. Хотя, как только Елизавета Петровна умерла, Шувалова тут же выселили из его апартаментов.
Ненавидевший дом Романовых генеалог и публицист, князь Петр Владимирович Долгоруков написал сто лет спустя, что 25 декабря 1761 года в четвертом часу дня «истомленная распутством и пьянством Елизавета скончалась на пятьдесят третьем году от рождения, и дом Гольштейн-Готторпский вступил на престол всероссийский».
Петр Федорович и Екатерина Алексеевна последние дни почти целиком проводили у постели умирающей. Как только Елизавета Петровна скончалась, из ее спальни в приемную, где собрались высшие чины империи, вышел старший сенатор, князь и фельдмаршал Никита Юрьевич Трубецкой и объявил, что ныне «государствует его величество император Петр III».
Новый император тут же отправился в свои апартаменты, а у тела усопшей осталась Екатерина, которой Петр III поручил озаботиться устройством предстоящих похорон.
Тем временем здоровье Елизаветы Петровны все более ухудшалось. Врачи давали ей лекарства, и она их принимала, но когда те же врачи давали ей благие советы, требуя воздержания в пище и питье, она отмахивалась от целителей, как от надоедливых мух, и продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. Затем вдруг впала в другую крайность – перестала употреблять скоромную пищу. В марте 1760 года ее врач Пуассонье приходил в отчаяние потому, что Елизавета Петровна, ссылаясь на Великий пост, отказывалась выпить бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отека легких.
Первый серьезный случай, заставивший многих задуматься над тем, долго ли осталось жить императрице, произошел 8 сентября 1758 года в Царском Селе на праздник Рождества Богородицы: Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не оказалось никого из ее свиты, а простые люди, собравшись вокруг нее, не смели подойти к царице. Когда наконец появились врачи, больная, едва придя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: «Где я?»
Несколько дней после этого Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.
А с конца пятидесятых годов Елизавета Петровна стала часто и подолгу болеть. Нередко случались у нее истерические припадки. Из-за невоздержанности в еде и всяческого отсутствия режима постоянно шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760—1761 года она участвовала только в одном празднике, все время проводя в своей спальне, где принимала и портных, и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно стали утомлять больную императрицу, недавно перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица «Бабий век – сорок лет» в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было совершенно иным восприятие возрастных реалий – двадцатилетняя девушка считалась уже старой девой, а сорокалетняя женщина – старухой.
И хотя Елизавета Петровна всеми силами старалась казаться молодой, прибегая к услугам парикмахеров и гримеров, здоровья у нее от этого не прибавлялось. Внешне она была все еще хороша, даже привлекательна, но внутренне организм ее представлял руину, а она сама была подобна развалине, искусно задекорированной умелым художником.
До поры до времени только самые близкие знали об истинном положении вещей, – случай, произошедший 8 сентября 1758 года, был редким исключением, но уже 1761 год – последний год ее жизни – Елизавета Петровна почти весь пролежала в постели. В ноябре болезнь резко усилилась, а с середины декабря медики уже не верили в выздоровление императрицы, ибо приступы жестокого кашля и сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью в конце концов привели больную к смерти. Уже на смертном одре Елизавета, мостя собственной душе дорогу в царствие небесное, амнистировала 13 000 контрабандистов и 25 000 несостоятельных должников, чьи долги были менее пятисот рублей.
Соборовавшись и причастившись, но еще находясь в сознании, Елизавета Петровна передала безутешно плакавшему И. И. Шувалову, не покидавшему ее ни на минуту, ключ от шкатулки, где хранились золото и драгоценности стоимостью в триста тысяч рублей. Шувалов часто и прежде видел эту шкатулку и знал, что в ней хранится. После смерти Елизаветы он передал все ему подаренное в государственную казну. Хотя, как только Елизавета Петровна умерла, Шувалова тут же выселили из его апартаментов.
Ненавидевший дом Романовых генеалог и публицист, князь Петр Владимирович Долгоруков написал сто лет спустя, что 25 декабря 1761 года в четвертом часу дня «истомленная распутством и пьянством Елизавета скончалась на пятьдесят третьем году от рождения, и дом Гольштейн-Готторпский вступил на престол всероссийский».
Петр Федорович и Екатерина Алексеевна последние дни почти целиком проводили у постели умирающей. Как только Елизавета Петровна скончалась, из ее спальни в приемную, где собрались высшие чины империи, вышел старший сенатор, князь и фельдмаршал Никита Юрьевич Трубецкой и объявил, что ныне «государствует его величество император Петр III».
Новый император тут же отправился в свои апартаменты, а у тела усопшей осталась Екатерина, которой Петр III поручил озаботиться устройством предстоящих похорон.
Вступление Петра III на трон и его первые мероприятия
Вечером 25 декабря Петр III, уже провозглашенный императором, учинил в «куртажной галерее» – традиционном месте проведения веселых придворных праздников, – радостное пиршество, во время которого многие царедворцы не скрывали ликования в связи со случившимся. И первым из них был сам Петр Федорович.
К вечеру была произведена первая важная перемена – генерал-прокурор князь Яков
Петрович Шаховской был отставлен от должности, а на его место назначен Александр Иванович Глебов. По поводу этой перемены Екатерина заметила: «То есть слывущий честнейшим тогда человеком отставлен, а бездельником слывущий, и от уголовного следствия спасенный Петром Шуваловым, сделан на его место генерал-прокурором».
Пока Екатерина была погружена в организацию похорон, Петр III занимался другими делами: он переселил Ивана Шувалова из его покоев, находившихся рядом с апартаментами покойной императрицы, и разместился там сам, а Елизавете Воронцовой велел поселиться в комнатах Елизаветы Петровны. Все дни, пока тело Елизаветы Петровны еще не было погребено, он ездил из дома в дом, празднуя святки и принимая поздравления с восшествием на престол.
Траурные церемонии в обеих столицах шли своим чередом, а святки – своим. Две недели – от Рождества до Крещенья – новый император предавался веселью, вызывая не только изумление, но и возмущение жителей Петербурга.
Екатерина, погруженная в глубокий траур, облаченная в черные одежды, делившая все свое время между церковными службами и устройством предстоящей церемонии погребения, выглядела благочестивой, глубоко верующей, искренне опечаленной смертью императрицы.
Уже в самые первые дни царствования Петра III Екатерина сумела тонко, ловко и умно выявить способности и качества души и характера, привлекшие к ней сердца и умы лучших сановников и военных, ясно увидевших и осознавших огромную разницу между новым императором и новой императрицей. Те же самые мысли и чувства вызывала Екатерина и у многочисленных дворцовых служителей, духовенства, солдат, сержантов и офицеров гвардии, наблюдавших за всем происходящим во дворце и, конечно же, делавших свои собственные заключения, не отличающиеся, впрочем, от выводов, которые делали наиболее дальновидные и порядочные придворные.
25 января 1762 года, ровно через месяц после смерти, тело Елизаветы Петровны было погребено в Петропавловском соборе.
На третий день после похорон, 28 января, Петр III ликвидировал Конференцию при Высочайшем дворе, передав ее функции Сенату и Коллегии иностранных дел.
А еще через три недели, 18 февраля 1762 года, был обнародован самый значительный законодательный акт из подписанных Петром III – манифест «О даровании вольности и свободы всему Российскому дворянству». По этому манифесту дворяне освобождались от обязательной военной и гражданской службы, могли выходить в отставку, выезжать за границу, но по требованию правительства обязаны были возвращаться обратно. Единственной сословной обязанностью дворян осталось воспитание своих детей дома и в училищах.
Современник Петра III, видный историк, князь Михаил Щербатов писал, что автором и инициатором этого манифеста Петр III не был. Щербатов утверждал, что Петр III незадолго до того увлекся одной из первых красавиц Петербурга княгиней Еленой Степановной Куракиной и потому ему было нужно улизнуть хотя бы на одну ночь от опостылевшей Елизаветы Воронцовой. Щербатов писал: «Имел государь любовницу, дурную (здесь – некрасивую. – В. Б.) и глупую графиню Елизавету Романовну Воронцову; но ею, взошед на престол, он доволен не был, а вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты. Уверяют, что Александр Иванович Глебов подвел падчерицу свою Чеглокову, и уже помянутая выше княгиня Куракина была привожена к нему на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, и я сам от него слышал, что безстыдство ее было таково, что когда по ночевании ночи, он ее отвозил домой поутру рано, и хотел для сохранения чести ее, а более, чтобы не учинилось известно сие графине Елизавете Романовне, закрывши гардины ехать, она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что она с государем ночь переспала.
Примечательна для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр III, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная намерения государственного, не знал, о чем писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытвержения государю от Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства. Седши, написал Манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и Манифест был государем опробован и обнародован».
Дворяне, встречаясь друг с другом не только в домах, но и на улицах, обнимались и плакали от радости. Популярность Петра III выросла невероятно. Почувствовав себя на гребне волны, ощущая поддержку первого сословия государства, император сделал следующий шаг, на который он едва ли бы смог решиться до опубликования манифеста «О вольности дворянства».
21 февраля, через три дня после провозглашения дворянской свободы, был опубликован еще один исключительно важный манифест «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии». Манифест объяснял, что Петр I, «монарх великодушный и человеколюбивый», учредил Тайную канцелярию из-за «тогдашних времен обстоятельств и неисправленных еще в народе нравов».
И так как на протяжении полувека Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась в своей силе, то злым, подлым и бездельным людям подавался способ или ложными затеями протягивать вдаль (т. е. оттягивать, отсрочивать. – В. Б.) заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей». Теперь же «если кто-либо, зная об оскорблении Величества или о государственной измене, хотел бы известить об этом власти, то надлежит ему явиться в суд или к ближайшему воинскому начальнику, а если доноситель окажется прав, то отсылать его в Петербург, Москву или ближайший губернский город и там его отнюдь не пытать, но действовать кротостью и увещеванием».
Кроме двух названных манифестов, несколько законодательных актов было посвящено делам церкви. 29 января вышел указ, по которому всем сбежавшим за границу раскольникам было разрешено возвращение в Россию и гарантировалось свободное отправление их веры.
Через два дня вышел указ о прекращении следствий по делам о раскольниках-самосожигателях, причем местным властям предписывалось разъяснить всем староверам, что впредь никаких гонений их вере не будет и в связи с этим самосожжения теряют всякий смысл.
Еще через шесть дней вышел Сенатский указ «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений». И, наконец, 1 марта 1762 года Сенату был дан именной указ о секуляризации церковных и монастырских земель. По этому указу деревни и земли, ранее принадлежавшие церкви, переходили под управление государственных чиновников из отставных офицеров. Доходы с земель и деревень предписано было употреблять как на содержание монахов, но строго по штату, так и отставных солдат, а также на содержание инвалидных домов. Общее управление всеми новыми имениями осуществляла специально для того созданная Коллегия экономии, а вместо разных сборов был введен единый подушный налог – один рубль в год с души. Вместе с тем прекращались всякие дотации тем монастырям, которые не могли обеспечить сами себя, а во всех вообще обителях повелено было «слуг и служебников оставить самое малое число, без которых по самой нужде быть не можно». Одновременно не были забыты и крестьяне: если окажется, что монастырские служки взяли у крестьян лишнее, то надлежит «оное, с них взыскав, возвратить крестьянам немедленно».
Все это, разумеется, сделало русское духовенство злейшим врагом Петра III. Прусский посланник барон Гольц писал Фридриху II, что духовенство направило императору коллективное послание, более похожее на декларацию, чем на прошение, в котором «жаловалось на насилие, причиненное ему этим указом (имеется в виду указ о секуляризации церковных имений. – В. Б.), на странный относительно его (духовенства) образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от басурманского правительства».
21 марта был издан указ о ликвидации лейб-компании. И хотя указ назывался «О распределении Корпуса лейб-компании по другим местам», но на самом деле этим актом почти все лейб-компанцы либо отправлялись в отставку, либо возвращались в отдаленные гарнизоны, либо определялись в статскую службу.
Из 412 человек 330 отправлялись в отставку, 36 – переходили в гражданскую службу, остальные, как правило с понижением в чине, становились армейскими офицерами. И только 8 офицеров оставались в гвардии.
На место лейб-компанцев заступали верные Петру III голштинцы, но не они определяли погоду во дворцах, ибо непоколебленной осталась главная сила дворцовых переворотов – Российская императорская лейб-гвардия, распустить которую у Петра III не было сил.
К вечеру была произведена первая важная перемена – генерал-прокурор князь Яков
Петрович Шаховской был отставлен от должности, а на его место назначен Александр Иванович Глебов. По поводу этой перемены Екатерина заметила: «То есть слывущий честнейшим тогда человеком отставлен, а бездельником слывущий, и от уголовного следствия спасенный Петром Шуваловым, сделан на его место генерал-прокурором».
Пока Екатерина была погружена в организацию похорон, Петр III занимался другими делами: он переселил Ивана Шувалова из его покоев, находившихся рядом с апартаментами покойной императрицы, и разместился там сам, а Елизавете Воронцовой велел поселиться в комнатах Елизаветы Петровны. Все дни, пока тело Елизаветы Петровны еще не было погребено, он ездил из дома в дом, празднуя святки и принимая поздравления с восшествием на престол.
Траурные церемонии в обеих столицах шли своим чередом, а святки – своим. Две недели – от Рождества до Крещенья – новый император предавался веселью, вызывая не только изумление, но и возмущение жителей Петербурга.
Екатерина, погруженная в глубокий траур, облаченная в черные одежды, делившая все свое время между церковными службами и устройством предстоящей церемонии погребения, выглядела благочестивой, глубоко верующей, искренне опечаленной смертью императрицы.
Уже в самые первые дни царствования Петра III Екатерина сумела тонко, ловко и умно выявить способности и качества души и характера, привлекшие к ней сердца и умы лучших сановников и военных, ясно увидевших и осознавших огромную разницу между новым императором и новой императрицей. Те же самые мысли и чувства вызывала Екатерина и у многочисленных дворцовых служителей, духовенства, солдат, сержантов и офицеров гвардии, наблюдавших за всем происходящим во дворце и, конечно же, делавших свои собственные заключения, не отличающиеся, впрочем, от выводов, которые делали наиболее дальновидные и порядочные придворные.
25 января 1762 года, ровно через месяц после смерти, тело Елизаветы Петровны было погребено в Петропавловском соборе.
На третий день после похорон, 28 января, Петр III ликвидировал Конференцию при Высочайшем дворе, передав ее функции Сенату и Коллегии иностранных дел.
А еще через три недели, 18 февраля 1762 года, был обнародован самый значительный законодательный акт из подписанных Петром III – манифест «О даровании вольности и свободы всему Российскому дворянству». По этому манифесту дворяне освобождались от обязательной военной и гражданской службы, могли выходить в отставку, выезжать за границу, но по требованию правительства обязаны были возвращаться обратно. Единственной сословной обязанностью дворян осталось воспитание своих детей дома и в училищах.
Современник Петра III, видный историк, князь Михаил Щербатов писал, что автором и инициатором этого манифеста Петр III не был. Щербатов утверждал, что Петр III незадолго до того увлекся одной из первых красавиц Петербурга княгиней Еленой Степановной Куракиной и потому ему было нужно улизнуть хотя бы на одну ночь от опостылевшей Елизаветы Воронцовой. Щербатов писал: «Имел государь любовницу, дурную (здесь – некрасивую. – В. Б.) и глупую графиню Елизавету Романовну Воронцову; но ею, взошед на престол, он доволен не был, а вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты. Уверяют, что Александр Иванович Глебов подвел падчерицу свою Чеглокову, и уже помянутая выше княгиня Куракина была привожена к нему на ночь Львом Александровичем Нарышкиным, и я сам от него слышал, что безстыдство ее было таково, что когда по ночевании ночи, он ее отвозил домой поутру рано, и хотел для сохранения чести ее, а более, чтобы не учинилось известно сие графине Елизавете Романовне, закрывши гардины ехать, она, напротив того, открывая гардины, хотела всем показать, что она с государем ночь переспала.
Примечательна для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр III, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная намерения государственного, не знал, о чем писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытвержения государю от Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства. Седши, написал Манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и Манифест был государем опробован и обнародован».
Дворяне, встречаясь друг с другом не только в домах, но и на улицах, обнимались и плакали от радости. Популярность Петра III выросла невероятно. Почувствовав себя на гребне волны, ощущая поддержку первого сословия государства, император сделал следующий шаг, на который он едва ли бы смог решиться до опубликования манифеста «О вольности дворянства».
21 февраля, через три дня после провозглашения дворянской свободы, был опубликован еще один исключительно важный манифест «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии». Манифест объяснял, что Петр I, «монарх великодушный и человеколюбивый», учредил Тайную канцелярию из-за «тогдашних времен обстоятельств и неисправленных еще в народе нравов».
И так как на протяжении полувека Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась в своей силе, то злым, подлым и бездельным людям подавался способ или ложными затеями протягивать вдаль (т. е. оттягивать, отсрочивать. – В. Б.) заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей». Теперь же «если кто-либо, зная об оскорблении Величества или о государственной измене, хотел бы известить об этом власти, то надлежит ему явиться в суд или к ближайшему воинскому начальнику, а если доноситель окажется прав, то отсылать его в Петербург, Москву или ближайший губернский город и там его отнюдь не пытать, но действовать кротостью и увещеванием».
Кроме двух названных манифестов, несколько законодательных актов было посвящено делам церкви. 29 января вышел указ, по которому всем сбежавшим за границу раскольникам было разрешено возвращение в Россию и гарантировалось свободное отправление их веры.
Через два дня вышел указ о прекращении следствий по делам о раскольниках-самосожигателях, причем местным властям предписывалось разъяснить всем староверам, что впредь никаких гонений их вере не будет и в связи с этим самосожжения теряют всякий смысл.
Еще через шесть дней вышел Сенатский указ «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений». И, наконец, 1 марта 1762 года Сенату был дан именной указ о секуляризации церковных и монастырских земель. По этому указу деревни и земли, ранее принадлежавшие церкви, переходили под управление государственных чиновников из отставных офицеров. Доходы с земель и деревень предписано было употреблять как на содержание монахов, но строго по штату, так и отставных солдат, а также на содержание инвалидных домов. Общее управление всеми новыми имениями осуществляла специально для того созданная Коллегия экономии, а вместо разных сборов был введен единый подушный налог – один рубль в год с души. Вместе с тем прекращались всякие дотации тем монастырям, которые не могли обеспечить сами себя, а во всех вообще обителях повелено было «слуг и служебников оставить самое малое число, без которых по самой нужде быть не можно». Одновременно не были забыты и крестьяне: если окажется, что монастырские служки взяли у крестьян лишнее, то надлежит «оное, с них взыскав, возвратить крестьянам немедленно».
Все это, разумеется, сделало русское духовенство злейшим врагом Петра III. Прусский посланник барон Гольц писал Фридриху II, что духовенство направило императору коллективное послание, более похожее на декларацию, чем на прошение, в котором «жаловалось на насилие, причиненное ему этим указом (имеется в виду указ о секуляризации церковных имений. – В. Б.), на странный относительно его (духовенства) образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от басурманского правительства».
21 марта был издан указ о ликвидации лейб-компании. И хотя указ назывался «О распределении Корпуса лейб-компании по другим местам», но на самом деле этим актом почти все лейб-компанцы либо отправлялись в отставку, либо возвращались в отдаленные гарнизоны, либо определялись в статскую службу.
Из 412 человек 330 отправлялись в отставку, 36 – переходили в гражданскую службу, остальные, как правило с понижением в чине, становились армейскими офицерами. И только 8 офицеров оставались в гвардии.
На место лейб-компанцев заступали верные Петру III голштинцы, но не они определяли погоду во дворцах, ибо непоколебленной осталась главная сила дворцовых переворотов – Российская императорская лейб-гвардия, распустить которую у Петра III не было сил.
Пожар
После вступления Петра III на трон распущенность нравов при дворе стала всеобщей. М. М. Щербатов писал: «Не токмо государь, угождая своему любострастию, тако благородных женщин употреблял, но и весь двор в такое пришел состояние, что каждый почти имел незакрытую свою любовницу, а жены, не скрываясь ни от мужа, ни от родственников, любовников себе искали… И тако разврат в женских нравах, угождение государю, всякого рода роскошь и пьянство составляло отличительные черты и умоначертания двора, оттуда они уже разлилися и на другие состояния людей…»
Все это происходило на глазах сотен свидетелей и не только не прикрывалось, не пряталось от них, но, напротив, нагло выпячивалось, демонстрировалось с откровенной бравадой и дерзким вызовом.
Особенно гордился и хвастал своими многочисленными победами сам император, сообщая о них с особым удовольствием собственной жене. Что же касается Екатерины, то она свою связь с Григорием Орловым хранила в глубочайшей тайне. И эта тайна становилась тем сокровеннее, чем ближе подходили роды. И таким образом, Екатерина представала перед двором чистой и нравственной страдалицей, а Петр Федорович выглядел этаким козлоногим сатиром, сексуальным маньяком и беспробудным пьяницей.
Однако же в доме банкира Кнутцена скрывалась не только эта тайна. Григорий Орлов и два его брата, Алексей и Федор, все чаще стали поговаривать о том, что престол должен принадлежать Екатерине и надобно от слов переходить к делу – готовить гвардию к новому перевороту.
Настроения такого рода не были неожиданностью или же новостью для Екатерины.
Еще в декабре 1761 года, когда дни Елизаветы Петровны уже были сочтены, с нею доверительно поговорил воспитатель Павла Петровича, граф Никита Иванович Панин. Он сказал Екатерине, что Петра Федоровича следует отрешить от наследования трона, короновав его малолетнего сына, и поручить регентство ей, Екатерине. А в день кончины Елизаветы Петровны к ней приехал капитан гвардии, князь Михаил Иванович Дашков, женатый на племяннице Н. И. Панина – Екатерине Романовне Воронцовой, родной сестре фаворитки Петра Елизаветы, и сказал: «Повели, мы тебя взведем на престол».
Тогда Екатерина отказалась, понимая, что такого рода предприятие не совершается экспромтом и его следует тщательно и надежно подготовить. Однако мысли об этом не оставляли ее ни на минуту, так как Екатерина понимала, что у нее нет выхода: Петр III либо заточит ее в тюрьму, либо насильно пострижет в монастырь, чтобы вслед за тем немедленно жениться на Елизавете Воронцовой и с нею короноваться на царство.
Все это происходило на глазах сотен свидетелей и не только не прикрывалось, не пряталось от них, но, напротив, нагло выпячивалось, демонстрировалось с откровенной бравадой и дерзким вызовом.
Особенно гордился и хвастал своими многочисленными победами сам император, сообщая о них с особым удовольствием собственной жене. Что же касается Екатерины, то она свою связь с Григорием Орловым хранила в глубочайшей тайне. И эта тайна становилась тем сокровеннее, чем ближе подходили роды. И таким образом, Екатерина представала перед двором чистой и нравственной страдалицей, а Петр Федорович выглядел этаким козлоногим сатиром, сексуальным маньяком и беспробудным пьяницей.
Однако же в доме банкира Кнутцена скрывалась не только эта тайна. Григорий Орлов и два его брата, Алексей и Федор, все чаще стали поговаривать о том, что престол должен принадлежать Екатерине и надобно от слов переходить к делу – готовить гвардию к новому перевороту.
Настроения такого рода не были неожиданностью или же новостью для Екатерины.
Еще в декабре 1761 года, когда дни Елизаветы Петровны уже были сочтены, с нею доверительно поговорил воспитатель Павла Петровича, граф Никита Иванович Панин. Он сказал Екатерине, что Петра Федоровича следует отрешить от наследования трона, короновав его малолетнего сына, и поручить регентство ей, Екатерине. А в день кончины Елизаветы Петровны к ней приехал капитан гвардии, князь Михаил Иванович Дашков, женатый на племяннице Н. И. Панина – Екатерине Романовне Воронцовой, родной сестре фаворитки Петра Елизаветы, и сказал: «Повели, мы тебя взведем на престол».
Тогда Екатерина отказалась, понимая, что такого рода предприятие не совершается экспромтом и его следует тщательно и надежно подготовить. Однако мысли об этом не оставляли ее ни на минуту, так как Екатерина понимала, что у нее нет выхода: Петр III либо заточит ее в тюрьму, либо насильно пострижет в монастырь, чтобы вслед за тем немедленно жениться на Елизавете Воронцовой и с нею короноваться на царство.